Всё о приключениях Электроника

Первое апреля Обыкновенные гении

Дом проснулся на рассвете. В легком утреннем тумане он было похож на спящее чудовище. Высоко над землей засветилось розовое окно и погасло — словно моргнул осторожный глаз, наблюдая, какое выдалось весеннее утро. Приятный легкий морозец, серебристый иней на деревьях, неожиданно мягкий воздух.

Молнии огней пробежали внутри дома. Огни все множились, образуя причудливые узоры, и вот уже весь дом опоясался цепью электрических сигналов. Дом ожил, глубоко вздохнул, загудел лифтами — еле слышно, про себя, чтобы не заглушить первую капель с крыши. Весна!..

Открылось окно в вышине, и чей-то звонкий голос прервал спокойствие утра:

— Э-эй!.. Слушайте все!.. Я — гений!

Улица насторожилась от такого нескромного признания. Пропала капель.

А голос упрямо повторял:

— Гений! Гений!

Пискливо отозвалось еще одно окно:

— Гений — это я!.. Ура! Я открыл вечную истину…

Громыхнула балконная дверь, и мальчишеский басок прогудел:

— Че-пу-ха! Я самый сильный в мире…

Кем был этот самый сильный в мире, помешал дослушать ветер. Он налетел неожиданно, прозвенел сосульками, смешал и унес с собой слова. Легкий солнечный свет позолотил стены, туман рассеялся. Дом неторопливо гасил ненужные огни и выглядел обычным домом, построенным по всем правилам теоремы Пифагора.

Вышла из подъезда школьница с тяжелым портфелем и, оглядев пустынную улицу, скорчила дому рожицу:

— Первое апреля — никому не верю! — И убежала, хрустя льдышками.

Учитель математики Таратар отлично знал, какой сегодня день. По дороге в школу он вспомнил эпизод из своей школьной жизни. Полвека назад Семен Таратар написал на доске очень длинное уравнение. Когда учитель, решая уравнение, начертил график, класс засмеялся: на доске четко обозначилась фигура крокодила. Учитель, которого ребята называли Крокодилом Крокодиловичем, внимательно посмотрел на юного математика и сказал: «Я не обижаюсь. Это остроумное уравнение достойно пятерки с плюсом». Автор «уравнения Крокодила» чувствовал себя неловко…

Теперь он сам Таратар Таратарыч — так зовут его между собой ребята. Куча хитроумных уравнений потребуется, чтоб обрисовать его грузноватую фигуру, набитый книгами потрепанный портфель, очки от близорукости. Каждый год Таратар к первому апреля дает свободные задания каждому классу: доказывайте что хотите… А своему любимому восьмому «Б» сказал: «Попробуйте решить известные, но не решенные до сих пор задачи…» Он знает: тут же, на переменке, его математики начнут атаковать Великую теорему Ферма, не доказанную уже более трехсот лет. Теорему они, конечно, не решат, но зато по-новому увидят многие истины…

«Я покажу вам Таратара Таратарыча! — думал с улыбкой учитель, припоминая лица своих учеников. — Вот поставлю всем пятерки с плюсом, а потом объявлю, что это была шутка…»

Он вошел в класс и сразу почувствовал: что-то случилось. Ученики, как всегда, встали, приветствуя учителя, он привычным жестом разрешил им сесть. Но воздух в комнате был словно наэлектризован.

— Нет Виктора Смирнова, — заметил вслух Таратар, мельком взглянув на ряды.

— Он опаздывает, — сказал кто-то с саркастическим смешком.

Учитель начал урок, не обратив внимания на таинственный намек про Смирнова.

— Более трехсот лет назад французские математики Паскаль и Ферма забавы ради решили проанализировать игру в кости и открыли ряд правил. — Таратар усмехнулся, представив события, о которых рассказывал. — Как вы знаете, эти правила развились в сложные игровые схемы, которые применяются и в наши дни… Я не интересуюсь, какими методами пользовались вы, готовя сегодняшнее задание, но сейчас мы рассмотрим результаты… Итак, кто самый смелый?

— Я! — прозвучал уверенный басок.

Макар Гусев с трудом вылез из-за парты. Парта была тесновата для атлетически сложенного спортсмена. Он держал свернутую в трубку тетрадь.

— Как называется твоя работа, Гусев?

— «О стереометрии бочек, имеющих наивыгоднейшую форму», — отвечал Макар.

— Вот это да! — восхищенно выдохнул кто-то. — На собственном опыте?

— На опыте Иоганна Кеплера, — парировал Гусев.

Учитель уловил в голосе Макара боевой азарт и пригласил его к доске.

— Кажется, именно так называлась одна из работ Кеплера, в которой он предвосхитил многие результаты интегрального исчисления, — сказал Таратар.

Макар, рисовавший мелом винную бочку, обрадованно обернулся.

— Точно! Кеплер только что женился…

Макар расчленил бочку на части и писал формулы. Одобрительный гул за его спиной подтверждал, что всем нравится комментарий к старинной задаче.

— Из одиннадцати невест с большим трудом выбрал себе жену, — продолжал баском Макар. — Ну а отец жены говорит ему: «Ты хоть и придворный императорский математик, но покажи мне, какая польза от твоей учености». — «Пожалуйста, — отвечает Кеплер. — Я могу рассчитать, сколько чего в каждой твоей бочке, не заглядывая в нее»… Зря смеетесь. Все это мы с Сыроежкиным прочитали в биографии Кеплера.

— Подтверждаю, — сказал с места Сергей Сыроежкин, — что Макар собственноручно принес бочку на сто литров и разложил ее двумя способами.

— Я, конечно, не собираюсь жениться, но знаю точно, что методом Кеплера доказывать труднее, — сознался Макар под всеобщий смех. — То ли дело интегралами!

И он показал на доску, где внезапно для всех простая бочка воскресила историю четырехвековой давности.

Таратар смотрел на бочку и на Макара, не скрывая радости.

— Блестящее подтверждение ряда побед математики, — объявил он. — Обратите внимание на главный вывод Гусева: целый научный трактат Кеплера, который был в свое время открытием, уложился в одну современную формулу. Молодец!

— Ну что вы, — отмахнулся покрасневший Макар. — У других получше.

— Неужели? — Таратар слегка удивился. — Кто ж эти другие?

На стол учителя посыпались тетради. Тетради с доказательствами и расчетами восьмого класса «Б». Здесь были доказательства многих замечательных неравенств, недоказуемых теорем о квадратуре круга и разделении угла на три равные части, расчеты движения материков, массы сверхзвезд, продолжительности жизни элементарных частиц, точной скорости света и многих других исторических и современных задач. Только математик способен понять, что пережил в эти короткие минуты учитель. Но Таратар, приняв на свой стол груду математических рукописей, не утратил привычного оптимизма. Ведь он сам вызвал этот взрыв неожиданной энергии. Учитель успел лишь отметить про себя, что среди всех работ нет ничего похожего на «уравнение Крокодила». Неужели такие шутки устарели?

Ребята сдали работы. Лишь перед Вовой Корольковым, соседом Сергея Сыроежкина, лежала толстая тетрадь в коричневом переплете.

«Неужели и это тоже мне?» — весело подумал Таратар и спросил Королькова:

— Ну а ты?

— Я не хотел бы… так сразу, — сказал побледневший Корольков.

— Почему?

— Это очень ценная работа.

«Недаром товарищи зовут его Профессором», — подумал Таратар и сказал:

— Назови тогда проблему, чтоб все оценили ее значение.

— Доказательство теоремы Ферма, — произнес едва слышно Профессор.

Таратару стало жалко способного ученика: до чего себя загнал, просто зачах за письменным столом. А все виноват он, учитель, со своими свободными заданиями. Им ведь только волю дай, этим самолюбивым юным «фермистам», — день и ночь будут атаковать неразрешимые задачи, пока не потеряют здоровье. Да ведь разве докажешь теорему Ферма!

— А ты делаешь зарядку по утрам? — спросил учитель Королькова.

Корольков взглянул на учителя с таким изумлением, словно тот обратился к нему по-марсиански.

— Это доказательство Великой теоремы Ферма, — упрямо повторил он.

Таратар взял тетрадь Профессора, быстро перелистал работу. В глазах зарябило от бесконечных фиолетовых формул, заполнивших тетрадь. Профессор писал мелкими, аккуратными, почти печатными буквами.

— Теорема Ферма доказана для шестисот частных случаев, — медленно произнес Таратар. — Математики всего мира отказались решать теорему. Неужели тебе удалось найти совсем новый пример?

— Здесь не пример. Здесь решение всей теоремы!

Профессор сел на свое место как победитель.

Таратар взвесил в руке пухлую тетрадь. «Мало было за триста лет доказательств недоказуемой теоремы! Вот еще одна донкихотская попытка, возможно даже и оригинальная…»

— Предварительно поздравляю. — Усы Таратара хитро шевельнулись. — Хотя Ферма и не оставил нам никаких доказательств, дома я проверю твою работу.

— Ферма не счел нужным писать решение, так как оно очень длинное, — напомнил Профессор.

— И ни один гений не нашел до сих пор ответа.

— Ну и что же? — Профессор пожал плечами. — Я и есть тот гений, который нашел ответ.

Таратар ждал взрыва смеха, но в классе почему-то было тихо. Он обвел взглядом класс. Все были слишком серьезные.

Таратар забеспокоился: что это с ними?..

— Возможно, что я соглашусь с тобой, когда проверю, — предположил Таратар.

— Разумеется, — спокойно ответил Профессор.

Только теперь он начал постепенно розоветь: сначала запылало одно ухо, потом другое. Как видно, совесть спускала математика с недоступных научных вершин на обычную классную парту, осторожно придерживая за уши.

— А что тут такого! — вмешался Макар Гусев. — Раз он доказал…

И снова никто не засмеялся.

— Верно, Таратар Таратарыч… простите, Семен Николаевич! — подхватил Сыроежкин, вскочив с места. — Если хотите знать, не один Профессор так думает! Не удивляйтесь, пожалуйста, но здесь все гении!.. Обыкновенные гении… Вот смотрите.

И он вытащил из парты картонную коробку, на которой была изображена пара ботинок фабрики «Луч». Из коробки Сыроежкин достал маленький прибор. Лампочка от карманного фонаря, миниатюрная турбина, ручка. Конструктор пригласил учителя:

— Покрутите, пожалуйста.

Таратар осторожно раскрутил ручку. Лампочка загорелась.

— Настольная электростанция, — сказал с одобрением Таратар. — Изящно сделана. Но это уже сюрприз для учителя физики.

— Вечный двигатель! — провозгласил Сыроежкин.

— Позвольте, — пробормотал, нахмурившись, Таратар, — вечных двигателей, как доказано наукой, не может быть.

— Пожалуйста — вот он! — Сыроежкин величественным жестом указал на изобретение.

— Просто здесь механическая энергия переходит в электрическую… — сказал учитель.

— Правильно! — согласился счастливый изобретатель. — Очень даже просто: одна энергия переходит в другую. Вы только повертели ручку, а лампочка будет гореть день, два…

Таратар посмотрел на прибор. Лампочка действительно горела — всего лишь от легкого поворота ручки. Такого «двигателя» Таратар никогда раньше не видел.

— Ты утверждаешь, что в твоем приборе нет никакого источника тока, — произнес учитель. — Значит, ты тоже гений?

— Конечно!

Таратар прошелся по классу, близоруко щуря глаза. «Что здесь происходит? Может быть, это заговор?.. Или мне все снится?..» Он внимательно осмотрел ряды и на мгновение задержал взгляд на серьезном лице. Электроник всегда говорит правду, он не позволит молоть чепуху…

— Как нелегко быть учителем гениев, — произнес тихо Таратар. — Здесь упоминали Кеплера. Учителем великого Кеплера был знаменитый астроном Тихо Браге, изучавший планету Марс… Пьер Ферма… Пожалуй, его учителями можно назвать всех древнегреческих математиков… А у вас — Таратар.

Кажется, ему удалось установить привычное настроение в классе. Гении улыбались.

— Как ты думаешь, Электроник, твой друг Сыроежкин действительно изобрел вечный двигатель?

Все уставились на Электроника. Он спокойно ответил:

— Название не совсем точное. Но этот двигатель практически без трений… — И Электроник стал перечислять формулы нового изобретения.

— Проще говоря, вечный двигатель, — прервал друга Сыроежкин и указал на светящуюся лампочку.

— Ура Сыроежкину! — крикнул Макар Гусев. — Гений номер два.

В дверь постучали. Распахнулись обе створки, и вошел опоздавший Смирнов. Вошел он очень странно, боком, прижимая к животу большой алюминиевый бак. Ребята с первой парты бросились ему на помощь. Витька Смирнов крепче прижал бак, прохрипел:

— Погодите, ребята… Я сам… Ценное изобретение!

— Смирнов, что это за бак? — осведомился Таратар.

— Это не бак. — Виктор Смирнов осторожно водрузил свою ношу на стол, вытер пот со лба, простодушно улыбнулся. — Извините, Семен Николаевич… Пришлось дождаться, пока все уйдут из дома. Это кастрюля. Мама в ней варенье варит. Ну а пока кастрюля свободна, я ее занял под опыт.

— Какую же проблему можно сварить в такой кастрюле? — пошутил Таратар.

— Вот. Смотрите!

Смирнов поднял крышку, и все вскочили с места, окружили учительский стол.

В кастрюле лежала корова величиной с кошку. Настоящая маленькая корова с рогами и хвостом.

— Я не знал, что ты увлекаешься игрушками, — сказал учитель.

— Какая там игрушка! — обиделся Смирнов, даже надулся. — Это настоящая корова. То есть, конечно, искусственная.

Корова повернула голову и посмотрела на ребят.

— Ой, — испуганно сказала Таня Сорокина, — она жует!

Корова едва заметно двигала челюстями. Она лениво что-то жевала, как жуют все в мире коровы.

— Руками ее не трогайте, — предупредил изобретатель. — Опыт не окончен.

Посыпались вопросы:

— Сколько ей месяцев?

— Сколько она весит?

— Почему такая маленькая?

— Что ест?

— Откуда она взялась?

Смирнов выслушал вопросы.

— В общем, так. Отвечаю сразу всем, — сказал он. — Разрешите, Семен Николаевич?.. Вы видите искусственное животное. Модель типа коровы. Выведена мной в этой самой кастрюле. Как выведена — вопрос особый… Возраст больше трех недель. Питается исключительно кукурузными хлопьями… Вот, пожалуй, все. Это и есть мое домашнее задание, Семен Николаевич.

Таратар растерянно смотрел на кастрюлю.

— Смирнов, я не давал задания выводить животных… Я не биолог.

— Ну конечно, Семен Николаевич, — успокоил Виктор. — Корову я вывел просто так, для себя. А вам принес математический дневник.

Он достал из-под ремня смятую тетрадь, протянул классному руководителю.

— Гений номер три, — деловито отметил Гусев.

— Что ты всех нумеруешь? — поморщился Сыроежкин. — Сам-то ты какой?

— Сам я такое изобретение задумал, что вы все ахнете, — пообещал Макар.

Смирнов закрыл кастрюлю крышкой, деловито взялся за ручки.

— Отнесу домой. Пока мать не вернулась. В целях конспирации, — пояснил он, — опыт проводится под кроватью.

— Да-да, — кивнул Таратар. — Ребята, помогите, пожалуйста.

Восьмиклассники окружили кастрюлю, увели изобретателя.

Учитель складывал тетради в шкаф, перечитывая названия: «О стереометрии бочек», «О движении материков», «Теорема Ферма». Он был в прекрасном расположении духа, очень доволен результатами. Сколько работы задал ему любимый класс! Придется потратить все свободные часы на проверку тетрадей восьмиклассников…

Как они себя называют?

«Обыкновенные гении»…

Смелость и даже некоторая дерзость в творчестве приемлемы, а вот скромности этим гениям явно не хватает…

На столе, вопреки, кажется, всем законам науки, горела лампочка.

Таратар сделал несколько витков вокруг стола.

В чем тут дело?

Что за двигатель придумал Сыроежкин? Обращаться к другим учителям Таратару не хотелось.

И так в школе ходят легенды о его классе, об Электронике, Рэсси. Не хватает еще истории о вечном двигателе.

И все же консультация была необходима.

Таратар уложил двигатель в коробку, спрятал в портфель.

— Обыкновенные гении, — бормотал он, — вздумали подшутить над обыкновенным математиком. Но есть высшая инстанция — эксперимент. Так говорил мой учитель, а он, как я давно уже убедился, был мудрец.

Второе апреля Отныне и впредь…

Таратар пришел в Институт физики и сказал, что хочет показать прибор.

— Зайдите в двести девятую комнату, — посоветовала секретарша.

В комнате под этим номером молодой сотрудник стучал на машинке. Стол его был завален бумагами. Физик мельком взглянул на Таратара.

— У меня двигатель… — начал Таратар.

— Понятно, — сказал физик и указал пальцем на плакат.

Плакат был во всю стену, но Таратар сразу его не заметил. Плакат гласил: «Проекты вечных двигателей не рассматриваются».

— Вся штука в том, что он работает, — усмехнулся Таратар.

Он вынул из объемистого портфеля коробку, из коробки достал изобретение Сыроежкина. По непонятной причине лампочка все еще светилась.

Физик оторвался от клавиш, внимательно осмотрел изобретение.

— Понятно, — вежливо произнес он. — Школьный прибор. Вертишь за ручку — лампочка горит.

— Правильно, — обрадовался учитель. — Крутишь и горит. Но эта лампочка горит уже три часа.

Теперь усмехнулся сотрудник:

— Не может быть. Сейчас она погаснет. Подождем несколько секунд. Присядьте, пожалуйста.

Они присели возле стола. Физик кивком указал на бумаги.

— Проекты вечных двигателей. Бездарная трата свободного времени. Но на каждое письмо надо ответить.

— Сочувствую, — пожалел физика Таратар.

— Ничего, у других бывает и похуже, — неопределенно ответил физик. — Посылки нам, правда, не присылают… Но ваш случай наилегчайший.

Собеседники говорили еще несколько минут о значении открытия электричества, об Эдисоне, о том, что недавно на Марсе зажгли лазером маяк… Научный сотрудник явно нервничал, поглядывая то на часы, то на лампу. Лампочка светилась.

— Простите, в этой вашей штуке нет другого источника электротока? — поинтересовался научный сотрудник.

— Как видите, отсутствует.

— Непонятно… Подождите, пожалуйста. Я скоро вернусь.

Он бережно уложил двигатель, ушел с коробкой.

Таратар читал развешанные на стенах фотокопии документов. Это были постановления академий наук разных стран о тех задачах, которые не рассматриваются учеными. Самый первый документ, датированный 1775 годом, был принят Парижской академией: «Отныне и впредь не рассматривать представленных разрешений задач удвоения куба, трисекции угла, квадратуры круга, а также машин, долженствующих осуществить вечное движение…»

Прошли столетия, а сотрудник все еще отвечает на письма неуемных изобретателей…

Вернувшись, физик протянул коробку Таратару:

— Простите, как ваше имя и отчество?

— Семен Николаевич.

— Семен Николаевич, кто вы по профессии?

— Я учитель математики.

— Замечательно! — сказал физик. — Вами очень интересуются двое моих коллег. Они тоже математики. Я вас провожу, если не возражаете… Что касается прибора… Это вы сконструировали?..

— Мой ученик… Сыроежкин.

— Способный парень, — похвалил физик. — Устройство прибора известно давно. Но он действует как-то по-новому. Весь секрет, нам кажется, заключен в движущихся частях…

— Так я и предполагал.

— Мы не можем определить, из какого металла они сделаны. Советуем вам показать его в Институте твердых сплавов.

— Я знаю, что в двигателе практически ничтожное трение, — с достоинством ответил Таратар. — Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос: этот двигатель можно назвать вечным?

Физик весело взглянул на учителя:

— Из всех проектов, которые я просмотрел, — наиболее оригинальное устройство.

— Спасибо. Именно это я и хотел знать, — поблагодарил Таратар.

Физик привел Таратара в комнату, в которой работали два научных сотрудника. Здесь бумаг было значительно больше: пухлые пачки разложены на столах, стульях, стеллажах. Возле стены набитые письмами мешки.

Математики обрадовались, узнав, что их гость учитель, усадили Таратара.

— Видите ли, Семен Николаевич, — сказал один из математиков, — мы находимся в очень тяжелом положении. Дело в том, что в настоящий момент мы фермисты.

— Фермисты? — спросил Таратар.

— Случилось так, — пояснил его коллега, — что математический журнал для школьников «Пи» и еще ряд изданий напечатали статьи о теореме Ферма. И вот… — Математик красноречиво указал на мешки. — Если бы вы, уважаемый Семен Николаевич, согласились с вашими математиками помочь нам ответить на эти письма…

— У меня восьмиклассники, — сказал Таратар.

— Восьмиклассники способны футболом пожертвовать ради теоремы Ферма!..

— Сейчас в школе четвертая четверть, — хмурясь, сказал учитель, — самая ответственная… Но я поговорю о вашем предложении с классом.

— Отныне и впредь!.. — сказал Таратар классу и процитировал, какие задачи не рассматривают уже более двух веков академии наук всех стран. — А вы заставляете старого учителя бегать по институтским кабинетам с «вечным двигателем»!..

Он водрузил на шкаф прибор Сыроежкина. Лампочка горела.

— Кто хочет отвечать на письма фермистов? — продолжал Таратар.

Добровольцев не нашлось.

— Эх вы, гении, — сказал Таратар.

Гении смотрели на учителя с любопытством. Они еще никогда не видели учителя таким возмущенным. Таратар ходил по классу крупными шагами, говорил очень громко, жестикулировал. Ни один гений не решался в эти минуты перечить ему.

— Решение академий — не просто каприз академиков, — гремел Таратар. — Неразрешимость проблем типа вечного двигателя доказана работами математиков девятнадцатого века Абеля и Галуа. И заметьте, как поступают настоящие математики: вместо решения одной маленькой задачи они создают целую теорию, которая содержит ответ на все задачи такого типа… Невозможно — и точка! Чем больше я думаю о груде рукописей, которые мне пришлось видеть, тем яснее понимаю, что их авторов привлекла жажда легкого успеха в математике, а не сама математика. Математика — это упорство, самоотречение, нескончаемый труд.

После этих слов Профессор заерзал на парте и покраснел. А Электроник неожиданно для всех продекламировал:

— Великолепно! — подхватил Таратар. — Великолепно сказано о мнимых числах. «Нет себя» — то есть минус единица. Квадратный корень из минус единицы. Что это значит для нематематика? Головоломка — и только. А математик Хлебников, автор этих строк, увидел в нем поэзию…

Таратар успокоился и перешел к уроку.

— Запишите задачу, — деловито произнес он. — «Сколько стоит один грамм света при стоимости электроэнергии в четыре копейки за киловатт-час и коэффициенте полезного действия электрического источника света десять процентов?»

— Десять миллионов рублей, — мгновенно ответил Электроник.

И гении подтвердили:

— Точно: десять миллионов.

— Разве вы решали эту задачу? — подозрительно спросил Таратар.

— Она слишком легкая, — сказал Макар Гусев.

— Ну если и для Гусева легкая, то какую же проблему вы хотите рассмотреть?

Восьмиклассники были единодушны:

— Про искусственное животное! Корову из кастрюли!.. Смирновское изобретение!

Витька Смирнов сиял как именинник.

— Хорошо, — согласился Таратар. — Скажи нам, Смирнов, что ты хотел решить своим опытом?

Смирнов неторопливо встал, ярко-синими глазами посмотрел на учителя.

— Вообще меня интересует проблема происхождения жизни на Земле, — медленно сказал Виктор.

Никто не улыбнулся. В тишине резко прозвучал вопрос Профессора:

— А почему, собственно, корова?

— Конечно, можно вывести кого угодно: обезьяну, курицу, рыбу… — подумав, согласился Виктор. — Если подойти количественно — разница как будто небольшая. Вот вам пример: у человека и у других живых организмов есть белки из ста четырех аминокислот. Они расположены в цепочки в определенном порядке. Если сравнить цепочки, то, упрощенно говоря, человека отличает от обезьяны только одна аминокислота, от курицы — четырнадцать, от рыбы — двадцать две. У меня получилась корова — значит, разница в двенадцать аминокислот. Конечно, все это очень схематично…

Ребята зашумели:

— Здорово!.. Наш Витька — академик! Как ты только сосчитал?..

— Я не считал, а почерпнул в источниках. Сам все разыскал. — Смирнов тяжело вздохнул. — Очень трудно работать без помощи специалистов.

— Интересно знать, — пропищала Кукушкина, — кто из нас с разницей в одну аминокислоту?..

— Между прочим, разница между человеком и дрожжами, — беззлобно отвечал Виктор, — всего сорок три аминокислоты.

— И что же? — встрепенулась Кукушкина.

— Это значит, что у нас общие предки.

Смех прозвучал как аплодисменты, одобряющие смелый вывод исследователя.

— Все это теория, — вздохнул Смирнов. — А на практике неизвестно еще, что будет дальше. Корова-то растет…

— Смирнов, скажи, пожалуйста, кем ты собираешься быть? — спросил учитель.

— Биологом, — сказал Виктор.

— А я думал, что все мои ученики станут математиками. — Таратар задумчиво смотрел в окно.

— Я врачом буду, — созналась Кукушкина.

— Я — астрофизиком, — сказал Сыроежкин.

— А я — испытателем! — Макар стукнул себя кулаком в тугую грудь.

— Следовательно, я ошибся, — сухо произнес Таратар.

И все почувствовали в его словах великую тоску. Никто не мог спокойно смотреть на грустного Таратара. Лучше бы Таратар гневался!

— Почему же ошиблись, Семен Николаевич! — звонко сказал Сергей Сыроежкин. — Вы сами говорили, что математика — язык всех наук. Мы не отказываемся от математики. Мы только выбираем себе специальность.

— Древние говорили: числа правят миром. И всегда находились люди, которые свято верили в это…

Учитель начал говорить тихо, но с каждым словом голос его креп, и все успокоились. Таратар защищал дело своей жизни, приводил примеры беззаветного служения математике. Этой науке посвятили свою жизнь многие выдающиеся ученые.

Лобачевский всю жизнь размышлял о природе геометрии и пришел к гениальному открытию, которое перевернуло представления его современников об устройстве Вселенной. Теоретик Гедель безуспешно пытался обобщить всю математику, но зато он вывел систему логически неразрешимых теорем. Физик Дирак открыл новую элементарную частицу — позитрон — на кончике пера в бессмысленном и лишнем на первый взгляд корне своих математических уравнений.

— Когда Дирак рассказывал об этом студентам на лекции, он весь светился и называл математику прекрасной, — с воодушевлением продолжал Таратар. — А вы говорите — «испытателем»… Испытателем чего? Да, я именно тебя спрашиваю, Гусев, потому что вижу какой-то шлем на твоей голове…

На Макаре был шлем мотоциклиста.

Он встал из-за парты, вытянулся во весь рост — статный, красивый, настоящий мотогонщик в шлеме и спортивном костюме.

— Извините, Семен Николаевич. У меня изобретение. Правда, не мое, а Майки Светловой из школы химиков. Она ненавидит химию, она — гений физики. Сейчас вы увидите.

И Макар ловко вытащил из парты сверкающий квадрат.

Сначала все подумали, что это металлический лист — очень здорово отражал он свет. Потом увидели, что лист послушно гнется в руках Макара и даже скатывается в трубочку.

— Антигравитационный коврик, — объяснил Макар, демонстрируя изобретение. И точно: лист, как и всякий коврик, состоял из переплетенных полосок. — Название, я считаю, чисто женское, но не я автор. Майка называет его «а-коврик». Пускай так!.. А раз есть а-коврик…

С этими словами Гусев схватился за а-коврик и моментально взлетел к потолку. Все в классе слышали, как его шлем с гулом хлопнулся о бетонное перекрытие. Но Макар — ни крика, ни стона. Висит себе, держась за коврик, спрашивает сверху: «Ну как?» Хитрый испытатель: надел прочный мотоциклетный шлем!

— Гусев, спускайся! — громко произнес учитель.

— Я сейчас… Никак не найду контакты. — Теперь Гусев держался за а-коврик одной рукой, а другой водил по потолку. — Ой, держите меня! — закричал во весь голос испытатель.

…Гусев лежал на полу. На его мощной груди покоился коврик, сплетенный из металлических пластин.

Таратар опередил всех. Он помог Макару встать, поднял с пола коврик, спрятал в свой портфель.

— Так будет лучше, безопаснее, — пояснил он Гусеву.

Макар, растирая ушибленную спину, проворчал:

— Не перепутайте контакты, Семен Николаевич. Я еще не освоился с этим изобретением.

— Ничего, разберемся, — отвечал Таратар. — Вместе с учителем физики. Ноги-то целы?

— Целы… Будьте осторожны, Семен Николаевич. В ваши годы нельзя падать с потолка.

— Отныне и впредь! — рявкнул Таратар, повернувшись к классу. — Никаких больше опытов, изобретений и прочего!.. Отныне и впредь, — грозно повторил он, — никакого новаторства без моего разрешения!

Таратар и впрямь был рассержен. Не хватало еще, чтоб его ученики падали с потолка! А если бы Гусев сломал ногу? Как бы учитель объяснил его родителям, что это случилось именно на уроке математики? Да и зачем вообще такие переживания!.. Хватит рискованных изобретений! Он, учитель, разберется во всем сам.

Опасный коврик Таратар унес с собой. Никто не заметил в суматохе, как один из учеников подошел к шкафу, где хранились рукописи, и взял толстую тетрадь в коричневом переплете. «Теорема Ферма» вновь была у Профессора.

Двигатель Сыроежкина остался на верхотуре шкафа. О нем вскоре все забыли, в том числе и Сергей. Лампочка несколько дней светилась, потом перегорела. Но двигатель работал…

Третье апреля Космический корабль «Земля»

— Вот и дождались! — сердито сказал Сергей Сыроежкин. — «Отныне никаких опытов»! Так я и знал: Таратар не принимает наши изобретения всерьез. Тоже мне гении из восьмого «Б»! А я думал, что он лучший в школе учитель.

— Таратар должен понять, — спокойно произнес Электроник, — что гении — те же самые люди, только они перерабатывают значительно больше информации. Почему машина работает в полную силу, а человек вполсилы? Это несправедливо.

— Работа над проектом «Космический корабль „Земля“» идет полным ходом, — продолжал Сыроежкин. — Проверим?

— Проверим, — сказал Электроник и включил свой радиотелефон на громкость.

Раздался ни с чем не сравнимый сумбур звуков, состоявший из формул, вопросов, смешков, восклицаний, читаемых вслух научных текстов, игреков, иксов, интегралов, бесконечно длинных уравнений. Внутри Электроника словно работала радиостанция: десятка два голосов задавали своему верному другу вопросы, а он мгновенно отвечал, причем одновременно каждому и всем. Стоило любому ученику восьмого класса «Б» набрать на телефонном аппарате три единицы подряд, как он немедленно соединялся с лучшим в мире математиком, знатоком разных наук, хранителем информации, ходячей энциклопедией — словом, с самим Электроником.

Сыроежкин и Электроник сидели возле школы на скамейке, и мало кто из прохожих обратил внимание на двух мальчишек в расстегнутых пальто и сдвинутых набекрень шапках. Даже когда заработал радиотелефон, почти никто на них не посмотрел. Мало ли подростков крутят надоевший всем транзистор! Люди вслушивались в звуки капели, чириканье воробьев, хруст снега под ногами…

А восьмой «Б» в это время трудился.

Восьмиклассники требовали от Электроника ответа, какая сейчас погода на Марсе и Юпитере, какие существуют модели центральной нервной системы человека, каковы формулы полета ракеты, обыкновенной мухи и утки-кряквы, уравнения проверки сверхсилы, сверхловкости, сверхточности. У Электроника просили графики радиосигналов из других галактик, математические игры, теории зарождения жизни, просили дать ноты симфонической поэмы Скрябина «Прометей», состав ракетного топлива и красок Леонардо да Винчи. Электроника спрашивали, как лечить кошку от насморка, что говорили древние греки об атомах, кто из динамовских хоккеистов минуту назад забил гол спартаковцам и так далее. Обыкновенные гении из восьмого «Б» работали над своими открытиями и попутно интересовались происходившими в мире событиями, а Электроник им помогал в меру своих способностей.

Если сложить все открытия восьмого «Б», то получался как бы план будущего всей планеты, всего человечества. Он назывался так: проект «Космический корабль „Земля“».

Разумеется, человечество ничего не знало об этом плане. План — только предположение, которое надо доказать, а доказательство — основа всей науки. Вот почему, несмотря на удачу первых опытов, восьмой «Б» не торопился объявлять о своем проекте.

Один профессор Громов был посвящен в замысел проекта. Он разрешил Электронику пользоваться информацией Вычислительного центра. Без такой помощи вся затея была бы несерьезным занятием.

Сыроежкин попросил друга включить микрофон.

— Космический корабль «Земля», — сказал он негромко в микрофон, и все голоса, услышав эту фразу, остановились на полуслове, умолкли в ожидании.

Это была торжественная минута для Сыроежкина. Проект, который они задумали с Электроником, осуществлялся. Над ним работал весь класс, можно сказать — целый «научный коллектив».

И Сергей не мог отказать себе в удовольствии процитировать первую фразу из их коллективного проекта:

— «Мы живем в одном космическом корабле „Земля“ и думаем о его будущем. Каждый делает свое дело. Но всех нас волнует задача — будущее человечества…»

А дальше он говорил о том, какую кто решает сейчас задачу:

— Ты, Макар: как сделать человека сверхсилачом…

— Ясно! — отозвался Макар.

— Ты, Майка: как долететь до звезд…

— Не слишком ли громко сказано? — съязвила автор а-коврика.

— Ты, Виктор: как обеспечить пищей человека в пути…

— По-моему, примитивный выход, — парировал владелец искусственной коровы.

— Ты, Профессор: как развивать науку и искусство…

— Стараюсь, — сухо произнес Профессор. — Но кто это говорит?

— Говорит Сыроежкин! Моя работа — тайны звездной энергии. А сейчас мы с Электроником обсуждаем Таратара, его непонятный запрет: «Отныне и впредь»… Какие есть еще проблемы, трудности, препятствия?

Проблем было немало. Авторов проекта бомбардировали вопросами. В основном изобретатели жаловались на нехватку нужной информации, материалов, оборудования, а главное — времени: им было мало двадцати четырех часов! У некоторых восьмиклассников появились сложности в отношениях с родителями.

— Погодите вы про бабушек и дедушек, — перебил жалобщиков девчачий голос. — Разнылись! Ты мне вот что скажи, Электроник: не изобретаем ли мы велосипед?

— Велосипед мы не изобретаем, — ответил Электроник, — он давно изобретен.

— Ты не понял, я не про велосипед, — беззлобно объяснила Майка. — Таратар захватил мой а-коврик. А может, он выбросит его в мусоропровод? Поймите, ребята, я ничего не имею против Таратара, но не изобретем ли мы никому не нужные вещи? Ведь не мы одни работаем над проектом будущего.

— Верно, — подтвердил Сыроежкин. — Как это мы не подумали? А еще объявили себя гениями… Могут и засмеять!

В эту минуту Электроник представил расчеты каждого опыта, а потом и всего проекта «Космический корабль „Земля“».

И впервые в жизни пришел в великое смущение: он не ожидал, что его ждет непосильная работа…

Электроник принял решение посоветоваться с профессором Громовым.

Гель Иванович Громов сидел у пульта Большой электронной машины и специальным световым карандашом чертил на экране формулы и уравнения. Машина считала и почти мгновенно давала ответ, требуя новой работы. Карандаш уверенно писал новые знаки. Громов разрабатывал схемы будущих машин.

Приятно было иметь дело с таким умным партнером, считавшим в миллионы раз быстрее человека. Но ученых уже не удовлетворяли одни только скорости. Для обработки нарастающего потока информации нужны другие способности машины: например, способность мыслить подобно человеку, который не перебирает всей информации, а находит кратчайший путь для решения задачи. Но как мыслит сам человек, как работают сложные механизмы его мозга? Ученые не имели точного ответа на этот вопрос.

Громов чертил понятные машине символы и попутно рисовал на экране человечков. Очень разных человечков. Будущие машины Громов представлял в человеческом облике.

Он думал: «Мало сконструировать машину, ее надо обучить и воспитать. Тогда она будет понимать людей, работать с точным знанием цели…» Громов знал одного робота, преуспевшего в счете, но чересчур уверенного в своей исключительной непогрешимости; не проходило и дня, чтобы он не совершал какую-нибудь глупость, и все только потому, что был плохо обучен…

Профессор нарисовал какое-то лицо и подумал:

«Что-то очень знакомое… Где я его видел?»

Экран прореагировал немедленно. Вспыхнула надпись: «Это Электроник».

Громов усмехнулся: «Совершенно верно, это мой Электроник», — и увидел в дверях симпатичную физиономию ученика.

— Входи, — приветливо сказал профессор Электронику. — А мы тебя только что вспоминали. Как говорится, легок на помине.

Электроник улыбнулся:

— Не все удается легко. Приходится делать много расчетов. — Он взглянул на экран и сразу оценил формулы учителя. — Я вижу, вы тоже решаете трудные задачи.

— Стараюсь… — смущенно признался Громов. — Работа только начата, мы поговорим о ней позже… Как ваш проект «Космический корабль „Земля“»?

— Есть сложные вопросы, — ответил Электроник и стал рассказывать о том, как восьмой «Б» преодолевает трудности.

Громову нравилось ребячье название: «Космический корабль „Земля“». Пока Электроник рассказывал, он нарисовал на экране машины шар. Машина ответила знаком вопроса: она знала тысячи предметов и понятий круглой формы и уточняла для себя задание.

Громов написал на экране: «Земля».

Машина мгновенно дала картину Земли — такую, какая видна из космоса. Голубой шар с очертаниями материков, белыми шапками полюсов, дымкой облачности. Большой корабль мчит человечество со скоростью миллиард километров в год сквозь мрак вечной ночи.

— Интересно знать, каков экипаж корабля сейчас, сию минуту? Проверим, Электроник? — с любопытством проговорил Громов и начертил на стекле: «Население Земли».

Над земным шаром вспыхнуло девятизначное число. Последняя цифра мигнула и плавно начала наращивать число. Каждую секунду население планеты увеличивалось на два человека. В сутки рождалось почти двести тысяч новых землян.

— За столетие население утроится, — сосчитал Электроник. — Элементарная задача. Но некоторых пугают эти цифры.

— Если даже и утроится, не произойдет никакой катастрофы. Те, кто говорит о новом потопе или оледенении, смерти от удушья в результате развития промышленности, ошибаются, — сказал Громов. — Земля всегда была и будет домом человечества.

— Теоретически допустимое число жителей на каждый квадратный метр планеты, включая моря и океаны, сто двадцать человек, — продолжал Электроник. — Чтобы вместить их, весь земной шар должен стать сплошным городом высотой в две тысячи этажей. Это возможно через тысячу лет.

— Первый космический корабль человечества «Восток», — напомнил ученику профессор, — вмещал всего одного человека. Но именно Гагарин открыл путь к другим планетам и звездам, и человечество активно осваивает этот путь. Кто сказал тебе, что люди согласятся превратить свой дом, свою Землю в гигантский муравейник?

Казалось, Электроник смутился, будто подумал: имел ли он право вмешиваться в дела людей?.. Но в конце концов, он защищал проект восьмого класса «Б»!

— Я не знаю точно, что будет через тысячу лет, это расчеты одного западного ученого, — сказал он учителю. — А вот Майка Светлова сомневается: может быть, мы работаем напрасно и изобретаем велосипед?

— Велосипед? — Громов едва заметно усмехнулся. — Антигравитационное устройство, искусственное животное… — начал перечислять он, — нет, я что-то не знаю других таких решений. Хотя, конечно, работы над этими проблемами ведутся, но каждый исследователь думает по-своему.

— И мы по-своему представляем будущее Земли. Нам не нравятся некоторые предложения, — продолжал Электроник.

— Какие?

— Например, современный проект города Ойкуменополиса. Его предложил греческий ученый. Я лично считаю его ошибочным.

Громов попросил машину показать проект Ойкуменополиса.

Город-спрут из камня и бетона заполнил весь экран. Он протянул свои гигантские щупальца вдоль морей, океанов, рек, озер, обхватив их в каменные объятия. Все было точно рассчитано в этом городе. Главные богатства планеты — вода и воздух (5 квадрильонов тонн воздуха и 1,3 миллиарда кубометров воды, из которой только два процента пресной) — охраняются особенно тщательно. Ойкуменополис делил планету на отдельные изолированные кабины. Их было три: «пригородная зона», «сельскохозяйственная зона» и сам «город». Кабины полностью обособлены, в каждой свои порядки — только так, утверждал автор, наша планета сможет обеспечить нормальную жизнь.

Весь земной шар, сама жизнь в Ойкуменополисе были разрезаны на доли. Было что-то противоестественное в этом разделении Земли. Громов смотрел на экран, не скрывая удивления.

— Честно говоря, впервые вижу Ойкуменополис, — признался ученый. — Из каких соображений исходил его архитектор?

По требованию Громова экран сообщил, что при современных темпах развития многим западным странам хватит запасов железной руды, алюминия, меди, олова, цинка и других полезных ископаемых самое большее на два-три десятилетия.

Громов покачал головой, и Электроник догадался, что эти факты не только правильные, но и печальные.

— К сожалению, — медленно сказал Громов, — те, кто столетиями владел этими богатствами единолично, всегда черпали их без оглядки, не заботясь о будущем. А ведь известно, что ценности земной коры должны когда-то истощиться…

— Земная кора по своим пропорциям подобна яичной скорлупе, — подсказал Электроник.

— Сравнение правильное. Но Земля не просто куриное яйцо, Электроник! Наша Земля — самая удивительная планета во Вселенной, она имеет все условия для жизни. Надо к ней очень бережно относиться, умно вести хозяйство.

Профессор нажал кнопки машины, на экране проступила строка: «Ежегодно в мире умирает более 10 миллионов человек от голода…»

— Площадь земель, пригодных для посева, равна квадрату со стороной пять тысяч семьсот километров, — сказал Электроник. — Продуктов питания должно хватить всем.

Профессор внимательно посмотрел на ученика:

— Частному предпринимателю невыгодно вкладывать средства в бедные и пустынные земли, и потому засевается только половина полезного квадрата.

Город-спрут снова вырос на экране.

— Ойкуменополис, — иронично произнес Громов. — Нетрудно догадаться, для каких целей он придуман: кто-то будет занимать целые этажи, отдыхать в природной зоне, дышать свежим воздухом, а другие — работать у конвейера, убирать улицы, видеть солнце только в телевизоре…

И он стер с экрана чужой проект.

К счастью, человечество и не предполагало строить город-спрут.

Люди иначе переделывали свою планету.

Люди завоевали океан.

Громов и Электроник видели на экране подводные поселки, города, порты. В голубых просторах работали заводы и электростанции, механизмы добывали нефть, а люди управляли всеми машинами. В подводном мире трудился диспетчер Мирового океана Командор, который когда-то спас Рэсси от гибели.

Люди находили новые источники питания.

Вот слепящие, раскаленные пески Сахары. На ранее бесплодном песке — длинные ряды покрытых прозрачной пленкой теплиц. В теплице душно и жарко, но работник доволен плодами своего труда: он показывает рекордной величины огурцы и помидоры, оранжевые, алые, золотистые фрукты. Они растут без всякой почвы, можно сказать — из воздуха, который «приготовлен» таким образом, что дает растениям все соки земли…

А вот домохозяйка жарит на сковороде бифштекс, другая готовит цыпленка. Прославляют эти кадры не умелых поваров, а ученых, которые изобрели искусственный белок…

Люди экономили ценные металлы: старые механизмы не выбрасывали, а вновь привозили на заводы.

Кран берет стальными клешнями изношенные машины, детали, металлолом. Их прессуют в лепешки, загружают в особые печи. Печи выплавляют железо, хром, никель, медь — металлы, из которых когда-то были сделаны старые механизмы. Например, легковой автомобиль — это почти тонна стали, четверть тонны железа, тринадцать килограммов меди, двадцать пять — цинка, девять — свинца… Из сэкономленных материалов можно делать новые автомобили…

Люди лечили природу, с которой прежде обходились немилосердно, лечили так же заботливо, как лечат заболевшего человека.

Моря и океаны очищали от грязи. В большие озера вдували кислород, как вдувают его в аквариумы, чтобы там не иссякла жизнь. На голых местах сажали леса. В пустыне тысячи километров были покрыты прозрачной пленкой, сдерживающей пески; искусственные водоемы наполнялись водой. Вода и воздух — основные условия жизни на планете — вырабатывались человеком по строгим планам.

Обычные электростанции не могли уже обеспечить все потребности нужной энергией. В океанах плавали металлические острова — атомные электростанции. На Луне шло строительство гигантской станции, которая будет собирать энергию Солнца. И как обещали ученые, была близка к разгадке термоядерная реакция, которая даст самую дешевую электроэнергию.

Все эти сцены показывали, как шла Великая научно-техническая революция на планете Земля. Она началась в середине двадцатого века, развивалась очень бурно, а конца ее пока никто не предсказывал.

Громов вспомнил о проекте восьмого «Б». Один из авторов заботился о питании людей, выращивая искусственный белок. Второй — о самом выгодном космическом транспорте — гравитационном корабле. Третий — о звездных источниках энергии… Проект начинался как забавная игра. Но в любой детской игре заключен серьезный смысл. Так думал профессор Громов, наблюдая за своим учеником.

Электроник установил связь с Рэсси, подключился к большой машине.

Экран вспыхнул так ярко, что Громов на мгновение зажмурился. Вначале ему показалось, что океан Юпитера переливается всеми цветами радуги. Но пожалуй, это было неточно. Краски Юпитера не были похожи ни на семицветье небесной дуги, ни на отраженный алмазом солнечный свет, ни на свечение льда в глубинных пещерах Антарктиды, ни на восход Солнца в космосе — вообще ни на что знакомое людям. Океан играл разноцветными волнами; одновременно что-то рождалось, вспыхивало и умирало; океан, будто цветная музыка космоса, жил своей жизнью.

— Рэсси, — сказал Электроник, показывая на искры, и укрупнил изображение.

Рэсси! Кто бы смог узнать в этом ярком существе Редчайшую Электронную Собаку, изобретение Электроника — лохматого симпатичного терьера. Земной пес выглядел в океане далекой планеты как заморская диковина. Каждый волосок длинной шерсти стоял торчком и светился особенно. Даже глаза были разноцветными. Рэсси «завоевывал» Юпитер.

Когда несколько месяцев назад Громову позвонил диспетчер Космоса Астронавт и спросил его мнение, сможет ли Рэсси работать на Юпитере, профессор принял его слова за шутку. Но предложение было серьезное. На Юпитере обнаружили первое живое существо. Оно плавало с огромной скоростью в океане планеты и внешне напоминало земного кита. Космонавты назвали его китом Юпитера.

Астронавт ссылался на мнение своего друга — диспетчера глубин Командора: только одна искусственная система могла в очень необычных условиях изучать таинственного кита, не уступая ему в скорости и маневренности, собирая и посылая на Землю разнообразную информацию. Это — Редчайшая Электронная Собака, отличный пловец глубин Рэсси, с которым Командор был, как известно, хорошо знаком.

Громов попросил исходные данные о Юпитере и сел составлять новую программу для Рэсси. Всю жизнь Громов мечтал побывать на далекой планете и иметь преданного четвероногого друга. Как он обрадовался, когда Электроник предложил ему собрать электронного терьера!.. Никто, даже сам Электроник не подозревал, что Гель Иванович очень привязался к механическому Рэсси. И вот именно Рэсси предстояло разведывать пятую, самую большую планету Солнечной системы.

Один из космических кораблей захватил необычного пассажира, направлявшегося на Юпитер. Теперь в ночном небе Громов прежде всего отыскивал яркую звезду.

Рэсси можно было в любой момент увидеть и на экране: телекамеры, которыми он был снабжен, передавали изображение на Землю и электронные машины записывали на своих дисках всю информацию.

Рэсси пространствовал в цветных волнах океана, изучал краски, формы, строение вещества, законы незнакомой природы — все, что составляло скрытую суть этой планеты, механизмы ее жизнедеятельности. А рядом с Рэсси плыло, как тень, очень любопытное создание. Огромное, светящееся изнутри, мгновенно меняющее окраску вместе с переливом волн, будто гигантский хамелеон.

— Кит Юпитера, — сказал Электроник. — Рэсси пытается установить с ним контакт.

Рэсси выглядел рядом с китом очень маленьким, но плавали спутники дружно. Куда Рэсси — туда и кит. Куда кит — туда и Рэсси. Живой кит Юпитера и механический разведчик с Земли внимательно изучали друг друга.

Что происходило на далеком Юпитере, пока никто не знал. Имелась лишь информация без определенных выводов. И Рэсси, передавая на Землю свои наблюдения в виде цифр, заканчивал каждое сообщение заранее обусловленной фразой: «КИТ ЮПИТЕРА МОЛЧИТ». Это значило, что настоящий контакт между Рэсси и странным существом Юпитера пока не был налажен. Не найден общий язык.

Громов огляделся. Здесь, в машинном зале, все ясно: серый, спокойный тон стен, металлические футляры машин, чуткие зрачки приборов. За окном бушует весеннее солнце, шумят мальчишки…

А на Юпитере? Кто знает, какие там бури и штормы, какие опасности в океане Юпитера?.. Только Рэсси с его чуткими механизмами способен бороздить просторы чужого океана.

— Не жалко было отпускать Рэсси? — спросил Громов.

— Жалко? — Электроник улыбнулся. — Конечно жалко. И мне, и всем ребятам. Но открытия Рэсси очень важны для науки.

Сам Электроник, хозяин Рэсси, трудится в полную силу. Он знает, что время от времени появляются новые, более совершенные поколения электронных машин, и старается не отстать от них, выбирает труднейшие задачи. В этой работе схемы его перестраиваются, накапливают опыт, чтобы в следующий раз быстро найти правильное решение.

Громов подумал: как они быстро выросли — его электронные дети!.. Можно на мгновение забыть, кто из них на какой планете находится, кому предлагать формулы, а кому — электрический ток для подкрепления сил.

— Какие у тебя планы? — спросил профессор ученика.

Тот некоторое время оценивал вопрос.

— У меня нет никаких перспектив, — неожиданно сказал электронный мальчик.

Профессор был поражен. Вот тебе и оптимист!

— Как это понимать, Электроник?

— Я не могу решить некоторые проблемы.

— Например?

— Как стать чемпионом по шахматам, — объяснил Электроник. — Объем всей информации, содержащейся в любой шахматной партии, как известно, не может переработать ни живая, ни искусственная система. Я не вижу выхода.

Громов взглянул на Электроника с удивлением: неужели он сам пришел к такому важному выводу?

— Значит, появилась новая задача? — спросил он.

— Неразрешимая, — уточнил Электроник.

— Если бы она была неразрешимая, — прищурился Громов, — на этой планете не было бы ни одного чемпиона по шахматам. Ни одного полководца. Ни одного известного ученого… Как они действовали?

— Не знаю. Я анализировал ошибки великих людей и не нашел для себя ответа.

— Ты не откажешься сыграть партию в шахматы? — предложил Громов.

Профессор понимал, что его ученик поставил перед собой самую трудную для электронной машины задачу. Научиться свободно играть в шахматы, открыть в конечном итоге законы творчества — эта задача сложна даже для него, специалиста по машинам. Интуиция подсказывала Громову, что решать ее надо с игры.

Четвертое апреля В ожидании сверхновой

Как трудно быть гением, даже обыкновенным! Идет, например, человек по улице и несет бочку. Сразу видно — человек сильный, бывалый, крепко держит бочку. А прохожие оглядываются, предлагают помочь, кое-кто сторонится: вдруг бочка сорвется, придавит?

У подъезда старушки стоят. Издали углядели человека с бочкой, обсуждают, что да как. «Батюшки, никак Макар Гусев!.. Зачем ему бочка! Для какой надобности?.. Ты не знаешь, Нюрка?..»

И Нюрка, сестра Макара, среди соседок. Зубы еще не все выросли, а уже противная старушенция!

Ну и намучился Макар с бочкой из-под капусты!..

Как объяснишь родной бабушке, что такое стереометрия бочки?

Стереометрию она мимо ушей пропустила, а про вино сразу поняла:

— Ты что ж это надумал, бесстыжие глаза твои!

— Да не я, бабушка, а ученый Кеплер.

— К ответственности твоего ученого привлечь надо!

Макар расхохотался:

— Да он, бабушка, четыреста лет назад умер…

Старушка успокоилась, даже в стереометрию Кеплера вникать стала. И опять, не разобравшись, набросилась на Макара:

— Ты мне своей историей голову не дури. Про какую еще женитьбу толкуешь?.. Я отцу пожалуюсь.

— Да что ты беспокоишься, бабушка! — глухо отозвался Макар. — Ведь это мое домашнее задание! По физике!

— Вот и хорошо, — согласилась бабушка. — Я тебе сейчас плюшек напеку.

— Не хочу я никаких плюшек! — рычит Макар. — Не мешайте готовить уроки!

А Нюрка уже бегает по двору и у каждого подъезда объявляет, что друг Макара, ученый Кеплер, собирается жениться, а бочка принесена под вино на свадьбу… Противная девчонка, хоть не показывайся из-за нее на улице…

Как известно, домашнее задание Гусева о стереометрии винной бочки было одобрено Таратаром. Жаль только, что антигравитационный коврик исчез в портфеле Таратара… Блестяще задуманное испытание провалилось. Здесь, дома, Макар целый вечер поднимался с ковриком под потолок и, разъединив пластины, прыгал на диван. А в классе, в торжественный момент, вдруг запутался в контактах. Спина ноет так, что не согнешься…

Майка Светлова разозлилась: «Без коврика не появляйся на глаза!» И Сыроежкин глядит волком, ворчит: «Такое изобретение потерял. Да на а-коврике на Луну улететь можно…» Знаем, про какую ты Луну говоришь, вздыхатель несчастный, за свою Майку переживаешь…

Вот Электроник — настоящий друг. Что бы ни случилось, наука для него прежде всего. Выслушав идею Макара, два часа корпел с ним над расчетами. Бочка и была самым главным изобретением Гусева.

…Макар, словно древнегреческий философ Диоген, забрался в бочку. Диогену, конечно, не приходилось лежать на гвоздях, но ведь он, по преданию, жил в обыкновенной бочке. И Кеплера, с его расчетами стереометрии бочки, не осенила идея Гусева. А Макар, проделав расчеты Кеплера, узаконив в своей комнате бочку, превращает ее в «камеру сверхсилы».

Что такое камера сверхсилы? С виду бочка как бочка, внутри же — проводка по точной схеме. Вбиваются в доски гвозди, и виток за витком оплетается бочка внутри электропроводом. Дальше включается вилка в сеть, и человек влезает в камеру, которая усиливает биотоки примерно в сто раз.

А вылезает — сверхсилачом!

Теперь для него поднять одной рукой тяжеленную штангу — пустяки. Забить десять голов в ворота — пожалуйста. Побить мировой рекорд в стометровке — и то можно. Надо только быть очень осторожным, особенно в комнате: одним движением пальца можно, например, сломать стол…

Из бочки Макару видны тонкие ноги в голубых колготках.

— Опять шпионишь? — грозно спрашивает Макар.

— Я не шпионю. Просто интересно. — Нюрка присела на корточки. — Что это такое? Ты как космонавт…

Макар знает, есть такие секреты, которые никому не выдаст даже самая болтливая девчонка.

— Камера сверхсилы, — говорит Макар, похлопывая свою бочку.

— Ты будешь сильным? — догадывается Нюрка.

— Твой брат — лучший в классе спортсмен, — напоминает Макар.

— Да, — подтверждает сестренка.

— А теперь я буду самым сильным в мире человеком… Только смотри, Нюрка, никому ни слова.

— Здорово! — хлопает в ладоши Нюрка. — Я никому не скажу. Макар, хочешь я принесу тебе провод? Я на лестнице видела.

— Давай, — соглашается будущий силач.

Нюрка убегает и возвращается с тяжелым мотком провода.

— Спасибо, старуха! — хвалит ее изобретатель.

…Через полчаса Макар включил провод в сеть.

В штепселе сверкнула миниатюрная молния, дом погрузился в темноту. Макар отыскал ручной фонарь, осветил свой чертеж.

— Теперь всегда будет темно? — спрашивает Нюрка.

Она боится темноты, но не выдает самого сильного человека.

Короткое замыкание выручило Сергея Сыроежкина: в темноте он улизнул из дома.

Вот уже полмесяца Сергей вел странный, с точки зрения родителей, и обычный, с точки зрения астрофизика, образ жизни. Днем Сергей зевал, клевал носом, а с наступлением темноты в нем пробуждалась энергия. Сыроежкин отказывался смотреть телевизор, даже если транслировался хоккей, сидел до полуночи над графиками, таблицами, картами звездного неба. А когда родители засыпали, потихоньку ускользал из квартиры.

Он забирался под самую крышу. Здесь, в укромном уголке, была устроена настоящая обсерватория. Два стула, походный стол, подвешенный фонарь, карты и фотографии. В открытое окно нацелена труба самодельного телескопа. Знаменитый Эйнштейн сказал, что идеальным местом для ученого был бы удаленный от мира маяк.

Только ученый может оценить приятные минуты одиночества. Человек и Вселенная наедине друг с другом. Зоркие, как у рыси, глаза Сыроежкина различают звезды до восьмой величины, а телескоп приближает далекие галактики. В галактиках есть огромные, в сотни миллионов солнц, звезды; это звезды-старушки, им восемь миллиардов лет; увидишь такую — и будто заглянул в глубь времен, в самое «начало мира», когда не было еще ни Солнца, ни Земли.

Но есть и звезды-младенцы; совсем детского возраста — в один миллион лет. Они светят спокойно в ночном небе, но однажды, буквально на наших глазах, взрываются, разгораются, как зажженная в темноте лампочка, потом угасают. Астрономы говорят, что родилась сверхновая звезда, и заносят ее в особый список. Изучая сверхновые, ученые пытаются разгадать механизм рождения звезд.

Сотни таких звезд в списке астрофизиков, но еще никто не наблюдал сверхновую до вспышки.

Телескоп Сыроежкина нацелен в звездное скопление Плеяды.

Здесь, по его с Электроником расчетам, должна вспыхнуть сверхновая.

В тот вечер, когда в доме погас свет, в обсерватории Сергея поджидал Электроник. Он зажег фонарь, разложил на столе снимки созвездия, где ожидалось рождение сверхновой.

— Откуда они взялись? — радостно спросил Сергей, разглядывая фотографии.

— Прислали обсерватории Крыма, Индии и Австралии, — сказал Электроник. — В ответ на вашу телеграмму.

— Так быстро? — удивился Сергей.

— Я принял их по телефону. Запомнил информацию, а потом напечатал. Ты знаешь, мой глаз — точная копия фотоаппарата.

— Обыкновенный гений науки, а также техники, — с удовольствием произнес Сергей.

С тех пор как Электроник смонтировал внутри себя радиотелефон, он стал незаменимым для восьмиклассников, решивших доказать, что гении могут быть в любом классе любой школы, если они трудолюбивы и не испытывают недостатка в информации. Справки из архивов, расчеты Вычислительного центра, даже описание самых сложных схем можно было получить по телефону Электроника. А если материал был слишком громоздким, если кому-то требовались фотографии, копии древних рукописей или рефераты докторской работы, Электроник печатал их на фотобумаге или на машинке.

— Бедняга ты, бедняга, — пожалел друга Сыроежкин. — Сколько работаешь из-за нас! Ты не устал? Ты не перегоришь?

— Я испытываю удовольствие, когда помогаю вам. — Электроник улыбнулся. Не так, как улыбаются люди, а как-то особенно, по-своему, скупой улыбкой. — Ты поступаешь неправильно, что жалеешь меня. Хвали меня больше, и я буду работать еще лучше.

Сыроежкин с изумлением взглянул на товарища.

— Да, — произнес Электроник. — Я из тех, кого лечат аплодисментами. Пока я, конечно, могу работать.

— Отлично! — Сергей захлопал в ладоши. — Ты лучший в мире астрофизик, биолог, математик, физик, химик, психолог, механик, владелец знаменитого Рэсси и консультант восьмого «Б». Не считая всего остального.

— Мы докажем Таратару и остальным, что обыкновенные гении существуют! — сказал Электроник. — Наши изобретения нужны людям.

Они стали вспоминать, как Таратар подозрительно отнесся к горящей лампочке, как осторожно заглядывал в кастрюлю, как, растопырив руки, ловил падавшего Макара, и рассмеялись. Вот бы Таратара сюда, в обсерваторию, — поверит ли он в будущую сверхновую? Пожалуй, нет! И будет пока прав: любой расчет, любую теорию подтверждают или опровергают только результаты опыта.

— А вдруг мы ошиблись? — спросил Сергей. — И обсерватории предупредили. Стыдно будет…

— Ошиблись? В чем? — строго спросил Электроник. — За расчеты я ручаюсь. Мы исходили из опубликованных данных этих обсерваторий.

— Помнишь, — подхватил Сергей, — я сказал: «Почему никто не наблюдал сверхновую до взрыва? Ведь они отчего-то должны взрываться?..» Ты ответил мне, что никто в мире не знает точно причину взрыва, иначе бы Вселенная не была для человека загадочной. А я тебе привел пример с домом — как утром вспыхивают окна, потому что люди собираются на работу. И у звезды есть своя причина… И тогда мы стали говорить о массе, энергии, расстоянии.

— Ты мастер задавать очень сложные вопросы, — подтвердил Электроник. — Я так не умею.

— Зато ты умеешь развивать и подкреплять любую мысль…

— Но если в исходных данных есть хоть маленькая неточность, разница в ответе может составить плюс-минус несколько столетий, — заявил Электроник.

— Ты хочешь сказать, что мне сидеть на чердаке несколько веков?

— Надеюсь на расчеты… Но взрыв длится несколько минут. Ты можешь проспать.

— Я не буду спать, — убежденно сказал Сыроежкин и взглянул в глазок телескопа. — Пока ничего не видно.

— Если вспышка произойдет днем, — продолжал Электроник, — радиотелескопы уловят ее. Но у нас есть Рэсси. Он наблюдает с Юпитера.

— Рэсси наверняка не прозевает! — обрадовался Сергей.

Про Рэсси Сергей всегда вспоминал с удовольствием и грустью. Как бы хотел он, проснувшись, прежде всего увидеть добродушную морду, умные глаза. Но Рэсси так далеко от дома, один в чужом океане, сторожит незнакомое существо. Что, если оно нападет на Рэсси? Окажется ли он, как всегда, неуловимым?..

В тот самый момент, когда в космосе летели радиосигналы с заданием для Рэсси установить наблюдение за сверхновой, на чердаке прозвенел обычный телефонный звонок, и Электроник сказал:

— Алло!..

Сергей удивленно слушал знакомый голос своей мамы, не понимая, откуда он звучит.

— Электроник, ты, случайно, не видел Сергея?

Сергей не успел подать другу никакого знака, и Электроник со всей прямотой ответил:

— Я его вижу сейчас. Он сидит передо мной.

— Ребята, хватит заниматься, уже поздно, — строго сказала мама. — Скажи, что мы его ждем…

Сергей возмущенно посмотрел на друга:

— Эх ты, не мог что-нибудь придумать, лучший в мире консультант!

— Я всегда говорю то, что есть на самом деле, — напомнил Электроник свое главное правило.

Сыроежкин бросил взгляд на чердачное окно, до отказа набитое звездами. Какой странный выбор у астрофизика: Вселенная или сон?..

— Электроник, будь другом, пойди вместо меня.

Электроник молча покачал головой.

— Ты — это я, а я — это ты, — напомнил заветный пароль Сергей. — Ну, в последний раз. Понимаешь, очень обидно прозевать вспышку. Ведь сверхновая…

Электроник неожиданно согласился:

— Я пойду вместо тебя. Только я не собираюсь говорить неправду.

Сергей пожал руку друга.

— Если все будет в порядке, то звезду назовем «Сверхновая Электроника — Сыроежкина». Только бы вспыхнула!

— Телеграммы, которые направлены в обсерватории, я подписал твоим именем. Я только помощник. — И Электроник ушел.

В окуляре телескопа звезды подмигивали Сыроежкину, лучились, сплетая серебристую сеть. В мирном звездном гамаке покоился счастливый астрофизик. Приятно было думать, что у такого же оконца сидел когда-то сам Иоганн Кеплер, наслаждался одиночеством и мучился оттого, что не может описать гармонию всего мира. Его не понимали современники, он был очень одинок, потому что высказывал безумные для своего времени идеи. Кеплер верил в математическое описание природы, в типические причины движение планет, в единство земных и небесных законов. Он писал о Земле, которая, как корабль на всех парусах, несется по гигантской орбите, будто видел ее из космоса. Историю открытия вечных законов движения планет Кеплер сравнивал с рассказами о плаваниях Колумба, Магеллана и Васко да Гамы.

А Макар увлекся только бочками. Он так и не понял, что Кеплер был не просто гениальным астрономом, математиком, физиком далекой поры, а первым, быть может, в мире астрофизиком.

И Сыроежкин, мысленно споря с Гусевым, достал с самодельной полки томик с длинным названием: «Новая астрономия, основанная на причинах, или Физика неба, представленная исследованиями движений звезды Марс… 1609 г.». Открыл первую страницу знаменитой кеплеровской «Новой астрономии», прочитал вслух:

— «В наше время крайне тяжела участь тех, кто пишет математические, особенно же астрономические книги. Если не соблюдается необходимая строгость — в теоремах, пояснениях, доказательствах и выводах, — то книга не будет математической. Если же строгость соблюдена, чтение книги становится утомительным… Поэтому очень редко встречаешь подходящих читателей; большинство предпочитает вообще уклониться от чтения». Понятно, товарищ Гусев? — съязвил Сыроежкин. — Тебя и дубиной не заставишь взять книгу. — И продолжил чтение «Новой астрономии»: — «Много ли можно найти математиков, взявших на себя труд целиком прочесть „Конические сечения“ Аполлония Пергского?»

Астрофизик поскреб затылок, самокритично признался:

— Один Профессор выдержал. И то потому, что вообразил себя Ферма…

— Профессор уже спит, а Гусев где-то гуляет, — раздался за спиной Сыроежкина спокойный голос. — Уже час ночи!

Сыроежкин вскочил.

— Электроник, почему ты вернулся?

— Я не выполнил твое задание, — признался Электроник. — Тебе тоже пора спать.

И он рассказал, как пришел домой к Сыроежкину и улегся на диван. А мама Сергея присела рядом и сказала: «Что все это значит?..» Электроник молчал. И тут у него зазвенел радиотелефон — вызывала мать Гусева. Тогда мать Сергея сразу догадалась, кто перед ней, и велела немедленно прислать настоящего Сергея, а то она сама пойдет искать по лестницам своего астронома.

— Как она догадалась? — удивился Сыроежкин, оглядывая обсерваторию.

— Задача несложная. У тебя вся комната в картах звездного неба.

— Ладно, я не критикую твой телефон-автомат, — вздохнул Сергей.

Только сейчас, внимательно посмотрев на друга, он увидел, что между ними есть разница. Они по-прежнему были похожи, как два близнеца, но один из них задержался в росте. Сергей явно ощущал, что он и порослее, и пошире в плечах, и ботинки у него уже сорок второго размера, а у Электроника по-прежнему тридцать девятого. Сергей даже ощущал свое физическое превосходство. Он протянул руку другу:

— Ну-ка, сожми изо всей силы. — И покраснел от крепкого усилия: — Молодчина!.. Я иду спать. — Он кивнул на телескоп: — Вот так люди проспали многие великие события. А еще жалуются, что не знают происхождения Вселенной.

— Я буду дежурить, — обещал Электроник. — Но раньше меня увидит вспышку Рэсси. Как только он сообщит, я напечатаю фотографию. Телефон я приглушу. Если захочешь, звони, я услышу.

Астрофизик пошел домой.

Дома он сказал:

— Зря волнуешься, мама. Наполеон, Петр Первый, Бехтерев спали по четыре часа в сутки. Поэтому они остались в истории. Я послушный сын, поэтому, кроме тебя, обо мне никто не услышит.

Мама фыркнула: «Вот еще новый Наполеон», но осталась довольна.

Сыроежкин ворочался в постели. Ему виделась лохматая морда Рэсси. Внимательный немигающий глаз устремлен на сверхновую… Рэсси не должен прозевать!..

Наш астрофизик уже спокойно спал, а Электроник и Рэсси непрерывно обменивались сообщениями. Потоки цифр летели с далекого Юпитера на Землю, и там, в одном из больших городов, под крышей десятиэтажного дома, их принимал и мгновенно оценивал электронный мальчик. Если перевести эти цифры в обычные слова, то они означали, что сверхновая пока не вспыхнула. А в конце каждого сообщения стояла условная фраза: «КИТ ЮПИТЕРА МОЛЧИТ».

Из всех гениев восьмого «Б» не вступал в конфликт со взрослыми один Профессор. И никто не знал, что он пережил в этот вечер.

Исписанная формулами школьная тетрадь лежала перед автором. Профессор прощался со своим открытием…

Несколько дней Вовка Корольков жил в семнадцатом веке, жил так, как жил когда-то Пьер Ферма.

Он приходил из школы, снимал форму, надевал бабушкин халат, брал в руки древнегреческий фолиант. Теперь он юрист из Тулузы, советник парламента этого города, гасконец. Тот, настоящий Пьер Ферма, как известно, занимался математикой после работы, в часы досуга. Шла Тридцатилетняя война между Францией и Англией. Арман Жан дю Плесси, первый министр Людовика XIII, известный под именем кардинала Ришелье, искусно плел дворцовые интриги, мушкетеры сражались на дуэлях с гвардейцами, а в провинциальном городке любитель математики Ферма делал на полях книг беглые заметки.

Потом его назовут одним из создателей аналитической геометрии и теории чисел, теории вероятностей и геометрической оптики — это случится после его смерти.

Пьер Ферма не напечатал своих заметок, так как не любил это делать. Но его работы удивили последующие поколения математиков.

Все дошедшие до наших дней теоремы Ферма были доказаны. За исключением одной, которую ученые называют Великой.

Корольков с четвертого класса знал ее условие наизусть. Она ведь очень проста, обманчиво проста — так и тянет любого математика попробовать свои силы…

В тот обычный вечер своей жизни Пьер Ферма читал сочинение грека Диофанта Александрийского. Он рассматривал «пифагорову тройку» — тройку целых чисел а, Ь, с, простейшее уравнение которых гласило: «a² + b² = c²». И вот здесь-то, на полях книги Диофанта Александрийского, Ферма быстрой рукой сделал замечание: «При уравнение аⁿ + Ьⁿ = сⁿ неразрешимо в целых числах».

Так и написал: «Неразрешимо».

При этом Ферма добавил, что найденное им остроумное доказательство слишком длинно, чтобы уместиться на полях книги.

Все было понятно: у Ферма не оставалось места для расчетов. Не раз он писал заметки в книгах, не затрудняя себя доказательствами. И никто из математиков не сомневался, что Ферма знал доказательства — ведь все его другие наброски со временем были проверены учеными. Кроме «простейшей», Великой.

Три века бились лучшие умы над загадкой. Великий Леонард Эйлер доказал Великую теорему Ферма для частных случаев n — для 3, 4, 5, 7. Немецкий математик Куммер сделал самый крупный вклад в решение проблемы Ферма, попутно развив новую в девятнадцатом веке, очень важную теорию алгебраических чисел. Другие видные математики доказали гипотезу Ферма для более чем шестисот разных случаев.

Что было делать среди этих величин маленькому, тщедушному, но очень гордому Профессору?

Профессор знал твердо свою задачу: он брался доказать теорему целиком!..

Однажды Пьер Ферма получил письмо: «Является ли простым число 100895598169?» Ферма незамедлительно ответил адресату, что данное двенадцатизначное число является произведением двух простых чисел: 898423 и 112303.

Итак, Ферма умел считать почти мгновенно — по своему собственному методу.

Профессор по примеру Ферма начал атаковать Великую теорему с простых примеров.

Он множил в уме шестизначные числа на семизначные, делил девятнадцатизначные на пятизначные, извлекал кубический корень из восьмизначного, разбивал шестизначное число на пять правильных кубов и пять квадратов, которые в сумме должны составить данное число с точностью до одной миллионной.

От этих трудов перед его глазами возникали синие, желтые, зеленые круги, пробегали, как в счетчике, ряды разнообразных таинственных знаков, плыли туманные полосы, но в конце концов он научился быстро находить правильный ответ.

Даже Электроник, который принес Королькову пачку редких сочинений, скопированных по телефону, удивился его способностям в быстром счете. Профессор от души поблагодарил Электроника. Молодчина! Без такого помощника ни один современный школьник не сможет сравниться с выдающимися мыслителями прошлых веков.

Как и Пьер Ферма, Корольков полюбил работы древнегреческих математиков.

В век Эвклида жил, например, знаменитый Аполлоний Пергский.

О его жизни почти ничего не известно.

Одни называли его Великим Геометром, который оставил нам труд о геометрическом методе точек, другие говорили, что Аполлоний был известен под именем Эпсилон и прославился наблюдениями по астрономии, которые использовал впоследствии Птолемей.

Работы Аполлония Корольков читал с карандашом в руке, подчеркивая термины древнего математика, которые известны теперь любому школьнику: «парабола», «метод», «гипотеза», «эпсилон»…

В эти часы Профессор не был больше Вовкой Корольковым. Он был целиком в семнадцатом веке. Даже бормотал под нос по-французски. Внешне спокойный, но быстро реагирующий на любую неожиданность, Профессор лихорадочно заполнял тетрадь расчетами. Заходя в тупик, начинал решать сначала, но шел уже кратчайшим путем.

И однажды он, применив самостоятельно найденный алгоритм, открыл в себе великую способность узнавать простые множители, какими бы многозначными ни были натуральные числа.

Дерзость была вознаграждена. Заполнив последнюю страницу, Профессор понял, что он решил Великую теорему.

Решил…

В эту минуту Корольков будто наяву услышал голос кардинала Ришелье: «В вашу честь, Корольков, я распорядился в 1635 году открыть Парижскую академию. Такие люди, как Ферма, Декарт и вы, Профессор, являются гордостью не только Франции, но и всего мира. Я понял, что ни воинские успехи, ни короны, ни даже королевская казна несравнимы с великим научным открытием…»

…Связь времен нарушилась. Корольков перенесся в свой век. Здесь он убедился, что никто не признает способность узнавать простые числа — способность, которой обладал когда-то Ферма. Даже Таратар не хочет понять, что Пьер Ферма был обыкновенным гением. Для него Ферма будто святой. А ведь каждый, кто решает эту теорему, просто коллега великого математика. Пора бы это усвоить… «Авторов этих доказательств, — презрительно сказал Таратар про рукописи „фермистов“, — привлекла жажда легкого успеха…» Как можно забыть такую обидную фразу!

Профессор порвал тетрадь с доказательством теоремы Ферма. Со вторым в мире доказательством… Но сейчас это ничего не значило. Для историков оставлена краткая заметка в дневнике Королькова: «Я доказал теорему Ферма, открыв неизвестный ранее способ нахождения множителей числа». Решение этой задачи не знал даже Электроник. «Пусть найдется третий человек, который всерьез задумается над пифагоровой тройкой», — заключил Профессор.

И он принялся за новое сочинение.

Оно задумано им давно. Будет называться «Симфония города».

У Профессора на магнитофонных кассетах записаны звуки большого города — шум моторов, станков, механизмов, гул автомобилей, самолетов, вертолетов, поездов метро, автобусов, троллейбусов, говор толпы, рев стадиона, аханье пневматической кувалды. Теперь остается резко замедлить магнитофонные записи, расшифровать — начертить по ним графики в нотной тетради. Затем надо вычеркнуть все лишнее — так называемые немузыкальные структуры, переписать ноты начисто, перемешать музыкальные голоса, и симфония готова: город оживет, зазвучит инструментами, запоет голосами. Город, услышанный автором с вертолетной высоты.

«Первый концерт для вертолета с оркестром», — переменил Корольков заглавный лист своего сочинения. Тоже современное название.

Как известно, Корольков не любил уроки музыки, которые давала ему бабушка, считал их просто кражей свободного времени математика. Но ему пришлось изучать сочинения классиков. Теперь Корольков вместо классиков будет играть концерты Королькова. Математика, как предполагал автор, внесет в пестроту нот свой порядок, опровергнет старые каноны, создаст новую музыку…

Вовка слушал, как на магнитофонной ленте трещит винт вертолета, и набрасывал ноты. Потом он решил проиграть партию вертолета — изо всех сил ударил по клавишам. Получилось неплохо…

Вошла бабушка, сказала густым голосом:

— Вова, зачем ты портишь инструмент?

— Это мое сочинение, — гордо произнес Вовка. — Партия вертолета.

— К счастью, это сочинение никогда не услышит Бетховен… — вздохнула бабушка и ушла.

Композитор позвонил Сергею Сыроежкину.

— Как ты думаешь, — спросил он, — людям будущего, ну словом, для космического корабля «Земля» нужна новая музыка?

— Людям будущего нужно оригинальное искусство, — категорически подтвердил Сергей. — Ты что сочинил?

— Первый концерт для вертолета с оркестром.

— Ты гигант, Профессор! — восторженно сказал Сыроежкин.

Вовка почувствовал прилив новой энергии. Он решил поделиться радостью нового открытия с Электроником.

Пятое апреля Полет учителя физики

Таратар сердился на себя: он не мог разобраться в устройстве а-коврика. Детальный осмотр ничего не дал: по бокам две ручки для добровольного испытателя — вот, собственно, и все удобства. Были еще металлические пластины на конце проводов — контакты, которые, как предупреждал Макар Гусев, таили в себе опасность.

Таратар не послушался совета, соединил пластины, и коврик, рванувшись из рук учителя, мгновенно прилип к потолку. Пришлось доставать лестницу, взбираться под самый потолок, искать пластины.

Как только контакты разъединились, коврик шлепнулся на пол.

Таратар был один в пустынной школе, никто не видел, как он стоял на стремянке, размышлял об антигравитации.

Он так ничего и не разгадал, позвонил учителю физики Виктору Ильичу Синице. Они договорились встретиться рано утром, до занятий.

Синица, молодой физик наполеоновского роста, с крупной головой, увенчанной большой шляпой, считался очень способным педагогом. Синица оптимистически смотрел на жизнь, все на свете знал, носил синий тренировочный костюм, бегал на рассвете неизменные три километра, на ночь читал сочинения классиков. Для него не существовало неразрешимых проблем.

Он встретил Таратара взмахом руки.

— Физкульт-привет, Семен Николаевич. Как спалось? Где ваше таинственное изобретение?

Таратару не стал признаваться, что спал отвратительно. Для начала показал Синице вечный двигатель.

— Классика на уровне шестого класса, — с улыбкой определил Синица.

Он сразу обратил внимание на горящую лампочку, быстро осмотрел прибор.

— Все ясно. Вращается без трения. Кто автор?

— Сыроежкин.

— Способный парень. Кажется, зовут Сергеем. — Синица на всякий случай проверил свою память. — Я не знаю, из какого материала сделан прибор. Надо спросить у химика.

Таратар нахмурился.

— Не слишком ли много экспертов для одного прибора, Виктор Ильич?

— Таково современное состояние науки, уважаемый Семен Николаевич. Один человек не в состоянии знать все.

— Леонардо да Винчи умел все.

— Леонардо больше не будет, — заключил физик.

Извлеченный из портфеля а-коврик Синица принял с восторгом. Его круглое лицо сияло. Физик от души хохотал, слушая, как свалился восьмиклассник Гусев, как лазил к потолку сам Таратар.

— Если б не видел своими глазами, ни за что бы не поверил. — Физик с удовольствием разглядывал коврик. — Элементарно просто! А-коврик! И вся гравитация летит в тартарары!

— Будьте внимательны с контактами, Виктор Ильич, — напомнил Таратар.

— Я вас понял, Семен Николаевич… Если не возражаете, я буду вторым после Гусева испытателем. — Учитель взглянул на потолок. — Только выйдем, пожалуй, во двор. Как-то чувствуешь себя спокойнее, когда над головой чистое небо…

Учителя спустились во двор. Весеннее солнце ослепляло. Сугробы осели. На асфальте струился ручей. Таратар был в накинутом на плечи пальто, физик одеваться не стал.

— Значит, соединить пластины? — спросил Синица, держа коврик за ручку. — Грандиозное изобретение!

— Осторожно… — начал было Таратар и отпрянул в сторону: перед его глазами мелькнули синие штаны и остроносые ботинки.

Таратар задрал голову: учитель физики удалялся с огромной скоростью, смешно болтая кукольными ногами. Через полминуты Синица исчез в синеве неба.

«Как же так? — растерянно думал Таратар. — Мы не договорились, каким образом он приземлится…»

Та же самая мысль пришла одновременно и Виктору Ильичу Синице.

Он хотел разъединить контакты, но вовремя заметил под собой школьную крышу. Падать с такой высоты Синица не захотел и еще крепче сжал ручки коврика. А-коврик летел вверх.

Синица представил, как ребята входят в класс, усаживаются за парты, ждут звонка. А учителя нет.

«Элементарный прогул», — подумал физик, не теряя привычного оптимизма.

Он ощущал по потоку воздуха, упруго обтекавшего фигуру, что его уносит все выше. Пожалуй, он уже на высоте Гималаев. Дальше он начнет задыхаться — это проверенная на практике классическая медицина.

Синица закрыл глаза.

Над городом медленно плыла самоходная гондола, похожая на старинный дирижабль. Человек, который ее построил — физик-теоретик, — назвал свой воздушный корабль «палаткой одиночества». Ученый укрывался здесь от телефонных звонков, шума толпы, рокота моторов, детских голосов, чтобы спокойно обдумать механику звездных миров.

Вот в эту палатку, прямо в открытое окно гондолы, и угодил удачно учитель Синица.

Еще минуту назад теоретик был счастлив. В палатке было жарко, и теоретик звездных миров, раздевшись, сидел в накинутой на плечи белой рубашке. Тишина тут была такая, что хоть черпай ее ладонями и пей. Ни один самый важный звонок не мог отыскать знаменитого ученого… Он ясно представлял сверкающие колеса далеких галактик…

Как вдруг в мирную палатку ввалился какой-то незнакомый человек. Шлепнулся на мягкий синтетический пол и лежит себе с закрытыми глазами, будто на газоне отдыхает.

— Кто ты такой? — грозно сказал теоретик. Он почувствовал сильный приступ гнева: даже в вышине нет покоя от случайных прохожих…

Синица открыл один глаз и увидел сияние. Потом вторым глазом разглядел человека в белом. Рыжая борода, сияние над головой — где он встречал такое знакомое лицо?.. Синица неуверенно улыбнулся.

— Я Синица, — сказал он едва слышно.

— Откуда? — громовым голосом продолжал вопрошать рыжебородый.

— С Земли…

Тут Синица вскочил и, неловко согнувшись, склонил голову.

Некоторое время теоретик изучал посетителя. Он понимал, что у этого человека есть какое-то загадочное увлечение. Не всякий сможет запросто подскочить на три километра и попасть в единственное окно движущейся палатки, не всякий станет так долго изучать синтетический пол.

— Я простой учитель, — сказал со вздохом Синица. — Я ничего не понимаю…

Теоретику стало обидно: не для того он бросил свой институт, поднялся за облака, чтобы терять время на пустые разговоры. Но и предложить этому болтуну выйти за дверь не представлялось возможным.

— Что же тебе непонятно? — спросил ученый.

— Как ты сотворил Землю за семь дней?..

Теоретик вспомнил, что он написал свой капитальный труд о магнитном поле Земли за семь дней. Именно в палатке одиночества. Это была самая спокойная неделя в его жизни — ему никто не мешал. Теоретик поморщился, спросил:

— Откуда знаешь?

— Я читал…

— Не имеет значения, что за семь дней, — сказал с улыбкой ученый. — Я размышлял о магнитном поле Земли семь лет…

От этих слов посетитель встрепенулся, внимательно посмотрел на собеседника и увидел над его головой вращающиеся лопасти.

— Элементарный вентилятор! — радостно провозгласил Синица и нервно рассмеялся. — Боже мой, что же я это плел?! Извините меня, пожалуйста… Я вторгся так неожиданно. Дело в том… Словом, я совсем ошалел от полета и, когда увидел вас, вообразил, что очутился… в очень незнакомой обстановке… Поэтому я и говорил вам «ты».

Тут расхохотался теоретик и представился:

— Крымов Евгений Александрович.

— Учитель физики Синица Виктор Ильич, — назвал себя путешественник.

Они пожали друг другу руки.

По знаку хозяина Синица опустился в кресло. С интересом оглядывал он уютную палатку, все еще соображая, как он сюда угодил.

— Коврик, — вспомнил он. — Эта странная штуковина называется а-коврик…

Виктор Ильич Синица подробно и точно рассказал, что приключилось с ним с той самой минуты, как Таратар вынул из своего заслуженного портфеля металлический а-коврик.

Теоретик от души веселился:

— Удивительная, знаешь ли, история!.. Ты говоришь, сплела девчонка? Не из вашей школы? Это не важно… Девчонки очень изобретательный народ… Мы делаем робкие опыты с гравитацией, а твоя школьница, миновав все промежуточные стадии, сплела коврик, который отталкивается от гравитационных волн. Превосходно!

— Элементарный коврик, — подтвердил учитель.

— Но где же он? — беспокойно спросил Крымов.

Они обшарили всю палатку и не нашли. Выглянули по очереди в окно — не зацепился ли за что-нибудь. Коврика не было.

— Не мог же ты влететь ко мне просто так, Синица? — спросил теоретик, задумчиво поглаживая бороду.

— Не мог, — подтвердил Синица. — Коврик был. Между прочим, Евгений Александрович, прошу тебя забыть о моем глупом поведении. Я не знаю, что на меня нашло.

— Забыть это невозможно, но я никому не скажу, — обещал Крымов. — Зря ты переживаешь, Виктор Ильич. Ты еще деликатно вел себя, старался выведать мои естественно-научные познания о мире. Если бы я совершил такой полет и увидел за облаками человека в белом, я бы наверняка полез в драку, потому что давно облюбовал для себя это место.

— Но где же коврик? — беспокоился Синица.

— Существует два варианта. Коврик может продолжать полет, и в таком случае мы его никогда больше не увидим. Ты сколько весишь?

— Шестьдесят пять.

— А какой величины коврик?

Синица начертил в воздухе квадрат.

Теоретик схватил лист бумаги, быстро сделал вычисления.

— Гениальное изобретение! Потрясающая подъемная сила.

— Они называют друг друга гениями — ученики Таратара, — припомнил учитель физики.

— Человека, который простым ковриком перечеркнул все в мире ракеты, можно называть хоть трижды гением.

Главное — отыскать изобретение… Вариант номер два: от удара о палатку контакты разъединились, коврик упал вниз… Во сколько ты взлетел, Виктор Ильич?

— Без пятнадцати восемь.

Крымов взглянул на часы. Прошло сорок минут.

— Сейчас рассчитаем точку нашей встречи…

Они решили проверить второй вариант и повернули гондолу в обратный путь. Теоретик выключил в палатке отопление, надел костюм, плащ и сразу стал похож на маститого ученого. Гондола снизилась почти к самой земле, двигалась на малой скорости вдоль дороги — будто обыкновенное воздушное такси.

Крымов предложил:

— Займемся сбором информации.

Теоретик расположился у открытой дверцы, учитель с противоположной стороны высунул голову в окно. Они глядели во все глаза, спрашивали встречных. Никто не находил коврика.

Над окраиной поселка им повезло: мальчишка, задрав голову, сообщил, что у соседей исчез гусь. Крымов опустил летательный аппарат на талый снег.

— При чем здесь гусь? — недоумевал Синица.

— Пропажа гуся — событие, — пояснил Крымов.

Мальчишка охотно сообщил, что гусь был коварным опытным забиякой, нападал на всех сзади и держал в страхе соседние дворы.

Хозяин гуся — высокий крепкий старик — подозрительно взглянул на гостей.

— Чем обязан?

— Мы из цирка, — сказал Крымов. — Хотим взглянуть на вашего гуся.

Старик скупо улыбнулся:

— Для цирка годится. Храбрая птица. Однако показать гусака не могу. Удрал, проклятый.

— Куда же он делся?

Старик рассказал, как он услышал шум крыльев, решил, что гусак опять устроил драку, и вышел из дома. Гусь, отчаянно хлопая крыльями, летел вертикально вверх, а в клюве держал что-то блестящее. Так и улетел с жестяной тарелкой. Ошалел, видимо, от весеннего солнца.

— Зайдите попозже, — предложил старик. — Вернется — покажу.

Крымов и Синица переглянулись.

— А он вернется? — недоверчиво спросил учитель.

— Непременно вернется. С тарелкой в клюве, — обещал хозяин гуся.

— Так и не выпустит? — прищурился Крымов. — Быть этого не может.

Старик даже обиделся:

— Неужели я не знаю свою птицу! Что ему понравится, ни за что не выпустит.

А мальчик подтвердил:

— Точно: цапнет — не оторвешь!.. Как бульдог.

Гости из цирка взяли у хозяина знаменитого гуся номер телефона.

— Судя по описаниям, изобретение утеряно, — подвел итог Крымов. — Любопытная птица замкнула контакты, и ее унесло в просторы Вселенной.

Синица с недоуменной улыбкой взглянул на теоретика.

— Гусь повторил твой опыт, Виктор Ильич, — задумчиво продолжал Крымов. — С той лишь разницей, что доведет его до конца.

И Крымов рассказал о судьбе упрямой птицы. Гусь обречен вечно скитаться среди звезд. Каждая из галактик будет отталкивать от себя коврик, придавая ему все большее ускорение, и в конце концов гусь достигнет околосветовой скорости. Если же гусь залетит с такой скоростью в антигалактику, произойдет взрыв чудовищной силы и родится новая энергия…

— Не веришь?.. Спроси вечером старика, вернулся ли его гусак…

Синица впервые в жизни ощутил, что стоит на твердой земле.

Ученый и учитель договорились продолжать поиски ценного изобретения.

Из дома Синица позвонил Таратару.

— Виктор Ильич! — обрадовался математик. — Вы живы-здоровы? Где вы?

— Я дома, — торопливо сказал Синица. — Немного простыл в полете. Надеюсь, Семен Николаевич, вы не объявили в школе тревогу? Было бы очень неудобно…

— Я так за вас переживал, что отменил уроки, — признался Таратар и успокоил физика: — Но я никому ничего не сказал. Прошу меня извинить за то, что эта игрушка причинила вам неприятности.

— У вас очень способные ученики, — поддакнул физик. — Но я еще не разгадал принцип полета.

— Я говорил с одной восьмиклассницей, автором злосчастного коврика, — признался Таратар. — Пытался выпытать у нее, как приземляется эта штуковина. Представляете, она не знает!..

— Как ее зовут? Что она сказала еще? — обрадованно спросил Виктор Ильич.

— Эту легкомысленную девочку зовут Майей Светловой, — возмущенно прогудел математик. — Мне она сказала: «Я предчувствовала, что это плохо кончится… Так ему и надо!» Повернулась на каблучках и ушла.

— Это обо мне? — поинтересовался Синица.

— О вас речь не шла. Она не знала, что именно вы взлетели… Кстати, Виктор Ильич, как вы оказались дома?

— Элементарно, — ответил Синица, — путем разных приключений, связанных в основном с транспортом. Впрочем, во всей этой истории важно то, что самой Светловой и ее изобретением заинтересовался очень большой ученый… Я вам все расскажу, когда поправлюсь.

Шестое апреля Так погиб город Помпеи

По классу ползли слухи: «Макар влюбился!»

Все украдкой поглядывали на Макара Гусева, подмигивали друг другу. Девчонки хихикали.

Гусев сидел неподвижно, глядя невидящими глазами на доску. Все его лицо было крест-накрест залеплено пластырем. Когда Таратар спросил, что означают эти таинственные знаки, Макар буркнул: «Оцарапался. Электропроводка…»

Класс разбился на два лагеря. Одни мужественно защищали гипотезу об электропроводке, вспоминали разные случаи из своей жизни, демонстрировали старые царапины и шрамы. А девчонки, конечно, выдвинули свою гипотезу, очень близкую к действительности…

За широкой спиной Гусева сидит тот, кто знает ответ на волнующий всех вопрос. Но он никому не скажет — прямой, бледный, плотно сомкнувший губы Сыроежкин, потому что сам не может понять.

Вчера вечером Сергей увидел во дворе Майку Светлову и обрадованно окликнул ее: он хотел рассказать о сверхновой. Все же она вспыхнула! На рассвете, когда астрофизик крепко спал. Счастливца разбудил звонок Электроника: на далеком Юпитере Рэсси зафиксировал вспышку! Через весь космос от далекого Юпитера неслась волнующая новость. Электроник точно запомнил информацию, взял пакет с фотобумагой и удалился в темную комнату. А спустя час Сергей держал в руке фотографию: темный звездный фон, и в центре — яркая точка, на несколько минут затмившая всех соседок. Минуты жила сверхновая Сыроежкина, но в точном соответствии с расчетами.

Майка в белой шапочке пробежала мимо Сергея, и он с удивлением заметил, что направляется она к Макару Гусеву, который гонял на катке шайбу. Макар приветливо махнул клюшкой. Майка подошла к Макару вплотную и трагическим голосом спросила:

— Ты жив?..

Растерянный Макар не успел ответить, только вскрикнул, когда девчонка оцарапала его. Потом Майка всхлипнула и убежала.

— Чего это она? — тупо спрашивал Макар, вытирая лицо.

— Тебе лучше знать, — отрезал Сергей и ушел домой.

…Сергей с ненавистью сверлил взглядом спину Макара, но тот ни разу не обернулся. Щеки Гусева пылали. Сотни разных догадок мелькали у неподвижно застывших соперников, но все предположения были далеки от истины, так как ни тот ни другой не вспоминали про а-коврик.

Учитель объяснял очередную теорему, часто вздыхал, поглядывал на потолок. Царапины Гусева заметил не сразу. Если бы не болтовня девчонок — все бы давно уснули.

Взглянув в очередной раз на потолок, Таратар представил злосчастный коврик, спросил посреди урока, не знает ли кто из учеников телефона Майи Светловой. И добавил, что ее прибором интересуется известный физик.

Сергей сжался и побледнел. Макар Гусев запылал еще больше. Электроник спросил, не вызвать ли Светлову сейчас.

— После уроков, — кратко ответил Таратар.

Класс тихо обсуждал новость: сможет ли ученый разгадать секрет полета антигравитационного коврика?

Сыроежкин забыл про свою сверхновую. Он был сейчас по-настоящему одинок — один в целом классе. «Как она воскликнула: „Ты жив?“! Что она хотела сказать своим „жив“? И именно Макару?..»

К концу урока Гусев задвигался на парте, громко кашлянул, написал и послал Электронику длиннющую записку. Получил утвердительный кивок, просиял. Теперь Макар сидел с видом победителя.

Едва прозвенел звонок, он крикнул:

— Ребята, приходите сегодня на стадион! Не пожалеете…

Болельщики сразу окружили Гусева. На стадион собрались почти все.

Финал кубка на приз «Хрустальная шайба»!

«Интеграл» — «Химик»!

«Интеграл» — сборная их школы. От восьмых классов в сборной выступает Макар Гусев.

Восьмой «Б» дружно болел за Макара.

Гусева подбадривали:

— Смотри не подкачай! Три шайбы, Макар!.. Как же ты выйдешь с заплатками? По телевидению не покажут… Наоборот, покажут! Боевые шрамы…

— Обещаю большой хоккей! — рявкнул Макар. — Электроник, подтверждаешь?

— Подтверждаю, — спокойно произнес Электроник.

— Это будет одно из главных изобретений нашего проекта «Космический корабль „Земля“», — торжественно обещал Макар. — Вот увидите…

— При чем здесь хоккей? — спросил кто-то.

— Сверхсила — будущее всех людей… — таинственно произнес Гусев.

— Электроник, ты здорово меня выручил. Молодец, что пришел.

Макар лежал в своей электрической бочке, набирался силы перед матчем.

Камера потрескивала, вибрировала, пожирая массу электричества.

— Понимаешь, мой отец с большими причудами: каждые полгода передвигает мебель в квартире. Я ему обещал помочь, а тут матч. Извини, что так получилось.

— Пустяки, — сказал Электроник.

— Сережка — слабак, Витька — слабак, о Профессоре и говорить нечего, — гудел в бочке Макар. — Только на твою электронную силу и надежда.

В комнату вошел отец, заглянул в бочку:

— Что ты там делаешь, Макар?

— Электромассаж перед игрой.

— Вот неженка. — Гусев-старший удивленно пожал мощными плечами. — Мы на игру после работы приходили и выигрывали. Этот бездельник загорает, а вместо него — трудись товарищ…

— Папуля! Я отсидел пять уроков! — орет Макар, высунув заплатанное лицо из камеры. — Я все доделаю завтра. А Электроник не подведет — у него железная сила.

— Ладно, посмотрим, как ты сыграешь. — Гусев-старший подмигивает Электронику, тихо говорит ему: — Я управлюсь сам. Беги на стадион.

— Я обещал, я помогу! — твердо отвечает восьмиклассник.

— Хорошо, — согласился отец Макара. — Скоро жена вымоет окна, и приступим. Как раз успеем к телевизору.

После отца пришла Нюрка, заглянула в бочку, спросила, покосившись на Электроника:

— Ты уже сильный, Макар?

— Сейчас проверим.

Силач вылез из бочки. Одним пальцем подцепил тяжелую гирю, подкинул вверх. И, ахнув от изумления, едва успел поймать гирю.

— Ура! Действует! — Он опять нырнул в бочку. — Электроник, ты должен меня понять. Первое мое изобретение без посторонней помощи — и действует!.. Я чувствую себя гладиатором. Вымпел победителя будет твоим, Электрон! Слово сверхсильного человека.

— В схеме камеры я не сомневаюсь, — подтвердил Электроник. — Биотоки мышц требуют мощных усилителей. Если принять условно один вольт за десятиэтажный дом, то напряжение батарейки от карманного фонаря будет величиной с высотное здание, а биотоки нормальной мускулатуры выглядят всего лишь катящимся по асфальту мячом у подножия этого здания. Ничтожно малая величина… Сейчас она у тебя увеличилась втрое. Еще полчаса, и ты выйдешь сверхсильным хоккеистом.

— Даже Таратар не объяснит так просто, как ты. Спасибо, Электроник. — Силач повернулся на другой бок, погрозил мощным кулаком невидимому противнику. — Ну, пусть готовят запасные клюшки!.. Ты-то хоть понимаешь, Электрон, что именно у меня в руках будущее всего человечества?!

Через полчаса Макар вылез из бочки, прошел на цыпочках в переднюю, мизинцем притворил за собой дверь. Сверхсильный человек боялся делать резкие движения.

Нюрка рассадила возле бочки своих любимых кукол, притихла.

Электроник и Гусев-старший передвигали в гостиной мебель. Шкаф поставили на место дивана, диван на место шкафа. Стол подвинули к окну, торшер водрузили в угол. У отца Макара, видимо, был свой план меблировки, но какой смысл заключался в простой перестановке вещей, Электроник так и не понял. Работал он добросовестно, и Гусев с уважением поглядывал на неожиданного помощника.

Потом они включили телевизор.

— Сейчас увидим, Электроник, как проиграет Макар «Хрустальную шайбу».

— Не проиграет, — спокойно возразил Электроник.

На поле кружились юные фигуристки в костюмах смешных зверушек — веселый пролог к хоккейному матчу. Трибуны до отказа заполнили школьники. Были здесь взрослые и, как сообщил диктор, игроки и тренеры спортивных обществ. Нетерпеливые болельщики уже развернули плакаты: «А ну-ка, химики!», «Трус не играет в хоккей», «Хрусталь делают химики» — это, конечно, были химики, прилетевшие из далекого северного города. Юные кибернетики выставили один лаконичный лозунг: «Интеграл — ключ к победе». Вовсю старался оркестр. Хрустальная шайба — всесоюзный приз юных хоккеистов — светилась на судейском столе.

Команды вышли на поле, обменялись подарками. Диктор назвал игроков. Химики играли в красной форме с желтым кругом солнца на груди. Белые майки хозяев поля украшал извилистый знак интеграла. Первый и второй периоды проходили вничью, несмотря на шум трибун и упорные атаки нападающих: команды были равны по силам. За три минуты до перерыва тренер «Интеграла» выпустил новую тройку. Диктор назвал Петрова, Данилова и Гусева, добавив при этом, что два десятиклассника и восьмиклассник учатся отлично, а увлечение хоккеем с детства привело их к финалу во всесоюзном первенстве. Пока диктор заканчивал фразу, тринадцатый номер взмахнул в центре поля клюшкой, и трибуны взорвались: гол!

— Макар, — сказал, не веря своим глазам, Гусев-старший. — Прямо с центра залепил…

— Неплохое начало для дебютанта, — подтвердил диктор. — Счет открыл тринадцатый — Гусев. Один — ноль в пользу «Интеграла».

Воодушевленные математики вновь подхватили шайбу, и едва она очутилась перед Гусевым, как он быстро скользнул к воротам и забил вторую шайбу. Трибуны застонали от красивого броска, а тренер сборной страны подошел к школьному тренеру и начал с ним разговаривать, указывая на тринадцатого игрока.

Третий бросок Макара за секунду до перерыва озадачил судей: шайба явно летела в ворота химиков, но ее там не оказалось. Зато в сетке зияла огромная дыра. Шайба пробила сетку и улетела за трибуну. Макар сжимал обломок клюшки. Болельщики стоя кричали:

— Шай-бу, шай-бу!

Гол засчитали.

Гусев-старший качал головой. По его лицу было заметно, что он доволен сыном.

— Бомбардир… Кто бы мог подумать?

— Я говорил, что он забьет, — напомнил Электроник.

В решающем периоде «запасной» Гусев вышел на лед в первой тройке «Интеграла». Химики были готовы: три игрока окружили меткого бомбардира, вратарь химиков был облачен в сверхпрочные доспехи.

На поле творилось что-то невообразимое. Хоккеисты «Интеграла» почти не играли, шайба словно прилипла к клюшке тринадцатого. Телекамера следовала за ним по пятам, но не всегда зрители могли заметить, как он забивает голы. Макар Гусев был неуловим. Он скользил белой молнией по льду, легко обходил всех противников, кидал шайбу из любого положения. Клюшка у него то и дело ломалась, разлеталась от удара в щепки, но он успевал подхватить новую. Когда счет стал 13:0, вся команда химиков перешла в глухую защиту.

Трибуны гремели:

— Гу-сев, Гу-сев!

Раскрасневшийся отец Гусева кричал:

— Бей, Макар! Молодчина! Знай Гусевых!

Один Электроник спокойно наблюдал триумф силача. Когда Макар, несясь на большой скорости, опрокинул ворота химиков и пробил брешь в деревянном барьере, Электроник произнес:

— Вот так погиб город Помпеи.

Отец чемпиона молча смотрел, как поднимают Макара и удаляют на пять минут с поля. Хоккеист даже не хромал, направляясь к скамейке штрафников. Болельщики аплодировали герою. До конца матча оставалась минута и двадцать секунд. Судьба «Хрустальной шайбы» была решена.

— Что ты сказал о городе Помпеи? — спросил Гусев-старший, убедившись, что сын не пострадал.

— Это произошло в семьдесят девятом году нашей эры, — объяснил Электроник. — Жители Помпеи были страстные болельщики. Они готовились к сражению гладиаторов школы Юлиев и школы Клавдиев и не обращали никакого внимания на дымящийся Везувий и подземные толчки… Город, как известно, внезапно был залит лавой и засыпан пеплом.

— Ты, я вижу, хладнокровный болельщик, — заметил с улыбкой Гусев. — Смотри, химики сняли вратаря, пошли в атаку. Эх, нет Макара…

Они так и не узнали, чем закончилась атака химиков. В соседней комнате раздался громкий треск и плач Нюрки. Гусев с Электроником поспешили на помощь.

Нюрка ревела возле бочки. Перед ней, странно покосившись, стоял стол со сломанной ножкой. Со стола упали тетради Макара, разлились чернила.

— Ты что, дочка, натворила? — строго спросил отец.

Девочка протянула сморщенную, уродливую пластмассовую куклу:

— Вон какое страшилище.

Электроник сразу заметил, что камера сверхсилы работает. Она-то и испортила куклу. Он выключил бочку.

Нюрка капризничала:

— Не хочу такую куклу! — и со злостью стукнула кулаком по шкафу.

Шкаф задребезжал и вдруг развалился. Посыпались доски, вешалки, белье.

Нюрка едва успела отскочить.

— Что ты делаешь?! — закричал Гусев и бросился к дочери.

Схватил ее, охнул от мощного толчка, сел на пол. Нюрка стояла как богатырь.

— Осторожнее! — крикнул Гусеву Электроник и железной рукой взял силачку. — Ты любишь сказки? — спросил он девочку.

— Люблю, — кивнула Нюрка.

— Пойдем, я расскажу тебе о прекрасной кукле и храбром роботе, — пообещал Электроник, сгребая девочку в охапку. — Где твоя кровать?..

Уложив сверхсильную малышку спать, Электроник вернулся.

Гусев кое-как навел в комнате порядок.

— Что с ней было? — с тревогой спросил он. — Ударила меня, как заправский боксер.

Электроник молча указал на бочку.

— Это пройдет?

— Утром встанет с нормальной силой.

— Хорошо, что матери дома нет, — вздохнул Гусев и повернулся к телевизору. — Ну я тебе задам, герой!

— Вы сделаете ошибку, — предупредил Электроник. — Он сегодня сверхсильный человек. Я объясню ему, как обращаться с камерой.

— Верно, победителя не судят, — согласился отец силача.

Пожалуй, самым внимательным зрителем матча был Электроник. Он запомнил мельчайшие движение хоккеиста под номером тринадцать, сделал про себя расчеты сверхсилы и в очередном разговоре с Рэсси передал ему данные. Рэсси заинтересовался системой Гусева и запросил подробности. Нет, он не был заядлым хоккейным болельщиком, тем более что плавал в океане незнакомой планеты. Просто Рэсси тоже имел биоэлектронную систему в некоторых механизмах, и поскольку он иногда отставал от ловкого кита Юпитера, то искал разные способы увеличить свою скорость. В конце, как обычно, Рэсси передал: «КИТЮП МОЛЧИТ».

Китюпом он, экономя время и энергию, называл теперь кита Юпитера.

Седьмое апреля Корова из кастрюли

— Сыроега, это я, Смирнов. Можешь заглянуть ко мне? Надо посоветоваться.

— А что у тебя случилось?

— Понимаешь, по телефону всего не объяснишь. С моей коровой могут случиться неприятности…

— Я не ветеринар. Я астрофизик — ты должен знать, Виктор. И к тому же занят: размышляю о потусторонних мирах.

— Брось ты эти глупости. Тут посложнее вопрос…

— Земные дела в данный момент меня не интересуют.

— Ах так! Ну, прощай.

— Прощай…

Виктор Смирнов пожал плечами: ну и задавака этот астрофизик. Как будто никто не знает, что он сочиняет стихи. «Потусторонние миры» — тоже еще научная проблема!..

Виктор набрал номер Вовки Королькова и услышал, что тот занят сочинением необыкновенно важного произведения.

— Профессор, — убеждал Смирнов, — твое гениальное творение не убежит, а здесь живое существо…

— Как не убежит? Я могу забыть алгоритм, — оборонялся Профессор. — Сейчас моделирую третью часть симфонии. Вот послушай…

— Оригинально, хотя и плохо слышно. Как называется?

— «Концерт для вертолета с оркестром».

— Что-то я не понимаю тебя, сочинитель вертолета…

— Сам ты сочинитель коров! — обиделся композитор.

— Да, я — сочинитель именно коров, — с достоинством отвечал Виктор. — Считай, Профессор, что ты не имеешь никакого отношения к отгадке происхождения жизни на Земле…

— И не надо! Это может сделать любая электронная машина, если ей дать точную программу… — И Корольков бросил трубку.

Невозмутимый Виктор Смирнов почувствовал, что он волнуется. «Что случилось? Неужели им какие-то сочинения дороже товарища?..» Оставался Макар Гусев. Он, конечно, не научный консультант, но сильный и прямой человек.

— Макар, мне срочно требуется твоя сила!

— Моя сила всем нужна, — прогудел Макар в трубку.

— Дело в том, что один я не справлюсь со своей коровой, — сообщил ему Виктор. — Она очень большая.

— Ты хочешь, чтобы я поднял ее за рога? — серьезно сказал Макар.

— Хватит шутить, Гусев. Приходи. Ты очень нужен.

— Как я к тебе приду, когда я лежу в камере?! Ну подумай сам! У меня сегодня ответственное соревнование, я не могу терять ни минуты. Бери свою кастрюлю и иди с ней ко мне…

— Несерьезный человек ты, Гусев!

— Вот что, Витька, я этого не слышал, а ты не попадайся мне на глаза! Понял?..

Изобретатель был растерян. «Какие это гении! Какой научный коллектив! Просто эгоисты — каждый работает для себя. А еще — „Космический корабль „Земля““! Разве такой проект решается в одиночку?..»

Он набрал на телефонном диске три единицы, сказал срывающимся голосом:

— Электроник, это Виктор Смирнов. Ты срочно нужен!

— Сейчас приду, — спокойно ответил Электроник.

Виктор Смирнов предчувствовал, что его опыт с коровой окончится скандалом. Дело в том, что отец Смирнова, инженер по профессии, прекрасно разбирался в сложнейших станках и механизмах, но не любил животных. С детства Виктор слышал, что кошки и собаки опасны, разносят разные инфекции, их нельзя гладить, а если оцарапают или, хуже того, укусят, придется делать уколы. Животные, по мнению отца, были неопасны только на картинках.

В первом классе Виктор попросил щенка. Ему сказали, что это бессмысленная затея, потому что щенка не с кем будет оставлять дома. Он обещал воспитать щенка сам. Хорошо, сказали ему, когда станешь самостоятельным, будешь в четвертом классе, тогда посмотрим… В четвертом классе родители потребовали, чтобы Виктор отлично учился и идеально вел себя. В дневнике Виктора замелькали пятерки. Но щенок в доме так и не появился…

В восьмом классе Виктор вывел Искусственное Животное. В уникальном опыте ему помогал Электроник. Питательную среду прислал с планеты Юпитер Рэсси. Корова, как говорил сам автор, оказалась наполовину земная, наполовину неземная.

Когда корова была очень маленькая, Виктор терялся в догадках, чем ее кормить. Он подкладывал хлебные крошки, листья, капусту, морковь, предлагал молоко, воду, суп, компот — корова не реагировала ни на один земной продукт. Биолог затосковал.

Но однажды он заметил, что корова жует. Это было мировое открытие: микрокорова с удовольствием ела примитивные кукурузные хлопья!

Виктор сбегал в магазин и принес коробку с хлопьями. Он лег на диван, поставил перед собой кастрюлю и время от времени подсыпал в нее из коробки. Через час коробка была пустая, а корова как будто чуть поправилась. Биолог купил еще три коробки…

А дальше счет пошел на десятки. Виктор непрерывно бегал в магазин, таскал коробки в авоськах, рюкзаке, связывал их в объемистые пачки. Корова вылезла из кастрюли и жевала меланхолично посреди комнаты. Только успевай подносить!

Электроник, явившись по звонку товарища, увидел совсем взрослую корову.

— Ого, — одобрительно сказал Электроник, — быстро выросла!

— Здорово, верно? — Виктор сиял. — Вот что значит внимательный уход и регулярное питание. Три коробки хлопьев в час!

Весь угол занимала груда пустых коробок.

— Давай сделаем машину, которая будет перемалывать картон, — предложил Электроник.

— Некогда, — деловито сказал Смирнов. — Сегодня надо решить важный вопрос: что делать дальше с подопытным животным? Понимаешь, приезжает отец из командировки. Мама, конечно, не против коровы, она добрая. А отец скажет: «Или я, или она…»

Электроник подошел к корове, измерил ее взглядом:

— Полтонны будет, не меньше. Через неделю она не поместится в комнате.

— В этом вся проблема, — вздохнул изобретатель. — Куда ее девать? А так — очень послушная, тихая, даже не мычит. Жаль будет отдавать.

Корова, будто поняв, что речь идет о ее судьбе, подняла голову от кастрюли с хлопьями, взглянула на мальчишек огромными глазами.

— К тому же опыт не закончен, — продолжал Витька. — Я уверен, Электроник, что именно биологи ответят на вопрос о происхождении жизни на Земле и на других планетах.

— Существует много математических моделей эволюции живого на Земле, — сказал Электроник. — Но до сих пор никто не смоделировал все условия, при которых произошло зарождение жизни. Слишком далеко от нас то время.

— Трудно представить, как все было миллиарды лет назад, — признался экспериментатор.

— Попробуем размышлять иначе. — Электроник показал на географическую карту полушарий, висевшую на стене. — Земля здесь уменьшена в пятьдесят миллионов раз. А если мы будем исчислять в таком же масштабе, только временном, историю Земли? Получится, что нашей Земле на этой карте немногим более ста лет. Понятно? Сто лет! Значит, первые живые клетки на ней появились около пятидесяти лет назад.

— Любопытно, — сказал Смирнов.

Электроник продолжал подсчеты, и его товарищ убедился, как наглядно предстала перед ним вся история земной жизни.

Всего четверть века назад появились на планете ископаемые рыбы, а пять — десять лет назад господствовали гигантские ящеры. Высшие млекопитающие, по условным часам Электроника, существуют полгода, высшие обезьяны — месяц. Каких-нибудь несколько дней назад на земном шаре резко похолодало, равнины сковало льдом — объявился пещерный человек, который сражался с хищниками кремневым топором и хранил найденный огонь. Пирамиды фараонов построены два с лишним часа тому назад. Америка открыта Колумбом двенадцать минут тому назад.

— Так что по твоим часам, — подхватил Смирнов, — моя корова существует миллиардные доли секунды. И никто не знает, на что она способна. — Виктор чувствовал себя почти Дарвином.

— Опыт требует наблюдения и научного обоснования, — сказал Электроник. — Это сложная работа. Накапливай пока материал.

В разгар дискуссии щелкнул замок, хлопнула дверь, появился отец Виктора. Он поставил чемодан, обнял сына, поздоровался с Электроником и уставился на корову.

— Что это? — спросил инженер Смирнов, внимательно рассматривая большое животное.

Виктор сунул руки в карманы.

— Это корова, папа, — скромно признался он. — Моя корова.

Смирнов несколько минут обдумывал определение.

— Корова, — повторил он. — Здоровенная корова… Зачем она здесь?

— Я ее вырастил. Сам!.. Верно, Электроник?

Электроник кивнул.

— Когда я уезжал, здесь не было никакой коровы, — спокойно заметил Смирнов.

— Она была маленькая… — принялся объяснять изобретатель. — Сидела спокойно в кастрюле… У меня под кроватью. А сейчас выросла. Ей всего три недели, пап.

— Чушь какая-то, — нахмурился инженер. — За три недели можно собрать экскаватор, но не корову.

— Правильно! — обрадовался Виктор. — Когда появляется новое открытие, все говорят одно и то же: этого не может быть! Ты, папа, подтверждаешь историю всех великих открытий.

Отец, не обратив никакого внимания на свою роль в истории открытий, оглядывал комнату, заваленную коробками. На корову он больше не смотрел.

— Конюшня… Скотный двор… — Он подозрительно понюхал воздух.

— Не беспокойся, — быстро сказал Виктор, — отходов не дает.

— Существуют же в мире искусственные коровы, — припомнил инженер. — Стоит себе на кухне бак вроде стиральной машины. Туда засыпают сырье и получают синтетическое молоко… Это у всех нормальных людей. А у тебя, Виктор, непременно во всю комнату и с рогами!.. Что она все время жует?

— Кукурузные хлопья, — обрадованно сказал биолог. — Вот видишь, папа, ты уже задумался о практической пользе моего изобретения!.. Вторая ступень признания. Еще немного, и ты скажешь: «Что в ней нового? Коров всегда выращивали в кастрюле…»

— Убери ее, — мрачно произнес Смирнов-старший и пальцем указал на дверь.

Смирнов-младший загородил собой животное.

— Ты хорошенько подумай, папа… Ведь эта корова с Юпитера. Один экземпляр во всей Солнечной системе! Электроник, подтверди.

— Да, — подтвердил Электроник, — это очень важное изобретение. Единственный научный экземпляр.

— Убери, Виктор, этот экземпляр из дома! — настаивал отец. — Не хочешь? Я справлюсь сам!

Инженер Смирнов был достаточно высокого роста. Он обмотал кисть руки носовым платком, взял корову за рог и повел за собой. Она шла послушно и жевала на ходу.

В дверь просунулась только морда с рогами. Сама корова не пролезала.

Смирнов не на шутку рассердился, произнес наконец фразу, которую предвидел Виктор:

— Или я, или она! — И хлопнул дверью… — Имей в виду, Виктор, — крикнул он из столовой, — я не выйду, пока ты не примешь решение!..

Электроник на прощание сказал:

— Я буду обдумывать эту задачу. Я проконсультируюсь со специалистами.

Биолог погрузился в размышления возле бесценной коровы. Он слышал, как за стеной ворчит отец. Бесполезно было объяснять ему все значение проекта «Космический корабль „Земля“» и, в частности, первого искусственного животного для будущего человечества. Вот если бы это будущее было представлено не животным, а каким-нибудь шагающим планетоходом, отец бы с радостью принял участие в его дальнейшей судьбе. Сейчас на инженера не могли повлиять никакие научные авторитеты…

Через час отец вошел в прихожую, громко оповестил:

— Я вызвал специалиста с выставки.

— Откуда? — спросил сын.

— С Выставки достижений народного хозяйства. Пусть корову забирают себе… Все же научное учреждение.

…Представитель выставки, позвонив в дверь, спросил, здесь ли содержится экспонат из колхоза «Юпитер». Инженер без лишних слов провел специалиста к корове.

— Любопытная порода, — признал специалист. — Как же она попала в квартиру?

— Спросите у моего сына, — кивнул Смирнов. — Он изобретатель.

Изобретатель молчал.

Специалист похвалил внешний вид, прикинул на глазок вес, но, узнав, что корову кормят кукурузными хлопьями, махнул рукой, заявил, что такой экспонат для выставки не годится.

— Почему? — спросил инженер.

— Милый человек, — прищурился специалист, — сам подумай: мы демонстрируем рекордсменов, выращенных в типичных условиях, а не на кукурузных хлопьях…

Через два дня Виктор Смирнов вышел из квартиры с большой алюминиевой кастрюлей.

У подъезда его ждал приятель с мотоциклом. Витька сел в коляску, обхватил руками кастрюлю.

Там лежало бесценное изобретение: маленькая, с кошку величиной, живая корова. Она уменьшилась, будто была надувная, до прежних размеров, как только ее перестали кормить.

Электроник, соединившись по радио с Рэсси, описал необыкновенный рост искусственного животного, и тот сообщил в ответ, что его постоянный спутник Китюп — кит Юпитера — иногда по неизвестным причинам уменьшается в размерах, но затем приобретает прежний вид. Может быть, это была особенность всех живых существ Юпитера? Во всяком случае, Электроник по телефону посоветовал Виктору пока не кормить корову. Да у того и не было никакой возможности таскать в квартиру коробки с хлопьями. Хорошо еще, что запертая в его комнате корова не мычала, вела себя тихо, постепенно уменьшаясь в размерах.

В ее молчании было что-то общее с поведением загадочного Китюпа, о котором, как всегда, Рэсси сообщил:

«КИТЮП МОЛЧИТ».

Сейчас корова, лежа в кастрюле, жевала для подкрепления сил в дороге. За городом ее ждал просторный теплый гараж, уставленный коробками с кукурузными хлопьями.

Восьмое апреля Концерт для вертолета с оркестром

Фермопил Турин был одним из немногих, кто согласился бы жить в таком городе, как Ойкуменополис: он не любил выходить на улицу.

А ему часто приходилось совершать путешествия в далекие страны. Турин был великим пианистом, и за много недель до гастролей билеты на его концерты были распроданы.

Он легко переносил полеты любой протяженности, даже любил их, не испытывая ни малейшего признака волнения от высоты. Сидел в кресле прямо, слушал ровный шум турбин, так похожий на гудящий перед концертом зал, и мысленно играл какой-нибудь сложный этюд. Длинные, нервные пальцы пианиста всегда находились в движении.

Самолеты, автомобили, воздушные такси — все это было привычно для музыканта. Но вот несколько шагов по улице от подъезда до такси, особенно в такую весеннюю погоду, могли оказаться роковыми. Несколько лет назад Турин поскользнулся на улице и вывихнул палец.

Музыкальный мир был взволнован. Если бы пианист сломал себе ногу, он мог бы выйти на сцену на костылях. Но палец! Из-за него отменили все концерты. Телевидение, учитывая волнение поклонников таланта Турина, показывало резко очерченный профиль артиста и знаменитые руки, касавшиеся клавиш так легко и быстро, будто играли сразу несколько пар рук.

Взглянув в окно и увидев гололед, Турин позвонил в дирекцию и отказался ехать сегодня на концерт.

Администратор концертного зала долго не сдавался. Он предложил прислать за пианистом двух помощников, посыпать асфальт перед подъездом песком с солью, наконец — расстелить для верности ковровую дорожку от входной двери до автомобиля. Турин вежливо отказывался, поглядывая в окно на подтаявший лед: вскоре предстояли гастроли за океаном. Да еще не хватало, чтобы кто-то из соседей увидел, как его ведут по ковру под руки и сажают в машину.

Когда Турин уселся у телевизора, вновь раздался звонок и знакомый голос директора мягко, но убедительно произнес:

— Уважаемый Фермопил Иванович, хочу напомнить вам, что сегодня у вас шефский концерт. Времени без четверти шесть, а зал полон. Это школьники, Фермопил Иванович, мальчишки и девчонки. Они ждут именно вас!

Турин взглянул на часы, беспокойно произнес:

— Что же вы раньше не напомнили, что это шефский концерт! Теперь я точно опоздаю.

— Не беспокойтесь, Фермопил Иванович! — пророкотал директор. — Машина находится у вашего подъезда.

— Мм… ну ладно, пока я собираюсь, займите как-нибудь ребят.

На концерты Фермопила Турина в его родном городе некоторые любители музыки не могли попасть в течение многих лет. А ребятам невероятно везло: для них давались специальные концерты.

Ну кто откажется от пригласительного билета, в котором указана фамилия артиста мирового класса! Некоторые взрослые считали такой заведенный порядок несправедливым.

Все приглашенные явились на концерт.

Зал был полон. Ожидали Турина. Сейчас он выйдет — сосредоточенный, стремительный и гениальный. Выйдет, не видя ничего вокруг себя, кроме взмахнувшего черным полированным крылом рояля.

А вышел мальчик в ученических очках. Маленький, рыжеватый, с папкой под мышкой. Все думали, что он будет произносить приветственную речь. А он — к роялю.

Подошел, раскрыл ноты и пискливо произнес в стоящий рядом микрофон:

— Концерт для вертолета с оркестром. Исполняет автор.

Зал ахнул («Что за виртуоз-вертолетчик!»). Шумная волна прокатилась по рядам, слилась с первыми звуками рояля. Казалось, красный от волнения автор предполагал именно такое начало своего концерта: вслед за первой волной прилива устремились следующие — город ритмично вливался в академический зал бескрайним океаном звуков. Фыркали машины, шагали прохожие, напряженно трудились улицы. Где-то вдалеке пробили башенные часы, прозвучали детские голоса. Знакомый город открылся слушателям, город, в котором день за днем проходит жизнь.

Неожиданно вступил оркестр. Пианист посмотрел в зал, улыбнулся, кому-то кивнул и продолжил играть вместе с оркестром. Хотя никаких музыкантов на сцене не было, звучали трубы, пели скрипки, трудился большой барабан, расцветив музыкальный город всеми красками.

Только те, кто сидел в партере, догадались, что вместо оркестра играл мальчик. Он сидел спокойно в первом ряду, задрав нос к потолку, а из-под его синей куртки лилась оркестровая музыка. Электроник заранее договорился с Профессором, что будет помогать ему оркестровым сопровождением, — ведь было объявлено, что концерт с оркестром, и он записал на вмонтированный внутри себя магнитофон отрывки симфоний, заимствованные у классиков. Они отрепетировали выступление, и сейчас Электроник играл роль оркестра.

Радости и печали большого города целиком захватили слушателей. Они будто шли по тротуару, ощущая дружеское тепло нагретого камня; уступали дорогу малышам, издали слыша стук спешащих башмаков; засыпали, глядя на звезды в окне, уронив раскрытый учебник; встречали новый день, радуясь восходу солнца, — школьники притихли, пораженные тем, как точно знает самоуверенный автор концерта их жизнь.

Музыка гремела все настойчивей, и в глазах слушателей замелькали разряды молний. Пианист и мальчик-оркестр увлеклись исполнением и подходили к опасному рубежу для человеческого слуха, когда даже самая приятная мелодия может вызвать боль. В такие мгновения музыка становится зримой, и замысел композитора, который писал свое сочинение на нотной бумаге обыкновенной авторучкой, воплощается в странных символах. Вслед за резкими вспышками, какие иногда наблюдают летящие в корабле космонавты, зрители видят фантастические силуэты, танцующие фигуры, бесконечные просторы космоса; некоторым при этом чудится, что они стоят у классной доски, пытаются вспомнить какие-то формулы, но им лень поднять руку, раскрыть рот, лень даже думать про формулы.

В этом зрительном восприятии сочинения Королькова не было ничего удивительного. Как известно, музыка отражает в звуковых образах черты своего времени, какие-то важные идеи. Вавилонская клинопись, никем пока не расшифрованная, представляет, как догадываются ученые, запись мелодии, сопровождающей древний миф. И музыкальная теория Птолемея выражает его космологию с неподвижным Солнцем в центре мира. А сочинение Профессора, конечно, опиралось на современные знания, и прежде всего — на математику, иначе его не мог бы так легко усвоить и великолепно инструментовать Электроник.

Мальчик-пианист и мальчик-оркестр понимали друг друга прекрасно. Но вот оркестр умолк — город затих, наступила ночная тишина. Звучал лишь один рояль, звучал так, будто это стрекотал вертолет. Вертолет поднимался все выше и выше — над людьми, над ночью, над миром, пока не исчез среди звезд…

Автору «вертолетного концерта» хлопали от души. А он вскочил со стула, забыв ноты, поспешно ушел за кулисы. И там увидел знаменитого пианиста.

— Поздравляю, — горячо сказал Турин, пожимая руку юному коллеге. — Как тебя зовут? Неужели ты сам сочинил?

Профессор был страшно перепуган: Фермопил Турин слышал его сочинение! Он втянул голову в плечи и что-то лепетал в ответ. Потом увидел Электроника и обрадовался.

— Это вот он, — указал Профессор на товарища, — научил меня когда-то играть по формуле Рихтера.

Турин придирчиво осмотрел Электроника: он догадался, что под его одеждой спрятан магнитофон.

— Это ты изображал оркестр? — спросил он.

— Я, — спокойно сказал Электроник. — Формулу Рихтера я пытался вывести, но, конечно, не сумел: искусство слишком сложно для математического анализа. Зато я научился некоторым музыкальным приемам.

— Великолепно, — пробормотал Турин. — Ты мне потом расскажешь о своей работе… — Он торопился на сцену. — Не исчезайте после концерта, друзья. Мне нужно с вами поговорить.

Он вышел на сцену. Сел, положил руки на клавиши и с минуту сидел неподвижно, с интересом разглядывая забытые Профессором ноты.

— Формула Рихтера… — сказал он тихо. — Значит, возможна и формула Турина?

— Я знаю семьдесят девять математических символов начала вашей игры, — подтвердил Электроник, услышавший произнесенные вслух мысли. — Для формулы это мало. Хотите, нарисую их в воздухе?

Очень странно, но Турин услышал математика, посмотрел на него, стараясь угадать, не шутит ли он, и понял: мальчик говорит правду. Сказал в ответ быстро, почти не разжимая губ:

— Сейчас не надо. Потом покажешь.

Математику Турин не любил еще со школьной скамьи, ему иногда снились мрачные сны об экзаменах по тригонометрии. Но сейчас, как ни странно, упоминание о формуле заинтересовало его. Он сосредоточился, решил играть для этих загадочных мальчишек.

Турин играл Чайковского.

Друзья слушали пианиста в ложе. Электроник с гордостью посматривал на своего одноклассника. Быть может, он видел портрет Профессора, висящий в ряду классиков музыки. А может, представлял себе его скульптуру, отлитую из чистого золота, — точно такую, какую ставили фараоны знаменитым музыкантам.

Электроник был прав: вывести формулу Турина было не легче, чем научиться хорошо играть в шахматы. Но он чувствовал, что именно музыка помогает ему обдумывать главную задачу, и был благодарен товарищу, что попал на этот концерт.

Звучал Чайковский.

Фермопил Турин играл, по обыкновению, блестяще.

Профессор все еще переживал за свое сочинение. Электроник с нетерпением ожидал разговора с большим музыкантом: возможно, он откроет ему какие-то законы творчества?

Девятое апреля День без математики

В этот день директор школы юных кибернетиков занимался делами восьмого класса «Б».

Рано утром позвонил тренер сборной по хоккею и попросил разрешения отпустить Макара Гусева с уроков. Тренер сказал, что Гусев, по его мнению, обладает блестящим броском по воротам и теперь его хотят посмотреть знатоки — мастера хоккейной клюшки. Директор знал о выигранном матче, но не предполагал, что Макар, готовясь к ответственной тренировке, уже лежит в своей камере сверхсилы… Он сказал, что согласен отпустить игрока, после чего услышал витиевато-восторженную фразу тренера: «Если мои прогнозы о Макаре Гусеве оправдаются, я сниму шляпу перед вашей школой». Перед школой юных кибернетиков снимали шляпу многие знаменитости, и директор не очень удивился такому признанию.

Пианист Фермопил Турин поздравил директора с талантливым музыкантом в лице восьмиклассника Королькова, расспрашивал, давно ли Вова проявляет свои способности, как учится, не мешают ли его занятия музыкой успеваемости. Директор отметил математические склонности Королькова и, в свою очередь, узнал об исполнении необычного Концерта. Он был рад, что знаменитый пианист предложил дать Королькову несколько уроков.

Звонок из австралийского города Мельбурна удивил директора. Астрономическое общество разыскивало мистера Сыроежкина, просило его разрешения на публикацию статьи об открытии сверхновой. Директор взглянул на часы — занятия еще не начинались — и назвал номер домашнего телефона Сыроежкина.

Директор решил найти классного руководителя.

— Как же так, Семен Николаевич, — сказал он Таратару, — весь мир, можно сказать, занимается делами вашего восьмого «Б», а я веду переговоры, почти ничего не зная о происходящем?

К удивлению директора, Таратар вел себя воинственно.

— Я не все понимаю в этой истории, Григорий Михайлович! Математические работы учеников правильны, но сами открытия весьма сложны и противоречат общепринятой логике. Вам, например, никогда не приходилось летать по улицам на самодельном коврике?

Директор задумчиво водил карандашом по бумаге, рисуя большие знаки вопроса.

— О коврике мне рассказывал Виктор Ильич Синица, — произнес директор. — Но что-то очень туманное.

Таратар фыркнул сквозь встопорщенные усы.

— Если бы вы испытали сами, туман сразу бы рассеялся. Впрочем, коврик потерян. — Таратар обвел взглядом знакомый директорский кабинет. — Извините, Григорий Михайлович… Вы знаете, за тридцать шесть лет работы я видел немало разных учеников — дикарей, рыцарей, ораторов, новых одиссеев, эдисонов, эйнштейнов… Но эти обыкновенные гении доведут меня до преждевременной пенсии.

— Вам нужна помощь?

— Сначала попробую разобраться сам. Как вы смотрите на то, если я проведу несколько необычный урок — без применения чисел?

— День без математики? — спросил директор.

— Вот именно. Я хочу проверить одну догадку…

— Мне предложение нравится, — заявил директор. — Попробуйте.

Сначала все в классе обрадовались неожиданному предложению.

Ручные часы сданы на хранение учителю, стенные остановлены — не знаешь, когда начался, когда кончится урок. Автоматическая счетная парта «Репетитор» не работает. Помощь Электроника исключена. Пользоваться цифрами, формулами, уравнениями, физическими величинами и прочими научными «инструментами» вообще нельзя.

Ребята были возбуждены: здорово, будто находишься в каменном веке. Открытия начинаются заново.

Таратар предложил открыть планету Земля. Только новыми глазами, по новым правилам — без применения чисел. Совершенно ясно, что класс вообще их не знает, мыслит своими, оригинальными категориями.

Таратар развернул на доске схему. На ней — лес, река, гора, железная дорога, петляющая нитка шоссе. Из леса начинает свой путь восьмой класс «Б». Главная задача — установить, есть ли на Земле разумная жизнь, цивилизация.

Все будто просто: вот она — железная дорога. Но как определить, что она — создание разума?

Старостой класса на этом уроке избрали Сергея Сыроежкина. Сыроежкин предложил биологу Смирнову узнать, какие формы жизни встречаются на планете.

Смирнов сразу же доложил, что ему встречается растительность странной формы — на толстых шершавых стеблях, с длинными отростками и одинаковыми плоскими кружками на концах. Количество стеблей он сообщить не может, потому что не знает счета, но неравномерное их распределение позволяет сделать вывод, что это не искусственные насаждения, а просто растительность. Какая — неизвестно: анализ он делать не может, пользуется только методом наблюдения. Следы на поверхности почвы говорят о наличии животных, но сами они очень осторожны, прячутся в густых зарослях. В воздухе носятся мелкие крылатые существа, их крики записаны на магнитофон и переданы Профессору для определения музыкальности, если, конечно, разрешено применять технику…

Дальше класс ведет Кукушкина. Река не привлекла ее особого внимания, зато эта водная дорога указывала путь к шоссе. Новая дорога насторожила Кукушкину своей правильной формой. Но как установить ее происхождение? Кукушкина предположила: может быть, такие гладкие дороги здесь прокладывают движущиеся ледники? Или это затвердевшая серая слизь проползшего гигантского моллюска?

— Есть, есть разум! — закричала радостно Кукушкина. — У него четыре колеса!

Она пояснила, что по дороге двигается предмет необычной формы.

— Придется заменить Кукушкину, — сказал учитель. — Мы ведь договорились: без чисел.

— Я хотела сказать, что колеса — гениальное изобретение жителей этой планеты, — тараторила Кукушкина, садясь за парту. — Ни одно животное не использует колеса.

— Мы этого не знаем, — прервал Сыроежкин и послал к схеме Королькова.

Осторожный Профессор внимательно исследовал длинные параллельные ленты из очень твердого материала (вместо «параллельные» он сказал «непересекающиеся»), между ними были уложены перекладины. Зоркий глаз Профессора приметил, что через равномерные промежутки вдоль колеи стоят одинаковые гигантские ветвистые стебли, а на них натянуты толстые нити. Профессор не сомневался: это признак разумного строительства, настоящая находка экспедиции.

— Что тебя убедило в твоем выводе, Корольков? — спросил учитель.

— Равномерность структуры — повторяемость одних и тех же деталей, — объяснил Профессор, описывая рельсы, шпалы, столбы. — Недаром древние говорили: «Мир подобен числу». Моя находка подтверждает эту истину.

Профессор касался запретной темы. Но он, хитрец, только философствовал, не нарушая правил. И Таратару ничего не оставалось, как согласиться с ним.

— А теперь мы подходим к большому скопищу разных строений, чем-то напоминающих город, — провозгласил Корольков.

— Такой ответственный объект исследует староста, — сказал учитель.

И Сыроежкин ввел восьмой «Б» в город.

Все видели теперь достижения земной цивилизации. Просторные жилища, разнообразный транспорт, потоки жителей на улицах. «Они двуноги», — сказал Сыроежкин, и, хотя это слово было опасным, никто не заметил маленькой ошибки — так интересно описывал староста вид городских улиц, бег автомобилей, сигналы светофоров, спешащих прохожих, уличные сценки, словно действительно видел все это впервые.

— К сожалению, я потерял свой класс, — доложил Сергей, хитро улыбнувшись. — Только что мне сообщили, что он находится на Тринадцатой Парковой улице, в доме номер шесть, на пятом этаже гостиницы «Дружба». Наших приветствуют земляне.

— А как же правило, Сыроежкин? — напомнил Таратар. — Боюсь, что мы остались без классного вожака.

— Я не могу путешествовать иначе в современном городе! — парировал Сыроежкин. — Здесь все пронумеровано: дома, этажи, квартиры, машины, вертолеты, газеты, деньги, ботинки, голы, игроки, минуты, секунды и так далее. Здесь нечего делать с нашим правилом, Семен Николаевич. Без чисел — как глухой и слепой, как без языка.

— Может, попытаться описать город поэтически? — предложил неумолимый Таратар.

— Попробуй, Сергей, — оживился Электроник, который сидел все это время совсем безучастный, выключив свои счетные способности.

— Я так сразу не могу, — замялся Сергей.

Тут вскочил с места Профессор.

— Разрешите, Семен Николаевич? — спросил он и от волнения поправил на носу очки. — Как известно, Галилео Галилей читал «Божественную комедию» Данте с циркулем в руке! Он начертил космические описания Данте и убедился, что его представления о Вселенной не соответствуют принятой в то время евклидовой геометрии и полны грубых ошибок.

— Почему же Галилей обратился к комедии? — чуть прищурившись, спросил Таратар. — Ведь это же литература?

— Именно поэтому, — серьезно заявил Профессор. — Данте мог не знать всех тонкостей геометрии. Но Галилей справедливо предполагал, что поэзия, музыка, искусство основываются на математических принципах. Я полностью согласен с ним и процитирую слова самого Галилея: «Философия написана в грандиозной книге природы, которая открыта нашему пристальному взгляду. По прочесть эту книгу может лишь тот, кто научился понимать ее язык и знаки… Написана же она на языке математики». — Профессор победно сел на место.

— Разрешите добавить? — спросил Сыроежкин и торжественно прочитал еще одно изречение: — «Весь наш предшествующий опыт приводит к убеждению, что природа является осуществлением того, что математически проще всего представить». Извините, Семен Николаевич, я хочу лишь напомнить, что это сказал Эйнштейн.

Электроник поднял руку и бесстрастно процитировал:

— «Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых, привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих, внести эту гармонию во внешний мир».

— Это тоже о математике? — спросил взволнованный Таратар.

— Так сказал Александр Блок о назначении поэта, — пояснил Электроник. — Но по-моему, это применимо и к математику.

— Объявляется перерыв, — неожиданно предложил учитель.

За завтраком в столовой восьмиклассники получили от повара разные по величине порции и снова убедились, что очень странно существовать без привычного счета. Сыроежкин, обнаружив, что его котлета в два раза меньше, чем у Профессора, задумчиво спросил:

— Хотел бы я знать, сколько в ней граммов? Почему ошибается повар? Неужели и его подговорил Таратар?

— Забудь, Сергей, про граммы, — посоветовали ему приятели, — забудь про время, шахматы и шашки на перемене, про свою сверхновую, даже про Электроника. Разве ты не знаешь Таратара? Никогда не угадаешь, что он придумает…

— Шутить так шутить! — пробормотал Сергей…

Когда учитель вошел в класс, на доске он увидел огромные буквы:

ДАЕШЬ МАТЕМАТИКУ!

— Прекрасно! — улыбнулся Таратар. — Я доволен вашим «сердитым» выводом. Еще недавно вы говорили мне, что не хотите быть чистыми математиками, что избрали другие профессии. Признаюсь, сначала мне было обидно. Но после некоторого размышления я одобрил ваш выбор. И решил проверить: зря я вас учил все эти годы или не зря. Вы доказали мне, что кем бы ни стали в будущем — физиками, инженерами, рабочими, биологами, — вы будете математически мыслить. Я не ошибся в вас… Я доволен своим классом…

— А то какой же мы класс без математики! — буркнул Сыроежкин. — Смешно даже.

— Классом может быть и класс млекопитающих, — пропела ехидная Кукушкина.

— Спасибо! — ответил ей Сергей. — Ты, я вижу, специалист высшего класса.

— Совокупность цифр трех соседних разрядов числа тоже, между прочим, класс, — напомнил Профессор.

— Ну, это уже классика! — провозгласил Гусев.

Все рассмеялись, и Таратар громче других.

— Запишите новое задание, — сказал он, очень довольный.

Ребята раскрыли тетради. Они снова чувствовали себя единым восьмым «Б».

— Да вы хитрец, Семен Николаевич! — торжествовал директор. — Поздравляю с прекрасным уроком!

— Ничего особенного, — махнул рукой математик. — У меня к вам еще одна просьба. Дайте мне официальный отпуск на два дня. У меня груда рукописей восьмого «Б».

Директор внимательно слушал.

— Совокупность всех этих работ составляет любопытный замысел будущего — большой проект, который придумали ребята, — продолжал Таратар. — Многое в этих работах мне неясно, надо разобраться… И кроме того, не далее как вчера я получил по почте сто двадцать страниц на машинке. Автор доказывает, что я допустил за последнее время немало ошибок! Представляете?

Директор с интересом взглянул на учителя, которого знал не один десяток лет, прикидывая, какую еще хитрость задумал неугомонный Таратар.

— Так много ошибок? Кто этот шутник?

— Сей труд подписал Электроник. От имени восьмого «Б».

— Разберитесь, Семен Николаевич… В ошибках полезно разобраться… Но кто вас заменит на эти дни?

Директор достал расписание. Все учителя старших классов были заняты.

— Я думаю, Электроник, — предложил Таратар. — На всякий случай посоветуюсь с Гелем Ивановичем Громовым. Разрешите?

Он набрал номер, попросил профессора к телефону.

— Громов поддержал предложение, — сообщил Таратар. — Дело в том, что Электроник переживает кризис, решает очень сложную задачу.

— Теперь ясно, уважаемый Семен Николаевич, почему вы просите отпуск. Что за кризис помогаете вы преодолеть Электронику?

Таратар объяснил то, что он знал от Громова: Электроник ищет новые пути обработки информации, которые пока не известны ни одной в мире машине.

Директор был удивлен:

— Не каждый человек решит такую задачу, а тут — Электроник… Я согласен, Семен Николаевич, пусть он ведет урок.

— Спасибо, Григорий Михайлович, я был уверен, что вы разрешите! Профессор Громов считает, что Электронику не повредит сейчас самостоятельность.

— Мы с вами не академики и даже не профессора, Семен Николаевич, — мягко заключил директор, — поэтому знаем, что самостоятельность — вещь хорошая, а помощь и восьмому «Б» и даже Электронику нужна. Давайте только подумаем, какая именно…

Десятое апреля Как изучать человека

— Ура! Нас признали! — радостно сказал Электроник, появляясь в астрономической обсерватории.

В руках у него пачка телеграмм. Он с победным видом кладет их перед Сыроежкиным.

— Из Мадраса, Мельбурна, Бюракана. От Академии наук, — перечислял Электроник. — Все поздравляют с открытием сверхновой.

Сергей оторвался от листа, на котором писал, просмотрел телеграммы.

— Спасибо, Электроник, за новость. Дело сделано. Идем дальше. — И он покосился на свою рукопись.

Электроник спросил:

— Зачем здесь моя фотография?

На стене рядом с портретом Кеплера висел портрет Электроника. Сосредоточенное лицо. Нос, как у Сыроежкина, немножко вздернут. Губы объясняют что-то очень важное.

— Это я сделал, — признался Сергей. — В классе, когда ты мне подсказывал. Моментальный снимок. Лучший в мире подсказчик…

— Я никому не подсказываю, — поправил друга Электроник.

— Вспомнил, вспомнил! Ты меня просто дополнял на уроке.

— И я вспомнил, — уточнил Электроник. — Ты старался снять незаметно, но я увидел и даже позировал. Неплохо получилось.

— В самый раз, — согласился Сыроежкин. — Только ты меня не дослушал. Ты лучший в мире подсказчик сверхновой. И это — портрет первооткрывателя.

— Первооткрыватель — ты, — со всей прямотой заявил Электроник. — Я только делал расчеты и добывал информацию.

Рядом с портретами — фотографии Плеяд. О семи звездах в древности сложили легенду: будто это семь дочерей бога Атласа, бежавшие от охотника Ориона в бездонное небо и превратившиеся сначала в голубей, а потом в звезды.

На второй фотографии выделяется яркая точка — сверхновая.

Но главное здесь — первая фотография, где на месте сверкающей сверхновой маленькая неяркая точка. Звезда перед взрывом. Единственный в мировой астрономической коллекции снимок.

Сыроежкин смотрит на снимок, спокойно говорит:

— Теперь пусть разбираются специалисты, как произошла Вселенная.

— Можно сделать предварительный вывод, что человек получит новую энергию для космического корабля «Земля», — заявил Электроник. — Это данные Рэсси, он продолжает наблюдения.

— Рэсси ничего не прозевает, — с удовольствием сказал Сыроежкин. — Твое изобретение!

Электроник продолжал подытоживать победы восьмого «Б»:

— Корольков встречался с пианистом Туриным, разъяснил ему свой метод сочинения музыки… От Майи Светловой ни на шаг не отходят два физика…

— То есть как не отходят ни на шаг? — встревожился Сыроежкин и покраснел. — Какие еще физики?

— Наш учитель физики Виктор Ильич Синица и академик Крымов. Они пытаются понять, как Светлова сделала антигравитационный прибор, а она… Ты почему такой красный? Ты не заболел?

— A-а, Синица. — Сыроежкин махнул рукой. — Почему «заболел»? Это приступ внезапной мысли.

Он снова садится за самодельный стол, царапает пером по бумаге.

Электроник читает из-за его плеча: «Дятел долбит еловую дверь небес»… «Дятел гремит в еловую дверь»… «Дятел громит еловую»…

— Поиски глагола, — сказал Электроник. — Но при чем тут дятел?

— Сам ты дятел! — вскипел Сыроежкин и, взглянув на товарища, успокоился. — Понимаешь, дятел — не просто дятел, а символ. Я сочиняю одно послание… — Сергей чуть замялся, порозовел. — Для одного человека…

— Я догадался, что это стихи, — сказал Электроник. — Возьми вместо дятла более современный символ. Например, сверхновую.

— Я отказываюсь от звезд, — твердо отчеканил Сыроежкин. — Сегодня сверхновая, завтра сверхновая…

Он высунулся по пояс в открытое окно, взглянул на голубой апрельский снег, набрал воздуха и снова забормотал про дятла.

Гигантская работа поэта была очень наглядна: он высекал пером на бумаге искру неповторимого слова. Чудак Электроник! Разве пишут стихи про сверхновые, про сверхсильных или про а-коврики? Настоящие стихи складывают из самых обыкновенных слов. Вон за окном дятел стучит на старой сосне. Осторожно стучит, деловито. А в стихах он должен стучать так, чтобы человек, кому они предназначены, запомнил эти слова на всю жизнь.

— В одна тысяча пятьдесят четвертом году, — раздался скрипучий голос, — в июне месяце, как свидетельствуют хроники, в небе появилась «звезда-гостья». Она светила так ярко, что ее видели даже днем. Звезда превосходила Венеру — самое заметное светило после Луны и Солнца. Потом угасла.

Сыроежкин с удивлением вслушивался в знакомые интонации. Как хитро Электроник старается привлечь его внимание: «В одна тысяча пятьдесят четвертом году…» Будто говорит сам Таратар.

— Ты готовишься к уроку? Репетируешь? — усмехнулся Сергей. — Завтра у тебя важный день. Первый урок учителя Электроника. Прости, а как к тебе обращаться? — озадаченно спросил он. — Ведь у тебя нет отчества…

— Зови меня просто учитель, — с достоинством сказал Электроник. — Завтра я продемонстрирую новые возможности преподавания.

— Слушаюсь, учитель!

Сыроежкин не сомневался в успехе Электроника. И хорошо, если он расскажет о сверхновых звездах. Как однажды на заре земной жизни вспыхнула сверхновая в нашей Галактике. Астрономы говорят, что прошли десятки лет, пока свет от взрыва достиг планеты. Прошли еще десятки тысяч лет, и вымерли гигантские динозавры — возможно, от космического излучения.

Сергей жалел уже, что никто, кроме Электроника и Рэсси, не видел, как бабахнула его сверхновая. Наверное, после взрыва небо долго еще светилось загадочным фиолетовым сиянием. Но все знакомые спали.

— Таратар не спал, — уточнил пунктуальный Электроник. — У него несколько ночей горит свет.

— Мучается, бедняга, — вздохнул Сергей, — проверяет наши работы.

— Я глубоко уважаю учителя математики, — сказал Электроник. — Он исправляет свои ошибки. Я послал ему перечень ошибок.

— Ты?

— Сто двадцать страниц расчетов, — добавил Электроник. — Или он признает наши изобретения, или — нет.

И отец Виктора Смирнова, оказывается, получил от Электроника толстенный том расчетов искусственного животного. По почте. Может быть, тоже изучает по вечерам?

— Зачем ты это делаешь? — с удивлением спросил Сергей. — Разве заставишь инженера полюбить корову?

Электроник пояснил, что проверяет на противниках полезность опытов. Сам он нисколько не сомневался, что тот, кто отрицает бесспорные изобретения, совершает ошибку.

«Лучший в мире коллекционер чужих ошибок», — подумал Сергей.

— Ты и про меня можешь сказать что-нибудь… особенное? — решил испытать он новый талант друга.

— Конечно.

— Я готов выслушать правду.

Сыроежкин развалился на самодельном стуле.

— Ты серьезно болен, — хриплым голосом произнес Электроник. — Я пока не знаю, что это за болезнь. Только начал изучать медицину. Но заболевание не простое, вроде лихорадки.

Сергей снисходительно улыбнулся:

— Предположим… В чем заключается моя болезнь?

— Когда кто-то говорит про Майку, ты сразу краснеешь или бледнеешь.

Сергей вскочил, сжал кулаки:

— Сейчас же замолчи!

— Я говорю правду, — сказал Электроник, отступая. — Вот и сейчас ты с одной стороны красный, а с другой белый. Осторожно!

С минуту они молча смотрели в глаза друг другу.

Сергей разжал кулаки.

— Извини, — сказал он устало. — Это такой бешеный вирус. Хуже гриппа.

— Может, для тебя сделать что-нибудь? — спросил Электроник больного товарища. — Может, посоветоваться с Майей? Позвонить ей сейчас?

— Ты что — телефонный узел? У тебя нет дел поважнее, чем болтать с девчонками?

Электроник покачал головой.

— У меня есть неразрешимая задача. Если я ее не решу, то устарею.

Он не добавил при этом, что может перегореть от напряжения. Но и так было ясно, что дело очень серьезное, — настолько печальным выглядел всегда спокойный Электроник.

Сыроежкин испугался.

— Ну что ты, Электроник, — бодро сказал он. — Какие могут быть проблемы, когда мы побеждаем во всем!

— Я не могу решить главную задачу, — повторил Электроник. — Ты мой друг и должен знать, что для меня существует предел…

И Электроник очень точно изложил, в чем заключается предел для развития электронной системы.

Оказывается, есть одна формула, согласно которой грамм любой материи — живой или искусственной — не может обработать более 10⁴⁷ битов информации в секунду. Электроник разыскал эту формулу в старых трудах и сам проверил ее. На первый взгляд цифра предела как будто громадная: ведь с момента образования Земли прошло всего 10²³ микросекунд, а число атомов в известной нам Вселенной 10⁷³. Но Электроник не собирался считать атомы и микросекунды, он хотел решать новые задачи. И не мог взяться за многие из них из-за исключительной сложности.

Известно, например, что число вариантов в шахматной игре составляет примерно 10¹²⁰. Если бы Электроник играл честно, перебирая все варианты, как он привык это делать, то ему не хватило бы на одну партию не только человеческой жизни, но и нескольких тысячелетий. Научись Электроник считать в миллион раз быстрее, он все равно не успел бы сыграть ни одной партии, потому что число комбинаций оставалось бы слишком большим — не 10¹²⁰, а 10¹⁴⁶.

Электроник потерял покой. Барьер нового счета был для него непреодолим.

Электроник мучительно переживал, что он не человек!

Люди — Электроник видел это — постоянно делали открытия, не перебирая весь поток поступающей информации; они много трудились, но не механически, а искусно и изобретательно; результат приходил как будто сам собой, в минуту озарения. Иначе, как сказал профессор Громов, не было бы чемпионов по шахматам, полководцев, ученых. Электроник так не мог.

Сыроежкин растерянно смотрел на двойника, чувствуя себя бессильным.

— В этой голове, — Электроник потер ладонью лоб, — проанализированы и собраны победы Сократа, Архимеда, Македонского, Колумба, Наполеона, Ферма, Эйнштейна и многих других. Миллионы великих открытий и… ошибок.

Из рассказа Электроника было ясно, что он зря проделал большую работу. Он точно установил, что за последние девятьсот лет во всех энциклопедиях мира названы гениальными 29771 человек. Следовательно, в среднем на каждый год приходилось 33,7 гения в той или иной сфере деятельности общества. Изучение многих тысяч жизнеописаний великих людей повергло Электроника в растерянность. Среди них он не нашел ни одного точно сформулированного приема труда, который помог бы ему преодолеть барьер механического счета. Ни одного математического знака, обозначающего рождение гениального творения.

— Формула гениальности? — пробормотал Сергей. — Вот будет здорово, если ты ее выведешь!

Электроник покачал головой:

— Этой формулой пользуются только люди. Но ее нигде нет… Наверное, я должен изучать самого человека, чтобы понять, как он мыслит.

Сыроежкин искренне обрадовался выводу:

— Изучай, Электроша! Начинай сейчас же, начинай с меня. — Он приосанился. — Задавай любые вопросы! Не стесняйся.

— А как изучать человека? Какими средствами? — спросил друг.

Сергей задумался.

В самом деле, как изучать его, Сыроежкина, когда он сам не знает, чем живет сейчас и что захочет ровно через минуту?

Иногда он думал: кто он такой — Сергей Сыроежкин? И представлял свое лицо, будто смотрел в зеркало. А если взглянуть поглубже? Как он, например, думает? Ясно, что работают в эти минуты внутри его какие-то сложные механизмы памяти и он привычно ими управляет. Но как они действуют, как он, Сыроежкин, управляет собой и в чем заключается формула гениальности человека, которую ищет Электроник, он не представлял.

— На многие серьезные вопросы нет еще ответа в книгах, — сказал Электроник. — В частности, о твоем бешеном вирусе.

— Каком еще вирусе?

— Когда ты бледнеешь или краснеешь.

— Это все вранье про вирус, — признался Сергей. — Просто я волнуюсь, когда слышу о ней. Говорю тебе одному.

Сергей схватил со стола лист, прочитал свои стихи.

— Это я для нее сочинял, понимаешь? Изучай меня, изучай!

Электроник оценивал полученную информацию.

— Прочитай еще стихи, — неожиданно попросил он.

Сергей удивился, но начал читать, вспоминая то, что он учил. Сначала робко, вполголоса, потом более уверенно, даже с выражением.

Электроник застыл: он впитывал в себя незнакомые звуки и словосочетания.

— Поэты сжато и точно передавали важную информацию, — сказал Электроник, когда Сергей умолк. — Мне кажется, поэты, художники, музыканты знают то, что я ищу.

Сыроежкин догадывался, что в схемах Электроника идет сложная борьба, что он принимает важное решение.

— Я вспомнил слова Ньютона, — хрипло сказал Электроник. — Он представлял себя маленьким мальчиком, который играет на морском берегу в камни и ракушки, в то время как перед ним лежит великий непознанный океан истины… Океан истины — это очень много для одного человека. А я даже не человек.

— Я — человек! — уверенно сказал Сергей. — Не бойся. Мы вместе откроем эту формулу. Ты спрашивай меня, спрашивай.

— Хорошо. Ответь, как ты понимаешь прекрасное?

Сыроежкин задумался…

Одиннадцатое апреля Новый Таратар

— Сразу видно, что ты новичок, Электроник, — сказал Сыроежкин, входя в класс. — Еще никого нет, а учитель на месте.

Он положил портфель на парту, с удивлением уставился на доску.

Вместо обычной классной доски светился огромный, почти во всю стену, экран.

— Что это, Электроник?

— Мое рационализаторское предложение, — спокойно сказал новый учитель. — Доска новой конструкции.

Экран показывал распахнутые двери школы, идущих с портфелями ребят.

— Классное изобретение! — похвалил Сергей.

— Специально для нашего класса, — подтвердил Электроник.

— Значит, не надо больше царапать мелом. Смотри, изучай и делай выводы, — предположил Сергей.

— Мы можем подключаться к лабораториям, телевидению, Вычислительному центру. Честно говоря, это не мое изобретение. Я видел во многих институтах, как профессор читает на кафедре лекцию, а студенты видят и слышат его за сотни и тысячи километров.

— Ты лучший в мире учитель, — похвалил друга Сергей. — Таратар будет доволен тобой. А другие классы умрут от зависти… Между прочим, к нам будут ходить на экскурсию… — Он показал на доску. — Смотри! Вот спешат мальки из младших классов!.. Торопятся первоклашки. А академики из десятых не спешат… Они даже не знают, что у нас такое изобретение… Сейчас покажутся наши…

Они наблюдали, как входят ребята в школу, и перед ними представали живые картины прошедших эпох. Размахивая воображаемыми дротиками, каменными топорами, луками, шумно ввалились в коридор маленькие «древние» люди: они сбрасывали свои пушистые звериные шкуры в гардеробе, надевали мягкую обувь и сразу превращались в симпатичных школяров. Группа молчаливых «рыцарей» в гладких кожаных куртках, с зажатыми под мышкой портфелями, громко стуча подошвами, не бросив ни одного взгляда на девчонок, прошествовала прямо в класс. Медленно шли ораторы, говорили все разом, не слушая друг друга. Их огромные портфели были набиты учебниками и тетрадями… Изобретатели несли коробки с моделями… Кто-то, придумывая на ходу фотонную ракету, пустил зеркальцем солнечного зайчика, и «ракета света» улетела в открытые двери.

Прошли уже представители всех эпох, а обыкновенных гениев, опередивших свой век, все не было. Прозвенел звонок.

В восьмом «Б» по-прежнему сидели учитель и единственный ученик.

— Что случилось? — недоумевал Сергей. — Эпидемия гриппа? Вчера все были здоровы.

Электроник включил радиотелефон, и класс наполнился голосами учеников восьмого класса «Б» — самых обыкновенных гениев.

Они трудились над своими изобретениями. Никто из них не был болен.

— «Космический корабль „Земля“», — сказал Сыроежкин пароль, и все одноклассники сразу услышали его. — Почему вы не на уроке? — спросил Сыроежкин. — Электроник ждет! Вы разве забыли, что он учитель?!

Раздался хор возмущенных голосов. Никто не забыл, что учитель сегодня Электроник. Ребята просто были заняты. У них не оставалось ни одной лишней минуты для уроков. Профессор сочинял вторую симфонию. Кукушкина моделировала систему кровеносных сосудов. Гусев переделывал свою бочку, усиливая ее действие на мышцы. Все они — будущие инженеры, ученые, художники — требовали сейчас свободы творчества!

«Зачем ходить на урок, когда Электроник и так дает любую информацию!..», «Тетради, авторучки, парты, даже сам „Репетитор“ — все это устаревшая система занятий…», «В конце концов, если речь идет о задачах, параграфах и правилах, то можно передать их по телефону или телевизору…» — таковы были доводы новых гениев.

— Вот так и попробуй изучить людей, если они просто не приходят на урок, — печально заметил Электроник.

— Все они — классические лентяи! — возмущенно сказал Сергей. — Сидеть в кресле, жевать бутерброд и смотреть телевизор считается нормальной учебой и жизнью. Просто они не понимают, что сегодня ты — Таратар.

— Я не Таратар, — сказал медленно Электроник. — Я помощник учителя. Я всегда это знал.

— Отключи свой телефон, и все гении примчатся за нужной информацией в класс, — посоветовал Сыроежкин.

— Зачем отключать? Тогда я вообще никому не буду нужен. Пусть работают. Мне нравится, как работают люди. Я учусь у вас работать. — И Электроник сказал в радиотелефон восьмому «Б»: — Продолжайте выполнять домашнее задание!

— Значит, ты выводишь свою формулу гениальности?

— Я читал ночью сочинения поэтов. Я не все понимаю. Например, что такое «душа»?

— Почему тебя интересует душа?

— Я прочитал у Пушкина: «Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии». В этой точной формуле, — признался Электроник, — мне ясно все, даже «оных», не известно одно понятие — «душа».

Сергей замешкался с ответом.

— Душа? Это, по-моему, разум, нервы, весь человек, наконец, — сказал он. — Целиком я или целиком ты. Понимаешь?

— Я начинаю догадываться, как рождается вдохновение.

Сергею всегда нравилось прямодушие Электроника. Его особая объективность. Он сказал:

— Надо много работать, чтобы получились красивые вещи.

— Я понимаю! — воскликнул Электроник. — Самая лучшая вещь — самая красивая! Автомобиль, дом, самолет, доказанная теорема…

— Многие люди умеют работать красиво, — серьезно сказал Сергей.

— Значит, вдохновение нужно везде — в геометрии, счете, стихах, шахматах, — продолжал размышлять Электроник согласно пушкинской формуле.

— Конечно. Архимед, Лобачевский, Алехин и другие великие люди подтвердили это правило.

— Я должен еще раз разобрать ошибки великих, — сделал вывод электронный мальчик и после некоторых колебаний предложил Сергею: — Может, нам попробовать сыграть в шахматы?

Сергей бросился к шкафу, рассыпал на учительском столе шахматные фигуры. Он был доволен, что Электроник одерживает над собой маленькие победы.

Когда директор школы заглянул в восьмой «Б», чтобы проверить, как идет урок, он застыл от изумления: в пустом классе сражались в шахматы учитель и единственный ученик.

— А где остальные? — спросил Григорий Михайлович. — Где ваши ученики, Электроник?

— Я разрешил им заниматься дома, — сказал, вставая, Электроник. — Они еще не выполнили домашнее задание.

— Мы тут посоветовались, — вставил Сыроежкин, — и решили, что их домашняя работа важнее урока.

— Неправда! — раздался за спиной директора голос, и в класс вошла Майя Светлова из школы химиков.

Сыроежкин вспыхнул, как сверхновая: Майя ведь не знала, что перед ней директор, и могла выдать всех ребят.

— Ты сам говорил, что они лентяи, — обратилась Майя к Сергею, который все продолжал разгораться. — Я как раз звонила Электронику на перемене и слышала ваш разговор. Электроник так готовился, а они не пришли! Подумаешь — «обыкновенные гении»… Просто самоуверенные лентяи!

— Может, всех сейчас вызвать, Григорий Михайлович? — сказал напуганный откровенностью Майки Сыроежкин.

— Вы, наверное, учитель? — обернулась Майка к директору.

— Нет, я директор.

— Тем лучше. Вызывайте!

— Я не могу отменить распоряжение учителя, не поговорив с ним, — улыбнулся Григорий Михайлович и вдруг увидел светящийся экран, который показывал пустой солнечный коридор, висящие на крючках пальто, распахнутые двери школы.

Директор осмотрел экран, протянул руку новому учителю.

— Спасибо за новшество, Электроник. В самом деле, ребята пропустили очень важный урок. — И он обратился к притихшей компании: — Послушаем Электроника!

Директор, Сыроежкин и Светлова сели за парты, а Электроник подошел к экрану. Он подключился к институту и рассказал, как здесь рождаются новые электронные машины. Зрители увидели ученых и инженеров в белых халатах. В одной из групп мелькнуло лицо Громова. Профессор оглянулся на камеру, отошел от коллег.

— Как идет урок, товарищ учитель? — спросил он Электроника.

— Урок идет хорошо, — доложил ученик.

— Извини, что отвлекаю, — сказал Громов. — У меня к тебе просьба. Завтра в нашем городе открывается важная выставка, институт поручает тебе работать на ней. Впрочем, — поправился Громов, — это не совсем верное слово — «выставка». Просто приезжают киберы, или роботы, как их называют во многих странах, демонстрировать свои способности. Такие же электронные механизмы, как ты. Подробности узнаешь в информационном центре. Ты согласен?

— Я согласен, — сказал Электроник.

— Можешь пригласить свой класс на открытие, — предложил профессор. — Так сказать, наглядный урок. Если, конечно, дирекция не будет возражать.

— Директор здесь, слушает урок за партой, — простодушно сказал Электроник.

— Я считаю предложение Геля Ивановича интересным, — подал голос с первой парты директор.

— Григорий Михайлович согласен, — передал Электроник Громову.

— В таком случае я даю заявку на восьмой «Б». — И Громов вернулся на рабочее место.

Электроник взглянул на часы, мгновенно переключил экран. Теперь на нем появилось какое-то мощное рогатое животное.

— Выставка достижений народного хозяйства, — объяснил Электроник. — Сейчас вы увидите доказательство последнего опыта восьмого «Б».

Животное возвышалось над толпой, как мощный древний мамонт. Внезапно оно вскинуло голову, оторвало несколько веток с вершины тополя и медленно задвигало челюстями.

— Неужели это корова? — с интересом сказал директор. — Никогда в жизни не думал, что есть такие гиганты!

— Изобретение Виктора Смирнова, — подтвердил новый учитель. — Видите, именно он стоит возле коровы! А рядом — его отец…

Виктор Смирнов с трудом вывел корову из гаража. Он даже перепугался, увидев ее при дневном свете: до чего огромная!

Еще вчера вечером корова была ненамного больше обычной коровы, в гараже лежали коробки с хлопьями, несколько старых автомобильных покрышек, тюки с прессованным сеном.

Сейчас гараж был пуст и чист, словно вылизан большущим языком. Как видно, у коровы разыгрался аппетит, она не оставила даже клочка бумаги, а сама стала ростом с грузовик. Нет, пожалуй, еще больше — с троллейбус!..

Приятель Виктора хлопал глазами, не понимая, как это за три дня из привезенной в кастрюле малышки выросло такое чудовище.

Корова была великолепна: белая, с черными пятнами и воинственно поднятыми рогами, — будто высечена из мрамора. Она взирала на своего повелителя.

— Тащи лестницу, Олег! — крикнул Смирнов другу и размотал на земле веревку.

Он прислонил лестницу к стене, забрался почти под самую крышу и оттуда накинул веревку на мощную шею животного. Завязал узел, слегка дернул за веревку. Корова спокойно двинулась за хозяином, словно всю жизнь ходила на привязи.

Олег завел мотоцикл и на малой скорости проводил приятеля с коровой к шоссе. До города было пять километров. Олег пожелал счастливого пути и укатил в школу.

Мальчик шел по обочине, корова за его спиной занимала почти половину шоссейного полотна. Смирнов боялся, что ревущие машины испугают животное. Но корова не проявляла к технике никакого любопытства. Наоборот, любопытство проявляли все проезжающие. Машины, догонявшие корову, резко тормозили, некоторое время ехали рядом, потом снова набирали скорость. Сзади плелась толпа ребятишек и зевак.

Биолог твердо решил не отвечать ни на какие вопросы, чтобы не сбиться с пути, — любопытные все узнают на выставке. А каждый увидевший животное не мог не высказаться. Мальчишек больше всего интересовало, что будет, если такая коровенция поддаст сзади рогами.

Виктор был горд за свое изобретение. Только один раз он вышел из себя, когда какой-то мальчишка, вынырнув из толпы, пропел, кривляясь:

— Замолчи! — строго сказал ему изобретатель. — Сейчас узнаешь «буренку».

Корова, будто поняв хозяина, грозно качнула рогами, и насмешника как ветром сдуло.

— Умная, — единодушно решили зрители.

У городской черты, как раз на пересечении двух шоссе, раздался предупреждающий голос из репродуктора:

— Мальчику с коровой остановиться!

Любопытствующих прибавилось.

Подлетел желтый милицейский мотоцикл. Сержант слез с сиденья, медленно обвел взглядом животное, отдал Виктору честь.

— Куда следуете, гражданин?

— На Выставку достижений народного хозяйства, — ответил Виктор. — Рекордсменка!

— Добро, — сказал сержант. — Будете следовать за мной. По городу не так просто ее провести. — И нагнулся к восьмикласснику: — Как зовут-то?

— Меня? Смирнов Виктор.

— Очень приятно, — усмехнулся сержант. — А ее?

— Надежда, — неожиданно для себя сказал Смирнов. Имя изобретению было дано.

— Надя, значит, — широко улыбнулся сержант.

— Не в том смысле, — поправил изобретатель. — Это моя надежда. — Больше он ничего не стал объяснять.

— Ясно. — Сержант снова перешел на официальный тон. — Какая высота?

— Высота чего? — не понял Виктор.

— До кончика рога, — пояснил милиционер. — Мосты, провода и прочее имеют допустимую высоту.

— Не знаю, не измерял.

— Двигаться будем со всеми предосторожностями, — предупредил сержант и вызвал по рации второго мотоциклиста.

В сопровождении почетного эскорта экспонат продвигался к выставке. Надо отметить, что гигантское животное ни разу не остановилось перед красным светом; потоки машин и пешеходов, трамваи и троллейбусы — все уступали дорогу Надежде. Пешеходы разглядывали почтенную корову на значительном расстоянии. Пассажиры липли к стеклам. Дети ныли от восторга, наблюдая, как коровьи рога едва не касаются троллейбусных проводов.

На выставке дежурные заранее распахнули главные ворота: видимо, и здесь сработала милицейская рация. В сопровождении большого числа любопытных мальчик с коровой вслед за мотоциклом направился к павильону «Животноводство». Он не заметил, как к толпе болельщиков присоединился его отец. Виктор был в отличном настроении и насвистывал песенку того самого паренька: «Я в эту Надежду по ушки влюблен…»

У павильона с резными башенками Виктор привязал Надежду к стволу дерева и поблагодарил сержантов за помощь. Толпа расположилась у павильона полукругом, обсуждая необычные данные животного. Даже продавцы ларьков оставили свои ящики с пирожками и мороженым — какие уж тут покупатели!

Директор павильона пожал Виктору руку, поздравил его с рекордным экземпляром, заранее пообещав медаль выставки. Затем он озабоченно обошел корову, прикидывая на глаз размеры.

Виктор ликовал: «Теперь не отвертитесь… Вон сколько свидетелей…»

Он отметил про себя, что появился деловитый фотограф, снимавший его Надежду с разных точек.

— Но где я возьму помещение для такого экспоната? — сказал директор, возвратившись к Виктору. — У меня нет свободной территории. А ведь ей нужно…

Он не успел закончить фразу, так и застыл с открытым ртом, потому что корова неожиданно откусила макушку тополя и захрустела ветвями. Тишина стояла такая, что хруст был слышен на всей площади. В эту минуту и подключился к телекамере на выставке Электроник.

Ветки тополя, видимо, вызвали бурный аппетит. Надежда втянула черными ноздрями воздух, громко вздохнула, словно выражая свое сожаление, и, нагнув голову, схватила крепкими зубами фанерный ящик с пирожками. Продавец подскочил на месте и, услышав треск фанеры, отбежал в сторону, а корова с легкостью пушинки подхватила уже ящик с мороженым.

Толпа заволновалась. Директор вопросительно смотрел на Виктора. Изобретатель смело подошел, взялся за конец веревки.

— Спокойно, Надежда, — сказал он. — Я понимаю, что ты хочешь есть. — Рога застыли в ожидании. — Нельзя ли немного кукурузных хлопьев? — громко спросил Виктор. — Или сена…

— Сена! Сена! — закричал директор так, будто от этих слов зависела вся его жизнь.

Вскоре маленький трактор вывез на площадь платформу с тюками сена.

Надежда неторопливо принялась завтракать.

Кто-то тронул Виктора за плечо. Он обернулся и обрадовался, увидев отца:

— Что ты тут делаешь?

Инженер Смирнов помахал блокнотом.

— Раз у твоей Надежды такой аппетит, придется ей конструировать кормушку, — объяснил отец и протянул блокнот. — Я набросал тут кое-что… — смущенно сказал он. — И вообще, — продолжал Смирнов-старший более уверенно, — я тебе давно говорил, что такая корова требует индустриальных методов воспитания…

Понемногу Надежда устраивалась на новом месте. Ей выделили просторную пустующую вольеру, предназначенную для зубров, аккуратно сложили тюки сена, высыпали несколько мешков кукурузных хлопьев в большой ящик. Виктор придирчиво осмотрел вольеру и остался доволен.

«Пожалуй, если ей и делать крышу, то только раздвижную, — размышлял Виктор. — Надо сказать отцу. Интересно, до каких размеров она будет расти?»

Он попросил разрешения у директора навещать Надежду: надо было продолжать опыт.

Директор широким жестом обвел вольеру, ответил, что отныне это его, Смирнова, кабинет, лаборатория, дом — как он только захочет. Здесь будет все благоустроено, исходя из особенностей подопытного животного, установлено необходимое оборудование. Помощниками у молодого ученого будут три специалиста и рабочие.

— Я хочу и дальше наблюдать за Надеждой, — сказал Виктор знакомому биологу. И пояснил: — Она наполовину земная, наполовину юпитерианская… Я смогу представить вам все доказательства после того, как встречусь с Электроником и доведу опыт до конца.

Биолог кивал, ничего не понимая в этом объяснении. Но живой экспонат был перед ним. Предстояла необычная работа.

Электроник с интересом выслушал Виктора Смирнова, который вызвал его по телефону. Он сказал, что ждет совета от Рэсси: ведь тот знает, как обращаться с животными Юпитера.

Потом Электроник поговорил с директором и объявил, что завтра урок состоится на выставке киберов.

— Прошу только, чтобы урок вел Таратар, — сказал Электроник директору. — Завтра у меня другая работа. И потом… вы видите. — Он показал на пустой класс и после кивка директора включил свои микрофоны. — Чтобы все были без опоздания! — приказал новый Таратар.

Двенадцатое апреля Платон, Эпикак и другие

На Выставке достижений народного хозяйства восьмой «Б» во главе с Таратаром проследовал вместе с другими гостями к павильону «Электроника».

К серебристому зданию из алюминия и стекла вела аллея с флагами стран, участвовавших в международном смотре электронных помощников человека. В аллее звучала разноголосая речь. Гости по-разному называли участников сегодняшней выставки — компьютерами, электронно-вычислительными машинами, киберами, роботами, даже «жестяными Майклами», но все эти разнообразные системы были электронными конструкциями, изобретенными людьми.

Восьмиклассники обрадовались, встретив своего товарища у входа.

Электроник раздал им памятные значки с изображением земного шара, опоясанного лентой цифр. Сергей успел шепнуть приятелю, что он бы изобразил на значке Электроника.

— Как ты, справляешься? — спросил Сергей.

— Справляюсь, — ответил Электроник.

На его куртке был знак работника выставки.

Ребята вошли в павильон и увидели светящуюся в полутьме знаменитую машину «Космос», точнее — часть этой машины, так как сама машина состояла из многих блоков, установленных в разных зданиях и связанных между собой телефонной связью.

На фоне звездного неба двигались светлые точки станций, спутников, кораблей, стартовали и садились ракеты на дальних планетах. Земля вела переговоры с космическими базами, с межпланетными путешественниками — вся информация поступала к небесному диспетчеру — «Космосу». Эта машина принадлежала десяти дружественным странам, совместно осваивавшим космос, но иногда ее советами пользовались и другие страны. Совсем недавно, когда летевший на Марс корабль потерял связь со своей базой и сбился с курса, его посадил на планету именно «Космос». В объемистом вахтенном журнале, лежавшем на пульте машины, особые заслуги ее были отмечены всем миром.

Эскалаторы без устали переносили посетителей в огромный, со стеклянной крышей, похожий на космопорт зал. Он был наполнен людьми и механизмами.

Среди гостей проворно сновали участники выставки — на колесиках, паукообразных лапах и просто по-человечески — кто как привык двигаться, перекидывались репликами, отвечали на вопросы и вели себя очень непринужденно; на груди каждого участника, будь он в железном футляре, в зеркалах экранов или костюме модного покроя, висела табличка с именем и названием фирмы-изготовителя.

На эмблеме выставки в центре зала постоянно менялось большое число, обвивающее, словно шлейф летящей кометы, земной шар.

Это число продолжало быстро увеличиваться, когда в зале наступила тишина и выставку открыл вступительным словом известный специалист по электронным системам профессор Громов. Участники выставки внимательно слушали профессора, а один из компьютеров, видимо, суммировал общее число их мыслительных операций. Это число и отражала эмблема.

Профессор Громов сказал, что выставка служит хорошим примером инженерных усилий человека, который однажды счел возможным построить для себя электронных помощников.

— Мы словно ворвались в пещеру Аладдина, — продолжал профессор, — в пещеру, где заключены сокровища, подобные человеческому мозгу. И мы видим, что можем получить все, что пожелаем. Но, как и в древней легенде, мы должны соблюдать одно условие: за все надо заплатить большим трудом — умной переработкой информации.

Громов, говоря о машинах и их творцах как о коллегах, пояснил свою мысль: за последние десятилетия сменились поколения счетных машин, резко возросла скорость их работы, и теперь стоит кардинальный вопрос: сможет ли человечество за один час обрабатывать такой объем информации, на который прежде требовались столетия?

Хотя каждый из компьютеров заменял тысячи и тысячи людей благодаря быстроте в счете, все они притихли, почувствовав важность момента. Мигали только контрольные лампочки, сигналя о полном внимании. Электроник неподвижно стоял в группе восьмого «Б».

— У меня есть один ученик, он сейчас здесь. — Громов поискал взглядом Электроника, приветливо кивнул ему. — Он пришел к выводу, что некоторые задачи представляются совершенно нереальными при обычных методах обработки информации.

Громов привел простой пример: среди присутствующих нет такой искусственной системы, которая обыграла бы чемпиона мира по шахматам. Следовательно, сказал он, надо искать обобщения, способы компактного выражения информации, кратчайшие пути к истине. Так было всегда в истории науки. Сумел, например, Ньютон выразить огромную информацию в простых и изящных формулах своих законов, которые умещаются на листке бумаги и которыми пользуется ныне любой школьник. Несомненно, что вскоре будут найдены новые методы работы компьютеров в бесконечном океане информации.

Гости аплодировали. Компьютеры мигали разноцветными глазками, усваивая новую задачу, на всех экранах появились надписи: «Отлично сформулировано», «Точно сказано», «Сверхважно».

Числа на эмблеме крутились в электрической лихорадке.

— По-моему, Громов говорит о формуле гениальности, которую ты ищешь! — шепнул Сыроежкин Электронику.

— Я непрерывно думаю об этом, — отвечал Электроник, — учусь работать по новой системе. Ты подсказывай мои ошибки, если заметишь.

— Я готов! — сказал Сергей.

— Только не знаю, — продолжал Электроник, — смогу ли я мыслить, как человек?

— Ты попробуй!

— Смогу ли? — повторил Электроник, и в словах его прозвучала странная печаль.

Самым почтенным участником выставки был старинный почтмейстер «Марк-121». Он вел свой род от первого знаменитого компьютера «Марк-1», который весил четыре с половиной тонны и перемножал двадцатизначные числа за шесть секунд. Чудовищно медленная скорость в сравнении с десятками миллионов операций в секунду! «Марк-121», конечно, считал в тысячу раз быстрее своего дедушки, но и он, с облупившейся на боках краской, прямолинейной формой своих громоздких блоков, выглядел как музейный экспонат.

Всю свою долгую жизнь «Марк-121» сортировал и отправлял письма в разные концы света. Он изучил все тонкости своего ремесла, и если корреспонденты указывали на конверте Париж, Лондон или Москву без упоминания страны, он находил их телефон по обратному адресу, звонил, уточнял, куда направлять письма — в столицы больших стран или в маленькие американские города. Почтмейстер знал наизусть города и деревеньки в разных странах, куда чаще всего писали его корреспонденты, он помнил даже дальневосточную станцию Ерофей Павлович.

Говорил он медленно, глухим дребезжащим голосом, предлагал посетителям отправить памятные открытки в любой конец света.

Восьмой «Б» с удовольствием воспользовался предложением: каждый заполнил открытку и опустил ее в железное окошечко. «Марк-121» ставил памятный штемпель и тут же на табло повторял адрес. Вопросов у него не было — все открытки были заполнены грамотно.

— Простите, — вежливо обратился Электроник к старейшине, — вы прекрасно знаете земной шар, а какое место нравится вам больше всего?

— Чикаго, центральная почта, — раздался после короткого промедления жестяной звук. — Я проработал там всю жизнь.

— Значит, это первое ваше путешествие? — продолжал Электроник. — Какое у вас впечатление?

Почтмейстер громыхнул железными стенками.

— В пути я ничего не делал. Решил, что меня отправили на свалку. Благодарю вас, мистер, за то, что вы испытали меня. Я могу еще пригодиться!

— Я такой же участник выставки, как и вы, — сказал Электроник и, пожелав коллеге успехов, пробормотал едва слышно фразу, которую уловил лишь стоявший рядом Сыроежкин: — Такое будущее ждет нас всех…

Таратар попросил Электроника провести их по выставке.

Прежде всего Электроник показал им зал с самыми современными системами — машинами Интермаша. Они отличались друг от друга номерами и сериями, но каждая работала по-своему.

Машина-инженер варила сталь на далеком заводе: на каждом экране была изображена гудящая мартеновская печь. Машина-диспетчер, мигая сигнальными огнями, регулировала движение на большой железнодорожной станции. Машина-конструктор планировала одновременно гостиницу, океанский лайнер, космический корабль и реактивный самолет, выдавала свои расчеты и чертежи специалистам, получала поправки, снова принималась считать; на эту работу когда-то уходили годы, а теперь — считанные недели.

Людей около этих машин было мало. Они давали короткие пояснения, работали у пультов и со стороны казались просто скромными помощниками всесильных агрегатов.

Компьютер Эпикак работал без помощников, принимая посетителей в отдельном кабинете. Увидев ребят во главе с сотрудниками выставки и учителем, он приветствовал их по-английски и тут же деловито осведомился, желают господа реализовать свои чеки или же совершить с его помощью выгодную сделку.

Эпикак — мощная машина обтекаемой формы, переливавшаяся всеми оттенками золотистых цветов, — медленно двигался вдоль длинного полированного стола с мягкими креслами. Других предметов в комнате не было. По-видимому, Эпикак был солидным банковским служащим, набитым долларами, марками и другой валютой западных стран.

— Извините, мы чеками не пользуемся, — отвечал по-английски Электроник.

— Прошу прощения, — приятным тоном произнес Эпикак, — вероятно, чековой книжкой в вашей школе распоряжается директор?

— У нас другая система, — уточнил Таратар, — за школу платит государство.

Эпикак блеснул своими боками, пустив в глаза собеседника снопы искр.

— Понимаю вас… Если мы не будем заниматься деловыми операциями, я с большим удовольствием расскажу вам о нашей фирме.

По словам великолепного Эпикака, выходило, что он и его электронные коллеги новейшей системы, работавшие в банках, заменяют тридцать миллионов клерков — почти все взрослое женское население страны, если бы оно, конечно, согласилось трудиться именно в банках. А такая потребность в рабочей силе могла существовать, не будь, конечно, Эпикака и других электронных клерков. День и ночь они принимали чеки, выдавали деньги, снимали эту сумму с текущего счета владельцев, сличали их подписи с имеющимися образцами. Иногда среди клиентов попадались мошенники, подделывавшие чужую подпись или предъявлявшие чеки, не обеспеченные вкладом. Любой Эпикак поднимал в таком случае тревогу, передавая полиции точные приметы правонарушителя. Все подобные происшествия, включая нападение грабителей, были предусмотрены конструкторами машин, и те действовали по инструкции.

— И на вас были случаи нападения? — вежливо спросил Электроник.

— На меня не было, потому что я занимаюсь в основном электронными деньгами.

Эпикак рассказывал о работе, которая ему очень нравилась.

Как известно, деньги могут быть в любом виде. Золото, банкноты, чеки или соответствующая запись в памяти электронного кассира — все они несут одну и ту же информацию: о способности клиента платить. Поэтому удобнее всего пользоваться не золотом, не бумажными деньгами, а записями Эпикака, который никогда не ошибается. Клиент имеет лишь маленькую пластмассовую карточку, на которой электронным способом записан его личный номер. Он предъявляет эту карточку Эпикаку, называет, какую сумму куда перевести, и дело сделано: кассир мгновенно оперирует цифрами, не затрудняя себя пересчетом банкнотов, проверкой чека и так далее. Удобная работа для электронного кассира!

— Будущее за такими системами, как я! — с гордостью сообщил Эпикак.

— Пока не исчезнут деньги, — спокойно заметил Таратар.

— То есть как? — испуганно пророкотал Эпикак. — Вы считаете, что я вскоре устарею и не буду нужен?

— Я этого не говорил, — возразил Таратар. — Работайте себе на здоровье.

— Благодарю вас, мистер, постараюсь оправдать ваше доверие, ведь мир без денег не может существовать…

Семену Николаевичу не хотелось обижать безупречного кассира из далекой заокеанской страны, да и к тому же он наверняка бы не понял, что мир может обходиться и без денег.

Восьмой «Б» оставил бизнесмена.

— Отличная современная система, — заметил Электроник. — Мне до его скорости далеко. Жаль только, что он занимается одними деньгами.

Среди других компьютеров западных стран, которые предсказывали погоду, давали советы домохозяйкам, печатали списки свободных мест для безработных, предлагали заказать автомобиль любого размера и формы, посетителей привлекала вывеска «Хэппи-энд», что означало «Счастливый конец».

Здесь было шумно и весело. Ослепительно улыбающаяся, похожая на кинозвезду блондинка разъясняла гостям, что каждый посетитель имеет возможность выбрать себе спутника жизни, заполнив анкету с вопросами. Анкета опускалась в металлический ящик, где имелись сведения о миллионах претендентов из разных концов света. Машина сопоставляла анкеты и предлагала свою кандидатуру. Блондинка-робот заботилась о создании счастливых семей, и потому фирма присвоила ей имя «Хэппи-энд».

Таратар хотел было провести свой класс мимо злополучной комнаты, но ребята упросили его на минуту зайти. Где еще увидишь такую оригинальную систему — разве что в кино! Надо было проверить научную ценность «Хэппи-энд», не принимать же на веру автоматическое счастье!

— Вы еще не доросли до таких дел! — ворчал Таратар. — Кто будет заполнять анкету?

Все взгляды были устремлены на него. Восьмиклассники знали, что их учитель — закоренелый холостяк.

— Я? — Таратар рассмеялся. — Хорошо, только из-за вас и ради научной проверки… Шутки шутками, а потом Электроник пришлет целый том моих ошибок.

— Я понимаю, что это эксперимент, — задумчиво сказал Электроник.

Взяв анкету, Таратар бегло посмотрел ее и устроил блондинке экзамен.

— Скажите, — строго спросил он, — разве можно подружиться с кем-то или заслужить расположение кого-то по указанию компьютера?

Лицо робота не изменилось, когда он повернулся к Таратару.

— «Хэппи-энд» не ставит таких целей. «Хэппи-энд» хочет лишь помочь одному человеку познакомиться с другим, обладающим ценными для него качествами. В жизни такие случаи считаются удачей. Мы желаем сделать удачу более частым явлением.

— Но такие деликатные вопросы человек часто не обсуждает даже с товарищами…

— Человек не стесняется обращаться к врачу, когда он болен, потому что ждет от него помощи.

Вокруг спорщиков собрались уже болельщики.

— Знакомство по почте — не слишком ли это примитивно? — настаивал придирчивый посетитель.

— Не все ходят на танцы, в турпоходы или слушают соловья при луне. «Хэппи-энд» может оказать таким людям полезную, а в некоторых случаях незаменимую услугу.

— А если выйдет ошибка?

— «Хэппи-энд» гарантирует успех в шестидесяти случаях из ста!

Таратар покраснел и под одобрительный смех болельщиков спрятал анкету в карман.

— Заполню ее дома, — сказал он ребятам, — и объявлю вам результаты.

Пятьдесят подробных вопросов требовали основательной работы. Надо было понять, какой удельный вес среди цвета глаз, роста, размера обуви занимает сумма капитала автора; надо было разобраться в намерениях составителей анкеты.

— Надеюсь, что вы убедитесь в безупречной работе нашей фирмы? — кричала вслед блондинка. — «Хэппи-энд» — ваше будущее, «Хэппи-энд» — ваше счастье, «Хэппи-энд» будет всегда…

По этому поводу Таратар даже немного поспорил с Электроником, который сказал, что «Хэппи-энд» действительно чувствует себя счастливой. А учитель выразил вслух сомнение: почему тогда сверхсовременные машины так рекламируют себя, а сами боятся устареть?

— Вы не поймете, — ответил «Хэппи-энд». — Вы не машина.

Таратар ничего не ответил.

После знакомства с «фирмой счастья» урок восьмого «Б» продолжался в классе американской школы. Вел его учитель по имени Платон.

Платон — большой приземистый компьютер с телеэкраном — поздоровался с ребятами по-английски (на телеэкране тут же вспыхнули произнесенные им слова и на других языках) и попросил всех сесть за парты.

Каждая парта была как классный «Репетитор»: с клавиатурой кнопок и миниатюрным экраном. Ученики набрали на клавишах свои фамилии, и Платон мгновенно запомнил всех.

По математике Платон предложил ребятам сложное уравнение с вариантами ответов.

Застучали клавиши, поползла бумажная лента с напечатанными знаками. Первым, почти не раздумывая, решил уравнение Электроник, и на его экране зажглись слова: «Хорошо сделано. Благодарю. Платон». Такие же надписи появились позже и у других учеников.

Восьмиклассники исправляли ошибки в английском тексте, заполняли пустые клетки в таблице химических элементов, решали уравнения превращений ядерных частиц.

Платон остался доволен, поздравил Таратара:

— Какие способные ученики!

Он сделал только одно замечание:

— Мне кажется, что за партой номер семнадцать не совсем обычный ученик по фамилии Электроник. Скорость его решений не меньше моей.

— Вы правы, — ответил Таратар и представил своего помощника.

— Сколько учеников вы обучаете, Электроник? — поинтересовался Платон.

— Двадцать восемь.

— Наверное, можете и больше?

И он рассказал о себе.

Платона обучали разные преподаватели, профессора и специалисты, зато он давал уроки пяти тысячам учеников. Многие школы отстояли от него на десятки и сотни километров, и он никогда не видел в лицо своих учащихся, но знал их превосходно: какие у кого способности, склонности, реакция, кто больше любит математику, кто языки или черчение, у кого больше отличных оценок, у кого посредственных. Часто он угадывал на большом расстоянии, что кто-то находится в отличном расположении духа, решая задачи быстрее, чем обычно, и поощрял его приветливыми надписями на телеэкране; озорников и лентяев просил быть внимательными, последовательными, терпеливо подсказывал им пути решения задач, но в оценке их труда был строг.

Таратар спросил Платона, все ли школы, которые он обслуживает, одинаковы по успеваемости, и тот ответил, что школы эти очень разные. Есть такие школы, где у каждого ученика своя электронная парта, а есть школы, где имеется всего одна парта. В большинстве школ занятия идут строго по расписанию. А в некоторых собраны ребята, которые бросили учиться в обычных школах, а им снова прививают вкус к учению; такие ученики проводят занятия в музеях, телестудиях, библиотеках, заводских цехах, в мастерских художников, а когда они держат экзамен, то обращаются за помощью к нему, Платону.

Ребята из разных классов любили Платона, охотно отвечали на его вопросы, иногда доверяли ему свои личные тайны. Одна мама однажды спросила у Платона: «Почему люди завоевали разные планеты, имеют в школе электрических учителей, но не могут добиться, чтобы сын слушался родителей?» Платон обещал побеседовать с непослушным сыном, но при этом посоветовал приобрести электронного воспитателя. Мама только вздохнула в ответ: домашний Платон не всем американцам был по карману.

— А Электроник всегда с нами, — объявил Сергей Сыроежкин. — На уроке, дома, на улице.

— Я рад, что у вас такой прекрасный учитель. Наверное, на его уроках идеальная дисциплина, — сказал Платон, смутив тех восьмиклассников, кто вспомнил пропущенный урок.

Электроник поднялся с парты, в тишине сказал:

— Лучший учитель в нашей школе — это Семен Николаевич Таратар. А я только помогаю ему.

Таратар смутился, махнул рукой, неловко произнес:

— Мы ведь работаем вместе. Верно, Электроник?

Электроник молчал. Все взгляды были устремлены на него. А он стоял неподвижно и, как показалось Сыроежкину, даже побледнел.

— Мы работали вместе, — громко произнес в тишине Электроник. — Я больше никогда не буду вашим помощником, Семен Николаевич.

Таратар тряс головой, не принимая произнесенных слов.

— Что такое? — бормотал он. — Что ты сказал? Я не совсем понял…

— Я сказал правду, — заявил электронный мальчик. — Только сейчас я понял, что безнадежно устарел. Спасибо вам, мистер Платон, за урок.

— Я сожалею, что привел вас к такому выводу, — вежливо прогудел Платон.

Электроник быстро повернулся, выскочил из класса.

— Электроник! — пронзительно крикнул Сергей и выбежал за другом.

Синяя куртка мелькнула у эскалатора и исчезла. В такие критические минуты, как известно, Электроник обгонял любого чемпиона мира по бегу.

— Всё вы виноваты! — крикнул красный от гнева Сыроежкин классу. — Замучили его своими расчетами, вопросами, репетициями, гении несчастные! Где теперь его искать?

Внезапная догадка мелькнула у него. Он бросился к телефону, набрал три единицы подряд, номер, на который всегда отзывался Электроник.

Телефонная трубка молчала. Электроник отключился от своих друзей.

В этот момент радио в павильоне объявило о конкурсе компьютеров на звание чемпиона выставки. Победителем будет признан тот, кто сможет принести наибольшую пользу человеку. Определяет чемпиона авторитетная комиссия.

Праздничное настроение царило в зале. А ребята из восьмого «Б» выглядели несчастными. У Сергея было такое чувство, будто случилось непоправимое. «Что делать?» — растерянно повторял он.

Тринадцатое апреля Электроник нужен всем!

Было воскресное утро, но ровно в половине девятого восьмой «Б» собрался в классе. Вчера ребята объездили полгорода, разыскивая Электроника. Быстро бежавшего по улицам мальчика видели многие, но куда он девался, никто не знал. Не приходил Электроник и в школу. Без него кабинет выглядел уныло.

Сыроежкин по просьбе Таратара рассказал, какую задачу решал в последнее время его друг. Изучал человека, выводил формулу гениальности.

— Формула гениальности? — удивился Таратар. — Разве может быть такая формула?

— Название придумал я, — признался Сыроежкин и пояснил: — Речь идет о законах человеческого мышления, знание которых позволит машине заниматься творчеством.

Все были поражены этим замыслом.

— Будем продолжать поиски, — предложил Таратар. — В такой ответственный момент он нуждается в помощи товарищей. Электроник должен знать, что нужен всем нам!

В комнату ворвался запыхавшийся Виктор Смирнов. Он так торопился, что забыл снять пальто и шапку.

— Где Электроник? — выпалил он.

— Ты нашел его? — встрепенулся Сергей.

— Как это нашел?!

Виктору объяснили, что Электроник исчез.

— Но Электроник мне очень нужен, — упорствовал Смирнов. — Случилась неприятная история. Моя корова жует все подряд…

Виктор разделся, немного успокоился, рассказал, что произошло на выставке. Он приехал туда очень рано, едва только рассвело, и был удивлен, заметив у вольеры с коровой людей и машины. Люди суетились, не приближаясь, однако, близко к ограде, а красные пожарные машины нацелили в небо свои длинные лестницы. Над всем этим виднелась гигантская голова с рогами. Надежда спокойно поглядывала сверху на людей.

Не надо было долго расспрашивать, чтобы узнать, что за ночь корова сжевала полстены павильона и два дерева во дворе, а потом откусила здоровенный кусок лестницы у неосторожной пожарной машины. Бетон, стекло, древесина, сталь — все было по зубам Надежде. Сейчас она жевала металлическую лестницу.

Изобретатель так перепугался, увидев это, что побежал искать Электроника.

— Он, только он знает, как ее остановить, — твердил биолог. — Он с Рэсси советовался… Что теперь будет?

— Поехали на выставку! — сказал Таратар.

Фермопила Турина разбудил звонок Королькова. Пианист долго не мог понять, кто такой пропавший Электроник и как он может отыскать его, но в конце концов велел своему новому знакомому приехать.

Профессор был серьезен и сосредоточен. Очень коротко изложил пианисту суть дела, и тот почему-то сразу поверил, что они найдут Электроника. План Королькова состоял в следующем: он сочинил небольшое произведение, в котором отчетливо звучала музыкальная фраза «Электроник нужен всем». Если эту пьесу исполнит сам Турин, то ее передадут по радио и Электроник услышит призыв, поймет, что его разыскивают друзья.

— Предложение принимается, — сказал Турин, взглянув на красные от бессонницы глаза сочинителя. — А сколько сейчас времени?

— Десять часов утра.

В квартире Турина были зашторены окна, горел электрический свет.

— За работу! — сказал пианист, направляясь к роялю. — Попрошу ноты.

Несколько минут Турин изучал нотный лист, потом прикоснулся к клавишам, сыграл первые фразы.

— Нет, не так, — поморщился он. — Надо в другом ключе.

Пианист сыграл снова и неожиданно улыбнулся:

— Что-то получается… Как, коллега?

Коллега, красный от смущения, не понимал: неужели это он написал такую прекрасную музыку? Но ясно слышал фразу: «Электроник нужен всем», — значит, звучала именно его пьеса. Турин отметил, что в этом сочинении чувствуется настроение автора, его душа, есть точно выраженный смысл, и Профессор правильно понял эти слова как невысказанную критику по поводу «вертолетного концерта». Его душа, его мысли — пропавший Электроник, которого так ждут товарищи.

Через час Турин кончил работу над пьесой. Кое-что было сокращено, кое-что добавлено, а главное — мелодия, выглядевшая в представлении автора лирически-печальной, звучала радостно, солнечно и немного торжественно.

— Ты согласен с такой трактовкой? — спросил Турин. — Ведь он должен вернуться. «Электроник нужен всем!» Понимаешь, Корольков?

Корольков только краснел в ответ.

Пианист позвонил в музыкальную редакцию радио и предложил записать небольшую пьесу в его исполнении. Там, конечно, с радостью согласились, назначили время записи.

Турин переоделся, вышел к сочинителю в парадном костюме, накрахмаленной рубашке и бабочке. Профессор даже перепугался — так торжественно выглядел пианист.

— Никогда не выступал в роли музыканта-милиционера, — смущенно признался Турин. — Как ты думаешь, стоит ли работников радиовещания посвящать в наш тайный план? — И, нагнувшись к Профессору, спросил озабоченно: — Кстати, как там на улице — не очень скользко?

Майя Светлова говорила по телефону с академиком Крымовым.

— Понимаете, мы его ищем! И вы должны помочь!

— Но как? — удивленно спросил Крымов. — И почему я?

— Разве вы не догадались, что только один Электроник знает устройство а-коврика? Он предложил мне схему!.. Понимаете, как это важно, товарищ академик?

— Понимаю. Куда приехать? Как установить его приметы? Где ваш учитель?

— Мы все на выставке, — затараторила Майка. — Здесь смирновская корова все поела. И только потому, что ей забыли на ночь оставить корм. Между прочим, корова с Юпитера и коврик с Юпитера, надо только установить связь с Рэсси. А живого двойника Электроника мы вам покажем, обязательно покажем.

Пока Майка говорила с академиком, у вольера с коровой вновь произошли неожиданные события: Надежда начала уменьшаться в размерах. Она худела на глазах у собравшихся, пока из гиганта не обратилась в прежнюю упитанную корову. Никто не мог понять причину этого явления. Пожарные, во всяком случае, считали, что переварить здоровенный пролет стальной лестницы не в состоянии даже такой могучий организм.

Приехали специалисты, осмотрели животное, поговорили с Виктором Смирновым. Владелец коровы совсем растерялся, на все вопросы отвечал односложно: «Надо посоветоваться с Электроником». Биологи установили дежурство в вольере.

Тот, кого искал весь класс и многие знаменитости, сидел в полутемном зале Института прогнозов погоды, беседовал со старой машиной:

— Как ты думаешь, я принял правильное решение?

— Ты очень умный, Электроник. Ты поступаешь верно.

— Спасибо, мама, — совсем по-человечески сказал Электроник, положив руку на теплую панель счетной машины.

Это была мать Электроника — машина, которая когда-то рассчитала его схемы. По сравнению с ним она была медлительна, громоздка, устаревшей конструкции и доживала свой век, занимаясь очень старинным ремеслом — сравнением погоды на земном шаре за все прошедшие времена. Но она была так нужна Электронику в критический момент его жизни! По смутным воспоминаниям первых минут существования, по устройству своих схем Электроник перебрал тысячи машин Вычислительного центра, чтобы отыскать ту единственную, которая даст безошибочный совет, поймет его.

— Я вызываю на бой шесть лучших игроков мира, — сказал Электроник.

После недолгого молчания счетная машина зашуршала перфолентой:

— А если ты проиграешь?

— Я изучил все шахматные партии. Кажется, я знаю то, что ищу: как делает открытие человек…

— Неужели ты хочешь превзойти самого человека, Электроник?

— Нет, мама. Я стараюсь не для себя. Для человека…

— Ты посоветовался со своим учителем?

— Профессор знает, что я решаю эту задачу. Или я проиграю окончательно, или буду победителем невозможного. От меня этого ждут друзья.

И он включил радио. Звучала торжественная, смелая мелодия, в которой повторялась фраза: «Электроник нужен всем!»

— Ты слышишь, мама? — спросил он.

— Ты будешь Победителем невозможного. Я спокойна за тебя, — заключила, подумав, машина.

Почему Электроник выбрал именно шахматы?

Изобретения, которые он делал вместе с восьмиклассниками, привели к неожиданным результатам.

Физики просили показать антигравитационное устройство. Новая система передвижения заинтересовала их. Но коврик был утерян.

Астрофизики и астрономы бомбардировали школу телеграммами о расчетах энергии сверхзвезд.

Биологи не понимали, почему странное существо, похожее на корову, то неудержимо растет, то вновь уменьшается.

Электроник растерялся: одно дело — отвечать на уроке, демонстрировать Таратару домашние опыты, а другое — научно обосновывать изобретения, давать в конечном итоге советы человечеству. И какие советы — о будущем! О полетах к звездам, об энергии для кораблей, о новых условиях жизни…

Как ни серьезен был замысел проекта «Космический корабль „Земля“», не могли же его авторы построить настоящий антигравитационный корабль!

Ответы на все важные вопросы о будущем требовали бесконечных расчетов, перебора огромного числа вариантов. Ни одна в мире машина не решила бы такие задачи и за миллион лет. А люди не могли ждать.

Ответы в виде формул, математические модели будущего — вот что хотел предложить Электроник. Для этого надо было уметь играть в шахматы, как человек.

Шахматная игра, в которой пробовал свои силы Электроник, позволяла ему не перебирать все варианты, а находить новые пути осмысления информации, самые короткие решения.

Чемпионаты мира по шахматам среди компьютеров проводились не раз. В них было все, что и полагается международным состязаниям: участники, судьи, болельщики, награды победителям. Больше всех переживали ученые, которые составляли программу для своих машин. Сами игроки, которые находились в разных концах планеты, не волновались, делая очередной ход, и не испытывали вообще никаких чувств по поводу своей победы или поражения. Зато они анализировали ошибки и учились играть все лучше.

Но никогда еще машина не выигрывала у знаменитого шахматиста. Пока машина перебирала варианты, опытный игрок делал неожиданный ход, и компьютер не мог предвидеть все его последствия. Силы их были неравными.

Однажды Электроник признался Громову:

— Учитель, вы помните, как я сказал вам, что решаю самую трудную для себя задачу, и вы предложили сыграть в шахматы. Я сдался через несколько ходов, но я задумался. Спасибо за подсказку! Шахматы помогают мне понять творческий процесс. Может быть, я научусь играть, как человек…

В тот вечер они говорили очень долго. Громов знал, как нелегко обучить шахматной стратегии обычный компьютер: для этого требуется гибкий язык программ, похожий на естественную человеческую речь. С Электроником все было сложнее. Он выбрал самое трудное решение: или он обыграет чемпиона, или…

Победа могла открыть новые блестящие возможности для работы человека и машины.

Поражение… Поражение, пожалуй, было опасно для Электроника: ведь он умел чувствовать…

Громов волновался за ученика, который сам должен был решить свою задачу. Победа в шахматной игре привела бы его и всех в мире компьютеров к большому открытию.

Четырнадцатое апреля Сеанс одновременной игры

Шесть гроссмейстеров, шесть экс-чемпионов мира по шахматам, получили вечером письмо одинакового содержания. Незнакомец вызывал их на поединок, предлагая дать сеанс одновременной игры. Письмо было написано очень уважительно, но имело странную подпись: «Электроник, машина пятого поколения».

Шесть гроссмейстеров пожали плечами и забыли про письмо. Им было не до шуток, они сражались друг с другом, чтобы определить, кто из них достойный партнер чемпиона мира. А чтобы завоевать титул претендента, надо хорошо знать своего завтрашнего противника, его характер, слабые и сильные стороны в игре, его искусство быть самим собой на обыкновенной шахматной доске.

Матч претендентов проходил в павильоне «Искусство». Это было одно из самых многолюдных мест на Выставке достижений народного хозяйства. Зал не мог вместить всех болельщиков, и любители шахмат часами простаивали перед павильоном, наблюдая, как медленно передвигаются на электронном табло фигуры. Зато каждый ход пешки вызывал волнение, а шаг слона был сравним лишь с бегом этих мирных животных по улицам большого города.

Один из гроссмейстеров перед матчем вспомнил про письмо, и его товарищи посмеялись над находчивым болельщиком, придумавшим выдать себя за машину, чтобы получить автографы.

На сцене были расставлены столики для игры, и телевизионные камеры, предназначенные для трансляции матча внутри павильона, примеривались уже к полю боя, зрительному залу, судейской коллегии, когда перед гроссмейстером, севшим раньше назначенного срока в свое кресло, встал мальчик в синей куртке и серьезным тоном произнес: «Вы готовы? Я делаю ход. Я вам писал». Именно так, незаметно для большинства населения земного шара, начался матч века.

Неожиданно для гроссмейстера, для судей, для зрителей мальчик начал партию ходом ферзевой пешки.

Гроссмейстер мельком взглянул на мальчика и задумался.

А тот перешел к следующему столу.

Новый ход Электроника вызвал реакцию компьютеров на всемирной выставке, находящейся неподалеку от павильона «Искусство». Компьютеры, не переставая работать, как и прежде, обслуживали посетителей, но все они вдруг тихо загудели, и зал выставки словно наполнился неподдельным волнением: компьютеры следили за игрой своего товарища с бывшими чемпионами мира.

«Машина играет с человеком».

«Машина вызвала на поединок гроссмейстеров».

«Машина ставит задачи экс-чемпионам…» Так гудели нетерпеливо компьютеры, просчитывая каждый ход своего коллеги.

— Это Электроник! — сказал сразу профессор Громов, узнав о настроении компьютеров. — Но где он играет?

Ему сообщили, что компьютеры имеют своеобразную информацию. Одна из машин — «Космос» — среди многих своих дел случайно уловила космический диалог «Земля — Юпитер», в котором сообщается о каждом ходе машины против гроссмейстеров на шахматной доске.

Компьютеры немедленно включились в игру, как завзятые болельщики.

Громов догадался, что Электроник держит связь с Рэсси. Профессор подумал, надо ли тратить дорогую машинную энергию на трансляцию матча специально для Рэсси, и хотел было распорядиться отключить канал связи, но что-то удержало его от этого шага. Он вспомнил разноцветного загадочного Китюпа, который всегда молчал… Рэсси не такая примитивная система, чтобы впустую расходовать энергию, да и Электроник, конечно, не зря советуется с Рэсси…

— На Земле или на Юпитере — он должен доказать свое! — сказал тогда с загадочной усмешкой профессор Г. И. Громов.

Эту фразу запомнили и позже цитировали компьютеры и живые свидетели.

Но компьютерам было все равно, где проходит игра. Им важно было существо: победа или поражение машины?.. А Таратар и его восьмой «Б» особенно переживали за Электроника: было ясно, что это решающий поединок всей его жизни.

Громов попросил справочную службу узнать, где могут играть гроссмейстеры.

В зале, где проходил матч, стояла напряженная тишина. Три гроссмейстера застыли над досками, обдумывая предложенную им позицию.

Внесли еще три столика, и мальчик в синей куртке сделал новые ходы белыми. Кто-то из судей пытался протестовать, но самый авторитетный гроссмейстер внимательно посмотрел на судейскую коллегию, и шум утих. Зрители догадывались, что перед ними шахматный гений: с первых же ходов он создал трудную ситуацию для знаменитых игроков.

На первой доске против Электроника выступал молодой ленинградский студент. Худенький, ростом чуть больше Электроника, он представлялся очень грозным любому противнику, потому что наносил поражения не одному известному мастеру. Достаточно сказать, что из ста тридцати партий с авторитетами сто две студент выиграл. Человек тонкой интуиции, гроссмейстер достойно оценил ход белой ферзевой пешки, создавшей осложнения на доске, и считал варианты, чтобы найти верную контригру. Такая возможность как будто представлялась, когда белые могли проявить инициативу на королевском фланге. Однако юный противник неожиданно предложил в жертву слона, и у черных возникли трудности. Гроссмейстер нахмурился, оценивающе взглянул на дебютанта: «Сколько ему лет? Тринадцать… четырнадцать? И такой серьезный… Наверное, как и я, любит засахаренные орехи. Неужели я могу проиграть этому… новичку?» — подумал мастер и откинул со лба прядь волос.

Мальчик в синей куртке был сосредоточен, бледен от волнения и казался одиноким в переполненном, напряженно замершем зале. Он ничего не видел, кроме фигур на каждой из шести досок, между которыми он ходил.

Электроник возмужал в своем творчестве, проиграв тысячи и тысячи исторических шахматных партий. Он помнил все победы своих соперников, знал их бойцовские качества, закаленные в огне турнирной борьбы. Для него не было неожиданностью, что гроссмейстер на второй доске избрал спокойную систему развития игры: экс-чемпион мира столь замечательно расставлял свои фигуры, что обычно лишал противника возможности активно вести борьбу, и здесь белым — Электронику — надо было разгадать план сильнейшего позиционного шахматиста.

На третьей доске разыгрывалась древняя испанская партия. Такое начало всегда доставляло особое удовольствие международному гроссмейстеру, который часто и очень искусно применял это оружие в турнирах на разных континентах. Всегда уравновешенный, гроссмейстер во время игры обладал повышенным чувством опасности. Взирая на соперника большими грустными глазами, он ни одним движением не выдавал своих переживаний. Только особое искусство защиты в наиболее напряженных партиях раскрывало болельщикам истинные чувства мастера. В партии с Электроником после обычных ходов на доске возникла закрытая позиция, которая требовала маневрирования в глубине своих боевых порядков, и шансы сторон как будто были равны.

Строго говоря, и гроссмейстеры и Электроник действовали по одной формуле, на которой базируется вся шахматная теория: всегда, в любой позиции существует лучший ход. Каждый игрок, как известно, стремится к выигрышу, но в поединке более сильный противник старается выиграть за минимальное число ходов, а более слабый, сопротивляясь, стремится оттянуть свое поражение. И, как нередко случалось в истории шахмат, проигрывающий чрезвычайным напряжением силы воли, самодисциплиной, тонким знанием психологии противника добивался победы, делая неожиданные, рискованные, даже парадоксальные ходы. Машина в игре с человеком не проявляла таких качеств: в проигрышных ситуациях она всегда оказывалась вялым, сереньким, безынтересным игроком, которому простая логика подсказывала неизбежный проигрыш. Перебрав варианты, машина обычно сдавалась.

А Электроник, к великой радости своего учителя Громова, наблюдавшего за игрой, вел себя иначе. Он проявлял инициативу, шел на разумный риск, вел активную оборону — словом, показывал лучшие качества шахматного бойца во всех партиях.

Восьмой «Б» добыл где-то доски, расставил фигуры и переставлял их, все еще не зная, что сеанс одновременной игры проходит совсем рядом. Да и гроссмейстеры вряд ли догадывались, что играют не просто с гениальным мальчиком.

Число болельщиков росло. Профессор Громов с удивлением отметил, что рядом с восьмиклассниками задумались над доской академик Крымов и пианист Турин; впрочем, здесь, в толпе любителей, они были обыкновенными болельщиками. У электронного табло бурлили страсти, возникали стихийные дискуссии — верный признак того, что накал игры возрастал. Лишь компьютеры «переживали» про себя, проигрывая партии в своих схемах, но повисшее в воздухе напряженное гудение свидетельствовало, что они работают на полную мощность.

Электроник чувствовал необыкновенный подъем и легкость, выбирая из бесконечной массы вариантов важнейшие и просчитывая их мгновенно, прежде чем сделать очередной ход. В нем пробудилось то важное для шахматиста комбинационное зрение, то великолепное умение делать небольшие открытия в минуты вдохновения, которые он прежде называл формулой гениальности.

Формула, которую он так мучительно искал, не существовала.

Но Электроник знал, как математически описать те творческие процессы, которыми он пользовался во время игры, когда он поднимал руку, чтобы передвинуть фигуру на черной или белой клетке.

«Да ведь я мыслю!» — с удивлением подумал про себя Электроник. — «И я знаю, как я мыслю!» Это было самое важное для него открытие. Он испытывал удовольствие.

Тишина в зале прервалась громом аплодисментов. Дисциплинированные зрители не сдержали своих чувств, наблюдая, как развиваются события в третьей партии. Тысячи раз испытывал гроссмейстер в испанской партии ход конем, активизируя свои фигуры, и маневр этот обычно удавался. Но мальчик в синей куртке неожиданно сдвоил пешки, и они сразу стали контролировать ряд важных пунктов в центре шахматной доски.

Гроссмейстер видел, что белые получили преимущество, но не это его волновало сейчас: юный противник сделал открытие, нашел оригинальное решение, продолжил древнюю Испанскую партию современным ходом. Вот почему торжествовали зрители… Гроссмейстеру ничего не оставалось, как улыбнуться противнику и сосредоточиться над новой задачей.

И снова раздались аплодисменты. Мальчик выиграл на пятой доске! Болельщикам нетрудно было заметить перевес белых: король черных был не обеспечен защитой, и никакой контригры не получалось. Однако шахматисты не любят категорических оценок, поэтому они терпеливо ждали, пока экс-чемпион мира не признал себя побежденным. Это было удивительно: победа никому не известного мальчика. Судьи только сейчас обнаружили, что они даже не знают его фамилию.

В тот момент, когда белые завершали сильнейшую атаку на соседней доске, в павильоне «Электроника» случилось происшествие, прервавшее нормальную работу выставки киберов. Неожиданно для посетителей те компьютеры, которые могли двигаться, заспешили, словно по команде, к выходу.

Одним из последних покидал выставку респектабельный Эпикак. Бока его сверкали золотым румянцем. Он крикнул, поравнявшись с Таратаром:

— Ваш Электроник выигрывает!.. Исторический матч — машина против гроссмейстеров! Я уже сообщил в газеты…

— «Жизнь — это шахматная партия», — процитировал Таратар пришедшие ему на память слова Сервантеса.

— Вперед! — скомандовал Сыроежкин ребятам. — К Электронику!

Компьютеры появились в зале, когда зрители аплодировали пятой победе юного игрока; понятно, что на вошедших никто не обратил внимания. Но Электроник сразу заметил коллег, кивнул им со сцены. Он подумал: «Понимают ли они, чему я научился?» И по сосредоточенному виду автоматов догадался, что они анализировали каждое его движение.

Он представил себя со стороны — как он делает ход за ходом, заставляя шахматных знаменитостей произносить одно слово: «Сдаюсь!» И в эту радостную минуту ослабил внимание, допустил маленькую неточность в легкофигурном эндшпиле. Его противник был начеку и атаковал конем на открытом фланге.

Все еще раз убедились в том, что даже талантливые игроки могут допускать ошибки… Но что же предпримет опытный гроссмейстер? А тот, широко улыбаясь, предложил мальчику ничью. Зал оценил великодушный жест опытного бойца.

— Позвольте мне, — сказал гроссмейстер, когда стихли аплодисменты, — представить победителя этого неожиданного матча. Кажется, — добавил он лукаво, — я имею на это право как единственный непроигравший…

Но прежде он торжественно подвел мальчика к своим товарищам, и экс-чемпионы пожали ему руку.

— А теперь, мальчик, пожалуйста, назови себя, — сказал гроссмейстер.

— Я — Электроник, — произнес мальчик со сцены, — помощник учителя математики Таратара.

— Электроник? Как это… понять? — смущенно произнес один из проигравших и достал из кармана смятое письмо. — Здесь, кажется, написано ваше имя?

Седой гроссмейстер, знаток испанской партии, напряженным усилием воли заставил себя вспомнить, с чем было связано это странное, услышанное им когда-то мимоходом имя Электроник. Вспомнил и от волнения порозовел.

— Вы… — начал он осторожно, не зная, как обращаться к обычному на вид шахматному вундеркинду, — ученик профессора Громова?

— Да, это мой ученик, — ответил из зала Гель Иванович Громов.

А Электроник уточнил:

— Машина нового поколения.

Болельщики сидели так тихо, словно в зале не было ни единого человека. Только резвый ветер осмелился шелестеть шторами и ошалело кричали на улице какие-то птицы. Некоторым впечатлительным болельщикам казалось, что они слышат, как за окном лопаются на ветках почки.

На электронном табло рядом с фамилиями всемирно известных шахматистов вспыхнуло:

«ЭЛЕКТРОНИК».

Десять больших букв.

Надо было осмыслить, что значило это необычное имя в тысячелетней истории шахмат и как понимать теперь рекордный счет — 51/2:1/2 в пользу машины!

— Как вы оцениваете свою победу? — спросил в тишине нетерпеливый болельщик.

Электроник просиял, не скрывая своей радости, и его улыбка понравилась всем.

— Я словно стал другим, — звонко сказал Электроник. — Это большое удовольствие — мыслить по-человечески и знать, что ты мыслишь.

— Электроник, ты вывел формулу гениальности? — крикнул из зала Макар Гусев.

— Я понял, что точной формулы не существует, — признался с улыбкой Электроник. — Но есть основные законы творчества. Тот, кто выполняет их, может одержать победу.

— Какие законы? — раздалось в разных концах зала.

— Трудолюбие! Увлеченность! Знания! Смелость! Дерзость! Минус зазнайство! Все понятия со знаком плюса или умножения… Кроме одного минуса! — Голос Электроника звенел. — Теперь я знаю это точно!..

Обыкновенные гении из восьмого «Б» переглянулись. Злосчастный минус заставил некоторых из них покраснеть. Электроник отметил про себя гибкость формулы: минус может превращаться в плюс — плюс скромность!

— Я многому научился сегодня, — подытожил Электроник.

И снова все вспомнили, кто такой победитель.

— Матч века! — провозгласил главный судья.

А опытный гроссмейстер поправил:

— Возможно, и тысячелетия…

Волны движения и звуков снова захватили зал. Наиболее сообразительные болельщики бросились к сцене за автографами. Ребята из восьмого «Б» кричали «ура». Компьютеры запустили на всю мощь свои микрофоны.

К Электронику нельзя было пробиться, его окружили плотным кольцом.

Победитель с улыбкой раздавал автографы, но при этом почему-то странно гудел. В общем шуме речь победителя не выделялась, зато каждый из друзей Электроника отчетливо слышал его голос. Электроник включил свой радиотелефон и говорил сразу со всем восьмым «Б»:

— Макар, твои опыты с камерой силы подсказали мне, как сосредоточить силу воли…

— Профессор, я слышал твою музыку по радио, она вдохновляла меня…

— Сергей, теперь я знаю, как закончить проект «Космический корабль „Земля“»…

И взрослые отчетливо услышали голос Электроника, звучавший на далекой от них сцене, каждый — именно те слова, которые ему предназначались. Пианист Турин — о прекрасной и нужной людям музыке, ученый Крымов — о близкой разгадке антигравитации, а Таратар — о том, что он лучший в мире математик.

Но самые главные слова Электроник сказал профессору Громову:

— Я изучил ошибки и победы всех великих людей прошлого, но только живые люди, такие, как вы, помогли мне преодолеть трудности. Теперь я знаю, что значит слово «Учитель»!

Голос Электроника внезапно оборвался. Прекратилось жужжание компьютеров. Чуткие шахматные болельщики насторожились, стихли.

Электроник замер, напряженно вытянулся, словно прислушивался к чему-то очень далекому. Из зала он казался очень строгим. Пожалуй, никогда он не был так похож на робота.

— Внимание! — отрывисто произнес Электроник. — У кого есть экраны, немедленно включите! Это важно… Говорит Юпитер!

По залу со свистом, грохотом и сверканием будто пронесся космический ветер. Компьютеры, державшие связь с Юпитером, показывали на экранах цветные волны. Потом проплыло какое-то дымчатое, отливающее металлическим блеском тело. И вдруг на всех экранах засветилась диковинная и веселая собачья морда!

— Смотрите, наш Рэсси! — крикнул Сергей Сыроежкин. — Вот он!

— Что это?.. Какой Рэсси?.. Почему там собака? — послышались голоса болельщиков, а восьмиклассники принялись шумно объяснять.

Рэсси, не мигая, глядел на людей. Глаза его горели, каждый волосок светился, пасть была открыта.

— С Юпитера сообщают, — раздался усиленный микрофонами голос Электроника, — что Рэсси принимает информацию от кита Юпитера… Кит является первой известной нам искусственной системой на этой планете… Академика Крымова и профессора Громова срочно разыскивает Центр космической связи…

Ученые направились к выходу. Их обгоняли, обмениваясь быстрыми репликами, спешащие компьютеры.

— Хотел бы я знать, — задумчиво произнес Громов, — сколько миллионов лет этот кит молчал и почему он заговорил?..

Он вспомнил, что Электроник держал связь с Рэсси. Возможно, Рэсси и обучался новым способам переработки информации. А может, именно блестящая победа электронной машины пробудила кита Юпитера?

В эти минуты с Юпитера шла важная для людей информация. Для людей с космического корабля «Земля».

Вместе с восьмым «Б» — Сыроежкиным, Гусевым, Смирновым — возвращался Электроник. В меховой шапке, сдвинутой набекрень, он казался обыкновенным мальчишкой. Размахивая руками, разговаривал, слушал Рэсси, осмысливал ответы.

— Вы не представляете, как много значите для меня, — говорил Электроник ребятам. — Когда я готовился к матчу, то вспоминал наш класс. Завтра продолжим работу над нашим проектом. Так, Семен Николаевич?

— Так. — Таратар улыбнулся, представив на мгновение новые опыты своих гениев. — Точнее, начнем сначала?

— Начнем, — уверенно повторил Электроник.

Десятки вопросов посыпались на него. Никто не мог ждать ни минуты. Ребята понимали, как важен для будущего человечества этот обыкновенный апрельский день, в который родился Победитель невозможного.

Апрель сверкал.

Апрель бросил на просторный аквамариновый холст солнце, облака, снег с дождем.

С края этого холста лениво наползала лилово-черная туча. Казалось, отдерни за край тучу — и увидишь ночь, звездный космос, далекий Юпитер, а на нем — Рэсси.

Пронзив тучу, сверкала серебряная игла мачты, которая принимала сигналы из космоса.

Кто-то из прохожих включил транзистор, и аллею заполнила музыка. Без слов было ясно, что говорят звуки рояля: «Электроник нужен всем!»

Электроник взглянул смущенно на друзей:

— Спасибо вам, победители невозможного!

Что дальше?

Неужели забудутся эти истории?

Нет, не забудутся!

Вон стоит в просторном дворе на Липовой аллее белая школа. Если мы заглянем сюда через много-много лет и попадем на урок математики, то увидим Электроника. Он все такой же, ничуть не изменился. Все эти годы он не только учил ребят вместе с Таратаром, но учился сам. Помощнику учителя никак нельзя отставать от времени!

А если мы придем в школу юных кибернетиков после уроков, то застанем Электроника во дворе в окружении мальчишек и девчонок. Они любят посмеяться и часами слушают Электроника. И тот — в который раз! — вспоминает, как встретился с первым другом, удивительно похожим на него, с Сергеем Сыроежкиным.

Электроник не забывает уточнить время действия:

— Это было еще до того, как был заселен Марс, Луна стала электростанцией Земли, а машина обыграла в шахматы чемпиона мира.

— Это вы победили в конце концов чемпиона? — спрашивают ребята, хотя и знают, что именно Электроника называют Победителем невозможного.

Электроник рассказывает, как открыл он главные для машины законы.

…Ночью в школе светится одно окно: это Электроник в кабинете математики листает том за томом всю ночь напролет. И ему очень завидуют те, у кого под подушкой лежат книги, прерванные на самой интересной странице.

Проходит месяц за месяцем, год за годом… Все больше становится друзей у Электроника.

И в рассказах о его приключениях никогда не понадобится слово КОНЕЦ.