Все не так, как кажется

Глава 3 Нерабочие отношения

Больница имени Гааза серьезнейшим образом отличалась от большинства старых учреждений подобного рода. Ее построили в тысяча девятьсот сорок третьем в каком-то новомодном стиле в виде огромного куба. Здание снаружи аскетично, без всяких украшений. Внутри функционально и удобно. В отличие от стандартных заведений, в детском отделении стены украшены картинами со сказочными героями.

Все дело в том, каким образом создавалась клиника. Актеры «Русфильма» в начале сороковых организовали по собственной инициативе широкомасштабную и прекрасно спланированную кампанию по сбору средств на лечение онкологических заболеваний. К тому времени тиф и холера в России, если не считать повторяющихся локализованных вспышек, стали крайне редки. Оспа благодаря вакцинации пошла на убыль, про нее в последний раз слышали в начале пятидесятых. С появлением антибиотиков победили туберкулез, скарлатину, дифтерит, справились с полиомиелитом, бывшим ужасом одно время.

Победоносное шествие науки сопровождалось не только новыми изумительными лекарствами, но и строительством тысяч медицинских заведений в городах и деревнях с сороковых и по настоящее время. И тут выяснилось, что рак стал вторым по распространенности после сердечных заболеваний. Онкология – заболевание, связанное с возрастом. Риск рака молочной железы возникает в одном случае из четырехсот у тридцатилетней женщины, но возрастает до одного из девяти у семидесятилетней. В прежние времена с невысокой продолжительностью жизни люди становились жертвами туберкулеза, водянки, холеры, оспы, проказы, чумы и пневмонии, а заболеть раком попросту не успевали. Его почти не замечали за массой прочих недугов.

Идея показать несчастного ребенка и давить на жалость не слишком хорошо смотрелась, пусть телевизоры еще не у многих имелись. Но по радио и в газетах прозвучало громко, и многих зацепило всерьез. Фонд просил пожертвовать для больных всего лишь гривенник. Вполне посильная мелочь для любого. Конечно, высылали и больше, но порыв был всеобщий. В течение месяца почти три миллиона человек отправили по десять копеек. От маленьких детишек, извлекающих свои сокровища из копилки, до простых домохозяек все дружно стремились помочь. И это был вовсе не конец. Кампания по сбору средств только набирала обороты.

Тогда, получив антибиотики, все искренне верили в науку и будущую панацею от всех болезней. Надо только немного средств. Не уверен, что сегодня последовала бы такая реакция. Хотя гривенник ведь никого не разорит? По крайней мере, собранных средств хватило на две специализированные онкологические больницы с новейшим оборудованием для экспериментов и на то, чтобы основать Национальный научно-просветительский фонд против рака, до сих пор спонсирующий исследования.

В ординаторскую мне не хотелось и потому без раздумья толкнул дверь в служебную кухоньку. Мечталось спокойно попить кофе и подумать. Нет, не могу заявить, что встретил девушку-идеал. И даже молнией не стукнуло, как в душещипательном романе. По первому впечатлению, самостоятельная, способная оборвать и по морде дать. В рот заглядывать не станет. И все ж определенно искра проскочила. Никогда раньше такого со мной не было.

На самом деле и опыт огромный отсутствовал, не считать же однократных связей с девицами, крутящимися у спортивного зала. Есть такая странная категория, возбуждающаяся от мордобоя. А помимо этих не так много и было. Первая – из наших, мы были знакомы с детства. Все было просто замечательно, пока не выяснилось, что кроме меня есть у девушки еще двое. И она совершенно не понимала, почему я был так недоволен. А чё такого, если она пока не выбрала? Тогда было здорово неприятно и обидно.

Вторая история началась в Константинополе и оборвалась уже в Москве. Очередная моя глупость. Мог бы и сразу сообразить про отсутствие продолжения, но тогда пылал и не думал. Третья – чтоб забыть вторую, уже без особой страсти, студентка с юридического. Связь тянулась долго без перспективы развития. Она всерьез собиралась стать великим адвокатом и проводила больше времени с учебниками. Иной раз и в постели принималась разъяснять тонкости права. В один прекрасный день предпочла учебу в Оксфорде дальнейшим встречам. Верю – к сорока годам будет компаньоном в известной фирме и свой миллион на счету получит. Только мне до этого уже давно нет дела.

С Катей все шло совершенно иначе и определенно требовало углубления знакомства.

Прямо с порога услышал всхлипывания. Похоже, не один такой умный, и нашлись и другие, сбежавшие от коллектива. Впрочем, не глядя, уже знал, кто это. В онкологии нас семеро стажеров, включая меня. Куча подготовки, десяток дипломов и масса желания приносить пользу. По крайней мере, у Тани. Кроме нее, никто не проявил желания идти в детское отделение.

– Что случилось? – осторожно коснувшись плеча, спросил я. – Тебя кто-то обидел?

Она вцепилась в меня неожиданно сильными руками и принялась обильно заливать слезами халат с табличкой на груди. Оставалось только неловко гладить по голове и проклинать себя за дурость. Мог бы и не вламываться сразу, а подумать.

– Женя умер, – шмыгая носом, произнесла она через несколько минут.

Чуть не ляпнул, что в курсе. На обходе койка оказалась пустой, и лист с назначениями на спинке исчез. Все дружно делали вид, что ничего не произошло, однако догадаться легко. Симпатичный рыжий мальчишка, веселый даже в таком состоянии. Все мать утешал.

Когда я впервые вошел в детское отделение, было очень неприятно осознавать, что почти все дети в коридорах и палатах обречены и им осталось недолго. Очень тяжело смотреть на умирающих. Вдвойне – на малолеток. Взрослые вроде как пожили и получили некие удовольствия и впечатления. Эти и согрешить толком не успели.

– Я могу подменить тебя. Скажу Гурееву, – это наш куратор, – что плохо себя чувствуешь.

– Еще чего! – сердито сказала она, вытирая кулаком остатки слез и растирая под глазами тушь, отчего стала похожей на индейца на тропе войны из немецкого фильма по Карлу Маю. – Он все равно не поверит, – мысленно согласился с Таней, он та еще скотина, – и начнет читать лекцию о невозможности принимать все близко к сердцу. «Врач должен нарастить толстую кожу», – передразнила очень похоже.

– В чем-то он прав. Два десятка в тяжелом состоянии на отделение, и за каждого переживать – никакого здоровья не хватит.

– Молчи уж! – вскричала Таня в голос. На почве гнева даже забыла про свое расстройство и слезы. Хоть какая-то польза.

– Люди смертны, – сказал я без особого сочувствия, – хуже того – внезапно смертны. Я на «скорой» такого насмотрелся…

Очень хотелось рассказать про знакомую красавицу-медсестру, изучающую мочу и кал и называющую их материалом. Нормальный человек непременно скривится, начни она объяснять про анализы. А девушке без разницы. Абстрагируется. Просто работа, за которую получает деньги.

Плохой из меня утешитель. Даже подумал, не обладает ли Таня зачатками эмпатии, раз так резко реагирует. Ничего подобного. Обычные эмоции на почве женского сочувствия и материнские инстинкты. Или привыкнет и через пару лет не вспомнит про истерику, или сгорит очень быстро. Ну здесь уж точно не мое дело.

– Иди, – сказала она уже спокойней. – Приведу себя в порядок и тоже подойду в ординаторскую.

За дверью дошло, что кофе так и не попробовал. Возвращаться за чашкой глупо. Не торопясь побрел по коридору, отвечая иногда на здрасте попадающихся навстречу. В третьей палате все так же сидел Поликарп, изучая учебник.

Одиннадцатилетний пацан внезапно заболел. Температура то поднималась, то падала непонятно почему. В больнице поставили жуткий диагноз. Почти год он с небольшими перерывами провел на больничной койке. Ему сделали множество анализов, давали самые сильные лекарства и облучали на рентген-установке.

Другие лишались сна, волос, аппетита, а затем и воли жить дальше. Он одержимо верил, что сумеет вылечиться, и продолжал учить школьный курс по учебникам и конспектам. Я практически уверен, что, вернувшись за парту, затмит одноклассников своими знаниями. К сожалению, медицинская карта показывала ухудшение. Скоро он уже не сможет сидеть. И, как ни отвратительно, может быть, его смерть станет облегчением для всей семьи. Родители – обычные работяги с завода и давно ухлопали все сбережения на сына. Страховка не покрывает всех процедур и такого длительного лечения. Дом уже заложен. Еще немного – и вылетят на улицу. А у них еще трое детей.

– Ты можешь выйти? – спросил я, когда он поднимает глаза.

Очень не хочется лишних ушей при разговоре, а в палате еще двое.

– Конечно, – захлопывая учебник истории и поднимаясь, согласился Поликарп.

Неторопливо побрели в сторону курилки на лестнице. Отделение все же детское, и здесь помимо врачей редко кто бывает. Почему приемные часы ограничены с двух до восьми, мне не понять совершенно. Лишь с самыми маленькими и по особому разрешению, когда уже совсем плохие, иногда позволяют сидеть родителям рядом.

– Вы курите спокойно, – говорит Поликарп тоном умудренного взрослого. Многие дети здесь быстро превращаются в старичков по поведению и разуму. Страдания не возвышают. Они лишают нормальных реакций. – Мне не мешает.

– Ты ведь не только школьные учебники изучаешь, – поинтересовался я без вопросительной интонации, закуривая. – Медицинские статьи потихоньку тоже.

– «Самый поразительный факт, – на память без запинки принялся гладко вещать Поликарп, вздохнув, – состоит в том, что никакого нового принципиального подхода ни к лечению, ни к профилактике рака так и не было представлено… Методы лечения стали более эффективными и гуманными. Грубые операции без анестезии и антисептиков сменились современными безболезненными хирургическими методами, выполняемыми с исключительной технической точностью. Щелочи, разъедающие плоть предыдущих поколений раковых больных, уступили место облучению рентгеновскими лучами и радием… Но все это не отменяет того факта, что «лечение» рака до сих пор включает только два принципа – удаление и уничтожение пораженных тканей (первое – хирургией, второе – облучением). Никакие иные методы так и не оправдались»[3].

Я такой цитаты не помнил, но в целом верно. Если опухоль носила местный характер, то еще оставался некоторый шанс на излечение путем полного удаления пораженного органа. В иных вариантах спасения практически не существовало.

– Лейкемию удалить нельзя. Костный мозг производит уже больные клетки. Но можно попытаться заставить его не вырабатывать определенные клетки сильными дозами лекарств.

– Я слышал про такие опыты, – кивнул мальчик. – Из всех, на ком применялось подобное лечение, остались живы несколько процентов.

– Приблизительно пять. И в отличие от обычных случаев рецидивов у них не наблюдается, хотя никто не может объяснить причину, по которой эти, а не те. У меня есть знакомые в одной фармацевтической компании, – сказал я после паузы, дождавшись, пока пройдут мимо две медсестры, вознамерившиеся затянуться табачным дымом и правильно интерпретировавшие недовольный взгляд.

Я для них не начальство. Стажер – некое странное состояние между врачом и сестрами. И те и другие считают нормальным давать указания и считают себя выше по положению временного недоучки. И все ж теоретически мы будущие доктора, и лучше не доводить до конфликта. Наглеть себе могут позволить лишь старшие медсестры. У них обычно опыта на семерых хватит.

– Они готовят экспериментальный препарат. То есть до клинических испытаний дойдет где-то через год-другой, когда можно будет с уверенностью показать стабильно выздоравливающих или хотя бы добившихся ремиссии мышей.

– Требуются добровольцы?

– Нет, – резко сказал я. – Никто не станет проверять лекарство на людях без соответствующего разрешения. Это подсудное дело. Хуже того, репутация фирмы будет серьезно испорчена. Поэтому никто никогда не признается в подобном. Ты понимаешь?

– Если я склею ласты, они будут ни при чем.

– Да. Но ты достаточно умный, чтоб услышать правду. В тех немногих случаях, когда пересадка костного мозга была успешной, его либо брали от близнеца, либо облучение было минимальным. Во всех других вариантах наглядного улучшения не наблюдается и пересаженный костный мозг почти всегда отторгается.

– То есть шансы минимальные? – Он даже не особо удивился, хотя недавно у меня на глазах в его присутствии Гуреев рассказывал родителям про замечательную возможность. – У моих все равно нет средств на операцию.

– В данном случае вопрос денег не стоит вообще. Зато тайна обязательна. Ни я, ни они не имеют права такое пробовать. Поэтому ни соседу по палате, ни врачу, ни сестре, ни даже близким ни слова! Никто ничего не должен знать! Это понятно? Даже если вместо улучшения пойдет ухудшение.

– Я ведь ничего не теряю, не так ли? – Глаза смотрели совсем не по-детски. – Поможет – прекрасно. Нет – так и так хуже некуда. Пусть шанс пять из ста, но не попробовать глупо.

– Именно так! Я говорю открыто и прямо. Даже если ты выздоровеешь, в научный труд в качестве пациента не попадешь. На рынок препарат еще долго не выйдет.

– Вы просто меня пожалели? – спросил Поликарп, помолчав.

– Не только. Здесь всех можно пожалеть. Ты упертый. Боец. Это важно.

– А почему другим потихоньку не дать?

– Потому что резкое изменение протекания болезни у многих невольно насторожит остальной персонал. Начнут ковыряться, выяснять, а там недолго и до моей дисквалификации. А я не для того столько лет учился, чтоб вылететь на улицу без профессии. Вот такая я свинья, всех подряд спасать не собираюсь. Тем более без гарантии. Это ведь может квалифицироваться как убийство, понимаешь?

– Я лучше буду верить в приятное…

– Значит, согласен? – протянул я руку и пожал его ладонь, чтобы закрепить договоренность. – Вот и прекрасно. Сегодня и начнем.

На самом деле подвести меня под статью Уголовного кодекса не удастся, даже если он всем заложит. На этот счет у меня план, и таблетки безвредны. А реально я буду работать своими методами, используя здоровый организм в качестве образца. Полного совпадения не выйдет, с парными органами было бы проще. Что есть, то есть. Возможно, сразу и совсем хорошо не получится, но это будет первый случай в мою личную коллекцию. По предварительным прикидкам, три шанса из четырех на выздоровление. Все же не пресловутые пять процентов. Только периодически контролировать через какое-то время на случай рецидивов обязательно.