Все небеса Земли

Глава 2. Принял решение – выполняй!

Как настоящий русский, Мигель пил водку. Но не любил её. Ко всему прочему он рано усвоил, что пить водку без закуски – дурной тон. Настоящий же испанец, коим Мигель себя также считал, не может себе позволить дурной тон. Разве что в исключительном случае и когда никто не видит. Но пить в одиночку и запершись – это вообще никуда не годится. Хоть для русского, хоть для испанца. Поэтому, выйдя из кабинета отца, Мигель прямиком направился в «Розенкранц и Гильденстерн», где для начала залпом проглотил сто граммов местного, трёхлетней выдержки, коньяка. К слову, весьма неплохого. В отличие от вина, коньяк на Марсе получался лучше лунного. Необъяснимый парадокс.

Запил кофе и заказал ещё сто пятьдесят.

Раны на щеке и плече он уже практически затянул и мог себе позволить спиртное (алкогольное опьянение не способствовало эффективной регенерации). Солнце давно убежало за горизонт, марсианский сол закончился, в этой части планеты наступила ночь. Сидя в баре, Мигель этого не видел, но знал.

Он родился на Марсе, здесь, в Новом Граде, и наблюдал марсианские закаты и рассветы тысячу раз. Мигель читал в книгах о долгих вечерних и утренних сумерках на Земле и смотрел видео, но на Марсе всё было не так. День и ночь на Красной планете наступали быстро, почти без утренне-вечернего перехода. Маленькое яркое солнце выкатывалось из-за голых красноватых холмов, и приходил день. Или, наоборот, пряталось за ними, и мириадами звёзд вспыхивала марсианская ночь. Если, конечно, не было сильной пылевой бури, при которой разглядеть звёзды не представлялось возможным.

Сегодня бури не было. Впрочем, и звёзд тоже. Бар «Розенкранц и Гильденстерн», как настоящее прибежище богемы, располагался в полуподвале, где всегда хватало электрического света, чтобы разглядеть меню, бокал с коньяком или прекрасные глаза спутницы.

Прекрасные глаза, да.

Мигель вспомнил тёмно-карие, притенённые длинными ресницами глаза Сандры, её мягкий, чуть хрипловатый голос (чистое контральто, кто бы что ни говорил, просто не огранённое как следует, но Сандра не певица – актриса, и задачи у голоса другие) и заказал ещё сто. И тарелку синтезированного сыра. Натуральный, из коровьего молока, был очень дорог. Да и не продавали его здесь.

В голове уже порядком шумело.

«Надо бы притормозить, – подумал Мигель. – Иначе напьюсь». «И что? – ответил сам себе. – Напьюсь, значит, напьюсь. Имею право, матрёшка в стакане, двадцать один мне уже исполнилось. Опять же, на свои пью, не отцовские. И вообще, какого чёрта, сколько можно? Профессия Сандры его, видите ли, не устраивает. И возраст! Да в свои двадцать восемь земных она любой девятнадцатилетней такую фору даст, что…»

– Опа! – радостно воскликнули рядом. – Миг Семнадцать! Как вовремя. Здорово, братское сердце!

Напротив за столик плюхнулся Конвей O’Доэрти – долговязый, как коломенская верста, рыжеволосый, веснушчатый и зеленоглазый ирландец с неподтверждёнными еврейскими корнями (Кон уверял, что его прапрапрабабушку звали Роза Шнеерсон, и была она родом из какого-то богом забытого южнорусского местечка, откуда и сбежала в конце двадцатого века сначала в Англию, а затем в Ирландию, где благополучно вышла замуж за прапрапрадедушку Кона, чьё имя семейное предание, увы, не сохранило, но фамилия его была, как вы все уже догадались, О’Доэрти). А также поэт, блюзовый музыкант и старый добрый товарищ Мигеля, с которым были распиты не одна пинта и литр.

Последнее время в силу разных причин они виделись не слишком часто. Из всех искусств Конвей на первое место ставил поэзию и музыку (блюз – в особенности), затем живопись и скульптуру, а театр считал низким видом, рассчитанным на удовлетворение непритязательных вкусов толпы. Поэтому увлечение Мигеля театром не одобрял. Хотя к Сандре относился со снисходительным одобрением.

«Ей блюз петь с таким голосом, – говорил он не раз Мигелю. – Цены бы не было. Сказка и восторг! Не понимает женщина своего счастья».

По обращению «Миг Семнадцать» Мигель понял, что поэт и блюзмен уже неслабо подшофе. Он часто называл так Мигеля после определённой дозы крепкого. Дело в том, что кроме блюза и поэзии Конвей страстно увлекался историей земной военной авиации, среди которой особенно выделял советско-русскую школу. А Мигель, коме того, что носил такое удобное имя, был наполовину русским и проходил обязательную для студента МИМО армейскую подготовку в военной летной школе. И вместе с институтским дипломом должен был получить погоны младшего лейтенанта и диплом военлёта 4-го класса. Понятно, что космического, поскольку военная авиация на Марсе отсутствовала. Хотя стандартный «бумеранг», или, как его ещё называли, Royal Hunter – «Королевский Охотник» – суборбитальный многоцелевой истребитель RH-42M, воевать на котором учился Мигель, был рассчитан также и на работу в атмосфере.

Конвей завидовал Мигелю по-хорошему. Сам он мечтал летать с детства, но подготовку прошёл обычную десантно-пехотную, поскольку с его ростом втиснуться в кабину «бумеранга» и даже худо-бедно летать ещё можно было, но вот эффективно воевать – уже нет.

– Привет, Кон, – кивнул Мигель. – Что будешь пить? Я сегодня гуляю. – Он обернулся и ухватил за локоть официанта-андроида, скользившего мимо:

– Ещё один коньяк, Фред. Сто грамм. Хотя нет, принеси-ка сразу триста. И ещё порцию сыра.

– Заказ принят, – бесстрастно ответил робот. – Одну минуту, господин.

Это была давно устаревшая модель, почти без мимики и голосовой модуляции. Говорили, что Фред обслуживает клиентов в баре «Розенкранц и Гильденстерн» уже полвека. С самого открытия. Мигель никогда не проверял, но верил, что так и есть. В конце концов, его личный робот-слуга Георг Пятый был старше Мигеля почти вдвое. Он достался ему от старшего брата, и Мигелю никогда в голову не приходило заменить его на современную модель.

Вспомнив Игоря, Мигель на секунду ощутил, как тёмное и горькое облако накрыло сердце. Как всегда, вот уже одиннадцать лет. Он любил брата и тяжело пережил его смерть.

«Сухов Игорь Александрович. Старший лейтенант, военлёт I класса. Родился 5 октября 2205 года. Погиб в неравном бою с инозвёздными захватчиками 15 сентября 2230 года над планетой Земля».

Это было высечено на обелиске Славы, который высился на центральной площади Нового Града и других столиц Колониального Союза планет Солнечной системы. Всего двенадцать тысяч четыреста пятьдесят восемь имён и фамилий – все, кто погиб, защищая Солнечную систему от Вторжения 2228 года.

И в самом низу обелиска – «Вечная слава героям!».

Да, одиннадцать лет… Чтобы смыть горечь с сердца, Мигель плеснул себе из графина коньяка.

– Что празднуем? – длинная рука Кона ухватила рюмку (Мигель специально попросил рюмку, а не бокал) и опрокинула содержимое в рот. После чего щёлкнула пальцами, на мгновение зависла над тарелкой и отправила вслед полупрозрачный ломтик сыра.

– Эй, – сказал Мигель. – А совесть?

– Когда ирландцу хочется выпить, он меняет совесть на виски, – изрёк О’Доэрти. – В данном случае коньяк. Чего ты? Сейчас Фред ещё притащит.

– А, ерунда, не обращай внимания. – Мигель снова налил в ту же рюмку и выпил.

– Нет, – внимательно присмотревшись к товарищу, заметил Конвей. – На праздник это не похоже. Что случилось, неужто за этого козла Домбровского переживаешь? Ха! Да он давно нарывался, гад. Знаешь, что у нас говорили? – он облокотился на столик и наклонился к Мигелю. – Жаль, говорили, что Миг Семнадцать вне игры, некому с пана гонор сбить. И тут – на тебе, такая приятная новость! – он засмеялся. – Вот. А ты грустишь. Радоваться надо!

Вернулся Фред с подносом, ловко поставил на стол новый графинчик с коньяком, ещё одну тарелку с сыром и рюмку.

– Господа желают что-нибудь ещё? – осведомился, как обычно.

– Пока нет, спасибо и свободен, – Мигель разлил коньяк по рюмкам. – Ты прав, Кон, будем радоваться. Будем, матрёшка в стакане, радоваться, и гори оно всё огнём!

Поздним вечером, почти ночью, из бара «Розенкранц и Гильденстерн» вышли двое товарищей, которые ощущали себя в эту минуту лучшими друзьями. Оба держались подчёркнуто прямо, были абсолютно уверены в собственной трезвости и несомненной способности адекватно оценить любую обстановку. Просто им хотелось приключений. И ещё выпить. Со вторым проблем не было – в закрывающемся на ночь баре они прихватили с собой бутылку виски ёмкостью ноль целых и семь десятых литра (коньяк закончился за полчаса до закрытия бара, на что вышибала Игнат безучастно заметил, что последний раз сталкивался с подобным два года назад, когда в баре отмечали выход книги «Тень Солнца» известного писателя Сергея Авгученко. Но тогда гуляли до трёх ночи, а сейчас и двенадцати нет).

А вот насчёт первого возникли разногласия.

– К девчонкам, – убеждал лучшего друга поэт и блюзмен О’Доэрти. – Я знаю одно место, где их есть. И гитара!

– Мне нельзя к девчонкам, – упёрся Мигель. – У меня Сандра. Забыл? Я только сегодня дрался из-за неё на дуэли. Мужчина должен хранить верность даме своего сердца!

– Эй! Кто тебя заставляет нарушать? Храни на здоровье свою верность. Так посидим. Ну, в смысле, ты так посидишь, – Конвей засмеялся.

– Ага. Это всё равно что прийти в «Розенкранц и Гильденстерн» и пить весь вечер томатный сок.

– Да, – сказал блюзмен. По его лицу было заметно, что он очень хорошо представил себе эту картину. – Извини.

– У меня другое предложение, – сказал Мигель.

– Какое? – с готовностью откликнулся поэт. – Согласен на любое, но с одним условием. Должны быть девчонки. Что за вечер без девчонок? Никаких перспектив, одно жёсткое похмелье.

В тот момент, когда Мигель говорил о другом предложении, оно лишь формировалось в его затуманенном коньячными парами мозгу. И окончательно обрело ясность за те несколько секунд, в течение которых О’Доэрти разглагольствовал о девчонках.

Точно, как он сразу не сообразил! Нужно лететь к Сандре. Прямо сейчас. Он тут слово нарушил, на дуэли из-за неё дерётся, с отцом ссорится чуть не до полного разрыва отношений, коньяк хлещет. А всего-то и нужно – прилететь и сделать предложение руки и сердца. Вот так взять и свалиться на голову. С ходу, пока не опомнилась. Красиво и открыто, без предупреждения. По-нашему, по-испански. И по-русски заодно. Сюрприз, матрёшка в стакане!

– Смело, – оказалось, что свои мысли Мигель высказал вслух, и теперь Кон радостно подхватил тему. – Давай! Только последний рейс на Луну был два часа назад. Теперь только утром. – Он полез в карман за коммуникатором, включил, сверился. – О, точно. В девять пятнадцать утра. Где мы, а где утро? Опять же, вынужден признаться, братское сердце, что с лавэ у меня туго. На выпивку ещё туда-сюда, а вот на билет до Луны… – Поэт сокрушённо покачал головой. – Не потяну. Даже ради всех девчонок театра «Гаудеамус». При всём моём неуважении к театру как таковому, вынужден признать, что есть там несколько по-настоящему классных, просто шик, я, конечно, не твою Сандру имею в виду, то есть я хочу сказать, что она офигительно классная, но не в моём вкусе, прости…

Конвей бы ещё долго распространялся на тему своего отношения к театру и девчонкам, но Мигель его решительно перебил.

– Всё фигня. Забудь про утро и ловэ. Летим сейчас. Немедленно. Пока кураж не пропал.

– Как?

– За мной, – скомандовал Мигель и решительно устремился вперёд. Поэт и блюзмен, не раздумывая, последовал за другом.

За сто пятьдесят лет, что человечество прочно обосновалось на Марсе, Луне, Ганимеде и Рее (научно-исследовательские станции и добывающие фабрики на Титане, Япете и в поясе астероидов не в счёт, поскольку не имели отдельного юридического статуса и принадлежали всему КСПСС – Колониальному Союзу планет Солнечной Системы), оно провело большую работу по превращению своих новых родин в места, пригодные для жизни. Слава Создателю, воды в Солнечной системе оказалось не просто много, а гигантское количество. Пусть и в виде льда в основном, но зато во вполне доступных местах. А где вода – там и кислород с водородом. Первый – для всех окислительных процессов, без которых жизнь заканчивается, не начавшись, второй – почти идеальное топливо. Проблему с углеродом и углекислым газом, которого поначалу сильно не хватало, а также азотом и другими необходимыми элементами таблицы Менделеева, тоже постепенно решили.

Для начала на Марс сбросили несколько ледяных астероидов, отловленных специально с этой целью в поясе. Одновременно с этим открытым способом вскрыли в заранее намеченных местах на экваторе кору планеты и запустили реакцию по высвобождению миллионнотонных запасов углерода, лежащих глубоко под поверхностью.

И, наконец, при помощи мощных безъядерных термических зарядов и направленных энергетических лучей со спутников растопили полярные шапки.

В результате всех этих и других, не менее интересных мероприятий давление (и, соответственно, плотность) марсианской атмосферы начало повышаться и за первые сорок лет терраформирования достигло 75 миллиметров ртутного столба. То есть «всего» в десять раз ниже, чем на Земле. Но было-то в сто семьдесят раз!

Прошло ещё сто лет. Марсианская Республика не жалела усилий и средств. Лунная Федерация, Свободное Государство Ганнимед и Королевство Рея не отставали. Однако Марс по совокупности причин был наиболее удобным местом для превращения его во «вторую Землю», и ровно тридцать два года назад, осенью 2209 года, первые люди вышли на его поверхность из-под куполов Нового Града и Олимпии без планетарных скафандров.

Сейчас, в апреле 2241 года по календарю Северного полушария Земли, для выхода на поверхность граждане Марсианской Республики пользовались специальными утеплёнными комбинезонами и кислородными респираторами (среди некоторых экстремалов из числа молодёжи особым шиком считалось обходиться летом и днём вовсе без респираторов) и только зимой, в особо холодные ночи, облачались в лёгкие планетарные скафандры.

Эта ночь выдалась не слишком холодной – минус пятьдесят по Цельсию и без ветра, вполне приемлемо по здешним меркам.

– Что я точно знаю, – сообщил Мигелю поэт и блюзмен, натягивая вслед за ним комбинезон у Северного выхода, – там, снаружи, девчонок точно нет. Слухи о прекрасных аборигенках, страстно ожидающих усталых путешественников в пещерах Большого Сырта, сильно преувеличены. Ты в курсе?

– А то! – сказал Мигель и приложил открытую ладонь к дверному сканеру переходного тамбура. – Спокуха, Кон, поставим всё на кон!

– Всё не согласен. Половину. И вообще, поэт здесь я.

– Уговорил.

Они выбрались на мороз под ночное, сияющее разноцветной бессчётной россыпью звёзд небо Марса и направились к открытой стоянке общественных краулеров. Стоянка была расположена в полусотне метров от Северного выхода, и вела к ней нормальная пластмонолитовая дорога с тротуаром и электрическим освещением.

Мигель выбрал первый попавшийся краулер, забрался в кабину, подождал, когда рядом усядется Кон, пристегнулся и ткнул пальцем в кнопку зажигания. Сыто заурчал двигатель, мягким светом загорелась панель управления, в кабину пошло тепло из обогревателя.

– Ладно, – сказал Конвей. – Дай угадаю. Личный папин космокатер решил угнать?

– Ты знал! – ответил Мигель и тронул краулер с места.

До космодрома было ровно двадцать километров по хорошей дороге. Но Мигель старался не гнать, памятуя о том, сколько выпил.

Да, можно было перейти в форс-режим – скажем, на третий, самый высокий уровень – и сжечь весь алкоголь в организме меньше чем за десять минут. Протрезветь быстро и гарантированно. Нагрузка на печень резко возрастает, это понятно, но на то и форс-режим, чтобы нагрузки возрастали. Ничего, правильным образом тренированный и обученный человек ещё не с такими справляется и только крепчает. А он тренирован и обучен правильно – активация скрытых физических резервов и четвёртой сигнальной системы со всеми её теле- и эмпатос-возможностями входит в стандартную подготовку любого человека КСПСС моложе семидесяти лет. В той или иной степени, понятно – в зависимости от избранного рода деятельности. Да и среди девяностолетних граждан и подданных немало таких, кто владеет форс-режимом. Что делать, жизнь заставила. И хорошо сделала…

Можно. Хоть сейчас. Но в этом случае его, Мигеля, решимость лететь на Луну к любимой может испариться, как денежная заначка в баре «Розенкранц и Гильденстерн». А он этого не хотел. В конце концов алкоголь для того и существует, чтобы опьянять – иначе и пить не стоит.

Нет уж. Принял решение – выполняй. Пусть даже решение крепко отдаёт безумием.

Вернее – особенно если оно им отдаёт.

Краулер шёл по ночной и практически пустой трассе на разрешённой скорости восемьдесят километров в час. Дальний свет фар выхватывал на поворотах то изъеденные миллионами лет эрозии марсианские скалы, то немногочисленные рощицы первых, выросших под открытым небом по берегам искусственных озёр хвойных деревьев – генномодифицированных елей, кедров, сосен и пихт (эксперимент по высаживанию устойчивых к холоду и низкому давлению лиственных пород только-только начался), то пропадал в плоском и ровном пространстве бескрайней пустыни.

Наконец краулер вылетел на холм, с которого открылась панорама космопорта Гагарин – море красивых разноцветных огней под прозрачной трёхслойной «кожей» основного купола; сияющая ослепительным бирюзовым светом игла вышки дальней связи рядом; иссечённое посадочными прожекторами, фарами грузовых краулеров и мигающими сигнальными фонарями кораблей, уходящее к звёздному горизонту лётное поле с кипельно-белыми куполами радаров по бокам.

Тысячу раз Мигель это видел, но каждый раз дух захватывает. Красиво, чёрт возьми. Впечатляет. Космопорт Титов рядом с Олимпией – вторым по величине городом Марсианской Республики – тоже хорош. Да и лунный Алан Шепард весьма и весьма неплох. Но Гагарин всё равно круче.

– И даже не спорьте, – вслух произнёс Мигель и повёл краулер вниз.

– А? – спросил О’Дороти.

– Пора выпить, говорю.

– Вот! Наконец слышу правильные слова!

Однако на ходу пить не стали. Конвей скрутил пробку у бутылки, когда Мигель утвердил краулер на стоянке и выключил зажигание. Практически герметичная кабина краулера давала им минут десять-пятнадцать, прежде чем забортный мороз ощутимо начнёт пробираться внутрь машины.

– Ну, за успех нашего благородного предприятия! – провозгласил Конвей и немедленно выпил. После чего передал виски Мигелю и сочно откусил от яблока, чудесным образом возникшего в его руке.

– За что я тебя люблю, – сказал Мигель, – так это за предусмотрительность.

– Ага, – согласился поэт. – Я такой.

Он передал надкушенное яблоко товарищу, забрал у него бутылку и закрутил пробку.

– Хорошего понемножку, – сообщил. – Нам ещё лететь. О, смотри, кто идёт!

Мигель глянул.

От бокового входа в космопорт, которым обычно пользовались немногочисленные владельцы частных космолётов, отделилась тёмная фигура и теперь быстрым шагом направлялась к ним.

Ростом фигура была с высокого мужчину – метр восемьдесят пять примерно. Из одежды – только рабочий комбинезон без рукавов, но с множеством карманов – почти точная реплика комбинезонов из хлопковой ткани, бывших в моде в середине XX века на Североамериканском континенте планеты Земля. Абсолютно лысый череп переливчато сверкал в свете фонарей.

– И что он здесь делает, спрашивается? – осведомился Мигель вслух.

Фигура подошла вплотную к краулеру. Гладкое лицо с безупречно правильными чертами приблизилось к окну, костяшки пальцев вежливо постучали в армированное поляризованное стекло.

– Открывай, – сказал Конвей. – Не отстанет.

– Куда я денусь, – ответил Мигель. – Опять же, нам так и так выходить.

– Логично, – согласился блюзмен.

Приятели натянули респираторы и очки, укрыли головы тёплыми капюшонами, почти наглухо закрывающими голову, и выбрались наружу. Марсианский ночной мороз немедленно попытался проникнуть под капюшон и вцепиться в незащищённые участки кожи. Мигель махнул рукой в рукавице, и все трое поспешили ко входу в космопорт.

Внутри было тепло. Мигель и Конвей сбросили респираторы и капюшоны, по привычке растёрли кожу на лбу и щеках.

– Толку пить, если двадцать шагов на таком морозе – и уже трезвеешь? – пожаловался Конвей. – Хоть и респиратор, а ноздри всё равно слипаются.

Он потёр нос и оглушительно чихнул.

– Не болей, – сказал Мигель.

– Спасибо. – Ирландец воровато огляделся (в зале космопорта было абсолютно пусто), вытащил из-за пазухи бутылку виски, коротко хлебнул и спрятал бутылку обратно.

– Для профилактики, – пояснил.

– Георг, – обратился Мигель к молчаливой фигуре в комбинезоне. – Что ты здесь делаешь?

– Вас ищу, – ответил робот-андроид Георг Пятый, ибо это был он.

– Зачем?

– Мне велено вас найти и сопровождать.

– И всё?

– И всё.

– Узнаю отца и мать, – пробормотал Мигель. – Вернее, сначала мать, а потом уж и отца. У ребёнка моральная травма, не будем давить и усугублять. Но на всякий случай подстрахуемся. Так? – он посмотрел роботу в лицо.

– Не понимаю, о чём вы, – ответил тот бесстрастно. – Мне было велено вас найти и сопровождать. Я нашёл. Вы отменяете приказ о сопровождении?

– Будь у меня такие родители, – заметил Конвей с самым серьёзным видом, – я бы на стенку лез от счастья.

Мигель захохотал.

Поэт задумался.

– Погоди, что я сейчас сказал? – Он потёр лоб. – Долбаный коньяк. От слова долбить. И виски… Короче, я думаю, что грех отказываться от родительской заботы. Твой Георг нам не помешает. Ты ведь нам не помешаешь, Георг? – обратился он к роботу.

– Я могу помешать человеку лишь в том случае, если увижу и пойму, что он хочет нанести себе физический вред, – ответил тот. – Вам это прекрасно известно.

– Не отменяю, – сказал Мигель. – Сопровождай, чёрт с тобой.

– Поминать чёрта вредно для души, – сообщил робот. – Меня так учили. Обязан предупредить.

Конвей захохотал.

– О господи, – сказал Мигель. – Пошли уже.

И направился в зону внутренней стоянки, где располагались космодромные электрокары. Поэт и робот последовали за ним.