Все началось с велосипеда

Я ПРОДОЛЖАЮ ПРОЯВЛЯТЬ ИНИЦИАТИВУ

Автобус простоял на станции минут двадцать, забрал всех пассажиров с недавно пришедшего поезда и тронулся дальше, в Песчанск. До самого Песчанска я больше не проявлял никакой личной инициативы, потому что мне интересно было получше разглядеть не только сам городок, но даже дорогу, ведущую к нему: ведь мы соревновались с этим городом и обязательно должны были выиграть соревнование!

В глубине души я решил, что должен совершить что-то очень смелое и неожиданное, чтобы помочь Белогорску одержать победу. «Как будет доволен тогда Андрей Никитич! — думал я. — И Саша, который был до того занят, что мало обращал на меня внимания, вновь станет моим самым лучшим другом, как было в прошлом году! И вообще все сразу поймут, что не только Головастик способен придумывать всякие гениальные идеи, а что и у меня тоже иногда возникают мыслишки, до которых никто другой не додумается…»

Подъезжая к нашему Белогорску, автобус всегда начинал карабкаться вверх, на зелёный холм, и карабкался туда медленно, тяжело, словно у него появлялась одышка. Ну а тут, наоборот, шофёр всё время притормаживал, потому что машина катилась под уклон. «Всё-таки мы — наверху, а они — внизу! Значит, мы на этот самый Песчанск сверху вниз поглядываем!» — сделал я первое наблюдение.

Кругом была ровная, голая местность с одинокими кустарниками… Я любил находить в разных очертаниях сходство с человеческими фигурами и лицами. Вот, например, разорванные, бегущие по небу облака часто казались мне вытянутыми человеческими головами, с белыми седыми бородками или без бородок. А деревья часто напоминали мне согнувшихся, прямо скрюченных от усталости или от старости людей; а иногда, наоборот, напоминали каких-нибудь добрых молодцев с пышными, кудрявыми шевелюрами… Молодой месяц на небе всегда почему-то казался мне не юным, а, наоборот, худеньким старичком в клоунском колпаке, которому только недоставало колокольчика на макушке, а луна представлялась круглым лицом полной женщины, но не такой, конечно, как Ангелина Семёновна, а совсем молодой, здоровой, с ямочками, которых на луне никогда не было…

Когда я ехал в Песчанск, поляны, убегавшие к горизонту, тоже казались мне неестественно огромными человеческими лицами, изрытыми ложбинками, будто оспинами после ветрянки, а кусты выглядели на этих, плоских лицах жёсткими, топорщившимися в разные стороны усами.

Дорога тут не пробивалась сквозь берёзовую рощу. И я с удовольствием вспомнил наших белоствольных белогорских раскрасавиц с чёрными пунктирными полосками на коре, словно кто-то выстукал коротенькие условные знаки азбуки Морзе. Как я ни высовывал свой нос наружу сквозь узкую верхнюю щель в окне, я не ощущал приятного запаха реки, который всегда встречал пассажиров, приезжающих в Белогорск. Я не знал, записан ли был в договоре на соревнование такой пункт — «Обещаем окружить свои города красотами природы!», но если бы такой пункт в договоре был, наш Белогорск и по этому пункту безусловно бы оказался победителем! Это было моё второе наблюдение в пути.

Потом справа от дороги появилась какая-то гора с неровной, волнистой поверхностью и с широко разинутой жёлтой пастью посредине. Это был песчаный карьер. На фоне огромной круглой пасти издали игрушечными казались грузовики и самосвалы, выстроившиеся в довольно-таки длинную очередь. «Так вот откуда взялось это название — Песчанск! — подумал я. — У них, значит, — песок, а у нас — полезные источники! У них — кирпичный завод (от шоссе ответвлялась узкая дорога, ведущая к нему), а у нас — «фабрика здоровья»! Правда, кирпичи тоже нужны, но здоровье прежде всего! Это уж каждому известно. Так я сделал своё третье наблюдение и третий вывод в пользу Белогорска.

А потом я увидел щит такой же точно, как на нашей белогорской дороге: «Ты въезжаешь в город, где скоро захочется жить…»

«У нас собезьянничали! У нас переписали!» — подумал я, честно говоря, не зная, где этот плакат был вывешен раньше и где — позже. Просто я был уверен, что Белогорск во всех смыслах важнее Песчанска и что он обязательно должен выиграть соревнование. А я должен этому помочь!..

В Белогорске все дома были сложены из какого-то местного камня и все были беленькие, будто под цвет берёзовой рощи, которая была как бы воротами в город. А тут дома были красные, кирпичные. «Уж не могли город Красногорском назвать! Или, например, Кирпичногорском… Не додумались… — размышлял я, прогуливаясь по улицам. — И смысл был бы тогда совсем другой: красный-то цвет самый революционный на белом свете! А то — Песчанск… Будто в честь своего песчаного карьера назвали. Или будто город на песке стоит, то есть непрочный какой-нибудь!»

Я придирался к бедному Песчанску. Мне хотелось находить в этом городе одни только недостатки…

Городок был аккуратный, чистенький — и это меня раздражало. «Мещанский уют развели!» — повторял я про себя фразу, которую слышал как-то в одной взрослой пьесе не то по радио, не то по телевидению.

На многих улицах висели короткие плакатики: «Борись за чистоту!»

«Грязнули здесь, что ли, живут какие-то, если им нужно всё время напоминать, чтобы они боролись за чистоту! — рассуждал я. — У нас в Белогорске не надо об этом напоминать: там люди культурные, чистоплотные… И всюду образцовый порядок!» Это была неправда: в Песчанске на улицах было гораздо чище, чем у нас. И меня это очень огорчало, особенно после того как я прочитал под очередным призывом бороться за чистоту: «Чистота — залог здоровья. Чистота всюду и во всём — одно из главных обязательств наших соревнующихся городов!..» То, что «чистота — залог здоровья», — это я знал давно и так же хорошо, как и то, что «солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья»; а то, что об этом написано в обязательствах и что комиссия через пятнадцать дней будет проверять, в каком из двух городов чище, — я узнал совсем недавно от Кешки-Головастика.

Что было делать? Наш Белогорск должен был в самом скором времени стать «фабрикой здоровья», а вот с чистотой, то есть с залогом этого самого здоровья, у нас дела обстояли гораздо хуже. Особенно много мусора всегда оставалось на пляже после дневных солнечных ванн, которые принимали наши отдыхающие. Патруль «Даёшь чистоту!» у нас в городе был, но до пляжа он как-то не добирался…

И вот меня осенила неплохая идея: а я доберусь до пляжа! Там, на берегу Белогорки, все наши ребята разворачиваются, прямо на глазах у отдыхающих инициативу свою проявляют: утопающих спасают, газеты привозят, даже по радио беседуют… Но ведь про эти беседы и про газеты никто ещё не сказал, что они — залог здоровья. А чистота — залог. И я ею займусь! И тоже разверну свою инициативу на самом берегу, у всех на глазах! В канун приезда комиссии очищу весь пляж от мусора. Придут люди на берег — и не узнают его: чистёхонько! Ни одной бумажки, ни одной сливовой косточки или там чего-нибудь ещё! «Кто это сделал?» — поинтересуется Саша. Или даже сам Андрей Никитич. И тут я скромно выйду вперёд…

А когда все узнают, какая необыкновенная чистота на улицах Песчанска, тогда уж сразу поймут, что я просто спас Белогорск от поражения в таком ответственном состязании: ведь если бы комиссия увидела грязь на пляже, это бы произвело на неё очень плохое впечатление! Значит, моя полезная личная инициатива сыграет большую и важную роль!..

Эти радостные мысли погнали меня на автобусную остановку: захотелось поскорее вернуться в Белогорск.

И снова я стал в самом центре автобуса, чтобы все видели мою повязку, и снова поворачивался то в одну, то в другую сторону (будто меня очень волновали пейзажи за окном), чтобы все могли прочитать три чёткие буквы посредине. И чтобы те, которые не знают, что значит ЧОК, до самого Белогорска ломали себе голову и расшифровывали это слово — такое коротенькое, но такое почётное для меня: «Член Общественного комитета»!

И снова пассажиры так пристально на меня смотрели, что мне захотелось проверить у них билеты. Но теперь уж я, на всякий случай, обходил стороной не только пожилых, солидных людей, но и мальчишек тоже, потому что не все мальчишки ещё понимали, что человек, находящийся при исполнении своих общественных обязанностей, вовсе не обязан платить за проезд.

Одним словом, до самого Белогорска я продолжал проявлять личную инициативу. В автобус на остановках садились всё новые и новые пассажиры, и всем была интересна моя повязка, а мне было интересно смотреть, как люди по моему первому требованию лезли в карманы, в кошельки и делали то, что я им говорил, то есть предъявляли билеты.

Я сошёл в Белогорске на конечной остановке, где, как и на всякой конечной остановке, было так много автобусов, что они напоминали какое-то сгрудившееся стадо гигантских древних животных.

Уже спустились сумерки… И зажглись огни летнего кинотеатра, что был рядом с конечной остановкой. У кинотеатра не было крыши, и я заметил, что зрители, входя в зал, всегда на миг задирали голову и смотрели на небо: не пойдёт ли дождь и не нужно ли будет в самом интересном месте картины бежать прятаться под навес?

В кинотеатре шёл какой-то очередной фильм, который я ещё три года, то есть до шестнадцати лет, не имел права смотреть. И именно поэтому мне ужасно захотелось посмотреть его! И вообще-то, если бы мне не мешала моя высокая сознательность, это было бы совсем нетрудно сделать, потому что возле стеклянного окошечка кассы висело большое объявление: «Наш кинотеатр работает без контролёров!»

В самом деле, люди, подходя к распахнутой двери, возле которой в прошлом году с двух сторон стояли два контролёра, сейчас преспокойным образом сами отрывали то место билета, на котором было написано «контроль», и бросали эту маленькую бумажечку в урну. Потом зрители так же преспокойно входили в зал и занимали свои места.

Мне было любопытно посмотреть, как всё это происходит, и я тоже тихонько подошёл к входной двери. Зал без крыши постепенно заполнялся… Билеты были проданы, и поэтому, если бы даже мне уже стукнуло шестнадцать лет, я бы всё равно не мог попасть по ту сторону дверей, а мог бы всего-навсего стоять позади урны, в которую зрители бросали бумажки со словом «контроль». Неожиданно я услышал фразу, которая заставила меня чуть-чуть вздрогнуть и подсказала мне все дальнейшие действия.

— Посмотри, — тихо сказала своему спутнику какая-то отдыхающая, — без контролёров-то без контролёров, а наблюдать всё равно наблюдают… — И она кивнула на меня или, вернее, на мою красную повязку.

И тут я подумал: «А почему бы мне, как члену Общественного комитета, «чокнутому» в положительном смысле, вновь не проявить свою личную инициативу и в самом деле не понаблюдать, все ли зрители добросовестно ведут себя в кинотеатре без контролёров? И почему бы мне не устроить свой наблюдательный пункт не по эту сторону дверей, где все меня сразу видят, а по ту сторону, то есть в самом зрительном зале?» И я вошёл в этот зал…

Минут через пятнадцать, когда не было уже ни одного свободного места, я убедился в том, что зрители ведут себя вполне добросовестно. Мест всем хватило, — стало быть, никто не занял чужого стула и у всех были билеты. Только один человек в зале стоял на ногах. Это был я.

Один раз мимо меня прошла женщина, деловитая походка которой ясно говорила, что она явилась сюда не развлекаться, а находится на работе и что фильм её абсолютно не интересует. Я сразу понял, что это администратор. Женщина удивлённо покосилась на меня, но я выставил вперёд свою правую руку с повязкой, — и она, помедлив секунду, прошла мимо. А потом в два приёма погасли все лампочки, гирляндами опоясавшие зал, и началась кинохроника, которую я смотрел с большим волнением, потому что знал, что после неё опять зажгут свет и администратор может ещё раз проследовать мимо меня. Но свет не зажгли, потому что опоздавших, на моё счастье, не оказалось. И я стал смотреть картину, которую мне ещё в течение целых трёх лет смотреть не полагалось…

Картина мне очень понравилась. И я решил проверить, добросовестны ли будут зрители, пришедшие на следующий сеанс.

Одним словом, когда я возвращался домой, было уже совсем поздно. И у меня ныли ноги, на которых я простоял четыре часа подряд.

«Сколько мне удалось сегодня, за какой-нибудь один день, проявить самостоятельности и личной инициативы! — рассуждал я. — И как прекрасно мне удалось почти во всех своих делах совместить приятное с полезным: и долг выполнил, и личную инициативу проявил, и на автобусе бесплатно прокатился, и два раза посмотрел фильм, который мне и одного-то раза смотреть было нельзя!» Давно у меня не было таких, как говорит наша классная руководительница в школе, «насыщенных дней». Она накануне летних каникул без конца повторяла: «Каждый ваш летний день должен быть насыщен и отдыхом и полезными делами!» То есть как раз тем самым, чем и был наполнен мой сегодняшний день с утра до позднего вечера!

Подходя к своему двору, я внезапно ощутил ужасный голод, потому что целый день ничего не ел. Но это только прибавило мне гордости: находясь на отдыхе, где все думают о поправке, я жертвовал своим здоровьем ради общественных дел!

Окна у дедушки светились, а у Саши и Клавдии Архиповны были уже погашены. Но я хорошо знал, возле какого окна стоит Сашина кровать. Я смело вскарабкался на подоконник и шепнул куда-то в темноту:

— Саша-а!

— Что? — раздалось у меня возле самого уха. Оказывается, Саша придвинул свою кровать ещё ближе к окну, и голова его неожиданно появилась в темноте прямо рядом с моей. — Ты где целый день слонялся? — с ходу шёпотом стал отчитывать меня командир «пятёрки». — Мы сегодня общественную библиотеку открывали, а ты…

— Лучше бы за чистотой в городе следили!

— Что-о?

— За чистотой! Боролись бы за чистоту! Я вот в Песчанск ездил, изучал обстановку, так там все с утра до вечера борются. И до того все чистые… и всюду до того чисто…

— В Песчанск ездил?

— Ну да!

Почувствовав, что Саша заинтересовался моим сообщением, я стал поспешно выкладывать ему все свои мысли, идеи и предложения. Кроме той идеи, которая пришла мне в голову уже перед самым отъездом из Песчанска (а то ещё пошлют наш патруль чистоты на пляж — и тогда я никого не удивлю в торжественный день приезда комиссии!).

— Ведь Андрей Никитич говорил, чтобы мы проявляли личную инициативу, — вот я сегодня и проявлял. Я знаешь что придумал?

— Что?

— Надо нам специальных ребят подобрать… ну, которые поздоровее, покрепче, ростом повыше, — и чтобы они помогали отдыхающим с детьми до вокзала добираться и в поезд садиться. А то ведь «дикари», то есть, прости, отдыхающие труженики, пока туда вещи дотаскивают, всю свою месячную поправку теряют. Я вот сегодня одной женщине помогал, так и она и дочка её маленькая мне руками махали, пока поезд из виду не скрылся… И даже воздушные поцелуи по воздуху посылали!

— Молодец! — коротко похвалил меня Саша, — Что ещё?

Ободрённый им, я стал рассказывать дальше:

— И ещё я решил сегодня проверить, все ли в автобусах билеты берут. И в кинотеатре тоже… «Зайца» какого-нибудь хотел поймать.

— Ну и как?

— Не удалось, — грустно, со вздохом ответил я. О двух безбилетных «зайцах» в синих футболках мне неприятно было вспоминать.

— Почему же ты никого не поймал?

— Потому что все честно билеты берут… Даже проверять неинтересно!

— А сам ты честно поступил?

— В чём именно?!

— А в том именно, что проверять стал! Тебя кто-нибудь просил? Тебе кто-нибудь поручал?

— Но ведь я проявлял личную инициативу и ещё… самостоятельность!

— Пусть контролёры по автобусам ходят — это их дело. А ты зачем полез?

Я стал тихо сползать с подоконника, потому что Саша наступал на меня.

— У нас всё на доверии! Общественный совет к честности приучает, а ты вдруг с нашей повязкой людей стал позорить: «Предъявите! Покажите!»

Из соседнего окна показалась тётя Кланя в халате и в каком-то ночном головном уборе, напоминавшем поварской колпак. Увидев меня, она покачала головой, так что колпак её чуть не слетел на землю.

— Маришка в твоём возрасте всегда спала в это время, а не лазила по чужим подоконникам…

Она и тут решила сравнить меня с моей собственной мамой, и сравнение это, конечно, опять было в мамину пользу.

Я спрыгнул с подоконника и медленно побрёл домой.

— Завтра с тобой поговорим! — вдогонку предупредил меня Саша.