Все свободны

Глава 4

Если вы не бывали на Чатке, и не езжайте. Это такая маленькая дверка, которая открывает выход в космос. Быстро впадете в зависимость. И вот, пристегнувшись ремнями, они уже взлетали в серое столичное небо. Самолетов Вася не боялась. Более того, когда случалось лететь, она часто просилась в кабину к пилотам и летала с ними, посматривая на мир уже в их окошки. Кстати, организовать себе такую радость было плевое дело. Во всяком случае — раньше. Надо было просто попросить стюардессу, передав ей свое служебное удостоверение — для весомости, чтобы та спросила у экипажа или командира — не возражают ли. Никто не возражал. Наоборот. Сразу радостно предлагалось проследовать за особую дверку. Зачем все это надо было экипажу, Вася никогда не задумывалась. Скучали, наверное. Вот и все. А ей целое развлечение. Люди попадались самые разные, но в основном очень милые и живые. Особенно штурманы, которые почему-то всегда сыпали анекдотами.

Вася вспомнила, как однажды летела из большого города Кутска в маленький Ледовск, на Ледовитом океане. Самолет был тоже маленький — типа Ана или старенького Ту. Ну, словом, из тех, что еще с винтами вместо двигателей. Всегда страшно на них смотреть из иллюминатора, как они крутятся и кряхтят. В салоне рядом с ней оказался довольно симпатичный мужик, правда, очень активно косивший под простака. Он сразу же предложил выпить и достал вполне элегантную фляжку, наполненную коньяком. Фляжка — это всегда хороший тон. Вася уважала фляжную публику, потому что этот забавный предмет быстро сближал. И она не отказалась. А мужик уже весело рассказывал, что он едет из отпуска с подарками и как работается ему инженером на какой-то шахте. Потом он подустал, потому, вероятно, что не в первый раз и не в первом самолете рассказывал эти побасенки. Чтобы добраться от теплого моря, откуда он якобы следовал, оставив новых подружек, до холодного океана, куда направлялся порадовать подружек старых, требовалось немало времени, денег и попутных самолетов, которые не всегда ждут такого ценного пассажира с нетерпением на взлетной полосе. Словом, сосед быстро устал и закемарил. Вася, напротив, взбодренная спиртным, развеселилась совсем и поняла, что пришло время приставать к стюардессе. Так и сделала. Она передала экипажу привет, добрые пожелания и свое удостоверение, которое было ключом ко многим дверкам. Скоренько стюардесса, ласково улыбаясь, сообщила, что командир приглашает ее в гости к экипажу. Вася проследовала за дверку и попала сначала в предбанник, есть такой перед кабиной, где сидит экипаж. В предбанничке этом порой толпятся стюардессы в минуты затишья. Но тогда там сидел тоже чуть подвыпивший мужичонка. Он вскочил и радостно набросился на Васю с поцелуями и объятиями.

— Тебя-то я и ждал. Вот повезло. Садись. Где у нас тут стаканчик. Выпить не с кем. Понимаешь? Где стакан, куда подевался? Только вот сию минуту был же. — Ребята, в смысле экипаж, дружно повернулись — она больше увидела, чем услышала, что что-то происходит — шум в кабине стоял страшный. Командир широко улыбнулся и заорал:

— Наконец-то Петька нашел себе достойного собутыльника, — донесся до Васи обрывистый крик. Ребята заржали. Они были замечательными, эти ребята, северные летчики.

Вася присела. На какой-то приступочке на белой бумажке лежали аккуратно нарезанные всякие вкусные рыбки и поломанный черный хлеб. Петька уже налил Васе водки полстакана.

— Возьми скорее, я тебе закусочку сочиню пока. Давай-давай. Не задерживай. Догоняй. Штрафная. Тебе рыбки? Рыбки, рыбки, я вижу. Все вы рыбку нашу любите, столичные штучки. И откуда вас только сюда заносит? — Вася посмотрела на себя, как на штучку, — со стороны. Штучка была, конечно, с ручкой и со стаканом в ней. — Попробуй омуля. А вот и нельмочка. А может, муксуна? Слыхала про такого? Пальчики оближешь. Хлебушка возьми, ломаный хлеб всегда вкусней. Ты знала? Молодца. Давай-давай. Не задерживай. — И он уже лихо наполнял стакан снова. Вася подумала, что если дела пойдут с такой скоростью, то и тела бездыханного от нее не останется, чтобы выгрузить на конечной.

— Петь, тормозни, здесь, конечно, распивочная, но не до такой степени. — Штурман снял наушники и присел к ним. — Не бойтесь, девушка, мы вас в обиду не дадим. Вы же все-таки у нас в гостях. И Петьку нашего не шугайтесь. Он вообще-то хороший летчик, мы его поэтому и взяли, безбилетника, чтоб рулить помогал. — Все экипажи обычно подсаживали своих на халяву — это было даже правилом. Глупо же получать место в кассе — даже со скидкой. Чтобы потом все равно весь полет торчать в кабине. — Он безобидный, просто в отпуск летит, проводы в диспетчерской, то-сё, не может остановиться. — Вася радостно кивала спасителю.

— А можно мне на вашем месте посидеть пока? Я тихонечко, честное слово.

— Посиди. А я чайку попью. Оленька! — Как по мановению волшебной палочки вошла улыбчивая Оленька. — Оленька, принеси чайку, пожалуйста.

— А вашей гостье? — поинтересовалась стюардесса. Видно было, что быт в бригаде налажен.

— Видишь, у нее перерыв. От Петьки отдыхает. — Штурман, смеясь, кивнул на Васю, присевшую в его кресло.

Оленька уже подавала чай и какие-то печеньица. Вася послушно кивала, улыбалась, потому что слышно было плохо, вернее, слышно не было ничего, и по выражению лиц, приятных и даже благостных, она поняла, что ее не ругают, а даже поощряют в скромных действиях.

Вася с интересом принялась изучать кабину. До того она летала с экипажами только в больших самолетах. Перед ее взором развернулась панель управления. Были одни приборы-приборы-приборы. Большая часть круглых и квадратных — все со стрелочками и делениями — красными и белыми, а иногда зелеными. Они ничего не показывали. Стрелки молчали, и даже серьезная тряска, всегда сопутствующая полету легких и старых лайнеров, не трогала их с места. Они как примерзли. Лампочки, где предполагались, тоже не жили. Более того, приборная доска, казалось, немного запылилась. Вася все пыталась где-то между скоплением этой массы безделушек найти окна, но не находила. Она ерзала, вглядывалась — тщетно. Покрутив головой, оглядела наконец всю кабину и приметила небольшие полузапотевшие окошки (опять пьяных везут), которые больше напоминали форточки. Она с удивлением подергала командира за рукав.

— Простите, пожалуйста, а что это — у вас окон, что ли, нет?

— Ну как же нет? Вот же они. — Командир, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону форточек.

— Простите, пожалуйста, я ничего не понимаю, а приборы что, не работают?

— Ну как же нет? Все работает. — И он тыкнул в две мигающие друг другу — красную и зеленую — лампочки.

— И что?

— Что — что? Все работает. Вот и с топливом все в порядке. — Он снова указал на единственную, как показалось Васе, живую стрелку. — Полет проходит в нормальном режиме. Вас это беспокоит? — Командир засмеялся.

— Простите, пожалуйста, — Вася замялась, — а как вы видите, куда лететь?

— Как вижу? В окно смотрю и вижу.

— Но я-то не вижу.

На это он припал к боковому окошку и, ловко изогнув шею, как бы выглянул чуть вперед. Вася встала и попыталась сделать то же. Землю она увидела, но вот куда они двигались, ей было неясно по-прежнему.

— Но все-таки, скажите, как вы понимаете — куда? Где направление-то?

Командир опять засмеялся и лихо, широким жестом руки указал общее направление — махнул на панельную доску, но получилось у него как-то даже не на доску, а вперед, куда-то вообще вперед.

— Туда и летим. Мы же знаем куда нам, правда? — обратился он уже к подошедшему к ним штурману.

Тот тоже улыбался, а Вася начинала понимать, что ее разыгрывают, хотя все очень похоже было на правду. Во всяком случае, она бы не удивилась, если б они так и летели — по направлению руки, которое сверяют, выглянув в форточку.

— Да вы не волнуйтесь, — подключился к разговору штурман. — У нас же автопилот.

— А-а-а… А вы тогда что делаете? — удивилась Вася.

— Как что? — шутнику-командиру явно нравилась беседа. — В картишки перекидываемся. Вы что, не поняли сразу? Давайте лучше выпьем. — Командир встал. — Я чаю, а вы водки — за знакомство. Меня Саша зовут, а вас?

— А меня Вася, — сразу призналась Вася. Обычно в затейливых рабочих ситуациях, чтоб людей не пугать, она представлялась Василисой.

— Хорошее имя. И главное редкое. — Все присутствующие захохотали. Попривыкнув, и Вася стала лучше слышать, узнавая каждое слово даже в этом шуме.

Оленька уже несла чай командиру Саше, который оказался высоким непожилым человеком с уставшим и чуть жуликоватым лицом. Петька, радостно взбодрившийся, снова наливал Васе водки. Все чокнулись. Штурман, щурясь, покивал им от форточки — мол, и я с вами. Вася расстроилась — в кабине был все-таки страшный шум, и если бы она даже включила магнитофон, в записи получился бы брак. А было бы здорово все это записать и дать в эфир. Был бы высший пилотаж. Ну, конечно, чуть ниже, чем сейчас демонстрировали эти славные ребята, пилотирующие день и ночь где-то по краям света наши утлые воздушные суденышки.

Вася принялась было развлекать тоже летчика Петьку, но когда он немного угомонился и задремал, снова отправилась к окошкам. Выглянула наружу. Внизу была снежная земля, которая отражала солнце странной мутной дымкой. На Васин вопрос, где они находятся, командир четко произнес какие-то цифры и буквы, таким образом демонстрируя наличие работающих приборов, по которым он легко ориентировался. Вася ничего не поняла. Она смотрела вниз на недвижимую гладь, и вдруг глаз ее, вероятно привыкнув кровному однообразию, начал примечать, что местами земля будто расчерчена на квадратики, которых становилось все больше, пока они, размножившись, не превратили в квадратики все пространство. А потом она заметила и домики, занесенные по крышу снегом, но все-таки различимые с высоты. Как в том кино, когда уставшие путешественники вдруг обнаруживали какую-то избушку среди снега и льда. В таких избушках киногерои почему-то всегда находили покойников.

— Это сталинские лагеря. Долго еще будут стоять как живые, — предупредил ее вопрос командир Саша. Вася все смотрела и смотрела, и глаз ее все не находил конца расчерченной снежной пустыне, уходящим из поля зрения квадратикам. А сзади опять шумел Петька, перекрикивая даже шум винтов.

Тем временем начали заходить на посадку, что, однако, не принесло успокоения. По-прежнему ничего не было видно, кроме снежных торосов, оставалось непонятным, куда они будут садиться и куда вообще летят — признаков устроенного жилья все еще не наблюдалось. Васю усадили рядом с Петькой и попросили тихо посидеть, потому что действительно надо было приземляться.

Петька свернул скатерть-самобранку. Оленька вышла в салон. Экипаж занял свои места, у ребят зашуршала работа. Кто-то неведомый нашептывал им что-то в наушнички, а они отвечали в микрофончики этому, неведомому, на каком-то птичьем, непонятном Васе языке. К тому же шум, как ей показалось, снова стал немыслимым. Вдруг что-то громыхнуло, началась тряска, болтанка, Вася вцепилась в какие-то крючки, что попали под ее ручки. Она сидела в голове самолета, а хвост как будто бы стал ее собственным хвостом и вытягивал все тело. Он начал широко ходить — вправо-влево, увеличивая амплитуду. Хвост носило и возило из стороны в сторону. Ребята вцепились в свои рулики — наверное, чтобы не упасть. Вася с Петькой просто распластались вдоль предбанничка, упершись ногами в дверку. Самолет еще подпрыгивал, как будто скакал по кочкам, замерзшим на болоте, но уже потихоньку останавливался, по-прежнему виляя задом. Когда он почти замер, а Вася с Петькой только пытались пошевелиться, с грохотом отворилась железная дверка в салон, и с жуткой, известной не каждому школьнику бранью в кабину ворвался Васин сосед по салону. В дверном проеме возникла и испуганная Оленька. Продолжая раскидывать по кабине ругательства, гость пробежал почти по Петькиной и Васиной головам, не узнав в них людей, а предполагая, вероятно, недвижимый груз. Мужик размахивал красной корочкой и орал как резаный. В глазах его был ужас.

— Встать! Командир! Сдать оружие! Всех арестую! Я майор ФСБ! — Ребята поднялись. — Девку пустили самолет сажать! Всех под суд. Я майор ФСБ. — Все недоуменно переглянулись. Да и сам орущий стал понемногу тормозить, потому что обещанной девки у самолетного руля не оказалось. Он оглянулся. Петька вставал и отряхивал свитер.

— Ты че, козел, в первый раз, что ли, на голый лед садишься? Хорошо — не голой жопой. А еще майор ФСБ. В штаны, что ли, написал? Приходи ко мне, когда я полечу, я тебя молитве научу, чтоб не боялся.

Ситуация стала немного разряжаться. Вася боязливо выглядывала из-за Петькиной спины, которая очень кстати оказалась широкой.

— Извините, ребят, — залепетал новоиспеченный майор, который еще два часа назад представлялся инженером. — Не понял. Сразу. Выпивал с девицей этой и до этого выпивал, видимо, лишнего. Заснул. Извините, ребят. Потом девочка ваша, стюардесса, говорит, что соседка моя к вам ушла. А тут затрясло и занесло. Я и подумал, что ей позволили самолет сажать. А она ведь тоже выпивала… Ну я и ломанулся к вам. Извините, ребят. Будем дружить. — Он протянул руку. — Замначальника ФСБ по этому району, в который, слава богу, благополучно присели. Заступаю на службу. Теперь, если что, — милости просим. И молитву к вам прибуду выучивать. На всякий случай. — Он жал всем руки, а Васе даже поцеловал. — Бражников.

— Говорящая у вас фамилия.

— Я с ней и карьеру делаю. — Все улыбались.

— А я Курилко. Петр Курилко. Правда. Хотите, паспорт покажу. — Петька снова потянул пятерню почти уже родственнику. Бражников ее также радостно схватил.

— Понятное дело. Компания отличная сколотилась. — Командир кивал. — Ну что, тогда выпьем за знакомство. У меня тоже с собой было. — Саша достал фляжку из портфельчика. — Настойка на хрене. Хреновуха, по-русски говоря. Очень рекомендую. Детвора, подставляй стаканы.

Из самолета Вася выходила в обнимку с экипажем. А бдительный фээсбэшник, которого встречали на машине, даже подбросил ее до гостиницы, хотя городок был таким маленьким, что могла бы и пешком пройтись, освежиться. Всюду она потом моталась ножками, а служака Бражников весело кивал ей из своей машинки. Выпивать больше, правда, не предлагал.

Вася улыбалась.

— Ты что вспомнила? Как самолетом рулила?

— А ты откуда знаешь? — Она, смеясь, схватила Юрия Николаевича за грудки. Он тоже был доволен произведенным впечатлением.

— Я тебя знаю. Ты же больше ничего делать не умеешь.

Когда летишь или движешься над выгнутым шариком, горизонт тоже выгибается. Они летели. Далеко внизу в ночной темноте белела земля. Впереди и сзади краснело. Но по-разному. Сзади, где закат, с сиреневым отсветом, а впереди, на рассвете, с розовым. И в этой почти мгновенной паузе ночи между двумя выпуклыми горизонтами замер маленький самолетик с их маленькой жизнью, теплящейся внутри.

Большая жизнь распахнулась снаружи, и Вася смотрела на нее сверху. Порой редкими всполохами включались там города, и становилось понятным, как все мы далеки друг от друга. Как всего много и как мало в масштабе даже одного этого земного шарика.

Солнце вставало по времени, и по времени с заданной скоростью навстречу рассвету мчался самолет. Уже подлетали, и вулканы вздыбились толпой. Они высоко светились макушками и были и вправду большими. Некоторые даже курились по древней привычке. Струились дымки. Где из самых вершин, а где вытекали откуда-то сбоку. И вся картина не впечатляла, а содрогала восторженным ужасом, от которого вряд ли можно было оторваться самостоятельно. Весь вздыбленный полуостров оказался совсем не таким уж большим, каким представляется, если заглянуть в карту. Между высоченными горами, что шли грядами, сменяя друг друга, начал вырисовываться город. Как бумажный, самолетик падал на игрушечную полосу, казалось, почти зигзагом вписавшуюся между возвышенностями. Зимнее солнце отливало льдом, отражаясь от маленькой механической машинки, зависшей между сопками, этими божьими значками, что указывали путь на расчищенную полосу. На трапе колючий воздух свободы защипал в ноздрях, а глаза ослепли.

Скворцову, однако, надо было лететь к Масику. Он предложил Васе остаться в городе — должен был прилететь Сухов, и она могла его достойно встретить. Намечался целый цикл культурных мероприятий. Собирались потом еще все вместе полетать по экзотическим местам, что было обещано Васе, да и Скворцову уже страшно хотелось побывать там самому, он подсаживался на чатскую игру. Юрий Николаевич никогда не бывал на Чатке, и с интересом смотрел на заторможенную Васю, которая теперь передвигалась с бесконечно блуждающей улыбкой, странно-мягко по-пантерьи, как бы крадучись. Она будто находилась под гипнотическим воздействием. Скворцов и сам стал что-то такое странное в себе ощущать. Он открывал для себя Васю — хотя раньше полагал, что и так ее чувствует. Пожалуй, он чувствовал ее, как никого другого, поэтому и склеился так быстро и неожиданно с этим, в общем-то, незамысловатым, но трогательным существом. Однако нет пределов совершенству. Похоже, надо было слипаться еще больше, и он влипал.

Как в человеке волевом, в нем, конечно, была заложена большая прочность, запас сопротивления, но и он, Скворцов, это чувствовал, иссякал. И только воля из последних своих сил привязывала его к делу, которое надо было выиграть.

Вася строго заявила, что тоже полетит на Бердючный. Ей не терпелось увидеть Масика в рабочей радости, о которой она только слышала. К тому же она и правда соскучилась по его бесшабашности, открытости и чудесной игре в легкую приятную жизнь. Скворцова тоже надо было поддержать, хотя он и так был неслабым человеком. К тому же, будучи, в общем, эгоисткой, она просто хотела воспользоваться новыми возможностями для приятных путешествий. Словом, Вася отправилась со Скворцовым к Масику, хотя там делать ей было абсолютно нечего. Она почувствовала благодарность Юрия Николаевича за это нетрудное для себя решение. И подумала, что, пожалуй, тоже не совсем проникает в глубины его сознания, в закоулках которого гнездилось что-то милое и легкое или громоздкое и нескладное, что ему нужно как-то перераспределить или разделить с кем-то, пусть даже с ней, раз уж она так невероятно оказалась рядом. Так складывалась жизнь.

Чтобы попасть к Масику, следовало отлететь на вертолете на самый юг полуострова, преодолев немалое расстояние. Виляя между вулканами вместе с вертолетом, пассажиры пытались зацепить глазом хоть что: не живое, так движущееся, но только их общая тень следовала за ними, не отставая, только сопки и заснеженная тайга преследовали их. И даже медведики, летом иной раз выбегающие махнуть лапой неизвестному чудищу, посланному им сверху для развлечения, зимой крепко спали в своих нагретых берложках. Наконец это белое молчание сменилось ребристой темной водой под названием Тихий океан, из которого начал вставать белый остров Бердючный. Он рос от минуты к минуте, поднимаясь из черного страшного океанического омута, чистый, светлый и солнечный.

С погодой фартило. Оставалось удачно приземлиться или приостровиться в этом знаменитом теперь месте, где Масиком уже был разбит скворцовский лагерь и, по сообщениям, шла полным ходом работа по подготовке к разработке месторождения и добыче порфирия. («Назвал же этот дурацкий Масик так же по-дурацки свое Дурацкое детище», — иной раз подумывал Юрий Николаевич. С именами собственными ему в последнее время вообще везло.) Работу гнали, требовался скорый результат, необходимый для оформления собственности, которая имела хоть и тоже сомнительное, но значение.

…Подлетали. Из вагончиков и домика посыпали люди, и чем ниже спускались, тем яснее было видно, что люди эти бегают с автоматами в руках. Вася озадачилась. Скворцов наблюдал за развернувшимся внизу действием и безмолвствовал. Наконец Вася увидела Масика, который бежал в сторону от лагеря с красным флажком, как тот революционер. Масик указывал место, куда лучше сесть вертолету. Тем временем вооруженные люди куда-то быстро подевались, а к вертолету уже бежали мирные геологи, вулканологи, бурильщики и еще бог знает какие масиковские работяги. Только один, самый огромный, так и остался стоять у домика с автоматом наперевес.

Целовались и обнимались, радостно подпрыгивая. Летчики, заглушив двигатель, тоже выпрыгивали из машины и следовали к импровизированному поселку.

— Да-ра-га-я Вася, ты такая молодец! Как я рад! — Масик ее лобызал.

Он пожал руку Скворцову и поволок их к домику, который был здесь единственным среди вагончиков и выглядел почти цивилизованно. Сразу было видно, где искать начальников, если какой-нибудь заблудившийся на необитаемом острове лыжник вдруг вырулит из леса на опушку.

— Пойдемте-пойдемте скорее все к нам, мы там вам с дороги приготовили легкий отдых. — На пороге стоял все тот же угрюмый мужик. Его автоматом оказалась простая русская двустволка. Внутри было тепло и вполне уютно. — Вы здесь, Юрий Николаевич, с Васечкой будете жить, мы решили. А мы с Лерой пока переселимся к мужикам в вагончики. — Из-за занавесочки, которая, судя по всему, определяла кухню, вышел мальчик с полотенцем на бедрах, как у половых. Мальчик был очень миловидным. — «А у нашего Масика хороший вкус», — подумала Вася (тут же привиделся и Виноградов) и украдкой взглянула на Юрия Николаевича. По сдавленной его улыбочке она поняла, что он подумал то же самое.

— Познакомьтесь, это Лера, мой заместитель. — Все дружелюбно закивали друг другу и пожали руки. — Мы с ним, между прочим, здесь пол-острова пропахали. Просто, на пузе прямо. — Масик был взволнован.

— Да-да, — поддакнул Лера. — Только клад оказался на другой половине, которую Мася прополз в совершенном одиночестве. Вы проходите, пожалуйста, что ж в дверях толпиться. — Как гостеприимная хозяйка, он уже переставлял табуреточки, выбегал на мороз, видимо, за продуктами. На столе, как Масик любил — ох уж эти эстеты, — аккуратненько на салфетках были расставлены пластмассовые приборы и тарелочки. Громоздились какие-то консервные банки, тоже любовно завернутые в разноцветные салфеточки — для красоты. В домик уже заваливали летчики. Страшный мужик вошел с докладом, что груз перетаскивают в хранилище. Масик действительно умел организовывать себе жизнь, хотя на первый взгляд не производил такого впечатления.

— Масик, слушай, там в разноцветном ящике мы вискарика немного привезли и еще какой-то ерунды.

Масик открыл дверь:

— Бориска, ящик цветной сюда давай. — И повернулся к столу, за которым все уже почти что расселись и наблюдалось только последнее мелкое волнение. — У нас, правда, сухой закон здесь, Юрий Николаевич. — Лицо Васи отразило общее изумление. Редко кто видел Масика трезвым за исключением тех случаев, когда тот встречался со скворцовским аппаратом. — Мы с Лерой первую и последнюю (до окончания работы, конечно) бутылочку шампанского выпили в день приезда. Залезли на ту сопку, — он указал в окно, — подняли стаканы, сказали слова, а потом с нее на лыжах съехали. Вот и все.

Бориска втащил ящик.

— Сергей Борисович, куда? — Масик указал в угол.

— И доставай сразу, что там есть. Лера, помоги. Давайте быстренько на стол сюда.

— Я думал, что они тебя тут тоже Масиком кличут, — бросил Юрий Николаевич.

— У нас тут все строго, как у взрослых. Но за глаза, конечно, кличут, — добавил Масик. — Лер, достань стаканчик мой. Васечка любит пить из стекла. Все для тебя, дара-гая. — Он поставил перед Васей граненый стакан.

— А на Юрия Николаевича всем наплевать, да? — по-честному обиделся Скворцов. — Из чего он будет пить?

Лера принялся было передавать свой стеклянный стакан Скворцову. Но его остановила Вася.

— Наплюешь тут на тебя. Только соберешься, так ты сразу же и с замечанием. Слюна во рту застревает. — Вася залезла в рюкзачок и выудила оттуда серебряный стаканчик. — Вот, получай и помни — ты тоже человек.

— Что это? — Юрий Николаевич взял стаканчик так аккуратно, как будто это был императорский фужер.

— Подарок. Чтоб всегда было из чего пить в походных условиях. Будем считать приложением к фляжке. Масик, иди сюда. — Она опять залезла в рюкзачок. — На и тебе такой же. Ты оценишь. В память об этом дне.

Масик уже оценил, вертя в руках забавную вещицу:

— Трогательно.

— Извините, — Вася виновато посмотрела на всех за столом. — Не знала, что столько людей соберется. Да и денег бы все равно не хватило.

Юрий Николаевич скосил глаза на Васю, а все присутствующие — на Юрия Николаевича. В его присутствии такие высказывания выглядели, пожалуй, забавными.

— Ну хорошо. Вы не пьете и молодцы. А мы вот выпьем. — Скворцов встал. Все поднялись вместе с ним, прямо как на президентском приеме. — За кадровое омоложение и финансовое оздоровление науки! За вас.

Чокнулись. Масик подставил нос Васе.

— С носиком, дорогой.

— Какая любовь, какие отношения. Масик, а тебе, кстати, Виноградов привет передавал, — сказал Скворцов как можно более равнодушным тоном.

— Да ладно, вам, Юрий Николаевич… — Масик чиркнул взглядом в Лерину сторону. Тот сидел отвернувшись. Вася замерла.

— Слушай, Масик, — как ни чем не бывало продолжил Скворцов. — А что это вы со всеми пулеметами повыпрыгивали нас встречать? Думали, птица такая большая к вам залетела, хотели подстрелить к обеду? — непринужденно затевался серьезный разговор.

— Тому есть объяснения, Юрий Николаевич.

— И полагаю, серьезные?

— К сожалению.

— Ну хорошо. Подъемник наладили?

— А как же.

— Тогда прокатимся.

— Бориска! Лыжи давай! — крикнул Масик.

Гости затолпились у выхода и потом как-то очень быстро растворились между вагончиками. А Масик со Скворцовым уже стояли в дверях с лыжами на плечах.

— Бориска, останешься здесь за девушкой приглядывать и развлекать. — Масик захихикал.

Вася потянулась к масиковскому уху и прошептала:

— Масик, а он кто?

— Он все. И ничего не бойся. Он мой папа. — И на вопросительный Васин взгляд шепотом ответил: — Названый.

На улице у домика в ряд выстроились работяги. Юрий Николаевич с Масиком спустились по лесенке и двинулись вдоль строя. Вася вышла и стояла наверху, и ей вдруг почудилось, что мужики снимают шапки и кланяются…

— Что стоим? Все за работу. Давайте быстренько с грузом разбирайтесь. Лера! Погляди там, все проследи, чтоб не попутали. Черный, пойдешь с нами. Бориска! Гляди в оба. И тетка чтоб не скучала. Понял? Все. Мы на переговоры. — Масик развернулся и зашагал к горе.

Васе послышались скворцовские интонации в масиковском голосе. Она такого даже не предполагала в мягком его существе. Юрий Николаевич не без удовольствия отсмотрел все это представление. Масик оказался быстро обучаемым.

Скворцову, пожалуй, и правда захотелось покататься. Таких совсем диких горок он на самом деле еще не пробовал. То ли подъемник, то ли лебедка, словом, некоторая конструкция для водружения лыжников на горку, она же вулкан с тем же названием, что и остров, была буквально в трех шагах от лагеря. Они тихонько двинулись. Черный с автоматом через плечо плелся поодаль.

— А что твой Черный с пестиком?

— Вдруг птица к обеду прилетит?

Юрий Николаевич даже приостановился.

— Че, совсем х. ня?

— Х..ня, Юрий Николаевич. Ваши московские люди налили в уши нашим. Наши взбодрились. Дел-то у них других нет.

— А подробнее? Только короче.

— Короче. Прилетела птица-погранец. Целая группа и полковник во главе. То да сё. Разборки, распальцовки, кто главный. Денег хотели, но деньги — это их собственная инициатива была. Факультатив, так сказать. Хозяева указаний таких не давали. Еще, блин, и денег! Если б ими только все решалось, мы бы с вами, я думаю, раскошелились, правда? Эти же уроды себе лично бабла придумали накарманить, а потом нас опять во все места… А у нас все только по любви. Такое правило. Мы цивилизованные люди. Правда? Правда. Мы это поняли и их послали. Они не обиделись, потому что отработка у них другая была. Ну сели за бумаги. У нас все с бумагами в порядке — вашими молитвами. Допуски, пропуски, хрен с горы. Есть? Есть. Ни подрыть, ни подкопаться, мы официальная контора, все официально делаем. Правда? Правда. Они все сидят и сидят. Спать моим работягам не дают, честное слово. В конце концов мои даже стенкой встали с пестиками — классная фенька, кстати, Юрий Николаевич. Пестик. Так эти уроды там под сопочкой лагеречек свой разбили. Типа учения устроили.

У невозмутимого в деловом процессе Скворцова даже брови поднялись.

— Они и сейчас там? Может, смотаемся? Погостим?

— Не-а. Вчера слились. Вы же на подлете сюда уже были. Они и драпанули. Так, на всякий случай. А что мы можем сделать? Имеют право. У нас свой участочек колышками застолблен. А у них весь остров. Государственная граница, блин. В гости к нам приходили. На лыжиках я с этим их начальничком катался. Неплохой, кстати, мужик. Но у каждого своя служба. Все понятно.

— Что-нибудь сдал?

— Не-а. Да и без него все ясно. Прессинговать всех будут. С разным напором, но точно. Кстати, за Васечкой приглядите, ей хоть и слегка, но тоже может отломиться.

— Без тебя знаю.

— Знаете и хорошо. Плохо, что в погоне за сменой наших фамилий в бумагах, наших с вами фамилий, Юрий Николаевич, — Масик сделал здесь ударение, — они могут эти фамилии и вовсе стереть. Или частично. Так что получается, что мы теперь партнеры — по жизни. Вот такие вот дела.

— Ладно, как этой херовиной пользоваться? — Скворцов, уже, на лыжах, пытался разобраться с подъемником. — Эй, Черный, помоги!

— Спасибо, Юрий Николаевич, вам за подъемник. Кайф покататься после трудов праведных.

— Не благодари. И запомни. Для себя, любимого, ничего не жалко.

Когда поднялись наверх, Масик показал Скворцову место дислокации погранцов — вытоптанное серое пятно на белоснежной равнине, какие-то обломки-обрывки. И почему-то возникло неприятное чувство, что сюда еще вернутся. Юрий Николаевич брезгливо отвернулся.

— Все могут загадить. — Он посмотрел в другую сторону и увидел у подножия горки Черного, который делал какие-то упражнения, тренировал удары. — Слушай, Масик, а Черный — это что за странная кликуха?

— Не знаю — кликуха как кликуха, по-моему. Я же не филолог.

— И Бориска у тебя колоритный. Он кто?

— Беглый. Из тюрьмы.

— Охренеть… — Скворцов поднял очки и присвистнул. — Ну, Масик, ты даешь…

— Ох, Юрий Николаевич… — Масик посмотрел на шефа, как на ребенка. — Поживите тут с наше.

— А вообще-то, здесь хорошо.

— А то.

Скворцов начал понимать Масика — зачем тот толокся здесь годы, зачем долбил и долбил свои камни, собирая их и разбирая. И почему перед его маниакальным рвением отступила даже природа. За любовь и преданность все ему открылось — как легкое дыхание.

А теперь Масик просто получал удовольствие.

— Первым поеду. Вы за мной, след в след. — Юрий Николаевич тоже стал узнавать в голосе Масика свои собственные нотки. — Я здесь каждый камешек знаю, — пояснил он уже мягче.

Бориска тем временем принялся развлекать Васю. Сначала она не могла понять, что бы ей такого сделать, но Бориска быстро соображал и предложил соорудить из деревянных настилов что-то похожее на шезлонг. И как-то ловко, Вася даже не успела включиться в спор, справился. Вытащил какие-то шкуры, одеяла, и получилась настоящая люлька, в которую он ее аккуратно уложил.

— А что я буду делать?

— Как что? Лежать. Вам глинтвейн сварить? Я сейчас, — басил Бориска.

В этом был, конечно, колорит. Валяться так практически на Северном полюсе. Солнце было ярким. Казалось, что даже можно загореть. Вася закурила. Взяла кружку с горячим напитком из черных зататуированных рук Бориски. «Да, всюду жизнь», — мелькнуло у нее в голове.

— Все хорошо? — спросил Бориска.

— Отлично. Только вот моря нет.

— Море есть, даже целый океан. До него, правда, далековато. Но не печальтесь, он сейчас все равно холодный.

— Бориска, а вы всегда так… интеллигентно разговариваете?

— Я умею разговаривать по-разному.

— Я понимаю…

— А вы вообще — кто?

— Вор в законе.

Вася поперхнулась.

— Осторожней, Василиса Васильевна. Не встречались еще с ворами в законе?

— Ну почему же? Один мой знакомый батюшка, сейчас представитель патриарха в одной из кавказских республик, тоже был вором в законе.

— Да. Все к Богу придем. Что смотрите? Надоело мне сидеть и руководить в тюрьме, захотелось поработать, вот я у охранников и отпросился. На время, конечно.

— Вы что, сбежали?

— Куда? Откуда? Мы же свободные люди. Вот заработаю денег, приеду — подарков им привезу.

— Шутите?

— Скушно мне, Василиса Васильевна. Вот лет…цать назад было весело. Здоровый был, на плавбазе работал. Там другое. Работать полгода скушно, на берегу два месяца — весело… Плохо помню даже сейчас, что там, на берегу… — Он засмеялся и почесал нос.

— Я помню, я помню, — оживилась Вася и даже подпрыгнула на своем троне. — Я тоже лет, как там…цать назад здесь практику проходила. Когда рыбаки на берег сходили, начинались такие гулянки в городе… А еще любили подраться, да? Рассказывали, что в галантерее они покупали такие квадратные перстни за рубль — с цветными стеклянными камнями, надевали на каждый палец по штуке и в сильном угаре колотили друг дружку с огромным удовольствием. Ха-ха.

— Вы просвещенная дама. Так все и было, Василиса Васильевна. Кастеты запрещены же, поэтому кольца и покупали. Менты за них. Не имели права сажать, как за оружие. И рестораны все гудели. Правду говорите. — Бориска улыбался и качал склоненной на грудь головой. — А жаль, мы тогда с вами не встретились, — он чиркнул взглядом по Васе. — Я бы, пожалуй, за вами приударил.

— А сейчас?

— Сейчас книгу пишу.

Вася взбодрилась. «Охренеть».

— О тяжелой судьбе?

— О судьбе. О радости. У меня уже одна книжка вышла. А что вы ерзаете? Замерзли? Еще принести вам напитка что ли? — Он отложил двустволку, которую до того не выпускал из рук, и поднялся в домик.

— Бориска, Бориска! Магнитофончик принесите. Там где-то в рюкзачке, — кричала Вася ему вслед, суча закутанными ножками. — Супер, супер. Вот материал получится.

Он принес еще кружечку глинтвейна, которая ей была не лишней. Приволок и магнитофон. Она его включила.

— Для чего вам все это?

— Для памяти.

— Ну разве что. А вообще все просто. Утром встал — надо страничку написать. И все остальное отпадает — дела-проблемы, когда о литературе думаешь.

— А что такое литература?

— Святое. Что у меня есть в жизни, то я и пишу.

— Для себя?

— Ну не для себя. — Бориска засмеялся. — Вот сейчас для себя напишу и поставлю на полочку. Для людей, конечно. И мне кажется, что это им надо знать — то, что я знаю. И надо знать, для кого пишешь. Я часто слышу, что для себя пишут. Да врут все. На самом деле все хотят, чтобы прочли. Понимаешь ты? Не для себя, а чтобы людям показать, чтобы люди это приняли. И здесь не надо лицемерить — чтобы опубликовалось, прочиталось и оценка была. Может, я ненормальный, но хочу, чтобы понравилось. Как воспримет это читатель, человек — я о нем думаю. И даже писателям скажу, чтобы о читателе думали — не только о себе.

— А о чем же ваши тексты?

— Я думаю, о православии, о вере. Слово есть Бог. Литература — это слово, согласны? И нужно говорить о хорошем. Мне часто говорят — напиши о тюрьме. А честно сказать, о тюрьме писать неинтересно. Понимаешь ты? Мне охота писать о душе, о том, что человек переживает, пусть в тюрьме. Не о быте тюремном, а об изменении души, как она это переживает — в холоде, в голоде, но душа и сердце. Я думаю о сердечности, о нравственности, и кажется, в моих произведениях они есть. Да, уголовник в прошлом — хочу писать о нравственности. Вам это удивительно? Не надо, чтоб кто-то еще туда попал, куда я попал. Хотя я уголовный мир люблю, между прочим. Не так — я его понял.

— А что там хорошего?

— Мне, например, больше нравилось в изоляторе. Сидишь десять суток — день ешь, день не ешь. Хлеб, кипяток и все. Понимаешь ты? Конечно, в карцер всех сажать не нужно, ни в коем случае, но мне чем понравилось? Сказать? — Он опять заулыбался. — Я стал очищаться, мысли стали появляться, мысли чистые. Полуголодные мысли, кстати, всегда отличные. Я вот сейчас мало ем (не потому, что нечего), и мне так лучше. Насиловать нельзя — кто не хочет, пусть не голодает. Но мне тогда в тюрьме было хорошо, так получилось. Смешно?

— Вы мало едите, а выпиваете?

— Такой грех случается. Но я тихий, никого не трогаю, начинаю копаться в своих рукописях. Но трезвый я больше делаю. Пьянство и курение — это не дело. Понимаешь ты? Никаких дел в таких состояниях делать не надо, ничего не выходит хорошего — ни по литературе, ни по жизни. И для семейной жизни нужна трезвая жизнь.

Кстати, я очень любил коноплю покурить. Покуришь, и такие мысли — опа! И вот пишу, записываю — вознесся уже, куда не знаю. Потом же прочитать невозможно, и не из-за плохого почерка, а понять нельзя, о чем это ты… Покурил, и дурак дураком делаешься — это вот точно. Это такое измерение ненормальное. И очень обманчивое. Ну я решил, что литература важнее, и сжег все запасы. Понимаешь ты? Тоже была история. Приехал друг, привез очень много конопли, и мы с ним курнули. И он говорит: я вот рубаху продал, купил это дело, к тебе приехал. Я говорю: ну и хорошо, давай сожжем. Он подумал, что я шучу, как обычный обкуренный. А я действительно сжег, и он очень обиделся. Но с того раза я больше к траве не притрагивался. Что задумались? Вам история не понравилась?

— Ничего история. А что, часто вы с дружками своими старыми общаетесь?

— Встречаюсь, когда на материке. Здорово-здорово — и пошел. Знаете, поговорить особо не о чем. Только прошлое вспоминаем — как мы сидели, как нас клопы жрали, как чифирили, а нельзя было. Раньше ведь за чифирь — сразу в карцер. Понимаешь ты? Говорят, что сейчас и магнитофоны в камерах, и телевизоры — пожалуйста. Я диву даюсь, что в тюрьме делается. Что это за тюрьма?

И вот недавно искал деньги на книгу. Это до того, как Масик, простите, Сергей Борисович приехал. Пришел к своим старым друзьям — как принято говорить, к бандитам. А мы давно не виделись. Книжки им подарил. Потолковали. Говорю: ну что, братва, надо книгу. Они: запросто. И прямо дают деньги наличкой. Я говорю: мне так не надо, я не хочу так брать деньги. Я так рассуждаю: ведь они завтра могут воли лишиться за эти же самые деньги, которые мне на книгу сейчас отстегивают. Понимаешь ты? Не надо, говорю, вы за эти наличные деньги свою свободу подставляете. Я лучше приду к вам с письмом от издательства, с просьбой дать деньги на книгу, как положено, официально. Атак не хочу, потому что это их собственные деньги, а когда официально — это деньги другие.

— А в дело не зовут?

— Не-а. Они же знают, что я теперь писатель. И потом, я уже отстал от жизни. Все по-ихнему делать разучился. И о бандитах — вот тоже интересно. Их предприятие в городе считается бандитским. Вот я к ним пришел, а они знаете чем занимаются? Сидят и разбирают, как сделать, чтобы их столовая, где обедают рабочие, была лучше, чем у соседей. Не идут туда, не поджигают, а думают, что нужно сменить повара и дать ему большую зарплату, чтобы соседи к ним ходили, потому что у них кормить должны лучше. И это бандиты нашего города! Понимаешь ты? Вот. А может, они и не бандиты уже вовсе? И мне их так жа-а-алко ста-а-ало, потому что им бандитское клеймо поставили. И они меня не тянут никуда, а, наоборот, говорят: пиши, хорошее дело делаешь, и чтобы был на воле. Но денег все-таки дали — на мелкие расходы. Я на такси тогда проехал в первый раз за последние годы. Машину, кстати, тоже предложили. Зачем мне машина? Чтоб я опять разбился? Было уже и такое. И потом ведь надо будет с ними общаться. Постоянно же — надоедим друг другу. Вот такая ерунда, Василиса Васильевна. Тюрьма ведь — как шрам на лице. Видно.

— Я не заметила.

— Вы привыкли.

— А Масик?

— Что Масик? Нравится мне Масик. Он чистый.

«В каком-то смысле — да», — подумала Вася. В домик просочился Лера.

— И где эти уроды наши, интересно?

— Да уж не заблудятся. — Бориска встал, дав понять, что разговор закончен.

В это время на темнеющем горизонте появилась группа спортсменов. Бодрые и веселые, они обнаружили кайфующую Васю, трогательно запеленатую заботливыми борискиными руками.

— Ну что поделывали? Не скучали?

— Мы вспоминали молодость, — созналась Вася.

— Да что вы? И как?

— Была хороша. А мы были красивы.

— Бориска к тебе не приставал?

— Он за мной ухаживал, — мечтательно протянула Вася. Скворцов бросил лыжи, распеленал ее и, подхватив, занес в домик. Лера уже организовал стол и ужин.

С мороза в тепле Васю не разморило, наоборот, на нее напала неописуемая живость. Она сама хлопнула водки, никому не предложив.

— Масик, ты знал, ты знал! Ты все знал.

— Да, знал. — Масик был собой доволен.

— Ты все подстроил?

— Подстроил.

— Вы о чем? — Скворцов тоже выпил один. Компания пьяниц как-то здесь не составлялась.

— О Бориске. Он гений. Так и хочется его обнимать и целовать. — И она действительно подбежала к Бориске и действительно поцеловала его в лысую голову. — Юрочка, я тебе потом все-все расскажу. Все. Ты не поверишь. Он мне столько рассказал. Столько интересного там на магнитофончике. Как бандиты стали бизнесменами и жизнь людям налаживают, и все такое. — Все сделали вид, что «бандитов» не заметили. — Налей скорее, надо за него выпить. — Она тараторила, как всегда в сильном возбуждении.

Бориска застеснялся.

— Пойду проверю, как там все устроились. — И вышел.

— Юрочка, это такая прелесть, ты не поверишь.

— С тобой я верю во всякие истории.

— Масик, скажи, а откуда у уголовника такой русский язык? — Вася успокаивалась.

— Он филфак закончил. Потом — судьба-индейка. Стал бомжом. Завербовался сюда. Плавал. С рыбаками. Страшное дело, между прочим. Путины-фигины. Сыр-бор. Взятки-гладки. Суд да дело. Это коротенько.

— Я прямо заслушался, — встрял Скворцов. — Что ж — это наша родина. Полна чудес. Давайте за нее и выпьем. Жаль, Масик, ты не пьешь.

— Я потом свое возьму.

— Масик, слушай, а где ты их таких берешь обычно? Таких чудесных? — Вася настаивала.

— Там же, где и ты.

— Не скромничай, Вась, — Лера подал тихий голос с другого конца стола. — Ты нашла Масика. А он тебе все остальное.

— Ага, в том числе и Юрия Николаевича, — пошутила Вася.

— Я сам нашелся. — Скворцов обиделся. — Один на всех, между прочим.

Васе даже пришлось его поцеловать в ухо:

— Сам, сам. Ты находчивый.

— Ладно, Вася, садись. Все счастливы, что ты счастлива. Масик, слушай, ты мне все рассказал, когда на лыжах катались? Что-то ты затемнил, по-моему. — Юрий Николаевич, как всегда быстро, закрыл Васину самодеятельность.

— Как вы все чувствуете, Юрий Николаевич? Нет, не все рассказал. Хотел досказать здесь, чтобы вместе с Лерой.

— Это такая же гадость, как та?

— Не такая. В смысле — другой специфики.

— Ну? Вася, угомонись наконец, — Скворцов спихивал ее с колен, — не видишь, что ли, серьезный разговор? Выпила — веди себя прилично. Сядь, ляг, поделай что-нибудь. Вон, посуду помой, чтоб у мальчиков не копилась. Давай, проваливай на кухню. Ну что еще? Или это к Лере?

— Все равно. Короче. Мы собрали первые образцы для начальной экспертизы и отправили на базу.

— Ну?

— Они пропали.

— Как? — Скворцов опешил.

— А вот так. Украли их. Наши конкуренты. Чтобы первыми подать документы в экспертизу, используя наши пробы, между прочим.

— Козел! Что ж ты сразу не сказал?

— А это ничего уже не меняет.

— Это меняет все! Мы завтра можем закрывать эту лавочку. Ну ладно, пару дней еще покатаемся на лыжах. Черт! — Скворцов бегал по комнатке, запустив руки в волосы. Вася на кухне пела песенку. — Ну ты и довалил до кучи. Это же все, все меняет. Все.

— Не-а. — Масик торжествовал. Он медленно налил себе минералки, выжал туда привезенный Скворцовым лимон и закинул ногу на свободный табурет. — Не меняет. Образцы мы отправили, да не те отправили. Говна какого-то накидали в пакетики. А те улетели на день раньше. Оформили как вывоз мусора.

— Правда, что ли? — Юрий Николаевич не верил своим ушам.

— Правда-правда. А там дружбаны как раз Леркины все это богатство и приняли.

— Какая прелесть… — Из-за занавески торчала Васина голова. Она подслушивала.

— Но теперь для вас задачка. Надо все это очень аккуратно забрать, чтоб ребят не подставлять. И потом очень аккуратно. Очень. Вывезти, чтоб погранцы не задержали.

— Ха-ха. — Скворцов выдохнул. — Ха-ха. А эти конкуренты следят теперь, значит, за движением нашей руки.

— Они еще об этом не знают. Экспертиза только у нас прямо на месте организована. У них она — в столице, чтоб здесь перед нами не подставляться.

— А я ничего никуда и не повезу. Зачем? Я все экспертизы здесь сделаю — нагло и открыто! А повезу уже бумаги. Не хрена козлам прыгать в чужой газон! Молодцы! Горжусь знакомством. Сверху всего получите по машине, когда вернетесь.

— С нашими производственными фантазиями в конце командировки у нас будет целый автопарк. — Лера вдохновился.

— Надо — будет!

— Ладно, Юрий Николаевич, на самом деле не такие уж мы и умные. Пошутить просто хотели. И бах — очко!

— Фигли разница. И потом — просто ничего не бывает. Все сложно. Разве просто ты в вагон-ресторан приперся и Ваську снял? Не водки же нажраться? Хотя со стороны всем кажется, что именно нажраться. Пусть так все дураки и думают. А мы-то знаем правду — чтобы здесь сейчас сидеть. Ха-ха. Черт, на брудершафт даже не выпить с тобой, Масик, за родственные связи. Что за дела?

— Со мной выпей, — выступила вперед Вася.

— С тобой? Ну иди сюда. — Он привлек ее к себе. — Даже и пить не стану, водку на тебя еще переводить. Сразу целоваться.

И до края их сознания донеслось:

— Мы к мужикам в вагончик. До завтра. Пока. — И хлопнула дверь.

В маленькой комнатке-спальне была одна большая кровать.

— Смотри. Одна кровать, как-то все это странно. — Вася раскидывала руки по ее краям, измеряя ширину.

— На двух им, что ли, ютиться? Все же люди, честное слово.

— И что они там с мужиками делают?

— А ты не знаешь, что делают с мужиками?

— Не-а.

— Сейчас я тебе покажу.

— Мама дорогая…

Когда открылись Васины глаза, они увидели незанавешенное окошко.

— Смотри, а вдруг за нами подглядывали?

— Бог с тобой. Кто? И что мы им могли показать такого новенького?

— А что? — Вася удивилась.

Юра посмотрел на нее с неподдельным интересом.

— А зачем ты Масику про Виноградова сказал?

— Сказал и сказал.

— Ты всегда так делаешь, ты больно делаешь. Ты испытываешь…

— Ну ладно, Вась, хватит лечить. Просто посмеяться захотел. Ну глупость сделал.

— Смотри, чтоб над тобой никто не посмеялся — наверное, тоже есть над чем. Вот бы все вокруг покатывались со смеху.

— А ты вот так не шути. Это я тебе советую.

Вася, затаившись, взгляд его выдержала. Струйка дыма, вдруг вырвавшаяся из ее рта, запуталась в его щеке, и она увидела щетину. Провела рукой по ней. Щетина затрещала.

— У тебя щетина.

— Побриться?

— Не надо. Тебе идет. И потом есть в ней, — она хмыкнула, — какой-то шарм. Оставь, пожалуйста.

— Правда?

— Я всегда правду говорю.

— Тогда скажи мне, дорогая Вася, — глаза его сузились и мгновенно утратили мягкость, — а почему так получается, сколько мы с тобой знакомы, а ты ко мне ни разу не… пристала? — Вася попыталась освободиться, но у нее ничего не вышло. — Почему? Я спрашиваю.

— Отпусти, больно. Синяки будут. Что значит — не пристала? Что ты гонишь? По сто двадцать раз за раз — тебе мало? Давай больше…

— Давай! Только ты в глаза смотри! Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Все время хочу я, а ты мне только уступаешь, не отказываешь.

— И что, и что? Разве это плохо?

— Ты, и только ты, получаешь… Ты позволяешь — и не вкладываешься! — Он уже впал в остервенение. — Чувства не всегда взаимны. Отношения — взаимны всегда. Понятно объясняю?

— Давай пристану.

— Давай! Только не врать.

— Мне страшно, я боюсь тебя. Пусти!

— А ты не бойся.

— Я уже изгладила каждый бугорок… — Вася пыталась как-то вертеться.

— Не каждый.

— Не хочу. Не буду.

Но ее уже никто не спрашивал. Железные руки сжали ее голову, и лицо ее пропахало по всему его телу, и только последней из разумного мелькнула Ольгина правда о жестких его руках. И кто был кем, Вася уже не понимала и не помнила.

Скворцов прошелся по домику.

— А они тут хорошо устроились. Смотри-ка, душ, даже стиральную машину поставили. Гриль. О, магнитофончик. Что там Масик слушает по ночам, интересно? — Ровная постельная музычка тихо заиграла из уголков спальни. — Молодцы. Европейский сервис. И кровать, кстати, удобная. Чтоб я так жил.

Он достал ледницу, нагреб льда, бросил в свой серебряный стаканчик, плеснул виски.

— Ты будешь? — И, не дождавшись ответа, налил Васе и бросил лед.

— А что ты болтаешься голый? Вдруг кто войдет. Дверь-то в дом не заперта.

— А кто посмеет?

— Медведь. Он в своей берлоге от спячки проснулся, как ты тут вопил. Юрочка, ты совсем несдержанный. Оказывается.

— И что в этом плохого? — Юрий Николаевич ничуть не смутился. — Видишь, сколько неожиданных открытий за такое короткое время. — Он присел на край кровати и поставил ледяной стакан на ее голый живот. — Испытываю, говоришь?.. — Живот дрогнул, но выдержал. Она отхлебнула и отставила стакан, подползла поближе и обвила его шею. — Не подлизывайся. Очередь теперь моя — для приставания. — Вася уже не могла вырваться, она опять попала.

— Видишь, ты и сам мне не даешь никакой возможности. Тебя любить. Ты маньяк.

— Н-н-нда. И тебе это нравится.

…Утро для них началось глухим днем. Никто и вправду не посмел зайти в дом. Даже его хозяева. Вася жевала бутерброды, запивая кофе, — и то и другое Юра приносил ей прямо в постель. Вставать она не собиралась. А зачем? Она даже и до душа-то за ночь не добралась, ее снова и снова закидывали в кровать. Там она и решила благополучно пребывать.

Вася вовсе не обиделась на своего любовника за ночные постельные разборки. Во-первых, потому что ей действительно (как бы это ни выглядело — наплевать) нравилось с ним с любым. А во-вторых, он был абсолютно прав — она эгоистка и все время их связи или отношений, хотя и исполняла беспрекословно все его глупости и капризы, только эксплуатировала его. Так или иначе. И то, чего Юра теперь просил, было вовсе не плата, а всего лишь некоторое внимание к себе, которое он, конечно, заслужил.

И еще додумала эгоистка Вася, что если уж теперь она будет, как это по-скворцовски, к нему приставать, то пусть он за ней ухаживает еще больше. Он сам, без подсказки, все понял и уже исполнял. Поэтому она валялась нагло.

Скворцов стоял одетый, в шубе и шапке волчьей, той, что заимел в Железобетонске. Вася тоже ходила в той же железобетоновской шубе и тех же валенках из «Сказки». Они как-то прижились.

— Пойду пройдусь. И так все утро коту под хвост. А то скоро уже стемнеет. Масик уже, наверное, все глаза просмотрел в твое окошко. Ты будешь валяться? Принести что-нибудь — выпивки-закуски? Хочешь?

— Хочу приставать. — Вася подпрыгнула на кровати. — Хочу приставать.

— Хулиганить ты хочешь, а не приставать. Хватит. Сломаешь мальчиковое ложе. А приставать — позже. Будет время. Собирай силы. Давай. — Он легко шлепнул ее по попе, и она увидела в его глазах нежное сочувствие. — Я пошел.

Весь вечер Вася болталась в кроватке — из конца в конец. Не встала даже, когда притащились Юра с Масиком и Лерой. Они долго перетирали что-то, сидя за столом, она не вслушивалась. Чертили какие-то схемы, составляли планы. Периодически Юрий Николаевич приносил ей чай, а Масик конфетку. Ее полусон поставлял ей чудесные видения. Наконец зашел Масик поцеловать ее перед уходом. Потом появился Юра. Он вошел стремительно, раздеваясь на ходу.

— Ну?!

Вася мгновенно вжалась в стену.

— Забыла, что хотела? Используй свой исторический шанс. — Ее затрясло.

— Я боюсь, — прошептала Вася. И это была правда.

— Что, опять? — Он уже хватал ее за ноги. — Ну и дура досталась, честное слово. А ведь был богатый выбор. Придется отрабатывать в кредит. Ну успокойся, дай руку. Потрогай, я и бриться специально не стал.

— Ты хороший… — И щетина его была уже там, куда он сам весь хотел поместиться.

На следующее утро всем лагерем провожали их обратно в город. Юрий Николаевич давал последние указания, которые Масик и так знал наизусть. Вася повисла на Бориске и клялась ему в вечной любви. Он гладил ее по голове, как папа. Наконец Масик оторвал ее:

— Васька, слушай, когда в Долину Гейзеров полетите на дымки посмотреть, к шаману обязательно зайдите. Он там зимует обычно. Привет от меня передай.

— Мась, туда ж не попадешь. Я не знаю, но очень хочется. Правда, Юрий Николаевич обещал…

— Не боись, хазаин бабки даст. Все решабельно. Будет тебе, да-ра-га-я Васька, классный подарок на Восьмое марта. — Масик панибратствовал.

Скворцов дружелюбно похлопал его по плечу:

— Даст, даст хазаин бабки. Все будет. — Вася увидела, что они как-то уже побратались. — А вам, Масик, я пушку из города пришлю, чтоб палить по воробьям. Или лучше пестиков?

Они обнялись.

В городе их встретил Максим, которого на остров не взяли ввиду отсутствия необходимости. Так решил Скворцов — он порой испытывал не только окружающих, но и судьбу, чаще, правда, чужую. Максим доложил, что приехал Сухов и что есть уже договоренность о поездке в заповедник — в Долину Гейзеров. Более того, им разрешили лететь на своем вертолете — в виде исключения. Полеты в этот прелестный уголок давно уже были переведены на коммерческую основу. Раньше, чтоб оказаться там, надо было дружить с местной администрацией, директоратом и заповедника, и научного института, который высылал своих сотрудников в Долину на лето, на разные изыскания. (Ох, и чего только не придумывали, так сказать, научные сотрудники, чтобы попасть в этот экзотический край.) Можно было обаять летчиков, вулканологов, киношников, что тоже полюбили посещать эти изящные места, и еще бог знает каких проходимцев, случайно протыривающихся в запретную зону. Сейчас же все решали только деньги. Это, наверное, упрощало задачу, если, конечно, деньги были.

И зимой, и летом попасть в заповедник можно было только по воздуху. Дорог никаких по тайге никогда не прокладывали. Это, кстати, и спасло самую настоящую писаную красоту от полного захламления. Жили в заповеднике только лесники на базах, по одному-два человека. Весьма специфическая публика, кстати, любители полной чистоты и одиночества. Вездеходы, которые ходили по всей Чатке, даже на самом крайнем севере, по болотам и тундре, в эти места тоже не захаживали, потому что здешние болота были южнее и поэтому получались совсем непроходимыми. По заповеднику гуляли только пешком — сотню километров отмахать, чтоб попить чайку с соседом, — плевое дело. Продукты лесникам тоже сбрасывали с воздуха. Вася припомнила, как некогда во время очередной воздушной прогулки по заповеднику, в которой она участвовала, компания по случаю оказалась на какой-то заимке. С каким неподдельным удивлением глядели ее хозяева на них, с неба спустившихся людей! Муж с женой, что жили там уже несколько лет, с радостным ужасом семенили к вертолету. Мужчина суетливо жал руки прилетевшим. Жена его вынесла ведерко удивительных, прежде невиданных Васей ягод. Хотя никакой необходимости в таких дарах не было. Под ногами ягод было столько, что зеленой травы не было видно вовсе, и вся земля была покрыта плотным и разноцветным ягодным слоем. Люди эти почему-то мало и односложно говорили — разучились, что ли? Они только улыбались и кивали, явно не понимая смысла этого шумного и многолюдного нашествия. И когда наконец вертолет снова поднялся в небо, стояли у своей избушки, тихо обнявшись. А женщина, приложив руку ко лбу как козырек, глядела против солнца на удаляющуюся от них жизнь.

Бывало, что экстремалы выбрасывались на берег с моря, с кораблей. Потом по непролазной тайге они преодолевали те же сотни безлюдных верст, встречаясь в пути только с разными животными, от птичек до мишек, самых больших, кстати, в мире — метра под три, если на задние лапы встанут. В заповеднике проверяли системы выживаемости.

Ныне все изменилось. Дорог в заповедник по-прежнему не было. Но сейчас даже ученые попадали туда с милостивого разрешения арендаторов. При этом за деньги тебе организовывали не только доставку тела, но и развлечения — по вкусу и настроению. Можно было все!

Словом, с коммерсантами договорились, пропуск у группы уже был, и теперь экскурсантам, имеющим еще и свой транспорт, оставалось ориентироваться только на погоду. Правда, надо еще было пережить встречу Скворцова и Сухова с местным губернатором. Вернее, Сухова и Скворцова. Об этом славном мероприятии договорилась, конечно, команда Юрия Николаевича, но для усиления позиций — смешные же бывают истории — очень пригодился именно классик. Может казаться невероятным, но культура иной раз создает ауру доверительности даже вокруг больших денег.

Губернатор не то чтобы боялся Скворцова и его новых затей на своей территории, но явно опасался. Он был убежден, что спокойней жить пусть и с меньшим достатком, но с теми, с кем жить привык. Это ему стало абсолютно ясно после донесений о погранинспекции на Бердючный, где столичный олигарх раскинул свои дела. И неожиданной артиллерией, поддержавшей новые начинания Скворцова в губернии, выступил именно Сухов, которого испокон веку высоко чтили живущие на полуострове интеллигентные люди. Сам губернатор знакомство с Виктором Викторовичем считал для себя особой честью. Шестидесятники — что ж с них взять?

После дежурных приветствий в официальном кабинете, вполне радостных и трогательных, хозяин потянул их в заднюю комнатку, где уже от яств ломился стол. Везде принято и почетно выпивать с именитыми гостями. И ни один губернатор никогда не упускал случая познакомиться со знаменитостью.

Сухов сразу достал свою последнюю книжку и написал хозяину добрые слова на память. И пока растроганный губернатор пролистывал странички, любуясь посвящением, как-то ловко обосновал олигархические тенденции и идеи, поразмышлял о создании новых рабочих мест и новых налогах, которые потекут в местный бюджет. Скворцову просто некуда было вставить слово. Согласившись с экономическими доводами, губернатор, правда, намекнул на то, что не собирается отмазывать их, если речь пойдет о делах государственной важности. Тут он многозначительно посмотрел на Скворцова, но ничего не добавил и не убавил. Юрий Николаевич кивнул. В конце концов, начальник Чатки, получивший уже и книжку с автографом, и все другие материальные гарантии, дал понять, что на какое-то время закрывает глаза на новое дело. Словом, встреча прошла весьма конструктивно.

Раскланявшись с губернатором после долгих рукопожатий, Сухов, Скворцов и Вася как-то быстро оказались в местном ресторане, что находился в подвале гостиницы. Присели за столик, усыпанный хлебными крошками, которые оставили их предшественники для мышей. В зале уже буйствовали люди. А на небольшой сцене вовсю голосил вокально-инструментальный ансамбль. Картина выглядела вполне провинциальной.

— Что ж они всегда так орут? — задал риторический вопрос Сухов. — Чтоб не слышать друг друга, что ли?

— Я давно заметил, что наши люди не могут долго находиться в тишине. Нужно, чтоб все время был какой-то звук. И желательно большая группа соплеменников. Где бы ни были, тут же включают магнитофон или приемник. Вместо того чтоб Бога слушать. — В этом месте Сухов с опасением глянул на Скворцова. — А пойдемте-ка отсюда в номера. А то у людей праздник, а мы его портим своими неформатными физиономиями. У нас даже Вася еще не в танцевальной кондиции.

Они быстро перетекли в скворцовский люкс и засели там тихо и по-семейному. Юрий Николаевич не уставал восхищаться Суховым, который так ловко вызволил его, воротилу, из возможного и вполне близкого, учитывая случившихся на острове гостей, завала.

— Видишь, и я тоже могу поучаствовать в конкурсе на красноречие. — Сухов сиял.

— Не можете, Виктор Викторович. Вы давно уже все выиграли и на постаменте. До вас и не допрыгнуть.

— Ладно, Юр, только цветов не возлагай. Примета дурная. А так — разочтемся. Чего ты колготишься, словно не олигарх какой. Лучше расскажи, как тебе здесь? Ты же кое-что успел повидать.

— Ну совсем кое-что, — завилял Юрий Николаевич. — Васька, как всегда, мешала. Что сказать? Остров красив. На лыжах покатались, снег здесь другой, я такого не пробовал. Кайф. Лыжни нет, зато какая свобода в скольжении.

— Ну в этом я ничегошеньки не понимаю. А я тут был тыщу лет назад. Странный такой городок вечной радости. Здесь ведь даже обычные горы по-другому называются. Вулканы, сопки. Хотя какие же они обычные. Ну за то, что все мы сюда добрались, и нам всем хорошо.

— А скажите, Виктор Викторович, — начала Вася допрос с пристрастием, — ведь здесь же есть в воздухе такая странная магнитная энергия, магнитное поле, что ли? Просто оно очень сильное и большое, потому что вулканов тут очень много и все они работают. На нашу психику. Поэтому здесь все так счастливы. Вы чувствуете?

— Особенно когда не делаешь ни хрена, — вставил Юрий Николаевич.

— А ты, Скворцов, всегда все испортишь всякой ерундой.

— Не волнуйся — жизнь испорчу, а старость украшу, — пошутил он.

— Хватит бодаться. Как дети, честное слово. Про магнитную энергию я не знаю. Это надо у вулканологов спросить. Меня другое занимает. Любопытно вот что — если про энергию и поля. — Сухову понравилась эта тема. — Действительно, бывает, что вдруг образуется какое-то поле деятельности, и туда более чем подсознательно устремляется человеческий гений. Так в разные времена осваивались месторождения. Ведь это и по вашей части, Юрий Николаевич? Место-рождения. Которые, по-видимому, носят онтологический характер. Так возникла музыка — вдруг на рубеже семнадцатого — восемнадцатого веков. Открыли и стали тут же музыку писать, насколько она сразу в голову приходила. Вивальди, Бах. Про Моцарта все известно — такое количество произведений человек написать не способен. И это вовсе не трудолюбие. Значит, это место-рождение. И сложно представить, что от Вивальди и Баха до Моцарта все укладывается меньше, чем в век.

Так же, кстати, произошла и русская литература — в традиционном классическом понимании, от Пушкина до Блока. Это тоже едва сто лет — и все уже написано. Настолько написано, что пора и революцию делать, чтобы открывать новые поля для описания и для освоения.

Получается так, что к определенному моменту некое это поле деятельности открывается как место-рождение. — Помолчав, Сухов продолжил: — Есть, кстати, еще такая странная логика, существующая на уровне метафоры, очень уже устаревшая и одряхлевшая, — век молодой и век старый. По крайней мере, на нашем опыте, более обозримом — восемнадцатого, девятнадцатого, двадцатого веков мы это можем проследить.

— И что, — получается, что Пушкин молодой, а Достоевский — старый? — заинтересовалась Вася. — Серебряный век тогда — молодой, а кто же был старый в двадцатом?

— Подъем литературы второй половины прошлого века, на мой взгляд, связан с вступлением поколения, преодолевшего Вторую мировую. Сначала были люди, успевшие повоевать, — молодые воины той войны, потом те, кто хотя бы детской памятью зацепил войну. И все время, что они набирали силы и писали, была пауза, пропуск, во время которого получался только ложный ритм трагизма и пророчества, авангарда разрушения и академизма.

— Это же и называется литературный процесс.

— Я скажу вам, что за литературным процессом следят только те, кто его организует, потому что просто нет такого явления, его не существует — литературного процесса. Но на нем кормится огромная промышленность, она и создает видимость этого течения.

То, что происходит сегодня, неизвестно никому. Сколько бы ни было гласности и всего остального, неизвестно пока, кто «сегодня» напишет и в каком виде. Между прочим, скорее всего в виде романа. А потом это окажется — вдруг. Роман пишется очень часто — потом.

— То есть вы считаете, что именно роман и есть наиболее емкое отражение происходящего сегодня?

— Что может называться современной литературой — это другого рода усилие, вовсе не соответствие той или иной парадигме художественного стиля или жанра. Это усилие схватить картину мира в ту минуту, когда она есть. А в эту минуту она не существует ни для кого, поэтому и становится такой невероятной новостью. История пишется задним числом. Эта несуществующая категория — описательная в отношении к тому, что прошло и явно закончено. И в каждом человеке, и в общей тенденции социальной и политической жизни все время есть это — мы живем в прошлом, а усилие делаем в настоящем. Такой никогда не подтягиваемый хвост. Ну а будущее всегда существует только для спекуляции и пропаганды. — Сухов отхлебнул водки. — Таким образом, дорогие друзья, мы и получаем, что искусство развивается только от усилия сформулировать настоящее. И усилие это бесконечно необходимо, по-видимому, всему этому человеческому муравейнику, который думает, что искусство нужно для роскоши. Потому что искусство — это абсолютно необходимая функция общечеловеческого организма, а не только украшение. И снова и снова возникает и осуществляется это усилие сформулировать настоящее. Не новое, а настоящее.

— Но любое усилие ведь требует энергии? Это как раз о чем я говорила — про магнитные поля, которые стимулируют.

— Пожалуй. Значит, существует какая-то невероятная метафизика текста, в которую запечатывается энергия, именно энергия времени. Потом почему-то это оказывается либо шедевром, либо непревзойденным кусочком исторической мозаики. Для того, чтобы запечатлеть энергию современного состояния в тексте, нужно действительно очень большую энергию потратить. А вот как ее набрать и почему она может быть вызвана в том или ином человеке — опять тайна сия велика есть.

— А может такое быть, Виктор Викторович, что энергию присылают откуда-то извне для поддержания?

— Вот это и есть место-рождение, когда люди с помощью врожденного дарования, усилий окружающих, в смысле воспитания, образования и культуры, а потом еще в силу исторической необходимости начинают дотягиваться до нового способа грабежа онтологии. (А онтологические слои, чтобы было понятно, хотя это тоже очень грубое уподобление, — вода, небо, лес, воздух.) Там дальше есть, по-видимому, куда еще прорваться. Это сделать непросто — ни за что вам пайку сверху не скинут. До нее надо как-то дотягиваться. Когда дотянулись, очень жадно и быстро набирают. Потому что скоро кончится и потом не будет.

— Это снова про Скворцова. Весь вечер ты на арене.

— Да я тихо сижу, внимаю. Дай послушать умного человека. А скажите, Виктор Викторович, раз уж такой разговор — существуют ли категории успешности?

— Успешности вообще? Сомнительно. Хотя вот в литературе, на мой взгляд, успешность, направления — ничего не значат. Поэтому я не верю, честно говоря, и в профессию в литературе. Русская литература до сих пор была непрофессиональной. Ей достаточно было быть гениальной. И новой внутри себя. Сейчас возникает профессиональная литература, она есть уже. И есть успешные авторы. Но это другая область. Я не знаю, как сравнивать хлеб и вино, которое употребляли ученики Иисуса на тайной вечере, с тем хлебом и вином, которое мы покупаем в соседнем магазине. А когда действительно из настоящего текста, который переломишь, как хлеб, потечет кровь, что-то делается с душой человека, который этот хлеб вкушает.

Но все это, друзья мои, в полной мере имеет отношение и к жизни, и к любой другой форме существования — не только литературного существования, я имею в виду. Ну, вы понимаете. — Он засмеялся. — А магнитофон-то, Васька, ты и не включила.

— Да и хрен же с ним, Виктор Викторович, с магнитофоном. Он у меня и так сильно умный.

— Ну что, молодежь, пойду посплю часок. Уж и так ночь глухая.

— Вась, проводи Виктора Викторовича. А я тут пока приберу.

— Ты? Сам? Ну давай. — Вася была искренне удивлена. Юрий Николаевич часто помнил, что надо сделать — принести, достать, организовать. (Может, конечно, за него это помнил Максим или еще кто.) Но никогда не брал в голову, что потом надо все еще и разгребать. Чудеса прямо, да и только. В этом Павлопетровске. Вот и не верь после этого в магнитные поля, что деформируют сознание.

Вася с Суховым вышли в тускло светящийся гостиничный коридор и направились к его номеру.

— Что, Василиса, любишь его?

Вася пожала плечами.

— Не знаю, Виктор Викторович, что это такое — любовь. Какие у нее приметы? Вот объясните мне, вы же умный?

— Ой, Вася. Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Ну давай, девочка моя, иди, а то твой скучает. Он и вправду ничего. Хочет, хочет быть живым человеком.

…Все вместе летели в Долину к гейзерам. Даже Максима взяли с собой, чтоб он тоже красоту посмотрел. Не все же ему, бедному, таскаться по сереньким и невзрачным улочкам Павлопетровска, городка, однако, чудесного. А то получалось, что, промахав вею страну, он только одни пригородные вулканы здесь и увидел.

В Долине приземлились на главной базе, где, собственно, собирались пожить немного в лубяных избушках. Коммерсанты не особо вкладывали деньги в развитие хозяйства — скорее всего из жадности. Но объяснялось это необходимостью сохранения колорита места. В этом, может, и была какая-то логика. Но, на цивилизованный взгляд, конечно, сомнительная. Чатка не достигла еще такого уровня сервиса вообще, чтобы можно было уже его понижать — по многочисленным просьбам сумасшедших. Словом, домишки выглядели развалюшками, ровно такими, какими Вася застала их, когда давным-давно бывала здесь. Однако они были вполне теплыми и даже немного уютными.

В доме, куда их привели, старенькая печка грела, как новенькая, и даже лучше. У нее была отличная тяга, огонек живо горел за чугунной заслонкой. Пол был честно выскоблен служителем, что круглогодично присматривал за хозяйством. В центре комнаты, она же была и кухней, стоял огромный розоватый стол — скорее всего сосновый. Его окружали стульчики из больших ошлифованных пней — в полметра шириной. Спинки сплетены из древесных сучков и кореньев. На стульчики были накинуты шкуры, и хотелось взгромоздиться на них с ногами. Одно сиденье оказалось так велико, в смысле широко, что на него даже можно было и прилечь. Оно напоминало маленькую козетку. Это была такая парадная зала. В домике обнаружилось еще несколько каморок, совсем крошечных, с малюсенькими окошечками под потолком. Словом, в них могла только кровать и поместиться. Причем там, куда смотритель указал идти Васе с Юрой, сообразив, что они будут спать вместе, кроватка стояла пошире, но занимала всю комнатенку — от стенки до стенки. В постель надо было падать сразу от входа. И сверху тоже валялись шкуры.

— Смотри, Юр, как смешно — свалиться на пол невозможно. Зато побиться о стеночки — легко.

— А ты не крутись, когда спишь. Но вообще-то вполне мило. Правда?

Смотритель сразу предупредил всех, чтобы без него не шатались по окрестностям:

— Слой земельный очень тонкий. Провалиться можно. А там внизу кипяток. Смертельный случай может быть — сваритесь.

Вася с Суховым, которые уже здесь бывали, подтвердили сказанное. Все принялись толпиться группой. А Вася, завидев тропинку, виляющую между сугробами, вспомнила, что здесь где-то залег шаман, которого упоминал Масик. Предупредив, что пройдется по тропинке, где не опасно вовсе, отправилась туда. Не успела она сделать и нескольких шагов, как почувствовала, что заболели глаза. Снег всегда действовал на них плохо. Вася достала из кармана черные очки, нацепила их на нос и двинулась дальше. В глазах, правда, сразу потемнело и замелькали мушки. Вася спихнула очки на самый кончик носа и попыталась понять, как же лучше. Солнца не было, но снег сочился странным светом — как будто изнутри, из-под поверхности откуда-то выступал. Вася стояла на узенькой тропинке в задумчивости.

— Это нестрашно, деточка. Это вечность отражается, — донеслось до нее. Какая-то тетка в огромном пуховом платке поверх шубы, прошмыгнув буквально между Васиных ног, выскочила вперед и, не оборачиваясь, поскакала дальше. Тетка была с авоськой и будто бежала из булочной за углом. Вася сняла очки окончательно и последовала за теткой, которой уже и след простыл. Она увидела дымок, курившийся из сугроба, тропинка вскоре привела ее к заваленной снегом избушке. Дверь была приоткрыта.

— Добрый день! — крикнула Вася и звучно стукнула кулаком об косяк.

В дверях появилась красивая женщина лет сорока. То ли бурятка, то ли калмычка. Ничего не напоминало в ней тетку с авоськой, закутанную в платок, которую Вася только что видела на дорожке. «Мистика какая-то».

— Здравствуйте-здравствуйте. А вы к нам? — Ее длинные глаза лучились радостью. — Заходите. Милости просим. Не каждый день у нас гости дорогие.

— А что, еще кто-то здесь живет?

— Нет-нет. Только мы с мужем зиму пережидаем. — «Нашли ближайшее местечко, честное слово».

Вася шагнула в сени и потом оказалась в небольшой комнатке, наполненной шкурами, рогами и копытами. В углах висели пучки сухих цветов и охапки дикой травы, сплетенные в какие-то странные фигуры. Дымились, источая странный запах, свечки-светильники.

— Хорошо тут у вас. — Вася, не раздеваясь, присела на край скамьи.

— Странно у нас, — виновато заметила женщина. Чувствовался необычный говор, который Васе слышать не доводилось. — Да вы только не смущайтесь. Коля жжет разные смеси — для здоровья. Что-то прихворнул. Это вы сегодня прилетели? Я видела вертолет. На прогулку или по каким делам? — Она с нескрываемым удовольствием и даже каким-то странным превосходством изучала посетительницу.

— И на прогулку, и по делам.

— Как все, как все. Тут красиво. А к нам с Колей по каким делам?

— Даже и не знаю. Мне рассказывали, что тут шаман зимует. Вот пришла узнать, правда ли и как его найти?

— Правда-правда. Коля — шаман как раз и есть. Только он спит сейчас. У вас к нему какие-то вопросы есть или…

— Пожалуй, просто праздный интерес.

— Бывает-бывает. Понимаю. К нему часто приходят. Даже я уже привыкла. — Она смотрела на Васю улыбающимися глазами, прекрасно понимая, что производит впечатление. — Может, вам чайку? Коля заварил оч-чень-о-очень специальный. — Она слегка ухмыльнулась. — Вашему мужу понравится. Ведь вы здесь с ним? Ой, простите, я же про вас ничего не знаю. — Она смущенно отвернулась, чтоб действительно не показать лишнего знания, если таковое было.

— Пойду я, а то мои заждались. А приходите к нам вечерком, посидим, поболтаем? Там смешная компания приехала. Правда.

— А что? Придем. Коле моему нравится, когда гости приезжают. Между нами, он стал любителем поговорить. — Она чуть смутилась. — Он хоть и приболел, но такого случая не упустит. А когда ж приходить?

— Да как поднимется, так и приходите. Меня Васей зовут. — Женщина ничуть не удивилась. — А вас как?

— Ан-на.

Вася уже стояла в дверях. Вышла на снег в очках, чтобы сразу подготовиться к встрече с вечностью. Отойдя несколько шагов, она обернулась. Анна стояла в дверях в легком платье, отражая этот снежный свет, и улыбалась.

— Анна, а скажите, трудно быть женой шамана?

Та подняла глаза:

— Он же тоже человек. — Она засмеялась. — Как поднимется, так и придем. Обязательно-обязательно придем, Вася.

Радостная Вася ворвалась в домик, где за столом уже сидела вся честная компания.

— Ну что, пьяницы! — кричала она, подпрыгивая. — Я такого… Я вам такого…

— Успокойся, что случилось, расскажи нормально. Интервью, что ль, какое в лесу взяла? Только это тебя может так возбудить, — заметил Сухов. И добавил: — Насколько я знаю.

— К черту интервью. Хотя нет, не к черту. Это позже. Дураки! Вы тут сидите, а к нам в гости сейчас шаман придет. Настоящий. Представляете, шаман…

— Где ты его добыла в такой глуши? — Сухов был заинтригован.

— А они, Виктор Викторович, — Вася обняла его и принялась тискать, — как раз в такой глуши от нас всех и прячутся. Но я его добыла. Я его добыла. Ну его самого пока что сама я тоже не видела, — она скинула шубу и зашвырнула ее куда-то в угол, — только с женой его познакомилась. Очарова-а-тельная женщина. Она обещала, что скоро придут. — Вася была как будто пьяна. Она подпрыгивала и подскакивала.

— Да-а, Вася, — протянул Скворцов, — ты нам так когда-нибудь и Господа Бога в гости приведешь.

— И приведу. Может, рай себе вымолили бы. И другим бы немножко досталось. А почему мне, собственно, никто водки не наливает? А, не надо, я у тебя, самого умного, и возьму. — Она лихо схватила скворцовский серебряный стаканчик и мигом выпила. — Смотрите, Виктор Викторович, правда, классный рюмец. Это я Юрочке подарила. Ну, правда же, классный! — Максим уже разливал всем по следующей.

— Ну что, Васька-добытчица, за тебя. — Все встали.

— И правда, Масик, я припоминаю, что-то говорил про шамана, — Скворцов хрустел огурцом, — привет еще просил ему передать. А Масик-то откуда его знает? Не пойму.

— Ворожил, наверное, на свое открытие, — вставила Вася.

— А мне что ничего не сказали? — Сухов обиделся.

— А зачем, Виктор Викторович? У нас же Васька есть. Она нам всю культурную жизнь и так устроит.

— Эт-т-а правда. — Сухов ласково поглядел на нее.

В избушку аккуратно постучали. Все повернулись, но никто не отважился отозваться. Дверь отворилась, и на пороге, топая и отряхивая снег с унт, появился мужик — тоже то ли бурят, то ли калмык.

— Можно? Аль не приглашали?

Все засуетились.

— Будьте добры. Проходите. Шубку давайте приму.

— Николай, — представился мужик, щуря свои хитрые глазки. — Это моя жена Ан-на.

— Очень приятно, — загалдели все в один голос. Супругу сюда посадим, стульчик тут удобный.

— Спасибо-спасибо, — заговорила с акцентом Анна. — Нам везде удобно.

— А вы, я вижу, культурно собрались, — заметил Николай, плотно сев к столу и обозрев присутствующих и закуску.

Все начали представляться, а Максим даже впопыхах подал шаману руку через стол. Николай ее с удовольствием пожал. Когда дело дошло до Сухова, Николай совсем прижмурился, как тот кот.

— Писатель, что ли?

— Вы читали? — загордился Виктор Викторович. — И как?

— Читал. Я и в школе учился, и институт заканчивал. А вы как думаете? — Все засмеялись. — А вот все равно странно — сидишь здесь на краю света, — он скромничал, — сидишь и вдруг — бах! А тут Сухов. Как живой. Не верь потом в чудеса. Я вам после книжку принесу, подпишете?

— Вот уж действительно — чудеса, — заговорил растроганный Сухов, — приезжаешь на край света, в прямом смысле, и вдруг бах! — сидит шаман, как живой. Да он и не только тебя читал, да еще и книжку твою сует на подпись. Для авторизации.

Все хохотали.

— Ну тогда предлагаю выпить за знакомство. — Николай явно чувствовал себя хозяином. Он достал из-за пазухи бутылку. — Очень рекомендую. Сам делал — на корнях да сучьях. Вдохновляет. — И Анна первая протянула ему свою рюмку.

Николай был одет в обычные джинсы и свитер. И никаких знаков избранности не было видно — ни бус, ни перьев, ни краски на лице. Всего того, что нам, обученным только кинематографом, представляется первыми и главными чертами шамана. Ничего удивительного никто не заметил и в одежде, внешности и поведении шаманской жены. Словом, выглядела эта пара вполне светски. Интриги, однако, хватало и без этого. Сухов как самый уважаемый всеми взялся вязать застольную беседу.

— Николай, скажите, а вы и вправду настоящий шаман?

— Да, я шаман настоящий. Но здесь нет ничего страшного.

— И как же обращаются к шаману?

— Учитель. Как к духовному лицу. Шаман — это ведь священник, образно говоря. — Николай был пока немногословен. Это противоречило докладу его супруги о том, что он стал любителем поговорить.

— И что, шаманить — это призвание? Или, может быть, свыше благодать?

— Возможно, призвание. Возможно, благодать. Просто я попадаю в такие ситуации, когда способен подсказать человеку, что изменить в жизни.

— Это же только Богу известно, что людям нужно изменить в жизни. А вы-то откуда знаете?

— Я вижу это по количеству страдания. Сами люди часто хотят от чего-то избавиться, но не умеют успокоить свое тело, сознание. Успокоить душу. И все равно таскают в своем сердце этот груз.

— И что, есть рецепты успокоения?

— Главное — найти причину беспокойства в прошлом. Бывает, когда в человека входит негативная энергия, а он не совсем понимает это. В жизни ведь часто случаются неприятности. Эти мгновенные недовольства как будто бы не помнятся, а сознание их не забывает, потому что на нем оставлен знак, след, если хотите. И тело живет под действием сознания — под волной сознания. От этой отметки необходимо избавиться. А люди сами не могут, потому что как бы забывают — не помнят, не понимают, а телу недостает сил.

— И вы действительно думаете, что можно направить на человека негативную энергию извне и лишить его здоровья, успехов — всего хорошего?

— Да. Это можно. Часто главная причина лежит в нашем быту. Мы не умеем общаться друг с другом, не знаем, как это делать. Порой даже не можем наладить отношения в собственной семье, понять собственных детей. Что говорить тогда про работу, коллег, все ведь сегодня работают. Правда? А общество? Да что там. Кстати, политическая жизнь — отдельный поток негативной энергии. Но все, все это люди хотят освоить. Так и рождается дисгармония.

— Это понятно. А есть все-таки рецепты? Как помочь?

— Вылечиться можно только радостью, которую надо нести друг другу. — Николай играл жуликоватым глазом. — Этого можно добиться и произведя ритуальное действие. Тогда человек освобождается и действительно начинает летать. Летать в смысле творческого сознания.

— Это все здорово. Но как же вот простому человеку, нам, например, защититься от дурного влияния? — перебила его Вася.

— Очень редко случается, чтобы человек был уравновешен во внутренней и внешней жизни. В первую очередь я советую всем, — он отхлебнул водки, — быть очень внимательными друг к другу. Внимание свойственно только тем людям, которые движутся вперед в своем духовном развитии. Эта духовная культура и есть эволюция сознания человека. Мне нравится, когда люди набирают духовные силы. Кстати, только в такой гармонии и рецепт долголетия. — И он похлопал Сухова по колену.

— А наколдовать радость, счастье можно? — настаивала Вася.

— Да. Но надо сначала объяснить, понять, что такое счастье, что такое любовь и как ценить эту радость. Обычно люди просто знают эти слова — «любовь» или «радость». Но глубже не вникают. Когда они начинают думать, вникать и жить, постоянно жить в радости, появляется их духовный путь. Если эти простые вещи непонятны, то ничего не изменить в жизни.

Николай как будто бы не то что давал ответы, но размышлял именно о том, что больше всего беспокоило всех собравшихся за столом. И как-то очень угадывал каждую мысль каждого присутствующего, предвосхищая многие вопросы. Анна тихо и преданно смотрела на него. Васю же, наоборот, все это очень разволновало.

— Николай, скажите, вы колдуете — так, да, это называется? — с помощью каких-то звуков, знаков, движений? Ну как это все происходит?

— Да. Без ритуала очень трудно. Но сначала я должен все-таки определить причину страдания человека. И только после этого сам создаю ритуал — всегда разный. Однако проведение ритуала — это лишь начало пути, некий старт в будущее. Многие уверены, что, пройдя через ритуал, уже совершили что-то, получили результат. Но это только точка изменения состояния сознания и открытие перспектив на будущее — собственных возможностей изменения, но не само изменение. И каждому человеку необходим свой ритуал, чтобы изменить состояние его сознания.

— Послушайте, Николай… — Сухов тоже оказался весьма любопытным. Да, собственно, и грех было не воспользоваться таким уникальным случаем для собственного просвещения. Тем более писателю. — У сибирских народов есть легенды о превращении людей в животных, и наоборот. Много этих фантазий мы видели в кино, в книжках. Это правда? Такое действительно случается?

— Если люди такого изменения хотят. Я это очень почувствовал, когда начал петь. Рычать медведем, волком выть — изменения начинаются от звука. Если постоянно «тренироваться», то сознание, безусловно, потребует и существования животного внутри себя.

— И что, станешь волком или медведем?..

— Да.

— И вы видели такое? — Вася даже привстала. Николай засмеялся.

— Нет, такого я не встречал. Но я замечаю многих людей, которые внутри давно уже животные. Но в нашем народе по поверью медведь — добрый знак. Считается, что хорошо стать медведем в другой жизни.

— Вот все говорят о смерти. Так придумано. Кем-то. Кто-то ловко сообразил, что этим надо заняться. — Сухов взялся себе самому что-то разъяснить. — Но вот попробуй возьми и умри. Ничего не получится. — Он даже немного развеселился. — Ну никак невозможно. Правда же? И от одной этой мысли можно сойти с ума гораздо быстрее, чем от страха смерти. То есть умереть в эту секунду невозможно. Значит, в эту секунду возможно только жить.

— Конечно. Только жить. И еще — вам будет интересно — откуда и это узнал Николай? — мужчина и женщина у нас считаются полубогами. А когда они начинают любить друг друга, они становятся целым. Целым Богом. Понимаете? — Вася украдкой посмотрела на Юру, он сидел с полуоткрытым ртом. — Бога создают мужчина и женщина — будущего человека, будущего Бога. Создают своим ритуалом, своим усилием — этой силой они передают прошлое в будущее, чтобы продолжалось человечество. Так человек становится Богом. Но так все создано в природе, что мы ищем и ищем Бога, и не замечаем, что на самом деле мы живем, мы существуем, как Боги. Поэтому нам необходимо, всему человечеству, найти единого Бога во Вселенной. Это будет наша эволюция.

У всех как будто дыханье сперло. Находчивость проявил только натренированный жизнью Максим. Он снова разлил по рюмкам водку. Все молча выпили, как за покойника. И Николай, ничуть не смутившись, вдруг запел. Это было очень красиво. В песне его, даже и песней это не назовешь, не было, конечно, никаких слов. Это был звук — то протяжный, то рваный и рычащий. Очень странный звук — чужой и нечеловеческий. Иной, как теперь говорят, ментальности. Но почему-то очень гармоничный. Глаза Николая были закрыты. И хорошо — непонятно, что можно было бы в ту минуту в них увидеть. Когда звук затих, он как ни в чем не бывало открыл глаза и снова потянулся к рюмке. Все по-прежнему молчали, и Николай спокойно заполнил паузу рассказом про свое новое увлечение. Оказывается, он пристрастился петь с джазовыми музыкантами. И даже ездил на джазовый фестиваль и возил Анну к морю. Все потихоньку расслаблялись.

— Когда вы поете, что это — тоже ритуал? — отважился Сухов.

— Для меня это превращение, переход в иной мир. — Все это только что видели собственными глазами. — Это ведь даже не песня, это выход энергии, прошедшей через весь организм. Звук, выпущенный из себя. Я освобождаюсь от своего тела и овладеваю звуком. Балансирую между пространствами и ощущаю эту энергию, которая выходит к людям. Если долго буду петь, то начинаю даже плакать и теряю внутреннее равновесие. Такого напряжения человек долго не выдерживает.

— Интересно, а можно ли шаманить научиться?

— Я сам себе и школа, и храм. — Николай опять заулыбался. У него явно было хорошее настроение. — Многому, конечно, можно научиться, но моя наука идет не от книг, а от наблюдения. Я просто изучаю — концентрированно и целеустремленно — людей и их характеры, изучаю самого себя, свои слова, свою переданную людям энергию. Кстати, в последнее время ко мне стали проситься на занятия. И есть очень способные, которые буквально после второго-третьего урока уже могут медитировать со звуком.

— Я слышал, что шаманы используют специфические вещества или напитки во время проведения ритуалов? Это правда? — Скворцов дождался своей очереди.

— Нет. Лично я использую только можжевельник. Он и есть символ очищения. Горящий можжевельник помогает человеку расслабиться и открыться. Это начало для духовной работы. Но самое сильное лекарство — все-таки мои слова.

— Скажите, вот мы сидим и выпиваем водку, да? Значит, шаману можно пить? — подключилась Вася. — А есть ли у шаманов вообще запреты — можно ли пить, курить, употреблять наркотики? Или, например, нельзя, категорически запрещено что-то есть? Ну чтобы не сорвать сеанс колдовства.

— Я для себя не придумаю закона. Те, кто придумывает такие законы, — отупевает от них. Раз «нельзя», значит, я не знаю об этом, мне это ощущение неизвестно. А что я скажу людям, которые это могут — пить, курить, любить — и хотят знать объяснение? Я не делаю для себя запретов и буду употреблять то, что предлагают мне люди. Это мое испытание для себя. Если предлагают водку, я пью водку. Выпьем? — Все чокнулись, но даже не пригубили. — А потом я ощущаю, как я должен вести себя с человеком, который пьет водку. Вот с вами. — Он демонстративно выпил. — Я должен изучать себя и использую для этого все возможности.

— Но ведь Кастанеда рекомендовал наркотические вещества для расширения сознания? — Скворцов неожиданно оказался знатоком Кастанеды. (Или расширения сознания?)

— Эти вещества дают только усиление цветовых эффектов, насколько я понимаю. Но все-таки я стараюсь чистым сознанием работать. Ритуал разный бывает. Чаще я предлагаю взглянуть на прошлую жизнь, на свои деяния. Ввожу в транс, пою. И за звуком надо идти. Тогда начинает расслабляться, рассасываться эта точка, которая оставлена на сознании. Уходи, куда доходит этот звук, и увидишь просветление. И люди начинают плакать или смеяться над своей жизнью. Потому что прошлые их поступки им смешны.

— Вот уж чего совсем бы не хотелось, — пробубнил Юрий Николаевич. — А вот мы сидим с вами, да? И вы выглядите вполне цивильно. У нас же детские забавные образы такие, что шаман всегда обязательно как-то экзотически одет, раскрашен…

— А зачем бы мне вас шокировать? Иногда я так одеваюсь, как вы нарисовали, но в узком кругу. Главное — хорошенько подготовить сознание человека. А не показаться — мол, какой ты красивый или страшный. И главный секрет шамана — всегда быть спокойным.

— Слушайте, Коля, а есть ли очередь к шаману? — Скворцов, сам того не замечая, по-серьезному включился в беседу. — Многие действительно желают переосмыслить прошлое и даже изменить свою жизнь?

— Представьте — да.

— И что, шаман сегодня хорошо зарабатывает?

— Пока я шаман, значит, я бедный. Богатый шаман — не шаман.

Такой, может, немного и забавный вывод из разговора тоже требовал закрепления. Тем более что Николай в плане выпивания выглядел вполне на уровне. И еще полночи все они рассказывали друг другу о главном, хотели выявить, понять это главное — откуда оно и кто такое.

Вася же усвоила только то, что усвоила. Шаман Николай, оказывается, родился в глухой тувинской деревне. Шаманить научился у матери. И вообще шаманство все-таки передается по наследству. Но сам Николай считает, что особо одаренных можно кое-чему научить. У него жена, все наделали ей комплиментов и выпили за нее даже пару раз, и уже четверо взрослых детей. Он любит путешествовать и часто покидает свой дом, чтобы мир посмотреть, а также рассказать желающим о тайнах шаманских ритуалов. И этот случай был для него, вероятно, именно таким.

Наконец все разбрелись по своим пенальчикам.

— И что ты лежишь недвижим? Скажи, пожалуйста?

— А что надо-то?

— И Сухов еще сказал, что ты живой человек. Причем второй раз уже сказал. Это большой комплимент. Не оправдываешь нашего доверия.

— А ты? Про тебя он что сказал?

— Он сказал: Вася живой человек — априори.

— Может, ты и априори, а я наливки перепил.

— А мне ведь шаманская жена рассказала по секрету, что наливка возбуждает. Обманула, наверное, — вздохнула Вася. — А давай, Юр, можжевельник зажжем? Я видела его там в комнате.

— Ты что? Это же самое гипнотическое средство и есть.

Вася радостно подпрыгнула.

— Слушай, дай полежать спокойно. — Скворцов смотрел в темноту потолка, пока она крутилась и вертелась, и думал, откуда один за другим стали появляться в его жизни все эти экзотические персонажи, которые почему-то уже знают про него все, о чем он сам только начинал догадываться. И сколько еще им про него известно такого, что он про себя и предположить не может? И как будто собрались они все вместе, чтобы легкими и безболезненными, а может, даже и приятными процедурами фиксировать его собственное открытие себя.

— Ну ты что — не хочешь быть полубогом, что ли? — Вася снова толкала его в бок.

— Падай с неба в кровать. Полубог. Тоже мне. — Она обиженно отвернулась. — И не пыхти.

В какой-то из дней путешественники наконец покинули свои пенальчики, потом избушку, молчаливого служителя и шамана Николая с его женой Анной, оставили далеко кратеры, озера, дымы и местные радости. Потом они покинули казавшийся теперь большим и уже суетным город, который мелькнул россыпью огоньков где-то внизу, опять закопавшись в сопках, и вышли на прямую, что вела их и связывала с реальностью. Вот так летишь, летишь. Едешь, едешь. А потом жизнь твоя меняется. Уже изменилась твоя жизнь.

Дома Вася стала как замороженная. Так часто случается с впечатлительными людьми после непростых поездок, каковой и была последняя. Надо было все попробовать понять. Но если по-хорошему — что именно понимать? Все примитивно донельзя. Такое можно только помнить.

Васе надо было куда-нибудь двинуть мозги, чтобы хотя бы на время отогнать от себя всякую чушь и неразобранные впечатления. И именно поэтому она с тупой радостью отправилась к Ольге. Они договорились встретиться в ресторане Дома кино, единственном (пока) оставшемся в столице так называемом корпоративном творческом месте. Давно уже погибли для писателей их Дом на Большой Никитской, для архитекторов — на Никитской Малой и даже знаменитый Домжур на Никитском бульваре — для журналистов. Все эти Дома стали околочастными, но главное, их покинул дух и постоянные посетители, пьяницы и бузотеры, создававшие месту колорит. Все живые еще творческие единицы теперь стекались именно в Дом кино, хотя он тоже начал уже разбавляться посторонней публикой, которая хотела быть хоть чуть причастной к великому. Но вряд ли получала здесь особые впечатления именно в силу своей непричастности. Ну кроме, пожалуй, лицезрения толкающихся по буфетам известных всей стране лиц.

Давно грозили прикрыть и эту богадельню. Завсегдатаи грустили, что скоро закончится их лафа в этом благословенном столичном уголке, но пока все было по-прежнему — и меню там оставалось таким же, как в старину, и манеры посетителей. Словом, заведение под названием Дом кино было вполне совковским, но своим. Именно там и договорились встретиться Ольга и Вася.

— Привет, дорогая. Выглядишь прекрасно. Даже загорела. Может, ты на курорт летала, а вовсе не на холодный наш и близкий Дальний Восток? Но если не хочешь, не признавайся.

— Да нет, Ольга. На восток. Там же снег, солнце, горы, лыжи и загар.

— Ты что, научилась кататься на горных лыжах?

— Боже упаси. Ты же знаешь, это не мой спорт.

К ним подбежал шустрый официант.

— Добрый вечерок. Что будем сегодня кушать? И будем ли пить?

— Пить будем обязательно. Водку.

— Вась, может, вина? — Ольга жалобно посмотрела на официанта, но поняла, что поддержки у него не получит. — Ну ладно. Водку.

— Ну раз пить водочку будем, тогда все остальное, как обычно?

Ресторан Дома кино, как, впрочем, раньше и Домжур, и ЦДЛ, был хорош еще и тем, что официанты прекрасно знали всех без исключения постоянных посетителей и помнили их вкусы, а также причуды. Здесь правильно резали лимоны пополам — перпендикулярно, что невозможно было объяснить ни в каких элитных забегаловках — хоть ты бейся головой об тот лимон. Ни в какую не желали понимать этого вышколенные на какой-то свой лад подавалы. И заказы в Доме кино делать тоже не было необходимости. Все и так принесут в лучшем виде. Только очень удивятся и даже вскинут брови, если кто-то из классических пьяниц закажет вдруг не водки, как обычно, а вина, впрочем, как и наоборот — встречались же среди завсегдатаев и вино предпочитающие. За такое внимание можно было простить многое.

— Ес-сес-сно. Водку сразу. И лимончик только не забудьте сразу принести.

— Девочки, сейчас все будет. Если чего пожелаете особенного, все исполним. Только подмигните.

Девочки закурили.

— Сто лет, слушай, не виделись, как в другой жизни. Давай рассказывай в подробностях, как съездила? Какие новости?

— Новостей, Ольга, нет. Одни только старости. Даже и рассказать нечего. Все одно и то же. — Вася подумала, что не соврала, потому что невозможно назвать новостями возникающие без перерыва ее новые жизни — положения и впечатления. — Поэтому ничего рассказывать тебе не стану.

— Вась, а ты зажралась. И надо же, как быстро… Ну да ладно. А в редакцию ты ходила? Что там, какие у нас планы?

— Не-а, не ходила. И не пойду — в ближайшее время. Там все и без меня тип-топ. — Вася говорила как-то вяло, как будто сама себя не понимала или не верила себе. Но скорее, ее все это действительно не интересовало. — Скушно в редакции, Ольга. Все скушно. Еще не была, но уже все знаю. Все пустое.

— Я тебя понимаю — на фоне фонтанирующей жизни…

— И на этом фоне тоже.

— Но ты же не собираешься бросать работу, правда? А ваш Абрамыч, хоть и неплохой мужик, каждый знает, не спустит наплевательства.

— Ну и что — знаю. Но меня это не волнует. Понимаешь? — Вася затушила сигаретку. — Скворцов меня откупил у него.

Ольга поперхнулась дымом.

— Как это?

— Он откупил меня у нашего главного редактора. Что непонятно?

— Классно тебе.

— Думаешь?

— Сколько же это стоило?

— Думаю, для Скворцова немного. Какое-то оборудование. Новая система звукомонтажа, что ли. Мне Абрамыч сам рассказал перед посылкой на Чатку. Я поняла, что теперь могу не сильно беспокоиться. Какое-то время, по крайней мере. Видишь, новости все-таки нашлись. Ладно, Ольга, не обращай внимания — у меня что-то с головой. Тормоз. Я еще, наверное, не совсем приехала. Извини. Лучше я послушаю. Ты-то тут как без меня?

— Я отлично. Решила пересмотреть свою жизнь и освежить ее, так сказать.

— И что ты сделала?

— Сразу скажу, что своим принципам не изменила. — Вася только сейчас заметила, что глаза у Ольги стали какие-то новые, с новым выражением. «Не влюбилась ли часом? А я все со своей ерундой», — подумала она. — Я, Вася, поглядела на тебя, а потом на свою рутину и решила ее отредактировать. Во-первых, я поняла, что собственную квартиру надо иногда проветривать. Сашка сам дематериализовался, все на съемках он где-то. А Валеру я пока к себе не пускаю.

— Ты что — отказала ему от тела?

— Не совсем так. Я его то ли мариную, то ли дополнительных усилий от него ожидаю, но не провоцирую. Дальше будем посмотреть.

В якобы новом Ольгином сюжете Вася пока не заметила ничего, кроме вероятного утомления старым. Сама же Ольга была свежа и как-то даже самодостаточна.

— Ты становишься психологом. Но что-то все-таки скрываешь, по-моему?

— Абсолютно ничего. — Ольга цвела. — Стала хотя бы ездить за город, воздухом дышать, а не сидеть дома, как ты говоришь, со своими чумаданами или на чужих, что еще хуже. Тут ходили на коньках кататься. Мы с Катькой и Валерка. Я, конечно, больше времени провела в буфете, коленки берегла, но здорово! Ты давно каталась на коньках? Пойдем с нами?

— Уж и не помню. Так ведь весна, и льда нигде нет хорошего.

— Дурочка, есть же крытые катки. Там можно и летом кататься. Ну, пойдем?

— Кого-кого, пожалуй, можно было бы подговорить, так это Скворцова. — Вася тоже начала заряжаться Ольгиным настроением. И потом, выпитое уже вправляло голову.

— Вот видишь, даже Скворцова! — Ольга подняла палец вверх. — А мы все сидим. И плюшками балуемся. Я тебе еще набросаю списочек из выставок. — Вася посмотрела на нее с ужасом. — И не пугайся. Я знаю, как мы относимся к культуре, но сейчас и правда парочка суперклассных есть.

— Ты меня так уговариваешь жить, как будто я больная какая.

— Да нет. Это я выздоровела. — Ольга сияла. «Что-то с ней произошло. Это очевидно». — А что я еще делаю, как ты думаешь?

— Вот это интересно.

— Изучаю конъюнктуру рынка. Мужского и человеческого.

Вася наконец расхохоталась.

— Ну, блин, ты ее не знала! Конъюнктура эта изменится, если только осколок в глаз попадет, как тому Каю.

— Знала, но теперь смотрю другими глазами. И что, ты думаешь, я поняла?

— Что? Подожди, надо выпить. Сейчас еще закажем. — Вася махнула официанту. — Нам еще водочки…

— По пять капель?

— По шесть и горячее уже можно. Только на углях, пожалуйста. — Официант понимающе улыбнулся и побежал на кухню. — Так что, говоришь, ты поняла — из того, что не знала раньше?

— Надо выйти за наш круг. Но это пока секрет. — Ольга приложила к губам палец. — Я пойду по олигархам. У нас уже есть успешные примеры. Правда же? Кроме твоего ведь кое-какие еще остались.

— Они уроды.

— Отнюдь.

— Душевное беспокойство им несвойственно.

— Мы и про Скворцова так раньше думали, а на поверку оказался — человек. Не станешь же ты с этим спорить?

— Это случайное обстоятельство, и то…

— А у меня другое мнение. Я тут одного приметила — не древнего старичка еще, но о-очень состоятельного. Все время сидит в первом ряду на одном и том же спектакле. Это о чем-то да говорит? И мне, раз он такой театрал, с ним скучно не будет. А что, запишусь на прием, придумаю там что-нибудь потрепаться. Покажу интеллект. Да в любой редакции хорошую беседу с олигархом о театре с руками оторвут! И нам весело — если уж и не догоним, так согреемся.

— Пожалуй, так. — Вася закинула прядь волос за ухо. Шутка с интеллектуальными олигархами ей показалась удачной. Может получиться забавный тренажер. — Удивительно, как мы с тобой раньше до этого не дотумкали? А то бы развлекались уже несколько лет кряду.

— Копили силы, развивали ум.

Вася поняла, что изменилось — Ольга стала хохотушкой. В широком смысле. Она теперь весело смотрела на жизнь.

— Я тебе в качестве шефской помощи набросаю списочек, к кому ходить точно не следует. Со Скворцовым посоветуюсь — так незатейливо.

— Буду премного благодарна. Ну что, пойдем на каток? Для разминки?

— Юра сейчас опять в Европу куда-то сваливает по делам. И потом он своих сослал в Каталанию жить. Я тебе не говорила? И туда заедет, наверное.

— Ну и хрен с ним. Мы ж все равно при мужике, при Валерике. Ему что две тетки, что три — чистое здоровье.

— Восторгаюсь твоей неутомимостью.

За это и выпили. Вася искренне восхитилась. Такие передвижения в жизни без чужого пинка, пожалуй, ей самой были не по силам.

— Дамы, вам десерт. — Перед ними стоял улыбчивый официант с бутылкой шампанского. Он поставил ее на стол. — Прислали.

— Кто? — Вася с Ольгой разом обернулись, но не увидели никого знакомого.

— Уже ушли. Только что. Два странных молодых человека. — И добавил: — И мне, кстати, совершенно незнакомые.

— Спасибо некому сказать. — Ольга уже вполне туманно посмотрела на Васю. — Видишь, мы уже неплохо выглядим.

— Ага. На бутылочку шампанского.

— Брось! Главное — начать, и жизнь подстроится под тебя. — Ее энтузиазм сегодня не знал границ, и Вася подумала, что стоило бы запомнить это настроение. Чтобы потом, когда понадобится, вытаскивать друг друга из полной задницы на каток. — Вот только что мы будем с ней делать, с этой бутылочкой?

— Естественно, ты отнесешь домой. У тебя же на днях у Катьки день рождения. Не водку же ты детишкам на стол поставишь?

Они поднялись, ресторан уже закрывался, и обслуга начала мигать светом засидевшимся.

— И почему мы никогда не можем уйти непоследними и не допивать всего, что на столе? — Покачиваясь, Ольга шла к выходу. Бутылка явно перевешивала. — Слушай, тащить ее еще.

— Ну не выбрасывать же собакам? А мы вообще набрались. — Вася тоже почувствовала, что качается.

— Имеем право. Я, Васька, на такси, наверное, поеду.

— А я точно на метро. Ты же знаешь, я люблю воспитывать волю. — Они расцеловались, и Ольга уже катила к дому, а Вася плелась к ближайшей станции. Она совершенно забыла, что обещала Максиму, когда он ее подвозил, вызвать машину, и только под это честное слово была отпущена в ресторан одна.

В вагоне, несмотря на поздний час, пустынно не было. «Вот столица живет. А еще пели когда-то — «Засыпает Москва…» Когда ж она сейчас засыпает? Впору вводить круглосуточное обслуживание пассажиров в метрополитене». С Васей на станции в вагон вошло человек десять. Девушки и юноши вполне раскованно, но не развязно и не противно толкались, прижимались друг к другу, хохотали, что-то треща, сдергивали шапки и кидались ими через проход. Вдруг Вася сквозь смех услышала: «Горько!» Слово повторялось и превратилось в дружный гул.

Одна из девиц как-то ловко сбросила платок и на голове ее оказалась маленькая смешная и помятая фата. Это была настоящая свадьба.

— Горько! — подкрикивал уже весь вагон. Молодые долго и вдохновенно целовались. Вагон аплодировал и вразнобой считал: — Раз, два, пять, семнадцать… — Но судя по всему, среди пассажиров сильно трезвых не нашлось, поэтому со счета быстро сбились.

«Красивые. — Вася залюбовалась. — Жаль, шампанское Ольга взяла. Классно было бы сейчас подарить. А ведь свадьба — дурная примета. — И сама на себя разозлилась: — Тьфу, какая гадость. Чтоб типун на языке вскочил».

Поезд затормозил и оторвал молодых друг от друга.

— Нам выходить… Скорее… Чего встали… Дверь держи… Держи, скорее! — Ребята, хохоча, выскочили на платформу и, подпрыгивая, махали руками всем оставленным ими в вагоне. Поздние пассажиры тоже улыбались и кивали неожиданно встреченному чужому счастью.

Вася оглядела попутчиков усталыми глазами. Невдалеке по диагонали от нее сидели два не очень приятных типа, и когда она встретилась глазами с одним из них, то увидела одни только зрачки, огромные, черные, страшные зрачки. Даже кровяные красные белки не так напугали. И получалось — у него не было глаз. По крайней мере, было впечатление, и очень неприятное, будто бы он никуда не смотрел, но все видел. Вася вспомнила, кто-то рассказывал — у наркоманов, что-то сложное употребляющих, бывают именно такие глаза. Парень просто сидел, развалясь. Но стало не по себе. Мыслишки в дурной голове начали передвигаться. Вася отметила, что денег у нее осталось всего рублей пятьсот или шестьсот, и это не деньги. Украшений сегодня она не надевала — кроме Юриного кольца, которое она теперь просто не снимала. Это ее немного обеспокоило. Она засунула руку в карман брюк. Парень следил за ее движениями. Вася сделала вид, что роется в кармане, и большим пальцем сдвинула кольцо с мизинца. Оно осталось внутри, а рука вынырнула из брюк с носовым платком. Отлично. «Может, все еще не так страшно. Что волну-то гнать?» Тем временем вагон пустел. Наконец поезд остановился на Васиной станции. Она вышла. Неприятная пара последовала за ней. Платформа тоже была пуста. Специально заплетая ноги, чтобы идти медленнее, Вася двинулась к выходу, ее никто не обгонял. Порывшись в карманах куртки, она нащупала пачку сигарет, проходя через двойные стеклянные двери, затормозила, с чувством достала сигареты и прикурила. Парни от неожиданности прошли вперед. И тот, что был без глаз, зыркнул на нее и неприятно выругался. Вася временно выдохнула. И дым ударил ей в лицо, отлетев от стекла, через которое она смотрела вслед уходящим. В глазах защипало. Надо было идти, и Вася отважно толкнула стеклянную дверь. Засада была в том, что предстояло пересечь площадь и взобраться на огромный мост, который покрывал железную дорогу, что, конечно, добавляло приятности всему маршруту в целом и нынешней Васиной прогулке в частности. Мост этот надо было пройти весь, до конца. Или преодолеть на машине, поймав ее на дороге. Вот такие были у Васи нелегкие задачки.

Парни никуда не делись и по-прежнему маячили впереди. И больше никого — площадь была пуста и чиста. «И где же люди? И куда они все подевались?» Ее попутчики заметили, что она появилась наконец на горизонте и двинулась в их сторону. Вероятно, они были мало знакомы с женской логикой, особенно пьяной, а может, с ними что-то еще произошло, но парни потеряли бдительность, поднялись вдвоем по лестнице на мост, перегородив телами единственный путь, и встали там, защелкав зажигалками. Добыча шла к ним прямо в руки. Тем временем Вася двинулась под мост. Вдруг ей вспомнилось (спасибо большое), что под мостом тоже был проход, который вел на другую сторону моста (куда ей, собственно, и было надо). Проход был бомжеватый и вполне страшный — грязный, замусоренный. Мало кто пачкал там свои ботинки, но сейчас было уже не до чистоты, и Вася отважно вошла в коридор, в темнотище которого можно легко поломать не только ноги, но и голову. Правда, беречь все это хозяйство было некогда. Вася неожиданно для себя бодро добежала до конца и стремглав взлетела по лестнице. Уже наверху краем глаза она увидела, что парни, свесившись с перил, изучают площадь в поисках дематериализовавшегося объекта и никак не могут понять, куда она подевалась с их подводной лодки. Тем временем Вася, раскинув руки, бросилась на машину, которая, не чуя беды, без превышения скорости следовала по шоссе. Водитель резко затормозил, и она буквально упала на капот. Компаньоны, обернувшись на звук, увидели свою пропажу. Поняли ли они, что произошло, так и осталось неизвестным, но парни ломанулись через трассу и добились бы своего, потому что машин больше не было и никто не мешал им быстро двигаться поперек дороги. Водитель тоже заметил лишнюю суету, но оказался мужиком — быстро открыл дверь, и не успела Вася запрыгнуть внутрь, как он газанул.

— Спасибо вам большое. Спасибо. — Вася задыхалась и на ходу захлопывала дверцу.

— Что, ненужные ухажеры?

— Совершенно ненужные. — Она уже улыбалась.

— А зачем таскаешься по ночам? Денег, что ли, нет.

— Да вышло так. Да и деньги у меня есть. Немного, конечно.

— Да не дрейфь ты. У меня дочка — такая же дурища. Тебя куда? К подъезду подвезу.

Через пять минут они уже подкатили к дому, и Вася еще долго всучивала водителю какие-то рубли, которые тот категорически отказывался брать.

— А как вас зовут? — спросила она, уже выйдя из машины.

— Юрий.

— Спасибо, Юрий. — И добавила про себя: «Спасибо, Юрий Николаевич. Только бы с тобой самим теперь ничего дурного не случилось». — Я завтра за вас свечку поставлю. Богатых вам пассажиров.

Она захлопнула дверцу машины и поплелась к подъезду.

Дома Вася сразу же набрала Максима и все ему честно рассказала. У Максима даже не было сил орать по поводу ее идиотизма. И потом он живо представил, как будет орать Скворцов и, конечно, будет прав, потому что это его, максимовская, недоработка. Именно Максим должен был быть рядом с Васей. Он же знал, что всякая возня началась вокруг скворцовских дел. Но, пока они ехали, Вася убедила Максима, что будет осторожна и осмотрительна. Ничего не случится, потому что ничего по определению случиться не может. И что действительно может произойти в Доме кино на глазах у удивленной публики, пока Вася с подружкой будет обсуждать всякую ерунду?

— Ну, Максимчик, — лепетала она тогда, — ну пойми, зачем ты там нужен? Что, ты будешь сидеть с нами и слушать нашу дурацкую болтовню? Или, еще того хуже, за соседним столиком и подсматривать? Как я буду себя чувствовать? Скажи?

— Ладно. Обещай мне тогда, что позвонишь, когда домой поедешь, я пришлю кого-нибудь тебя отвезти.

— Клянусь. Клянусь.

Словом, она была убедительной, и он отпустил ее в ресторан одну. Не верьте женщинам. Но сейчас Максим решил, что своенравная Вася все это сделала специально, назло. Она же, хоть и никогда не позвонила бы Максиму насчет машины, даже и не вспомнила об обещании.

Вася уже сварила себе кофе, легла на диван и завернулась в плед. Ее трясло. Было страшно. Казалось, что кто-то залез в квартиру и ходит по кухне. Она отважно отправилась туда, включила свет. Никого, конечно, не было. В комнате тоже горел свет. Вася вдруг не к месту вспомнила Ольгу, которая включала электричество во всей квартире, когда оставалась одна, потому что боялась. Это смешное соображение освежило Васины чувства. «Неужели и я теперь не могу быть одна?» Снова позвонил Максим. Она вздрогнула от звонка.

— Я завтра утром приеду, отвезу куда тебе надо.

— Максим, мне никуда пока не надо, — лепетала кругом виноватая Вася.

— Никуда не ходи. Хватит. Ты хоть понимаешь, что это не случайность, не простые наркоманы или хулиганье какое с большой дороги? Хотя это тоже само по себе не очень-то здорово. Это заходы на твоего идиотского любовника, — впервые Максим выругал Скворцова этим словом.

— Ну, Максим, миленький, с чего ты это взял? Мало ли какая пьянь болтается везде по ночам? Я например. Сама я идиот, надо было просто на такси ехать, и все. Я уже поняла, я учту, обещаю. Больше я тебя не подведу.

— Ладно, скажу тебе, может, это тебя немного отрезвит. Я знаю, что среди Сениных уродов есть один такой безглазый. И ты с ними уже встретилась. Ты хоть понимаешь, что я буду обязан рассказать Юрию Николаевичу обо всех твоих проделках?

— Максим, давай я все сама расскажу. Так лучше будет, честно, — канючила Вася, зная, что Юра по-любому наподдаст им обоим.

— Конечно, тебя он, по крайней мере, не укокошит, — продолжил Максим ее мысль.

— Ну вот я и говорю, Максим, что я лучше все устрою, — щебетала она, еще не совсем понимая, как на самом деле они будут выкручиваться.

— Ты выпила?

— Максим, я пьяна. Была пьяна.

— Это хорошо, — как можно более добродушно заметил Максим. — Бога благодари, только с пьяными ничего не случается.

Наутро Вася пошла в церковь и заметила у подъезда незнакомую машину. Все свои, то есть соседские, автомобили были ей хорошо известны. Ей показалось, что за рулем этой незнакомки сидел тот самый — с глазами, ну или без глаз. Она поставила свечки за обоих Юриев, Максима, Масика, Ольгу, за себя и всех, кто в последнее время оказывался рядом. А еще — за здоровье Сени. Говорят, если сильно любить врага, то пакости его на тебе не отразятся.

На обратном пути Вася зашла в магазин и опять увидела ту же машину с тем же водителем. Ей даже привиделось, что он ей подмигнул. Вася быстро побежала домой.

— Максим, Максим, — шептала она в трубку, наверное, чтоб за дверью никто не слышал, — он опять здесь.

— Ну я же просил тебя по-человечески никуда не ходить. Уроды вы упрямые. Посмотри, сейчас подъехали?

Вася аккуратно отодвинула занавеску и выглянула в окно.

— Сидят уже.

— Васечка, не бойся. Ничего не случится. Это Сеня тебя просто попугать попросил. А когда пугают, то просто пугают. Больше ничего не делают, понимаешь? Не бойся, сейчас приеду.

— Не надо, Максим. Я уже не боюсь, раз такое простое дело. Всего-то попугать. — И она, раздвинув шторы, сделала водителю ручкой. — Я ему даже ручкой помахала. Мы же с ним как бы знакомы теперь, правда?

Максим понял, что время сжимается.

Скворцов тоже чувствовал себя беспокойно. Напряженно было и на просторах его европейского бизнеса. Причем никто из его директоров объяснить вразумительно не мог ничего, потому что все было в норме. И Юрий Николаевич грешным делом подумал, что именно он привносит свою нервозность в их рутину. Решив, что враги сюда доскачут только на оленях, и случится это не очень скоро, далековато будет, он быстро скомкал дела и оставил доруливать Игоря Викторовича, предоставив тому отдых от указаний, то есть от себя. А сам отправился к своим в Каталанию. Думал, что там, может, придет к нему какое-то отдохновение.

Каталанский покой принес очередное беспокойство. Позвонил Максим и поведал о Васиных приключениях. Ругаться было бессмысленно — раз пошел такой разбор, ему и только ему завершать как-то эту бодягу. Он расстроился, но понимал, что до его приезда ничего круче уже не случится. Юра позвонил Васе, не показывая, что он в курсе событий, призвал ее к осторожности и порядку, а Максиму приказал держать ухо востро, пригрозив в случае чего это ухо отрезать, и несколько дней провел в семье. Находясь в тревожных размышлениях, он из последних сил изображал веселого и прилежного отца, проверял уроки у Лизы, даже прогулялся в школу, где ему понравилось, потому что дочку очень хвалили.

На родину он полетел в ночь, чтобы уже ранним утром начать ворочать проблемами. Самолет приземлился на рассвете, и Юрий Николаевич решил по пути заехать к Васе — бросить сумку. И потом, вот странно — он даже соскучился. Как-то получилось так (Скворцов и сам этого не заметил), что он вдруг обнаружил всю свою жизнь в ее доме. Он сделался персонажем, не просто заезжающим провести вечерок, а спокойно и постоянно лежащим на ее диване с газетами или сидящим у компьютера. Ему нравилось, что ее не было рядом, когда ему не хотелось, но она тут же появлялась, как только мысль о ней начинала пульсировать в его воспаленном мозгу. Он стал все реже бывать в собственном доме, потому что не было необходимости стряхивать с мебели пыль, зато там его сразу же напрягало Васино отсутствие, набрасывались дискомфорт и одиночество. Отдельно уже как-то не лежалось и не сиделось. Хотя раньше именно в своем одиночестве он и находил особый кайф. Уходил далеко к себе в кабинет и не ждал, не хотел никого и ничьего участия. Словом, он как-то так быстро привык ко всей этой истории с Васей и даже забыл (что странно для компьютерной программы, что была вделана в его мозг) размышлять, что это и откуда. И уже его мама Светлана Петровна звонила ему к Васе домой, заодно мило щебеча с ней о своем богатырском здоровье.

Он не задумывался о том, как Вася переживает его падение в ее постель и присутствие, постоянное его присутствие на своей голове. Все это волновало очень мало, потому что ему было хорошо, и этого вполне достаточно, чтобы всем тоже было классно.

Уже совсем рассвело, когда Скворцов подъехал к Васиному дому. Открыл дверь. Было тихо, Вася, естественно, еще спала. Юра прокрался в комнату, подошел к кровати и нагнулся над ней, прижавшись прохладной щекой к теплой. Она потянулась, чуть приоткрыла глаз и быстро-быстро обхватила его шею:

— Как хорошо, что ты приехал. — Она мягко о него потерлась. — Я так скучала без тебя, что мне сегодня ночью даже президент приснился. Представляешь? Что это значит? Не знаешь?

— Какой еще президент?

— Ну наш, российский, естественно. Какой же еще? Снимай пальто скорее.

— Наш президент — всегда хорошая примета. Когда во сне. Ну, Васечка, отпусти, я на секундочку, только тебя поцеловать и ехать…

— А я буду приставать. — Она взялась за ремень брюк и принялась его дергать.

— Ты что делаешь? Всему свое время. Отпусти сейчас же. Меня Максим внизу ждет. Мне надо… — Он резко встал, но Вася, уцепившись за его шею, поднялась над кроватью вместе с ним. Она ничего не слушала, а ухватилась покрепче одной рукой за шею, другой же принялась спускать бретельку со своего плеча…

— Я лучше знаю, что тебе надо. — Бретелька уже упала, освободив плечо и грудь. Майка, будто сговорившись с хозяйкой, смело ползла вниз. — Ты просил соблазнов — вот и получи. Быстро соблазняйся. Быстро. Мало времени. — Юра замешкался то ли с бретелькой, то ли с открытой грудью, к которой уже прижимался губами…

— Вот так совсем другое дело. — Вася, по-прежнему висевшая на его шее, уже лихо расстегивала ремень и брюки.

— Это ужас какой-то… — только и успел простонать он.

— Слушай, — Вася хохотала, болтая ногами, когда он поднялся с кровати, — ну у тебя и видок…

Видок у Скворцова был действительно тот еще. Он стоял в пальто. Рубашка расстегнута и растерзана. На шее болтается спущенный галстук. Штанов на нем нет. Вася вытаскивала их откуда-то из-под своей попы — абсолютно мятые и жеваные.

— Хватит ржать. — Сам он тоже смеялся. — Я же специально костюм рабочий надел, чтобы сразу руководить ехать. Вечно ты устроишь какую-то фигню. Честное слово. — Он сбросил пальто, потом и пиджак. — Пойду посмотрю, во что переодеться.

— А я чайник пока поставлю. — Даже ничего не накинув, Вася вышла в кухню и зажгла газ, а потом отправилась в комнату, где Юрий Николаевич выбирал себе свежий костюмчик.

— Что ты там делаешь? — Скворцов копошился в шкафу. — Ты уже разделся? Вот и славненько. Так даже удобнее. Знаешь, мне все больше нравится к тебе приставать.

— Ты с ума сошла… Ва-а-ся-я-я… — Он даже не заметил, как вся она снова оказалась в его руках. На кухне заверещал чайник. Затем он надрывно свистел, раздраженно и неровно визжал. Но никто этого не слышал. Потом, утомившись призывать хозяев к порядку, чайник с грохотом выплюнул свой свисток на плиту, пустив столб пара, и затих.

— Слушай, Юр, а если б мне сегодня ночью не наш президент приснился, а американский? Что бы было? А?

— Дурак бы родился…

— Пожалуй. Слушай, а как же ты такой потерзанный трудиться поедешь? После тяжелого перелета, я имею в виду.

— Вот именно.

— Ну ничего. Ну опоздаешь немножко. Сейчас я кофейку тебе сварю, станешь снова огурцом в пупырышках. — Вася с трудом из-под него выползла. — И потом — можешь и задержаться немного. В конце концов, ты начальник или кто?

— По-моему, уже — или кто… Никаких сдерживающих центров… Это я вслух сказал?

— Это не я сказала. — Смеясь, она вышла.

— Кто я? Как меня зовут? Где я? Как я сюда попал? — Он уткнулся лицом в пол и кричал уже на всю квартиру: — Как я влип в эту историю? Кто мне скажет? И что это вообще за история? Что это такое? Что?

Вася снова вошла, будто ничего не слышала.

— Смотри, вот я тебе приготовила костюмчик, вчера специально погладила. Помнила, что приедешь. И хватит орать, ты не на острове! — строго прикрикнула она. — Сойдет, по-моему. Вставай давай быстро. Завтракать — и в контору. В приемной уже очередь. Все заждались. Ну поднимайся, Юрочка. — Она гладила его по голове, целуя в макушку. — Ну что ты на самом деле? Все будет хорошо. Мы будем жить долго и счастливо.

Скворцов поднялся.

— Пойдем и правда съедим что-нибудь. Тоска в желудке.

Вася налила кофе и поставила на столик тарелку с бутербродами. Это был тот момент, когда надо было признаваться в содеянном. И она призналась, и раскаялась, и просила не обижать Максима, потому что он не виноват.

— Ну-ну, ладно, заступница тоже мне. Все равно ведь все получат на орехи. — Скворцов был настораживающе мил и покладист. — Да-а. А я-то думал, ты ко мне по любви приставала, а ты по Максимкину душу.

— По твою, по твою душу… — залепетала было Вася.

— Ладно. Дурак ведь сегодня не родился, значит, будет хороший день.

В «оловянном скворечнике» Юрий Николаевич сразу же собрал весь свой ареопаг. Солидные дядьки не без волнительного труда разместились за столом. Скворцов дождался полной тишины. Все подняли на него очки. Приготовились внимать. Игорь Викторович докладывал о текущих делах, периодически поглядывая на шефа в поисках одобрения. Тот же никак не реагировал, а развалился в кресле и, закинув руки за голову, изучал потолок. Вдруг его мобильник затрещал перед ним на столе. Юрий Николаевич встряхнулся. Номер высветился незнакомый. Он было хотел сбросить вызов и прилечь обратно, но решил-таки узнать, что за неизвестный наглец смеет беспокоить его по номеру, известному всего нескольким людям.

— Что надо? — Скворцов принял боевую стойку, но лицо его мигом поменяло выражение. — Масик? Ты че, охренел, звонить не по времени? Где ты? Идиот! Придурок! — Подчиненные, задремавшие было, вскинули головы и оживились. Такого ора на совещаниях никто не помнил. Тем более никогда не было и в помине никаких масиков, идиотов и придурков. — Какого черта! Масик, сказано было сидеть до приказа. Какие дела, блин! Какая Академия наук! — Скворцов уже бегал вдоль стола. — Отняли телефон? Пригрози нарушением закона. Хорошо. Скажи: приедем, заплатим. Да. Сколько надо, чтоб связь была. Отдают? Хорошо. Теперь сиди с телефоном и молчи, как заяц. Что-то будем решать сейчас. Масик, ты не идиот. Ты полный идиот! Все! Сейчас перезвоним.

Юрий Николаевич нажал кнопочку связи с секретаршей.

— Юрий Николаевич?

— Максимку — срочно! Масика — номер мобильного — срочно! Ваську найти!

— Простите, Юрий Николаевич?..

Он понял, что все эти кликухи здесь были никому неизвестны.

— Это вы меня простите, — спокойно начал он снова. — Начальника охраны ко мне. Срочно найдите номер мобильного Чернышова. Елизарову искать уже не надо. Я сам.

Он сел и обвел взглядом настороженные лица.

— У нас проблемы? — подал голос Сергей Петрович, отставной генерал-кагэбэшник. В «скворечнике» он отвечал за связи с органами.

— Проблемы у вас, Сергей Петрович. И серьезные. — Он уже снова прогуливался вдоль стола за спинами сотрудников, которые невольно съеживались и прятали головы в плечи, готовясь к страшному обрушению сзади. — Именно у вас. Я предполагал, что вы серьезный человек! Объясните мне, какого хера ваши бывшие дружбаны из охранки задерживают моих людей? А? На каком основании они угрожают моим людям? А? Преследуют моих людей? Какого хера я плачу вам зарплату? Чтоб вы своей задницей протирали здесь дорогую обивку на моих стульях? Не позволю!

— Простите, Юрий Николаевич, — генерал встал, — а я не позволю так со мной разговаривать…

— Сидеть! Я вашего позволения и не спрашиваю! Понятно?! — Он оглядел присутствующих и вцепился пальцами в спинку пустующего стула. Стул оторвался от пола. Игорю Викторовичу почудилось, что сейчас Скворцов, как легендарный Сеня, запустит им в своего зама, и выдохнул только, когда тот отпустил стул и прошел дальше. — Сейчас вы все уеб. тесь отсюда и через несколько минут доложите ситуацию и выход. Понятно? — Все сидели. — Понятно, я спрашиваю? — Попы на стульях осторожно зашуршали. — Все свободны. Игорь Викторович закончит с вами в своем кабинете. Игорек, ты вот еще что — реши там с Васькой, сам знаешь с кем — бессрочный творческий отпуск. Понял? Давай, — уже на усталом выдохе добавил он.

Все буквально выбежали из кабинета. Скворцов действительно их сильно напугал. Немногие видели его в приступе бешенства, он был слишком хорошо воспитан. В дверях появился Максим.

— Х..ня, Максим. Садись. Чернышова задержали в аэропорту пограничники. Причем, не там, а здесь. Сидит в кутузке. Отобрали документы по экспертизе. Он в Академию наук ехал с ними — что-то там для себя и для нас, наверное, оформлять. Говорят, секретные материалы, государственная тайна.

— А что Сергей Петрович?

— Мудак он. Что? Послал его разбираться. Мы отобьемся, мы правы по всем позициям. Максим, подключайся, надо вытащить Масика.

Громкая связь голосом секретарши объявила:

— Юрий Николаевич, Семен Семенович на проводе.

Скворцов подошел к аппарату и нажал кнопку:

— Сеня, пошел на х..! — И отключился. — Вот так, Максим, и будем жить. Вечером поеду в «Националь», там юбилей у великого режиссера — родительского друга. Они очень просили поздравить.

— Юрий Николаевич, — опять заговорила невидимая секретарша. — Семен Семенович просил передать, что вечером, около десяти, заедет к вам поговорить. Не один.

— Так, — продолжил Скворцов, — в «Национале» скорее всего будет и Васька. Ты ее оттуда заберешь. Хватит с меня и той вашей истории. А я вернусь сюда плевать Сене в харю. Иди к Петровичу, разбирайтесь с Масиком. — Он нажал кнопочку к секретарше. — Игорь Викторович, когда освободится, пусть подберет мне все документы по Бердючному, какие есть и каких нет — тоже. Когда освободим Масика, — он опять повернулся к Максиму, — делай что хочешь, но чтобы тут даже его запаха не было. Ушли, куда хочешь, если надо — закопай! Мне все равно, но чтоб задница его здесь не маячила. Ни в каком виде. Вот так примерно, Максим.

С букетом цветов Юрий Николаевич поднялся по лестнице «Националя». Администраторы, стоявшие на каждом повороте, улыбаясь, указывали путь. Наконец, он попал в нужный зал, где праздновал свой юбилей знаменитый режиссер. На пороге Скворцов огляделся. За столом на подиуме, видный отовсюду, сидел юбиляр и принимал поздравления и подарки от прибывающих. По всему залу были беспорядочно разбросаны столики, Можно было присесть, а можно и перемещаться. Едой заполнили огромный длинный стол вдоль стены. С другой стороны бармены разливали крепкие и прохладительные напитки из разных городов и стран мира. Играл джаз. Людей было много, но как-то они распылились по большому помещению, не заполняя его полностью. В одной из компаний Юра увидел хохочущую Васю, приметил рядом с ней Виноградова и почему-то очень ему обрадовался.

Скворцов двинулся к режиссеру. Тот подпрыгнул.

— Не ждал, не ждал, Юрочка, спасибо, не забыл.

— Поздравляю вас, дядя Володя. Ма, па привет передают, тяжело им стало из хижины выбираться. Но приветы и поздравления шлют с энтузиазмом.

Появились телевизионщики и фотографы. Режиссер умело развернул Юрия Николаевича к камерам, ему льстило, что не только весь русский бомонд прибыл на его праздник, но и русский бизнес. Такое с нашей культурой случается нечасто.

— Представляете, ребята, — ребята его, правда, ни о чем не спрашивали, но случаем воспользовались. Редкий кадр — великий режиссер в обнимку с великим олигархом, — я его, можно сказать, на коленке качал. — «Если б еще ты прямо сейчас покачал его на своей коленке снова, цены бы вам обоим не было», — думали ребята, продолжая снимать. — Хороший такой мальчик был. — Казалось, по морщинистой щеке уже катится старческая слеза.

— Дядя Володя, как будто я сейчас плохой?

— Не спорь со старшими — был совсем хороший, потому что маленький, а сейчас просто хороший. Ладно, что со мной стариком тут… — На самом деле режиссер просто заметил, что в дверях появился еще один почетный гость. — Иди потусуйся — вон с молодежью. Знаешь тут хоть кого? Ну разберешься, ты способный.

— Смотри, Васька, смотри. Скворцов. — Виноградов показал на толпу «телевизоров» около юбиляра. Там, защелканный камерами, действительно стоял Скворцов и целовался с дядей Володей.

— А что это он тут делает? — Вася набрала номер. Юрий Николаевич завершил целования и приложил трубку к уху.

— Ты что тут делаешь? — спросила она. Он уже уступил место следующему желающему и повернулся ровно в их сторону.

— Как что? К тебе иду. — Он и правда шел через зал. — Не видишь, что ли?

Подойдя, он обнял Васю, открыто и, не скрываясь, поцеловал.

— Привет.

Даже она, судя по неловкости движений, этого не ожидала и как-то смущенно отодвинулась. Откуда ни возьмись выпрыгнули «фотики» и взвели камеры, но не успели нажать на свои отвратительные курки. Как из-под земли вырос Виноградов. Он редко позировал перед камерами, вернее — никогда, поэтому светские хроникеры не были разочарованы. Николай мгновенно закрыл обворожительной улыбкой и широкой спиной личную жизнь Васи и Юрия Николаевича. Скворцов, оторвавшись от Васи, вошел в ситуацию и легко присоединился к Виноградову, так же оскалив зубы.

— Спасибо, — шепнул он, продолжая улыбаться.

— Приходите еще, — также шепотом отозвался Николай. У него открылось трепетное чувство к Скворцову.

Они пожали друг другу руки, обнялись, очаровывая собравшихся своим близким знакомством. Для тусовки это было новостью.

— Господин Виноградов, что вас может связывать с «денежным мешком»?

— Личная дружба. Господин Скворцов просвещенный человек, и у меня была возможность в полной мере в этом убедиться, — не убирая зубов с лица, внятно проартикулировал он и дал понять, что готов еще реагировать на прессу.

— Господин Скворцов, вы действительно видели Николая Виноградова на сцене?

— Действительно. Причем в замечательном месте, в далеком провинциальном городке Железобетонске. Виноградов великий актер, — по толпе прошел шепот, — и тут я нисколько не преувеличиваю. — Он опять отразил на своем лице виноградовскую улыбку. Похлопал Колю по плечу, и они продолжили демонстрировать приязнь.

Спрятавшаяся за ними, Вася внутренне аплодировала.

— Господа, а что вас вдруг так соединило?

Скворцов хотел было пошутить, что любовь, но Виноградов, угадав, опередил олигарха:

— В отличие от вас, господа, мы много ездим по провинции. Всем спасибо. — Он помахал ручкой непрекращающимся вспышкам и повернулся спиной к репортерам.

— Юрий Николаевич, с этой публикой не стоит шутить. Назавтра вы увидите в газетах свои репризы с переставленными не в вашу пользу словами.

— У вас тут смешные правила, и вы, Коля, их освоили в полной мере.

— У меня сегодня тоже почти дебют. Всю жизнь я избавлял себя от этого участия.

— Надо же когда-то и начинать, правда? За это и выпьем.

— Пожалуй, вы правы. — Они чокнулись.

Камеры не уставали. Юрий Николаевич заметил Марусю и подошел к ней.

— Дорогая Маруся, как приятно вас видеть снова. — Он поцеловал руку. — То, что вы сделали, конечно, дурновкусие. Но я вам очень признателен. Вы наконец навели полный порядок в нашей семье. Теперь у нас царит мир и понимание. Заметьте, я абсолютно искренен. Да, и вы неплохо выглядите. Привет родителям. — Он отвернулся, оставив Марусю с открытым ртом.

— А что она сделала? — Виноградов Марусю ненавидел, вернее испытывал чувство брезгливости — после встреч с ней ему почему-то всегда хотелось помыться.

— Ничего особенного. Она доложила всем друзьям моих родителей, а их, старых кадровиков-маразматиков, поверьте, немало, о моих отношениях с Васей — во всех подробностях. Но с другой стороны, я думаю: ну кто бы это еще сделал? — Скворцов рассмеялся.

— Вы философ.

— А что еще остается?

— Юрий Николаевич, — Вася дернула его за рукав, — разрешите вам представить. Мой любимый, хоть и «телевизор», Миша. Помните, мы встречались в Пушкинском.

— Да-да. Очень приятно. На следующий день я восхищался вашим репортажем.

— Вы правда видели? — Миша засмущался. — Юрий Николаевич, а может быть…

Виноградов сморщился. Все это он не любил.

— Чем ты недоволен, Коля? — Вася и его дернула за рукав.

— Я счастлив. Подойду позже. Сейчас же Скворцова будут иметь в виду. — Виноградов, которого на прием могло привести, вероятно, только очень глубокое почтение к юбиляру, скрылся.

Миша тем временем рассказал захватывающее продолжение истории с тем знаменитым репортажем. На следующий день после того, как сюжет с корреспондентом, то есть им, Мишей, возлежащим у ног Давида в Итальянском дворике и произносящим текст: «Ах, Аполлон, ах, Аполлон, в Греческом зале, в Греческом зале», вышел в эфир по центральному каналу, автора вызвали на большую летучку. Миша считал, что никогда еще не был так близок к увольнению. Однако главный редактор объявил ему благодарность за неординарное освещение рядовых событий и выписал премию. Все смеялись.

— Юрий Николаевич, простите, ну, можно вас все-таки попросить рассказать на камеру, — Миша сладостно улыбался, — про нашего юбиляра несколько слов.

— Ищете неординарных решений? Олигарх о режиссере — занимательно. Скажу. Эфиру меня уже Вася научила. И потом, я же знаю его с детских лет и люблю.

— Ищу эксклюзива и нахожу его. Давай быстро. — Миша уже руководил оператором Костей. — Мы вас красиво снимем. Свои люди своих людей не подставляют.

Виноградов сделал кружок-другой по залу, еще раз поздравил классика и собрался было уходить, как вдруг увидел, что Скворцов в центре зала танцует с Васей. «Он точно сумасшедший», — подумал Коля и опять восхитился. Николай подошел к танцующим со словами: «Дамы меняют кавалеров», зачем-то отодрал Васю от Скворцова, который спокойно отпустил свою даму и отправился к старичку проститься.

— Что ты там такую суету устроил с прессой? — Старичок смышлено улыбался. — Правильно говорят — ищите женщину, ты что, ее уже нашел?

— Вы такой древний, дядя Володя, что всегда можете сказать что-нибудь новенькое.

— Ладно-ладно. — Мастер, шутя, похлопал Юру по плечу, лукаво посматривая снизу вверх. — Не прибедняйся. Слышал все про тебя уже, про твои подвиги. А Виноградов-то не отобьет? Он такой. Смотри. — Он был проницательным, этот старичок. — Ладно, не обижайся, нашли, действительно, о чем разговаривать — о женщинах. Спасибо, что пришел. Родителям привет. — Они расцеловались.

Танец закончился, и Скворцов подошел к Виноградову. Вася уже ушмыгнула к Мише выпивать.

— Коль, извини, что напрягаю, но, честно говоря, больше не к кому обратиться. Я сейчас должен убежать, у меня небольшие проблемы. Можно тебя попросить, буду обязан, там внизу моя охрана ждет Васю. В этом, поверь, есть необходимость. Если будет сопротивляться, заламывай руки. Разрешаю. Я серьезно. Но чтоб уехала она только с Максимом. Буду обязан.

Они жали друг другу руки, смотря в глаза. А потом вдруг обнялись, как родные, правда, как-то нескладно, и Коля, похлопав Скворцова по плечу, отправился сопровождать Васю.

— Коль, а где Юра?

— Уехал. У него дела.

— А мы тогда что? Делать уже нечего.

— Пойдем домой. Юра приказал сопроводить тебя хотя бы до Максима.

— Сопротивляться бесполезно. Идем.

Скворцов ждал Сеню, и Сеня пришел. И пришел он, как обещал, не один, а со своим дружком генералом, начальником всех погранвойск, чтобы сделать картину более увесистой.

— Семен Семеныч, дорогой! — Юрий Николаевич раскинул руки, как будто хотел заключить того в объятия, но из кресла даже не поднялся. — Вы теперь служите в погранвойсках? Поздравляю. Не знал. Не знал. — Скворцов цинично изображал добродушие. Семен Семенович сделал вид, что не заметил тона.

— Юрий Николаевич, вы же знакомы с Геннадием Викторовичем? Так вот коллега попросил содействия…

— Коллега? Ах, о чем я? Все мы коллеги до какого-то момента. В основном, правда, по пилке дров. Так что двух коллег привело ко мне? Какие важнецкие делишки? — Скворцов откровенно издевался.

— Ваши люди работают на Бердючном, — начал издалека Геннадий Викторович, — они ведут разведку нового месторождения. — Скворцов кивал. — То, что они там ищут, в перспективе будет считаться стратегическим сырьем. Поэтому нас не могла не заинтересовать эта ситуация. Вы меня понимаете?

— Я не понимаю. Если все так серьезно, почему вы не захватили с собой еще и коллегу из ФСБ? Ну да ладно. Это ваши корпоративные разборки. Думаю, сейчас все быстро разъяснится. — Скворцов нажал кнопку вызова секретарши. — Все бумаги по Бердючному. Мне виски, а гостям — коньяку. Вы же по-старинке коньяк пьете, не ошибаюсь? — Он поднял брови на гостей.

— Юра, ты начал пить на работе? Я удивлен. — Семен Семенович не мог остаться не у дел.

— Сеня, так я работу заканчиваю. Так вот, Геннадий Викторович, дело в том, что стратегическое сырье там давно никто не ищет. Оно уже найдено. Получен патент. Вот он, — Скворцов бросил ему бумагу. — Официальный документ, между прочим. И обратите внимание — двухголовенькая печаточка на нем имеется. Герб, флаг и гимн, так сказать. Там же разрешение на дополнительную разведку. Сейчас идет работа по экспертизе образцов. Вот разрешение на ее проведение. — Еще одна бумажка полетела к генералу. — Более того, ваши люди приезжали туда с проверкой, никаких нарушений не нашли. Вот их писулька. Жаль, меня не застали, ведь я там тоже своих проверял. У меня все под контролем, все мои люди. Как у вас — ваши. Более того, сегодня утром вы незаконно задержали моего сотрудника Чернышова…

— Он вез документы, составляющие государственную тайну. Мы их изъяли. — Генерал ловко достал масиковские документы из своего портфеля. Ему понравилось, видимо, как Скворцов жонглирует бумагами.

— Не гневите бога, Геннадий Викторович. Это результаты экспертизы, которые молодой ученый вез в Академию наук для подтверждения открытия. К тому же у вас дубликат, вы можете его прибрать подальше. Оригиналы у меня — вот они. — Следующая пачка полетела в генерала. — И когда придет время, вы понимаете, они от нас, без сомнения, попадут на экспертизу в ФСБ. Но только когда придет время. А вы или ваши люди, может быть, они проявили излишнее рвение или самодеятельность имела место, не знаю, при задержании нарушили закон. Но, слава богу, обстоятельства быстро разъяснились, и я готов закрыть глаза на этот инцидент. Таким образом, вы попросту сбились со следа. Или вас ввели в заблуждение? Я вам открою секрет. Один ваш кол-л-лега в серьезных государственных делах частенько предпочитает технологии шапкозакидательства. Но это ведь неправильно. Потому что на каждый конец в наших вверх стоящих органах всегда найдется другой конец. Вот такие дела, генерал. — Юрий Николаевич привстал и продолжил с угрожающим видом: — Но это все фигня, детский уровень, на котором мы сейчас с вами имеем честь разговаривать. Если вы не спешите, я готов показать вам еще массу взрослых документов. Видите, у меня их целая папка. — Скворцов блефовал. — Хороший коньяк, правда? — И он, весело улыбаясь, сел и повернулся к Семену Семеновичу: — Сеня, ты зарапортовался, дружок.

Все поднялись. Юрий Николаевич проводил гостей до двери и, когда генерал вышел, шепнул Семену Семеновичу:

— Сеня, я ничего не понимаю. Я ж те сказал, чтоб ты пошел на х…, а ты сюда пришел…

Скворцову, конечно, повезло, что у Сени в эту минуту не было стула под рукой. И уже вслед он крикнул:

— Сеня, и не хлопай дверью. Не надо. Мир тесен. От всего идут волны. — И захохотал, да так, что вбежала испуганная секретарша.

— Вам нехорошо, Юрий Николаевич?

— Все хорошо, — веселья как не бывало, — машину мне, быстро.

Коля с Васей в сопровождении Максима прибыли к ней домой. Сели пить чай. Максим ушел на кухню, чтоб не мешать.

— А что случилось, Вась? Откуда такие предосторожности? Чушь какая-то, честное слово.

Вася рассказала Коле про ночное происшествие в метро.

— Ну ты, конечно, идиотка полная. Но все равно — бред. Наркоши это были. Понятно же. Почему Юра решил, что это какой-то на него наезд?

— Ему, Коль, видней. Я в голову не беру в последнее время.

— Тоже правильно.

— И потом, знаешь, я начала во всю эту ерунду верить, когда он мне по буквам разложил, кто как себя вести станет. И все точно сбывается. Как с твоими картами, когда ты все про нас рассказал. Как же после этого не верить? Ну, бог с верой моей. Главное, он своих — жену и дочку — в Каталанию отвез. Все-таки не так волнительно стало.

— Тебе-то вообще чистое здоровье. Он ведь только с тобой теперь живет. Не с кем соревноваться. Любая такому раскладу позавидует.

— А ты, Виноградов, злой. Я с его женой не соревнуюсь. И живет он с ней так же, как и жил. Она славная. Мы заключили дружеское соглашение.

— Иди ты? И его делите? Ты не так проста.

— Это ты все не совсем так понимаешь. — Она замялась. — И не наговаривай на меня. Не обидишь. Юра их очень любит.

— Я восхищаюсь. Не тобой. Я им восхищаюсь. Кто бы мне раньше рассказал про такую смелость, что такое бывает, не поверил бы. Я б смеялся, честное слово. — Он потупился. — А теперь только об этом и думаю. Ты знаешь, Вась, а ведь у меня тоже дочка есть…

Вася обалдела. Она не ожидала от Виноградова ни такой откровенности, ни такой оглушительной новости.

— Что вылупилась? А ты думала, я импотент? — Пожалуй, это представить Васе было бы проще. — Не веришь? — Он кивнул. — И правильно. Я так специально свою жизнь построил, чтоб никто про нее, мою жизнь, даже не догадывался.

Вася все не могла вымолвить ни слова. Молча встала, достала из бара бутылку, показала Виноградову, тот кивнул, одобрив ее выбор, поставила стаканы и налила. После глотка у нее восстановился голос.

— Как же тебе это удалось, все так скрыть? Где ты их прячешь? Не понимаю… — Вася все не могла опомниться. — И главное — зачем? Ведь все равно когда-нибудь откроется? Вот как сейчас.

— Они живут в Грузии. — Вася вдруг сообразила, откуда у Коли столько грузинских друзей. С двумя она ведь даже познакомилась, когда пьянствовали после Нового года в каком-то подвале. И почему это раньше, даже во время той знаменитой пьянки, не приходило в голову, что Виноградов не просто так постоянно болтается в Грузии? Это ведь не было никаким секретом. Все думали, что он просто мотается туда зарабатывать. — Дочку мою зовут Нино. Это чтоб легче было ее адаптировать в России, если понадобится, конечно. А ее маму — Тамрико. Она журналистка.

— Понятно теперь, почему ты всех нас, журналистов, так не любишь. А почему говоришь — мама Нино?

— Потому что Тамрико — мама Нино, но не моя жена. Мы подписали контракт. Они не будут жить здесь, а я — там. Так всем удобнее получается.

— Конечно. Получается, что здесь ты еще и свободный мужчина? Даже жениться можешь. — Вася начала издеваться. — А там — примерный семьянин.

— Не совсем так.

— То есть еще и не семьянин?

— Теперь ты все не так понимаешь. — Коля пожалел, что завел эту беседу, но надо было ее как-то разводить. — Ну как это все объяснить. Я вовсе не собираюсь здесь жениться, и мне больше особенно никого не надо и, вероятно, я ее действительно люблю. И всю эту ерунду я себе устроил там, чтобы не устраивать здесь. Потому что все это…

— Мама дорогая… Такты боишься… — Она не стала добивать, развивая мысль, а вовремя подобрала нейтральные слова: —…просто обязательств. — Вася вдруг все поняла, и не в обязательствах здесь, конечно, было дело. И надо было спасать Виноградова, который совсем сник от осознания собственного ничтожества. — Не грусти. Это я, я боюсь обязательств. Юра мне об этом говорил. И он прав. И я такая же извращенка, как ты. — Ей как-то и за себя стало легче, когда она наконец все это озвучила. — И еще у меня масса других недостатков такого же свойства. Посмотри, как живу я. Полегчает. Может, поэтому мы как-то… сидим сейчас вместе. — Коля посмотрел на Васю с надеждой.

— Тебе раз в жизни повезло, — сказал он, — причем в очень неожиданном месте. Возможно, ты еще исправишься. А вот я?

Они услышали, как открылась дверь. Пришел Скворцов.

— И снова — здравствуйте. Ну, вам хорошо? О чем беседа?

— Коля рассказывает, что репетирует. Очень интересный спектакль получается. Приглашает на премьеру.

— Действительно, замечательная пьеса. Приходите, Юр.

— Если Вася позовет. И время будет. — Он был не то чтобы не в настроении, но явно уставший. Совсем не тот человек, что пару часов назад в «Национале». — Вась, мы завтра-послезавтра уезжаем. Не возражать. Твой творческий отпуск уже оформлен.

— Вот так, Коля, всегда. А куда, если не секрет, и надолго ли?

— Пока не знаю. Но светиться тебе здесь совершенно необязательно.

— А тебе? Ладно, как скажешь. Я понимаю. Юр, а сошли меня в Михаиловское к Пушкину. Меня там не найдут.

— Может, и сошлю. После разберемся, у нас гости. Подогрей, Вась, чай. Устал я что-то.

— Юр, скажи, не могу никак тебя понять, — начал Виноградов, когда Вася вышла на кухню. — Зачем ты эпатируешь это общество? Тебе это надо?

— Я всегда так делаю.

— Я понял. Не боишься?

— А мне с некоторых пор мало что страшно.

— С каких пор?

— Коля, видишь ли, только за неординарные действия получишь поощрение. Это так всегда и везде. Да ты и сам все знаешь.

«Только вот где эта неординарная грань?» — мелькнуло у Виноградова. Вошла Вася с чайником.

— Юрочка, а знаешь, Коля гадать умеет на картах. Нам с Ольгой в прошлый раз всю правду рассказал.

— Не всю. — Виноградов осекся. — В смысле всей правды я и сам не знаю.

— А посмотри, Коль, что будет?

— Как захотим, так и будет. И потом я же карты тогда с собой увез. Чтоб больше соблазна не было. И вообще засиделся. Буду прощаться. — Он встал.

— Максим, отвези Николая, пожалуйста, и поезжай домой. Не возражать. Сегодня уже все случилось. Ждем завтра. Отдыхай.

Вася закрыла дверь.

— А что случилось-то?

— Да сам не знаю что.

— Тогда отвечай, будешь сегодня еще соблазняться?

— И не надейся. Ладно-ладно, не обижайся. Не до того сейчас, Васечка, правда. — Он погладил ее по щеке. — Но спасибо за внимание и заботу. Иди. Поздно уже. А я пока подумаю, куда поедем.

— Мы как будто бежим, Юр?

Скоро поехали. Куда, Вася так и не поняла. Куда-то. При всей ее любви к дорогам и неожиданной радости, связанной со свободой от трудовой деятельности, которую так вдруг организовал ей ее любовник, она почему-то, пожалуй впервые, не рвалась в путешествие. Но решила не сильно волноваться. Рядом был Юрий Николаевич, и впутывалась она все-таки в историю с ним, а значит, и отвечать ему за нее, а ей за него. «Жена декабриста, блин». Скворцов же решил, что прокат по глухой провинции принесет хоть временный покой. Он тешил себя надеждой, что во время его физического отсутствия все как-то рассосется. Надо только переждать, пока выйдет пар из всех перегревшихся котлов. Но все связи и ниточки Скворцов по-прежнему держал в своих руках, и дергал за них только он. А кто б еще отважился? Юрий Николаевич постоянно сидел при компьютере и нескольких телефонах, порой раскаляющихся от количества желающих дергаться.

Наблюдая за собой, Вася удивлялась, что ей почему-то было очень комфортно без работы. Хотя раньше, ругая ее и даже порой матерясь, с трудом представляла, что вдруг не будет бегать как угорелая по городу, совать дудку — так называли микрофон — в рожу каждому встречному-поперечному, потом пьянствовать с ним же и т. д. и т. п. Все, что она так ненавидела, она все-таки иногда любила. И еще более удивительно было то, что сейчас скучно ей без пресловутой дудки вовсе не было.

Тем временем Скворцов обдумывал запасные варианты. Например, отослать Васю куда-нибудь вслед отъехавшей семье, если его обстоятельства дадут слабину. Можно было даже подогнать туда ее подружек, где развлечения. Он был вполне щедр, хотя не всегда еще великодушен.

Но пока они все ехали и ехали. Вася умело делала вид, и это Юрий Николаевич оценил, что ничего особенного не происходит. Беспокоило ее только одно — полное отсутствие Масика. Юра рассказал, что тот неожиданно без предупреждения и совсем не вовремя прирулил в столицу, но даже сам Скворцов с ним так и не встретился. А только разгребал масиковские «успехи». Обмолвился он и о том, что приказал Масику исчезнуть, пропасть, чтоб не нашел никто и никогда. Очевидно было и то, что Юрий Николаевич был на Масика страшно зол. Максим на вопросы не отвечал вовсе, а только отмахивался и отправлял к шефу, с которым за бессмысленностью она уже и разговоров не заводила. Зато сама телефонировала Масику без перерыва в надежде как-то отловить в этой жизни, а он все был вне досягаемости. Масштаба скворцовской разрухи Вася, конечно, себе не представляла, и потому вела себя глупо. В ней расцветали сентиментально-женские желания. Она очень хотела поблагодарить Масика за чудный прием на необитаемом острове. В его владениях ей было очень хорошо, и она это помнила. Потом, Вася просто соскучилась, не терпелось потрендеть с ним и выпить водки, наконец. Вася как-то быстро сроднилась с Масиком, и для нее он стал уже близким родственником. Как и Юрий Николаевич. Словом, тотальное отсутствие Масика Васю настораживало, а он попросту дематериализовался.

Наконец, устав от путей-дорог, прижились невольные экскурсанты в каком-то красивом местечке где-то в лесу. Гулять было невозможно, вокруг все таяло. Дороги развезло, да еще лил без перерыва мутный весенний дождь, поэтому они просто сибаритствовали, говоря по-русски, разлагались. Вася так просто пухла от безделья.

— Тебе не кажется, — приставала она к Юрию Николаевичу, — что я стала точной копией девушки с домиком вместо головы. — Вася захихикала. — Помнишь, в музее я тебе показывала. Тышлер наваял таких девчонок целую стайку.

— Тебе идет. Только у тебя не домик, а скворечник. По-моему.

— О-о. Как мы о себе думаем, посмотрите. Нет, я девушка с домиком, как у Тышлера, — настаивала она.

— Не-а, не похоже на домик ничуть. Выражение лица, прости, резьба фасада — не та. Не та. Не катит. Стиля в тебе нет.

— Да и ты не Тышлер.

— И слава богу.

Они валялись в постели и выпивали. И дурная Вася опять рискнула пристать к Юрию Николаевичу с Масиком.

— Знаешь ли, да-ра-га-я Вася. Когда ты вяжешься с этими глупостями, мне хочется тебе как следует врезать. Не до грибов, понимаешь ты? — Он отвернулся — мол, разговор этот закончен. Ее же, наоборот, возбудила его идея надавать ей по шее. Такое происходило впервые. Вероятно, это желание — ее поколотить — возникало в нем от случая к случаю, она догадывалась, но Юра никогда не позволял себе такой откровенности. И Вася стала нарываться, тем более что выпито уже было немало, но когда начала выступать, сама не понимала, что произнесла, и ужаснулась собственному вопросу.

— Скажи. Ты не убил… одного человека?..

Он повернулся, его глаза плыли куда-то вдаль.

— Да. Я. Убил. Не одного человека… Вася.

Вася даже растерялась.

— Так это ты убил Масика? Ты что… убийца?

— А ты как думала?

— А-а-а… Что… Как же твоя жена Лена? — наконец промямлила она очередную нелепость. — Как она могла жить с убийцей?

— Поэтому она моя жена, а не ты. Поняла наконец?

Сказать, что Вася была шокирована, — ничего не сказать. Зная Юрин характер, она, конечно, надеялась, что, скорее всего, он просто дурит, но никак не понимала, не чувствовала правды.

— Ты это что — серьезно? — Она встала, покачиваясь.

— А почему нет? Если ты серьезно.

Вася покралась в коридор, открыла платяной шкаф…

Юра вскочил, догнал ее. Казалось, она пролетела по воздуху вверх ногами через всю комнату, не задев чудом люстры, и рухнула на кровать.

— Лежать!

Вася поджала ноги.

— Лежать, я сказал!

Скворцов раскинул ее руки и лег поверх тихого замершего тела. Вася совсем занемела. Она думала только о том, куда ее теперь закатают — в какой конкретно асфальт, и вдруг почувствовала трепет Юриного тела и своего, начавшего подчиняться. Дрожание его усиливалось, и она отвечала ему — легко и искренне. И распластавшись на кровати, лишь стонала, и плыли Юрины безумные мутные глаза, словно отражение ее собственных. Когда дрожь их мелко унялась, он придавил в запястьях ее безвольно раскинутые руки. И так и лежал сверху камнем.

— Пусти. Тяжело.

— И не думай. Я пролежу так всю ночь.

— Мне больно, — она врала, поглаживая его икры.

— Не приставай. Бесполезно. Будешь лежать так. Хотя бы до утра.

Вася дождалась, когда он отключился. И как-то ловко выползла из-под. (…)

«Бедный Юрочка, а ведь тебя же никто никогда не обманывал ночью. Либо ты платил хорошо, либо любили тебя». Вася оделась. Заглянула в скворцовский бумажник, взяла пятьсот долларов. Завернулась в шарф и тихо выползла в коридор. Надо было миновать Максима. Это было самое неприятное, но ей удалось. В максимовской комнате было тихо. Она выскользнула из дома, чтоб не дай бог ни с кем не столкнуться, через баню — в дверь, которую предусмотрительно сделали там для любителей выскакивать из парной в снег. Пьяные порой бывают очень сообразительными.

До ближайшей железнодорожной станции было всего километров пять. Ерунда — меньше часа ходу. Волки не выли. Страшно не было. Вася быстро шла, разбивая ботинками чуть примерзшую к асфальту грязь.

Как так могло случиться, что она, одинокая пьяная дура, сейчас маршировала по безлюдному лесу? Зачем? Шагала она, однако, бодро, чтобы не упасть и не заснуть — от безысходности. Хотя упасть и заснуть было бы сейчас, пожалуй, разумнее всего. Причем лучше в теплую постель. С другой стороны, все теплые постели куда-то подевались с глаз долой, да и глупо укладываться, они были просто вымараны идиотическим происшествием. Все рассыпалось. И причина такого мгновенного завала не вытягивалась на поверхность, она затерялась, как затерялись в темных закоулках мозга и Юра, и Масик, и она сама, как будто это были совершенно несвязанные и неблизкие друг другу люди. И Васе захотелось уничтожить себя в этом фантастическом ряду. Самостоятельно. Не дожидаясь, пока это сделает Скворцов. Хрустя молодым льдом, она продолжала двигаться и все не понимала, что ею руководило. Ею руководило ничто.

Ночь вдруг стала чистой, и звезды посыпались Васе навстречу. Значит, все делалось правильно. Она довольно скоро добралась до станции. Посмотрела в расписание и, ничего не поняв, постучала в кассовое окошко. Заспанная тетка после долгого молчаливого копошения с фанерной доской, которой была прикрыта решетка на окошке, наконец, недовольно ворча, выглянула через прутья.

— Куда поедем?

— На первый проходящий.

— Поняла. Куда?

— До конечной.

— Мы продаем только плацкарту. И без мест.

— Давайте-давайте. То, что нужно.

— А деньги-то у тебя есть? — Вася открыла кошелек, перебирая у тетки на глазах российские и иностранные бумажки. — Хорошо. Значит, один билетик — к Синему морю. Получите — распишитесь.

— Где расписаться?

Кассирша засмеялась.

— В ведомости о сдаче денег. Вот твой билетик. Может, и нижняя полочка еще попадется. Мест много — не сезон. — Кассирша пересчитывала купюры. — Все правильно.

Вася отошла покурить. Ее качало. «Пить надо все-таки меньше», — совершенно не к месту подумала она и выдохнула. Захотелось писать. Туалета, понятно, на горизонте не наблюдалось. Как только она начала изучать задворки и оценивать их возможности, появился милиционер. «Ну все, как мы любим. Не спит наша родина ни в глухую ночь, ни на глухом полустанке. Горжусь. Жалко Скворцова нет, ему бы понравилось», — тоскливо вспомнила она Юрия Николаевича.

— Ваши документики?

— Пожалуйста. — Вася протянула свой загранпаспорт. — Извините, за границу едем.

— А что это так среди ночи — и за границу?

— Да вот настроение пришло.

— И где отдыхали?

— Тут недалеко — забор большой, высокий.

— Что, выгнали, что ли, и теперь — домой?

— Пожалуй, и так, — согласилась Вася.

— А там, я видел, какие-то крутые приехали. Везде охрана. А девок вот так с улицы берут. Интересно, — рассуждал мент, обращаясь скорее к кассирше.

— Да-да, — поддакнула та, выглядывая из окошка, — отстань от девчонки уже. Слава богу, вот и поезд. Ждать хоть не пришлось. Езжай, дочка, с Богом.

Вася направилась к перрону.

— А паспорт-то российский. И девка приличная, хотя и выпивши. — Кассирша беседовала со своим ментом, с тоской глядя Васе вслед.

— А толку-то. На ней, Никитична, не заработаешь.

Юра проснулся. Вдруг. Даже не проснулся, а подпрыгнул на пустой кровати. Васи не было. Он все понял. На ходу натягивая трусы, чуть не падая, он выбежал в коридор, заглянув по пути в пустую ванную.

— Вася, Васечка. Где ты? — И уже в коридоре: — Максимка, вставай, идиот! — И принялся колотить в дверь. — Васька пропала. Сбежала Васька.

Выскочил сонный Максим.

— Спокойно, Юрий Николаевич. Спокойно. Разберемся.

— Машину быстро.

— Юра, спокойно. Ты никуда не поедешь. — Максим уже застегивал брюки. — Я все улажу, Юра. Ты не в том настроении. Сегодня.

— Что ты уладишь? Что?

— Молчать, — спокойно сказал Максим. И в первый раз за всю историю службы и дружбы размахнулся и… дал Скворцову в зубы. Тот отлетел в глубь комнаты.

— Спасибо.

— Вот и славно. Какая теперь у нас диспозиция? Только не тараторь, Юра. Спокойно.

Скворцов, утираясь, схватил валявшийся на полу бумажник.

— Денег даже не взяла. Дура! Я идиот…

— Что идиот — понятно. Ты еще и бредишь.

— Слушай, Максимка, слушай, у этой идиотки фенька есть — купить билет на первый проходящий поезд, и в плацкарт обязательно. Здесь же станция недалеко. Может, она еще там околачивается.

— Успокойся. А куда она еще денется? Сиди здесь и не пей. Понял?

— Кто поедет?

— Сам.

— Вернуть, приковать, выпороть, распять, — бубнил уже себе под нос Скворцов.

— Отдыхай. — Максим хлопнул дверью.

Максим подъехал к станции и увидел хвост удаляющегося поезда. У кассы мотался мент.

— Служивый, скажи, девчонку тут не видел? Высокая такая…

— Елизарова. Я у нее паспорт проверил, там все в порядке, — с готовностью доложил мент. — А что, натворила что-нибудь? Я так и знал. Обворовала, наверное? Я сразу заподозрил. Я говорил тебе, Никитична. Я говорил.

Кассирша прильнула к решетке.

— И вправду, украла что? Точно. У нее ж в кошелке целых пятьсот долларов было. Я успела посчитать.

— Короче. Где девчонка, спрашиваю?

Мент понял, что все беседы отменяются.

— Да уехала твоя девчонка. Только что, на этом вот поезде. К Синему морю, да, Никитична?

— Какая следующая станция? Как проехать? — Максим сунул менту купюру. Тот засуетился, стал показывать и объяснять дороги и повороты.

— На вашей машине вы мигом догоните, вашблгрдие, — кивал мент, резво засовывая стольник в карман мундира.

Максим уже захлопывал дверь.

Кассирша смотрела вслед улетающей машине.

— Молодец, девчонка! — порадовалась она. — Так им, козлам, и надо! Мало еще взяла. Пятьсот долларов. — И захлопнула окошко.

Минутку посидев на своей нижней полочке и дождавшись отправления поезда, Вася пошла в ресторан. Она решила допиться до белой ручки, чтобы потом сесть на камушек у моря и как следует подумать, потому что сейчас думалки не было совсем. Поэтому она быстро выгнала погулять все мысли, которые еще могли толкаться в ее пьяной башке. В ресторане сидели парочки, в дальнем углу она заметила одинокого парня и, подойдя, спросила разрешения присесть. Потом заказала немного водки и яичницу — надо было начинать закусывать. Она поняла, что давно не ела и проголодалась. Парень, на вид ее ровесник, оказалось, служил научным работником на филологическом факультете в университете и ехал на какую-то чеховскую конференцию. Васе все это было хорошо знакомо. Она и сама моталось по таким забавным мероприятиям. А что, собственно, не прокатиться на халяву в теплые края, даже если там еще вполне прохладно. Все равно приятно морским воздухом подышать, от ерунды всякой отключиться. Вася рассказала ему, что работает на радио «Точка» — движет культуру к потребителю. Они быстро нашли общий язык, тем более что у обоих он заплетался. Дима, так звали ее нового знакомца, тоже набрался, хоть и сидел в ресторане один. «От скуки», — так он объяснил Васе свое поведение. Она его прекрасно понимала. Дима ехал в СВ в одиночестве, потому что его коллега приболел и в последнюю минуту от поездки отказался. Билет сдать не успели.

— А я в плацкарте. Иногда люблю, знаешь ли. А ехать — так вот просто приспичило.

— Бывает. Хочешь, поедем вместе. Все равно же койка пропадает. У меня и у моря отдельный номерок-с заказан. А что, отдохнем вдвоем? Не возражаешь? — маслено улыбаясь, Дима взял ее ладонь в свою руку.

Вася сквозь пьяную дымку посмотрела на себя и этого Диму. «И почему же я не встретила его, вполне милого, раньше и не подружилась с ним, а встретила Масика? И сидела бы сейчас тихо со своим Димой дома, а не металась бы ночью по лесам, как бешеная волчица. Или того лучше — сидела бы без своего Димы. Что тоже совсем неплохо у меня получалось не так давно. И вот зачем нужна мне сейчас в этом поезде и в этом угаре вся эта правда жизни?» Делать с правдой и правда было нечего. Очевидно, однако, было одно — жить Вася не могла теперь ни с кем, даже с собой.

— Ты же там и сама можешь ак-к-кре-дито-ваться, — спотыкаясь, продолжал Дима. — Слышь, Вась? Поработаешь заодно. — Васе не хотелось думать ни о работе, ни об аккредитации, но раз уж она так свернулась с резьбы, то и выпутываться надо было быстро и желательно с меньшим напряжением. В общем-то, ситуация шла в руки. Она согласилась. И они продолжили с Чеховым.

К станции Максим подлетел, когда поезда еще не было и в помине. Поставил машину у ментовской будки, договорившись с дежурным, и пошел в кассу. Он тоже припомнил Васькины байки про ее поездки, понял, что искать ее разумно, наверное, все-таки в ресторане, и, выяснив у проводника номер питейного вагона, отправился прямо туда. Приоткрыв дверь из тамбура, он сразу же увидел Васину спину. Она была с каким-то парнем, который сидел к Максиму лицом и показался вполне симпатичным, но очень пьяным. «Уже мужичонку какого-то сняла. Сучья морда! Ты подумай! И как Юра все это терпит?» — Максим был страшно зол на Васю и расстроился за Скворцова, на которого тоже был, впрочем, зол. Не вдаваясь, однако, в подробности, он набрал его номер:

— Я ее нашел. Она в поезде, в ресторане, с каким-то мужиком. Нет, я его не знаю. Хорошо.

Максим, войдя в ресторанный предбанник, поймал за пиджак официанта, который, не чуя беды, пробегал мимо. Дал денег и приказал узнать, что за мужик с той теткой (он указал) и о чем они там беседуют. Официант покрутился у Васиного столика, делая вид, что что-то подносит-прибирает, и довольно быстро вернулся обратно. Но отправился он сначала в подсобку, где с блокнотиками и счетной машинкой Зин Иванна и Валька подбивали бабки.

— Мамки, там какой-то торчок… за нашей… э-э-э… следит… ну, за этой… ну, тогда… мамзинин день рождения… точно… точно… — глотая слова, размахивая руками и указывая в стену, за которой в зале ресторана Вася с Димой, прикованные к стульям, обсуждали горы и возвышенности, а также температуру воды в Синем море, ну и Чехова, конечно.

— Ничего не поняла. — Зин Иванна вышла из каморки и уперлась в стенку под названием Максим. Стенка ей не поддавалась. И если бы не это насилие, Зин Иванна, наверное, прикрикнув на не в меру беспокойного помощника, села бы обратно, нацепила на нос очки и, ворча, продолжила бы расчеты. Но стенка ей как-то не понравилась. Она была уж очень холеной, к тому же в нос Зин Иванне сразу шибануло дорогущим одеколоном, а дорогие запахи она не выносила, потому что предпочитала исчезающую «Красную Москву». И вообще, Зин Иванна не любила гладких мужиков с одеколоном. Решительно отодвинув преграду со своего пути, она вышла в зал. «Мент поганый». В воображении Зин Иванны «мент поганый» был вовсе не ментом, с которыми она дружила по работе, а неким собирательным образом. В зале она увидела Васю и сразу узнала ее. Подаренная на день рождения Зин Иванны страшилка на брелоке и сейчас болталась над рабочим столом в ее каморке. Зин Иванна вернулась в подсобку.

— И правда. Помнишь, Валька, ну, бёсди справляли моё и девчонка с мальчишкой. Ну еще она подарила мне этого урода. — Она бросила взгляд на скачущее над столом чудище. Мужичонка, скалясь золотыми зубами, часто кивал. — Вот-вот. Мент поганый. Не нравится мне это. Вот что, Валька. Отнеси-ка ей писульку, только незаметно. — Зин Иванна села за текст. — Мент поганый.

Валька сунула бумажку в лиф, вышла в зал. К Васиному столику она подходила уже, раскинув руки, как в танце с выходом:

— А-а-а, красавчики вы мои! Попались! Которые кусались! — «Молодец». — Глядела на нее Зин Иванна. Официант уводил Максима в тамбур — для доклада. Вася от неожиданности чуть не упала с банкетки. Но тут узнала Вальку. — Решили-таки ехать к Синему морю? А че, закусить, что ли, нечем? Такие пьяные? — Валька кинула взгляд на пустой стол. — Может, вам еще чего? Зин Иванна распорядилась, — голосила Валька на весь ресторан, потом обернулась, увидела, что «мент поганый» отсутствует, обняла Васю и зашептала: — Послушай, тебя мамка предупредить просила…

Вася не слышала. Она радостно кричала:

— Валька! Валька!

— Да Валька я, Валька! Слышь меня? Дура. Записочку от мамки в карман тебе кладу. — Она незаметно сунула бумажку в карман ее куртки. Вася вдруг, в секундном прозрении поняла, что толстая Валька-то по сути ее ровесница, хотя думать надо было совершенно о другом. Но секунда закончилась, и больше Вася не могла сообразить ничего. Валька отлепила от себя пьяное тело и усадила его на место. — Ты записочку прочти. Не забудь, — прошипела и отправилась обратно. — Так что еще чего захотите — так мы мигом, красавчики вы мои! — Пройдя мимо возникшего с телефоном возле уха Максима и задорно улыбнувшись ему, Валька вернулась в подсобку, села напротив Зин Иванны и тяжело посмотрела в окно. Там болталось Васино чудовище.

— Юрий Николаевич, мужика зовут Димой. Они беседуют про Чехова. Почем я знаю, откуда Чехов здесь взялся? Вот такое черте что. Да. Не знаю я, где она их берет, тебе лучше знать. Там же, где и тебя, наверное. Вас, идиотов, там у нее много, — надерзил Максим. Он увидел из своего закутка, что интересная ему пара, сильно шатаясь — и от спиртного, и от качки, — направилась к выходу. — А, вот встали, пошли, перезвоню тебе. Ладно.

Он потихоньку двинулся следом.

Вася с Димой свернули в купе. В конце концов, она сама попросилась к нему, тоска стояла в горле. Когда вошли, он прикрыл дверь и поднял рычажок, который приделан в поездах на купейных дверях специально, чтоб дверь не открывалась нараспашку. Васю уже не качало, а носило. Она присела. Дима сел рядом и принялся стягивать с нее свитер. Она не сопротивлялась, вернее даже сказать — не реагировала. Как-то неожиданно быстро (Дима был вполне ловок, хоть и пьян), она оказалась уже в койке с задранными ногами, не ощущая, однако, ни стыда, ни отвращения.

После Вася натянула на голову простыню, Дима увидел распахнутые ноги и снова накрыл ее своим телом. Он держался за дверную ручку, дверь приоткрылась, но рычажок еще придерживал ее. Образовавшаяся щель скрипела и стучала. Показалась тень — в коридоре стоял Максим. Вася его не видела.

Максим вышел в тамбур и закурил. Он видел, как из купе вышла босая Вася, обмотанная простыней, и поплелась, хватаясь за стенки, в противоположную от него сторону. Злоба отпустила, и Максим чуть было не кинулся за ней следом. Ему хотелось схватить ее, завернуть в простыню и в одеяло, чтобы не замерзла, и вынести скорее из вагона, из поезда — от всего этого стыда. Вася скрылась в туалете.

В зеркале она не отражалась. «Э-э-э, нет… Все не так просто. — Вася никак не отставала от себя, и что-то начало выстраиваться в ее ряду. — А вот почему я не встретила этого Диму вместо Масика тогда, потому что это уже не имело никакого значения. Тогда нужно было бы не знать и Сухова, ради которого и возник Скворцов. — В голове причудливо раскручивался серпантин. — И не дружить столько лет с Левой. А чтобы не учиться с Левой, надо было всего лишь не поступать в университет. Интересно. Все было давно известно и расписано по нотам. И чтобы не случилось всей этой ерунды, мне, Васе, всего-то не надо было родиться… — Это было слишком виртуозно для распавшегося сознания. — Ага. Вот оно что».

Она нагнулась над унитазом. Тошнило и не тошнилось. Вася опять заглянула в зеркальную раму и увидела красные белки и огромные, во все глаза, пустые черные зрачки. Убедившись, что превратилась в монстра, вышла и, еле-еле передвигая ноги, двинулась обратно. Она смотрела прямо в Максима, у которого зашевелились волосы на голове. Смотрела и не видела.

— Что делать, Юра?

— Ты что, сам все это видел? Собственными глазами?

— Собственными, собственными. Не твоими же, блин, глазами. Я это видел.

— Ты видел, как она?.. (…)

— Что делать, Юра? — Максим услышал страшный грохот. Юрий Николаевич запустил бутылкой в сервант.

Вбежал охранник.

— Все вон!!!

— Юрий Николаевич… — За спиной охранника возникла дежурная.

— Заплати, — он бросил (…) бумажник.

— Юра! — орал Максим. — Юра! Черт с ним! Что происходит, Юра? Что мне делать?

— Ты… Ты собственными глазами? (…)

— Юра, только спокойно. Я тебя умоляю.

— Перезвоню, — услышал Максим.

Вася закрыла за собой дверь, легла на койку и уставилась своими черными дырками в потолок. Сверху с грохотом упала вешалка и хорошенько дала ей по лбу. Она застонала. Из упавшей вместе с вешалкой куртки выскочила (…) на грудь какая-то бумажка. Вася вспомнила, что Валька в ресторане совала ей что-то в куртку. А она и забыла совсем. Развернула и прочла: «Дочка! Будь осторожна. Мент поганый тебя пасет. С Богом. Мама Зина».

— Максим… Максимчик… Где ж ты?.. Где ж ты был?.. Или меня не было, — шевелились губы. — И буду ли я когда еще? А Юра будет?.. — Она запрокинула голову, и волосы свесились с полки. В полосе света вверх ногами должен был качаться Максим… Васина голова с этим образом, так и не отразившимся в глазах, продолжала болтаться в такт колесам. Из динамиков заиграла музыка. В поезде наступило утро.

Скворцов уже не метался по комнате. Он спокойно подошел к тумбочке и вмазал по стеклянной дверце. Та рухнула. Все загрохотало снова. В дверях появилась взволнованная дежурная.

— Вон отсюда! Я за все уже заплатил! — Юрий Николаевич набрал Максима.

— Что, Максимка, жив, курилка? Завтра на охоту поедем.

— Что?

— Ты же спрашивал, что делать? Я тебе отвечаю. — Юрий Николаевич был абсолютно спокоен.

— На какую охоту?

— Тебе же лучше знать, на кого сейчас охота открыта и где.

— А здесь… Что?

— Что — здесь?

— Юра, что делать? Не понял.

— Что ты не понял?

— Мне — что делать?

— Не понял он. — Скворцов засмеялся. — Свободны. Все свободны.