Всё сложно

Роми и ее отец

Больше всего в решении переехать меня смущала мысль о Роми. У нее ведь в Израиле есть отец, с которым она видится дважды в неделю, есть сестричка – его вторая дочь, есть дедушки и бабушки. А там будем только мы и дети Гая и Карин, и иди знай, как сложатся у них – да, может, и у нас – отношения. Карин говорила, что дети легко адаптируются, но отец – это и правда важно. Наверное, здесь нужно рассказать, кто такой Ромин отец и как получилось так, что она есть в моей жизни. Наверное, вам кажется, что ее отец – это мой бывший муж, но ничего подобного. Наш с ним брак закончился за четыре года до ее появления на свет. После восьми лет попыток оживить наши умирающие отношения я влюбилась в другого – редкого стервеца на самом деле, – и мы разошлись. Это было больно, драматично, с массой страстей и слез, но закончилось мирно, и мы до сих пор близкие люди и хорошие друзья.

Отец моей дочери – это человек, имени которого я бы и не вспомнила сегодня, не будь у меня Роми. Мне было тридцать четыре года, я жила в центре Тель-Авива развеселой холостяцкой жизнью. Это был период необязательных и часто одноразовых связей, веселых вечеринок, новых знакомых. Позади остались несколько неудавшихся работ и романов. Однако к тому времени я уже вполне насладилась одиночеством и искала серьезных отношений и отца своих будущих детей.

Надо признаться, что никогда я и не умела наслаждаться этим самым одиночеством ни в каком смысле. Я самый социальный человек из тех, кого встречала. Когда я расставалась с мужем, я не планировала быть одна, я хотела быть с тем, кого я люблю. Я не была готова к тому, что останусь совсем одна, без друзей, а они все исчезли вместе с мужем. Мне было очень больно и страшно. Оглядываясь назад, я вспоминаю тот недолгий период, когда оказалась в вакууме, как самый жуткий. И как человек, за которым погналась злая собака и он сам не понял, как заскочил со страху на высоченную стену, уже следующий день рождения я праздновала в компании ста пятидесяти новых друзей и подруг. Карин, кстати, тогда довольно настойчиво звала меня переехать в Париж работать под ее началом, но мысль о том, что я снова останусь совсем одна, настолько пугала, что мне даже в голову не приходило рассматривать это очень хорошее предложение.

Так вот, возвращаясь к Роминому папе. На очередной вечеринке ко мне подошла знакомая и спросила, не хочу ли я познакомиться с ее приятелем. Парень был симпатичным, и я согласилась. К моему удивлению, он оказался нерусским, хотя тусовка была русская. Обычно я не спрашиваю людей об их происхождении, мне это кажется невежливым, но тут так получилось, я ведь думала, что он русский.

– Я француз по происхождению, – сказал парень.

– Что значит француз? – не поняла я. – Марроканец?

– Да нет, француз.

– В смысле? Французских евреев нет в природе, их изгнал из Франции Филипп Красивый в Средние века.

– Ну так я и не еврей, а просто француз.

– Вот это да! А что делаешь в наших палестинах? И судя по произношению, ты родился здесь.

– Это долгая история, оставь мне телефон, и я тебе расскажу.

Так начался мой роман с Давидом. Наша история была довольно милой и романтичной, но продержались мы недолго. Давид действительно был французом. Его родители, молодые и, судя по фотографиям, очень красивые французы Сандрин и Жером, встретились в кибуце в начале семидесятых годов, где в те годы весело проводили время многие молодые европейцы. Они влюбились друг в друга и в Израиль и остались в кибуце вместо того, чтобы вернуться во Францию.

Довольно скоро у них родился Давид. В кибуцах в те времена еще действовала система, когда дети жили отдельно от родителей – через две недели после рождения младенцев забирали в дом малютки, где за ними присматривали молодые ребята. Сандрин рассказывала, что рыдала не переставая, а годовалый Давид умудрялся по ночам уходить из дома малютки и находить своих родителей. Кибуцники заявили Сандрин, что ее сыну нужен психолог, она ответила, что это их безумной системе нужен психолог. После этого Сандрин и Жером оставили кибуц и построили себе дом в деревне рядом. Жили они в основном на деньги, которые присылал отец Жерома, он был очень богатым человеком.

Для меня – бывшей советской девочки – эта история звучала как сказка из «Тысячи и одной ночи», но все было именно так. Лет через четырнадцать Сандрин и Жером довольно плохо и скандально развелись, и Жером вернулся во Францию. Так плохо, что после развода Сандрин с Жеромом увиделись в Израиле, только когда родилась Роми.

Наш роман с Давидом не то чтобы был совсем несерьезным, я даже успела познакомиться с Сандрин, и она мне очень понравилась. Поначалу все было мило, мы много курили, занимались сексом, он был такой хипповатый Джим Моррисон, знал весь богемный Тель-Авив, но слишком много пил и курил травы, и мне это быстро надоело. Разошлись мы по-дурацки: просто Давид вдруг пропал. Я ничего не имела против того, чтобы расстаться, и сама собиралась это предложить, но ведь можно было как-то сообщить об этом, отдать мне всякое мое барахло и ключ от квартиры.

Через несколько недель после исчезновения Давида мы с подружками сидели в ресторане. Возникла пауза, и я сказала как-то между прочим:

– Что-то у меня давно не было месячных…

– Так аптека напротив, купи себе тест и пописай на палочку – чего мозги сушить?

– А если что, папаша-то хоть симпатичный?

– Ой, вот в этом не сомневайтесь, он может быть каким угодно кретином, но уж точно симпатичный.

Все вокруг знали, что я встречаюсь только с красивыми парнями. Ну правда, откуда мне знать, какие там у него человеческие качества, а так хотя бы я точно вижу, красивый или нет.

Я купила тест на беременность, поднялась на свой одиннадцатый этаж в офисном стеклянном небоскребе и… На палочке было две полоски. Я стояла в модном летнем платье, положив перед собой тест. Я смотрела на эти две розовые полоски и не могла понять, что же я чувствую по этому поводу. Это был не первый раз в моей жизни, когда я видела эти полосочки. И тогда я помню, что меня сразу же охватывала паника и в душе раздавался вопль: «Нееееееет!» Но на этот раз все было иначе. Я поняла, что я жутко, невероятно рада.

Ко мне подошла русская уборщица, которой я часто помогала разбираться с бумагами и счетами. Увидев тест и мое лицо, она сказала:

– Все ведь можно исправить, ты же совсем молоденькая.

– Мне тридцать пять лет, – ответила я.

– Что ты говоришь? Я думала тебе года двадцать три.

И я пошла звонить маме, а потом писать Карин.

О том, что у Давида есть дочь, я сообщила ему, когда ей было уже два месяца и она смотрела на меня из колыбельки своими озорными карими, так похожими на мои глазами. На самом деле я не хотела говорить Давиду, что беременна от него. Я собиралась растить ее одна. Но я все же не могла отделаться от мыслей о том, что же отвечу ей, когда она спросит, кто ее отец. Я жила тогда в очаровательной рамат-ганской квартире с садиком, в саду стояла колыбелька с малышкой, в кроватке играли тени листвы и лучи пробивающегося сквозь листву солнца, и я никогда еще не была так счастлива. Я уже в который раз обсуждала эту деликатную проблему с мамой, и она мне сказала:

– Слушай, ну просто позвони ему и скажи.

И вот я, вдохнув побольше воздуха, набрала его номер.

– Алло, – послышался его слегка надтреснутый голос.

– Привет, это Юля. Помнишь меня?

– Да, привет! Как у тебя дела? – обрадовался он. По голосу было слышно, что он не прочь снова встретиться.

– Дела у меня очень хорошо. Я вот звоню тебе сказать, что у меня дочка от тебя и ей уже два месяца.

– Что? Ты шутишь?

– Да нет, совсем нет.

– И чего это вдруг ты сейчас вспомнила, что нужно мне об этом рассказать?

– Да вот так… Думала, как скажу ребенку о том, кто ее отец, и решила, что не буду ей врать, а тогда надо и тебе сказать. Но ты поступай, как знаешь, мне от тебя ничего не нужно.

– Ничего себе!

– Ты предпочел бы этого не знать?

– Ну да.

– Ну так забудь об этом.

– Как же я теперь об этом забуду?

– Да мне какая разница? Выкури еще пару косяков и забудешь. – Он был жутким обсадком, и мы все время из-за этого ругались, пока встречались.

– Погоди, а это ты недавно прошла мимо меня в Тель-Авиве и не поздоровалась даже?

– Я была с коляской?

– Нет.

– Я была на девятом месяце?

– Нет.

– Ну тогда, видимо, не я. Ладно… Пока.

– Подожди, как ты ее назвала?

– Роми.

– Классное имя, я помню, что ты так хотела назвать свою дочь. Я могу тебе позвонить потом?

– Как хочешь.

Через дня два к нему, видимо, вернулся дар речи, и он позвонил мне и спросил, может ли приехать. Они с Роми сразу полюбили друг друга, она как раз начала улыбаться и была очень на него похожа. И с тех пор Давид – Ромин папа. Папа он неплохой, но, наверное, 85 процентов родительства всегда были на мне и материально, и физически, и морально. Давид забирал Роми к себе два раза в неделю без ночевки и давал мне на нее небольшую сумму. Когда она подросла, он стал возить ее на выходные к Сандрин. Пока Роми была совсем малышкой, мы вместе ездили к Сандрин и вполне картинно проводили время на лужайке возле ее большого деревенского дома, но Давид совсем не общался со мной, и я чувствовала себя суррогатной матерью. Он был мастером пассивной агрессии: мог целый час сидеть в машине не проронив ни слова, как будто я была бесплатным таксистом, который живет на свете только для того, чтобы возить его самого и ребенка к его матери. Ну да, мы ездили на моей машине, которую вела я, у него не было ни машины, ни водительских прав.

Сразу после того как он познакомился с Роми, все было довольно мило, мы ходили вместе в тель-авивские рестораны, Давид делал красивые фотографии меня и Роми, он хороший фотограф. Я даже думала, не попробовать ли нам быть вместе. Но он старательно игнорировал меня, беседы гасил и только один раз честно сказал, что он счастлив оттого, что есть Роми, и что он рад, что это случилось со мной, а не с кем-то другим, и искренне благодарен мне за то, что я позволила ему быть отцом, но он очень боится, что у нас все равно ничего не получится, а тогда мы еще и будем друг друга ненавидеть. Один раз мы даже попробовали заняться сексом, но как-то тоже не сложилось.

В конце концов его поведение мне надоело. И когда в очередной раз мы ехали к Сандрин, я вышла заправить машину, а он сидел молча, даже не предложив мне денег на бензин. Я так разозлилась, что сказала ему: это последний раз, и, если Сандрин захочется повидать его и мою дочь, пусть сама приезжает в Тель-Авив. Его мама жила на севере страны – час езды на машине, ну такая вот у нас страна, – а я была уже полгода без работы и ничего в этом плане не предвиделось: на рынке был спад 2008 года.

Давид не был плохим отцом, но настоящим вторым родителем Роми стала Сандрин. Она искренне любит мою дочь. У Сандрин необычная и непростая судьба. Очень красивая парижанка, совершенно случайно оказавшаяся в Израиле, всегда оставалась француженкой в манере одеваться и в стиле жизни, при этом никакой чопорности и вычурности в ней нет, как, впрочем, нет ее и у многих французов. Сандрин никогда ничему не училась, но она как-то мудра и сильна, и мне действительно жаль, что пришлось разлучить Роми именно с ней, а не с Давидом и даже не с моими родителями. Есть вещи, которые Роми рассказывает только ей, они вместе играют, и Сандрин никогда не теряет терпения.

Когда Давиду было лет четырнадцать, Сандрин развелась с Жеромом. Дело в том, что у Давида есть младший брат, который родился без ноги. Его нужно было часто возить на процедуры и на операции в больницу, которая находилась довольно далеко. Богатый отец Жерома прислал им денег на покупку машины, но Жером на эти деньги купил себе шикарный мотоцикл и прикатил на нем домой. На этом их брак закончился, и, как я уже говорила, увиделись после этого, только когда Жером приехал из Франции, чтобы познакомиться со своей внучкой Роми.

Через несколько лет после развода Сандрин вышла замуж за репатрианта из Бразилии Мигеля. Он был хирургом и, насколько я видела, прекрасным человеком. Так что у Роми есть дедушка Владимир, дедушка Жером и дедушка Мигель.