Всё зачеркнуть. И всё начать сначала

Пусть прошлое останется в прошлом

В автобусе была давка. Сесть, как назло не удалось. Полина уже жалела о том, что залезла. Ведь ей спешить, по сути, было некуда – мама отпустила погулять до следующего кормления Вадика, а это почти четыре часа.

Ей такая прогулка казалась праздником жизни. Семь месяцев адского труда. Двести с лишним дней Полина не выпускала из рук своё болезненное чадо. Сын родился недоношенный, слабый, всё время плакал.

Самыми трудными были первые месяцы. Полина тогда совсем не спала. Она жила в каком-то странном – расплывающемся, как воздух в мареве знойного полдня, висящем над перегретым асфальтом, не совсем реальном мире.

Вадик кричал постоянно. Женщина привыкла к пронзительным звукам его голоса, практически не слышала их.

Из мутного морока, в котором она пребывала большую часть суток, её выводили лишь паузы в душераздирающих воплях и импульсы внутреннего таймера, который подавал тревожный сигнал, означающий время кормления, необходимость пеленать, мыть, готовить, стирать, гладить.

Полина жила в автоматическом режиме, практически не задумываясь, ничего не понимая. В нормальном состоянии выдержать такую нагрузку немыслимо.

Усталость валила с ног. Полусонное состояние стало привычным.

Муж постоянно был на работе. Это и понятно – бытовые расходы с рождением Вадика многократно возросли.

Свекровь жила далеко, у мамы ответственная должность, постоянные авралы и проблемы. Ждать помощи неоткуда.

Полина не роптала. Она знала, что такое положение, эта адская нагрузка, циклическая круговерть однообразных занятий и обязанностей, отупляющих мозг, дело временное. Стоит только пережить: год, может быть два. Всё наладится.

Опять будет сиять солнце, петь птицы, люди – улыбаться и радоваться жизни.

Как же было хорошо тогда…

С Ромкой они почти не общались, виделись лишь краткий миг перед сном и несколько условно приятных минут в постели.

Рома старался не утомлять жену сексом. Ей и без того тяжело.

Оба ужасно уставали, отчего приходилось жить в изолированном, отчуждённом мире. Несмотря на ребёнка и мужа Полина чувствовала себя одинокой, брошенной.

Ромка в краткие минуты, когда им удавалось побыть наедине, слиться душой и телом, был заботлив и нежен, трогательно чувствителен, ласков, но закончив ритуальный танец, сразу отворачивался к стенке и моментально засыпал.

Он всегда хотел Полину, только последнее время всё чаще старался гасить страсть, чтобы не утомить, не причинить боль, не вызвать приступ негодования.

Он понимал, насколько Полине непросто, как слаб и хрупок их малыш, что сам бы не выдержал и десятой доли тех титанических усилий, которые приходится прилагать жене ежеминутно, но помогать не спешил.

Мужское восприятие действительности, которое внушила ему мать, не позволяло взять часть женских забот на себя. Ромка боялся, что такими действиями можно избаловать жену, тогда всё в семье пойдёт наперекосяк.

Пусть уж сама справляется, – думал он.

Чтобы не расстраиваться, наблюдая за плавно-медлительными, словно она постоянно под наркозом, действиями Полины, Ромка старался подольше задерживаться на работе или общался с закадычными друзьями.

Он не был плохим мужем. Так его научили жить.

Палина втянулась в порядок семейных церемоний и обязательных действий, приспособилась, примирилась. Другой жизни девочка не знала.

Ромку она любила. Очень любила. Про Вадика и говорить нечего. Эти люди не просто часть её жизни – они и есть сама жизнь.

Полина выдержала. Оборачиваться назад совсем не хотелось. А тут мама…

Елизавета Павловна вдруг заинтересовалась внуком, пожалела дочь: пришла рано утром и объявила, что даёт Полине отпуск – хоть на целый день.

Было радостно и одновременно обидно. Семь с лишним месяцев про неё никто не вспоминал.

Ладно, хоть так.

Полина приоделась, накрасилась.

Макияж лёг неровно. Оказывается, она всё забыла, кроме Вадика и мужа.

Придётся начинать с азов: сначала учиться дышать свободно, ходить, улыбаться. Со временем она обязательно придёт в себя. Стоит только сделать первый шаг.

С Ромкой они познакомились летом, в парке. Полина кормила лебедей и уток в тенистой заводи. У неё были туфли-лодочки. Подошва оказалась скользкой.

Девочка подошла слишком близко, лебеди были очень доверчивы. Она сама не поняла, как поехала в воду.

Ромка стоял поблизости. Как ему удалось её подхватить…

Впрочем, это неважно.

Дальше было мороженое, прогулка, долгая беседа непонятно о чём.

Им было уютно и весело.

Любовь это была или что иное – не важно.

Эмоции переполняли, чувства зашкаливали.

Спустя всего пару месяцев они поженились.

Потом…

Потом… это то, что происходит сегодня, сейчас.

Полина едет в переполненном автобусе в тот самый парк. Она хочет покормить тех лебедей, посидеть на той самой скамеечке, съесть такое же, как тогда, мороженое.

Там ещё…

Да, там, на берёзе в глубине аллеи Ромка тогда вырезал ножичком…

“Рома + Поля = Любовь”.

Банально, глупо, но очень трогательно.

Час назад, когда неожиданно пришла мама, ей в голову бы не пришло ничего подобное. И вдруг такая сентиментальность.

Полина вспомнила, что есть и другая жизнь. Лучше или хуже – не важно, но, другая, наполненная интересными и разными событиями.

Вадик – прекрасный малыш, Ромка – замечательный муж, но вокруг столько всего заманчивого, интересного, а она про всё это совсем забыла, превратившись если не в зомби, то в бездушную марионетку, которую дёргают за ниточки однообразные бытовые обстоятельства.

У Полины даже мурашки побежали по чувствительной коже толпой от мысли, что она, по сути, отказалась от самой жизни.

Ещё немного и мурашки прокололи бы её тонюсенькую, слишком чувствительную после родов кожу насквозь.

Девушку в салоне автобуса толкали, жамкали, больно наступали на ноги, говорили зря нелепые грубости, а она чувствовала себя счастливой.

Скоро нужная остановка.

Полину захлестнула волна эмоций. Радостные предчувствия опалили сознание, рассыпались яркими искорками, взрывались фейерверками.

Она поспешила к передней двери на выход. Народ нервничал. Её задирали, кричали непристойности, кто-то сзади нагло ощупывал, другие бесцеремонно толкали локтями.

Ну и пусть!

Автобус остановился, открылась дверь. Сзади подтолкнули. Пассажиры посыпались наружу как горох.

Полина подвернула ногу, упала на колени. На неё навалился толстый дядька, смял, как промокашку, уронил на грязный асфальт.

Как же ей было обидно!

До мечты, до пруда, лебедей, берёзы с надписью, до скамейки и мороженого, до вчерашнего счастья оставалось несколько сот метров и такая неприятность.

“Неужели это судьба? Значит, пути назад нет? Но я не хочу жить так, как сейчас, до конца своих дней!”

Эти и десятки других мыслей больно кололи и карябали где-то внутри, то ли в голове, то ли в районе груди.

Полину вдруг подхватили сильные руки, рывком поставили на ноги.

– Полина… Суровцева? Я думал, ты здесь больше не живёшь. Триста лет тебя не видел. Надо же, какая ты стала красотка! Как же тебя угораздило так упасть! Ладно, нет худа без добра. Зато я тебя повстречал. Как же я рад!

– Сёмка, Пантелеев, я бы тебя ни за что не узнала. Повзрослел, возмужал. Извини, мне сейчас не до тебя. Видишь, во что превратилось платье. Придётся на такси домой ехать, а я так хотела покормить лебедей. Целую вечность не выходила из дома.

– Чего так, болеешь?

– С чего ты взял?

– Бледная, прозрачная… Но тебе идёт. Господи, о чём я… ты всегда была самая-самая. Помнишь, Полюшка…

– Семён, извини, видишь, что со мной? На нас все смотрят, словно в кунсткамере на заспиртованный эмбрион. Колени в крови, платье грязное, руки… ещё ты. Так хорошо всё складывалось, такое настроение было… солнечное…

Из глаз Полины потекли слёзы, хотя она старалась их затолкать обратно.

Сёмка обнял её, прижал к себе, – не обращай внимания. Сейчас потеряют интерес. Ты ещё не забыла, что я вон в том доме живу? Теперь полноправный хозяин и совсем один. Родители к бабушке уехали, думаю надолго. скорее всего навсегда. Парализовало бабулю. Жалко, такая замечательная… я так любил к ней на каникулы ездить… да!

Удивительно, но Полине было ужасно приятно, что бывший одноклассник уделил ей внимание, принял деятельное участие в не очень приятном приключении.

Умом Полина понимала, что следует отстраниться, показать, что они уже не дети, ведь она серьёзная замужняя женщина, тем более мама, но что-то внутри сопротивлялось.

От удовольствия Полина прикрыла глаза. Ещё мгновение и она замурлычет, как довольная жизнью кошка.

Наверно именно участия, теплоты, прикосновений девушке так не хватало сегодня, сейчас.

– Пошли ко мне. Постираем и высушим твоё платье, с этим теперь просто: бытовая техника сама всё сделает, только кнопки нажимай. Полчаса, час и всё будет готово. Ещё успеешь лебедей покормить. Желания обязательно нужно исполнять, иначе они будут стучаться в мозг, и требовать сатисфакции. Шучу. Ну что, идём? Коленки твои бедненькие вылечим, помоешься. Горячую воду пока не отключили.

– Семён… спасибо, но нет. Я замужем, у меня сын. Это неудобно, неправильно, наконец. И вообще… сам понимаешь… стыдно идти в гости к одинокому мужчине.

– Ты очень удивишься, Суровцева, но я ещё не мужчина. Честное пионерское.

– А разве мне это нужно знать? Нет, я никуда не иду.

– Ладно, сейчас такси поймаю. Только адрес на всякий случай запиши. Мой и свой. Я тебя потом разыщу. Но думаю, будет лучше и правильнее, если домой ты придёшь тихо, незаметно: чистенькая. довольная жизнью. Зачем привлекать лишнее внимание? Ты не подумай, Полинка: все приличия будут соблюдены, тем более, что тобой расставлены все точки над i. Вспомним юность, – “нам жизнь свою не повторить никак. Осталась молодость за гранью где-то. Бывало, – попадали мы в просак… но песня наша до конца не спета. И есть ещё возможность изменить, всё то, что нам не удалось когда-то. И нужно продолжать мечтать и жить, и не корить судьбу, что виновата.”

– Хватит лирики Пантелеев…

– Ладно, уговорил, – неожиданно для себя скороговоркой выдала Полина, – стираем скоренько, пьём чай и расстаёмся друзьями.

– Прощай… и ничего не обещай… и ничего не говори… а чтоб понять мою печаль, в пустое небо по-смо-три-и… Ты помнишь, плыли в вышине… и вдруг погасли две звезды, но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты… Да… я и ты, Полина Сергеевна Суровцева. Я и ты… были…

– Не ёрничай, Семён. Посмотри, что с моим новеньким платьем. Муж меня убьёт. Он мне его на день рождение сына подарил. Не время сейчас для лирики: нужно спасать подарок.

Шли молча. Семён то и дело оглядывался на Полину, порывался взять её под руку, но не решался. Девушка была слишком напряжена, наэлектризована: того и гляди упрётся и не пойдёт.

– Заходи. У меня тут реальный бардак, творческий, так сказать, беспорядок. Не обращай внимания, для холостяка это норма. Снимай платье…

– Чего… как… какое платье! извини, пожалуй я пойду.

– Что ты ершишся. к каждому слову придираешься? Не ищи скрытых смыслов. Их нет. Вот халат. Великоват, конечно, зато новый. Хочешь – рубашку мою надень. Она длинная, вместо платья сгодится. Или вместе с платьем в стиральную машину полезешь? Чего стесняешься? Раслабься. У моей стиралки функция сушки, потом прогладим и пойдём в парк, к лебедям. Я пока чай организую. Тебе зелёный или чёрный?

– Без разницы. Половину чашки. я с холодной водой пью. И без сахара.

Пока платье крутилось в барабане стиральной машинки, Полина ополоснулась под душем.

Она немного успокоилась, перестала сопротивляться обстоятельствам.

У Семёна было уютно. Она хорошо помнила эту квартиру, много раз справляла здесь его дни рождения, учила уроки, играла.

Потом лечили её разбитые коленки.

Сёмка обрабатывал ссадины, а у Полинки от его прикосновений, хотя здорово жгло и саднило, кружилась голова, где-то внизу становилось жарко и щекотно.

Полинка тайком покрутилась в мужской рубашке перед зеркалом, пока Сёмка накрывал на стол.

Она себе нравилась.

Оглянувшись, удостоверившись, что Семён не видит, Полина радостно подмигнула себе, скорчила несколько раз потешные рожицы.

Ей почему-то было хорошо и спокойно, хотя это не её дом и вообще ситуация больше чем странная.

В Сёмкиной рубашке было непривычно удобно. Мягкая ткань приятно холодила, от неё так здорово пахло чем-то до боли родным: наверно просто показалось… чем-то знакомым, терпким, что вызывало странные ощущения.

У Полины появилось игривое настроение.

– А помнишь, Сёма, – сказала она, зайдя на кухню, где был накрыт стол, – мы с тобой…

– Конечно, помню, Полиночка. Я всё помню. Я тебя всю жизнь буду помнить.

– С чего бы это?

– Да так… потому… потому, что ты самая-самая, только и всего. Ты в этой рубашке такая…

– Не говори, Сёмка, я даже сама себе понравилась. Теперь всегда буду Ромкины рубашки надевать. Так удобно.

– Ты такая красивая. Завидую твоему… Ромка, говоришь? Счастливчик твой Ромка. Наверно на руках тебя носит?

– Не так, чтобы очень. Ему некогда. Работает много. А ты, почему ты холостой?

– Не знаю, наверно всех Полин до меня разобрали.

– Семён, мы же договорились. Постираем и разбежимся. Ты меня настораживаешь, пугаешь. Зря я согласилась сюда прийти.

– Извини. Давай выпускной альбом посмотрим. Ты с кем-нибудь из одноклассников встречаешься?

– Тебе бы моего Вадика – крикуна-непоседу, света белого не вижу. Из дома-то не выхожу. Разве что возле подъезда, с коляской. Нет, ни с кем не виделась. Давно.

– Вот, смотри, это всё в выпускном классе снято. А я много кого вижу.

Семён раскрыл альбом, сел рядом, начал показывать. Полина не понимала, почему вдруг ей стало так интересно. Большая часть снимков есть и у неё. Ничего особенного.

Друзья сидели, тыкали то в одного, то в другого одноклассника пальцами и с интересом, весьма энергично и весело вспоминали, как…

Сёмка стоял за спиной, прижимался всё теснее. Полина не обращала на это внимания, пока…

Пока его рука не легла весомо и дерзко на одну из грудей.

Реакция на это прикосновение была более чем странной – ей невыносимо, причём немедленно захотелось близости.

Полине стало неудобно и стыдно. Она вскочила. Лицо девушки горело, словно от сильного солнечного ожога, сердце рвалось наружу, дыхание спёрло.

Окружающее пространство сжалось, превратилось в плотный сгусток, который начал вращаться и переворачиваться. Её тело зависло внутри подвижной плазмы, которая проникала в самые потайные уголки её неожиданно чувствительного тела.

Полина чувствовала такое…

Девушка хотела лишь одного – чтобы это чудо, это блаженно-пьянящее, дремотно-эйфорическое, невесомо-сладостное состояние никогда не кончалось.

Она ни о чём не думала, ничего не помнила, ничего не хотела, кроме того, что с ней происходило здесь и сейчас.

Откуда-то сверху спустился густой туман, затянул, накрыл с головой…

Ей было слишком хорошо, чтобы быть реальностью.

Неожиданно всё закончилось…

Мимо её рассеянного взора медленно проплывали размытые очертания мебели, резко, но очень приятно пахло разгорячённым мужским телом.

Полина нехотя, очень медленно приходила в сознание, как бы раскачиваясь на волнах.

Она лежала на разобранном диване раздетая, в позе морской звезды. Тело всё ещё сотрясали сладкие волны сказочно-сладостного экстаза.

Над ней нависал Сёмка… милый Сёмка.

– Дурачок, что ты со мной сделал, я же замужем, мы же договорились… это неправильно…

Семён обнял её, принялся перецеловывать каждый милиметр лица. Это было невыносимо приятно: до такой степени, что не было сил терпеть, поэтому она попросила… ещё… ещё раз прогуляться по тому же маршруту.

Полина нестерпимо хотела вновь оказаться там, в вязком сиропе чарующе волнительных эмоций и трепетно-нежных ощущений, имя которым блаженство.

Такого с ней никогда прежде не было.

Наверно так и выглядит настоящее счастье.

Теперь Полина была в полном сознании.

Она понимала, что это предательство, измена, разврат, но остановиться, прекратить наслаждаться жизнью уже не могла.

Ментальное тело девушки разлетелось на мелкие кусочки, у каждого из которых были свои ощущения и своё сознание. Собрать себя воедино, противостоять неизведанным таинственным силам, пусть и греховным, было совсем невозможно.

Полина извивалась под Семёном, стонала, кричала, громко звала на помощь, рвала кожу на его теле ногтями.

Ей это нравилось.

Она хотела, хотела, хотела… ещё и ещё… бесконечно долго хо-те-ла чувствовать вибрации экстаза.

Придя в себя, Полина ужаснулась: неожиданно разрыдалась, кусала губы.

Семён её успокаивал, ласкал, прижимал к себе.

– Почему Ромка никогда меня не обнимает, – подумала Полина, – может он и не любит меня вовсе?

Привести себя в порядок было непросто.

Она понимала, что мир вокруг и она сама c этого момента стали другими, что это очень заметно со стороны, что скрыть изменения не получится, как ни старайся.

Они, эти сладостные пороки, отпечатаны на лице, на теле, что падение с высоты в бездонную пропасть порока или взлёт на вершину счастья (кто знает, как к этому отнестись), увидит теперь каждый встречный, стоит только бросить на нгеё скользящий взгляд .

Молодые люди никак не могли проститься: то и дело кидались в объятия, опять сбрасывали одежды, сливались в подвижный клубок, рассыпались, пытались успокоиться, сосредоточиться, о чём-то договориться…

Мама накормила Вадика смесью. Он спал.

– Что с тобой, дочь? Ты какая-то необычная… светишься вся.

– Давно нигде не была, не гуляла. Это я от свободы опьянела, мамочка.

У Полины было время подумать, обсудить произошедшее событие с внутренним цензором и диспетчером, договориться, обсудить…

Странным образом всё вокруг приобрело иные очертания, другие цвета, запахи, вкусы.

Жизнь попала в фокус, у неё появились чёткие силуэты.

Теперь Полина понимала, что, почему и зачем делает, чего хочет от жизни.

Вадик почему-то вдруг перестал кричать и болеть. Ромка стал вовремя возвращался с работы, постоянно лез с нежностями.

Полина начала чувствовать его желания, но перестала их разделять. Она поняла, что любовь, та любовь, с которой всё началось, закончилась, что семейная жизнь превратилась в рутину, обыденность, неприятную обязанность.

А ещё она поняла, что ничего не хочет менять, что её в принципе всё устраивает.

Ромка замечательный муж: вкалывает, обеспечивает, не обижает. Наверняка станет неплохим отцом.