Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 4

Джин Вулф ВЛАДЫКА ЦАРСТВА

Небрасец тепло улыбнулся и размашисто всплеснул правой рукой.

— Да, конечно, именно такие вещи меня в первую очередь и интересуют, — сказал он. — Расскажите, мистер Тэкер, будьте так добры.

Все это было для того, чтобы отвлечь внимание Хопа Тэкера от левой руки небрасца, которая нырнула в левый карман пиджака и включила потайной диктофон. Микрофон был пришпилен к обороту лацкана, коричневый проводок почти невидим.

Возможно, старик Хоп в любом случае не возражал бы. Старик Хоп был не из робких.

— Н-ну, — начал он, — давно было дело, мистер Купер, так я слышал. Где-то при моем прадеде, а то и раньше.

Небрасец ободряюще покивал.

— Эти трое парнишек, у них был старый мул, воронам на обед. Один был полковник Лайтфут — тогда, конечно, никто еще не называл его полковником. Другого звали Крич, а третьего… — Старик умолк, почесывая жидкую бороденку. — Нет, не помню. Раньше помнил. А ладно, само всплывет, когда никто уже не захочет слушать. В общем, его-то мул и был.

Небрасец снова кивнул:

— Трое молодых людей, верно, мистер Тэкер?

— Точно, и у полковника Лайтфута как раз был новый ствол. А у третьего — он был кореш моего деда, что ли, — была вообще лучшая в округе пушка, ну, так говорили. А Лейбан Крич сказал, что и он умереть не встать какой меткач, в общем, тоже за ружьем сбегал. А, так это ж его мул и был-то. Теперь вспомнил… Короче, вывели они этого кабысдоха в поле и поставили шагах в полусотне от кустов. Ну, как положено. Крич пальнул и засадил скотине прямо в ухо, тот сразу с копыт долой, лежит и не дергается. А полковник Лайтфут достал тесак и вспорол ему брюхо, ну и они засели втроем в кустах, ждать ворон.

— Понятно, — сказал небрасец.

— Они, значит, наладились стрелять по очереди и вели счет. И вот уже начало темнеть, полковник Лайтфут с его новым ружьем и этот третий парнишка с призовым стволом шли вровень, а Крич отставал на одну ворону. Всего там ворон в овраге было, наверно, под сотню. С воронами же как — думаешь, одну подстрелишь и сразу еще прилетят? Хрена лысого! Они смотрят и мерекают: «Оба-на, приятель-то нарвался. Нет уж, я туда ни в жизнь, благодарю покорно».

— Соображают, — усмехнулся небрасец.

— Хе, историй про них навалом, — сказал старик. — Ага, спасибочки, Сара.

Его внучка принесла два высоких стакана лимонада. Затем помедлила на пороге и, вытирая руки о передник в красно-белую клетку, с робкой тревогой покосилась на небрасца, прежде чем вернуться в дом.

— Тогда-то этих всяких лизалок и в помине не было, — сказал старик, тронув кубик льда в стакане костлявым и не очень чистым пальцем. — И когда я был мальцом, тоже не было, до Ти-ви-эй.[7] Нынешним-то если скажешь: «Ти-ви-эй», подумают, о канале каком речь. — Он махнул своим стаканом. — Я тоже иногда смотрю.

— Телевидение, — подсказал небрасец.

— Ну да. Вон когда Бад Бладхэт к праотцам отправился, вот уж была жара так жара. Вам такого и не снилось, мистер Купер. Птицы все раззявили клювы, летать ни-ни. У нас, помню, в один день два борова окочурились. Папаша все думал хоть мясо спасти, да куда там. Говорил, они как будто еще на ногах прогнили, боровы-то. Он даже собакам это мясо побоялся дать, такое было пекло. Ну да все равно они под крыльцом дрыхли и ни за что не вылезли бы.

Небрасец подумал, как бы вернуть разговор к стрельбе по воронам, но инстинкт, выработанный тысячами часов таких полевых записей, подсказал ему лишь кивнуть и улыбнуться.

— Н-ну, и они, значит, понимали, что закопать его надо как можно быстрее, так? Короче, обмыли его, привели в божеский вид, одели в лучший костюм и сидели все слушали панихиду, но пекло было жуткое, и вонять он стал — буэ-э-э, так что я тишком-молчком да наружу. За мной-то никто не следил, да? Бабы все голосили да волосы драли, а мужики только думали, как бы закопать его поскорее да стакан накатить.

Вдруг стариковская палка упала с громким стуком. Нагибаясь за ней, небрасец мельком увидел за дверью бледный профиль Сары.

— В общем, я вылез на крыльцо, жарило там градусов под сотню[8] точно, и все равно было по-любому свежее, чем внутри. Тут-то я его и увидел, через дорогу. Он спускался под горку, перебежками из тени в тень, и сам был как тень, только еще чернее. Я сразу понял, что это душеед, и перепугался, не за моей ли он мамой. Я заревел, мама выскочила на улицу и повела меня к роднику попить, и больше никто его не видел, ну, насколько знаю.

— Почему вы назвали его душеедом? — спросил небрасец.

— Потому что этим он и занимается, мистер Купер, — ест души. Призраки-то не только у людей бывают. Ну да, обычно мы видим людские привидения, но вообще-то они могут быть и собачьи, и лошадиные, и какие угодно. Ладно, возьмем человека, чтобы, значит, без лишней трепотни. Призрак — это ж его душа, да? Какого ж хрена она тут делает, а не в раю псалмы поет или у чертовой бабушки на сковородке жарится, как и положено, а? Какого хрена тут околачивается, ну, там, где ты ее увидел, а? Однажды мой пес увидел привидение, ну, собачье привидение. Я-то не видел, а вот он — уж точно, ежели судить по его повадке. И какого, спрашивается, хрена оно тут делало?

— Понятия не имею, мистер Тэкер, — покачал головой небрасец.

— Так я вам скажу, какого хрена. Когда человек умирает, или, там, псина, или лошадь, да по фиг кто, он должен покинуть юдоль земную и айда на Высший суд. Господь Иисус Христос нам судия, мистер Купер. Только вот иногда эта душа — задерживается. Может, суда боится, может, здесь какие дела недоделанные остались, ну или она так думает, вроде как деньги прикопанные кому показать. Со многими так бывает, между нами девочками, при случае могу такого порассказать… Но коли никаких особых дел нет, коли душа просто боится, прямо тут она и останется, собственную могилу навещать. Такими душеед и кормится, если найдет. А если он совсем оголодал — и на живого человека напрыгнет, и тому, значит, биться надо что есть мочи, не то капец. — Старик помолчал, смочил губы лимонадом и уставился на маленькое семейное кладбище за домом, на сухое кукурузное поле и на далекие лиловые холмы, где ему уже не поохотиться. — Отбиться выходит нечасто, совсем нечасто. А первым, наверное, был индеец, я так думаю. Или вроде того. Я рассказал, как Крич подстрелил эту тварь?

— Нет, мистер Тэкер, не рассказали. — И небрасец отхлебнул из своего стакана освежающе терпкий лимонад. — Очень хотелось бы услышать.

Старик молча покачался в своем кресле — пауза тянулась довольно долго.

— Н-ну, — произнес наконец он, — палили они там целый день, это я уже вроде говорил. Долго, в общем, палили. И значит, полковник Лайтфут с этим Купером шли ноздря в ноздрю, а Крич на одну ворону отставал. Как раз была его очередь стрелять, и он все просил их остаться подождать, пока еще одна подлетит, и тогда, мол, попадет или промажет, — все одно уходим. Так что они сидели и ждали, только вот с воронами была незадача, они небось перебили всех чертовых ворон на много миль вокруг. Уже темнело, и этот Купер говорит, ну, мол, хватит, Лейб, темень такая, что никто никуда не попадет, признавайся, ты проиграл.

А Крич ему: «Но мул-то мой был». И тут они видят, как что-то черное, больше любой вороны, вприпрыжку подбирается к дохлятине. Знаете, как вороны иногда прыгают? Вот так же. Ну, Крич и вскинул ружье. Полковник Лайтфут потом говорил, хрен бы он увидел мушку в такой темноте — наверняка просто глядел вдоль ствола и так наводил. Горные охотники зачастую так делали и недурно били в цель, скажу я вам.

Значит, он выстрелил, и эта тварь упала. «Ты выиграл», — сказал полковник Лайтфут и хлопнул Крича по спине, теперь, мол, пора. Только Купер, он понимал, что никакая это не ворона, не бывает таких больших ворон, и пошел посмотреть. И там было, ну, вроде человека, только перекореженного — ноги колесом, шея кривая. Не человек, но вроде, да? «Кто в меня стрелял?» — спрашивает оно, и у него полный рот червей. Могильных червей, да?

Кто, значит, стрелял? Ну, Купер так и сказал, что Крич, а потом как завопит Кричу и полковнику Лайтфуту, гляньте, мол. «Парни, — говорит полковник, — надо это похоронить». Крич идет, значит, домой, приносит заступ и старую лопату, больше у него и не было ничего. И они аж лязгают друг о дружку, так он трясется, да? Ну, полковник Лайтфут и этот Купер видят, что копать ему никак, и сами взялись. Только смотрят потом, а Крич куда-то делся, и душеед с ним.

Старик сделал драматическую паузу.

— Так что потом, если душеед появлялся, это был уже Крич. Выходит, его-то я и видел, ну или другого такого же. Короче, мой вам совет, молодой человек: если железно не уверены, в кого стреляете, нечего и стрелять.

Словно по сигналу, в дверях возникла Сара.

— Ужин готов, — объявила она. — Я и на вас накрыла, мистер Купер. Папа сказал, что вы останетесь. Вы-то сами не против? Разносолов не обещаю…

— Премного вам благодарен, мисс Тэкер, — отозвался небрасец, вставая.

Сара помогла старику подняться. Правой рукой опираясь на палку, слева поддерживаемый внучкой, он медленно прошаркал в столовую. Небрасец зашел следом и выдвинул для него стул.

— Папа сейчас помоется и придет, — сказала Сара. — Он менял масло в тракторе. Прочтет молитву перед едой. Не надо выдвигать стул для меня, мистер Купер, я дождусь папу. Просто сядьте.

— Спасибо.

Небрасец сел напротив старика.

— У нас есть окорок и сахарная кукуруза, печенье и картошка. Не званый обед, но…

— Пахнет все восхитительно, мисс Тэкер, — совершенно честно ответил небрасец.

Вошел ее отец — с руками, отмытыми до блеска, но к разнообразным ароматам от плиты все равно добавился запах картерного масла.

— Ну как, мистер Купер, всё услышали, что хотели? — спросил он.

— Я услышал несколько удивительных историй, мистер Тэкер, — ответил небрасец.

Сара поставила окорок на почетное место перед отцом.

— Хорошее вы делаете дело: записываете все эти старые истории, пока они совсем не сгинули, — сказала она.

Ее отец неохотно кивнул:

— Но никогда бы не подумал, что с этого можно жить.

— Пап, он с этого и не живет. Он преподаватель. Студентов учит.

За окороком последовало блюдо с горой песочного печенья. Сара опустилась на стул.

— Картошку и кукурузу принесу чуть погодя. Кукуруза еще немного не дошла.

— Боже, благослови эту пищу и тех, кто ее ест. Благослови эту землю, эту семью и друзей семьи. Приюти гостя под нашей крышей, о Боже, как это делаем мы. А теперь приступим к трапезе.

Младший мистер Тэкер поднялся, навис над окороком и принялся орудовать огромным мясницким ножом, и только тогда небрасец вспомнил отключить диктофон.

Через два часа наевшийся более чем досыта небрасец согласился остаться переночевать.

— Простенько, но чисто, — сообщила Сара, показывая ему гостевую спальню. — Я постелила, пока вы беседовали с дедушкой.

— Вы догадались, что я соглашусь остаться, — кивнул небрасец.

— Ну, мы на это надеялись, — ответила Сара. И добавила, тщательно отводя глаза: — Я давно не видела дедушку таким довольным. Вы еще поговорите с ним утром? Для ваших вещей — вот комод, я освободила верхние ящики. Ванная сразу за папиной комнатой… Как вам тут — деревня деревней, да?

— Я вырос на ферме под Фремонтом в Небраске, — сказал ей небрасец и, не дождавшись ответа, оглянулся.

Сара от двери послала ему воздушный поцелуй и тут же исчезла.

Стоически пожав плечами, он положил чемодан на кровать и отщелкнул замки. Кроме записных книжек, у него были с собой потрепанный экземпляр «Типов народных преданий» и шмитовские «Боги древнее греческих», которых он давно собирался прочесть. Скоро семейство Тэкер соберется в гостиной перед телевизором. Что же — час, а то и два он может спокойно почитать. А когда потом спустится, они, может, будут только рады. Вдруг он совершенно явственно представил себе такую картину: Сара — белокурая и гибкая, как ива, — сидит на хромоногом диване одна, и все стулья в гостиной заняты.

А вот в спальне был один незанятый стул, старый, но прочный, деревянный, с плетеным сиденьем. Он поставил его к окну и раскрыл Шмита, твердо намеренный читать до тех пор, пока не стемнеет. Помнится, за умершими греками прибывал на своей колеснице Дис — или Сборщик Многих, как называли его те, кто страшился самого звука его имени, — но Тэкеров жалкий, скрюченный душеед ничем больше, кажется, не напоминал угрюмого, величавого Диса. Не было ли какого-нибудь раннего божества, которое послужило бы явным прототипом душееда? Как и большинство фольклористов, небрасец твердо верил, что бытующие в фольклоре темы если не вечны, то по крайней мере восходят к изрядной древности. Хорошо, что «Боги древнее греческих» снабжены обширным указателем.

Небрасец удовлетворенно кивнул и раскрыл книгу в самом начале.

Небрасец встал, отложил книгу на стул и несколько раз прошелся до комода и обратно. Пожалуйста, вот вам аналог душееда — в мифе пятитысячелетней давности. И далеко не факт, что совпадение чисто случайное. Влияние египетского оккультизма новейших времен на аппалачский фольклор маловероятно, однако не невозможно. После Гражданской войны армия США пополнилась не только египетскими верблюдами, но и верблюжьими погонщиками, напомнил себе небрасец; и сам великий Гудини описал в сенсационных деталях свое заточение в пирамиде Хеопса.[9] В его рассказе была, конечно, масса преувеличений — но не мог ли он и вправду заехать в Египет под конец одного из своих европейских турне? Тысячи американских военнослужащих побывали в Египте в годы Второй мировой войны, но предания о душееде явно старше этого — и, возможно, старше Гудини.

И внешний облик не так чтобы совпадает… но насколько они в самом деле отличаются, душеед и этот Джугу? Ан-уат описывается как атлетического сложения мужчина с головой шакала. А душеед был…

Небрасец достал из кармана диктофон, размотал провод, надел наушники.

Ага, душеед был «вроде человека, только перекореженного — ноги колесом, шея кривая». Значит, не человек, хоть и похож, — правда, чем именно отличается, не сказано. Голова типа собачьей — вполне себе вариант, к тому же за пять тысяч лет Ан-уат мог здорово измениться.

Небрасец снова сел на стул и раскрыл книгу, но солнце уже склонилось к самому горизонту. Минуту-другую рассеянно полистав страницы, он спустился к Тэкерам в гостиную.

Никогда еще телевизионные нелепости не казались ему менее реальными или менее существенными. Хотя глаза его следили за движением актеров на экране, на самом деле его внимание было поглощено ароматом Сары (с духами она несколько переусердствовала), исходящим от нее теплом и — в еще большей мере — стоящей перед его мысленным взором сценой, которая, возможно, никогда и не происходила: дохлый мул посреди поля и укрывшиеся на опушке меткие стрелки. Полковник Лайтфут наверняка реальная личность, какая-нибудь местная знаменитость, хорошо знакомая большинству слушателей мистера Тэкера. Лейбан Крич тоже, по всей видимости, существовал, а может быть, и нет. Третьему снайперу, игравшему в истории минимальную роль, мистер Тэкер почему-то — и небрасец вдруг задумался почему — дал его собственную, небрасца, фамилию — Купер.

Стрелков было именно трое потому, что любое число больше единицы в фольклоре обычно становилось тройкой, но вот откуда всплыла его собственная фамилия… Наверное, у старика память пошаливает — запомнил фамилию гостя, ну и приставил ее не туда.

Мало-помалу небрасец осознал, что и Тэкеры не больно-то обращают внимание на экран; они не хихикали над шутками, не возмущались даже самой назойливой рекламой, не обсуждали убогую мыльную оперу ни между собой, ни с гостем.

Хорошенькая Сара сидела рядом, коленки чопорно сведены, лодыжки перекрещены, покрасневшие от мытья посуды руки сложены поверх передника. Справа, опираясь на палку, покачивался на стуле хмурый, ушедший в свои мысли старик, и стул протестующе скрипел, медленно и ритмично, словно в такт тикающим в углу высоким напольным часам.

Тэкер-младший сидел слева от Сары, небрасец его почти не видел. Вот он поднялся и, хрустя костяшками пальцев, проследовал в кухню, вернулся, не взяв там ни еды, ни питья, и снова сел, но не прошло и полминуты, как встал опять.

— Еще печенья? — предложила небрасцу Сара. — А может, лимонаду?

Небрасец помотал головой:

— Благодарю, мисс Тэкер, но если я съем еще хоть кусочек, заснуть уже не смогу.

Она почему-то стиснула кулаки, да так, что костяшки побелели.

— Может, принести вам пирога?

— Спасибо, не надо.

Сериал наконец закончился, экран показывал разноцветный восход над африканской саванной. «Вот плывет ладья Ра, — думал небрасец, — выныривает во всем своем великолепии из темного ущелья страны Туат, неся человечеству свет». На миг он представил гораздо меньшее и отнюдь не такое сиятельное суденышко, с черным корпусом и полным трюмом непокорных мертвецов, а у руля — человека с головой шакала; ничтожная крапинка на фоне пылающего диска африканского солнца. Как там называлась эта книга фон Деникена? «Корабли…» — нет, «Колесницы богов». В любом случае речь о космических кораблях, а это тоже своего рода фольклор, — по крайней мере, быстро становится таковым; небрасец уже дважды сталкивался с фольклорными вариациями на эту тему.

В траве неподвижно лежало животное, зебра. Наплыв камеры, вот она уже приблизилась вплотную — и тут в кадре появилась голова огромной гиены с застрявшей в зубах падалью. Старик резко отвернулся, и до небрасца наконец дошло.

Страх. Ну конечно же. И как только он раньше не догадался, что за чувство пропитывает гостиную. Сара была напугана, и старик тоже — ужасно напуган. Даже Сарин отец беспокойно ерзал на стуле, то откидывался на спинку, то склонялся вперед, вытирая ладони о штанины своих выцветших брюк цвета хаки.

Небрасец встал и потянулся.

— Прошу прощения, — сказал он. — У меня был очень долгий день.

Никто из мужчин не отозвался, тогда вступила Сара:

— Я тоже скоро на боковую. Хотите принять ванну, мистер Купер?

Он замялся, гадая, какого ответа она от него ждет.

— Если только это не очень трудно, — наконец ответил он. — Был бы премного благодарен.

Сара тут же поднялась.

— Я принесу вам полотенца и все остальное, — сказала она.

Он вернулся в отведенную ему комнату, переоделся в пижаму и халат. Сара ждала его у двери ванной с большой стопкой полотенец и венчающим эту гору нераспечатанным бруском мыла «Зест».

— Что у вас тут происходит? — прошептал небрасец, забирая полотенца. — Могу я помочь?

— Мы могли бы поехать в город, мистер Купер. — Она неуверенно тронула его за рукав. — Я симпатичная, вы не находите? Не надо ни жениться, ничего, просто уедем утром, и все.

— Нахожу, — ответил небрасец. — Вы очень даже симпатичная, но я не могу так поступить с вашей семьей.

— Просто оденьтесь. — Ее голос звучал еле слышно, она не сводила взгляда с лестницы. — Скажете, старая болячка разыгралась, надо съездить к доктору. Я выйду через заднюю дверь, никто ничего не увидит, и буду ждать вас под большим вязом.

— Не могу, мисс Тэкер, уж простите, — сказал небрасец.

Уже лежа в ванне, он крыл себя последними словами.

Как там называла его эта девица в последней группе? Безнадежным романтиком. Он мог бы провести ночь с привлекательной молодой женщиной (а у него уже несколько месяцев не было женщины) и спасти ее от… чего? От отцовских побоев? На ее руках не было синяков, ни одного зуба вроде не выбито. И этот ее тонкий нос точно ни разу не ломали.

Он мог бы провести ночь с очень симпатичной молодой женщиной, за которую потом чувствовал бы ответственность до конца жизни. Он так и видел сноску в «Журнале американского фольклора»: «Записано доктором Сэмюэлем Купером, Университет Небраски, со слов Хопкина Тэкера (73 года), чью внучку доктор Купер соблазнил и бросил».

Фыркнув с отвращением, он встал из воды, за цепочку выдернул белую резиновую затычку, выхватил из стопки полотенце — и на желтый коврик спланировал листок. Он поднял его, и от мокрых пальцев по линованной бумаге расплылось пятно.

«Не говорите ему ничего о том, что рассказывал дедушка». Женский почерк, нарочито разборчивый.

Значит, Сара предвидела, что он откажется, — предвидела и подстраховалась. «Ему» — это, видимо, ее отцу, если в доме нет других мужчин и Тэкеры не ждут какого-нибудь еще гостя; да, наверняка отцу.

Небрасец разорвал записку на маленькие клочки и спустил в унитаз, обтерся двумя полотенцами, почистил зубы, снова надел пижаму и халат, бесшумно выступил в коридор и остановился, прислушиваясь.

В гостиной по-прежнему работал телевизор, не очень громко. Ни голосов, ни шагов, ни ударов — больше не было слышно ничего. Чего же так боялись Тэкеры? Душееда? Заплесневелых египетских божеств?

Небрасец вернулся в комнату и решительно затворил дверь. Что бы там ни было, это совершенно не его дело. Утром он позавтракает, услышит от старика еще историю-другую и выбросит все это семейство из головы.

Что-то дернулось, когда он выключил свет. И на мгновение он увидел на шторах собственную тень — и тень кого-то или чего-то, стоящего у него за спиной, мужчины выше его ростом, широкоплечего и с рогами или остроконечными ушами.

Казалось бы, полная ерунда. Старая медная люстра висела в центре комнаты, выключатель находился у двери, то есть максимально далеко от окна. А значит, тень — его или кого бы то ни было еще — никак не могла упасть на эту штору. Для этого и он, и тот, кто ему померещился, должны были стоять на другом конце комнаты, между люстрой и окном.

И кровать вроде бы сдвинута. Он выждал, пока глаза привыкнут к темноте. Какая тут вообще мебель? Кровать, стул, на котором он сидел и читал, — стул должен был остаться у окна, — комод со старым потемневшим зеркалом и (он что есть сил напряг память), может быть, еще торшер. Где-нибудь в головах кровати, если вообще есть.

Комнату наполнили шорохи. Наверное, ветер шумел в кронах стоящих возле дома величавых кленов, а окна открыты. Теперь он видел окна — бледные прямоугольники на фоне черноты. Со всей осторожностью он пересек комнату и отодвинул штору. Спальню залил лунный свет; вот кровать, вот стул перед окном слева. Густые кроны деревьев совершенно неподвижны.

Он снял халат, повесил его на высокий кроватный столбик, отогнул одеяло и лег. Что-то ему послышалось — а может, и не было ничего. Что-то привиделось — а может, и не было ничего. Он с тоской вспомнил свою квартиру в Линкольне, вспомнил Грецию, куда ездил в академический отпуск — уже почти год назад. Вспомнил солнечный свет на глади Саронского залива…

Желто-белая полная луна плавала в стоячей воде. За луной лежал город мертвых — бесконечные узкие улочки, вдоль которых выстроились усыпальницы, Дедалов лабиринт смерти и камня. Издалека донеслось тявканье шакала. Эпоха тянулась за эпохой, а здесь ничто не происходило; на дверях из осыпающегося камня крашеные фигуры с прозрачными глазами будто насмехались над грудами пустых черепов внутри.

Вдали на улице мертвецов появился второй шакал. Вскинув голову и насторожив уши, он уставился в пустоту и прислушался к тишине, а потом снова вонзил зубы в потрепанный сверток и поволок его дальше. И в этом безглазом, иссохшем, обмазанном битумом предмете, за которым тянулся шлейф гнилого разматывающегося льна, небрасец узнал собственный труп.

И тут же оказался там — беспомощно лежал на окутанной мраком улице. На миг сверху нависли горящие глаза шакала, тот свел челюсти, и ключица небрасца ломко хрустнула…

Шакал и озаренный луной город исчезли. Небрасец сидел и дрожал, не понимая, на каком свете находится. Глаза его заливал пот.

Звук.

Чтобы шакал и проклятый бессолнечный город поскорее рассеялись, небрасец встал и потянулся к выключателю. Спальня вроде бы совершенно не изменилась, не считая мокрого оттиска от его долговязого тела на простыне. Чемодан по-прежнему стоял у комода, набор для бритья лежал под зеркалом, «Боги древнее греческих» так и ждали его возвращения на плетеном сиденье старого стула.

— Приди ко мне.

Небрасец волчком развернулся. В комнате он был один, никто (насколько он видел) не прятался ни в кленовой листве, ни на земле под деревом. И все же слова прозвучали совершенно отчетливо, как будто у самого его уха. Чувствуя себя полным идиотом, он заглянул под кровать. Там не было никого, в стенном шкафу тоже.

Круглая дверная ручка не поворачивалась. Его заперли. Вот что за звук, наверное, его и разбудил — резкий щелчок. Он присел на корточки и заглянул в большую старомодную скважину. Темный коридор снаружи был вроде бы пуст. Он встал, наступив правой пяткой на что-то острое, и нагнулся посмотреть.

Это был ключ. Кто-то запер его, просунул ключ под дверь и (возможно) прошептал в скважину.

Или, может быть, он тогда еще не полностью проснулся; иначе откуда уверенность, что с ним говорил шакал.

Ключ легко провернулся в замке. В коридоре едва уловимо пахло Сариными духами, хотя стопроцентно небрасец не поручился бы. Если это и вправду была Сара, выходит, она его заперла и тут же подбросила ключ, чтобы утром он мог освободиться сам. От кого же она его запирала?

Он вернулся в спальню, затворил дверь и некоторое время стоял, глядя на нее, с ключом в руке. Вряд ли простенький дряхлый замок надолго задержит какого бы то ни было злоумышленника, он только помешает самому небрасцу ответить на зов…

На чей еще зов?

И с какой стати он должен отвечать?

Всколыхнулся прежний страх, и небрасец обвел комнату взглядом в поисках дополнительного источника света. И не увидел ничего — ни настольной лампы, ни ночника на тумбочке, ни торшера, ни бра где-нибудь на стене. Он запер дверь, после недолгого размышления бросил ключ в верхний ящик комода и снова взялся за книгу.

Небрасец отложил книгу; все равно читать было трудно при слабом свете люстры. Он выключил ее и снова лег.

Глядя в темноту, он размышлял над странным титулом Ан-уата — «Открыватель севера». «Пожирательница теней» и «Владыка царства» — это более или менее понятно. Ну то есть с владыкой становится понятно после Шмитовского пояснения, что речь о царстве мертвых. (Оттого, наверное, ему и приснился некрополь.) Почему тогда Шмит никак не пояснил «Открывателя севера»? Да потому, видимо, что сам толком не понял. Рассуждая логически, открыватель — это тот, кто первым прошел в некоем направлении, проложил маршрут; тот (или та), за кем пойдут другие. Нил тек с юга на север, поэтому Ан-уата могли считать богом, который проложил египтянам путь в Средиземноморье. Да и сам он недавно вообразил Ан-уата в ладье — потому что есть Нил земной и есть небесный. (Млечный Путь?..) Потому что он знал: египтяне верили в божественный аналог Нила, по которому плывет ладья бога солнца Ра. Не говоря уж о том, что Млечный Путь и есть — в самом буквальном смысле — космическая река, где солнце…

Шакал разжал челюсти, отпустил труп, который волок за собой, закашлялся, и его вырвало падалью, кишащей червями. Небрасец подобрал камень, осыпавшийся с одной из гробниц, швырнул что есть сил и попал шакалу под ухо.

Тот поднялся на задние лапы, и хотя морда его оставалась звериной, глаза были человечьими.

— Это тебе, — сказал он, тыча лапой в извергнутое. — Отведай — и приди ко мне.

Небрасец присел над блевотной массой и вытянул червяка. Тот был бледный, в прожилках и багряных мазках и пробуждал в нем совершенно незнакомое томление. Едва он положил его в рот, вкус червяка принес покой, здоровье, любовь и жажду чего-то, что он не мог назвать.

Из бесконечной дали приплыл голос Хона Тэкера:

— Мой вам совет, молодой человек: если железно не уверены, в кого стреляете, нечего и стрелять.

За первым червяком последовал второй, за ним и третий, один другого вкуснее.

— Мы тебя научим, — сказали ему червяки из его собственного рта. — Разве мы не пришли со звезд? И твоя тяга к ним пробудилась, землянин.

Голос Хопа Тэкера:

— Могильных червей, да?

— Приди ко мне.

Небрасец достал из ящика ключ. Было достаточно отпереть только ближайшую гробницу. Шакал показал на замок.

— А если он совсем оголодал — и на живого человека напрыгнет, и тому, значит, биться надо что есть мочи, не то капец.

Ключ царапнул по двери, нащупывая скважину.

— Приди ко мне, землянин. Приди быстрее.

К голосу старика добавился Сарин, слова переплелись и спутались. Она завизжала, и нарисованные на двери усыпальницы фигуры растаяли.

Ключ повернулся. Из усыпальницы вышел Тэкер.

— Джо, мальчик мой, Джо! — крикнул за его спиной отец. И ударил его палкой.

Из глубокой ссадины на голове потекла кровь, но Тэкер не обернулся.

— Деритесь, молодой человек! Вы должны с ним драться!

Кто-то включил свет. Небрасец отступил к кровати.

— Пап, не надо!!!

У Сары был большой мясницкий нож. Она вскинула его выше отцовской головы и с размаху опустила. Отец, развернувшись, поймал ее за руку, и небрасец увидел на его спине длинный порез. Нож упал на пол, и Сара тоже.

Небрасец схватил Тэкера за плечо:

— Это еще что такое?

— Это любовь, — сказал ему Тэкер. — Есть у вас такое слово. Это любовь, землянин.

Когда он говорил, между губами его не было видно языка; там извивались черви, а среди червей блестели звезды.

Изо всех сил небрасец ударил кулаком по этим губам. Голова Тэкера мотнулась назад; боль отдалась до плеча небрасца. Он снова размахнулся, теперь левой, но Тэкер поймал его руку так же, как Сарину. Небрасец попробовал отступить, вырваться. Старая высокая кровать подсекла его сзади под коленки.

Тэкер склонился над ним и разлепил окровавленные губы, в глазах его была такая боль, какой небрасец не видел никогда.

— Отвори мне, — произнес шакал.

— Да, — ответил небрасец. — Да, отворю.

Никогда раньше он не знал, что у него есть душа, но теперь почувствовал, как она подступает к горлу.

Глаза Тэкера закатились. Рот распахнулся, явив на мгновение клубок покрытых слизью щупалец. И неуклюже, будто пытаясь кувырнуться, Тэкер рухнул на кровать.

Секунду, показавшуюся очень долгой, его отец стоял над ним с трясущимися руками. Потом старик неуклюже отступил на шаг и тоже упал, с жутким треском ударившись головой об пол.

— Дедушка! — склонилась над ним Сара.

Небрасец поднялся. Из спины Тэкера торчала потертая коричневая ручка мясницкого ножа. Крови было на удивление немного, она стекала по гладкому старому дереву, и багровое пятно на простыне медленно расширялось.

— Помогите мне, мистер Купер. Его надо отвести в постель.

Небрасец кивнул и помог теперь уже единственному мистеру Тэкеру подняться на ноги.

— Как вы себя чувствуете?

— Неважно, — отозвался старик. — Совсем неважно.

Небрасец поднатужился и вскинул его на руки.

— Я могу отнести его, — сказал он Саре. — Только покажите, где его спальня.

— Обычно-то Джо оставался собой, почти всегда. — Стариковский голос звучал шепотом, слабым, далеким, как и в городе мертвых из сновидения. — Вот что вы должны понять. Почти всегда, ну а когда… когда он… те все равно были уже мертвые, понимаете? Ну или при смерти. Много он не навредил.

Небрасец кивнул.

Сара в застиранной белой ночнушке, похоже еще материнской, уже спешила, запинаясь, по коридору; ее душили рыдания.

— А тут приехали вы. Ну, он нас и заставил, Джо-то. Сказал, чтобы я болтал подольше и чтобы Сара пригласила вас на ужин.

— Вы рассказали мне эту историю, чтобы предупредить, — произнес небрасец, входя в спальню.

Старик слабо кивнул.

— Я еще радовался, как ловко придумал-то. Но это все правда, только не Крич там был и не Купер.

— Понимаю, — сказал небрасец, уложил старика на кровать и накрыл одеялом.

— Я убил его, да? Убил Джо, моего мальчика?

— Дедушка, это был не ты, — сказала Сара и высморкалась в мужскую бандану, явно раскопанную где-нибудь в дедовских ящиках.

— Ну да, все так и скажут.

Небрасец вздрогнул и развернулся.

— Надо найти это существо и убить его. Я должен был сделать это сразу.

Не закончив мысли, он уже бежал по коридору, к спальне, которую ему отвели.

Он перекатил Тэкера, насколько позволяла ручка ножа, и уложил на кровать с ногами. Нижняя челюсть мертвеца отвисла; его язык и нёбо покрывало липкое желе, прозрачное и отдающее аммиаком, а в остальном — рот как рот.

— Это же дух, — сказала от дверей Сара. — Теперь он вселится в дедушку, раз тот убил его. Дедушка всегда так говорил.

Небрасец выпрямился и повернулся к ней.

— Это живое существо, типа каракатицы, и оно прилетело сюда с… — Он махнул рукой, отгоняя мысль. — Не важно откуда. Оно приземлилось в Северной Африке — по крайней мере, я так думаю, — и, наверное, его съел шакал. Они же любую дрянь едят, как о них пишут. Эта тварь выжила у шакала внутри, вроде кишечного паразита. И давным-давно как-то передалась человеку.

Сара смотрела на своего отца и больше не слушала.

— Наконец-то он упокоился, мистер Купер. Однажды он подстрелил в лесу прежнего душееда, ну, так дедушка говорит, и с тех пор не знал покоя, но теперь это кончилось. Мне тогда было лет восемь, и дедушка все боялся, что он меня, ну, сцапает, но он так и не сцапал.

Большими пальцами она закрыла отцу глаза.

— Либо оно уползло… — начал небрасец.

Сара вдруг упала на колени рядом с отцовским трупом и впилась ему в рот поцелуем.

Когда небрасец, пятясь, вышел наконец в коридор, мертвый мужчина и живая женщина продолжали целоваться; на лице ее застыл восторг, ее пальцы зарылись мертвецу в волосы. Через два дня, уже на другом берегу Миссисипи, небрасцу все еще мерещился этот поцелуй, в тенях у обочины.