Всемирный следопыт, 1930 № 07

МОИ СКВОРЦЫ

Иметь скворца было моим давним желанием. Ловить старую птицу весной я не стал (хотя поймать в это время скворца очень легко), так как они почти не переносят неволи весной, а если и выживают, все же остаются дикими. Поэтому счел лучшим взять птенцов. Не желая портить отношений со скворцами, живущими в скворечниках у дома, я решил взять птенцов из гнезда в лесу.

Такое гнездо с птенцами было у меня на примете. Оно находилось в дупле старой осины, метрах в десяти над землей. На стволе дерева до дупла было только два сука, и много пришлось попотеть, карабкаясь и цепляясь руками и ногами, пока я достиг цели. В дупле было тихо, рука моя проходила в него не дальше запястья.

Пришлось расширить отверстие под крики уже прилетевших родителей, собравших с собой не только соседних скворцов, но и дроздов и иволг. Все это пернатое население возмущалось моим разбойничьим поступком, кричало на весь лес, а некоторые смельчаки без страха пролетали над моей головой. Повиснув над верхушками молодого подлеска, уцепившись левой рукой за обломленный сук, я ножом в правой руке расширил леток.

Тесно прижавшись друг к другу, замерли на дне дупла пять черных, совсем уже оперившихся скворчат. Возраст их меня немного огорчил, потому что птенцы эти научились уже различать добро и зло, но все же я крикнул вниз брату, чтобы он подтянул мне на веревке (конец которой я заблаговременно захватил с собой и сбросил через сук вниз) ведерко, в чем я думал благополучно спустить их на землю. Птенцы опередили меня: один за другим они быстро выскочили из дупла и неуверенным полетом разлетелись во все стороны. Три из них тут же были окружены стариками и уселись на дальних осинах, а два самых младших не удержались на слабых крыльях и опустились тут же на землю. Они с удивлением и испугом смотрели на меня, когда я, весь исцарапанный, изорванный, держал их в руках.

Скворцов поместил в своей летней квартире (в беседке, в саду).

Они дичились, летали по комнате и прятались под постелью на полу. Пришлось посадить их в клетку.

По приходе я пробовал кормить скворчат, но они не имели ни малейшего желания принимать от меня муравьиные яйца.

Так прошел вечер и половина следующего дня. Скворцы отказывались принимать от меня пищу, и я решился на последнее средство, и оно помогло. Я стал кормить их насильно. Эта процедура была очень неприятна птенцам, и на пятый раз, когда я поднес им на гусином пере корм, они стали клевать, а также и подбирать падающие личинки. После этого дня приручение скворцов пошло быстро вперед, и также сильно возрос их аппетит. Скворцы с’едали в день десять спичечных коробок муравьиных яиц, и первые две недели им этого было мало.

Очень потешны были скворчата, когда хотели есть. При моем появлении они начинали кричать, тянулись ко мне через клетку, успевая в это же время хлопать крыльями и драться между собой. На пищу первое время они набрасывались жадно, мгновенно распределяя ее по своим желудкам.

Характер этих птиц был самый живой. Рано утром, когда еще солнце не показывалось из-за горизонта, скворцы просыпались, переговаривались друг с другом и принимались за какое-нибудь дело: обдирали подстилочную бумагу с выдвижного дна клетки и, по кусочкам просовывая между проволокой, выбрасывали ее вон; за ней шли туда же жердочки. Превратив в хаос все содержимое клетки, скворцы обыкновенно принимались за шпалеры (клетка висела на стене), умудряясь оторвать их, просовывая носы за пределы клетки. Когда задранный кусочек шпалер отдирался большим лоскутом, скворцы схватывали его сообща, и если ее хватало у них сил оторвать, старались сделать это тяжестью своего тела. Нельзя было без смеха смотреть, как две неуклюжие птицы, уцепившись клювами за кусок бумаги, висят, болтая ногами и крыльями, пока не падают вместе с оторвавшейся бумагой на дно клетки. Отвоеванный кусок шпалер немедленно разрывался на мелкие кусочки. Иногда птенцы не рассчитывали своих сил, бумага разрывалась пополам легко, и они с кусками бумаги в клювах падали вверх тормашками в разные стороны. Набезобразив вдоволь, скворцы вспоминали про меня и поднимали крик, пока я не просыпался.

Скворцы скоро научились открывать сами клетку, поворачивая вертушку, и вылетали, когда им хотелось. В комнате они безобразили так же, как и в клетке, срывали картины со стен, садились на клетку чижа и бросали на него все, что попадалось им в клюв.

Однажды я проснулся от неприятного ощущения на лице и увидел скворечные головы по обе стороны моего носа. Скворцы со вниманием его исследовали, поочередно пощипывая клювом. Увидев мои открытые глаза, проказники застыли в изумлении. Я не удержался, чихнул. Птенцы испуганно разлетелись. Вечером я оставил на столе неубранную коллекцию бабочек, а теперь от них ничего не осталось. Не пощадили они и папирос: все было изорвано на мелкие кусочки и разбросано по столу.

Скворцы оказались самцами и, слушая пение чижа, стали его передразнивать. Но что это было за пение! Без смеха его нельзя было слушать. Песня чижа произносилась густым, скрипучим басом, и разница с настоящим пением чижа резко била в ухо. Скворцам пение, повидимому, нравилось. Когда мой смех прерывал его, скворцы вытягивали удивленно шеи в мою сторону и опять с тем же воодушевлением басили на всю комнату. Обыкновенно они пели вместе, так как поодиночке не давали друг другу это сделать. Стоило одному скворцу запеть, как другой садился сзади него на жердочку и несколько минут слушал спокойно. Когда же певец приходил в экстаз, слушатель коварно ударял его сзади клювом по спине и голове. Певец в таких случаях безропотно падал на пол клетки, а слушатель занимал его место и начинал свою песню. Бывший певец превращался в слушателя и проделывал то же самое, что и его обидчик. Положения певца и слушателя скворцы меняли несколько раз, пока не приходили к соглашению и начинали петь вместе.

Дверь беседки, где жили скворцы, всегда была открытой, так как солнце сильно накаливало ее и внутри воздух делался душным. Уходя, я завязывал дверцу клетки сверх запора вертушкой еще и веревкой, но последнюю развязывать птицы научились еще скорее, и однажды, вернувшись из леса, я нашел клетку пустой. Скворцы развязали веревочку, открыли дверцу и улетели. После долгих поисков я наконец нашел одного скворца, сидевшего на верхушке сливы. Он вытягивал шею к вьющейся над ним ласточке, и, смешно открывая большой рот, громко просил у нее есть. Я поймал его и посадил в клетку, а другого скворца так и не нашел.

Скоро подошло ненастье, а за ним и осенние дни. Мы перешли со скворцом на зимнюю квартиру. В доме скворец держал себя степеннее, но вылетал сам из клетки. Я ловил ему на окнах мух, и скворец так привык к этому, что при зове: «Скворец, на муху!» открывал клетку и летел ко мне. Он любил купаться, и каждый день я ставил ему на полу дома глубокую тарелку с водой.

Скворец не терпел одиночества и любил публику, при чем все обеды и другие семейные заседания за столом не оставлял без своего присутствия, неожиданно плюхаясь сверху на стол. Не обходилось без курьезов: скворцу ничего не стоило выкупаться в полоскательнице, забрызгивая стол и людей, но ему все прощалось.

К весне скворец из рябого стал делаться черным, с синим отливом и петь стал лучше, обещая много хорошего в будущем, но в марте его жизнь оборвалась трагически. Он неосторожно сел, внезапно спустившись сверху, у носа только что приобретенной, недостаточно дисциплинированной легавой собаки, и та придавила его лапой.

Так кончилась жизнь моего любимца, этой веселой, близко сживающейся с человеком птицы.

МАССОВОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ЛЕММИНГОВ

6 первой половине октября 1928 года в Тиманской тундре наблюдалось довольно редкое явление массового переселения особого вида полярных грызунов-пеструшек, или леммингов.

Немного превосходя по величине обыкновенную волевую мышь, этот зверок отличается от нее буро-желтою окраской меха, более мягкой и длинной шелковистой шерстью и коротким, покрытым шерстью хвостом. В арктических тундрах лемминг является обычным представителем приполярной фауны.

Как только выпал первый снег, в тундре начали появляться в большом количестве пеструшки. Через несколько дней вся тундра была буквально наводнена ими. Всюду раздавался их писк. На каждом шагу шныряли они во всех направлениях и, спеша скрыться от человека, сразу по несколько штук бросались в одну норку. Нередко мне приходилось наблюдать, как при этом у них завязывались ожесточенные драки.

С каждым днем количество леммингов все увеличивалось и увеличивалось. Тысячами двигались они по направлению с северо-востока на юго-запад. Маленькие речки и разлившиеся от дождей и таявшего снега ручьи не задерживали их движения: я неоднократно наблюдал, как зверки свободно переплывали речку или ручей до 10 метров ширины.

Вскоре после появления пеструшек среди них начался падеж. В местности Карга-Нос (около устья реки Индиги), представляющей собою узкую песчаную косу, лишенную растительности, трупы пеструшек были рассеяны повсюду. Но еще больше их тут было живых. Достаточно было оставить на несколько минут дверь открытой, как в дом забегало 2–3 зверка. О том, как велико было их количество, можно судить хотя бы по следующему случаю: мною возле дома в течение 40 минут самой обыкновенной палкой было убито около сотни леммингов, при чем я бил только самые крупные экземпляры, имея в виду использовать их шкурки[23]).

Интересно поведение леммингов при приближении к ним человека. Сначала они пытаются спастись бегством или спрятаться за какое-нибудь прикрытие. Но так как в тундре местность открытая и спрятаться там негде, а бегством от человека не спасешься, то в таких случаях зверок оборачивался к своему противнику, приседал на задние лапки, поднимал голову и, угрожающе щелкая зубами, с громким писком принимал оборонительное положение. Иногда эта храбрость отчаяния доходила до того, что он весьма недвусмысленно обнаруживал попытку к нападению первым, делая несколько коротких прыжков по направлению к человеку.

Не менее интересную картину мне пришлось однажды наблюдать из окна своей квартиры.

Перед окнами моей комнаты, в 5 метрах от дома, находится усыпанная песком площадка. Вокруг этой площадки возвышаются небольшие песчаные холмики, покрытые чахлой растительностью. В этих холмиках пеструшки вырыли множество норок, в которые они скрывались во время непогоды или в минуту опасности. Там же ютились заболевшие и умирающие. В ясные солнечные дни больные пеструшки вылезали из своих убежищ на площадку погреться на солнце. Как по своему наружному виду, так и по поведению они заметно отличались от своих здоровых собратьев. Вялость движений, вз’ерошенная, торчащая в разные стороны шерсть, безучастное отношение к окружающему были характерными признаками заболевания. И вот как только такая пеструшка усаживалась на средине площадки, сейчас же вокруг нее собиралась группа здоровых и терпеливо (иногда около часа) ожидала ее смерти. При появлении первых признаков агонии голодные лемминги вплотную придвигались к умирающей и вдруг впивались в нее зубами.

Через 20–30 минут от нее оставались только шкурка и кости.

С наступлением зимы лемминги куда-то исчезли. Ушли ли они глубоко под снег, продвинулись ли дальше в юго-западном направлении или же погибли от эпидемии — неизвестно. Но тундра внезапно опустела, волки, для которых пеструшки служили обильной пищей, возобновили свои нападения на стада оленей.

Отразилось исчезновение леммингов и на поведении оленей: они начали разбегаться из стада, преследуя отдельных пеструшек и жадно их поедая. Очевидно, бескормица, явившаяся следствием гололедицы, и потребность в животной белковой пище заставили оленей питаться таким образом.

Весною 1929 года, по приезде моем в Тиманскую тундру, нигде уже нельзя было встретить пеструшек. Не видно было и их трупов. Вероятно, песцы и лисицы, а также хищники из царства пернатых — канюки, вороны и чайки — эти естественные санитары тундры, уничтожили последние следы редкого нашествия.