Все моря мира

Глава I

Воспоминания о доме могут быть далеко от тебя, за пеленой лет, за огромным пространством земли или моря.

Они могут тускнеть или расплываться с течением времени. И часто от этого тоже больно. Некоторые люди во сне возвращаются к памятным голосам, звукам, запахам, образам. Но многие не видят снов или не видят во сне тех мест, откуда они родом. Слишком большая утрата, печаль слишком давняя и гнетущая. А некоторые из тех, кому снятся такие сны, забывают их при свете утра. Возможно, это к лучшему.

Но есть люди, которые не могут забыть. Которые кутаются в воспоминания, как в теплую накидку. Такой человек идет по улице в сумерках в далеком городе, и долетевший из переулка звон струн переносит его в прошлое. Может быть, он решит углубиться в этот переулок и пойти туда, где всплеск света означает таверну или чей-то жилой дом с внутренним двориком, в котором играет музыка в конце дня.

Чаще всего он этого не делает. Он туда не идет. Возможно, прислушавшись, он понимает, что это не тот инструмент, который он помнит с детства. И мелодия не той песни, которую ему пела мать перед сном после молитвы. Здесь не цветут апельсины. Нет олеандров и мимоз, нет фиалковых деревьев в сине-лиловых цветах. Возможно, в этом далеком городе есть фонтаны, но не такие, какие он помнит с того времени, когда его вынудили уехать, вырвали с корнем из земли, как дерево.

У кого-то другого воспоминания или сны, изгоняемые с восходом солнца, могут быть совсем иными, но столь же тяжелыми. Скажем, о том, как ему жилось в детстве, прежде чем его похитили из того места, где росли другие деревья и цвели другие цветы, но которое было ему домом.

Есть много способов потерять дом, но эта утрата будет определять твой мир.

Есть также много способов начать рассказ.

Чей голос, чья жизнь его откроет? (Чья смерть?) Где мы находимся, когда корабль нашей истории отплывает прочь от берега в открытое море, мимо скал, между которыми необходимо осторожно прокладывать курс? Или где мы находимся, когда кто-то все же решается войти в плохо освещенный переулок, следуя зову музыки, и послушать у открытой двери? И видит…

Такие вещи важны для читателя или слушателя – а значит, и для рассказчика тоже. Они важны, независимо от того, излагают ли их на желтоватом пергаменте, купленном в книжной лавке на берегу канала в Серессе, чтобы потом набрать, напечатать и переплести, или рассказывают маленькой или большой толпе в квартале сказителей возле рынка в каком-либо городе между призывами на утреннюю и дневную молитву.

Здесь есть женщины и мужчины, готовые шагнуть вперед, в наш свет. Вокруг них есть другие, полные любви или злобы (или сомневающиеся в том, что из этого возобладает). Мы можем даже вернуться назад, начать с людей, изгнанных из их любимой Эспераньи. Или с девочки, похищенной пиратами из родного дома далеко на востоке от этой страны.

Или с мужчины, который…

Но подождите. Взгляните. Пока мы говорим об этом, пока изучаем различия, возникающие при выборе той или иной вступительной ноты, в ночи плывет корабль, плывет под парусами вдоль морского побережья, не зажигая огней, и последний фонарь только что погасили по приказу капитана.

Они находятся в одной из бухт длинного побережья Маджрити. Недалеко от города Абенивин, но на достаточном расстоянии от него. Они здесь одни под звездами и белой луной, вторая луна еще не взошла. Чтобы исполнить то, для чего они прибыли, им необходимо остаться незамеченными.

Это место не хуже других для начала. Ночное море, эта бухта, звезды, луна, знакомая музыка. Мы будем действовать, как будто это так. Мы не поплывем обратно в открытое море. Мы спустим маленькую шлюпку и отправим ее к берегу, к каменистому берегу. Трое мужчин, одна женщина, легкий ветерок, весенняя ночь. На этом берегу их ждут.

Надия смотрела, как Газзали аль-Сияб уезжает вместе с людьми, встретившими их по договоренности с Рафелом. Рафел умеет организовывать такие вещи; за три года она в этом убедилась.

Аль-Сияб будет два дня ехать на юг, затем повернет на восток, обходя поселения, а еще через два дня, уже на верблюдах, снова двинется на север к Абенивину и въедет в него через ворота со стороны суши.

Газзали молод, высокомерен и слишком хорошо понимает, насколько красив, но он присоединился к ним специально для этого предприятия, и он жаден и честолюбив – что полезно для их целей. Ему заплатят только после выполнения задания. Он не сбежит. Возможно, он их предаст, но вряд ли.

Ни она, ни Рафел не знали аль-Сияба, но люди, которые их наняли для этого дела, наняли также и его, а если никому не доверять, немногого добьешься на этом свете. Им же сейчас предстояло совершить нечто значительное – по крайней мере, они надеялись на это.

Ну да. Убийства обычно имеют большое значение, насмешливо подумала Надия. Она не рассмеялась (она вообще редко смеялась), но улыбнулась в темноте.

Она рада была сойти на берег. Она проводила много времени в море после того, как сама убила человека и сбежала, но чувствовала себя счастливее на суше. С этим было ничего не поделать. Надия родилась на суше, очень далеко от побережья. Это должно было защитить ее от того, что с ней случилось.

Разумеется, ты не обязательно живешь самой счастливой для тебя жизнью. Она не почувствовала себя счастливой, убив Дияна ибн Анаша, но ей пришло в голову, что она прожила рабыней дольше, чем свободным человеком, и это стало казаться ей… неприемлемым. Добрый мужчина, купивший тебя на невольничьем рынке и научивший хорошо читать и считать, а потом – искусно владеть оружием, чтобы служить его телохранителем, все равно был твоим хозяином, он заставлял тебя делать то, что ему хотелось и когда ему хотелось.

В самом деле, какое отношение имеет ко всему этому счастье? Рафел, наверное, мог бы ответить на этот вопрос. У него были ответы на большинство подобных вопросов, он много читал. Иногда (не всегда) она считала, что он говорит мудрые вещи. Иногда он вызывал у нее улыбку.

Бывало и так, что он раздражал ее, просто бесил, но они успешно работали вместе, с того самого дня, когда он принял ее на борт «Серебряной струи» и спрятал. Он серьезно рисковал, Надия понимала это. Она стала его телохранителем, постепенно взяла на себя и другие роли. Она хорошо разбиралась в цифрах, хотя он разбирался в них лучше. Но она приносила больше пользы в определенных делах: ей, рожденной в джадитской вере, лучше удавались задания на северном берегу Срединного моря, где поклонялись солнечному богу. Теперь она уже стала партнером Рафела, ей принадлежала часть судна и доля прибыли. Сначала небольшая, но со временем возросшая, так как ум Надии даже превосходил ее мастерство владения ножами, а киндат Рафел бен Натан умел видеть это даже в женщине. Этого она никогда не забудет.

Они выжили на «Серебряной струе» и даже заработали кое-какие деньги. Торговали на обоих побережьях, на северном и на южном. Рафел иногда исполнял роль посланника халифа города Альмассара на далеком западе, у выхода в широкое, бурное море. Киндаты часто играли эту роль среди ашаритов. Им доверяли, отчасти потому, что у них было немного путей к успеху, помимо торговли и дипломатии. Ну, может, еще пиратство, в их случае разрешенное тем же халифом, который отчаянно нуждался в деньгах и получал долю добычи, захваченной во время пиратских рейдов.

Называешь ли ты себя корсаром, или купцом, или контрабандистом, или посланником или меняешь эти роли, когда подворачивается случай, ты можешь преуспеть, если достаточно опытен (и удачлив), в этой части Срединного моря, между побережьем Маджрити на юге и Эспераньей или Фериересом на севере.

Только не в Батиаре, это для нее исключено. Она с самого начала ясно дала это понять. Если Рафел по какой-либо причине предполагал двинуться туда, она сперва где-нибудь сходила на берег. Они могли подобрать ее на обратном пути. Это случалось дважды.

После столь долгого отсутствия путь домой для нее закрыт, решила Надия.

Возвращаться некуда, ее дома больше нет. Только воспоминания и мертвецы. И нет больше той, кто может вернуться, однажды сказала она Рафелу, когда он спросил ее о Батиаре. Он задавал много вопросов, но сам отвечал только на некоторые о себе. Надия помнила, что он, конечно, начал возражать – говорить о необходимости оставить прошлое позади, строить дальше новую жизнь, – но заставил себя замолчать. Он не был бесчувственным человеком, и у него были свои потери, она это понимала. Она гадала, поступил ли так он сам: оставил ли прошлое позади. Но не задала ему этого вопроса.

Итак, они совершали пиратские рейды и торговали, иногда использовали маленькие порты и бухты, которые служили убежищем для корсаров и для контрабандистов, избегающих встреч с таможенниками и сборщиками пошлин. Когда у них имелись легальные товары на продажу, заходили в гавани более крупных городов. На обоих побережьях у них были люди, которым они отдавали на хранение часть прибыли. Этим занимался Рафел, используя своих единоверцев киндатов или банки серессцев. Она позволяла ему делать то же самое и для нее.

За исключением халифа Альмассара, который отчасти им покровительствовал, они старались держаться подальше от влиятельных людей, которые могли быть опасными.

До этого момента. До этого задания, до этой ночной высадки. Потому что двое из таких влиятельных людей нашли их сами и однажды вечером в Альмассаре сделали им предложение. На ту встречу она пришла в мужской одежде. Маловероятно, что кто-нибудь в Альмассаре узнает сбежавшую рабыню в женщине с торгового судна, но лучше проявлять осторожность, когда это возможно. Рафел всегда так говорил.

Они смогут, сказал он, вновь оказавшись с ней наедине после той встречи в чьем-то доме (они так и не узнали в чьем), вовсе отойти от дел с теми деньгами, которые заработают на этом поручении. И больше не жить в море. Или стать вполне респектабельными торговцами, если захотят, без всяких пиратских рейдов. Он – среди киндатов, она – там, где захочет, на землях джадитов. Она могла бы выйти замуж. Пускай другие бросают вместо них вызов ветру и волнам, сказал он. Или же она продаст ему свою долю корабля и сможет выбрать любой путь в этом мире, какой пожелает.

Приобретение «Серебряной струи» финансировали халиф Альмассара и несколько старших купцов-киндатов, но со временем Рафел заработал достаточно денег и выкупил ее у них. Теперь этот корабль принадлежал ему, а Надия была его совладельцем и увеличивала свою долю за счет их прибыли. После трех лет партнерства ей принадлежала уже почти четверть корабля.

Это способ существования. Но это не дом. Дома у нее не было, но она была свободна.

– Вы бы так и поступили? – спросила Надия. – Остались бы на берегу? – Она проигнорировала слова насчет замужества.

Рафел пожал плечами. Она и не ждала ответа.

Он был на несколько лет старше ее, имел, по слухам, двух сыновей. Возможно, трех. Никто ничего не знал точно о жизни Рафела бен Натана. Он посылал деньги в Силлину, квартал киндатов у стен Альмассара. Там жили его родители, это она знала. Как ни удивительно, она не представляла даже, есть ли у него жена. Но скрытный человек с большей вероятностью окажется партнером, достойным доверия. А Рафел был скрытным и умным. И она тоже. Он это понимал, надо отдать ему справедливость.

Один из трех мужчин, приплывших вместе с ней к берегу, сейчас греб в маленькой шлюпке назад к кораблю. Аль-Сияб отправился дальше вглубь страны. Последний мужчина вместе с ней поедет к Абенивину на мулах, которых заранее пригнали сюда.

Надия переоделась ночью при свете луны, надев верхнюю тунику, плащ с капюшоном и повязку до глаз, какую носят мувардийцы. Коротко остриженные волосы убрала под мягкую красную шапочку. На ней были кожаные сапоги. Перед тем как покинуть судно, Надия туго перетянула грудь. Она была узкобедрой и высокой для женщины. Они выедут на главную дорогу вдоль побережья еще до рассвета, и лучше замаскироваться заранее.

С ее гладкими щеками она может сойти за подростка, готового стать мужчиной. Такое она уже проделывала раньше.

Того, что предстояло им в Абенивине, если все пойдет по плану, они не проделывали никогда.

Но она не имела ничего против убийства ашаритов.

Стоявший на палубе у поручней Рафел потерял из виду маленькую шлюпку раньше, чем она достигла берега. Это его не беспокоило. Хорошо, что ночь выдалась темной.

Он беспокоился о многих вещах, такой у него был характер, но только не о Надии. Или, по крайней мере, не о том, как она доберется до берега, в соответствии с планом разделит команду и отправится в Абенивин.

Когда шлюпка вернулась и ее закрепили на корабле, он приказал Эли сняться с якоря и взять курс на восток. Нет смысла задерживаться, это немного опасно. (Зачем торговому кораблю бросать здесь якорь? Может, они сгружали или загружали контрабандный товар? Не стоит ли на них напасть?) Не дожидаясь приказа, Эли снова зажег фонари. Он знал это побережье лучше Рафела, а Рафел знал его хорошо. Они держались на почтительном расстоянии от скалистой береговой линии.

Фонари зажгли потому, что они не скрывались. «Серебряная струя» – торговое судно, приписанное к порту Альмассара, – направлялось в Абенивин для торговли в этом городе и, возможно, для неких дипломатических переговоров с его халифом. Владелец судна, хорошо известный купец-киндат Рафел бен Натан, должен был нанести визит во дворец, как обычно с подарками. Именно так они и поступали.

Именно так они поступали раньше. В большинстве случаев.

Он не имел особых амбиций в этом мире. Они были немыслимы для киндата. Он хотел иметь возможность обеспечивать родителей и двоих детей, за которых нес ответственность, и отложить достаточно денег, чтобы когда-нибудь продать этот корабль и осесть где-нибудь, отойдя от дел. Может быть, вернуться в Силлину, где живут родители. Еще одним вариантом была Марсена в Фериересе, на то имелись причины. Он не был привязан ни к одному городу. На это тоже были причины. Родителям пришлось увезти его, маленького ребенка, и его еще не родившегося брата из Эспераньи в тот проклятый период Изгнания.

Маленького ребенка, достаточно взрослого, чтобы помнить тот дом и его потерю. И, возможно, сохранить в пути и в изгнании на протяжении всех дней и лет жизни ощущение, что нельзя слишком привязываться ни к одному месту, а может быть, и ни к одному человеку. Все, что ты имеешь, или думаешь, что имеешь, может быть отнято у тебя в результате тщательного планирования, или по чьей-то прихоти, или по непредсказуемой случайности. Нас определяет то, что мы испытали в детстве, некоторых в большей степени, некоторых в меньшей.

Он все еще помнил (такое невозможно забыть) плач людей, собравшихся тогда на побережье. Его отец заплатил грабительскую цену, которую требовали за доставку киндатов по морю в Маджрити, туда, где они могли бы найти место для жизни. Потому что священники Эспераньи осуществили свою давнюю мечту, и король с королевой изгнали и ашаритов, и киндатов.

Неверные, отрицающие Джада, не должны больше жить среди детей солнечного бога, марать его сияние своими пагубными учениями и тайной кровью, соблазнительной красотой женщин и храбростью мужчин.

Его отца не было среди тех, кто сетовал вслух, Рафел это помнил. Помнил до сих пор. С крепко сжатым ртом и холодными глазами его отец торговался о цене за провоз трех человек, потом нанял для них и их вещей телохранителя, который должен был получить плату после того, как они благополучно высадятся на сушу на южном берегу. На той новой земле идут войны между халифами и их соперниками, сказал он своему маленькому сыну на корабле. Им придется справляться и с этим тоже, чтобы начать новую жизнь на новом месте. «Это будет трудно, – сказал он Рафелу, – но мы это сделаем».

Что в действительности было на сердце у отца в те давние дни, часто думал Рафел бен Натан, всегда оставалось для него тайной – и десятки лет назад, и теперь, на палубе его собственного корабля весенней ночью.

Мир полон тайн. Это нормально. Не нужно разгадывать их все. Только те, которые оказывают на тебя влияние, угрожают твоей жизни или возможности заработать достаточно денег, чтобы обеспечить себе хоть какую-то безопасность в лишенном корней, воюющем, разделенном мире.

Он представлял себе, что однажды, если проживет достаточно долго, осядет в таком месте, где будут философские и литургические тексты киндатов. В таком месте, где можно покупать или даже производить хорошее вино, выращивать душистый виноград, инжир. Иногда он представлял себе маленький садик с прудом, несколько фруктовых деревьев, места, где есть свет и тень, тихую жизнь. В этих мечтах он не видел рядом с собой спутников или женщин. Разве что одну женщину, иногда. Но слишком трудно было представить себе подобное, учитывая, где он сейчас находился и где находилась она. Ночью его часто охватывало беспокойство.

Так или иначе, возможность чего-то подобного относилась к далекому будущему и не обязательно лежала на том пути, который его ожидал. Кто знает, по каким дорогам ему предстоит идти? Те, кто предсказывает судьбу и удачу по лунам или костям овец? Но… если они с Надией совершат то, ради чего направляются в Абенивин, это воображаемое будущее, этот выбор может сделаться не таким уж и далеким.

А пока, сегодня ночью, их с Эли и матросами задача – привести «Серебряную струю» в Абенивин к утру. Они встанут у причала в гавани, поздороваются со знакомыми, и Рафел начнет выполнять ту часть плана, согласно которой он является посланником, доставившим подарки халифу одного города от халифа другого города, а также купцом, занимающимся своим привычным делом на рынке, так как караваны из пустыни уже пустились в путь через горные перевалы с наступлением весны в Маджрити.

Он доставит подарки во дворец, возвестив о возвращении добродушного купца-киндата бен Натана, иногда служащего посланником халифа Альмассара. У него на судне есть хорошенький юноша, который отнесет дары вместе с ним. Керам аль-Фаради из тех халифов, которые не скрывают своих пристрастий. Рафел это знает, хотя лишь раз встречался с самим халифом. Обычно он разговаривал с визирем аль-Фаради или с подчиненными визиря. Он отнюдь не был важным лицом. Мелкий дипломат, которого отчасти охраняет его статус, хоть он и киндат.

Надия и ее сопровождающий приедут на мулах по суше. Ей нет нужды торопиться, и она не станет торопиться. Люди на базаре знают и ее, но она не будет похожа на себя, когда въедет в город. На этот раз не будет.

Газзали аль-Сияб, этот прославленный философ и сказитель, доберется до Абенивина через пять или шесть дней, приехав верхом на верблюде после продолжительного пребывания среди племен за южными горами, – обросший бородой и с загоревшим на солнце лицом над закрывающей рот повязкой. Надия как будто случайно познакомится с ним на базаре.

В действительности он не был ни сказителем, ни философом, не пользовался известностью, и на юге тоже не был. Но всегда есть способы распустить слух о том, что в город приехал знаменитый человек.

Потом будет видно. Этот план не идеален. Рафел несколько раз повторил это им обоим на корабле; впрочем, идеальные планы существуют только в мечтах.

Слишком много халифов было в городах, рассеянных вдоль побережья Маджрити и в глубине материка, в окрестностях гор и дальше. Это создавало нестабильную, часто взрывоопасную обстановку.

Таково было мнение Низима ибн Зукара, визиря одного из этих халифов в процветающем портовом городе Абенивин. Когда слишком много людей возлагает на себя священный титул, это лишает его святости, давно уже думал он (однако у него хватало ума не произносить это вслух).

Историки утверждают, что много столетий назад, в годы, предшествовавшие роковому завоеванию Аль-Рассана джадитами под предводительством проклятого Фернана Бельмонте, почти в каждом городке с непрочными стенами из обожженной глины и еженедельным продуктовым базаром правил провозглашенный король или халиф. Такое положение не могло существовать долго, как бы ни прославляли то время легенды.

Ибн Зукар никогда не видел ни садов, ни храмов, ни разрушенных дворцов той страны, которая теперь полностью стала Эспераньей. Ашаритов туда больше не пускали. Завоевание полуострова джадитами произошло давным-давно, но последние ашариты были изгнаны оттуда уже при его жизни. Столетиями им разрешали оставаться там, платить налог за сохранение своей веры; существовали законы, ограничивающие то, чем они могут заниматься и кем быть, но теперь все изменилось.

Одни лишь солнцепоклонники жили сейчас в Эсперанье – и некоторые из тех, кто притворялся таковыми. Были ашариты (и киндаты, раз уж на то пошло), которые изображали поклонение богу солнца, чтобы остаться на родной земле. Он не понимал, зачем кому-то так поступать, жить, ежедневно рискуя, что ревностные священнослужители разоблачат их и сожгут на костре. Но Низим ибн Зукар по собственному опыту знал, что люди бывают самыми разными.

Он предпочитал жить в крупном городе, которым правят люди, как и он, поклоняющиеся богу Ашара и священным звездам. Да, верования и доктрины разных племен отличались друг от друга, и из-за этого возникали конфликты. Как же иначе? Некоторые халифы происходили из племен, которые всегда жили здесь, в Маджрити. Другие были обязаны своим положением (и хранили верность) Гурчу Завоевателю, повелителю османов востока, сейчас правящему в Ашариасе, – человеку, который приступом взял Золотой город Сарантий четыре года назад и переименовал его во славу Ашара (и свою собственную), изменив тем самым мир. Он заслужил титул халифа и связанные с ним почести! А те, кто правит здесь, на западе, нет. Так считал ибн Зукар. Те, кто дал клятву верности Гурчу, были просто губернаторами, правящими с его позволения и действующими от его имени. Их могли сместить за какую-то провинность или по минутной прихоти, а то и вовсе убить. Их лучшими воинами были джанни – внушающие страх пехотинцы в высоких головных уборах, присланные к ним из Ашариаса. И эти люди подчинялись всем приказам с востока.

Однако Керам аль-Фаради, халиф Абенивина, не был одним из этих жалких губернаторов. Аль-Фаради не был слугой Завоевателя. Этот город и его Дворец Жемчуга сохранил и независимость от востока. Пока что. Тем не менее грозовые тучи уже надвигались. Они всегда надвигаются.

Кераму повезло с местоположением его города: в конце главного караванного пути с юга, с глубокой гаванью на открытом южном берегу Срединного моря. Налоги и сборы поступали регулярно; халиф мог позволить себе содержать солдат и пополнять зернохранилища для народа на случай нужды. Внешне он демонстрировал набожность, поэтому ваджи, проповедующие в храмах и на улицах, принимали щедрые пожертвования и хранили относительное молчание насчет царящей во дворце распущенности, в разных ее проявлениях.

Конечно, надежный доход также делал вас мишенью. Все они жили в мире, полном опасностей: бедные, изгнанные из своих земель, упорно рвущиеся к власти, обладающие властью и рангом. Вот яркий пример: кто бы мог представить себе случившееся несколько лет назад падение окруженного тройной стеной Сарантия? Ибн Зукар никогда не видел Золотого города. Он надеялся когда-нибудь побывать там. Нет, он намеревался это сделать. Он был еще достаточно молод, еще вкушал сладкое, соблазнительное вино честолюбия. Его лояльность и замыслы метили, как стрела, в одну цель: великий халиф на востоке должен узнать его имя. Конечно, в хорошем контексте. Он часто видел во сне, как падает ниц перед Гурчу и трижды касается лбом пола, как поднимается, а великий халиф официально приветствует его и радушно принимает. Он просыпался после этого сна полный вдохновения.

Однако сейчас, весенним утром в Абенивине, более вероятным казалось, что Гурчу доложат о нем самым неблагоприятным образом. Или что его убьют по приказу из дворца прямо здесь, до того как это случится, несмотря на его должность визиря. Или, скорее, именно из-за его должности.

«Ошибки и недосмотр визиря, некоего ибн Зукара, едва не стали ужасной причиной гибели любимого правителя Абенивина! Лишь по милости Ашара и благодаря доброте и бесконечному милосердию звезд, следящих за нами, халиф Керам, да будет вечно благословенно его имя, пережил это предательство.

Презренный визирь был обезглавлен на базарной площади».

Он никак не мог перестать воображать себе это письмо! Это было ужасно!

«В этом письме, о господин, лишь на тот случай, если эта мысль будет хоть сколь-нибудь полезной вашему просветленному взору, мы представляем два имени на рассмотрение великому халифу – это верные, способные и благочестивые люди, которые могли бы заменить предателя-визиря и безрассудного халифа. Если великий халиф сочтет время подходящим, принимая во внимание нынешние беспорядки в городе, просим прислать еще солдат в Абенивин, чтобы спасти нас от хаоса и утвердить свое законное право на владение этим городом».

Именно так его имя могло быть отправлено на восток другим человеком, движимым честолюбием. Он знал нескольких людей, способных это сделать. Это могло произойти. Это могло произойти сейчас!

Он снова опустил взгляд на своего халифа. Керам аль-Фаради лежал на красивом диване в зале приемов. Слава Ашару и звездам, на него уже накинули сброшенный пурпурный халат, прикрыв шокирующую наготу. Распущенный тюрбан лежал на ковре.

Ибн Зукар мало что мог сейчас предпринять, но найти человека, только что покинувшего эту комнату, было совершенно необходимо. Ему вообще нельзя было позволять уйти! То, что именно ибн Зукар в момент растерянности это допустил, было нехорошо.

Он лично, с подробностями, пригрозил смертью многим людям, если стражники не сумеют найти этого негодяя. И сделал это еще до того, как слуга, собиравшийся разжечь почти потухший огонь в очаге, заметил золотую цепочку, блеснувшую у задней стены, и принес ее ему, и визирь понял с ужасом, что именно пропало. Что именно здесь произошло.

Негодяя нашли, и довольно быстро. Но это не принесло удовлетворения.

Абенивин был достаточно большим городом для того, чтобы Надия, переодетая мальчиком, в красной шерстяной шапочке и с закрытым до глаз лицом, на несколько дней растворилась в лабиринте его кривых улочек, выжидая. Ее сопровождающий должен был незаметно вернуться на корабль.

Здесь жил один человек, которого Рафел знал и которому доверял, еще один киндат, и она остановилась у него, в их квартале. Путешественникам-ашаритам, конечно, не полагалось жить среди почитателей лун, но бедняки часто так поступали. Люди экономили как могли.

Интересно, в самом деле, какими надежными обычно оказывались киндаты, когда речь шла о защите друг друга и взаимопомощи. Вот что происходит, когда вас так немного. Когда у вас нет настоящего дома и когда большая часть мира готова ненавидеть вас по малейшему поводу. Или вообще без всякого повода. Она не завидовала этой их непреклонной преданности вере, но восхищалась ею.

Рафел хорошо разбирался в верованиях своего народа, но Надия сомневалась насчет его преданности сестрам-лунам и богу. Он всегда казался ей больше мыслителем, чем верующим. Он редко посещал молитвенные дома. Возможно, после бедствий определенного масштаба можно частично утратить веру? Ведь именно так случилось с нею самой, а ее беда была абсолютно личной. Джад, бог солнца, уже давно решила она, вовсе не так сильно печется о своих страдающих детях, как верят священники и набожные люди. Она не стала бы отрицать его существование, его могущество, но и не рассчитывала на его помощь. Нужно полагаться на себя и всегда быть начеку.

Так поступал Рафел. У него было еще два имени, джадитское и ашаритское, и он пользовался ими в соответствии с обстоятельствами. Цвет его кожи позволял это, и он свободно говорил на других языках и с разными акцентами. Еще один способ адаптироваться к тому, что предлагает или навязывает жизнь.

Она и сама владела такими навыками. Рожденная на юге, в Батиаре, она была темноволосой, черноглазой, с оливковой кожей. Это позволяло ей сходить за ашаритку. После всех этих лет она бегло говорила по-ашаритски, с акцентом западного Маджрити, что не создавало проблем. На языке киндатов она знала всего несколько слов, в основном ругательств. Их язык хорошо подходил для ругательств. На языке Батиары она, разумеется, говорила безупречно.

Она никогда не пользовалась именем, данным ей дома. Его никто не знал.

На третье после приезда утро, ослепительное, но еще не настолько жаркое, каким оно станет позже, она прошлась по пыльным улицам и базарной площади, многолюдной и шумной, тесно уставленной прилавками с многочисленными товарами, поразительно разнообразными продуктами и едой. Один мужчина играл на маленькой свирели, а его дрессированная обезьянка плясала под музыку. Другой жонглировал разными предметами, в том числе горящим факелом. Надия минуту наблюдала за ним.

Выйдя на одну из просторных площадей, она увидела, что Газзали аль-Сияб уже прибыл в город.

А это означало, что теперь можно начинать.

Ее сердце забилось быстрее. Риск был велик, но и вознаграждение тоже, иначе они бы за это не взялись, не так ли?

Она уже видела Рафела и других людей с их корабля в первый день после своего приезда.

Корабль должен был прибыть раньше нее. Рафел уже наверняка посетил дворец, играя роль посланника халифа Альмассара. Она видела, как он закупал товары, договаривался насчет их доставки на судно. Первые два каравана в этом сезоне уже прибыли. Покупка товаров – именно этим они здесь занимались. И заодно продавали товары из мест, находящихся дальше на запад или на север, на другом берегу моря, в Фериересе, – в зависимости от времени года.

Они не подали вида, что знают друг друга. В этом они не новички. Ей нужно было ждать прибытия сказителя.

И вот он здесь. На углу площади Газзали аль-Сияб раскинул большой красно-синий ковер, сотканный в стиле народа, живущего к югу от гор. Она заметила, что тюрбан он тоже повязал на южный манер. По-видимому, он тоже знал свое дело. Она оглядела других сказителей вокруг него, держась поодаль, у прилавка, где продавали хумус и мясо ягненка. Она знала, что выглядит как мальчик.

Иногда между сказителями возникало напряжение: они занимались одним и тем же делом и сражались между собой ради нескольких монет, но сейчас обстановка казалась вполне спокойной.

– Они ведь творческие люди, разве нет? – сказал в прошлом году Рафел здесь же, когда они остановились послушать, как один из сказителей, а потом другой ткут узоры своих историй.

– И это делает их мирными людьми? – ответила она тогда.

Он рассмеялся. Рафел бен Натан охотно смеялся, хотя иногда трудно было сказать, действительно ли ему смешно, или он просто делает вид, с какой-то целью. Она не думала, что он притворяется, когда они вместе. Три года дали ей уверенность, что она знает этого человека, по крайней мере знает о нем хоть что-то. Она была многим ему обязана. Начать с того, что у него не было никакой причины брать ее с собой в ту ночь в Альмассаре – женщину, почему-то спасавшуюся бегством. Да, она явилась с украденными драгоценностями. Она отдала их ему, а ведь они стоили немало, и, кроме того, она владела полезными навыками, порой неожиданными, но тем не менее…

Газзали аль-Сияба они совсем не знали. Ей необходимо было присоединиться к нему этим утром. Она слушала историю, которую он рассказывал. У него был красивый голос – звучный, но не резкий – и манера вставлять в повествование шутки и обещания. Она видела, что люди останавливаются возле него. Газзали рассказывал о юной дочери одного из горных племен, которая пасла коз на склонах и повстречала джинна, а потом Плута, одного из Мудрых Шутов из старых сказок. Надия даже немного увлеклась его повествованием, что было неправильно, но на этом этапе не вредило. То, что он хороший сказитель, полезно.

Это необходимо.

Когда аль-Сияб закончил, поднял стоявшую перед ним глиняную чашку и начал протягивать ее в разные стороны, приглашая делать пожертвования, Надия шагнула вперед и, притворяясь, будто преодолевает робость, взяла эту чашку у него из руки с заискивающей улыбкой.

– Позвольте мне, господин! – сказала она.

И пошла вдоль полукруга слушателей.

– Вот искусный сказитель! – кричала она. – Вы слышите это, добрые люди! Окажите ему честь, пожертвуйте одну-две монетки во имя Ашара! Того, кто любил слушать рассказы о нашем народе, кто обращал свои святые видения в сказания и пророчества! Дайте этому человеку возможность прокормить себя и поведать нам еще больше! – Природа наградила ее низким для женщины голосом, и ей не приходилось его менять. Ей повезло: люди, пытающиеся изменить голос, могут забыться и выдать себя. Она уже видела такое.

В чашку полетели медяки и даже несколько маленьких квадратных серебряных монет. Надия кланялась каждому из тех, кто бросал их, благодарила дарителей за щедрость и за помощь тому, кто занимается древним, почтенным ремеслом. Потом отнесла чашку назад к аль-Сиябу.

– Господин, – сказала она, – люди проявили щедрость.

– И теперь ты хочешь, чтобы я тоже проявил щедрость? – громко спросил он преувеличенно возмущенным тоном. Люди рассмеялись.

– Я голоден, – ответила она. – Я бы с радостью поработал на тебя, господин, и мне не нужно почти ничего, кроме еды.

– Ты умеешь петь? Умеешь танцевать? – спросил он, изображая подозрительность тоном голоса и выражением лица. Зрители это отметили, их это забавляло. Толпа стала гуще.

– Не очень хорошо, – ответила она. – Я могу принести еду и постирать одежду; и ходить по базару, рассказывая людям о том, что великий… каким бы ни было ваше почтенное имя… что вы здесь!

– Мое имя – Газзали аль-Сияб, – произнес он все так же громко. – Я в первый раз приехал в ваш город Абенивин. Родом я из Альмассара, но два года странствовал к югу от гор, изучал сказания живущих там людей, беседовал с мудрецами их племен. Мне ведомы их легенды и тайны, я могу творить магию предсказаний для тех, кто хочет узнать, что ждет их впереди, и имеет средства, чтобы заплатить. Я провожу частные беседы, отвечаю на насущные вопросы, а также могу обсуждать и преподавать знания мудрецов древних и современных. – Он улыбнулся, хорошо сложенный, красивый мужчина с густой черной бородой. И снова повернулся к ней. – А ты, мой юный друг? Что тебе нужно знать? Ты влюблен? У тебя есть на примете девушка и ты бы хотел, чтобы она тебя заметила и полюбила твои глаза?

– Пока нет, – ответила Надия. – Во всяком случае, не здесь.

– Или другой мальчик? – крикнул кто-то из толпы.

Снова раздался смех.

– Пусть будет так, во имя Ашара. Я возьму себе помощника. Пройдись по базару, – сказал ей Газзали. – Расскажи им, что знаменитый аль-Сияб впервые посетил Абенивин. Если будешь полезным, я не дам тебе умереть с голоду.

– Благодарю тебя, господин! – воскликнула она.

– Твое имя?

– Энбилкар, господин, – ответила она, как было условлено.

Он рассмеялся.

– Это имя воина давних лет. – Он огляделся по сторонам. – Кто-нибудь помнит это имя? Кто-нибудь знает его историю?

Два человека подняли руки. Они улыбались.

– Очень хорошо, в честь моего бравого нового помощника я поведаю вам, мои дорогие друзья, об Энбилкаре из зухритов и о его войне в Аксарте против тех, кто пришел до джадитов, до Ашара и его видений. В этой легенде есть тьма и свет, отважные поступки и самое черное предательство. Подойдите ближе, и я поделюсь ими с вами. О них стоит послушать до самого конца, возлюбленные мои…

Он хорошо рассказывал, ловко разбивая повествование на части, чтобы она могла пронести по кругу чашу, в которую он собирал пожертвования. Людям нужно было заплатить за то, что они уже услышали, чтобы узнать, что будет дальше.

Надия не оставалась все время рядом с ним, чтобы послушать легенду целиком, она делала свою работу, бродила по базару среди прилавков, где торговали множеством вещей, нужных людям: одеждой, украшениями, товарами для дома, книгами, предметами религиозных культов, оружием, амулетами против зла, едой. Кто-то продавал голубей, жаренных с медом. Торговцы предлагали финики и фиги, баранину, кускус с нутом. Она поняла, что проголодалась. Это могло подождать.

Никакого вина и других спиртных напитков, только не на общественном базаре у ашаритов. Хотя многие из них и выпивали у себя дома. Или иногда в компании джадитов или киндатов, в их тавернах и гостиницах, пусть даже это было запрещено. Запреты многое делают привлекательным, часто думала она. Привкус опасности в вине подобен пряностям.

Каждый раз, возвращаясь назад, словно пастух, пригоняющий стадо тех, кого она убедила послушать нового сказителя с юга, она задерживалась на достаточно долгое время, чтобы послушать и убедиться, что этот человек умеет рассказывать истории и соблазнять обещанием большего в паузах, пока сосуд для сбора денег перемещается по кругу. Он называл слушателей «мои дорогие» и «мои возлюбленные», завлекал их, как обычно делают сказители.

Среди людей, окружающих его сейчас, было много женщин всех возрастов. Газзали был красивым мужчиной, и, наверное, некоторые остановившиеся перед ним женщины надеялись, что его взгляд задержится на них. Они не носили вуалей, если принадлежали к мувардийским племенам, но тщательно укрывали лица, если родились в странах востока или были их подданными. Все они молились Ашару, поклонялись звездам его видений, но отличались друг от друга. Точно так же, как ее сородичи-джадиты с востока и с запада.

В Сарантии всего несколько лет назад сидел Восточный патриарх. Сарантия больше нет, как и этого святого человека, каким бы ни было его имя, и преемника у него тоже нет. Мир изменился после того падения. Это и важно, и не важно, думала Надия. По-прежнему необходимо искать себе пищу и кров, пытаться осуществить – в одиночку или с друзьями, если ты нашел тех, кому можно доверять, – то, что назначено судьбой, или то, чего сильно желаешь. Это остается неизменным для обычных людей, вне зависимости от того, захватила ли далекий Золотой город та или иная армия. Та или иная вера.

Ни Восточный патриарх, ни тот, что в Родиасе, так близко от их дома, не смогли помешать корсарам совершить набег на ферму ее семьи, убить отца у нее на глазах, забрать ее, кричащую, с собой и продать в рабство. Ее не изнасиловали на корабле. Девственницы стоят дороже.

И сейчас ни один патриарх ее не защитит. Никто не защитит. Она женщина, в одиночку справляющаяся со своей жизнью. Любой человек, думала она, который живет, доверяясь молитвам, или слишком охотно верит людям, живет не в том мире, который им дарован.

Колокола зазвонили по всему городу, храмы призывали верующих на полуденную молитву. Она взяла глиняную чашку и пронесла ее по кругу в последний раз, быстро, пока толпа не разошлась. Урожай оказался хорошим; люди любят проявлять щедрость перед тем, как идти просить милости у бога и звезд.

Надия принесла чашку аль-Сиябу.

– Здесь хорошая сумма, господин мой, – сказала она, притворяясь взволнованной. Он не останавливал ее, когда она звала его «господин».

– Это лишь начало, – уверенно заявил он. – Не беспокойся, я тебя прокормлю. Я выполняю свои обещания. – Он секунду смотрел ей в глаза. Вероятно, секунда длилась слишком долго, но это ничего. Она про себя отложила, словно в ларец, мысль о том, что он не только высокомерен, но и безрассуден.

Эти качества часто встречаются одновременно. Так сказал бы Рафел; она будто слышала его голос, произносящий эти слова. Не начинает ли она думать так же, как он?

Они с аль-Сиябом тоже пошли в храм, один из многих возле базара, вслед за толпой. Человек, предлагающий заглянуть в будущее, или защитить от злых намерений других людей, или поведать тайные слова, пробуждающие любовь… такому человеку необходимо, чтобы его видели молящимся, почитающим видения Ашара. Ваджи были повсюду, следили, стремились сохранить свое влияние в городе, халиф которого славился распущенностью; в городе, куда по суше и по морю прибывали торговцы со всего мира.

Рафел всегда говорил, что есть много такого, о чем предусмотрительный купец, и тем более контрабандист, должен знать, чтобы получить прибыль и остаться в живых. Тем большей неожиданностью стало для нее то, что он согласился на предложение, сделанное им в ту ночь в Альмассаре, – предложение, которое привело их сюда.

Она тоже сказала «да», не так ли? От этого никуда не денешься.

Глава II

Ему пришлось ждать приглашения во дворец пять дней, но он думал, что придется ждать дольше, так что все сложилось не так уж плохо.

Газзали аль-Сияб, родившийся в Альмассаре, в семье, изгнанной вместе со всеми ашаритами (и киндатами) из Эспераньи, не мог сохранить воспоминаний о родительском доме и не ощущал его утраты и отсутствия – это было бедой для его отца и матери, а не для него.

Обосновавшись в Альмассаре, семья процветала. Он знал только это. Его успеху способствовала эрудиция отца и собственная сообразительность. И еще, возможно, готовность не слишком строго придерживаться законов и правил. Отец говорил в те годы, что он позорит их имя; Газзали научился не обращать на такие слова внимания. Но он любил отца, и это осложняло ему жизнь. Вот почему он совсем юным ушел из дома.

Он связался с подобными ему молодыми людьми, когда повзрослел, и в конце концов через них о присущих ему особых талантах стало известно влиятельным лицам из мира контрабандистов. Сначала в Альмассаре, а потом и за его пределами. И благодаря этому, еще позднее, он привлек внимание некоторых людей, работающих на двух очень высокопоставленных лиц. Они поручили ему одно небольшое, пробное задание, потом еще одно, потом третье, более опасное. А теперь это задание, в Абенивине, которое могло принести ему целое состояние, но предполагало убийство.

Такого Газзали еще никогда не делал. Он старался особенно не задумываться над этим. Рассказывал свои истории на базаре во второй половине дня вместе с джадиткой, переодетой мальчиком. Она сновала в толпе, громко хвалила его, привлекала слушателей. Она его интересовала. Он был уверен, что она когда-то попала в рабство, хотя никто на корабле не распространялся об этом или о том, как она обрела свободу, если он прав. Ее роль в привлечении к нему слушателей становилась все менее значимой с течением дней. Он был хорошим сказителем, получал от этого удовольствие, знал много легенд; некоторые из них действительно родились в горных племенах и даже еще дальше на юге.

Он никогда не оказывался по ту сторону гор. Это была ложь. Он лишь внимательно слушал сказителей на базаре у себя дома. Молодой человек, имеющий вдоволь свободного времени. Хорошие слушатели много узнают, даже те, кто предпочитает звук собственного голоса. Он был человеком тщеславным, но не глупым.

Последние три утра здесь он приглашал платных учеников во внутренний двор маленького, удобного дома, в котором остановился (его для него сняли, у их двух клиентов имелись хорошие связи). Он рассказывал им о взглядах и работах уважаемых ученых. И некоторых не столь уважаемых и даже осуждаемых, но тем не менее, по его мнению (по мнению его отца, если честно), заслуживающих обсуждения и осмысления. Он действительно знал, о чем говорит. Отчасти именно поэтому его выбрали и отправили выполнять это задание вместе с киндатом и джадиткой на их корабле.

Его удивляло партнерство этих двоих, он гадал, как оно возникло. Они не были любовниками, в этом он был уверен.

От них зависело, выплатят ли ему вознаграждение. Это условие ему совсем не нравилось. Во время плавания он потратил много времени, пытаясь придумать способ его изменить, но не сумел. Он не мог самостоятельно вести с ними переговоры об этом, а сумма, которую ему обещали, если они выполнят поручение, была огромной. Ему не полностью доверяли – те двое, что их наняли, и эти двое на корабле. Наверное, он и сам не стал бы полностью себе доверять.

Но один из тех, кто посетил его утреннее занятие два дня назад (он предложил в качестве темы некоторые взгляды великого ибн Удада на падение империй), явился из дворца. Его манеры, то, как он стоял, а потом сел, когда Газзали предложил им всем это сделать. Люди из дворца… они отличались от других. Даже в том, как они двигались. Газзали надеялся, что когда-нибудь станет одним из них и будет так же отличаться от других.

Поэтому он не удивился, когда на следующее утро, еще до начала урока, к нему явился новый посетитель. Он говорил той женщине, Надии, – она теперь жила вместе с ним, под видом мальчика, – что это, вероятно, произойдет. Возможно, он и правда волшебник, установивший контакт с потусторонним миром и способный предсказывать то, что должно случиться. Может быть, явится джинн или ангел с сотней глаз и станет ему служить и защищать его…

Может быть. Но сейчас его одолевали сложные чувства, пока он шагал вместе с сопровождающим и помощницей, переодетой мальчиком, по Абенивину ко дворцу ясным, ветреным утром. Запахи и звуки, цветущие фруктовые деревья, ароматный приход весны на побережье.

Они поднялись на холм вдали от гавани и базарной площади и в конце концов подошли к огромному городскому храму. Во дворе перед ним толпился народ. Взглянув налево, аль-Сияб увидел внизу море, белые барашки волн, суда, стоящие у причала под укрепленными стенами, и пушки города на них. Он даже увидел их собственный корабль.

Они поднялись еще выше, шагая навстречу восходящему солнцу. Здесь ветер дул еще сильнее. Подошли к массивным воротам в стене вокруг дворца. Дворец Жемчуга. Никто не знал, почему его так назвали. Наверное, в честь какой-нибудь жемчужины, думал Газзали, забавляясь.

Он пришел к месту назначения. Стена дворца была мощной, как у крепости. Обороняться всегда необходимо, раз уж мир таков, каков он есть.

Их внимательно оглядели, тщательно обыскали и жестом пригласили войти. Миновав эти суровые, высокие ворота, а потом открытый внутренний двор, он увидел сады.

Они вошли в первый из них. Газели и павлины, аккуратные ряды апельсиновых и лимонных деревьев среди буйных весенних цветов. Возможно, «буйные» неудачное слово, подумал аль-Сияб, если ты намерен быть дипломатичным при дворе. И улыбнулся про себя. Он был напряжен, сосредоточен, насторожен.

Второй сад, отделенный двухцветной аркой в форме подковы, подражал садам Аль-Рассана. Здесь бил фонтан, его охраняли каменные львы – также сделанные по образцу львов из давно утраченного, любимого Аль-Рассана. Еще один намек на исчезнувшее славное прошлое. Он и сам рассказывал истории о прошлом, но предпочитал смотреть вперед, на то, что может произойти в том времени, в котором они живут. Или на то, что достаточно умный и отважный человек может вызвать. Однако фонтан был красив. Вокруг него тоже гуляли газели.

Они подошли к тенистой аркаде. За ней Газзали увидел еще один сад, за еще одной аркой, но здесь они свернули и некоторое время шли по камням, так что был слышен каждый их шаг. В тени было прохладнее. Они поднялись по наружному пролету каменной лестницы. Это хорошо, подумал он, меня ведут во внутренние покои дворца. Еще один коридор. Наконец их сопровождающие остановились у тяжелой двери из дерева и металла. Очевидно, именно здесь ему предстоит встретиться и беседовать с халифом Абенивина, который узнал о присутствии в городе сказителя. Это входило в их намерения.

У него за спиной тихо стоял мальчик, Энбилкар, – в действительности женщина, Надия. Он не знал ее полного имени. Она ему так его и не назвала. Он мог узнать, конечно. Ее присутствие в комнате входило в их первый сегодняшний план, если его удастся осуществить. Если нет, был и другой план. Ему сказали, что она мастерски владеет ножом и коротким мечом. Он не спрашивал, как она этому научилась. Она бы ему все равно не ответила. К этому моменту он уже достаточно хорошо ее знал.

Она не смогла бы пронести нож во дворец. Если только она не умеет спрятать клинок так, чтобы стражники его не нашли. Едва ли. Возможно, она знает способы убийства, для которых не требуется оружие. Если поразмыслить, это не исключено.

В любом случае этому не суждено было осуществиться. Стражники у этих последних дверей тоном, не допускающим возражений, заявили, что только учителю разрешено войти. Его снова обыскали в поисках оружия. Оружия у него не было. Только флакон. Его не нашли. Кое-какой опыт у аль-Сияба был, он умел спрятать на себе некоторые вещи, но именно купец-киндат бен Натан показал ему, как спрятать флакон. Бывалый контрабандист, он явно разбирался в подобных делах. Газзали был доволен: ему нравилось узнавать что-то полезное.

Надия, конечно, не стала возражать у дверей. Она никак не могла этого сделать – мальчик, познакомившийся с ним на базаре и бегающий с его чашкой для сбора денег? Ее бы избили, если бы она открыла здесь рот. Аль-Сияб тоже не мог возразить. У него не было для этого никаких оснований, и они предвидели, что это произойдет.

Он коротко велел «мальчику» возвращаться домой и ждать его.

– Если ты увидишь, что я опаздываю на базар, иди на наше обычное место и объяви, что меня вызвал на аудиенцию халиф. Полезно, чтобы люди узнали об этом.

Так было бы, если бы они приехали сюда ради его репутации сказителя и собранных на базаре монет. Она повернулась и ушла, тем же путем, каким их привели. Ее сопровождал стражник. По-видимому, здесь не допускали небрежности. Газзали быстро пробормотал про себя молитву. Он не считал это зазорным (в этой жизни никогда не знаешь, что может произойти). И вошел в комнату, когда перед ним распахнули двери.

Помещение было просторным и роскошно обставленным. Дворец есть дворец, а это, наверное, комната, где принимают только избранных гостей. К нему относятся с уважением, это хорошо.

Красивые восточные ковры на полу. Столы, инкрустированные перламутром, обитые кожей диваны, скамьи, накрытые шкурами, многоцветные драпировки на стенах. Три высоких стоячих канделябра, в каждом много зажженных свечей. Большой очаг, где горит жаркий огонь, даже весной. Ставни на окнах, выходящих в сад, закрыты. Потолок, заметил он, был темно-синим, с нарисованными на нем звездами Ашара.

Его ожидал высокий, полный мужчина в строгом темном платье. У внутренней двери стоял слуга или раб. И еще один стражник с коротким изогнутым мечом и неожиданно злобным взглядом. Газзали подумал, не является ли способность бросать такие взгляды необходимым условием для стоящего на этом посту. Он понимал, что высокий человек – не халиф. И полагал, что знает, кто это.

Аль-Сияб ощутил прилив возбуждения, волнение в крови. Подобные моменты, подумал он, и есть то, ради чего живет отважный мужчина. Однако его охватила тревога. Он был бы круглым дураком, если бы не испытывал ее.

– От имени халифа и его двора я приветствую тебя, Газзали аль-Сияб, – произнес высокий человек. И не поклонился, что подтверждало догадку о том, кто он такой.

Газзали отвесил поклон. Всего один, но низкий.

– Приглашение во дворец – это честь, превышающая мои заслуги, – сказал он и улыбнулся – быстро, профессионально. – Я прав, предполагая, что имею честь говорить с прославленным визирем светлейшего халифа?

Мужчина слегка наклонил голову. Никакой заметной реакции на «прославленного». На нем был тюрбан. Газзали тоже повязывал его в этом городе, но его тюрбан был намотан иначе. У него были на то свои причины. Визирь носил аккуратно подстриженную бороду (тщеславие?) и три перстня, один из них – с крупным рубином (тоже тщеславие?).

Визирь произнес:

– Мы будем беседовать здесь, когда прославленный халиф соблаговолит присоединиться к нам. Вам будет дозволено сесть, если сядет он, и вы останетесь здесь до тех пор, пока он не подаст знак об окончании беседы. – Он выговаривал каждое слово с такой преувеличенной тщательностью, что Газзали задумался, не было ли у него в детстве затруднений с речью. Он встречал таких людей. – Потом вы уйдете тем же путем, каким вошли, унося с собой это вознаграждение.

Визирь протянул ему маленький кожаный кошелек, выкрашенный в ярко-красный цвет. Газзали снова поклонился, шагнул вперед, взял кошелек и сунул в карман. Опять поклонился. Кошелек был довольно тяжелый. Не то чтобы это имело значение, учитывая, что поставлено на карту. Он видел серебряный поднос с оплетенной бутылью вина на лакированном столе рядом с одним из диванов. На другом подносе лежали цукаты из кожуры цитрусов. Множество подушек с затейливым узором было разбросано по коврам. Очевидно, для него. Сидящего у ног могущественного халифа. Наличие вина имело значение. Он заметил, что бокалов три. Препятствие. Но преодолимое, это они тоже обсуждали на судне.

Они рассчитывали на вино, даже в утренний час. У халифа Абенивина была определенная репутация.

Халиф Абенивина вошел в комнату. Без объявления и церемоний. Внутренняя дверь открылась, и на пороге появился стройный мужчина.

Его сопровождала волна аромата. Сандаловое дерево. Дверь у него за спиной мягко закрылась.

Его тюрбан был зеленым – цвет власти и силы. Платье с золотой каймой по бокам и подолу отливало всеми оттенками пурпура. У джадитов востока, до падения Сарантия, пурпурный цвет символизировал императорский титул. Никто другой не имел права его носить. Аль-Сияб задумался, знает ли об этом халиф западного города ашаритов, или ему просто нравится этот насыщенный цвет. Платье не закрывало шею, что было необычно и считалось вызывающим. Еще более вызывающим выглядело ожерелье на шее халифа. Или, точнее, абсурдно большой ярко-зеленый бриллиант, висящий на нем.

Газзали знал этот бриллиант. Знал о нем, во всяком случае. Все знали.

Увидев его на шее халифа, а не спрятанным в какой-нибудь сокровищнице, Газзали аль-Сияб начал быстро менять планы на это утро, пытаясь справиться со все быстрее бьющимся сердцем. Он надеялся, что если кто-нибудь и заметит его замешательство, то отнесет его на счет благоговения.

Это и было благоговение.

Необходимо уметь это делать, подумал он. Менять планы. Обстоятельства меняются, ты на них реагируешь. Это… было обстоятельством.

Он опустился на колени и дважды коснулся лбом роскошного ковра. Несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Выпрямился, но не встал, остался на коленях. Улыбнулся снизу Кераму аль-Фаради, который правил здесь уже почти десять лет, с самого вступления во взрослый возраст, когда умер его отец и он приказал удавить младших братьев, как это обычно бывает.

На этот раз Газзали улыбнулся своей лучшей улыбкой. Один красивый мужчина приветствует другого, оценивая взглядом. Это я умею хорошо, напомнил себе Газзали. Халиф остановился рядом с диваном и отметил эту улыбку, как и самого Газзали аль-Сияба, красиво стоящего перед ним на коленях. В такие моменты нужно выглядеть неотразимым, как медовое пирожное. Однако этот бриллиант. Этот ошеломляющий предмет…

– Это тот самый философ? – спросил халиф. Приятный, располагающий голос.

– Тот самый, сиятельный, – ответил визирь. – Явился по вашему вызову. Налить вина нам троим?

Последовала пауза. Короткая, но пауза.

– Нет. Нет. Беседы такого рода лучше протекают между двумя мыслителями. Ты можешь нас оставить, мой визирь. И уведи с собой стражника. Я не боюсь философа, – сказал халиф Абенивина.

Ошибка, подумал Газзали аль-Сияб. И почувствовал, как его сердце забилось в прежнем ритме.

Он скромно возразил:

– Ах, я боюсь, что это звание делает мне слишком большую честь, сиятельный. Я сказитель и немного знаком с работами мыслителей. Могу обсуждать некоторые из их идей с учениками. Я бы никогда не посмел называть себя мудрецом или ученым. Я… наверное, я слишком люблю вино и другие радости жизни, чтобы считать себя таковым.

– Как и многие из этих мыслителей, – слегка улыбнулся халиф. – Ты можешь идти, Низим. Я позову, если ты понадобишься.

– Сиятельный… – начал было визирь.

Халиф бросил на него взгляд. Только один взгляд.

– Сиятельный, – произнес визирь уже другим тоном.

Визирь, стражник, раб – все вышли через ту дверь, которая вела внутрь дома. Она закрылась за ними.

– Почему, – спросил халиф Абенивина без всякой преамбулы, – ты носишь тюрбан? Мне сказали, что ты из Альмассара, мувардиец. Из племени зухритов. Почему не зеленая или красная шапка?

Газзали удивился, это произвело на него впечатление. У двора было мало времени, чтобы разузнать о нем. Он порылся в памяти и вспомнил: три дня назад женщина в сопровождении раба остановилась послушать его рассказы. Потом она задержалась, задавала много вопросов. Не прикрывала лицо вуалью. У нее были замечательные глаза, ее вопросы и взгляд льстили ему. Соблазнительные губы. Визирь хорошо справляется со своими задачами, подумал Газзали.

До определенной степени.

– Сиятельный, – сказал он, – я признаюсь, вам одному, что надеваю тюрбан только ради тех, кто приходит ко мне на базар, – чтобы выглядеть как человек, прибывший из-за гор, с юга, и это правда! Я вернулся со сказаниями и учениями оттуда, где тюрбаны носят чаще, чем головные уборы наших мувардийских племен. Я даже намотал тюрбан на южный манер, как вы видите. Мой господин, внешность важна, когда ты на базарной площади конкурируешь с другими за внимание слушателей. – Он позволил себе снова улыбнуться.

И получил ответную улыбку.

– Ты сейчас не на базаре, – сказал халиф. – Тебе принадлежит… мое внимание.

Невозможно было не понять подтекста. Газзали кивнул, ничего не ответив. Иногда полезно промолчать.

– Можешь снять тюрбан, пока мы одни. Никто нас не потревожит. Обещаю, что здесь ни один ваджи не упрекнет тебя. Здесь – нет.

Нужно быть невежественным юнцом, пасущим коз на горных склонах, чтобы не понять смысла сказанного, подумал Газзали.

Он кивнул в знак согласия и медленно размотал свой светлый тюрбан. Поцеловал его и положил рядом, потом тряхнул головой, распустив длинные, густые черные волосы. Халиф пристально наблюдал за ним. Потом опять улыбнулся.

– Так лучше. Ты можешь встать. Я хочу тебе кое-что показать. Позволь мне найти это. – Он повернулся к низкому столику у стены за своей спиной.

И все стало почти слишком просто.

– Я налью нам вина, сиятельный? – спросил Газзали, поднимаясь.

– Налей, – ответил халиф Абенивина, занятый лежащими на столике текстами и стоящими там шкатулками.

Он много тренировался на корабле со стеклянным флаконом, спрятанным в складке внутри рукава. Вся порция содержащейся в нем жидкости убьет человека, так ему сказали.

Газзали быстро согнул левую руку, выпрямил, опустил – и освобожденный флакон выскользнул в подставленную горсть. Он открыл бутыль с вином. Наполнил бокал почти доверху, быстро откупорил флакон и вылил часть его содержимого в этот бокал. Его тело не позволило бы халифу увидеть это движение, если бы он в тот момент обернулся.

Но он вылил только часть содержимого. Лишь около половины.

Обстоятельства. Они меняются, и ты реагируешь.

Он наполнил второй бокал для себя. Подождал секунду, глядя, как жидкость из флакона исчезает в первом бокале. Снова спрятал закупоренный флакон внутрь рукава.

Он только что изменил все их планы. Самостоятельно принял решение. Ведь ему не с кем было это обсудить, не так ли? Он же не мог устроить собрание! Женщине приказали уйти. Киндат сейчас на корабле или на базаре, делает вид, что прибыл сюда торговать. Его партнерам просто придется перестроиться вслед за ним. Увидев, что он принес – если ему это удастся, – они согласятся с тем, что он сделал, и отпразднуют, подняв паруса. Он сыграет с ними по-честному, он принесет это на корабль. Они вместе решат, куда это отвезти. И им вовсе не нужно, чтобы слишком много людей охотилось за ними по всему миру. Вот почему он использовал только часть содержимого флакона.

Возможно, это ошибка. Всегда можно сделать ошибку.

Он стоял у стола в почтительном ожидании, с непокрытой головой, когда халиф выпрямился, повернулся и пересек комнату. А потом жестом предложил Газзали рассмотреть книгу, которую держал в руках.

Газзали поклонился еще раз и взял ее. Он взглянул на покрытую пятнами темно-коричневую обложку. Очень старая книга, потертая кожа, потрепанный переплет. В очень плохом состоянии. Интересно. Он прочел название. Оно было ему знакомо, разумеется.

Его охватила дрожь предчувствия. Он открыл книгу, очень осторожно.

Увидел имя, красиво выведенное на первой странице, понял, что это подпись, и что текст написан тем же почерком, и…

У него отвисла челюсть. На этот раз без всякого притворства.

Он с трудом сглотнул. С некоторым отчаянием попытался подобрать слова. И произнес, удивив самого себя:

– Мой отец упал бы на колени. Это… оригинальный текст, господин?

Халиф улыбнулся:

– Да. Его собственный почерк. Текст написан им самим. Его переплели в эту кожу в то время или вскоре после. Ибн Удад посвятил книгу халифу Хатиба, он закончил свой труд в ссылке на востоке, двести лет назад. Твой отец был ученым?

– Был и есть, сиятельный. Большую часть того, что я знаю, я узнал от него.

– Значит, вы остаетесь близкими людьми? Похвально.

Газзали не хотел, чтобы разговор повернул в эту сторону.

– Расстояние оказывает влияние, как всегда, сиятельный. Могу ли я спросить… если это позволено… как она оказалась здесь? Это… она… – Кажется, он заговорил бессвязно. – Это рука ибн Удада? А текст – это «Пролог к знанию»?

– Да, – снова сказал халиф. – Оригинал, написанный его рукой. – По-видимому, ему доставляло удовольствие это повторять.

Только оригинальный экземпляр самой знаменитой работы мира ашаритов.

Даже ученые джадитов и киндатов знали об ибн Удаде, почитали его, изучали его. Эта книга, шедевр всей жизни великого человека, была не чем иным, как попыткой объяснить силы времени и истории, расцвет и упадок царств и империй. Ничего подобного ей прежде не существовало. А за двести лет, минувших с тех пор? В основном – лишь потуги других людей истолковать этот текст в меру собственных возможностей.

Халиф Абенивина выглядел несказанно довольным собой и потрясением Газзали. Он многозначительно бросил взгляд на вино. Газзали очень осторожно положил книгу и взял два бокала. Он был на волосок от провала, чудом избежал его. Небрежность! Если бы халиф сам потянулся за вином и взял не тот бокал…

Он не мог позволить себе оставаться в таком ошеломленном состоянии, как сейчас. У него было задание.

Он протянул халифу правильный бокал, тот взял его. Сделал глоток. Содержимое (часть содержимого) флакона было бесцветным и безвкусным, так ему говорили. Древний яд, изобретенный еще в Аль-Рассане. Газзали было безразлично его происхождение. Его беспокоило, правильно ли он отмерил дозу второпях, не зная, какое количество налил в бокал.

Халиф Абенивина поставил свой бокал, не допив его, что на мгновение встревожило Газзали, но потом поднял тонкие руки и начал разматывать свой тюрбан. Покончив с этим, он небрежно бросил его на ковер и провел ладонью по волосам. Он был еще молодым мужчиной, одного возраста с Газзали. Аромат сандалового дерева витал в воздухе, в тщательно отмеренном количестве.

– Книга, господин, пожалуйста. Как?..

– Ее для меня украли, – ответил Керам аль-Фаради, халиф Абенивина. Опять весело улыбнулся. – Из библиотеки дворца в Хатибе. Три года назад. Возможно, ты слышал об этом, вспомни? Они были… огорчены.

«Огорчены». Слух об этой краже пронесся по всему ашаритскому миру, долетел до самой западной его границы, Альмассара. Отец Газзали, узнав об этом, разразился проклятиями в адрес варваров, похитивших такой великий текст. Оригинал, написанный рукой выдающегося человека? Для тех, кто понимает, эта книга имела такую же ценность, как невероятно зеленый бриллиант на шее у халифа.

Что означало, в данный момент, сейчас, именно сейчас, дальнейшие изменения того, что произойдет этим утром, пока солнце поднимается над стенами дворца.

– Ты понимаешь, конечно, – небрежно произнес халиф, – что, если хоть тень слуха о том, что она находится здесь, выскользнет отсюда, тебя убьют?

– Я бы никогда этого не сделал, господин. Я бы с радостью провел много дней, читая и обсуждая ее вместе с вами, сиятельный. Я впадаю в экстаз от одной возможности смотреть на нее.

– В экстаз? – переспросил халиф.

Газзали поднял свой бокал.

– Я салютую вам, мой господин, за то, что вы проявили смелость и пожелали иметь ее здесь – и осуществили это. Ибн Удад был одним из нас, он был из Маджрити – разумеется, его книга должна находиться здесь, на западе. Пускай у Хатиба будут свои ученые! На этих страницах ибн Удад говорит, что возникновение и падение цивилизаций зависит от смелости их лидеров. Или от ее отсутствия. Не меньше, чем от их благочестия, говорит он, каким бы оно ни было важным. – Газзали отпил глоток вина. – Иногда, – прибавил он, – мы должны проявить смелость для удовлетворения жажды знаний, которую Ашар зажигает в наших сердцах. Или… любой другой жажды. В наших сердцах. – Кажется, слова снова начали подчиняться ему.

Халиф громко рассмеялся. У него был приятный смех. Их взгляды на секунду встретились. Газзали первым опустил глаза, как и следовало. Халиф взял свой бокал и на этот раз осушил его до дна.

– Не побеседовать ли нам сейчас об учении ибн Удада? – небрежно предложил он.

Но, произнеся эти слова, поставил бокал, шагнул вперед и поцеловал Газзали в губы, не проявляя никакого желания торопиться или рассуждать о философии.

На мгновение Газзали испугался, не осталось ли яда на губах халифа или на его языке, но потом мысленно пожал плечами. С этим уже ничего не поделаешь. Он обхватил халифа за талию и прижал его к себе. Поцелуй длился, становился все более страстным.

– Что может доставить удовольствие моему повелителю? – спросил наконец Газзали, слегка откинув голову.

– Вот это, – ответил халиф.

– Я рад это слышать. У меня есть и другие мысли. Может быть, ваше платье кажется вам… лишним в данный момент?

Этот притягательный смех. Они двинулись к самому большому из диванов. Он почти наверняка уже использовался для этой цели, подумал Газзали. Керам аль-Фаради медленно снял свои одежды и бросил их рядом с диваном. У него было стройное, красивое тело. Он поднял руки, скрестил их за головой, принял живописную позу. Газзали бросил взгляд вниз, вдоль тела халифа. Увидел, что тот возбужден, и…

– Ого, – искренне восхитился он.

Халиф сел, потом лег на спину на темно-коричневую кожу дивана.

– Какие у тебя еще были мысли? – спросил он; теперь его голос стал томным.

Больше, чем томным. Слова звучали невнятно.

Газзали не спеша опустился на колени на ковер рядом с ним.

– У меня много мыслей, благородный господин. Поведать вам некоторые из них? Одна может быть связана с вашей нижней одеждой, если это не слишком смелое предложение с моей стороны.

– Смелое? Да. Смелость… она была бы…

Вероятно, это была бы приятная встреча, и выгодная, если бы у него не было иной, более серьезной цели, подумал Газзали аль-Сияб. Халиф оказался щедро одарен природой. Удивленное восклицание Газзали, когда он взглянул вниз, не было наигранным. Тем не менее сейчас это не имело значения.

Сейчас значение имело то, что халиф потерял сознание. Он дышал медленно, но ровно. Его эрекция не исчезла, что немного озадачивало.

Газзали начал действовать быстро. Встал, нагнулся и расстегнул золотую цепочку на шее халифа. У него в руках «Бриллиант Юга». Камень, прославленный настолько, что заслужил собственное имя. Он держит в руках это ослепительное великолепие. Мир – удивительное место, подумал он. Камень был тяжелым, да еще на толстой цепочке. Он был потрясающе зеленым. Колдовского цвета. Единственный на всем свете.

Как и книга. Он снял бриллиант с цепочки. Подошел к очагу и забросил цепочку к дальней стене; она упала за горящими дровами. После секундного размышления Газзали снова достал из рукава флакон и бросил его в огонь. Стекло разбилось с тихим звоном. Флакон был маленьким. Бриллиант… он поднял свой тюрбан и снова намотал на голову, надежно спрятав в нем камень. Тот был слишком крупным, слишком тяжелым, чтобы спрятать его в рукаве или в кармане. Ты адаптируешься, приспосабливаешься. Можешь стать невероятно богатым, если тебе несказанно повезет.

Далее книга. Еще более трудная задача, но сегодня он, по милости Ашара, надел под тунику свободные полотняные шаровары с поясом. Случайность, произвольный выбор. Подобные вещи могут спасти или погубить тебя. Он пристроил книгу под шароварами на талии, затянул потуже пояс поверх нее. Она держалась. Нужно, чтобы она продержалась достаточно долго. Он напомнил себе, что нельзя кланяться слишком низко. Никому.

Конечно, он, возможно, через несколько минут умрет. В этом случае он умрет, неся на себе две из величайших ценностей в мире. Смелость – это не исключительное свойство вождей, ведущее к взлету или падению цивилизаций. Жизнь обычного человека также может взлететь – или рухнуть – из-за смелости.

Он оглядел комнату. Прошло совсем немного времени, но ему казалось, будто пропасть лежит между этим моментом и тем, что происходило совсем недавно. Халиф на диване все еще дышал. Газзали принял и это решение тоже: он не собирался убивать его. Убийство в придачу к таким похищениям? Он решил, что тогда им негде будет скрыться, не найдется такого места на земле. Он понимал, что это не обязательно верная мысль и что, возможно, именно его неопытность в делах убийства подсказала ее.

Если и так, быть по сему. Люди могут совершать ошибки. Или поступать абсолютно правильно по самым неожиданным причинам. Время покажет. Только после ты сможешь оглянуться назад, улыбнуться и покачать головой – или тебя обезглавят и выпотрошат при ослепительном солнечном свете на той самой базарной площади, где ты рассказывал свои истории.

Под влиянием внезапного порыва, отчасти из озорства, Газзали подошел к халифу и сдернул его шелковое нижнее белье вниз до колен, обнажив застывшую эрекцию. Она была поистине необычайной.

Потом он выпрямился. Он был готов. Был готов даже умереть, но не оставить здесь эти две вещи. И он не убийца. Истины, найденные и осознанные. Вот так просто, если что-то бывает простым в жизни человека. Перед ним вдруг возник образ дома и отца, держащего в руках книгу, которую Газзали сейчас нес за поясом своих шароваров.

Он бы плакал, подумал Газзали. И старался не ронять слезы на эту книгу.

Он подошел к внутренней двери. Глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

– Господин мой визирь! – позвал он обеспокоенным, но не испуганным голосом и не слишком громко. Как раз таким тоном, как нужно. – Пожалуйста, будьте столь добры, чтобы войти. Я не знаю, что делать.

Дверь быстро распахнулась. Они были недалеко.

Теперь произойдет то, чему суждено произойти.

Глава III

Позже в то утро визирь и халиф Абенивина окажутся на краю насильственной смерти. Однако в тот момент визирь, живой и взволнованный, вернулся в комнату, где лежал халиф; стражник следовал за ним.

По мнению визиря, халифу вообще не следовало отсылать его. И правда, многое сложилось бы иначе, если бы он остался. Для него самого, для многих других в этом мире. Жизни людей изменились из-за того, что халиф велел ему выйти.

Мувардийский сказитель выглядел смущенным, но не особенно обеспокоенным – скорее, он казался растерянным, думал визирь позднее, – он прижал палец к губам, будто прося говорить тише, и указал на самый большой диван. На нем лежал спящий халиф, почти раздетый, демонстрируя необычайно огромный, возбужденный орган размножения.

По-видимому, их гость только сейчас с опозданием это заметил.

– Во имя святого Ашара! – воскликнул он еле слышно.

Сказитель быстро подошел, поднял с ковра рядом с диваном пурпурное платье халифа и набросил на него, тщательно прикрыв Керама аль-Фаради от подбородка почти до ступней. Стало лучше.

Хотя эрекция все равно непристойно поднимала ткань, это выглядело уже не так… вызывающе. И непохоже было, что они могут еще что-то с этим сделать!

Сам визирь не стал бы поминать имя Ашара при данных обстоятельствах, но сейчас это не имело значения. Глубоко обеспокоенный представшей перед ним картиной, Низим ибн Зукар гневно прошептал:

– Что здесь произошло?

Мгновение спустя он понял, что большую часть уже знает и сам и не хочет, чтобы это было произнесено вслух. Он резко вскинул обе руки ладонями вперед.

– Неважно, – быстро прервал он открывшего было рот сказителя, которому явно очень хотелось объяснить, как халиф оказался раздетым и… возбужденным.

– Такое, – произнес Газзали аль-Сияб напряженным, но, к счастью, тихим голосом, – со мной никогда раньше не случалось! – Стражник, заметил ибн Зукар, казалось, готов был убить гостя. Ему и самому этого хотелось. Визирь хорошо понимал, что тот имеет в виду, и был уверен, что подробности ему не нужны. Что бы ни произошло в этой комнате, оно не имело никакого отношения к трудам ученых мужей. И, что бы здесь ни произошло, оно не получило завершения, о чем свидетельствовала все еще сильно приподнятая ткань, накрывавшая халифа.

Не то чтобы ему хотелось об этом знать.

– Убирайся, – сказал он, меняя тем самым собственную судьбу. – Ты получил свой кошелек, – прибавил он, – это более чем щедрое вознаграждение. Покинь дворец, возвращайся на базарную площадь. Занимайся тем, чем ты там занимаешься. – Он взглянул на сказителя жестко и холодно, он хорошо умел это делать. – Если хоть что-нибудь, хоть что-нибудь о случившемся этим утром станет известно в городе или в другом месте, тебя найдут, кастрируют и сдерут с тебя кожу перед тем, как ты умрешь, это понятно?

Сказитель уставился на него.

– Но… но, господин мой визирь, это было… мы не…

– Молчать! – рявкнул визирь. Слишком громко.

Он инстинктивно бросил взгляд на диван. Халиф не реагировал. Он лежал на спине. Тихо дышал, накрытый своей одеждой. Возвышение под ней сохранялось, притягивая к себе взгляд. Оно было воистину… визирь предпочел не подбирать слов или выражений к тому, каким оно было в действительности.

– Иди, – повторил он. – Ты не сделал ничего заслуживающего наказания, но тебе не следует здесь оставаться. Если… если великий халиф пожелает в дальнейшем, э… если он захочет, гм… если у него возникнет необходимость в твоем присутствии, тебя вызовут.

Слова могут быть такими неуклюжими, подумал визирь.

Прежде чем выйти, сказитель обернулся у двери.

– Он… проявлялась ли когда-либо прежде у благословенного халифа склонность засыпать вот так?

Этот человек невозможен! Зачем он вообще его пригласил?

Визирь не снизошел до ответа. Он оттолкнул сказителя и сам открыл дверь. Стражники стояли снаружи, как и положено. Он велел:

– Отведите этого человека к воротам. Проводите его учтиво.

Он старательно закрывал своим телом дверной проем, чтобы никто из стражников не смог заглянуть внутрь комнаты. Хвала Ашару и звездам, солнечный свет за аркадой был ослепительно-белым, они не могли ничего увидеть.

Сказитель наконец-то поклонился ему – не так низко, как при входе, недовольно отметил визирь, – и ушел. Ибн Зукар быстро закрыл дверь. Он оглянулся на халифа, лежащего все там же, все так же. Вздохнул. И принялся думать.

Лишь позже, когда раб, собираясь опять развести огонь, поскольку халиф продолжал спать, нашел в очаге золотую цепочку, ибн Зукар вспомнил, как тщательно сказитель укутал халифа до самого подбородка, скрыв его грудь.

Тогда визирь подошел и осторожно сдвинул вниз одежду. Бриллианта не было. Конечно, его не было. Он понял это еще в тот момент, когда цепочку достали из очага. Смерть взглянула ему в лицо, меч палача навис над ним, подобно изогнутой полосе мрака, затмившей яркое солнце.

Он вызвал начальника дворцовой стражи.

– Найдите этого человека! – приказал он. – Найдите его – или поплатитесь жизнью! Поднимите всех своих людей! Скажите им то же самое! Действуйте!

Он понимал, что может пока говорить вот так – о том, что жизнью поплатятся они, а не он, – но если они не найдут сказителя, это продлится недолго. Он им ничего не объяснил. Они были всего лишь стражниками, а он – визирем Абенивина. Но именно он пригласил этого человека во дворец. Он оставил его наедине с халифом!

А позже, в тот же день, одно бедствие начало громоздиться на другое, как бог громоздит одну гору на другую. Смертные так не могут, некоторые вещи смертным неподвластны.

И все же, думал визирь, держа в руке золотую цепочку и чувствуя, как обливается потом, твоя жизнь продолжается, пока… пока она у тебя есть. И ты делаешь все, что в твоих силах, чтобы выжить.

Газзали какое-то время шагал прочь от дворца, быстро, но не подавая вида, что спешит. Он делал это раньше, но никогда его добыча не была такой огромной. Я никогда не достигал таких масштабов, подумал он. Кто-то поздоровался с ним – он был новым обаятельным сказителем на базаре, в городе его уже знали. Газзали приветливо улыбнулся, но не замедлил шага. Он не представлял, как быстро во дворце поднимется тревога, но считал, что у него есть немного времени в запасе. Он искал взглядом Надию, либо в образе мальчика, либо снова облачившуюся в женскую одежду. Но не ожидал ее увидеть. У них было назначено место встречи. Не комнаты, которые он снимал, и не дом киндатов, где она жила до его приезда.

Она и Рафел точно все распланировали. Вплоть до запасных маршрутов на тот случай, если им перекроют какие-то возможности: например, если ей не разрешат пройти во дворец. Он все время делал мысленные заметки, пока они беседовали на корабле. Он мог многому научиться у этих двоих. И надеялся продолжать учиться, пока они не продадут те два сокровища, которые он принесет, и не станут невероятно богатыми.

Сначала тем не менее ему надо убедить их, что он поступил правильно, переключившись с убийства на кражу.

Возможность развития, так он это назовет! Это не просто кража, добавит он, а затем покажет им, что он принес. Он объяснит, что это за книга и почему, несомненно, будет лучше, чтобы за ними не охотились по берегам всего Срединного моря те люди, которых отправили бы на поиски убийц халифа. Он думал, что это правда, он убеждал себя в этом на каждом шагу, пока шел сквозь гомон и запахи базара. Впрочем, «несомненно» будет преувеличением, он это понимал. Он скажет «вероятно, будет лучше». У него проницательные партнеры.

Ему в голову пришла внезапная мысль. Возможно даже, что аль-Фаради, когда очнется, будет молчать о пропажах из чувства стыда. Маловероятно, но возможно!

Газзали принял решение быстро, под влиянием меняющихся обстоятельств. Это он тоже им скажет. И вот, скажет он, я принес вам две самые ценные вещи на свете…

Здесь, в дальнем конце меньшего базара, за пределами главного, раньше была лавка. Теперь она стояла пустой: окна забиты досками, никаких товаров, никакой вывески, указывающей, чем здесь когда-то торговали. Внутрь было не заглянуть. Он осмотрелся по сторонам. Никого, все тихо. Неслучайно, конечно. Он открыл низкую дверцу, оставленную незапертой, как было обещано. Пригнул голову и вошел.

Надия ждала его.

Она снова облачилась в женскую одежду, на этот раз с восточной вуалью, которую сейчас спустила на шею, чтобы та не мешала. Газзали должен был подстричь здесь бороду и закрыть рот повязкой, чтобы дойти до корабля. На маленьком столике он увидел зеленую мувардийскую шапочку, которую наденет вместо тюрбана. Смена одежды для него тоже была приготовлена. Он и Надия пойдут не вместе. Она зажгла две лампы – в комнате было почти темно, лишь узкие полоски света проникали сквозь щели в стенах. И еще на столике лежали длинные ножницы. Зеркала не было. Бороду не обязательно подстригать аккуратно, надо просто укоротить. Большую ее часть скроет повязка.

– Хорошо, – кивнула Надия. – Ты здесь. Теперь скажи мне, что он мертв.

– Подожди, – ответил Газзали.

– Нет. Он мертв?

– Подожди, – повторил он и начал разматывать тюрбан. Выражение ее лица нельзя было назвать приятным, но она ждала.

Он освобождался от тюрбана осторожно и, еще не полностью размотав его, достал изнутри великолепный камень, тот самый, который, если тщательно все организовать, изменит их жизни.

Газзали показал его ей, улыбаясь; «Бриллиант Юга». В этом тесном пространстве он еще больше потрясал своими размерами. Свет ламп отражался от граней, но казалось, что часть его проникает в зеленую глубину камня. Газзали снова ощущал его тяжесть в своей руке. Он был чудом света.

– Знаешь, что это такое? – спросил он.

– Большой бриллиант, – ответила она. – Ценный. Он мертв?

– Это самый большой бриллиант из всех, какие есть на свете, Надия! Он уникальный, знаменитый. Он стоит больше денег, чем мы когда-либо мечтали получить! Нам нужно только подумать, кто мог бы его купить, узнать, где эти люди, и, может быть, заставить богачей конкурировать между собой за обладание им!

– Он не умер, – ровным тоном произнесла Надия.

– Ты хоть смотришь на него?! – воскликнул Газзали. Он разозлился не на шутку. – Мне следует сдержаться и даже не показывать тебе вторую вещь, которая у меня есть!

Она ничего не ответила. У нее холодное выражение лица, когда она сердится, решил Газзали. Жесткое, неуступчивое. Как бриллиант, кисло подумал он.

Он приподнял подол одежды, развязал пояс, бросил его на земляной пол. Достал из-под шароваров книгу.

– И… вот это у него тоже было! Он показал мне эту книгу с такой гордостью! Ее для него украли, из Хатиба. Три года назад. Кража наделала много шума, никто с тех пор не знал, у кого она. Посмотри!

Я слишком много говорю, подумал он. Она заставляет меня нервничать.

– Что это за книга? – тихо спросила Надия. Даже не попытавшись взглянуть на нее.

– Оригинал, самый настоящий оригинал «Пролога» ибн Удада! Написанный им собственноручно! Это… Если найти правильного покупателя, она будет стоить не меньше бриллианта! Надия, я принес сокровища из этого дворца!

– А халиф не умер.

Он вздохнул:

– Надия, я принял решение быстро, когда увидел на его шее этот бриллиант. Не хотел, чтобы они преследовали нас с еще большей яростью! Я использовал только половину флакона. Он спит, или спал, когда я уходил. Остальное прошло точно так, как мы планировали! Визирь даже приказал мне уйти и велел учтиво проводить меня до ворот. Нам надо идти. Пожалуйста, давай обсудим это на корабле!

Она еще секунду стояла неподвижно, потом кивнула. Лицо ее ничего не выражало.

– Подстриги бороду, переоденься.

Газзали одарил ее своей лучшей улыбкой.

– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо! – Потом повернулся, взял длинные, больше похожие на садовые ножницы со стола, на который положил книгу и бриллиант.

И умер.

Она воистину мастерски владела ножами и коротким мечом, как и другими орудиями убийства. После того как она достигла нужного возраста, ее несколько лет обучал ремеслу телохранителя мужчина, которому она принадлежала. Шла гражданская война, внутри и вокруг Альмассара царили хаос, насилие и бесчинства. Ибн Анаш, союзник халифа, счел благоразумным позаботиться о собственной безопасности и обучить ее этим вещам. Его также забавляло то, что его телохранитель – женщина, другие так не делали, у других такого не было. Ему нравилось поступать подобным образом.

В данном случае он поступил не слишком мудро, хотя и был умным человеком, этот первый мужчина, которого она убила. Убила, позволив ему увидеть, как она это делает.

Глядя ему в глаза.

Она и правда ничего не имела против убийства ашаритов.

Для убийства этого ашарита сейчас она снова воспользовалась ножом; тонким, с изящной рукоятью, спрятанным в ножнах на правой голени, внутри сапога. Она не брала его с собой во дворец. Она заколола аль-Сияба ударом в основание черепа, как ее учили, повернув лезвие вбок, чтобы оно лучше вошло. Бесшумная смерть. Она шагнула влево, когда вонзала нож. Если сделать все правильно, крови должно быть мало, но следовало проявить осторожность. Она не могла выйти отсюда запачканной кровью.

И она решила, что они не могут рисковать, оставляя его в живых. Аль-Сияб просто слишком привык работать в одиночку, самостоятельно принимать решения. Игнорировать планы, партнерство. Они взялись выполнить задание! Им очень хорошо за него платили. Но нет, половина дозы яда, безрассудная кража вместо убийства, для которого их наняли двое очень опасных людей. А если его преследуют прямо сейчас?..

Она уже думала о том, какой ложью им придется объяснять, почему убийства не произошло. Всегда существовала вероятность, что аль-Фаради оставит в комнате стражников, что у Газзали не будет возможности вылить содержимое флакона в вино. Что на утренней встрече вовсе не подадут вина. Они могли бы сказать, что именно так и случилось, подумала она. Но все не так просто, решение будет зависеть от того, что объявят народу, или даже от того, о чем будут знать во дворце и не объявят… потому что люди, которые их наняли, будут очень хорошо информированы.

Они могли бы вернуть те деньги, которые им уже заплатили вперед. Вероятно, им придется это сделать, думала она. Рафел настоял, чтобы они ничего из них не тратили, она не возражала. Это задание так далеко выходило за рамки их обычных дел.

Оно даже отдаленно не напоминало, скажем, контрабанду солнечных дисков из Эспераньи в порт Марсены в винных бочонках с двойным дном ради уклонения от уплаты пошлины на предметы культа. Или взятку тамошнему знакомому, гораздо меньшую, чем размер пошлины. О таких делах они знали все. А это? Это были неизведанные морские просторы, полные водоворотов, будто они уплыли из Срединного моря далеко на запад и идут на север в бескрайнем открытом океане.

Аль-Сияб лежал мертвый у ее ног. Она сделала все аккуратно. Крови было мало. Будь она лучшим человеком, думала Надия, она бы больше сожалела о случившемся. Поправка: о сделанном ею. Сожаления она не чувствовала. Только гнев.

Вот что бывает, когда ашаритские корсары разоряют твою ферму, убивают твоего отца, а тебя увозят, и ты вопишь, дерешься и царапаешься, пока тебя не вырубают ударом рукояти меча, чтобы ты очнулась уже на борту галеры.

Даже этим утром в Абенивине она все еще не знала, живы ли ее мать и брат. Их отослали прочь, когда до фермы дошел слух о сухопутной вылазке отряда корсаров. Ее отец не захотел уехать. Он сказал ей, чтобы она тоже уезжала, но Надия отказалась. Нужно было загнать животных, и у нее было убежище, которое они соорудили давным-давно, на случай, если опасность (было много ложных предупреждений) на этот раз окажется настоящей.

Недостаточно надежное убежище. Не ложное предупреждение. Девочку, которую тогда звали Ления, вытащили из замаскированной ямы за свинарником и торжествующе проволокли по двору. Ее отец лежал в грязи, раненый, умирающий, но еще не мертвый. Поэтому она увидела удар меча, который оборвал его жизнь. Услышала восторженный крик, последовавший за этим ударом.

И запомнила это навсегда.

Она понимала, что лежащий здесь и сейчас мужчина был умным и обаятельным. Что у него был известный отец, пользующийся уважением в мире ученых и судей. И даже то, что аль-Сияб, как он и сказал, принес два сокровища ей, им. Как партнерам.

И все же. Это был поступок, продиктованный не добродетелью и лояльностью. Лишь необходимостью. Газзали понимал, что не сможет сбежать один. Ни от них и ни от тех, кто их нанял. Он нуждался в корабле. Дворцовая стража будет охотиться за ним, возможно, уже сейчас охотится, а также ищет мальчика, его помощника на базаре.

Нет, на Газзали аль-Сияба нельзя было полагаться. Это было рискованно. Он не сделал того, для чего они сюда приехали. И не потому, что не смог. Потому, что предпочел этого не делать. Из-за него им грозит гибель, ужасная и скорая. Из-за драгоценности. Из-за книги. В этом мире ты можешь умереть, если совершишь подобное.

Однако она забрала с собой и то и другое, когда уходила. И взяла также кошелек, спрятанный в его одежде. Есть вероятность, что когда этого человека найдут, то подумают, будто его убили ради этого кошелька.

Она вытерла нож и спрятала его в ножны. Выйдя на улицу, шагая к главной базарной площади, вливаясь в людской поток, она выглядела женщиной с укрытым вуалью лицом, которая несет книгу своему мужу, отцу, брату. Женщины не читают книг. Бриллиант она спрятала в одежде. На какое-то мгновение ей представилось, как он висит у нее на шее на цепочке.

Нелепая мысль. Не свойственная ей. Она явно потрясена больше, чем сознает. Но они никак не ожидали такого поворота событий… Этот план изначально был далек от совершенства, идеального плана для такого убийства вообще не существовало. Они сделали все возможное, чтобы предусмотреть разные варианты. Визирь или дворцовые стражники могли остаться в комнате, когда халиф вышел к сказителю. В этом случае Газзали должен был побеседовать с аль-Фаради (у него это хорошо получалось) и уйти. Они надеялись, что он будет достаточно привлекательным, в том или ином смысле, и его пригласят снова. И в следующий раз они с халифом останутся наедине. Рафел сказал, что у них будет основание простоять в гавани две недели, может, немного дольше, если пройдет слух, что приближается еще один караван. Они смогут объяснить, что ждут его.

А теперь? Теперь их пребывание в Абенивине закончено. Начнется охота. Если бы стражники схватили Газзали живым и сделали то, что обычно делают, чтобы заставить людей говорить, он бы заговорил. Когда его найдут, его смерть, возможно, приостановит погоню, по крайней мере на время. Они будут искать мальчика, да, но Энбилкара не существует.

Она убила уже двух человек. Обоих она знала. Одного долгое время, он был в основном добр, учил ее. Но он приказывал приводить ее к нему в постель, с самого начала, хотя она была совсем юной. Когда хотел. Он это делал.

Она убила двух ашаритов, мысленно поправилась Надия.

Она вздохнула глубже, продолжая путь. Никто не смотрел на нее. Близилось время полуденной молитвы, но если идти быстро, то она доберется до корабля раньше, чем зазвонят колокола.

Пока нет ни намека на какое-либо волнение в городе. Погожий весенний день в Абенивине. Легкий бриз. Она все еще думала об отце. В данный момент это было не очень хорошо. Она вспоминала его живым, потом видела тот последний миг, когда меч пронзил его, лежащего на земле, хотя жизнь уже вытекала из него вместе с кровью. На их собственную землю. Землю их дома.

Именно дома ты тогда лишилась, думала она.

На полпути к причалу она опять отделилась от толпы и пошла направо по извилистой улочке, где над головой висело выстиранное белье, потом свернула в очень узкий переулок. Убедившись, что вокруг никого нет, вошла в еще одну маленькую торговую лавку, которую они оплатили. Через еще одну незапертую дверь. Внутри переоделась во второй раз в приготовленную для нее одежду, сменила шляпу. Сняла вуаль и выбросила ее. Надия не носила вуаль ни на корабле, ни когда торговала с него.

Рафел был исключительно осторожен, планируя свои действия, и она тоже, после трех лет, проведенных с ним. Кое в чем они были очень разными, но не в этом. Теперь она станет узнаваемой, когда выйдет на улицу, но отсюда уже видна «Серебряная струя» в гавани, и им с Рафелом полагается находиться рядом, заниматься торговлей. Ей нужно, чтобы ее узнавали в этой части города.

Она не забыла перепрятать бриллиант в новую одежду красивого голубого цвета, какую подобает носить женщине, добившейся в торговле некоторого успеха. Как было бы забавно, если бы она забыла его взять. Или нет. На самом деле нет. Но она не отличалась забывчивостью.