Всегда вместе

12. Директор рудника

Дверь учительской раскрылась резким движением. В комнату стремительно вошел коротконогий, розовощекий юноша в костюме полувоенного образца.

Это был секретарь райкома комсомола Спиридон Горкин. С ним Хромов познакомился еще осенью в Загоче.

— Спиря! — обрадовался Геннадий Васильевич. — Вот молодец! Не забыл, выходит!

Горкин сразу же после окончания педагогического техникума попал на Новые Ключи, проработал в рудничной школе несколько лет и только с весны прошлого года оставил ее.

— Приехал, Геннадий Васильевич, приехал, — отвечал юноша. — А где Платон Сергеевич?

— У Владимирского.

Горкин поздоровался за руку с учителями и сразу же обрушился на всех.

— Наколбасили, — звонким, крепким тенорком выговаривал Горкин, — а теперь расхлебывай за вас!

— Горкин, — холодно заметила Гребцова, — может быть, мне лучше уйти? Или придется выслушивать грубости?

— Это он умеет, — спокойно вставил Геннадий Васильевич.

— Да поймите, Варвара Ивановна… — Горкин покраснел, для чего-то схватил линейку со стола и начал ударять ею по руке. — Поймите, не могу я быть равнодушным при таких происшествиях, да еще в моей родной школе.

— Значит, вы думаете, что я… что мы равнодушны! — Гребцова смотрела в окно. — Тогда снимайте, если не хотите разобраться.

— Ну вот! — поморщился Горкин, будто ему за ворот капнули холодной воды. — Я и прав-то таких не имею.

Он долго расспрашивал учителей обо всем: о здоровье Мити, о настроении Кеши и настроениях ребят. Заинтересовался занятиями с геологом и кружком Бурдинской.

Наконец он повернулся к Хромову:

— Вы член бюро комсомольской организации? Пойдемте вместе к Владимирскому. Кстати и Платон Сергеевич там.

Директор рудника взволнованно расхаживал по кабинету, останавливаясь то у окна, то у письменного стола, то у шкафа, машинально беря минералы и вновь кладя их на место. У стола, справа, уложив длинные руки на зеленом сукне, неподвижно сидел Кухтенков.

— Садитесь! — отрывисто пригласил Владимирский, будто вызвал на совещание.

Хромов и Горкин переглянулись. Первый чувствовал себя как-то связанно, неловко, но Горкина, видимо, трудно было смутить.

— Ну, чего панику навел, Владимир Афанасьевич? — прозвенел он своим тенорком, будто ничего особенного не случилось.

— Ты еще спрашиваешь! — возмутился Владимирский. — Сынишка третий день в постели!

— Отлежится — встанет.

— Отлежится? Взглянул бы ты на него: чуть не в кровоподтеках весь…

— Наука парню! Будет с уважением относиться к коллективу.

— Спиря!

— Был Спиря, а теперь Спиридон Гаврилович.

— Все равно. Мальчишкой был, мальчишкой остался, — махнул рукой Владимирский.

— Старо, Владимир Афанасьевич. Старо и неумно.

— Постой, Горкин. — Владимирский помолчал и, поморщившись, как от боли, сказал. — Давай говорить серьезно. Это не шуточка: из интерната убегают, драки между школьниками. Полный развал воспитательной работы.

— А я серьезно и говорю. Скажу то же самое, только другими словами. Я их не оправдываю, — кивнул Горкин в сторону учителей, — у них свои промахи… А вот товарищ Владимирский, — эти слова Горкин произнес с необыкновенной горячностью, — не хочет понять, что он оболтуса из своего сына выращивает, а не советского человека! За что ты ему в прошлом году велосипед подарил, а в этом году — ручные часики? За что? Третий год он без испытаний из класса в класс перекатывается. Под твоим нажимом это делается…

Все больше краснея и, видимо, от смущения приходя в ярость, Горкин продолжал наступать на Владимирского:

— Ты думаешь, Владимир Афанасьевич, это не удар по школе? В какое положение это ставит учителей! О Митеньке я и не говорю: ты, хотел или не хотел, но развил в нем высокомерие к товарищам, неуважение к труду учителей. Ведь ему все легко достается, без напряжения, без приложения собственных сил.

Владимирский слушал Горкина, опершись руками о край стола. Желваки бегали на скулах худощавого властного лица. Поглядывая на Кухтенкова, он сдерживал себя.

— В общем, Владимир Афанасьевич, не порадует тебя потом сынок. Плохой тебе будет из него помощник. И государству нахлебник!

— Какой он будет помощник, — начал Владимирский, — это не твоего ума дело…

Горкин досадливо махнул рукой и сел на диван рядом с Хромовым.

Кухтенков придвинул Владимирскому коробку «Северной Пальмиры»:

— Закурим. И успокойтесь… Вот что, Владимир Афанасьевич: вы спрашивали Митю, за что его Кеша?

— Да. Митя давно замечал, что Евсюкову не нравится его дружба с Линдой. И дневник он взял с целью осрамить Митю. Все ясно.

— Эта ясность от незнания, Владимир Афанасьевич, — сухо, но вежливо возразил Хромов. — Кеша избил Митю не за дружбу с Линдой, а за то, что он оскорбил коллектив. И его, Кешу, обидел.

— Выходит, Хромов, что вы лучше знаете Митю, чем его отец? — сердито оказал Владимирский.

— Не берусь это утверждать, но факт остается фактом. Да вы и сейчас говорите не как отец, а как директор рудника. Отец должен понять, что его сыну, советскому школьнику, не подобает наплевательски относиться к своим товарищам, которые требуют одного: чтобы он у шлея как следует! Что касается дневника, то я убежден, что Кеша его не брал. И ребята этому не верят.

— Выходит так, — оказал со спокойствием бешенства Владимирский, — выходит так, что сына моего избили, а виноват он. И я… Вы тоже так считаете, Платон Сергеевич?

— Как вы думаете, Владимир Афанасьевич, — заговорил Кухтенков тихим, ровным голосом, словно в раздумье, — если бы мы собрали ребят и спросили их, на чьей они стороне — на стороне вашего сына или на стороне Евсюкова, что бы они ответили?

Владимирский покосился на учителей:

— Ну, если их так дурно воспитали…

— Не упорствуйте. Пусть мы их еще плохо воспитываем, но это честные, хорошие советские дети. Наши дети. И они будут за того, кто выступил защитником коллектива. Евсюков, конечно, должен быть наказан. За самоуправство. И это сделают педагоги и сами комсомольцы. Но худо будет для школы, если Евсюков поймет, в чем он виноват, а Митя и его отец не поймут.

Кухтенков помолчал.

— Владимир Афанасьевич, — добавил он, — я честно окажу: и школа виновата. Давайте вместе исправлять общую вину.

Владимирский откинулся за спинку кресла. Он будто сразу постарел. Глаза его были закрыты, Кухтенков молча встал, налил из графина воду и поставил стакан перед Владимирским. Горкин даже с некоторым сожалением посматривал на директора рудника.

— Владимир Афанасьевич, — мягко сказал секретарь райкома, — пойми, тебя целыми днями не бывает дома: то ты на строительстве гидравлики, то выезжаешь в район, то тебя вызывают в Читу. Воспитывает его старая бабка… Часто ли ты с ним разговариваешь вообще, и не только о школе, об учебе? Вот и прозевал…

— Нехорошо, — тихо сказал Владимирский, открыв глаза, — нехорошо, товарищи… Если я директор рудника, значит можно мне позволить заблуждаться? Не-хо-рошо! — в третий раз произнес он.

— Что же, товарищи, — директор школы встал и обратился ко всем, — давайте исправлять и исправляться.