Все не так

— Санька, ты че? Ограбила кого?

Она рассмеялась и в двух словах поведала о своем нечаянном обогащении. Димон слушал и мрачнел.

— Ты, слышь? Поосторожнее. Если заметут, достанется не директору, а тебе, поняла?

— Да ладно, там все давно свои дела улаживают, кроме меня. Я, как всегда, самый тормоз. И никого не замели. Но я осторожно, ты не бойся. Давай сядем и забудем про всю фигню. С Новым годом тебя!

Санька действительно была осторожна, и поэтому ее не замели. После праздников грянули проверки, и несколько особо жадных голов полетели. Но ее это не зацепило. Спасли интуиция, осторожность и, в кои-то веки, везение. После проверок пришлось потуже затянуть пояса, но со временем все успокоилось, и Санька потихоньку снова стала крутить небольшие суммы. Другого выхода у нее не было: гонять машины становилось чем дальше, тем невыгоднее, и частенько Димон оставался без заказов, пытаясь заработать извозом. Извоз тоже не всегда спасал: иной раз расходы на бензин превышали прибыль. Одним словом, Санька нечаянно оказалась главной кормилицей. Видимо, почуяв это, приехали мириться Катерина Васильевна с Митричем. Были разные слова из серии «доченька», «мы ж сердцем болеем», «лишь бы вам было хорошо» и т. п. Были трехлитровые банки соленых огурцов, помидоров и квашеной капусты, а также целый рюкзак разнообразного варенья. Санька с Димоном милостиво приняли дары, но переезжать обратно наотрез отказались, равно как пресекли на корню тему о «создании семьи». Они до сих пор были не расписаны, и Димон даже не пытался заводить об этом разговоры, чтобы не ругаться с Санькой и самому не расстраиваться. Сама же Санька находилась при своем мнении. Димону она говорила, что еще не время, надо самим встать на ноги, а подруге Машке жаловалась:

— Не могу, Маш. Ну, живем вместе, ну, привыкли уже друг к другу, притерлись. Но все кажется, что надо подождать, что мое место не с ним. И детей от него иметь не-хо-чу!

— Мне просто парня жалко. Нормальный ведь мужик и к тебе хорошо относится. Вы уже три года вместе. Долго он еще протерпит?

— Знаешь, что удивительно? Всем его жалко. Всем он нравится. Такой добрый, такой душевный. А на самом деле он не такой! Он себе на уме! Мне говорит: я, мол, с родителями общаться не буду, я тебя в обиду не дам, — а сам ездит к матери и меня еще попрекает, если я о них плохо отзываюсь. А как мне о них еще отзываться?

— Да ладно, ладно, ради Бога, — Машка испуганно замахала руками. — Только вот… не он же тебе голову морочит, а ты ему. Поэтому жалко его. И тебя тоже, но его жальче.

— Не люблю я его, Маш. Притерпелась, даже в постели нормально стало, но знаю — не мое. Все думаю: вот-вот должно что-то произойти. Такая иной раз тоска берет. — Санька тяжело вздохнула, потом вдруг мечтательно заулыбалась. — Охранник один в казино все вертится вокруг, приглашает куда-нибудь. Симпатичный.

— Да-а? А ты чего?

— Как я пойду, если Димон за мной каждый раз заезжает? Да и не в этом дело. Все равно бы никуда не пошла. Не смогу я ему изменить. — Она снова тяжело вздохнула.

— Какая разница, если не любишь?

— Большая. Пока я с ним живу — не смогу изменить.

— Так уйди от него, блин!

— Не могу. Жалко.

— Тьфу! Как поговорю с тобой — одна каша в голове.

Еще через год у Саньки начался, с позволения сказать, карьерный рост. Ее пригласили в кассу самого банка. Зарплата там была несоизмеримо больше, чем в обменнике, но о левых деньгах не могло быть и речи. Поначалу Санька наотрез отказалась. Никакая зарплата не сравнится с дивидендами от ее собственных денег, вложенных в валюту. Но в то же время прошел дурной слушок о том, что вот-вот примут закон и все обменники закроют, валюту можно будет менять только в банке и только по предъявлении паспорта. Не то чтобы Санька поверила такой глупости, но немного призадумалась о будущем. Да еще Машка капала на мозги: иди в банк, учись на экономиста, делай что-нибудь. Димон с советами осторожничал. В принципе, он думал как Машка, но время было не очень подходящее, чтобы отказываться от реальных денег в обмен на какие-то перспективы. Лавочка с машинами прикрылась, и он был счастливым безработным, который днем учился дома кулинарному искусству, а вечером пытался подшабашить на еле живом «опельке» (наследнике мирно усопшей раздолбанной «мазды»). Думала Санька отчаянно долго, так что завкассой, толстая и усатая Эльвира Иосифовна, начинала уже нервничать. Тогда Димон сказал: «Соглашайся» — и она согласилась. Димон, в свою очередь, согласился уступить воззваниям своего отца и пошел ментом в ведомственную охрану Колосковского мясокомбината. И тоже не денег ради, а во имя неких туманных перспектив. Митрич пообещал поднять все свои старые связи и помочь сыну поступить в юридический институт. «Отучишься, Митька, кэпа дадут. А кэпа дадут — может, квартирой разживешься. Тока в очередь надо прям щас становиться», — наставлял Митрич.

Жить они снова переехали к Димоновым родителям. Теперь все осторожничали: у Саньки зарплата чуть ли не в три раза больше, чем у их Митеньки, и продукты она покупает, и еду на всех готовит, и по хозяйству первая помощница. Теперь она стала «дочечкой» и «роднушенькой». Катерина Васильевна даже поцапалась с Наташей, защищая Саньку от незаслуженных нападок. Но это был скорее демонстративный акт, нежели искреннее проявление чувств. Все прекрасно понимали, что по сути отношение родителей к Митенькиной девке нисколько не поменялось, и при удобном случае вся неприязнь выплеснется наружу грязной пеной. Санька понимала это лучше других и старалась не давать повода. Никогда, даже на самых, казалось бы, задушевных застольях не позволяла себе расслабиться и сказать лишнего, хотя певучая Катерина Васильевна так и норовила усыпить ее бдительность излияниями нежности. Санька собралась в кулачок, вела себя предельно корректно, но отчужденно, чем подпитывала растущее раздражение хозяев дома.

На работе появились новые обязанности, новые лица и новая ответственность. Санька вдруг осознала, что ей не приходилось работать в коллективе. И у отца в палатке, и в обменниках она сидела одна и была сама себе хозяйка, никогда не задумывалась над тем, как одета и причесана, без стеснения напевала или ковыряла в носу. Здесь выяснилось, что касса — это собрание разновозрастных и разнокалиберных девиц, женщин и даже бабулек, основной жизненный интерес которых — это собрать как можно больше сведений друг о друге и, внимательно все проанализировав, вынести на обсуждение общественности. Поначалу близорукая Санька решила, что на нее никто не обращает внимания — все погружены в свою работу с деловыми, напряженными лицами. Днем позже она выяснила, что каждая деталь ее туалета, цвет помады и маникюр, не говоря уже о таких определяющих столпах, как туфли и сумочка, были разобраны по ниточкам и придирчиво оценены. Это ее изумило, рассмешило и настроило на определенный рабочий лад. На последние деньги купила себе костюм и новые туфли, маме дала задание сшить несколько разноцветных блузок и сумку из кстати залежавшегося куска замши. С первой зарплаты она наконец-то заказала себе очки в тонкой, элегантной оправе и, поставив этот завершающий штрих, теперь органично сливалась с офисной мебелью.

По возрасту Саньке была наиболее близка высоченная красотка Люда, которая и стала ей товарищем и гидом на новой работе. Люда редко сидела на месте, в основном она ходила по коридорам на своих длиннющих ногах, как на ходулях, и была главным поставщиком и распространителем всех банковских сплетен. В свободное от сих тяжких трудов время она без конца подправляла макияж на своем крупном грубоватом лице, особое внимание уделяя правильному распределению помады на толстых, лоснящихся губах. У нее была семилетняя дочка, которая жила преимущественно у бабушки и дедушки, дабы не мешать маме наслаждаться молодостью. Главным предметом гордости Людмилы была огромная силиконовая грудь, которую она сделала на деньги своего последнего «кошелька». Все многообразное мужское племя Люда делила на «кошельков» и «кобельков». Первые — это те, кто может подарить своей любовнице новую грудь (шубу, билет на Сейшелы), а кобельки — это такие симпампулечки для «хорошего траху». Мужчину своей мечты Люда определяла лаконично: «кошелек» и «кобелек» в одном флаконе. Тех, кто не подходил ни под один из двух критериев, Люда за мужчин не считала. Саньку она жалела как ущербную: «Это ж надо, с ментярой жить» — и взяла над ней что-то вроде шефства.

Другие сослуживицы тоже благосклонно относились к новенькой. Придирчиво изучив все стороны Санькиной жизни, они пришли к заключению, что она «хорошая девушка», «классная баба» и вообще «свой человек». Действительно, завидовать ей было не в чем: ни особой внешности, ни богатого мужа, ни блата, ни каких-то необыкновенных талантов у Саньки не было. Вела она себя скромно, доброжелательно, уважала старших, не задавалась перед молодыми. Вскоре ее все полюбили, научили всему, что могли сами, и даже когда через год работы ей дали старшего кассира с небольшой прибавкой к зарплате, никого это не обозлило. Даже Люда, которая проработала гораздо дольше Саньки, но до «старшего» так и не доросла, надулась было, а потом махнула рукой: «Тебе эта прибавка хоть погоду сделает. А мне — одну помаду купить. Я сюда не для денег хожу, а для души».

В сентябре девяносто восьмого касса гуляла на дне рождения у Эльвиры Иосифовны. Сначала, как водится, обсуждали насущную тему: полетит их банк или нет? Одни кричали: «Пора бежать!», другие: «Надо сидеть до последнего!», но потом все подпили и расслабились. Людка принялась, как обычно, рассказывать такие анекдоты, от которых Димон бы ушел в монастырь. Разговор плавно сполз в сплетни и даже кое-где в интимные откровения. Эльвира Иосифовна, вышедшая в бухгалтерию выпить с тамошними тетками, вернулась и страшным шепотом объявила:

— Мать моя женщина, какой у нас новый начальник юротдела! Конфеточка!

— Да-а-а? — Людмила мгновенно выудила откуда-то гигантскую косметичку и стала подправлять макияж.

— Люд, я все хотела спросить — как такая большая косметичка помещается в такую маленькую сумочку? — сытым голосом промурлыкала разомлевшая от еды и вина Санька.

— Помещается, помещается. Главное, надо с любовью, — сказала Людмила и заржала каким-то своим мыслям. Потом посерьезнела и трагическим тоном объявила: — Мой последний «кошелек» — импотент. Заработался, савраска, етить его… А я уже неделю не трахалась. Скоро, епрст, на стенку полезу! — эффектным взмахом закрыла косметичку и решительно встала. Подошла к шкафу, повертелась перед зеркалом, расстегнула одну пуговку на рубашке и прошествовала к двери, напевая: — Конфеточка, конфеточка…

— Щас его Людка обработает, — засмеялись тетки, а девчонки помоложе, толкаясь, последовали за Людмилой.

Санька осталась сидеть с бокалом красного в руке и поддерживать беседы о лучшем способе закатывать помидоры. В голове же роились мысли, далекие от помидоров. Она уже около месяца под разными предлогами увиливала от постели с Димоном, поэтому слова Людки «на стенку лезть» показались ей очередной скабрезной шуткой. Ей хотелось любви — страстной, безумной, как в кино, как в романах. Хотелось сгорать от нетерпения, кричать, рыдать. Хотелось чего-то… Но она знала, что вот сейчас посидит еще немного, потом позвонит Димону, и он приедет ее забирать. Дома они приготовят ужин, поедят, помоют посуду и закроются в своей комнате. Посмотрят кассету, которую возьмут по дороге в прокате. Поиграют в карты. Лягут в кровать. И так изо дня в день, из года в год. Он начнет приставать к ней, она попробует увильнуть. Не то чтобы Димон был ей противен, — за почти пять лет совместной жизни она научилась получать с ним удовольствие. Просто ей было так беспробудно лень этим заниматься, что расшевелить мог разве что умеренно принятый алкоголь. Который, кстати, был принят, вопрос только — в умеренном ли количестве. Итак, решила Санька, если она не заснет, то, пожалуй, не будет сегодня увиливать. А то бедный Димка уже начинает всерьез на нее дуться. Санька набрала домашний номер.

— Димк? Ну приезжай. Да чего тут сидеть. Все напились, я домой хочу. Ага. Ну, давай.

Она положила трубку и подхватила тему о закатке лечо: рассказала свой рецепт, который считала самым лучшим. Пришла Людмила с девушками, наперебой обсуждавшими «заиньку» и «лапопулечку». Только Людка не разделяла всеобщего воодушевления.

— Ай, не знаю… Какой-то он… Налейте мне. Обижаешь, Семеновна, беленькой! — Она могуче булькнула в себя полную рюмку и, кинув в рот маслину, продолжала: — Симпатичный, конечно, но не в моем вкусе. Какой-то квелый: педик, что ли? Хотя в тихом омуте черти водятся. Поглядим. — И она принялась набирать номер своего «кошелька».

Многие помоложе последовали ее примеру; те, кто постарше, наоборот — развеселились: «Эх, щас молодежь разбежится — хоть попляшем». Санька поглядывала в окно и потягивала из бокала, стараясь не напиться. Увидев внизу грязно-белый «опелек», быстро распрощалась и, несмотря на уговоры остаться, упорхнула. По дороге она мысленно настраивала себя на бурную любовь и поздоровалась с Димоном долгим поцелуем.

— Ой, какая ты хорошая сегодня. Чей, говоришь, день рождения?

— Ёсифовны. Возьмем кассетку посмотреть?

— Какую хочешь?

— М-м-м… Эротическую.

— Да ну? Это что-то новенькое. Ты мне сегодня определенно нравишься.

В игривом настроении они доехали до дома, ввалились на кухню и стали готовить ужин, щиплясь и хихикая. Катерина Васильевна была на дежурстве. Следом за ними вошел Митрич, сел на табуретку и мрачно сказал:

— С голоду подохнуть можно. Две бабы в семье, а жрать нечего.

— Подождите немножко, сейчас сардельки сварятся. Хотите пока бутербродик сделаю? — угодливо спросила Санька.

— На хрен мне твой бутербродик, я жрать хочу.

— Пять минуточек…

— Бать, а что, там пусто? — прервал Димон Саньку и заглянул в холодильник. — Подожди, так тут суп стоит — целая кастрюля и картошка жареная в сковороде, с обеда осталась. — Он вопросительно взглянул на отца.

— Иче, я буду готовить, что ли?

— Зачем готовить? — возмущенно спросила Санька. — Разогреть, и все.

— Ты тут самая умная — возьми и разогрей. — У Митрича, видимо, было боевое настроение. Но и у Саньки, к сожалению, настроение было прямо-таки бойцовское. Она прекрасно знала об этой странной особенности Митрича — полной неспособности обслужить себя на кухне. Анекдотом запомнился случай, когда он почти неделю болел животом, объевшись сырых сосисок. Санька уже привыкла, что его надо кормить чуть ли не с ложечки, и обычно ее это забавляло. Сегодня, однако, взбесило. Возможно, дело было в любовном настрое, который она так упорно растила и лелеяла в себе целый вечер, а Митрич с выражением оскорбленного достоинства на обезьяноподобном лице сводил весь этот настрой на нет.

— Нет, я не понимаю, — голос у Саньки зазвенел, — неужели так трудно вытащить кастрюлю из холодильника и поставить ее на плиту? Интересно знать, как вы едите, когда я и Екатерина Васильевна на работе? Голодаете?

— А че ты тут разоралась, мля? Если в доме две бабы — имею право на уважение.

— При чем тут уважение?

— Саш, перестань. — Димон видел, что подруга разошлась, и попытался мирно урегулировать конфликт, уведя ее в комнату. Но не тут-то было.

— Подожди, Димон. — Санька нервно отбросила его руку и подперла бока. — В доме падишах объявился. Может быть, за вас еще жевать?

— Саша, хватит уже! — Димон начинал сердиться.

— Нет, не хватит! Я все время молчу, всегда! Молчу и улыбаюсь. А сейчас хочу высказаться. Вот вы говорите, бабы должны обслуживать вас на кухне. Хорошо, я согласна. А вы, как мужчина, что вы делаете? Сарай чинить — Митя. Ремонт делать — Митя. Все, до последнего гвоздя — Митя. А когда он с больным горлом лежал, у вас наглости хватило его заставить латать крышу.

— Слышь, ты, — Митрич дождался своего часа, чтобы высказать все, что думает, — че свой хавальник открыла? Не забывайся, где находишься. Живешь здеся, не жена ему даже, жрешь, спишь — дак молчи в тряпочку.

— Я, между прочим, всю зарплату на вас трачу. Еду покупаю на всех, а вы жмете свое!

— Кто жмет, кто жмет? Че ты брешешь?!

— Будто я не видела, что у вас в погребе колбаса вся в плесени уже. И это когда у нас с Димкой не было денег — все на ремонт машины потратили. Ели одну картошку, а у них плесневело. Постыдились бы!

— Все, мля, закрой пасть, а то щас получишь! В родном доме всякая прошмондовка будет мне указывать!

— Кто?

— Кто слышала!

— Дима!!!

— Пошли. — Димон схватил ее за локоть и потащил в комнату.

— Ты слышал? Сделай что-нибудь!

— Что сделай? Ты перешла уже все границы.

— Не верю своим ушам! — Санька обалдело уставилась на него. — Да я же тебя защищала.

— Не надо меня защищать. Надо просто не ругаться. Ты прекрасно знаешь папашу, чего привязалась?

— Я привязалась? Да это он! Нет, подожди. Ты должен быть на моей стороне!

— Я всегда на твоей стороне. Но сегодня ты полезла в драку.

— Он назвал меня прошмондовкой. Я требую…

— Что ты требуешь? — устало спросил Димон и опустился на диван. — Колбасу какую-то приплела. Сами забыли небось…

— Как же, они забудут!

— Не важно. Кто тебя за язык тянул? Папаша, конечно, еще тот фрукт. Но все-таки он хозяин этого дома, и с ним так нельзя.

Санька села на диван рядом с ним и бессмысленно уставилась на противоположную стену. Приступ гнева прошел, но в голове роились горькие мысли. «Я ругаюсь из-за колбасы. Неужели это я? Не может быть! Что со мной стало?»

— Знаешь что, Димон, — почти ласково сказала Санька, — я не могу здесь больше жить. Не могу и не хочу.

Он удивленно поднял глаза:

— А куда же мы пойдем?

— Мы — никуда. Думаю, нам надо пожить раздельно. Хотя бы какое-то время. Так что я поеду к маме. Я так больше не могу.

Санька ожидала, что он начнет протестовать, уговаривать, но Димон задумчиво смотрел на нее. Наконец он медленно произнес:

— Я тебя подвезу.

Больше они в этот вечер не сказали друг другу ни слова. А через два дня на работе Санька встретила Валеру.

Кризис августа девяносто восьмого года стал кризисом и для небольшой компании, торгующей канцтоварами, а также для многолетней дружбы двух ее директоров.

— Валерка, продадим все, что накупили, и выкарабкаемся! — кричал Артур. — Может, придется еще немножко занять или взять кредит, и тогда сможем вообще перейти на другой уровень, подумай! Столько незанятых ниш, а мы сидим на своем добре и задом не шевелим.

Валеру огорчали такие разговоры. Он все подсчитал и знал, что не выкарабкаются. А давать в долг им сейчас никто не будет — у всех проблем по горло. Про кредит вообще смешно. Совсем недавно он приобрел себе уютное гнездышко, обустроил на свой вкус, купил машину, тоже «ауди» (слабость у него к этой марке), но уже новенькую, с иголочки А-6. Наконец-то он жил в комфорте, успокоился, стал набирать вес, а тут такое. Да фиг с ней, с работой. Его уже позвали начальником юротдела в один банчок, устоявший после кризиса и даже вроде бы разбогатевший на нем. Зарплатка неплохая, особенно если учесть, что основные потребности в жилье и средстве передвижения он удовлетворил. А на еду, одежду, непритязательные развлечения и приличный отпуск хватит. Он, Валера, не гордый. Не то что Артур — для него мысль о том, что над ним кто-то будет начальником, просто невыносима. Привык сам командовать, ну и пусть командует дальше.

Валера вспомнил, с каким вкусом, толком, расстановкой он выбирал себе жилище. Всегда мечтал поселиться в Центральном районе — красивом, зеленом, с почти полностью сохранившейся довоенной архитектурой. Только была небольшая загвоздка: квартиру-то в старинном доме купить несложно, даже очень большая и красивая будет не очень дорого стоить. Но зато придется вгрохать огромные деньги в ее переделку, замену всех коммуникаций… Даже не денежные траты, а расход своих драгоценных нервов отпугнул Валеру от этого хлопотного предприятия. Тогда он обратил внимание на новостройки й через некоторое время нашел, что хотел. Чудесный пятиэтажный домик, безупречно вписанный в столетний квартал, тихий центр, охраняемая территория, подземные гаражи — что еще человеку надо? Окончательно его убедил правильный вид из окон: красные черепичные крыши и булыжная мостовая, выглядывающая из пышных кущ огромных старых каштанов. Приценившись, Валера понял, что это ему по зубам, и с почти чувственной любовью принялся за дело. Выкупил мансарду еще на стадии строительства, заказал перепланировку на свой вкус: снес почти все стены, добавил панорамное остекление, прорубил французский балкончик в ванной комнате, выход под камин, а также множество мелочей: ниши, многослойные потолки, разноуровневые полы и продуманное до мельчайших подробностей освещение. Валера не стал тратиться на дизайнера, он сам прекрасно представлял квартиру своей мечты и никому бы ее не доверил. Строители, как всегда, задерживались со сдачей дома, и Валера весь извелся, как от безответной любви. Получив вожделенный ключ, он засел за каталоги и назаказывал самых дорогих отделочных материалов и сантехнику. Сделал полы с подогревом, расставил ультрамодную мебель, домашний кинотеатр и музыкальный центр свежайших моделей, кухню, напичканную последним словом техники и даже визуально напоминающую скорее борт космического корабля, чем домашний очаг. Своим руками выложил камин и страшно этим гордился.

И теперь Артур предлагал все это продать, чтобы вложить в какую-то очередную сомнительную идею. Валера понимал друга: ему надо идти вперед, искать приключений, бороться, самоутверждаться и так далее. Все это похвально и достойно уважения, но так напряжно для него, для Валеры. Понимая чувства партнера, он также понимал, что сам другой человек. Ему не нужна работа ради работы, зарабатывание денег ради денег. Деньги ему нужны для комфортного житья, удовлетворения своих потребностей и некоторых прихотей. К чему эта постоянная гонка? Всегда найдутся люди более богатые и удачливые — и что же, гнаться за ними вечно, чтобы утолить Артурову зависть? Скоро им будет по тридцать, зачем обязательно гробить свою жизнь в стремлении к богатству, когда можно прилично жить в достатке? Пятилетняя гонка вооружений утомила Валеру, ему хотелось иметь побольше свободного времени, завести постоянную подружку, жениться, наконец. Почему бы и нет? Дети ведь тоже когда-нибудь нужны. Валера всегда содрогался при этой мысли и спешил вспомнить, что ему еще нет тридцати и с детьми можно пока подождать.

Он постарался донести свои мысли до Артура и, хотя понимал, что вместе они работать уже не будут, надеялся расстаться мирно. Но мирные расставания были не в почете у Валериного друга. Он долго кричал, уговаривал, стыдил, обещал, чем основательно истрепал нервы обоим. Под конец, когда Валера устало заявил, что останется при своем, Артур назвал его бабой, тупицей и вырожденцем. Валера хотел было драться, но передумал, так как знал, что Артур сильнее, а с него на сегодня было уже достаточно унижений, чтобы еще и получить по морде. Старой дружбе пришел конец, и это опустошило обоих. Артур забылся в поисках денег и в организации нового бизнеса, а Валера ничем пока не мог заполнить образовавшуюся пустоту. С девяти до шести полупраздное времяпрепровождение в офисе (спасибо, дали свой кабинет), а потом… Были, конечно, пара-тройка приятелей, примерно столько же девушек, которых всегда можно было пригласить провести вместе вечер, но растерянность от потери близкого человека проходила очень медленно.

Валера месяц проработал на новом месте и уже отчаянно скучал. Не то чтобы он жалел, что не принял предложение Артура: ни за что бы не согласился так рисковать своим благополучием, но авантюрной нотки в жизни стало не хватать. С тоски он начал присматриваться к дамам на работе, благо, их было много и все крутили перед ним задами. В один прекрасный день он шел по коридору навстречу одной из самых заметных: то ли бухгалтерша, то ли кассирша — крупная девица в откровенно вызывающих нарядах и с манерами порнозвезды. Ужасная бабища, содрогнулся Валера, его всегда пугали такие вульгарные персонажи, царящие на пространстве радиусом в километр вокруг себя. Хотя, хотя… Может, в этом он найдет некое разнообразие, некий фактор новизны. Но что-то отвлекло его внимание. Что-то маленькое, с первого взгляда незаметное. Какая-то тень, семенящая рядом с порнозвездой. Точно тень из прошлого.

Валера остановился как вкопанный и почувствовал, что задыхается. Щекотка, сбившая его дыхание с привычного ритма, поползла к низу живота, и он ощутил, как кровь приливает к ушам. Нахлынула необъяснимая волна, перед глазами мелькнули обрывки, как из полузабытого кино: медленно потягивающееся золотистое тело, упругий изгиб спины, солнечные блики, играющие в прозрачных глазах-хамелеонах. Он не смог бы объяснить, почему его так впечатлила встреча с девушкой, брошенной пять лет назад. Может быть, взволновало не столько воспоминание о девушке, сколько воспоминание о том периоде жизни: острота новых начинаний, мечты и надежды, преданная дружба? Нет, все не то. Взволновало именно воспоминание о девушке. Оно возбуждало Валеру, как тринадцатилетнего мальчишку. С трудом он взял себя в руки и стал думать, как же себя вести. Первая мысль — сделать вид, что не помнит. Но Саша, увидев его, тоже остановилась и стала диковато таращиться, невольно привлекая внимание своей спутницы. Значит, надо как-то общаться. Валера окончательно пришел в себя и критически осмотрел свой давний предмет страсти. Выглядит неплохо. Кубышкой не стала, фигура все та же (о, эти бедра!), одета прилично: узкая юбка чуть ниже колен, приталенный пиджак (эта талия!), каблучки очень кстати, и очки ей, как ни странно, идут. Валера сглотнул и изобразил на лице лучезарнейшую улыбку:

— Боже мой, Саша, какие люди! Вот не ожидал тебя увидеть!

Санька хлопала глазами, по лицу рябью пробегали самые разные эмоции. Валеру вполне устраивало ее молчание, и, не давая опомниться, он продолжал:

— Слушай, а ты здесь давно работаешь? Да? А я недавно. Всего месяц, но странно, что не встретились раньше. Ты знаешь, где мой кабинет? Вот здесь, по коридору направо — начальник юротдела. Ты заходи! Зайдешь? Заходи как-нибудь, поболтаем. — Потом вдруг испугался, что она ляпнет что-нибудь лишнее своим любопытствующим товаркам, и решительно схватил ее за локоть. — А пошли прямо сейчас! Уже конец рабочего дня, попьем чаю. Да на пять минут, больше не задержу. — И буквально волоком потащил ее в свой кабинет.

Захлопнул дверь чуть ли не перед носом у порнозвезды и хотел было сделать приглашающий жест радушного хозяина: мол, присаживайтесь. Но вместо этого на секунду замер, глядя в Санькины расширившиеся зрачки, и неожиданно для себя щелкнул замком на двери и набросился на нее, прижал к стене, схватил правой рукой за волосы на затылке и оттянул голову назад, левой скручивая ее руки за спиной. Снова на секунду замер, наблюдая, как лицо перед ним медленно искажается то ли от боли, то ли от страсти. Нервно выдохнул и вцепился губами и зубами в ее шею.

Санька сначала не поверила своим глазам и хотела было прошмыгнуть мимо. Потом решилась еще раз взглянуть на это видение и остановилась, будто наткнувшись на невидимую стену. Несомненно, это был он. Немного пополнел, отрастил маленькую щегольскую бородку, другая прическа, залысины на лбу чуть глубже. Но это он. И он ее узнал.

Оба стояли посреди коридора и смотрели друг на друга — одновременно испуганно и жадно. Саньку трясло. Сначала она хотела закричать, наброситься на него, разорвать на клочки, изуродовать это холеное лицо, почувствовать вкус его поганой крови на своих губах. Потом решила гордо вздернуть голову и пройти мимо, излучая всеми флюидами презрение и отвращение. Но не смогла сдвинуться с места. А потом вдруг в голову пришла простая и светлая мысль, которая поставила все на свои места: это судьба. Первое появление Валеры в ее жизни было мистическим, а это второе — и подавно. Ведь она только что рассталась с Димкой. Причем даже не по своей воле, а как-то само собой получилось. И сразу встретила его. Как будто кто-то за нее все решает и делает. Это и была последняя здравая мысль в ее голове. То, что было потом, вспоминалось как безумный вихрь: он тащит ее куда-то, хлопает дверью, набрасывается, ненасытно целует и кусает, делает больно, но эта боль заставляет ее сладко стонать и выгибает тело дугой. Он задирает ей юбку, срывает трусы так, что от них остается одна бахрома. Она закусывает губу, чтобы не кричать. Потом он нежно приглаживает ее растрепанные волосы, усаживает в кресло, садится сам и говорит светским тоном:

— Тебе чаю или кофе?

— Салфетку. Спасибо. Отвернись. Можешь повернуться. Чаю.

Глядя, как Валера деловито возится с кружками, она не могла понять: это тот человек, который только что практически изнасиловал ее, держа на весу и ненасытно рыча? Вот этот лощеный молодой джентльмен с любезным, но совершенно отчужденным выражением лица? Санька тряхнула головой и вызвала в себе недавнюю злость. Она не позволит морочить себе голову, ей не нравится игра в прятки. Глядя прямо в глаза, жестко спросила:

— Почему ты тогда меня бросил?

Валера помолчал. Он честно пытался сформулировать даже для себя — почему? Все произошло как само собой разумеющееся, он и не собирался поддерживать с ней длительных отношений. Так, поиграть.

— Ну?! — Санька требовательно сверлила его глазами.

— Наверное… Не хотел слишком сильно привязываться.

— Почему?

— Как тебе сказать…

— Скажи как есть.

— Вероятно, боялся. Не хотел связывать себя по рукам и ногам, когда начиналось столько новых дел.

— Я не входила в твои планы?

— Что-то вроде того.

— Я могу это понять. Но я не могу понять, почему ты исчез так просто, без единого слова? Я же волновалась! Думала: а вдруг ты попал в аварию? — Санька вдруг очень живо вспомнила свое тогдашнее состояние, и ее опять затрясло. Голос сорвался на крик: — Ты знаешь, что я почти полгода каждый день звонила в морги, больницы и в милицию: не умер ли, не заболел, не пропал?

— Саша…

— Просматривала все газеты — не было ли какого-нибудь несчастного случая? — у нее из глаз брызнули слезы.

— Сашенька…

— Изо дня в день — я чуть с ума не сошла! Да сказал бы мне — не хочу с тобой, но я ведь не знала! А вдруг ты не можешь? А вдруг тебе больно?

— Саша, я урод. Поверь, сейчас я бы так не поступил. Тогда я поступил… безответственно.

Она разрыдалась и не могла больше говорить. Валера вскочил со своего места, подошел к ней. Протянул было руку, отдернул. Стал ходить кругами. Потом рывком сел рядом на корточки, отнял ее руки от зареванного лица и заглянул в глаза.

— Саша, не надо. Теперь все будет по-другому. Пожалуйста. Поедем ко мне.

Мама ужасно обрадовалась, когда Санька зашла домой за вещами.

— С Димочкой помирилась? Ну, слава Богу. А где он? Чего не зашел?

— Некогда.

— Ну, привет передавай. Заезжайте в выходные, я пирожков испеку.

— Ага.

Мама, конечно, не обратила внимания на то, какие вещи она собирала в сумку. А вещи были странные для конца сентября: летние маечки, юбочки, купальник. Чтобы утешить Саньку, да и самому развеяться от непроходимой скуки, Валера решил взять отпуск. Конечно, после месяца работы ему бы отпуск никто не дал, но для этого и существовал дядя Вова, главврач многопрофильной больницы и лучший папашин друг. С таким другом семьи можно смело рассчитывать на больничный по крайней мере дней на десять. Как раз хватит, чтобы недельку поваляться где-нибудь на солнышке и на дорогу туда-обратно. Сильно тратиться Валере не хотелось, поэтому Канар и Маврикиев он Саньке не обещал. Что-то подсказывало, что она будет вполне счастлива в любом месте, только бы с ним. Поэтому он прицелился на более доступные курорты. Для Турции и Кипра, пожалуй, поздновато, а вот для Египта — самое то. Косые взгляды на работе его не пугали: во-первых, то, что гордо именуется юротдел — двое подчиненных — парнишка после университета и студентка четвертого курса — вполне справятся и без него. Да и начальство весьма лояльное, поэтому поиск работы ему не грозит. Во-вторых, на самый неблагоприятный случай у него есть альтернатива — другой банк с такой же зарплатой, куда его тоже звали. Что же касается Саньки, то она по простоте душевной даже не знала, проработав здесь больше года, полагается ей отпуск или нет.

В непривычной обстановке дни тянутся очень медленно, и Саньке показалось, что прошла не неделя, а по меньшей мере месяц. Но теперь, выйдя из самолета и вдохнув промозглую сырость родного воздуха, она с тоской осознала, что все волшебство позади. Наступают будни, но они не будут такими серыми и безысходными, потому что Валера по-прежнему рядом.

Она украдкой полюбовалась его стройной фигурой и отточенными, но непринужденными движениями, когда он получал багаж, и тоска отступила. Впереди все только хорошее: вечера у камина, совместные приготовления обедов, прогулки по осеннему лесу и, конечно, много-много любви. А потом, через некоторое время, может быть, даже… А чего стесняться, ей скоро двадцать пять, имеет же она право подумать о детях!

— Пошли, — весело сказала она и направилась к выходу.

Валера странновато взглянул на нее и пошел следом. Усадив Саньку в такси, он открыл было рот, чтобы назвать Санькин адрес, но, встретив ее безмятежную улыбку, смутился и сказал свой. Войдя в его квартиру, она, не глядя, бросила сумку в угол и побежала к огромному окну.

— Как все-таки у тебя здорово! — и закружилась, на ходу снимая куртку. Потом улеглась на ковер, зовуще взглянула на него и нежно муркнула: — Мр-р.

Валера улыбнулся, но несколько натянуто. Честно говоря, он ожидал, что она поедет к себе домой, и был не готов делить свое жилье с кем бы то ни было. Одно дело — комната в отеле, другое — его личная территория, к которой он относился ревниво, как к драгоценной супруге. Но выпроводить Саньку сейчас у него не хватило духа, и он решил отложить решение этого неприятного вопроса на пару дней. Однако к такому положению вещей надо было привыкнуть, и поэтому Валера сделал вид, что не замечает Санькиных призывов, и стал не спеша разбирать вещи. По правде говоря, он за эту неделю пресытился сексом и под конец уже перестал бросаться на Саньку при каждом удобном и неудобном случае. Сейчас же он поймал себя на мысли, что в первый раз за все время ее изогнутая спина и томное мурлыканье не вызывают у него никаких чувств, кроме легкого раздражения.

Санька же нисколько не обиделась на его невнимание (ну, устал человек, делом занят) и, раскинувшись на ковре, стала мечтать, глядя в потолок. Она забабахает Валере шикарный ужин, он ведь еще ни разу не пробовал ее стряпню и наверняка будет в таком же восторге, как Димка. Санька помрачнела. Со дня нечаянной встречи с Валерой в коридоре она ни разу не вспомнила про Димона. Интересно, он ее искал? Заезжал к матери? А почему ей, собственно, интересно? Это пройденный этап, она должна забыть. Но осадок все же есть. Первый раз в жизни она поступала, как стерва, и это было непривычно. Представлялось несчастное, растерянное Димкино лицо, и сердце щемило. Чур меня, чур! С какой стати? Он ведь сам ее отпустил. Позволил отцу оскорблять, унижать свою, считай, жену. Санька попыталась вызвать в себе злость к Димону, но ничего не вышло. Сердце по-прежнему щемило. Она решительно тряхнула головой, вскочила с ковра и обняла Валеру.

— Пошли в магазин, накупим всего, и я тебе такой ужин приготовлю — закачаешься.

Прошла неделя совместной жизни. Пусть с чьей-то точки зрения это мало, но для Саньки каждый день был откровением. Утром они вместе уезжали на работу, но за квартал от банка Валера выпускал Саньку из машины, и дальше они шли врозь. Конечно, она предпочла бы не скрываться, но Валера убедил ее немного поиграть в прятки, а то «мало ли, кто как захочет поспекулировать на этом». В первый день в отделе Саньку засыпали вопросами, отметили загар. Она сказала, что ездила в Египет с подругой.

— А то твой, считай, каждый вечер у дверей с цветами караулит.

Санька вздохнула. Проблемы только начинаются. Надо объясняться с Димоном. Про Валеру никто не заикался — никому бы не пришло в голову, что у них связь. Только Людка подозрительно спросила:

— А че это, ты с юристом нашим главным знакома?

— Да-а… Это друг моего бывшего.

И тема была исчерпана. Стараниями Валеры никто ни о чем не догадывался. Все были в курсе Санькиной ссоры с гражданским мужем и думали, что она просто переехала к маме. Людмила даже вознамерилась познакомить ее с «приличным кошельком».

С Димоном Санька столкнулась посреди недели, когда бдительность была усыплена его долгим отсутствием. С букетиком маленьких красных розочек, рядом с видавшим виды «гольфом», наследником еле живого «опелька», с жалко — заискивающим, щенячьим выражением грубоватого лица, он улыбнулся и робко двинулся ей навстречу.

— Саш, привет. Я тут пожил без тебя и понял, что невмоготу. Поехал к твоей маме, а она говорит, ты у меня. Мы с ней чуть с ума не сошли, пока тебя искали. Где ты была? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — В понедельник на смене был, а вчера подъезжаю, смотрю — ты уже за поворотом исчезаешь. Я за тобой — а тебя нет. Как испарилась. — Димон выдавил нечто, похожее на смешок, и, как бы опомнившись, протянул цветы: — Это тебе. Бархатные, как ты любишь.

Санька машинально взяла букет. Господи, ну как сказать? Сил нет смотреть в эти глаза, полные преданности и всепрощения. Она отвела взгляд и промямлила куда-то в сторону:

— Дим, не надо. Я не могу, я не готова.

Он растерялся. Видимо, надо сказать что-нибудь более сильное, значимое, чтобы она поверила и вернулась. Димон набрал полные легкие воздуха и выдавил из себя то, что еще ни разу в своей жизни не говорил:

— Сань, я… тебя… я тебя люблю. — Сказал и стало легче, слова полились сами собой: — Не могу без тебя. Пожалуйста, поехали домой. Отец тебя ждет, он хочет извиниться. Мама тоже. А я просто не могу без тебя. Если хочешь, снимем квартиру, я подсчитал, если возьму еще одну смену, то как раз будет хватать.

По Санькиному лицу текли ручьи. Она не думала, что будет так тяжело. Но тут из-за поворота показался капот серебристой «ауди»: Валера немножко проехал вперед, чтобы посмотреть, что же ее так задерживает. Санька смахнула слезы и быстро сказала:

— Дим, извини. Мне очень тяжело, честно, но я должна идти. Меня ждут, — и поспешила прочь. Димон похлопал глазами, но оправился и рванул за ней. Догнал, схватил за руку и развернул к себе.

— У тебя что, кто-то появился? Так быстро? Когда успела?

— Пусти.

— Не ври, не может быть. Просто треплешь мне нервы. Зачем?

Санька выдернула руку и побежала. Заскочила в машину и прошептала:

— Быстрей, быстрей.

Бросила взгляд на удаляющуюся фигуру Димона, на его растерянное лицо и, испустив вздох, больше похожий на стон, откинулась на сиденье.

— Это кто? — с прохладцей спросил Валера.

— Я с ним прожила пять лет.

— Ты с ним рассталась из-за меня?

— Нет. Мы поссорились, а через два дня я встретила тебя в банке. Судьба, — улыбнулась Санька и нежно погладила его коленку.

Валера снова посмотрел на нее тем странным взглядом, который она в последнее время все чаще на себе ловила и не могла понять. Он ее смущал. Санька опустила глаза и обнаружила, что до сих пор сжимает в руке скромный букетик из красных бархатистых розочек. Она опустила стекло и, не глядя, вышвырнула цветы. Валера слегка поморщился и строго сказал:

— Можно было это сделать и в урну.

Санька смутилась окончательно, чувствуя, что любимый ею недоволен. Она затравленно втянула голову в плечи и тупо уставилась в окно.

Дома Валера попытался разрядить обстановку расспросами о Димоне. Санька послушно рассказывала, где он живет, кем работает, но ее эти разговоры не вдохновляли. Ей было неловко, а Валера, напротив, почувствовал некоторые новые ощущения: легкий укол ревности, которую он, впрочем, полностью контролировал, повлек за собой сексуальное желание. Он даже намеренно растил в себе чувство ревности, чтобы желание было сильнее. Это была своего рода игра, погоня за яркими ощущениями. Санька была счастлива оттого, что Валера ее по-прежнему хочет, и переживания от встречи с Димоном притупились.

Вообще-то в последние дни ей не раз приходилось втягивать голову в плечи. Жить с идеалом оказалось не так-то просто. Надо было постоянно контролировать свои слова, поступки. Еще по дороге на курорт она, помнится, сказала нечто залихватское и была тут же облита ледяным душем: «Саша, я многое готов терпеть в девушках, но только не грубость. Меня пугают грубые люди, я от них бегу». Это прозвучало как угроза, и Санька тогда впервые по-настоящему испугалась. Она изо всех сил старалась быть деликатной, демонстрировать хорошее воспитание. В Египте она изъявила восторженное желание ездить на экскурсии, потому что, во-первых, ей было действительно интересно, а во-вторых, она хотела показать свою развитость и любознательность Валере. Но, как ни странно, он остался недоволен. Еще бы, он все это уже видел, а приехал за тем, чтобы валяться, купаться и заниматься сексом. Поэтому экскурсии были только в первый день на фоне недовольно поджатых Валериных губ, остальные дни они валялись, купались и занимались сексом. Санька делала все, в чем в свое время отказывала насмотревшемуся порнухи Димону. Делала с удовольствием, а не только чтобы угодить. Вообще говоря, ей были чужды выкладки из глянцевых журналов вроде «как привязать мужчину с помощью постели». Она не читала глянцевых журналов и не стремилась искусственно привязать Валеру. Санька искренне полагала, что они и так связаны судьбой, отдавала себя всю без остатка и страшно боялась вызвать неудовольствие любимого.

Неудовольствие она, однако, вызывала все чаще и чаще. Бедняжка ломала голову, но дело было не в ней, вернее, не в ее поведении. Просто Валера полагал, что слишком затянул с прощанием. Иногда ему даже нравилось, что Санька рядом, нравилось, что она наводит чистоту в доме, что вкусно готовит. Банально и смешно, но именно Санькины кулинарные способности несколько продлили срок ее пребывания в Валерином доме. Однако — хорошего понемножку. Рано или поздно от нее надо избавляться. Вопрос о том, чтобы жить с ней, даже не рассматривался. Валера хотел остепениться, но абстрактно, не сейчас и не с этой девушкой. Свою жену он представлял себе совершенно иначе. Вернее, четко сложившегося образа у него в голове не было, но совершенно точно это была далеко не Санька. Уж конечно, она должна быть более красивой и длинноногой. И, несомненно, более образованной и эрудированной. Не просто правильная девочка, а личность с изюминкой. В отношениях с Александрой со стороны Валеры присутствовала доля благотворительности. А идеальные отношения с любимой женщиной представлялись ему все-таки партнерскими. Одним словом, не то. И решать проблему надо было в ближайшее время, а то слишком уж уютно обустроились Санькины кремы, расчески и зубная щетка у него в ванной. Вещи из сумки давно переместились в шкаф и заняли там скромное, но вполне определенное место. Валерина мягкотелость грозила прописать гостью надолго.

В пятницу он пораньше уехал с работы и скрупулезно собрал в пакет все Санькины пожитки до последнего носового платка. Затем снова поехал к банку и стал, как обычно, поджидать ее за поворотом. Вскоре появилась и она, возбужденная и порозовевшая. Валера оценивающе оглядел ее и подумал было: «А что, если еще разок, последний», но тут же одернул себя: «Еще последний, и еще последний, и это никогда не кончится».

— Представляешь, он опять ждал у входа. Машина стоит. По-моему, он меня не заметил. Странно, что вчера не приезжал. А, ну да, у него же смена сутки через двое.

Санька перевела дух и выжидательно посмотрела на Валеру. Он ответил ей странным взглядом, которого она боялась и не понимала.

— Поехали, Саш, посидим куда-нибудь. Все-таки пятница. Отдохнем, расслабимся.

— А домой? Мне бы переодеться.

— Ты и так прекрасно выглядишь.

— А машину ты не хочешь поставить? Или расслабляться будем без алкоголя?

— Ничего, немного можно. Если что, машину на стоянке брошу.

Санька кусала губы от желания еще что-нибудь спросить. Ее глодали дурные предчувствия, но она заставила себя верить, что это какой-нибудь приятный сюрприз. Валера умеет их делать, вспомнить хотя бы, как он в Египте усыпал постель лепестками цветов или нырнул с аквалангом и вытащил огромную жемчужину, как будто сам нашел. Санька настроилась на лучшее и лучилась улыбкой, когда он усаживал ее за столик тихого, стильного ресторанчика. Правда, пятничное расслабление она бы представила себе лучше где-нибудь в развлекательном центре, где еда плавно переходит в дискотеку, но ресторан так ресторан.

— М-м-м, я хочу есть. Мне вот это, это и это. — Санька потыкала в меню пальчиком и доверительно, как научилась у Валеры, улыбнулась официантке.

— Мне то же самое, бутылку вина — вот этого, и пачку «Мальборо-лайт».

— Валер, ты же бросил!

— Да, три года как не курю. Но сегодня что-то хочется. Да, девушка, будьте добры еще зажигалку. И знаете что — не надо вина. Принесите-ка лучше водки. Бутылку ноль пять. Пусть будет Финляндия, все равно. И томатный сок.

— Валера, ты меня сегодня удивляешь. Оказывается, мы и водку пьем?

— Я сам себя иногда удивляю, Саша.

Принесли сигареты, он сразу же закурил и откинулся на спинку кресла.

— Хочешь?

— Ой, я сто лет не курила. Боюсь, что не полезет.

— Ну ладно. — Он рассеянно обвел взглядом зал. Потом резко, так, что Санька вздрогнула, подался вперед и спросил: — Скажи честно, ты не хочешь вернуться к этому своему Димону?

— Почему ты спрашиваешь?

— Он явно хочет тебя вернуть. А ты в тот день, когда встретила его, была очень расстроена, плакала.

— Ты что, думаешь… Валера, хороший мой! Ну что ты такое говоришь? Я хочу быть с тобой, честно. Мне жалко Димку, он любит меня. Но это не значит, что я хочу к нему вернуться.

— Зря.

Санька изумленно вытаращилась. Принесли водку, Валера молча налил ей, себе, залпом выпил и сказал ледяным тоном:

— Лучше тебе все-таки вернуться к нему.

— Я не понимаю…

— А ты выпей.

Санька послушно влила в себя полную рюмку, закашлялась и стала жадно запивать соком. Валера молча проследил, как она вытирает красную струйку с подбородка, и продолжил:

— Все равно у нас с тобой ничего не выйдет. А с ним ты можешь создать нормальную семью, жить по-человечески, рожать детей. Я не смогу тебе дать всего, что ты заслуживаешь.

— Я у тебя ничего не прошу. Просто быть рядом.

— Сейчас просто рядом, потом не просто рядом. Не важно. Ты хорошая девушка, ты заслуживаешь нормальной жизни. Со мной только намучаешься.

— Я просто люблю тебя, просто хочу быть рядом, ничего больше, — пробормотала Санька и, как ни сдерживалась, залилась слезами.

— Ну, начинается, — процедил Валера и налил себе еще водки. Выпил, закурил и стал нервно барабанить по столу пальцами.

— Не надо так, ты совсем чужой, это не ты, — всхлипывала Санька.

Валера молча нагнулся, вытащил пакет с ее вещами и поставил на стол.

— Что это?

— Твои вещи.

— Нет.

— Да.

Валера скрестил руки и отчужденно наблюдал за Санькиными мучениями. Хвала водке, на трезвый рассудок он бы этого не выдержал.

— Куда… куда же мне идти?

— К Димону своему.

— Он не примет меня назад.

— Почему, если он все еще караулит возле работы — есть шанс.

— Караулит, чтобы дать по морде.

— Слушай, в конце концов, у тебя есть мама, папа, родственники. Ты же не сирота. Найдешь, куда пойти.

Санька молча плакала, обняв себя руками. Валера начинал злиться. Что за драма, неужели нельзя расстаться цивилизованно?

— Саша, ты сама виновата, — стал он выговаривать с нарастающим раздражением, — вбила себе в голову: судьба, судьба… Удивляюсь, почему женщины падки на всю эту ерунду? Судьба, гороскопы. Не бывает судьбы, бывают совпадения. — Санька при этих словах закрыла лицо руками и стала тихонько раскачиваться из стороны в сторону. — Господи, ну что ты как на похоронах? Скажи что-нибудь!

— Я… думала… ты меня… любишь…

— Я что, говорил тебе это? Неужели не понятно, что я просто хотел тебя трахнуть!

— Неправда!

— Элементарно! Признаюсь, я очень сильно хотел тебя трахнуть. Так сильно я, наверное, никого не хотел. В тебе что-то есть — запиши это как комплимент. Но мы уже натрахались выше крыши. Все, вопрос исчерпан.

— Нет! Я знаю, что не исчерпан. Ты ведь меня до сих пор хочешь. Разве не так? — Санька отняла руки от лица и с надеждой взглянула на Валеру. — Так, я же чувствую.

— Мало ли кого я хочу. Только этого недостаточно. Господи, да пойми ты, я тебя не люблю и жить с тобой не желаю. Нам с тобой и поговорить-то не о чем.

Санька окаменела. Она уже не плакала — просто сидела, тупо уставясь в свою рюмку, и силилась что-то сделать. Что? Выпить, закурить сигарету, налить соку, дать Валере по морде, встать и уйти? Что же делать? До последних слов она всерьез не верила в эти штучки: «я не смогу тебе дать то, что ты заслуживаешь» и прочее. Если хочет как женщину, значит, все в порядке. Но «я тебя не люблю и жить с тобой не желаю» оглушили ее. Мыслей не осталось, кроме свербящей: «Что же делать?» Валера, полюбовавшись на ее ступор несколько минут, видимо, сам решил закончить эту сцену.

— Ну ладно, я пойду. Удачи тебе…

Он не договорил и вопросительно уставился куда-то поверх Санькиной головы. Она же по-прежнему не в силах была шевельнуться и встрепенулась, только услышав знакомый голос.

— Под этого, что ль, ты легла? Быстренько же у тебя получается. Или не быстренько? Или давно уже за моей спиной стараешься?

Санька медленно повернулась и непослушными губами прошелестела:

— Димка.

Димон возвышался над ними, скрестив руки на груди и трепеща побелевшими ноздрями. Он изо всех сил пытался сохранить насмешливо — презрительное выражение лица, но пальцы гвоздями впивались в бока. Холодно взглянув в жалкие Санькины глаза, он продолжал ровным голосом:

— Жил с девушкой, думал, что знаю, оказывается — ни фига. Знал бы, что шлюха, не терпел бы Столько.

— Теперь знаешь, — убито пробормотала Санька и опустила голову. Жизнь казалась ей законченной.

— Теперь знаю, — согласился Димон и не сдержался: напускная холодность ему изменила, лицо исказилось. Подавшись вперед, он облокотился сжатыми кулаками на столик и заглянул ей в лицо. — Только вот скажи — я просто хочу знать — как тебе с другим живется? Тоже жрачку ему готовишь, да? В карты играешь, трахаешься, смотришь телевизор — все, как со мной? Или по-другому? Мне просто интересно!

— Слышь, мужик, ты чего-то напутал, — подал голос Валера, у которого уже слегка заплетался язык, — она со мной не живет. Насколько я знаю, она живет у Людмилы из своего отдела. — Санька и Димон изумленно уставились на него, чем воодушевили на развитие сюжета. Валера махнул рюмку, расплылся в довольной улыбке и обратился к Димону: — Хочешь водки? Нет? Ну и не надо. О чем это я? А-а-а. Так вот, я ей говорю: бросай своего ментяру и переезжай ко мне. Две недели обхаживаю! А она ни в какую. Не могу, грит, забыть своего Димочку. Хочу, грит, а не могу. Ну, что с ней делать? Ты ее еще раз шлюхой назови, может, она обидится и пошлет тебя?

Димон не стал слушать дальше, сгреб Валеру за грудки и довольно ощутимо тряхнул. Занес было кулак, но передумал, бросил его обратно в кресло и беззлобно сказал:

— Отдохни тут… — потом повернулся к ошалевшей Саньке и протянул ей руку: — Поехали домой.

Она молча вложила пальцы в его ладонь и послушно, как ребенок, пошла следом. Валера, посмеиваясь, налил себе еще рюмку. В машине Димон открыл бардачок и вытащил оттуда маленький хрустящий пакетик, наполненный разноцветными полупрозрачными медвежатами.

— Вот, вожу с Собой на всякий случай … Твои любимые.

Санька съела всех желатиновых мишек за пять минут и улыбнулась сквозь слезы. Наконец-то она едет домой.

Дома Санька с достоинством выслушала сбивчивые извинения Митрича и засмущалась в страстных объятиях Катерины Васильевны. После знакомства с истинным лицом прекрасного принца она готова была даже полюбить своих свекров. К Димону она испытывала всепоглощающую, слепую благодарность и больше всего на свете боялась, что он узнает правду. Поэтому дала четкие инструкции Людмиле о том, как себя вести и что говорить. Та спрашивала, заговорщицки подмигивая:

— Дак у кого ты все-таки ночевала?

— У одной старой подружки. Димон ее терпеть не может, поэтому я сказала, что у тебя, чтобы он лишний раз не напрягался.

— Да ла-а-адно, небось у хахаля какого-нибудь. Гы. Не выдам, не выдам, не дрейфь, — и со вздохом: — Дался тебе этот мент. Я для тебя такого «кошелька» присмотрела. Эх! Не пропадать же добру — сама его пощипаю.

Жизнь потекла своим чередом. С историей про житье у Людки все уладили, и теперь главным страхом Саньки стал страх столкнуться с Валерой в банке. Пару раз она мельком видела его в коридорах и сразу же старалась ретироваться, заглушая в себе все эмоции, кроме желания спрятаться. Вскоре этот страх перерос в навязчивую болезнь, грозя привлечь к себе внимание, и тут Саньке был уготован неожиданный подарок. Завкассой Эльвира Иосифовна была приглашена во вновь открывшийся филиал крупного столичного банка и не замедлила принять предложение, / прихватив с собой нескольких любимиц, среди которых оказалась и Санька. На сей раз Александра не мучилась сомнениями, она ушла бы и на меньшие деньги — было бы куда. А здесь еще и неплохая прибавка, да и Ёсифовна вполне прозрачно намекнула на некие перспективы. Это влило в Саньку уверенность в своих силах, и летом она поступила на экономический факультет. Поступила — громко сказано, просто у нее появилась возможность оплачивать учебу, зарплата позволяла. Тогда же и Димон созрел для юридического института. Правда, у него учеба была бесплатной, а у Саньки — платной, что давало повод для косых взглядов со стороны Митрича и Катерины Васильевны. Дальше взглядов дело не шло: деньги-то были Санькины, придраться не к чему, поэтому она делала вид, что их косые взгляды направлены куда угодно, только не на нее.

Учиться им здорово помогала Машка — скачать курсовые из Интернета и воспользоваться компьютером для работы. Машка вышла замуж, и все ее модные подруги куда-то подевались. Зато они стали чаще видеться с Санькой. Этому способствовало и то, что ее муж с Димоном прониклись взаимной симпатией и подружились. Машка всегда старалась быть во всем первой: тусовщицей, карьеристкой, а теперь женой и матерью. Не прошло и года со дня свадьбы, как она родила первого мальчика, а еще полтора года спустя — второго. Уставшая, вечно невыспавшаяся, она грозилась, что не успокоится, пока не родит третьего. У ее мужа при этом горели глаза, и он заявлял, что займется решением сего насущного вопроса безотлагательно.

Чем больше Санька смотрела на них, тем острее ощущала прореху в своей собственной жизни. Она знала, что Димон испытывает подобные чувства. Поэтому в один прекрасный день она собрала все свои гормональные таблетки и выкинула их на помойку. Димке решила не говорить, чтобы устроить роскошный сюрприз. Но прошел год, другой, а сюрприза все не было. Санька уже не просто волновалась, она впадала в отчаяние. Сдала все мыслимые и немыслимые анализы — все в порядке. Тогда добрые люди посоветовали сделать анализы мужу. Пришлось раскрыться перед Димоном и потратить добрые полгода на уговоры и убеждения. В конце концов он сдался и прошел неприятную процедуру. Результат вверг в шок: всего пятнадцать процентов активных сперматозоидов. Для Димона это было сродни обвинению в гомосексуализме. С горя он напился, забрел на какой-то заброшенный завод, зачем-то полез на трубу, но ржавая скоба не выдержала веса, и он полетел вниз. Умудрился упасть так, что переломал обе ноги, но жив остался. Следующие полгода Санька была его сиделкой, медсестрой и добытчиком. Учебу удалось не бросить только благодаря Машке и ее мужу, которые фактически всю письменную часть взяли на себя. На работе знали о Санькиных проблемах и удивлялись ее работоспособности. Ёсифовна даже сделала ее своим заместителем, хотя такой штатной единицы в отделе не было предусмотрено. Должность была неофициальная и заключалась в том, чтобы помогать заведующей выполнять некоторые, так сказать, индивидуальные просьбы филиального начальства. Это был бесценный опыт для Саньки как для будущего экономиста — научиться множеству легальных и почти легальных денежных фокусов.

Дома же она отпаивала постепенно крепнущего Димона витаминами на пчелиных продуктах и пивом со сметаной, ревностно защищая его интересы перед бессовестными родителями, проявлявшими, по ее мнению, мало чуткости к проблемам сына. Поправившись, Димон вновь пожелал сдать ненавистный анализ и, как одержимый не мог ни о чем думать до получения результата. Наконец-то он мял в дрожащих руках искомую бумажку и нерешительно смотрел на Саньку. Она откровенно посмеивалась над ним:

— Да выкинь ты эту фигню и не морочь голову.

— Ты че — выкинь? Зря я, что ли, мучился?

— Ну, тогда разворачивай, чего тянешь?

— Боюсь. Раз, два, три… Ой! Уже семьдесят пять процентов. А такое бывает?

— Говорю тебе, выкинь эту промокашку. Даже если пять процентов — это абсолютно не важно.

— Для меня, между прочим, важно! — обиделся Димон.

— А для меня — нет. Потому, — Санька хитро скосила глаза, — потому что я и без этой бумажки уже на втором месяце.

Приблизительно неделю Димон носил Саньку на руках; потом они подали заявление в ЗАГС и через два месяца тихо, без помпы, без гостей и даже без фотографий расписались. Родители, и Димкины, и Санькины, смертельно обиделись, что им не предоставили возможности напиться на свадьбе. Санька добросовестно пыталась донести до них свои соображения: что глупо и даже неприлично ей напяливать на себя белое платье — символ невинности — после почти десяти лет гражданского брака. Но родители продолжали дуться еще долго. Первым на контакт пошел Санькин отец, который развелся с Ларисой Сергеевной и женился в третий раз на Санькиной ровеснице, знойной пышнотелой Светлане. У Виктора Звонарева должна была родиться четвертая дочь от третьего брака: Светлана была уже на седьмом месяце беременности. Санька благосклонно приняла молодую жену отца — в ее глазах она была благородной освободительницей от зла, воплощенного в Ларисе Сергеевне. Они стали наведываться друг к другу, деликатно стараясь не сталкиваться при этом с мамой Любой. Весть о Санькиной беременности всех примирила, даже бабушка напомнила о себе, пригласив молодоженов в гости. Вера Устиновна была уже совсем плоха, не вставала с кровати, но мыслила трезво и изъяснялась, как прежде, громогласно.

— Подойдите, — повелела она Саньке с Димоном и обратилась к последнему: — Что, небось мальчика хочешь? Вижу, что хочешь. Не жди напрасно. Будет девочка. В нашей семье только девочки рождаются.

— А в нашей семье встречаются и мальчики, — рассерженно огрызнулся Димон, правда, уже после того, как они вышли от бабушки. — А ты сама-то кого хочешь? — подозрительно спрашивал он Саньку, на что та неизменно отвечала:

— Я хочу ребенка.

Чем ближе к родам, тем больше усиливалась паника. Чуть ли не каждый день Санька звонила Машке и пытала ее — как оно бывает. Поначалу подруга охотно и во всех подробностях описывала свои роды и все слышанные ранее истории про роды, но потом Санькин болезненный страх стал ее раздражать. Особенно разозило желание добровольно сделать кесарево сечение.

— Если природой заложено рожать именно таким образом, значит, это самое правильное, — кричала Машка. — Если больно, значит, надо терпеть! Все терпят — и ничего. От боли не умирают. Не думай о себе, думай о ребенке!

— От родов умирают, — ныла Санька.

— Ага, в позапрошлом веке, может, и умирали.

— Я боюсь даже кровь из пальца сдавать.

— Хватит из себя цацу строить, — отрезала Машка, — я тебя знаю с первого класса, и ты никогда не была трусихой.

Этот аргумент, как ни странно, подействовал. Действительно, когда-то она была сильной, выносливой и бесстрашной. Что случилось, почему она превратилась в размазню? Ходить пешком разучилась — все Димон возит, стала бояться крови, дурных примет. Санька взяла себя в руки и родила. Рожала долго, мучительно, но ни разу не крикнула, а только, сцепив зубы, дышала и дышала. Без единой мысли, только с тупым упорством не сбиться с ритма. Ей казалось, что это никогда не кончится, что вся жизнь — это сплошные выворачивающие наизнанку спазмы. Но это кончилось и пришли другие чувства: любовь, нежность, тревога. После всего Санька небрежно отмахивалась: «Не так страшен черт, как его малюют», и со временем ей самой стало казаться, что это вполне терпимо и ничего не стоит перенести снова. Она даже как-то в компании Димона, Машки и ее мужа ляпнула:

— Один ребенок — это, конечно, мало. Надо хотя бы двоих.

Машка с мужем зааплодировали и опорожнили свои пивные кружки, а Димон возбужденно вытащил из кармана блокнот и торжественно провозгласил:

— Я записываю! Потом не отвертишься.

Но Санька, конечно, отвертелась, во всяком случае, на ближайшие несколько лет. Она видела, как тяжело Машке, родившей детей одного за другим. И вообще, условия у них были разные. У Машки хоть квартира своя есть, а они с Димоном так до сих пор и ютятся в крохотной комнатушке свекорского дома, только теперь уже втроем. Димке таки «дали кэпа», то есть присвоили капитанское звание, когда он учился на четвертом курсе своего эмвэдэшного института, но богаче они от этого не стали, и до своего жилья им было как до луны. Маленькая Варька тоже не давала расслабиться и требовала к себе больше внимания, чем ожидалось. Как всякие неопытные родители, Санька и Димон старались добросовестно выполнять все требования и предписания врачей. В итоге просто замотались, регулярно делая ребенку УЗИ мозга, тазобедренных суставов, сердца, стоя на учете и у невролога, и у хирурга, и у ортопеда. От массы зачастую противоречивых рекомендаций кружилась голова. Да еще Варвара оказалась лентяйка из лентяек, предпочитавшая орать круглые сутки, нежели рассасывать тугие Санькины соски. В результате плохо прибавила в весе, пришлось ввести докорм. Попробовав бутылку, маленькая упрямица стала отвергать мамину грудь, отчего молоко стало убывать, а Санька — погружаться в уныние. Месяцев до пяти ей удавалось всеми правдами и неправдами впихнуть в дочку хоть какие-то порции грудного молока: ночью девчонка спросонья еще брала грудь, а днем Санька до синяков сцеживалась. Потом молоко пропало окончательно, и Санька впала в депрессию — ей так хотелось быть образцовой матерью и кормить ребенка до двух лет, а идеала не получалось. Но прошел месяц, и героическая борьба за молоко стала забываться, на смену пришла новая проблема: зубы у Варятки лезли чрезвычайно болезненно и с высоченной температурой. Еще на полгода Санька с Димоном забыли про сон. Но и к этому состоянию они привыкли со временем, зато с чем можно сравнить счастье, когда ребенок говорит «мама», «папа», «дай», делает первые шаги и залепляет родителям первые звонкие пощечины и слюнявые поцелуи?

Когда Варваре сровнялся годик, Санька приняла непростое решение о выходе на работу. Ее зарплата была в три раза больше, чем у Димона, а «детские» пятьсот рублей были и здесь, и там одинаковы. Димон уходил в экзотический для мужика и капитана милиции отпуск по уходу за ребенком, но дома сидеть не собирался, намереваясь немножко подзаработать перегонкой машин в Москву на пару со своим старинным другом Толяном. С Варюшкой оставались сидеть не чаявшие в ней души баба Катя и деда Митрич. В последнее время, особенно после рождения внучки, отношения в семье потеплели. С Катериной Васильевной Санька почти дружила, с Митричем была осмотрительна, но в целом дружелюбна. Перестав зацикливаться на себе, она попыталась взглянуть на все их глазами, и это помогло найти понимание. Действительно, иногда она раньше перегибала палку, иногда была откровенно не права. И Митрич — не злодей какой-нибудь, а старый, усталый дядька, которого всю жизнь уважали за твердость и честность, а с уходом на пенсию стали ноги об него вытирать. Свекровь — не хитрая, двуличная стервоза, а жизнь пожившая мудрая женщина, которая иногда просто не в меру осторожничает. Мама Люба — не эгоистичная, сластолюбивая кошка, а самая обыкновенная, можно сказать, классическая дама с несложившейся личной жизнью, каких тысячи. Она столько обжигалась на мужчинах, что плюнула на это дело и полностью переключилась на работу и любимую внучку, которой посвящала свои выходные. Папа Витя, несмотря на насыщенность своей личной жизни, оставался внимательным отцом и нежным дедом. С ним и знойной Светланой они и вовсе дружили семьями, Санькина маленькая сестра была всего на пять месяцев старше ее дочки.

На работе завкассой приняла Александру с распростертыми объятиями. Оказывается, отдел разрывали интриги: конкуренты пытались выдавить Эльвиру Иосифовну на пенсию. И она вскоре ушла, предварительно введя Саньку во все дела и оставив ей в наследство свое кресло. Так нечаянно Санька стала Александрой Викторовной, увесистой фигурой.

Примерно в то же время Димкин друг и партнер, тоже нечаянно, завел романтическое знакомство с одной московской бизнесвумен, старше его на десять лет. Дама владела сетью магазинов, была не очень красива, но весьма богата и до странности влюблена в неотесанного Толяна. Все вокруг сразу зашебуршились, засплетничали, захихикали. Пожалуй, один Димон верил в то, что там действительно есть чувства и его друг отвечает искренней взаимностью сорокапятилетней женщине. Как бы то ни было, Толян в скором времени перебрался в Москву, и у Димона завелись с ним какие-то делишки, в подробности которых он не посвящал даже Саньку. Просто в один прекрасный момент сеть магазинов богатой дамы появилась и в родном городе. Димон пересел с почтенной старушки «вольво» (наследницы видавшего виды «гольфа») на пожилой, но все еще респектабельный «мерседес» и, воспользовавшись какими-то еще существующими ментовскими льготами, получил участок земли в родном Колоскове, на котором планировал строительство дома. Не какого-то изысканного особняка, а самого простого, не очень большого, но вполне удобного домика. Двадцать минут езды до города, чистый воздух и живописное озеро неподалеку перевесили все аргументы в пользу городской квартиры. Денег пока не хватало, но неожиданно помогла бабушка, как это ни кощунственно звучит. Вера Устиновна умерла после долгой болезни, завещав свою скромную двухкомнатную квартиру единственной внучке. Строительство дома пошло веселее. Санька уже начала задумываться о втором ребенке (все эти карьеры ее мало волновали), но Варятку отдали в садик, и она стала без конца болеть, поэтому вопрос о пополнении семейства сам собой отложился.

В один из обычных рабочих дней Санька сидела в своем кабинете, закопанная в бумагах по самые уши, одной рукой держа трубку внутреннего телефона и ругаясь с главбухом, а другой нервно набирая в который раз номер мужа. Чертов абонент был недоступен, а Санька хотела напомнить про лекарства для опять заболевшей дочки, которые он должен купить по дороге. В самый критический, неподходящий, нелепый момент дверь кабинета отворилась и вошел… Валера. Аккуратно закрыл ее за собой, сел в кресло напротив Саньки, положил ногу на ногу и с улыбкой уставился на нее своими ясными глазами.

Недавно Валера справил тридцать третий день рождения и, как это часто бывает с мужчинами в его возрасте, задумался над своей жизнью. Окинул взглядом, разложил по полочкам, оценил и приуныл. За последние пять лет, с того момента, как он расстался с Артуром и предпочел непыльное место банковского клерка отчаянной борьбе за выживание, в его жизни абсолютно ничего не поменялось. Он продолжал работать начальником юротдела все в том же банке, жить все в той же мансарде, ездить на уже не новой А-6. Зарплата, конечно, росла, но отнюдь не вровень с ценами, и поэтому в последнее время он стал все чаще отказывать себе в некоторых прихотях: непременном курорте два раза в год, постоянном пополнении музыкальной коллекции и шопинге в Европе. С недавних пор его стали раздражать огромные траты на жилье.

«Зачем платить сторожу, — думал Валера, — он все равно не спасет от воров и угонщиков. Гораздо практичнее сделать ворота с сигнализацией и провести в каждую квартиру тревожную кнопку. Придется, конечно, скинуться, но в итоге выйдет дешевле». Дома он стал отключать газовый котел уже ранней весной и включал его ближе к морозам — он, который предпочитал перемещаться по квартире исключительно в трусах, обеспечив африканскую жару. Теперь непременными домашними атрибутами стали толстые вязаные носки и шерстяной свитер. Он увлекся процессом экономии и уже несколько раз ловил себя на поступках, достойных заправского скряги. Это его удручало. Но еще больше Валеру удручало собственное одиночество. После Артура у него так и не появилось равноценного друга. Была масса приятелей, коллег, знакомых тусовщиков, бывших партнеров и сокурсников, но никто не сделался частью его жизни. Та же картина была и с девушками. Он даже стал более благосклонно прислушиваться к разговорам родителей вроде «а вот у Иван Иваныча, зам зава чего-то-там, такая дочка — красавица, умница…». Валере было тридцать три, он был нормальным человеком, желающим иллюзии бессмертия. Он созрел до детей.

Еще его глодала зависть. Артур тогда, пять лет назад, все-таки раздобыл денег: всеми правдами и неправдами занимал, закладывал имущество, брал под процент, но раздобыл-таки и, что самое важное, сумел вовремя попасть в нужную струю. Поставил на мобильные телефоны — и выиграл. Сначала небольшие партии, угол в универмаге, потом сеть магазинов — и вот он уже оператор, один из монополистов; другой рукой занимается недвижимостью и, с недавних пор, строительством. Богач: вилла на Средиземноморье, яхта, автопарк, красавица жена, сын и дочка. И все это за пять лет. «Кто не рискует, тот не пьет шампанского?» — горько усмехаясь, спрашивал себя Валера и подливал недорогого виски.

Единственная отдушина — женщины, но и они уже не всегда были к нему безоговорочно благосклонны. Он по-прежнему оставался симпатягой, разве что залысины еще чуть-чуть углубились да обрисовался животик. Но, видимо, постоянная хандра оставляла некий отпечаток на лице: губы частенько оказывались брюзгливо поджаты, резче вырисовывались складки у носа. Уже не каждая юная красавица в модном ночном клубе соглашалась составить ему компанию. Да и сам Валера был порой излишне придирчив. Даже если девушка ему очень нравилась вечером, наутро он, как правило, мечтал, чтобы она поскорее убралась. Одна задержалась у него аж на две недели, даже ключи от квартиры получила. Но однажды Валера поймал ее на том, что она тайком, днем, пока он на работе, привела мамашу — показывать свои будущие хоромы. В тот же вечер потребовал вернуть ему ключи и отвез вместе с вещичками домой. «Фальшь, везде фальшь, — с тоской размышлял Валера, — и расчет. Никакой искренности. Проститутки — и те честнее». К проституткам он, впрочем, не обращался по идейным соображениям — был принципиальным противником продажной любви. «Вот оно, это слово, — думал он, — дожил до тридцати трех лет и понял, что в жизни не хватает любви». Любовь у него ассоциировалась с преданными женским глазами, детским смехом и домашним пирогом. Тоска по человеческому теплу с каждым годом росла, но признался он себе в этом только сейчас. Были моменты, когда он думал: «Вот оно, наконец-то», — но всегда разочаровывался. То девушка была всем хороша, но карьеристка, не желавшая становиться женой и матерью, то относилась к нему с откровенно меркантильным интересом, то просто самого не цепляло. Валера много думал, вспоминал, сравнивал и пришел к выводу, что единственной женщиной, которая его по-настоящему любила — искренне, преданно, с готовностью к любой жертве, была Санька. Он вспомнил этот короткий, но яркий роман, и снова, как раньше, кровь прилила к ушам, как у тринадцатилетнего мальчишки. У Валеры были женщины красивее, шикарнее, искушеннее, но никто так безумно не возбуждал его, как она. Почему он тогда ее прогнал? Санька его раздражала? Нет, раздражало то, что она не уходит. А почему он хотел, чтобы она ушла? Ждал принцессу? Боялся погрязнуть в бытовухе, привыкнуть к домашним котлетам? Дурак! Хандра прошла, и Валера начал действовать.

Первым делом он выяснил судьбу Саньки через свою бывшую любовницу-однодневку Людмилу. И приятно удивился, узнав, что та получила образование и продвинулась по служебной лестнице. Социальный статус — вот оно, недостающее звено, без которого Валера считал Саньку себе не парой. Теперь — никакой благотворительности, только партнерство. То, что Санька замужем за тем самым ментярой и к тому же родила ребенка, его не смущало. Что ж, детей он в последнее время любит, а этот чурбан, как его, Димон, что ли, — это разве помеха? Санька, помнится, была самозабвенно влюблена в него, в Валеру, а такие чувства легко не гибнут. Окрыленный, не испытывающий никаких сомнений, он не стал откладывать в долгий ящик: сделал себе через знакомых пропуск во внутренние помещения конкурирующего банка и явился прямиком в кабинет завкассой Александры Викторовны.

Она здорово изменилась. Колобком не стала, как он когда-то предрекал, но талия заметно расплылась, а грудь увеличилась размера на два. Лицо при этом похудело, черты стали четче, под скулами элегантно темнели ямки слегка запавших щек. Строго, со вкусом, но без претензии одета. Валера даже слегка оробел: он не ожидал увидеть перед собой такую взрослую, серьезную женщину. Робость — это было что-то новое в его отношении к Саньке, и это новое понравилось ему. Интересно было бы посмотреть, как она сердится, командует, отчитывает подчиненных. От этих мыслей Валера неожиданно почувствовал сильнейшее возбуждение. С трудом взял себя в руки, сел в кресло и приветливо улыбнулся. Санькины волосы, такие же рыжие, как и раньше, были собраны назад и чуть вверх, как ему всегда нравилось. «Надо будет сразу посадить ее на диету, — подумал Валера, — и заставить сделать завивку. С густыми волнистыми волосами это будет роскошная, чувственная…»

— Валера? — Санька сняла изящные очки в тонкой золотой оправе и диковато посмотрела на него. Все тот же сквозной взгляд прозрачных серых глаз. Рассеянно протерла очки и вернула их на место. Расплылась в дружественной улыбке: — Действительно, Валера. Боже, какие люди! Каким ветром к нам?

Все немножко не так. Он ожидал другого: слез, объятий или даже пощечин — любого подтверждения, что чувства к нему живы.

— Дела, дела, — в тон ей ответил Валера, но тут же одернул себя: не светские беседы пришел вести. Он согнал со своего лица идиотскую улыбку, подался чуть вперед и очень серьезно, глядя ей прямо в зрачки, сказал: — На самом деле к тебе.

— Ко мне? — Улыбка у Саньки стала растерянной, и она теперь больше походила на ту девушку, которую Валера знал раньше. Он приободрился.

— У меня к тебе разговор, — и, покосившись на разрывающийся телефон, добавил: — Но, я вижу, ты очень занята. Может, пообедаем вместе?

— Ой, я не смогу на обед уйти — куча дел. Уже забыла, когда последний раз нормально обедала. Бутерброды вот беру из дома. — Она тоже покосилась на звонящий телефон и легким движением руки убрала звук. — Ну вот. Пять минут у нас есть, — и заинтересованно уставилась на него.

Валере снова стало не по себе. «Пять минут у нас есть»! Она что, думает, он взаимозачетную аферу собирается предлагать? Но отступать было уже поздно, и Валера ринулся напролом:

— Переезжай ко мне!

— Что?!

— Слушай и не перебивай, — для верности он схватил ее за руку. — За то, как я поступил с тобой, убить мало, я знаю, но послушай, ты всегда умела слушать. — Он перевел дух и продолжал уже спокойнее, тихонько поглаживая пальцем ее ладонь: — Мы тогда расстались, потому что я боялся в тебе утонуть. А сейчас мне тридцать три, и я хочу утонуть именно в тебе! Хочу с тобой жить, чтобы ты мне готовила еду, рожала детей. Мы с тобой знакомы десять лет, и никто не относился ко мне так, как ты. И я ни к кому так не относился. Из всех ты была особенная, единственная…

— Валера, Валера… — Санька мягко высвободила свою руку и задумчиво посмотрела на него.

— Я знаю, что у тебя ребенок. Это прекрасно, он будет мне как родной.

— Это девочка. И у нее есть родной отец.

— А ты все с ментом своим живешь? — неожиданно агрессивно спросил Валера.

— Димка ушел из милиции. Сейчас работает на москвичей, открывает магазины.

— А-а-а, тогда понятно, — едко протянул он, — Дима стал богатеньким и нравится тебе гораздо больше, чем раньше.

— Денег стало побольше, но отнюдь не так много, как хотелось бы. Мы все еще не можем позволить себе жить отдельно от родителей. — Санька была удивлена Валериным ехидством, и это его пристыдило.

— Извини, я просто не могу о нем слышать. Ты… ты же была и остаешься… моя девочка. — Его голос внезапно охрип. — Я знаю, что ты скажешь: надо было говорить об этом раньше, пять лет назад, тогда все сложилось бы по-другому.

— Слава Богу, что ты мне этого не сказал и все сложилось, как сложилось, — спокойно ответила Санька, и Валера удивленно вскинул голову. — Не представляю, как бы я с тобой жила. Ты такой сложный человек.

— Постой, ты же меня любила!

— Не просто любила, я тебя боготворила, — усмехнулась она.

— И я, Саш, все эти годы я любил тебя. Только сейчас понял это и признался самому себе. Но при чем тут он? Его-то ты никогда не любила!

Санька медлила с ответом. Запиликал мобильник, она рассеянно бросила в трубку: «Сейчас не могу, перезвоню». Вздохнула, принялась медленно, скрупулезно наводить порядок на столе. Валера завороженно наблюдал, как она собирает скрепки, раскладывает сваленные в кучу документы по стопочкам, подвигает телефон и письменный прибор так, чтобы они стояли в одну линию. Наконец она заговорила:

— Знаешь, Валера, я тебе на самом деле ужасно благодарна. Все эти годы, когда я вспоминала о тебе, все время хотела сказать «спасибо». Серьезно, я не шучу. В тот раз… в нашу последнюю встречу… ты меня очень здорово выручил. Мог бы плюнуть или даже подставить, но ты так ловко меня выгородил перед Димкой. Он действительно поверил, что я ему не изменяла и жила у Люды. Он до сих пор мне доверяет. И я так… счастлива. — Санька застенчиво улыбнулась и, помолчав, продолжала: Знаешь, всю жизнь я была собой недовольна, думала, что у меня все идет не так, как у нормальных людей, что я невезучая, тупая, страшная и вообще какой-то отброс. А сейчас я думаю: Господи, что я такого хорошего сделала, за что мне такое везение? Почему, за какие заслуги меня любит Димка — так чисто, так сильно, все прощает, слепо верит, потакает моим капризам? Как случилось, что самый лучший, умный, добрый мужчина на земле нянчится с такой бабищей, как я? За что мне это чудо, наша Варварка? Тьфу-тьфу, волнуюсь за нее больше жизни. Не буду больше говорить, боюсь сглазить, — закончила Санька и мечтательно посмотрела действительно сквозь Валеру, как будто он был стеклянный.

Так они посидели с минуту: он глядел на Саньку, а она — на какие-то свои мысли. Первым паузу прервал Валера, холодно отчеканив:

— А ты располнела.

Сказал и тут же мысленно отругал себя за тупую злобность. Но Саньку это ничуть не задело. Она вспомнила, как Димон ласково называет ее «плюшка моя», — и лицо засветилось улыбкой. Валера дословно не знал, о чем она подумала, но примерно догадывался. «Небось этому гоблину деревенскому даже нравится, что она толстая». Но злобу сменила апатия. Он очень явственно почувствовал себя лишним, молча встал и вышел из кабинета. А Санька еще некоторое время смотрела в пустоту и нежно улыбалась. Потом опомнилась, будто ей стукнули по затылку, и схватила мобильник.

— Димка? Ну, наконец, а то «недоступен, недоступен»… Домой едешь? Жаропонижающее купил? А сироп от кашля? А от аллергии, конечно, не догадался? Обязательно надо! Супрастин или диазолин — только детскую дозу. Как зачем, помнишь, врач говорила — чтобы не было аллергических осложнений. Смотри мне — детскую дозу! Как приедешь, сразу измерь ей температуру и перезвони. Жаропонижающее давай, только если больше тридцати восьми. И не подпускай свою маму, а то она опять все напутает. Все! Пока.

Санька вздохнула с облегчением, потом опять озадачилась и подозрительно посмотрела на телефонный аппарат.

— Ой, что же это я?

Включила громкость, и он сразу же зазвонил.

Вечером, после очередного сумасшедшего дня, она уложила дочку и устало вытянулась рядом с мужем на кровати. «Надо же, Валера приходил, — вспомнила она, — бывает ведь такое. Прямо как в кино! Димке, что ли, рассказать? А, спит уже. Да и не следует, наверное». Санька зевнула, поцеловала мужнину колючую щеку и, едва закрыв глаза, провалилась в крепкий сон.