Всем смертям назло. Записки фронтового летчика

Время звездных дождей

И вот наступила эта ночь, с ее голубым сиянием, полная соловьиных трелей и вздохов ночного ветра. Высыпало несчетное множество звезд. А потом всплыла над миром луна — огромная, красная, и в ее мглистом свете обозначилась зыбкая линия горизонта. Повеяло прохладой.

В такую вот чудесную летнюю ночь впервые поднял я в воздух свой ночной бомбардировщик — самолет Р-5 с бортовым номером 3, машину, с которой мне предстояло неразлучно пройти длинные и запутанные в поднебесье дороги войны…

…Тяжелое ранение в голову закрыло мне путь в небо. Медкомиссия огласила приговор:

— К летной работе — не годен.

Я был потрясен. Безутешная тоска по утраченному небу согнула меня, сделала замкнутым и раздражительным. Сколько проклятий обрушивал я на ту чертову пару «мессеров», что завела мой истребитель на зенитную батарею, под огонь прямой наводкой! После четырехмесячного лечения в госпитале очутился я в стрелковом полку на Воронежском фронте. Командовал взводом, ротой, даже замещал погибшего в бою комбата. Стал настоящим пехотным командиром — поднимал в атаку бойцов, дрался, как одержимый, в штыковых схватках, форсировал реки… Одновременно подавал рапорты с просьбой направить в авиацию. Хоть и со скрипом, но получил наконец долгожданное направление. Прощай, пехота!

В истребительную авиацию, правда, не допустили — направили в 719-й полк ночных разведчиков-бомбардировщиков, единственный, как мне сказали, полк, в котором состояли на вооружении Р-5. Еще до службы в армии летал я на таком самолете по трассам ГВФ.

Получив в штабе Второй воздушной армии назначение, в дивизию я добирался на связном У-2. Какое это было для меня счастье — вновь оказаться в кабине летящего самолета, пусть даже пассажиром. Все вокруг виделось необыкновенно прекрасным — и небо в редких хлопьях кучевки, и неспешно наплывающая под крылья земля, и этот старенький, изрядно потрепанный связник, и его молоденький круглолицый пилот.

Полк от штаба дивизии располагался километрах в пятнадцати. Попутки не предвиделось, и, закинув на плечо вещмешок, я отправился, не теряя времени, пешком по проселочной дороге к новому месту службы.

И вот наступила эта ночь, когда меня запланировали в первый ночной вылет — бомбить железнодорожную станцию Кшень. Проверяющим со мной летит штурман полка капитан Петр Ширшиков. Честно говоря, экзаменатора немного побаиваюсь, хотя я не новичок за ручкой управления самолета.

Ровно гудит мотор. Тонко поют расчалки меж плоскостями, зеленовато мерцают стрелки приборов, короткими злыми язычками голубого пламени ощетинились выхлопные патрубки. Над головой, в недосягаемой высоте горят чистым светом тысячи звезд. Вдруг одна из них, самая маленькая, оборвавшись, ринулась в стремительный полет, рассекая наискось небо. Вдогонку бросилась другая, оставив за собой мгновенный слепящий росчерк. Был август 1942 года. Наступало время звездных дождей.

Осталась позади аэродромная суматоха. Взлетать было непросто: наружная подвеска бомб, турельный пулемет «ШКАС» в открытой — как и у меня — кабине штурмана, выступающие по бокам фюзеляжа лобовые пулеметы — два «максима», — все это, конечно же, не улучшает аэродинамику самолета. Да и общий вес значительно превышает довоенную норму.

Штурман пока не напомнил о себе ни единым словом, очевидно, проверяя мое умение ориентироваться самостоятельно. Я настроился провести «тройку» строго по линеечке и расчетное время выдержать до минуты. Наверное, не зря четыре года до войны отработал линейным пилотом.

Сначала на У-2 излетал вдоль и поперек Украину, в том числе Донбасс, затем Краснодарский край и Северный Кавказ. В начале 1937 года переучился на ПР-5, который был пассажирским вариантом военного Р-5. Работал на линии Ростов — Москва, Ростов — Тбилиси. В то время гремела война в Испании. Мы, молодые пилоты ГВФ, писали рапорты по всем инстанциям, вплоть до Генерального штаба и лично товарища Сталина, с просьбой направить для борьбы с франкистскими мятежниками. Нам отказывали, утешая: ваш век такой — еще навоюетесь…

Минут через десять будем над целью. Как-то он выглядит — ночной бой легкого бомбардировщика с наземными средствами противовоздушной обороны противника? Зенитный огонь — дело мне известное. Но совершенно разные вещи — выскочить из зоны огня на истребителе или маневрировать среди огня на тяжело груженной и малоповоротливой машине. И с прожекторами прежде я не встречался. Теоретически, конечно, знаю, как действовать в лучах, чтобы быстрее выйти из них, но ведь практика с теорией не всегда сходятся…

При подходе к цели, когда стали видны вспышки снарядных разрывов и различимы цветные трассы зенитных автоматических «эрликонов», когда лучи прожекторов почти вплотную приблизились к нам, готовые лизнуть самолет раскаленными добела языками, — все тело напряглось готовностью к схватке.

Бурные всплески взрывов на земле прекратились. Висевший до нас над Кшенью самолет отбомбился и ушел, оставив после себя разгорающийся пожар. Погасли прожекторы, умолкали зенитки. Сейчас — моя очередь.

Сбавлен газ. «Тройка» неслышной тенью скользила в сторону вокзала. Штурман в задней кабине по-прежнему молчит. Похоже, до сих пор я делал все правильно. Беру поправку на снос бомб ветром. Замечаний из штурманской кабины не последовало. С высоты шестисот метров хорошо просматриваются забитые эшелонами пристанционные пути. Окна ближних строений чернеют провалами, крыши сорваны, торчат ребра голых стропил.

Ни выстрела, ни прожекторного луча… Мы снижаемся с приглушенным мотором, и после предыдущего грохота немцы нас просто не слышат.

Почувствовал четыре сухих щелчка — штурман сбросил бомбы… Словно злой волшебник махнул палочкой: в небо устремились десятки струй разноцветных шариков — открыли огонь «автоматки», засверкали рыжеватые вспышки — вступили в работу батареи крупнокалиберных зенитных орудий. По всем высотам расцвели рваные космы разрывов.

Но это была пустая трата боеприпасов. Еще до начала обстрела, едва «отстегнули» бомбы, я дал моторам форсаж и, снизившись на скорости, ушел в сторону. Вновь набирая пологими кругами высоту, я видел пожар на путях — ветер относил от горящих вагонов дым и копоть…

Половина бомб осталась под крылом, идем на второй заход. Приглушать мотор не нужно — на земле грохочет канонада. Кромсая пространство сине-голубыми лезвиями, вонзились в небо шесть прожекторов. Замечаю: на высоте метров пятьсот — шестьсот можно попробовать проскочить не обнаруженным под лучами, как между столбами ворот. Конечно, обстрел в районе вокзала плотный, но надо только не зевать и помнить, что огонь-то пока не прицельный, а так называемый заградительный. Так что отворачивай понемногу от близких зенитных трасс да смотри не напорись на дальние…

Круто развернувшись, бросаюсь с полуторакилометровой высоты вниз. Скорость на таком моторном снижении выше максимальной. Злобно и надсадно завизжал мотор, утробным басом загудели расчалки, машину забила частая дрожь.

Прожекторы остались по сторонам. Стремительно надвигаются горящие эшелоны. Все ближе к «тройке» цветные бусы эрликоновских трасс. Короткими, резкими доворотами кидаю машину по сторонам. Огонь прежний — заградительный. Нас до сих пор не видят. Надо бросать бомбы, где ты там, штурман? В ту же секунду щелкнули замки сбрасывателя.

Снова снижение до самых крыш и бешеный бег земли навстречу дрожащей от перенапряжения машине. Теперь самолет Р-5 видится мне по-другому. Вот, оказывается, каким может быть мирный труженик неба! Чтобы выполнить только что проделанную нами работу, штурмовикам Ил-2 пришлось бы прорываться сюда днем целой эскадрильей, и еще неизвестно, всем ли удалось бы вернуться домой после налета. Меня переполняло счастье: я снова был в бою, дрался и выиграл этот бой, как и ту первую свою рукопашную схватку с немцами на Воронежском фронте. Тогда на нас пошла в полный рост толпа пьяных гитлеровцев. Мы поднялись навстречу. Две лавины столкнулись, ударились, перемешались в клубах пыли. Скрежетало железо, стучали выстрелы. Слышались вскрики и стоны. Нельзя было понять, кто кого одолевает. Но вот немцы сбились в кучу, дрогнули и кинулись наутек. По ним стреляли, их догоняли и били прикладами, кололи штыками. Ни один из них не остался в живых, и долго потом отравляли воздух перед нашими окопами тошнотворной вонью разлагавшиеся на солнце мертвые тела.

За спиной протарахтела, разворачиваясь, турель пулемета, и в сторону ближайшего прожектора рыкнула короткая очередь. Вот и «заговорил» штурман! Намекает, мол, зайдем еще разок, постреляем. Бросаю «тройку» вниз, проскакиваю между прожекторами и наконец-то слышу:

— Зайди, командир, в луч.

— Понял, захожу в луч!

Правильно, от прожекторного луча все равно надолго не уйдешь. Кладу машину в левый вираж и вонзаюсь в световую колонну. Штурманский «ШКАС» поливает землю густым свинцовым дождем. Включаю полный кабинный свет и слежу за остальными прожекторами. Зенитные трассы защетинились в нашу сторону. Немцы переходят на прицельный огонь. Рядом разорвалось несколько тяжелых снарядов — «тройку» встряхнуло взрывными волнами. Пора выходить. Ухнули вниз с огромной скоростью, круто выворачиваясь из светового столба. Здорово получилось!

Яростнее и бестолковее заплевались зенитки, задергались прожекторы. На выходе из снижения уловил-таки момент и послал длинные очереди из обоих своих пулеметов по стреляющей «автоматике». Попал или нет — не знаю, только стрелять она перестала. Можно домой!

— Штурман, какие будут замечания?

— Нет замечаний. Все правильно, так и летай.

Кшень позади. Впереди теплая земля, освещенная слабым светом склонившейся к горизонту луны. Над головой бесчисленные звезды и опоясавший небо серебристый хоровод Млечного Пути. А звезды падают и падают, испещряя небосвод кривыми росчерками.

Миллиарды лет бороздили космос камешки — будущие мгновенные звезды. Невообразимое число раз прошли небесные бродяги вокруг маленькой голубой планетки, заглядывая в ее светлый лик, а когда совсем обессилели от нескончаемых странствий, когда насквозь промерзли в безмолвных и бесконечных просторах, потянуло их к этой теплой планете, носящей имя Земля. Они плотным роем бросились в ее горячие объятья, вспыхнув ярким светом, восторженным мигом сгорания возмещая века бесцветного существования. Им нет дела до происходящего на Земле. Они вспыхивают и сгорают, оставляя по себе память короткими голубыми росчерками, навсегда уходя из жизни, безмолвно и незримо погружаясь в безбрежный океан Времени… Где-то там, в черных глубинах космоса, во всю ивановскую хлещет звездный дождь!