Всех помню…

Михаил Скороходов РОДСТВО Рассказ

Ехали в отпуск в Москву командир роты старший лейтенант Селезнев и замкомвзвода, деловой и напористый сержант Прямков. Селезнев — в очередной. Прямков — в краткосрочный. Ехали в одном вагоне. И, конечно, не обошлось у них без общих разговоров. И больше — о службе. Например, об учениях, на которых отличилась рота, недавно принятая Селезневым. И старший лейтенант высказался в том смысле, что сам факт предоставления ему без всякой заминки отпуска, безусловно, связан с успехами роты, зависел от солдат и от вас, мол, Прямков: не подвели в трудных условиях учений, действовали умно, сноровисто.

Прямкову было приятно это слышать и захотелось ответить, что он впредь будет делать еще больше хорошего, чтобы роту отмечали высокими оценками, а старшего лейтенанта почаще отличали по службе, Потом, глядишь, назначат и на батальон. Хотя к тому времени он, сержант Прямков, наверное, уйдет в запас и возвратится на завод в свой горячий цех — работать подручным сталевара, но ведь можно переписываться, и ему станет радостно, когда узнает, что бывший его командир роты командует батальоном.

Что-то неизъяснимо влекло Прямкова к старшему лейтенанту. Сержант попытался ответить ему откровением на откровение, четче выразить свои ощущения, но в голове у него ничего толкового не сложилось, и он только спросил, какая будет следующая остановка и не потребуется ли старшему лейтенанту чего-нибудь купить в станционном буфете — мигом сбегает. Селезнев ответил, что ему и самому приятно поразмяться. И поездное время опять потекло в замечаниях о чем-нибудь вдруг мелькнувшем за вагонным окном, в досужих мнениях о пассажирах, в рассказах о всяких случаях.

Так они доехали до Москвы, на платформе обменялись адресами, затем спустились в метро. Но тут оказалось, что ехать им в разные стороны и по разным радиусам. Они постояли еще и поговорили. На прощание старший лейтенант склонился к уху Прямкова и, словно задыхаясь, сказал:

— Вот приехал, а не уверен… Она — стюардесса, с виду фасонистая такая, кинокартинная.

— Да-а… это, конечно… — озадаченно и понимающе ответил Прямков, сдвинул фуражку на затылок и обнажил лоб в мелких родинках.

— Вот и гадаю: получится ли что у меня? — командир роты уставился на родинки Прямкова, будто впервые их видел. — Поедет со мной, а? Ведь какая у нее сейчас работа… Объявит фамилии экипажа, перечислит заслуги командира корабля, сообщит высоту и продолжительность полета и пожелает счастливого пути…

— Минеральную водичку с конфетами разнесет на подносике, — добавил Прямков. — А давно знакомы?

— Детдомовские с ней.

— Все будет хорошо, товарищ старший лейтенант, — помедлив для весомости, заключил Прямков и подумал, что уж он бы ничего не пожалел, чтобы помочь командиру. Но вот так подробность: старший лейтенант и его стюардесса — из детдома, как и он, Прямков. И сержант собрался было сообщить Селезневу о таком интересном совпадении, но толпа отнесла их к эскалатору, а там у старшего лейтенанта отказал замок на чемодане — пришлось тут те на ходу им заняться и кое-что уплотнить в чемодане. Плохо умещалась бутылка с лекарственными красными ягодами в собственном соку. Он опять удивился совпадению — сам везет такие; местные жители говорили ему, что они хороши от повышенного давления и привезти такой подарок из лесного края будет нелишним, найдется им применение.

Сейчас он доедет до станции метро «Пролетарская», позвонит Анастасии Ивановне и спросит, когда можно ей занести. Она писала ему, что работает в заводском музее, что там у нее много интересных экспонатов и старинных документов. Что ж, заведовать таким музеем почетно и как раз по возрасту для Анастасии Ивановны. Прежде чем стать директором детдома, в котором Прямков рос и учился, она долго работала на заводе у станка. Потом была директором профтехучилища, которое он кончал. Затем трудилась в кадрах завода и «распределяла» Прямкова.

«Ах ты, мои дорогой. Ну спасибо, попринимаю. Значит, по столовой ложке перед едой?.. И кто ж тебя надоумил-то? Ведь все вы там в армии богатыри, кто мог тебя надоумить ягоды привезти?» — спросит она и потянется погладить его по голове, как гладила в детдоме и профучилище. А последний раз, в отделе кадров, он застеснялся и не дался.

В метро было прохладно. Вот все ярче и ярче зарумянились изразцы уходящей в черную прорву тоннеля стены, будто там далеко-далеко встало солнце и бросило первый луч. Потянуло ветерком, предвестником приближающегося поезда. Легонько качнулась люстра. И этот отсвет из тоннеля, это еле заметное покачивание люстры разбудили в Прямкове воспоминание о том, как он до армии по утрам ездил на работу.

В вагоне метро он полюбовался собой в дверном стекле, чуть повыше надписи «не прислоняться», нашел, что значки на кителе смотрятся значительно, и подумал, не сойти ли ему сейчас заодно на «Площади Ногина», чтобы заглянуть в гостиницу «Россия» и передать привет метрдотелю, отцу прапорщика. И сошел. Однако быстро обернуться не удалось. Отказаться сесть за столик было невозможно. Отец прапорщика оказался фронтовиком, вспоминал войну, рассказывал, что преподает теперь в гостиничном техникуме хорошие манеры будущим официантам и сервирует столы для представителей разных зарубежных фирм.

В «России» Прямков пробыл часа полтора и оттуда по телефону разыскал Анастасию Ивановну, договорился тотчас приехать к ней в музей. Но по дороге возле завода то и дело ему встречались знакомые, останавливали, интересовались, совсем ли он прибыл или в отпуске, делились заводскими новостями.

Музей помещался в старом, дореволюционной постройки зданьице, видавшем на своем веку и первый завком девятьсот семнадцатого, и столовку тридцатых годов, и поликлинику предвоенных лет… И это соответствовало теперешнему его назначению.

Прямков вошел и в полусумраке от приспущенных штор увидел стенды с документами, брошюрами, плакатами, листовками, протоколами заседаний, пожелтевшими от времени фотоснимками и какими-то бумагами, приметными резолюциями наискосок. Вдоль стены лежали черпак сталевара, лом, совковая лопата, клещи прокатчика, а над ними висели прожженная брезентовая роба и синие защитные очки. Рядом стояли коричневого тона скульптуры из гипса. Сталевара художник изобразил в момент, когда, должно быть, из пробитой летки брызжет расплавленная сталь, и наметанным взглядом мастер определяет степень ее готовности, но сталь слепит, жжет лицо, и он глядит на нее из-под рукавицы. Это было так знакомо, так близко Прямкову. Со стен на него смотрели портреты рабочих нескольких поколений, в картузах и с усами — люди времен революции; в кепках с большими козырьками — металлурги первых пятилеток; в касках — это наше время.

Прямков остановился возле берданки с пресненских баррикад девятьсот пятого года и вгляделся в фотографию ее хозяина — усача в картузе. Задержался у красного полотнища с призывом «Вся власть Советам!», наклонился над ржавым наганом с рассыпанными вокруг него позеленевшими патронами и прочел мандат бойца чоновского отряда. Потом двинулся дальше, к разделу «Великая Отечественная война», к лежащей там под витринным стеклом пилотке, чьим-то письмам с фронта и чьим-то — с завода на фронт, внимательно рассмотрел снимок ремонта в цехе танка, и вдруг его взгляд упал на офицерскую фуражку, совсем новенькую, современную, неожиданную здесь, среди экспонатов и реликвий.

«Откуда бы ей взяться?!» — удивился он и подержал фуражку в руках. Она пахла одеколоном.

Пора было дать о себе знать.

— Анастасия Ивановна, где вы? Здравствуйте! — крикнул Прямков и вынул из своего чемоданчика бутылку с ягодами.

— Я тут. Тут я, — откликнулся голос, и Анастасия Ивановна вышла из боковой комнаты с бутылкой таких же ягод. — Саня! Здравствуй, золотко! — бросилась она навстречу, обняла, сухонькая и, как воробушек, легкая. — А ведь не ты один приехал. Лешенька, — позвала она кого-то.

Трудно было поверить глазам. Из комнаты выходил командир роты Селезнев.

— Прямков? Здесь? Как?

— Как и ты, Леша. Он тоже мой, детдомовский. Годов пяток вас разделяло. Ну да, пяток, — подумала и подсчитала Анастасия Ивановна.

— Да ведь мы же вместе служим! — воскликнул Селезнев. — Да и ехали вместе!

— И не знали?.. Бат-тюшки! — всплеснула она руками. — Вот уж нехорошо, вот непростительно!

— Да-а… дела… Из одного детдома, а не знали.

— Ай-яй-яй, — закачала головой Анастасия Ивановна, разглядывая их. — А молодцы-то какие собой, вот уж действительно! Статные, подтянутые, красивые. Как из нашей подшефной части — при знамени стояли в клубе на торжественном заседании в День Победы. Ты, Лешенька, по всему видать, командир над Сашей. Уж не очень строжись и генералам не давай его в обиду, приглядывай за ним — он у тебя, как братишка младшенький. — И она погладила на Прямкове погон.

— Ну что вы, Анастасия Ивановна! — смутился он, одернул китель, всем своим видом показывая, что забота излишняя.

— Нет, нет, будьте там у своих ракет и танков поплотней плечом к плечу, другим пример подавайте, как ваши деды, родители, — повела она глазами на стенды.

— Мы уж и так, — придя в себя от неожиданности встречи, улыбнулся Селезнев. — Как мы на последних-то учениях, Саша!.. Расскажем Анастасии Ивановне?

— Будьте, как братья, — продолжала Анастасия Ивановна. — Вот погодите, что я вам сейчас покажу…

Она стала рыться в папках на стульях и подоконнике, приговаривая: «Да куда же это у меня подевалось, куда подевалось?! Повремените, ребятки, сейчас найду, вчера в руках держала, а куда положила, куда сунула, не помню… Столярка с витриной тянет, а то бы давно под стеклом лежало. Ага, вот!»

— А что это, Анастасия Ивановна? — поинтересовался Селезнев.

— Это старая фотография, видишь? Это в ответ на мою просьбу по заводскому радио: у кого что сохранилось ценного от старых времен — принесите! Да я не только по радио просила. На днях за угол в макулатурный пункт бегала. Говорю: может, попадется что про завод — отложите, не отправляйте. Ну, не знаю, что там будет, пока нет ничего. А эту старую фотографию паренек мне принес. Сняты два красноармейца. Один в летах, другой молодой, усишки только-только пробиваются. Поверни-ка, прочти на обороте.

— «Дорогому дяде Косте от любящего племянника по случаю того, как мы снялись перед отправкой на деникинский фронт. От Васи Прямкова», — прочитал вслух Селезнев и посмотрел округленными глазами на сержанта.

— А вот и не гляди так, Лешенька. Василий Прямков — дед Сашин. А Карпухин Константин Иванович…

— Он похож на того, что вон на той карточке над берданкой, — сказал Прямков.

— Правильно, Саша, он и есть. А ты, Леша, не кругли глаза, а скажи-ка мне лучше, как у тебя дела с Ниной Карпухиной. Я еще в детдоме подмечала… Пора, чего ждешь? А тому Карпухину на фото она правнучкой доводится. Установила. Так бы и ни к чему это, да Нина моя детдомовская воспитанница. И потому забегает ко мне наша стюардесса. Вот была на днях, сказала: улетает… А теперь, может, уж прилетела.

— Это что же получается?.. — начал было Прямков.

— Н-да. Вот так музей, вот так Анастасия Ивановна! — вырвалось и у Селезнева.

— А то получается: поженится Леша на Нине и породнится с Сашей Прямковым. Факт же кровного родства Нины и Саши не одна фотография подтверждает. Кому не известно, что обличив через поколения передается? И как это ты не заметил, Леша? У Саши и Нины на лбу в подволосничках родинки. Так-то, дорогие мои ребятки… Все-таки до многого еще у меня в музее руки не доходят, а то бы не такое раскопала, что загсам не под силу. И справки бы выдавала… А как я тебя поджидала, Саша, как ждала! Думаю, приедет, и объявлю ему, кто такой был у него дед. И что дед этот с Константином Ивановичем Карпухиным, пресненским дружинником, родня. Вот какая у вас с Ниной славная родословная! Ей я уже твой воинский адрес дала. Она тебе не написала? Ну, не успела. Иль написала, а письмо тебя не застало: в отпуск уехал.

С того дня на заводе все узнали, какой случай произошел с сержантом Прямковым и командиром роты старшим лейтенантом Селезневым, и теперь у Анастасии Ивановны не было отбоя от предложений принять какую-нибудь реликвию на пополнение экспонатов.

Да, не думал Прямков, что отпуск окажется таким необычным и что к нему, детдомовцу, протянется живая ниточка от дружинников пресненских баррикад и бойцов гражданской войны.

…Молодожены Алексей и Нина уже обжились в военном городке, обзавелись всем необходимым для своей квартирка, и Прямков нет-нет да и заглянет к ним. Но в полку пока не знают о той истории, случившейся в отпуске. Старший лейтенант все порывается рассказать о ней командиру, но ведь ни с того ни с сего разговор не заведешь. Да и дела, все дела без конца и края. Всему причиной занятость, нужен случай.