Всеволод Бобров

С ХОККЕЕМ В СЕРДЦЕ

Известно, что хоккей с шайбой не относится к разряду наиболее деликатных видов спорта, о чем красноречиво свидетельствуют весьма солидные доспехи, защищающие ледовых бойцов. В Канаде, например, сделали подсчет, согласно которому количество выбитых у «профи» зубов, сломанных ног и рук, ребер, носов и подбородков практически не уступает числу забитых шайб. И хотя в советском хоккее эти показатели выглядят скромнее, нет никаких оснований полагать, что в обозримом, а также в отдаленном будущем эта игра превратится в подобие балета на льду.

Травмы у «шайбистов» бывают разные, порой нелепые, об этом хорошо известно из мемуарной хоккейной литературы, из записок спортивных врачей. Но и в этой, отнюдь не самой радостной, сфере спортивной жизни Всеволод Бобров, пожалуй, не имеет себе равных, поскольку хоккей оставил на нем совершенно особую отметину, поистине неповторимый знак.

В одном из матчей третьего чемпионата страны по хоккею с шайбой, когда Всеволод выступал еще за команду ЦДКА, кто-то из соперников с необычайной силой «припечатал» Боброва к борту. Как рассказывал потом сам Всеволод Михайлович, его ребра затрещали, но все-таки выдержали. Однако тот сильнейший толчок на борт не прошел бесследно. Сильные боли в груди заставили Боброва обратиться к врачу, и при медицинском обследовании выяснилось, что у Всеволода произошло кровоизлияние… в сердечную мышцу. С того времени все электрокардиограммы фиксировали у него обширный инфаркт миокарда. И когда Всеволод Михайлович приезжал в санатории на отдых, после «вступительного» обследования врачи в панике укладывали его в постель с диагнозом – «инфаркт». Чтобы успокоить санаторных медиков, Бобров возил с собой старые ЭКГ и объяснял, что отклонения от нормы являются последствием спортивной травмы.

В практике спортивной медицины второй подобной травмы не зафиксировано. Всеволод Бобров и в данном отношении оказался поистине уникальным: не в переносном, а в самом что ни на есть прямом, буквальном смысле хоккей затронул его сердце, вошел в него.

Как уже говорилось, свой первый матч по хоккею с шайбой Всеволод Бобров провел в начале 1947 года, накануне отъезда в Югославию, где ему предстояла операция левого коленного сустава у профессора Гроспича. Однако впервые Бобров взял в руки угловатую канадскую клюшку гораздо раньше. Это произошло еще осенью 1945 года во время знаменитого футбольного турне московской команды «Динамо» по Англии.

Известно, что после триумфального выступления московских динамовцев на родине футбола им предложили сыграть матч со сборной Великобритании на главном лондонском стадионе «Уэмбли». Этот матч не состоялся, поскольку не входил в программу турне, а пребывание динамовцев на Островах и без того затянулось – оно длилось больше месяца. Однако на стадионе «Уэмбли», где впоследствии проходили главные матчи чемпионата мира по футболу 1966 года, советские спортсмены все-таки побывали: динамовцев повезли туда на экскурсию.

Руководитель советской делегации Константин Андрианов, оказавшись на «Уэмбли», футбольное поле которого напоминало покрытый зеленым сукном биллиардный стол, сразу же принялся разыскивать садовника, вырастившего столь замечательный газон. С его помощью он вырезал на запасном поле примерно квадратный метр дерна, обзавелся мешком семян травы «рей-грасс» и потом доставил все это в Москву. Впрочем, как выяснилось позже, образец английского футбольного газона можно было раздобыть и поближе – в трех километрах от подмосковного города Орехово-Зуева, у железнодорожной станции Крутое, на маленьком местном стадиончике, который в начале века соорудили англичане Чарноки, управляющие предприятиями текстильного фабриканта Саввы Тимофеевича Морозова. В Крутом размещались текстильные казармы, и Чарноки разбили там футбольную поляну для забавы с кожаным мячом, сделав это по классическим английским правилам устройства футбольных газонов.

Но так или иначе, а пока главный садовник стадиона «Уэмбли» растолковывал Константину Андрианову секрет английского газона, советских футболистов повели осматривать искусственный каток, построенный на территории стадиона.

С искусственным льдом динамовские футболисты были знакомы по… американской кинокартине «Серенада солнечной долины», которую каждый из них смотрел многократно, не переставая восторгаться диковинным, экзотическим бобслеем, а в особенности, мастерством десятикратной чемпионки мира по фигурному катанию норвежки Сони Хени, которая снималась в Голливуде. В то время лучшие советские фигуристки умели исполнять лишь «ласточку», а Соня уже прыгала в полтора оборота, что считалось недосягаемым. И это наивное удивление советских спортсменов и зрителей «феноменальной, неповторимой» Соней Хени в сопоставлении с сегодняшними всемирно признанными достижениями фигуристов СССР особенно наглядно демонстрирует стремительный, поистине фантастический прогресс советского спорта.

Не менее показателен в этом отношении и хоккей с шайбой. Да, чемпионы мира 1954 года впервые воочию увидели искусственный лед только в 1945 году, до этого они знали о его существовании лишь из голливудской киноленты[10].

Но советские хоккеисты были еще более поражены, когда на этом льду перед ними предстали закованные в массивные доспехи канадские хоккеисты. Они были одеты в немыслимую по тем временам и совершенно привычную для нынешних дней хоккейную амуницию. Команды были английские, однако игроки – в основном канадские: заштатные канадские «профи», канадцы, которые работали в Великобритании по контрактам, поскольку не удовлетворяли своим мастерством Канадо-американскую хоккейную лигу.

Впрочем, вот именно такие же «английские канадцы» во время зимних Олимпийских игр 1936 года, проходивших на германском высокогорном курорте Гармиш-Партенкирхен, впервые в хоккейной истории обыграли настоящих канадцев и стали чемпионами игр. Поэтому не удивительно, что тренировочная игра на искусственном льду стадиона «Уэмбли», которую увидели в 1945 году советские спортсмены, заворожила их. И когда хоккеисты ушли в раздевалку, Всеволод Бобров через переводчика обратился к администратору Ледового дворца: нельзя ли попробовать покататься на искусственном льду с этими чудными клюшками?

Позади уже были матчи с «Челси» и «Арсеналом», футболисты из СССР стали знаменитостями, английская пресса ежедневно писала о динамовцах, газеты публиковали их фотографии. И когда администратор катка услышал, что советские футболисты хотят попробовать его лед, то, попросту говоря, пришел в восторг. Откуда-то немедленно появились коньки, клюшки, шайбы. И все это сопровождалось вежливо-ироничной английской предупредительностью: – Возможно, футболисты так прекрасно катаются на коньках, что было бы лучше уже сейчас послать за врачом?

Конечно, администратор катка не знал, что на лед выходят не просто экстра-классные игроки в хоккей с мячом, а «суперзвезды», как сказали бы о них где-нибудь в Канаде. Уже через две-три минуты Михаил Якушин, Василий Трофимов, Всеволод Блинков, Петр Дементьев, Сергей Соловьев, Всеволод Бобров так освоили непривычные для них канадские коньки, будто всю жизнь только на них и катались. И незнакомые клюшки были мгновенно укрощены, и шайба то и дело влетала в ворота, поставленные поперек площадки. Правда, она все время скользила по льду, поднимать ее никто не умел.

В это время из раздевалки вышли канадцы, собиравшиеся уезжать со стадиона. И увидев русских футболистов на коньках, с клюшками и шайбой, они от неожиданности «прилипли» к борту ледовой площадки. Опытным профессионалам сразу стало ясно, что эти русские отлично стоят на коньках, а потому немедленно последовало предложение: – Сыграем!

Но Константин Андрианов понятия не имел, чем занимались в тот момент его подопечные: он все еще объяснялся с главным садовником где-то на запасном поле стадиона «Уэмбли». А без разрешения руководителя делегации нельзя было проводить этот незапланированный матч, угрожавший советским футболистам травмами. Таким образом, первую встречу советских хоккеистов с канадскими профессионалами пришлось отложить на четверть века.

Канадцы разочарованно развели руками и, показывая на Боброва и Трофимова, дружно подняли большие пальцы. Переводчик пояснил: они говорят, что в России неплохо развит хоккей с шайбой и есть хорошие игроки. Когда же Якушин ответил, что советские спортсмены первый раз в жизни держат в руках канадскую клюшку, «профи» весело рассмеялись и гурьбой двинулись к выходу с ледового стадиона. Они восприняли ответ Якушина как удачную шутку и отдали должное его остроумию, но не оценили истинное искусство советских игроков.

А «Бобров со товарищи» около часу играли в шайбу на искусственном льду стадиона «Уэмбли», пока бдительный Михей не приказал: хватит, не то заболят мышцы.

Всеволод Бобров со льда уходить не хотел, новая игра ему понравилась. Но конечно, никакой голос свыше не подсказал в тот момент Боброву, что спустя девять лет он будет признан лучшим форвардом мира именно в этой игре – в хоккее с шайбой.

Канадский хоккей, с которым познакомился Бобров во время поездки в Англию, остался в его памяти коротким экзотическим эпизодом, не более. И уж конечно, по части впечатлений его полностью заслонили собачьи бега, на которых побывали советские футболисты. Гонки собак за «механическим зайцем», непривычная атмосфера игрального стадиона, маклеры в фосфоресцирующих перчатках, сигнализирующие с трибуны на трибуну о ставках, – все это врезалось в память сильнее, чем искусственный лед стадиона «Уэмбли» и незнакомая игра с плоской шайбой.

По этой причине Всеволод привез домой из Англии отнюдь не диковинную угловатую канадскую клюшку, а… две гибкие камышовые трости, какие в ту пору были чуть ли не обязательной принадлежностью каждого истинного английского джентльмена. Для себя и для Евгения Бабича. Вскоре, морозным декабрьским вечером 1945 года, они втроем – вместе с Кокычем – прокрались в помещение конюшни, располагавшейся в парке на площади Коммуны, за выставкой трофейного фашистского оружия, и умыкнули оттуда несколько конских дуг, совсем как в былые сестрорецкие времена. Из этих дуг нарезали закругленные «крючки» – для русских клюшек, на клею вставили их в расщепленные камышовые трости и туго обмотали сыромятными ремнями. Так единственный раз в истории камышовые трубки, из которых создали свою цивилизацию иракские болотные арабы, а Тур Хейердал построил знаменитое судно «Тигрис», были использованы для изготовления хоккейных клюшек.

Клюшки получились изумительные: гибкие, пружинистые, они посылали мяч, словно из катапульты. Все московские хоккеисты-«русачи», которые видели эти клюшки в руках Боброва и Бабича, завистливо качали головами и говорили:

– Умеют же эти англичане делать вещи!

Однако самое первое знакомство советских спортсменов с канадским хоккеем состоялось еще раньше, в 1932 году, когда в СССР для товарищеских матчей приехала немецкая рабочая команда «Фихте», названная так в честь мыслителя Иоганна Готлиба Фихте, которым гордились немецкие социалисты[11] и которому принадлежат известные слова: «Я хочу не только мыслить, я хочу действовать».

Гости провели игры со сборной Москвы и со «Спартаком». Но первыми опробовали незнакомый вид спорта армейцы, победившие, немецких спортсменов со счетом 3:0. Хотя все три гола забил Владимир Веневцев, будущий чемпион СССР по хоккею с шайбой, игра пришлась ему не по вкусу. Такого же мнения придерживались и другие советские участники матчей. В результате комплект клюшек и несколько шайб, которые немецкие рабочие-спортсмены передали в дар советским друзьям, остались единственным напоминанием о тех матчах. Спортинвентарь был передан в собственность Московскому институту физкультуры и в дальнейшем использовался для обучения студентов игре в хоккей с шайбой.

Курс этого вида спорта был в институте в основном теоретическим и рекордно коротким – в учебной программе на него отводилось всего около восьми часов, включая просмотр американского кинопопурри «Белый стадион» со вставленными кусками из «Серенады солнечной долины». И хотя все футболисты и хоккеисты, закончившие инфизкульт или Высшую школу тренеров, в обязательном порядке «проходили» канадский хоккей на занятиях, он вызывал у них не больше интереса, чем стокилометровые гонки с мячом, имевшие распространение среди древних ацтеков, или прообраз футбола, которым увлекались в третьем веке новой эры кельты.

Правда, «доисторические» клюшки, привезенные в СССР в 1932 году, дожили все-таки до начала хоккейной эры. Когда в 1946 году в преддверии первого чемпионата СССР на Малом поле стадиона «Динамо» был устроен показательный матч «в шайбу» между командами, составленными из студентов Московского института физкультуры, игроки были «вооружены» именно учебными клюшками инфизкульта, попавшими в СССР в начале тридцатых годов.

Кстати, тот матч, о котором упоминается, пожалуй, во всех исторических книгах и статьях, посвященных зарождению советского хоккея с шайбой, совершенно не произвел эффекта на мастеров игры в хоккей с мячом. Но только те, кто видел канадских профессионалов на искусственном льду «Уэмбли», но и другие хоккеисты были разочарованы: слишком уж примитивно играли студенты, озабоченные лишь необходимостью сдать учебный зачет. Да и на коньках многие из них стояли неважно, что вызывало иронию у виртуозов русского мяча, окруживших непривычную ледяную площадку малых размеров и на сей раз оказавшихся в роли зрителей. Этот случай – яркое доказательство того, что даже необычайно интересное, увлекательное зрелище можно превратить в довольно скучное мероприятие, если доверить его проведение малоквалифицированным исполнителям.

И если судьба хоккея с шайбой все-таки сложилась в СССР счастливо, то это произошло потому, что с самого начала этот вид спорта оказался в руках истинных энтузиастов.

Вообще говоря, история советского хоккея с шайбой началась весной 1946 года, когда председатель Спорткомитета СССР Николай Николаевич Романов вызвал старшего инспектора отдела футбола и русского хоккея Сергея Александровича Савина и сказал: – За рубежом играют в канадский хоккей. Надо разобраться, что это такое, потому что этот вид спорта входит в программу олимпийских игр.

Савин, родившийся в знаменитом калужском городке Малоярославце, начал заниматься спортом в первые послереволюционные годы, когда весь «спортинвентарь» его родного города состоял из одного-единствепного велосипеда, который был выдан для служебного пользования дежурному по железнодорожной станции, по одновременно служил молодежи для тренировок. Впрочем, среди «спортивных снарядов» числились также двухпудовая гиря и неограниченное количество гвоздей-двухсоток. Спортивные агитбригады, в составе которых был Савин, ездили по окрестным деревням и демонстрировали упражнения с гирей, а затем пробивали гвоздем, зажатым в кулаке, толстую доску. Этот фокус, для исполнения которого не требуется ничего, кроме умения, спустя шесть десятилетий по-прежнему вызывает изумление зрителей, теперь уже телезрителей. Надо ли удивляться тому, что в 1920 году он просто сводил с ума умевших гнуть подковы деревенских силачей, которые после отъезда спортивных агитбригад изводили в селах все большие гвозди, безуспешно пытаясь повторить удивительный трюк.

В семнадцать лет Савин приехал в Москву и поступил на курсы допризывной подготовки, организованные руководителем Всевобуча Н. И. Подвойским. Потом он работал инструктором физкультуры в Калужской области, на Брянской железной дороге, в спортобществе «Локомотив» и, наконец, в ВЦСПС, был секретарем Всесоюзной футбольной секции, которую возглавлял Александр Старостин.

Когда началась война, Савин ушел в народное ополчение, отступал, а затем наступал через свой родной Малоярославец. Демобилизовался он после победы и осенью 1945 года начал работать в Спорткомитете СССР. Впоследствии Сергей Александрович Савин был начальником Отдела футбола и хоккея, вице-президентом ФИФА. В руководстве этой многоуважаемой международной спортивной организации он славился тем, что был среди своих коллег единственным абстинентом – человеком, абсолютно отрицавшим употребление спиртных напитков. Даже с президентом ФИФА Жюлем Риме на банкетах и в узком кругу он чокался пустым бокалом. А однажды в 1950 году Савин выступил на заседании исполкома ФИФА, заявив:

– Я не пью спиртного, потому что намереваюсь дожить до ста лет, и тогда примусь за книгу о своей жизни.

«Отцы мирового футбола» дружно расхохотались. Однако время показало, что очень немногие из тогдашнего состава исполкома ФИФА могут сейчас похвастать таким отменным здоровьем, как Савин. Конечно, Сергею Александровичу еще далеко до столетнего юбилея, но дело в том, что в свои семьдесят девять лет он продолжает каждое воскресенье… играть в футбол.

Хотя с юношеского возраста Савин был на спортивной работе, он впервые услышал о существовании канадского хоккея весной 1946 года, когда ему сказал об этом Романов. Попытки навести справки о новом виде спорта в Москве, через Институт физкультуры, желаемого результата не принесли, потому что на кафедре спортивных игр инфизкульта не было главного – правил игры в хоккей с шайбой.

Савин расспрашивал каждого встречного и поперечного, пока кто-то не сказал ему: – Надо бы тебе отправиться в Прибалтику, там еще до войны играли в этот хоккей…

И Сергей Александрович поехал в Каунас, потом в Ригу. В Латвии он познакомился с игроком, тренером и судьей Эдгаром Клавсом, который вручил Савину канадские коньки, клюшку и шайбу, а также преподнес невиданно роскошный дар – брошюрку с хоккейными правилами на латышском языке, которая хранится в архиве Савина по сей день, и наскоро сделанный русский перевод этих правил.

Клюшку и шайбу Сергей Александрович хранил в своем рабочем кабинете в Скатертном переулке (адрес, прекрасно знакомый советским спортсменам многих поколений). Каждый, кто заходил в кабинет Савина, естественно, считал своим первейшим долгом примериться к непривычной клюшке и принимался толкать резиновую плашку по паркету. Таким образом, узкие и темные коридоры старого здания Всесоюзного спорткомитета стали первой в нашей стране «ареной» для пробы хоккея с шайбой – «шинни», как иногда называли его, противопоставляя хоккею с мячом, именуемому «бенди».

Тренеры Аркадий Чернышев («Динамо»), Александр Игумнов («Спартак»), Анатолий Тарасов (ВВС) без колебаний согласились с тем, что осваивать «шайбу» прежде всего должны мастера хоккея с мячом, поскольку в близкой перспективе речь шла о выходе на международную арену. Было решено в предстоящем сезоне провести чемпионат СССР по новому виду спорта.

Первый календарный матч был назначен на 22 декабря 1946 года – в Москве, на стадионе «Динамо», предстояло встретиться командам ЦДКА и свердловского Дома офицеров. Об этом оповестили пятьсот афиш, расклеенных по столице.

Лучшие хоккеисты – «русачи» начали готовиться к чемпионату по хоккею с шайбой.

Не было ни защитного снаряжения, ни спортивной формы. Игроки некоторых команд выходили на лед в футбольных трусах и рейтузах, другие – в сатиновых шароварах, надетых поверх теплого белья, третьи – в байковых тренировочных костюмах. Нападающие и защитники покупали в спортивных магазинах тяжелые вратарские щитки для игры в «бенди» и привязывали их к голени. Это затрудняло бег, зато предохраняло от ударов шайбы и клюшки.

Не было канадских клюшек. В русском хоккее спортсмены играли кто чем горазд, кто что придумает, поскольку правила в те времена еще не лимитировали форму и размеры клюшек для игры в мяч. Например, армейский полузащитник Иван Давыдов, обладавший «низкой посадкой», делал клюшку «метелочкой», с отлогим крючком, помогавшим загребать мяч. Левый крайний нападающий Сергей Рябов любил подсекать мяч и мастерил очень топкий крючок, умудряясь даже жонглировать на нем мячиком. Некоторые, в частности Михаил Якушин, и вовсе выходили на игру с двумя клюшками – одна, тяжелая, предназначалась для того, чтобы бить пенальти. Всеволод Бобров и Александр Виноградов предпочитали очень крутые крючки, потому что сильно били по плетеному мячу «нахлюпом» – знаменитым якушинским ударом.

Видимо, Михаил Якушин изобрел его по ньютоновскому образцу – в тот момент, когда лакомился своими любимыми вишнями. Если вишневую косточку зажать между большим и указательным пальцем, а потом надавить на нее, то она вылетает из пальцев с большой силой – выстреливает. По аналогии с этим Якушин стал бить клюшкой по мячу не сбоку – «щечкой», а чуть сверху и наискось, накрывая плетеный мяч и резко выжимая его из пространства, образованного клюшкой и льдом. При ударе мяч летел так стремительно, что вратари порой не успевали следить за его полетом. Конечно, для исполнения якушинского удара требовались особая сноровка и изумительная точность глаза.

Но в канадском хоккее все клюшки в ту пору были стандартными, даже не делились на «правые» и «левые», не позволяли приспособить их к индивидуальным особенностям игрока. А главное, мастерить их спортсмены не умели, и это создавало немало трудностей.

Но если в столице чрезвычайно мало знали о хоккее с шайбой, то на Урале вообще не слышали об этом виде спорта. Один из челябинских баскетбольных тренеров – Борис Иванович Рудковский, который занимался на курсах при Московском инфизкульте, возвращаясь домой, захватил с собой клюшку и шайбу. С этого до предела скромного хоккейного реквизита и начался канадский хоккей в Челябинске.

Единственную клюшку передали в модельный цех тракторного завода и там сделали три десятка ее копий. Внешне они ничем не отличались от оригинала: у модельщиков тракторного завода, изготовлявшего в годы войны знаменитые танки Т-34, лучшие танки второй мировой войны, были золотые руки. Однако они понятия не имели о том, как будут «работать» клюшки в хоккее, а потому не сумели сразу подобрать нужную технологию. В результате все клюшки в щепки, вдребезги разлетелись во время первой же тренировки. Вдобавок игроки «Трактора» вышли на лед в обычной форме «русачей», совсем без защитного снаряжения. Одному твердая как камень шайба попала по лодыжке, второму – по голени, третьему – по колену. Ни один не ушел с первой тренировки без травмы, проклиная злополучный канадский хоккей. Много позже, когда этот вид спорта стал в Челябинске одним из самых популярных, участники первой тренировки смеялись: какое счастье, что в то время никто не умел отрывать шайбу ото льда и поэтому она никому не угодила выше колена.

У второй партии клюшек для «Трактора» модельщики обили крючки дюралем, но и это не помогло. И лишь с третьего раза, изменив технологию изготовления нового спортинвентаря, удалось добиться относительно сносного качества клюшек.

Впрочем, еще много лет производство канадских клюшек оставалось проблемой, которую каждая команда решала самостоятельно. В частности, при клубе ВВС работал известный мастер Василий Андреевич Гулевский. Ему привозили с местных заводов бук, особо прочный клей и техническую марлю. Все лето Гулевский «готовил сани к зиме» – трудился над клюшками, причем делал их по заказу, потому что, например, Бобров, Бабич и Шувалов предпочитали разные крюки. Наиболее крутым, загнутым был крюк у клюшки Всеволода Боброва, который любил крутить шайбу вокруг себя, обводя противников.

А за хоккейным снаряжением приходилось ездить в Прибалтику, где администратор команды ВВС Яков Охотников разыскал старых мастеров, умевших грамотно, по всем правилам шить хоккейные доспехи.

Но особенно туго приходилось вратарям. О перчатках с ловушками в то время и понятия не имели, шайбу отбивали тыльными сторонами ладоней, где были кожаные «блины», предохраняющие руку от ударов. Но Тарасов, уделявший тренировке вратарей особое внимание, справедливо требовал не отбивать, а ловить шайбу. И хотя хоккейные голкиперы надевали на «ловчую» руку помимо кожаной, еще и шерстяную перчатку с подшитым ватином на пальцах – для амортизации, тем не менее подставлять ладонь под бешеную шайбу было очень больно. Голову вратари предохраняли боксерскими тренировочными шлемами, а полевые игроки – велосипедными.

На такой же самодеятельной основе решалась проблема тренировочной базы. В Москве для этого были приспособлены многие пруды, замерзавшие уже в начале зимы. Скажем, маститые, знаменитые армейцы расчищали снег на Оленьих прудах в Сокольниках. А динамовцы и летчики пробовали лед на пруду, который находился непосредственно на стадионе «Динамо», там, где сейчас построен плавательный бассейн. Сначала на том пруду с утра до вечера можно было увидеть только двух человек – Аркадия Чернышева и Анатолия Тарасова. Они первыми принялись разучивать броски шайбы, причем у Чернышева хорошо шел бросок справа, а у Тарасова – слева. Поэтому эти играющие тренеры мечтали найти для своих команд такого чудо-хоккеиста, который умел бы бросать шайбу с двух рук.

Как известно, теперь даже мальчишек этому искусству обучают дня за три.

Кто-то подсказал Чернышеву: возьми нескольких студентов из Института восточных языков, некоторые из них раньше жили в Харбине, играли там в канадский хоккей. Аркадий Иванович пригласил на «Динамо» пятерых институтских знатоков шайбы и выставил против них команду, в составе которой были Василий Трофимов, Борис Бочарников и он сам. На разминке динамовцы приуныли: студенты с легкостью швыряли шайбу по воздуху, а бывшие «русачи» могли посылать ее только по льду. Но когда начался товарищеский матч, хозяева поля минут за десять забросили в ворота гостей почти двадцать шайб, и на этом игра прекратилась, поскольку потеряла всякий смысл.

Похожий случай произошел уже во время календарных игр первого чемпионата. В нем принимала участие команда города Ужгорода, игроки которой когда-то выступали на международной арене и давно обзавелись настоящим хоккейным снаряжением. О загадочных ужгородцах в московских спортивных кругах ходили самые невероятные слухи: будто бы они играют чуть ли не на уровне профессионалов. В тот день, когда гости впервые должны были попробовать столичный лед, на трибунах московского стадиона «Динамо» царил необычайный ажиотаж. Он еще более возрос, когда из раздевалки выехали на площадку игроки, наряженные в яркую форму, с наплечниками, с наколенниками и налокотниками, придававшими спортсменам весьма внушительный вид, особенно на фоне динамовцев, одетых в байковые куртки и шаровары. Эти таинственные богатыри, каких еще не видывала спортивная Москва, произвели ошеломляющий эффект. А когда один из них, высокий усач в кепочке с большим «аэродромом», на разминке сделал крутой вираж за воротами, стадион и вовсе ахнул: в то время московские хоккеисты даже по подозревали, что шайбу можно водить за воротами. Динамовцы, которые первыми достались на растерзание команде Ужгорода, присмирели. Но когда началась игра…

Видимо, не надо обладать особым воображением, чтобы представить настроение болельщиков, собравшихся на трибунах Малого поля стадиона «Динамо», если конечный результат того матча не уместился на табло: счет был 22:0 (!) в пользу динамовцев. Ужгородцы вышли из чемпионата и уехали домой.

Абсолютное, подавляющее преимущество бывшим «русачам» снова обеспечило виртуозное катание на коньках. Ведь конькобежная подготовка у советских мастеров игры с мячом была необычайно сильна. Например, участник самого первого хоккейного матча, состоявшегося 22 декабря 1946 года, Андрей Старовойтов на простых, не беговых «гагах» преодолевал «пятисотку» за 51 секунду, что отнюдь не было рекордом для «шайбистов», а считалось средним результатом. Большое поле для игры в хоккей с мячом выработало у спортсменов выносливость, которой с лихвой хватало для того темпа канадского хоккея, который считался нормальным на рубеже сороковых-пятидесятых годов.

Но проблема овладения новой хоккейной техникой, особенно «броском по воздуху», была решена не сразу. Хоккеистов обучал этому приему легкоатлет, мастер спорта в тройном прыжке Борис Замбремборц, который в тридцатые годы жил в Манчжурии – его родители работали на КВЖД[12] – и пробовал играть там в канадский хоккей. А однажды способ отрыва шайбы ото льда динамовцам показал один из военнопленных немцев, который работал на территории стадиона «Динамо». Броски разучивали зимой и летом, не только на льду, но также на листах оцинкованного железа, уложенных на теннисные корты, на цементных полах под трибунами стадиона «Динамо» и, наконец, просто на земле, для чего изобрели специальную шайбу-кольцо – тренировочный снаряд, заменявший обычную шайбу. А в команде «Крылья Советов», которую возглавлял Владимир Кузьмич Егоров, придумали и вовсе необычный способ тренировки: заливали полы гимнастического зала на Ленинградском шоссе тонким слоем воды и в мириадах брызг водили и бросали шайбу по воде – скользила она неплохо. В общем, первое поколение «шайбистов» проявило невероятную изобретательность по части устройства тренировок при полном отсутствии тренировочной базы. Впрочем, у них был соответствующий опыт: ведь «русачи» в летние месяцы нередко тренировались с клюшками и мячом на дощатых танцевальных верандах.

И еще зачинатели советского хоккея с шайбой продемонстрировали поистине невиданное мужество.

В этой связи небезынтересно процитировать абзац из книги Владислава Третьяка «Когда льду жарко…». Знаменитый голкипер хоккея пишет: «А как наши наставники учили защитников ловить на себя шайбу! Они ставили игрока в ворота – в полной амуниции, но без клюшки и с синей линии его расстреливали. Защитник должен был отбивать шайбу своим телом. Все через это прошли. А почему, вы думаете, так отчаянно смело ложились под шайбу Рагулин, Давыдов, Ромишевский, Кузькин, Брежнев, Зайцев?..» Ничуть не умаляя мужества того поколения хоккеистов, о котором пишет Владислав Третьяк, все же хочется напомнить о том, как играли их предшественники. Например, чемпион СССР конькобежец Владимир Горохов, который на обычных хоккейных коньках пробегал «пятисотку» за 50 секунд – прекрасный результат по тем временам, в хоккее с шайбой отличился невиданной смелостью. Играя за «Крылья Советов», он однажды вышел на лед совершенно без защитного снаряжения и все время подставлял грудь под летящую шайбу. Когда закончилась игра и Горохов снял фуфайку, его тело было сплошь синим от бесчисленных кровоподтеков.

Вот так играли пионеры нового вида спорта.

Оглядываясь на первые шаги советского хоккея с шайбой, нельзя не отдать дань глубокого уважения тому поколению спортсменов и тренеров, которые сумели в кратчайшие сроки, в чрезвычайно трудных условиях «приручить» шайбу и своим мужеством, своим мастерством «заразить» болельщиков любовью к новому виду спорта.

Безусловно, огромная, если не главная, роль в быстрой популяризации хоккея с шайбой принадлежала лучшим советским хоккеистам, среди которых самой яркой звездой блистал Всеволод Бобров. Он играл в шайбу виртуозно и ненасытно. Его своеобразная техника проявилась еще в русском хоккее: обычно при встрече с противником он оставлял мяч чуть сзади и в стороне – по-прежнему на клюшке, а сам продолжал катиться вперед, ногами отводил клюшку соперника, затем подтягивал к себе мяч и мчался дальше. Все это Бобров исполнял на огромной скорости, умудряясь обходить подряд нескольких защитников. Этот же прием он отлично использовал и в канадском хоккее, быстро научившись так прикрывать шайбу корпусом, что до нее не дотягивались чужие клюшки. На многих фотоснимках той поры Всеволод Бобров изображен именно в очень эффектный момент обводки противника: шайба слева от форварда, а беспомощный защитник – справа и видно, что нападающий уже выиграл единоборство.

К этому надо добавить, что Бобров свободно перекидывал клюшку из руки в руку, что давало ему более чем трехметровый диапазон для ведения шайбы и позволяло обходить противника с любого боку. Но главным и почти непобедимым его «оружием» были финты. Впрочем, по отношению к таким спортсменам, как Федотов или Бобров, понятие «финты» носит условный характер. Финт – это заранее наигранное, отрепетированное обманное движение, и классные защитники, «раскусив» манеру игры того или иного форварда, нередко ловят его именно на разученных финтах. Несколько раз в подобную ситуацию попадал, например, играющий тренер команды ЦДКА Анатолий Тарасов. Он изобрел широко известный в свое время «слепой пас», суть которого сводилась к следующему: владея шайбой, нападающий смотрит в одну сторону, демонстрируя желание отдать шайбу, скажем, на левый край, а в действительности пасует ее на правый, где в полной готовности уже ждет партнер. Этот прием несколько раз приносил Тарасову успех в матчах с малоопытными соперниками. Но зато в играх с сильными противниками он порой приводил к неудаче. В частности, Виктор Шувалов, игравший в команде ВВС и быстро изучивший суть «слепого паса», несколько раз хитро перехватывал передачу Тарасова и забивал армейцам голы, ведь, глядя влево, Тарасов не видел Шувалова и, действуя «по инструкции», вместо того чтобы отдать шайбу партнеру, «выкладывал» ее точно на крюк противнику.

Справляться с Всеволодом Бобровым соперникам было несравненно труднее. Дело в том, что не только защитники, но даже сам Бобров до последнего мгновения не знал, что будет делать с мячом или шайбой. Он не заучивал, не вызубривал финты, а всегда импровизировал и каждый раз находил решение, которое было для защитника самым неожиданным. Любое движение Боброва являлось для противника загадкой. Это не значит, конечно, что Всеволод на тренировках не разучивал те или иные приемы обводки. Но в отличие от подавляющего большинства игроков, которые в стремительном вихре атаки способны лишь удачно применять разученные финты, Бобров успевал со скоростью компьютера оцепить ситуацию и поступить не по наигранной схеме, а творчески.

В черновиках своей книги, которую, к сожалению, так и не подготовил к печати Борис Андреевич Аркадьев, известный советский тренер так пишет о Всеволоде Боброве: «Из всех футболистов, попадавших под мое тренерское руководство, наибольшим мастерством обводки бесспорно владел Всеволод Бобров… При этом его метод и средства обводки были исключительно оригинальны… Если обычно в обводке приводят к успеху так называемые «финты», т. е. обманные действия, построенные на инсценировке действительных, то обводка Боброва строилась по своему психологическому «механизму» на совершенно других принципах. Например, если Всеволод делает какой-то финт, его дальнейшие действия строятся соответственно реакции противника на этот финт, и если финт не вызвал предполагавшейся реакции, то финт становится подлинным действием. Такой психологический механизм его обводки делает ее очень гибкой, оперативной, творческой и освобождает ее от предрешенной безотносительности к поведению противника и жесткой программы действия. К обводке Боброва нельзя было приспособиться… финт превращался в подлинное действие, а подлинное действие становилось финтом. В этой непрерывной и молниеносной смене тактических замыслов и творилась Бобровым его игра, будь то хоккей или футбол… Убедительность его обманных действий была обусловлена совершенно особым, свойственным почти ему одному, внутренним содержанием ого движений.

Дело в том, что, начиная обводку противника каким-то действием с мячом, он не предрешал заранее исхода дальнейшего единоборства, а действовал, не теряя инициативы, соответственно реакции противника… Всеволод, как правило, не предрешал способов и приемов преодоления противника, а действовал соответственно его поведению. Любая игровая ситуация, в которой оказывался Бобров с мячом или шайбой на клюшке, или с футбольным мячом в ногах, мгновенно оценивалась им прежде всего с точки зрения возможности забить гол… Он сразу же почувствовал, что пространство и время – его родная стихия, так возникло то «сольное» мастерство игры Всеволода Боброва, в котором, пожалуй, ему не было равных».

И далее у Бориса Андреевича Аркадьева многократно повторяется одна и та же мысль: «Метод обводки противников у Всеволода Боброва во многом и по существу отличался от такового у других мастеров этого игрового действия. Дело в том, что Всеволод применял тот или иной прием не безотносительно к противнику, а творил и импровизировал обводку в ходе ее исполнения… Он выходил на поле игры в мяч или в шайбу с поднятым забралом, и противники знали, что Всеволод Бобров будет обязательно применять индивидуальный обыгрыш защитников, т. е. будет «обводить» их с целью непосредственного взятия ворот. Противники отлично знали это, и его обводка не была для них неожиданностью… Естественно, возникает вопрос: в чем секрет, а вернее, причина столь высокой эффективности его дриблинга, почему нельзя было не поверить его финтам, почему на его обманные приемы попадались самые матерые и опытные мастера? Прежде чем ответить на этот вопрос, напомню, что обводка противника ему одинаково удавалась во всех играх, в которые он играл и техническое умение в которых не имело между собой ничего общего…» Наконец, Аркадьев делает окончательный вывод: «Он обладал всеми двигательными качествами, необходимыми в таких больших и столь разных командных играх, как футбол, хоккей с мячом и хоккей с шайбой. Однако его основным и главным игровым качеством была быстрота во всех возможных ее проявлениях: быстрота тактического мышления, быстрота технического исполнения и, наконец, быстрота передвижения по полю игры».

Собственно говоря, именно этот природный дар одновременно видеть шайбу (или мяч), позицию вратаря, а также ближайших защитников, мгновенно по ходу игры принимать самое верное решение и бить по воротам без подготовки из самых неожиданных положений отличал Всеволода Боброва и других наиболее выдающихся игроков мира: будь то Федотов или Стрельцов, Пеле или Ришар, Вениамин Александров или Гретцки. Да простится мне такое сравнение: в игре этих незаурядных, божьей милостью спортсменов можно обнаружить аналогии с работой компьютеров, которыми снабжены самонаводящиеся ракетные боеголовки, они подчиняются не заданной изначала команде, а в каждый конкретный момент заново оценивают ситуацию и в случае необходимости изменяют ранее принятые решения, делают поправки к курсу.

Прекрасным примером, иллюстрирующим это врожденное свойство Всеволода Боброва, может служить его знаменитый прием ведения шайбы за воротами противника, получивший название «бобровский объезд». Этот финт знали абсолютно все голкиперы, и тем не менее очень часто Боброву удавалось забрасывать шайбу из такого, ставшего уже «стандартным», положения. Московский писатель Анатолий Голубев, в юности защищавший ворота команды таллиннского «Динамо», рассказывает, что в одной из игр пропустил от Всеволода Боброва… восемь шайб-близнецов. Все они были забиты в тот момент, когда армейский форвард после стремительного виража выскакивал из-за ворот Голубева. Вратарь отлично знал манеру Боброва и неожиданно смещался к ближней штанге, но в этом случае шайба неизменно летела в дальний угол. Если же голкипер бросался к дальней штанге, то шайба с такой же неотвратимостью оказывалась в ближнем углу.

Естественно, более классным вратарям, чем Голубев, удавалось успешнее защищать свои ворота от бобровских прорывов. Однако факт остается фактом: средняя результативность Всеволода Боброва составляла… 2,4 шайбы за одну игру, в то время как у нынешних бомбардиров она в лучшем случае чуть превышает единицу. И хотя, безусловно, тактика хоккея с тех пор сильно видоизменилась, игровые показатели Всеволода Боброва и сегодня выглядят очень впечатляюще. Они не имеют аналогов.

В этой же связи следует провести еще одну параллель. Нет сомнений в том, что «бобровский объезд» по мастерству исполнения гораздо сложнее всемирно знаменитого и широко разрекламированного «броска Ришара», изобретенного канадской Ракетой в конце сороковых годов. «Бросок Ришара» строился исключительно на стремлении застать вратаря врасплох: хоккеист бежал вдоль борта, затем резко менял направление движения на поперечное, вел шайбу вдоль линии защитников и неожиданно швырял ее между ними – в ворота.

В футбольную историю вошел гол, забитый Всеволодом Бобровым в 1952 году знаменитому венгерскому вратарю олимпийскому чемпиону и серебряному призеру чемпионата мира Грошичу. Это произошло на московском стадионе «Динамо». В тот раз Бобров использовал свою знаменитую паузу перед ударом, которая обескураживала, сводила с ума вратарей, поскольку полностью лишала их возможности привычно предугадывать действия форварда. В итоге Грошич, опытнейший Дьюла Грошич, славившийся сплавом техники и хладнокровия, бросившись в ноги прорвавшемуся Боброву, распластался у передней границы вратарской площадки, а Всеволод вместо удара ушел с мячом в сторону и тихонечко закатил мяч в пустые ворота.

Весь стадион с замиранием сердца следил, как не успевавший подняться Грошич буквально на карачках полз за мячом, но, конечно, не успел: расчет форварда был точным.

Выдержав паузу и в самый последний момент «переложив» мяч с ноги на ногу, Бобров забил свой знаменитый гол Анатолию Акимову. И на зеленом поле и на льду он блестяще умел добиваться того, что канадские теоретики хоккея с шайбой назвали «главной целью» бьющего по воротам, – заставлял вратаря двинуться первым.

Морис Ришар однажды сказал, что именно финт или пауза, «когда нервы вратаря не выдерживают, и он начинает двигаться в сторону предполагаемого полета шайбы», помогли ему забросить свыше пятисот шайб.

Известно, что мгновенная пауза перед завершающим ударом, в момент наивысшего нервного напряжения, когда количество факторов, подлежащих учету, достигает максимума, а время для принятия решений, наоборот, сводится к минимуму, доступна лишь очень и очень немногим игрокам. Умелым, а главное, регулярным, постоянным использованием такой паузы в советском хоккее отличались, пожалуй, лишь Всеволод Бобров и Вениамин Александров – кстати говоря, форвард, по духу и по манере наиболее близкий к Всеволоду Боброву, однако в силу определенных обстоятельств, о которых речь пойдет в одной из следующих глав, несколько перестроивший свою игру.

И наконец, нельзя не отметить еще одно прирожденное качество Всеволода Боброва, о котором уже слегка упоминалось выше. Бобров мгновенно, что называется на лету, «схватывал» и мог тут же повторить чужие финты и движения. «Это позволяло Всеволоду, – пишет Б. А. Аркадьев, – приобретать техническое мастерство игры в меньшие сроки, чем это делается обычным путем тысячекратных повторений необходимого движения… Это было возможно только при условии исключительной «прирожденной» координации движений, которая и давала Всеволоду возможность присваивать чужое умение методом имитации».

В канадском хоккее Всеволоду Боброву приходилось играть с разными партнерами. Но самым знаменитым, самым сильным бобровским звеном, которое вошло в спортивную историю и стало как бы эталоном сыгранности и взаимопонимания, несомненно следует признать тройку Всеволод Бобров – Виктор Шувалов – Евгений Бабич. Видимо, нет необходимости вновь напоминать, как эти выдающиеся хоккеисты забивали шайбы и какие виртуозные комбинации разыгрывали они – об этом уже писали неоднократно. Но небезынтересно проследить, как в этом незаурядном трио складывались отношения между партнерами. Тем более что в своей книге «Совершеннолетие» Анатолий Владимирович Тарасов взял за основу своих размышлений о солистах и статистах именно звено Боброва, противопоставив игре этой тройки свое кредо, которое Тарасов однажды образно сформулировал как принцип «колхозного хоккея».

Макар, как звали друзья Евгения Макаровича Бабича, был самым близким другом Всеволода. Бобров очень часто бывал в Самотечном переулке, где после войны жили братья Николай[13] и Евгений Бабич, они вместе отдыхали, а главное, исповедовали единые взгляды на хоккей. Евгений Бабич боготворил Боброва и всеми силами стремился «играть» на него не только в хоккее, но и в жизни тоже. Нервный, впечатлительный, Макар отдавался игре без остатка, и бывали случаи, когда от перевозбуждения он даже плакал после окончания матчей, продолжая переживать перипетии ледовых сражений. В пылу хоккейных схваток, сгоряча Бобров иногда позволял себе даже прикрикнуть на Бабича, если тот случайно разрушал задуманную комбинацию. Однако это ни разу не омрачило трогательной дружбы двух замечательных спортсменов, между которыми сразу, с первого знакомства, установились ясные и простые отношения, известные в авиации – оба несколько лет выступали за клуб ВВС – как отношения между ведущим и ведомым.

Иначе обстояло дело с Шуваловым.

В годы войны токарь пятого разряда Виктор Шувалов работал на Челябинском тракторном заводе, выпускавшем танки. На универсальном карусельном Станке Шувалов вытачивал очень сложные детали для коробки скоростей тяжелых танков КВ. Он играл в футбол и в хоккей за команду ЧТЗ, которая первоначально называлась «Авангард», а позднее стала «Трактором». В зимнем сезоне 194849 года челябинцы добились большого успеха: перешли в класс «А». Но осенью Шувалова пригласили играть за команду ВВС – сперва в футбол, а затем и в хоккей.

Так он переехал в Москву.

Шувалов и по игре и по характеру был ярко выраженным лидером – в «Тракторе» он очень много забивал, выделялся среди других индивидуальным мастерством. Николай Эпштейн, впоследствии известный советский хоккейный тренер, выступавший одно время за челябинцев, говорил, что Шувалову будет трудно прижиться в столичных командах: слишком уж любил Виктор брать игру на себя, а этого столичные асы не любят.

Однако получилось иначе.

В одной тройке с Бобровым Шувалов оказался случайно – после катастрофы, в которую попала команда ВВС. Сначала вместе с ними играл Анатолий Архипов, с которым Виктор легче нашел общий язык, чем с маститым Бобровым, заставлявшим молодых партнеров снабжать его шайбами. Шувалов и Архипов очень часто слали ему пасы, Всеволод принимал шайбу на большой скорости, обводил одного-двух защитников и создавал опаснейшую ситуацию у чужих ворот, которая нередко закапчивалась голом. Черновую работу Бобров не любил – это Шувалов понял сразу, – в оборону, как правило, не откатывался. Поэтому тактика команды ВВС строилась таким образом, что защищались летчики обычно вчетвером.

Но, как ни странно, забивали им очень редко. Вчетвером вполне удавалось справляться с нападающими противника.

Виктору Шувалову, прирожденному лидеру, любителю смелых прорывов, создавшаяся ситуация была не очень-то по душе, и он тяготился великим авторитетом Боброва, которому трудно было перечить. Всеволод без конца требовательно кричал на площадке: «Дай! Дай!» или выкрикивал свое знаменитое: «А!.. А!..», которое означало, что он на полной скорости мчится к воротам соперников и ждет шайбу.

И однажды Шувалов не выдержал. В Ленинграде в матче с местным «Динамо» он вошел в зону, всем своим видом показал защитнику, что собирается, как обычно, отдать шайбу Боброву, кричавшему свое: «А!.. А!..», а сам легонько кинул ее Архипову, который и забил гол. Когда звено ехало к центральному кругу, Всеволод сосредоточенно молчал, излишне пристально рассматривая свои коньки. Архипов шепнул Виктору: «Хорошо, что забил! Если б не забил… У-у, было бы разговоров!» А спустя еще несколько минут ситуация повторилась. Снова Шувалов пошел на сближение с защитником Валентином Федоровым – да, да, с тем знаменитым, но уже погрузневшим, слегка отяжелевшим Валентином Федоровым, который еще в тридцатые годы «положил глаз» на братьев Бобровых, – и снова Всеволод кричал: «Дай! Дай шайбу!» Шувалов опять имитировал пас Боброву на край, а сам с ходу обвел Федорова, вышел на ворота по центру и сильно бросил шайбу.

Увы, она попала в верхнюю штангу.

В перерыве Всеволод Бобров снял коньки и сказал начальнику комапды Теплякову: – Играть больше не буду.

– Что такое? Почему? – взвился тот. Бобров кивнул в сторону Шувалова: – Или он пусть играет, или я. Шайбу он мне не отдает, что мне на льду делать?

Шувалов совсем упустил из виду, что матч проходит не где-нибудь, а в родном для Всеволода Ленинграде, и потому реакция Боброва была особенно обостренной: тысячи зрителей пришли именно «на него». Впрочем, случись такое в любой другой игре, возможно, Бобров повел бы себя точно так же.

Но кончилась размолвка благополучно: слегка поругались, а затем все-таки вместе вышли на лед и с блеском выиграли матч. Однако Шувалов в той игре старался больше не экспериментировать, скрывал свое недовольство.

Вот так шероховато, ершисто начиналось партнерство этих двух замечательных игроков.

Но в дальнейшем, когда в звено пришел Евгений Бабич, положение стало существенно меняться. Быстро взрослевший и набиравшийся опыта, Шувалов однажды сделал для себя любопытное открытие. Команда пропускала мало шайб и прекрасно справлялась в защите вчетвером, потому что… потому что Бобров постоянно дежурил у центрального круга и не играл в обороне.

Этот факт, казавшийся поначалу парадоксальным, объяснялся очень просто: в такой ситуации противник, нападавший на ворота команды ВВС впятером, подвергался колоссальному риску. Если кто-то из летчиков отбирал шайбу, то немедленно пасовал ее Всеволоду Боброву, и тут уж гол был неминуем. Поэтому соперники предпочитали не рисковать и отряжали для персональной опеки форварда одного из защитников. Однако Бобров свободно уходил от своего «трэйлора»..Надежно «прикрыть» Всеволода мог, пожалуй, лишь такой непревзойденный защитник, как армеец Николай Сологубов, в том случае, если у Боброва игра, как говорится, не шла, а Сологубов, наоборот, был в ударе.

Впрочем, Боброву достаточно было «убежать» от защитника всего лишь один-два раза за весь матч – и игра была «сделана». Так произошло, в частности, в одной из встреч между командами «Динамо» и ЦДКА, когда Всеволода персонально опекал «джигит на коньках», как в шутку окрестили товарищи Бориса Бочариикова. Быстрый, резкий и самоотверженный, Бочарников, казалось, очень плотно «прикрыл» лучшего армейского нападающего, и не случайно до 58-й минуты матча счет был 1:0 в пользу динамовцев. И все-таки в самом конце встречи Бобров сумел обхитрить своего сторожа и сквитал счет. Расстроенный Бочарников «бросил» Боброва, пошел на помощь своим нападающим, а Всеволоду только ото и нужно было. Армейцы перехватили шайбу, немедленно передали ее дежурившему у центрального круга Боброву – и матч закончился победой команды ЦДКА со счетом 2:1.

Если же речь шла о более слабых командах, то они вынуждены были держать поближе к Боброву и второго защитника, заметно уменьшая свою атакующую мощь. Иными словами, летчикам было гораздо легче играть в обороне, потому что один из защитников соперника наверняка был оттянут назад, да и второй постоянно оглядывался, нападая вполсилы.

Кстати говоря, в команде ЦДКА по русскому мячу, которую тренировал Павел Коротков, после появления в 1944 году Всеволода Боброва была принята на вооружение аналогичная тактика, хотя молодой форвард, естественно, не мог требовать от своих очень и очень маститых партнеров, чтобы они «играли на него». Товарищи по команде сами сразу же выдвинули Боброва на острие атаки, поручив ему дежурить в середине поля, – это создавало сильнейшую угрозу для противника. До Боброва армейцы применяли футбольную тактику, созданную «русачами» из московского «Динамо» – сильнейшей командой того времени в русском хоккее. Эту тактику можно было бы перевести на цифровой язык такой формулой: 1-2-3-5. Но Всеволоду было тесно играть при пяти форвардах, и было решено Анатолия Тарасова из нападения перевести в полузащиту, трансформировав схему расстановки игроков, которая приобрела такой вид: 1-3-3-4. Иными словами, как и в футболе, появление в линии атаки такого сильнейшего форварда, как Бобров, подтолкнуло тренерскую мысль к поискам в том направлении, которое впоследствии привело к созданию так называемой «бразильской системы».

Новая тактика армейских «русачей» безотказно действовала два года, пока Всеволод Бобров не перешел «в шайбу». ЦДКА в тот период не знал поражений, завладев всеми призами и кубками.

И здесь следует особо отметить, что Павел Коротков считался играющим тренером. Да и вообще в те времена футбольно-хоккейный тренер еще не обладал в команде такой абсолютной властью, как сейчас, решения принимались коллегиально, тренерский совет, в который входили ведущие игроки, был не совещательным, а законодательным органом. И команда «играла на Боброва» но по приказу, а сознательно, потому что это приносило победы команде.

Когда Виктор Шувалов полностью осознал этот «фактор Боброва», его отношение к тактике игры команды ВВС заметно изменилось. К тому же он видел, что Всеволод без конца требует паса не потому, что считает себя «премьером», «звездой», а из-за ненасытной страсти забивать, забивать и забивать. В своей любви к атаке Всеволод Бобров был не волен распоряжаться чувствами, он рвался к воротам противника наперекор любым препятствиям. Николай Сологубов, который блестяще с приседом ловил на корпус нападающих и, распрямляясь, подбрасывал их так, что ноги у форвардов оказывались выше головы, не раз останавливал и Боброва. Но Всеволод даже в падении стремился достать шайбу и во что бы то ни стало ударить по воротам, забить гол. В русском хоккее он отличался умением как гвоздь проходить сквозь «стенки» игроков, а в хоккее с шайбой всегда искал кратчайший путь к воротам, не любил забираться с шайбой в углы площадки, куда спокойно пропускают форвардов грамотные защитники. Но при таком стиле игры Бобров, естественно, зарабатывал немало синяков. Шувалов видел все это и сумел по достоинству оценить мужество лидера своего звена.

Из-за неуемного желания играть у Боброва не раз возникали и конфликты с тренерами.

Однажды еще в русском хоккее, когда армейцы в полуфинале Кубка СССР встречались с командой «Крылья Советов» и Бобров подряд обводил двух, трех, а то и четырех соперников, защитники «Крылышек» психологически этого не выдержали. Сперва Всеволода начали бить клюшками по лодыжкам, по голени. Но он перепрыгивал через клюшки и снова неудержимо рвался к воротам. Тогда защитники стали бить его по коленям. Играющий тренер Павел Коротков испугался, что Бобров получит травму и не сможет выступать в предстоящем финальном матче, где он был нужен позарез. И поскольку уже в первом тайме игра была сделана, Коротков решил поберечь Всеволода: в перерыве заменил его, снял с матча.

Какой после этого поднялся скандал! Дело дошло до политуправления, в команду приезжали разбираться генералы. Однако нравы спортивной среды того времени были такими, что тот инцидент отнюдь не испортил отношений между Бобровым и Коротковым, впоследствии они очень любили во время тренировочных сборов селиться в одном гостиничном номере.

И нечто похожее произошло однажды в футболе. В матче с ленинградским «Динамо» Всеволод на минутку вышел за бровку, чтобы получше зашнуровать бутсы. Борис Андреевич Аркадьев не понял, в чем дело, решил, что Бобров получил травму, и тут же заменил его. Заменил на матче в Ленинграде! От обиды и горя Всеволод чуть не заплакал, страшно обидевшись на тренера.

И еще Виктор Шувалов видел, как Бобров тренируется.

Зимой они жили на спортбазе ВВС, в небольшом финском домике, построенном в Тушине рядом с хоккейной «коробкой», неподалеку от конечного «кольца» трамвайного маршрута № 6. Времени для тренировок не считали, и спарринг-матчи длились порой до двух с половиной часов, потому что первая пятерка, куда входили Бобров, Бабич и Шувалов, обязательно должна была выиграть у второй. И если игра у них поначалу не клеилась, если они проигрывали, то не уходили со льда, пока не добивались перелома в настроении, пока не приходило чувство удовлетворения от того, что игра «пошла».

Но и после окончания официальной тренировки никто не торопился в раздевалку, потому что Бобров оставался на площадке, а с ним всегда было интересно. Он брал шайбу в центральном круге, шел вперед на высокой скорости и неожиданно бросал по воротам – с разных позиций, под различными углами. Бросал не глядя, но строго по заказу – в любой, заранее обусловленный угол ворот, нижний или верхний. Бросал за счет мышечного ощущения рук, за счет техники, без прицела глазом. Эти тренировочные броски, казалось, длились бесконечно.

В период зарождения советского хоккея с шайбой в СССР еще не было соответствующих учебников этой игры. Знаменитая книга канадского теоретика Ллойда Персиваля вышла в свет в русском переводе только в 1957 году. И в этой книге, между прочим, говорится следующее: «…Когда хоккеист приближается к воротам для броска, он обязан ни на секунду не отрывать от ворот глаз… Как ни странно, но факт остается фактом, что этот основной принцип прицеливания и контроля за направлением полета шайбы совершенно упускается из виду некоторыми тренерами и игроками даже в НХЛ. По их теории хоккеист должен бегло посмотреть на ворота, наметить уязвимое место и затем уже все внимание сосредоточить на шайбе… Чтобы правильно оценить эту теорию, напомним, что любой правильно обученный вратарь всегда смотрит только на шайбу и не может видеть, куда смотрит игрок. Поэтому в высшей степени желательно, чтобы игрок научился обращаться с шайбой на ощупь».

Вполне понятно, Всеволод Бобров в то время даже не подозревал о существовании таких наставлений. Однако его колоссальная спортивная интуиция помогла ему самостоятельно овладеть самой совершенной хоккейной техникой. Впоследствии, когда Всеволод Михайлович работал старшим тренером московского «Спартака», он поражал своих подопечных удивительной, феноменальной точностью бросков. Об этом пишет в своей книге «Я – центрфорвард» Вячеслав Старшинов: «Однажды, вернувшись с очередного победного чемпионата мира, наши «асы» почувствовали себя вправе быть «усталыми»… Тогда он (Всеволод Михайлович Бобров. – А. С.) принес откуда-то лист фанеры и поставил его вместо вратаря в ворота, наглухо закрыв их. Потом отодвинул фанерный лист от стойки на толщину шайбы – но на ширину, а на толщину, то есть примерно на два пальца от стойки. Потом медленно отъехал к синей линии, попросил: «Набрасывай!» И с ходу бросал шайбы, которые, но коснувшись фанеры, влетали в ворота… Ребром!

Уложив все тренировочные шайбы в ворота, он как бы невзначай сказал: – Ну, чемпионы, давайте, повторите упражнение…

Пот лил по нашим лицам и грозил растопить лед, по то, что удавалось Боброву с такой легкостью, не удавалось никому…»[14]

Партнеры Всеволода Боброва по игре в командах ВВС и ЦДКА отлично знали, что добиться такой феноменальной техники этому выдающемуся хоккеисту наряду с удивительными врожденными качествами помог самозабвенный и радостный тренировочный труд. Окруженный морозным паром, выглядевший громадным на коньках и в хоккейных доспехах, как сказочный богатырь, Всеволод без устали кружил по льду и бросал, бросал, бросал. Шувалов видел, что Бобров вовсе не «хоккейный барин», и на смену первоначальной ершистости приходили истинное уважение к великому игроку, глубокое понимание того, что «играть на Боброва» – в интересах всей команды.

В итоге «забойщик» Шувалов, обожавший брать игру на себя, превратился в очень умного и топкого диспетчера, раздававшего шайбы крайним нападающим – Боброву и Бабичу. При этом он и сам забрасывал немало шайб своим знаменитым броском-щелчком, потому что замыкал атаку на дальнем пятачке. Благодаря своей огромной выносливости успевал вовремя откатываться назад, чтобы принять участие в обороне[15]. А отобрав у противника шайбу, Шувалов только поднимал голову– и уже видел, что Бобров «открывается», на полной скорости уходит от своего опекуна в расчете на точный пас. Да, Всеволод, видимо, ни разу в своей хоккейной жизни не принял шайбу стоя на месте. А скорость плюс удачно выбранная позиция означали верный гол – Бобров не промахивался, Виктор Шувалов это хорошо знал.

Николай Эпштейн в те годы говорил Шувалову:

– У тебя совсем пропала индивидуальная игра, ты стал словно статистом, только шайбой завладел – сразу Боброву отдаешь.

Однако Виктор Шувалов, человек с виду тихий, но с сильным характером, с явными чертами лидера, уже отнюдь не тяготился своей новой ролью, поскольку пришел к ней сознательно. И как уже говорилось, вопреки мнению Эпштейна он не сдал в архив былое умение забрасывать шайбы, не утратил свой знаменитый бросок-щелчок. Не случайно в те сезоны, когда из-за травм Всеволод Бобров проводил мало матчей (в 1951 и в 1953 годах), именно Шувалов становится лучшим бомбардиром страны. Например, в чемпионате 1953 года он забил пятьдесят три шайбы. Этот результат и поныне можно считать великолепным, если учесть, что в то время календарных игр проводилось гораздо меньше, чем сейчас.

И наконец, не следует забывать о факте, который по какой-то странной, загадочной, поистине необъяснимой причине абсолютно не фигурирует в хоккейных мемуарах: с 1951 по 1953 год, иными словами, в тот период, когда Всеволод Бобров был играющим тренером летчиков, именно команда ВВС неизменно становилась чемпионом страны по хоккею с шайбой, а армейцы, возглавляемые Анатолием Тарасовым, столь же неотступно занимали второе место.

В этой связи особый интерес представляют строки из книги А. В. Тарасова «Совершеннолетие», где автор пишет: «К тому же довольно откровенное разделение внутри троек на амплуа «подыгрывающих» и «забивающих» значительно ограничивало возможности тройки в целом, ее боеспособность. У каждого была своя, определенная, отчетливо выраженная задача, и потому соперникам было легче, учтя особенности тройки, подлаживаться под ее игру, находить какое-то средство против ее атак».

Как непреложно свидетельствуют факты, никому не только в СССР, но и во всем мире не удалось найти «какое-то средство» против атак бобровской тройки. Коллектив ВВС во главе с Всеволодом Бобровым был бессменным чемпионом страны. А в Стокгольме-54 команда Боброва стала чемпионом мира. Это произошло, в частности, и потому, что старший тренер А. И. Чернышев поставил перед Всеволодом одну-единственную задачу: только забивать!

Все это означает, что тактика «игры на Боброва» приносила не случайный, а прочный успех его команде. К этому надо добавить, что отношения между Бобровым и Бабичем были примером искренней мужской дружбы, а между Бобровым и Шуваловым строились на взаимном уважении и признании достоинств друг друга. Иными словами, тактика бобровского звена основывалась не на тренерском диктате, но на прочном цементе человеческого, а не только игрового взаимопонимания – семь лет играли вместе эти хоккеисты. К тому же у Всеволода Михайловича Боброва никогда не было симптомов «звездной болезни», в жизни он ни с кем не держался высокомерно, а, наоборот, служил эталоном отзывчивости и доброжелательности.

Такова была истинная ситуация. И втискивать реальную жизнь в рамки умозрительных авторских рассуждений, как это сделано в «Совершеннолетии», вряд ли целесообразно. Прославленное звено Всеволода Боброва не может служить «материалом» для размышлений о солистах и статистах[16].

Гораздо больше оно подходит для иллюстрации хорошо известного в советской психологии тезиса о желательности совпадения в одном лице формального и неформального лидера коллектива. Такой лидер – Всеволод Бобров – во время знаменитого матча в олимпийском Хельсинки-52, когда команда СССР проигрывала югославам со счетом 1:5, повел своих товарищей вперед, и они сделали, казалось, невозможное – за двадцать минут сравняли счет. К сожалению, подобного лидера не оказалось на испанском чемпионате мира…

К тому же рассуждения о хоккейных солистах и статистах, если быть до конца последовательным, нуждаются в более широких обобщениях. И было бы по-человечески понятно, естественно и благородно, если бы автор «Совершеннолетия», сетующий на безвестность, в которой пребывали игроки-«ста-тисты», назвал бы имена тех тренеров-«статистов» из московских «Крылышек» и «Спартака», а также из саратовской «Энергии», которые «отпасовали» тренеру-«солисту» Владимира Петрова, Анатолия Фирсова и Бориса Михайлова. Безусловно, именно тренерское искусство Анатолия Тарасова позволило в полной мере раскрыться таланту этих замечательных мастеров. Однако в таком случае следует ли подвергать сомнению тактику игры выдающегося хоккеиста, который лучше других умел завершать атаки?

Из всего сказанного, конечно же, не следует, что принципы построения бобровского звена, когда лидер, «дежурящий» в центре поля, с лихвой оправдывает себя в атаке, надо без оглядки распространять на другие хоккейные тройки. Брать в этом отношении пример с Всеволода Боброва нельзя, ибо он был хоккеистом безусловно уникальным. И потому вопрос, поставленный в «Совершеннолетии»: «Может быть составить ее (тройку. – А. С.) из трех асов, трех Бобровых?» – при всей его иносказательности и риторичности все же звучит весьма наивно.

Трех Бобровых невозможно сыскать не только в одной команде, но и во всем миро.

На V зимние Олимпийские игры, проходившие в феврале 1948 года в швейцарском курортном городе Санкт-Морице, Спорткомитет СССР послал нескольких наблюдателей. Хоккейный турнир Олимпиады предстояло изучать Сергею Александровичу Савину.

Именно там, на Олимпийских играх, Савин впервые увидел хоккей с шайбой в ослепительном блеске всех его атрибутов – начиная с красочной экипировки спортсменов и кончая восторженным ревом тысяч болельщиков, размахивавших национальными флагами. Эта праздничная, возбужденная атмосфера, подогреваемая всевозможными зрелищами рекламного характера, резко дисгармонировала с «домашним» московским хоккеем того времени, когда ледовые поля были окружены валом из сугробов, а зрители, которым мороз не позволял сидеть, стояли на деревянных скамейках, стуча нога об ногу, чтобы не замерзнуть.

Международный турнир произвел на Савина сильное впечатление своей, если можно так сказать, серьезностью. Все в Санкт-Морице было основательным, отлаженным. А в Москве игры первых чемпионатов по канадскому хоккею походили на самодеятельность, о чем свидетельствует случай, произошедший с ленинградским футбольным судьей Николаем Харитоновичем Усовым, которого привлекли к судейству матчей «шайбистов».

Маленький и полный, Харитоныч напялил на свой первый хоккейный матч шаровары немыслимо яркого канареечного цвета, доходившие ему почти до подмышек, и был похож на оранжевый ватерпольный мяч, который резво катался по льду между хоккеистами. И судил Усов хоккей по футбольным правилам, без конца назначая штрафные за «офсайд», если игрок получал шайбу на чужой половине поля, даже перед синей линией. И спортсмены и зрители сперва возмущались, но потом, сообразив, в чем дело, начали посмеиваться над арбитром. А завершился тот матч и вовсе комическим инцидентом: пятясь задом Харитоныч наехал на низенький хоккейный бортик, позаимствованный из русского хоккея, перевернулся, сделал сальто и… вонзился головой в рыхлый сугроб – только две ноги в канареечных шароварах торчали из снега и отчаянно бултыхались в воздухе.

Зрители попадали со смеху.

Безусловно, ничего подобного не могло произойти на международном турнире, где организация соревнований была на высоком уровне. Да и класс зарубежных хоккеистов показался Савину превосходным. Особенно поразила его дружная команда Чехословакии, чемпион мира 1947 года. Правда, первенство она завоевала в отсутствие главных фаворитов – канадцев, а общий счет официальных олимпийских матчей между командами Чехословакии и Канады был 52:0 в пользу заокеанских хоккеистов. Все это подогревало страсти, и встреча старых соперников в Санкт-Морице носила принципиальный характер.

Однако она не выявила победителя, закончившись со счетом 0:0.

По разнице забитых и пропущенных шайб чемпионские медали достались канадцам. Но самым результативным форвардом турнира оказался капитан сборной Чехословакии Владимир Забродский – на его счету было 27 шайб! «Чехословакия – бесспорно лучшая из европейских команд, когда-либо выступавших на олимпийских играх», – писала швейцарская газета «Шпорт». И хотя некоторые специалисты утверждали, что канадцы не смогли одержать победу из-за мягкого льда (действительно, в день матча неожиданно наступила оттепель), в следующем году на первенстве мира в Стокгольме сборная Чехословакии, несмотря на ослабленный состав[17], выиграла у канадцев со счетом 3:2 и снова стала чемпионом мира, доказав свое превосходство.

Таким образом, последующие события подтвердили, что в феврале 1948 года чехословацких хоккеистов вполне заслуженно окрестили «некоронованными олимпийскими чемпионами». И вот этих-то «некоронованных» Сергей Александрович Савин по поручению Спорткомитета СССР прямо в Санкт-Морице пригласил приехать в Советский Союз для совместных тренировок и проведения товарищеских матчей. Почти сразу после олимпийского турнира знаменитые хоккеисты прибыли в Москву!

Правда, команда гостей называлась «ЛТЦ – Прага» однако в ее составе были Владимир Забродский и несколько других участников Олимпийских игр, которых восторженные пражане по традиции встречали гирляндами из шпикачек.

Стоит ли говорить о том ажиотаже, какой поднялся в хоккейных кругах вокруг предстоящих матчей с гостями из Чехословакии?

Об играх этих сейчас известно, кажется, абсолютно все, кроме одного: что означает название спортивного клуба «ЛТЦ»? Не только бывшие советские участники игр, состоявшихся на стадионе «Динамо» в феврале-марте 1948 года, но даже многие чехословацкие любители спорта ныне не в состоянии ответить на этот вопрос. Ведь уже через год после московского турне клуб «ЛТЦ» сменил название на «Татра Смихов Прага».

Между тем аббревиатура «ЛТЦ» расшифровывается весьма оригинально для названия хоккейной команды: «Лаун-теннис клаб», что в переводе значит: «теннисный клуб». Основанный в 1903 году, этот клуб впоследствии стал культивировать хоккей и прославился на ледовых площадках гораздо больше, чем на теннисных, поскольку после второй мировой войны за него стали выступать такие замечательные хоккеисты, как братья Забродские, Канапасек, Тройяк, Стибор, и другие «некоронованные олимпийские чемпионы».

Поэтому вполне естественно, что ничейный итог трех московских встреч с такими знаменитостями – по одной победе плюс ничья, – был воспринят советской спортивной общественностью как несомненный успех. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что хозяева применили своего рода «военную хитрость»: во время неофициальных тренировочных игр, которые проходили без зрителей, против гостей выставили отнюдь не сильнейшие составы. Ведущие советские хоккеисты в это время сидели на пустых трибунах и внимательно изучали игру предстоящих соперников. Игроки «ЛТЦ» этого не знали, тренируясь со слабыми игроками, они не смогли узнать истинный уровень советского хоккея и, неожиданно встретившись в первом официальном матче с настоящими асами, растерялись, потерпели крупное поражение.

Но матчи были товарищескими, и поэтому главное значение имел не результат встреч, а качество игры. Между тем маститые зарубежные экзаменаторы оценили мастерство советских игроков по самым высоким критериям. А знаменитый Владимир Забродский пророчески сказал, что через несколько лет молодая и очень перспективная советская команда сможет всерьез бороться за первенство на мировых чемпионатах.

Говорил Забродский на весьма приличном русском языке, потому что его мать была русской – коренной сибирячкой. И в пражском доме Забродских, когда приезжали знакомые из Советского Союза, обязательно вздували традиционный русский самовар.

Но несмотря на быстрые успехи советского хоккея с шайбой, а вернее, как ни странно, благодаря им над новым видом спорта начали сгущаться тучи. Дело в том, что исход лучших хоккеистов «из мяча в шайбу» отрицательно сказался на интересе к русскому хоккею, который стал чахнуть. Более того, среди самых горячих, страстных и темпераментных пропагандистов «шайбы» нашлись люди, которые категорично требовали вообще «закрыть» русский хоккей, как вид спорта, не имеющий олимпийского значения. «Незачем распылять средства, – утверждали они. – Мяч мешает шайбе, перспективы у мяча нет». Вполне понятно, что такой неразумный перегиб лишь усилил тревогу «русачей» и тех, кто их поддерживал. Отражением этих подспудных споров, обуревавших хоккейный мир, явилась статья, опубликованная в «Комсомольской правде» и критиковавшая новую игру.

Статья была резкой. Газета обвиняла сторонников хоккея с шайбой в забвении традиционных видов спорта, а смена клюшек в хоккее объявлялась преждевременной. Основательно досталось и Савину, который считался главным сторонником «шайбы».

Сергей Александрович воспринял критику но без тревоги, однако вскоре вернулся в свое обычное философское настроение. У него был верный, испытанный способ бороться с неприятностями – занятия физической культурой. Даже в пятидесятилетнем возрасте Савин продолжал всерьез играть в футбол в одной из команд на стадионе «Буревестник» в Самарском переулке. Однажды во время матча на стадион приехал председатель Спорткомитета СССР Н. Н. Романов и, что называется, «засек» Савина на футбольном поле. На следующий день Николай Николаевич вызвал начальника Управления футбола Спорткомитета Сергея Александровича Савина и сказал: – Ну что, все без порток гоняешь? Ты же начальник Управления футбола, не стыдно?

– Для здоровья, для здоровья, Николай Николаевич, – ответил Савин. – С молодыми побегать полезно.

Романов улыбнулся: – Играй на здоровье. Только форму хорошую надень. Я пошутил.

И начальник Управления футбола продолжал играть на «Буревестнике» в команде, где все остальные игроки были в два раза моложе его. Это помогало Сергею Александровичу сохранять бодрость и отменное спокойствие в довольно острых ситуациях, какими и раньше и сейчас богата футбольная жизнь. Но если возникали моменты особо критические, то Савин использовал еще одно средство. Он вскакивал в седло велосипеда и как угорелый мчался куда глаза глядят. Через два-три часа такой гонки Савин окончательно успокаивался и любые неприятности начинали казаться ему не стоящими волнений.

Несмотря на то что статья в газете «Комсомольская правда» была опубликована зимой, Сергей Александрович все-таки счел необходимым устроить весьма интенсивный велокросс, после чего успокоился и стал терпеливо ждать дальнейшего развития событий.

Иначе поступил председатель Спорткомитета СССР Н. Н. Романов. Этот человек обладал громадной силой воли. Достаточно сказать, что в те времена, когда ему приходилось зачастую работать до глубокой ночи, Николай Николаевич выкуривал за день почти три пачки папирос «Казбек». Но когда врачи порекомендовали Романову бросить курение, он сделал это в одни день и навсегда. Поэтому привыкший к различного рода спортивным неприятностям председатель Спорткомитета не пал духом. Он одобрял разумную политику «двух хоккеев» и позвонил по телефону Клименту Ефремовичу Ворошилову, который любил к понимал спорт. Романов пригласил Ворошилова посетить один из календарных хоккейных матчей, проходивших на ледовой площадке около Восточной трибуны Московского стадиона «Динамо».

Через несколько дней Ворошилов в сопровождении Романова приехал на очередной матч. Вместе с ними был первый секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Александрович Михайлов. Комсомол по традиции уделял огромное внимание спорту, и вполне естественно, что руководители комсомола всегда играли немаловажную роль в определении путей его развития.

Посмотрев матч по хоккею с шайбой, Климент Ефремович сказал, что это прекрасная игра, отвечающая духу и характеру русского парня, позволяющая ему показать свои мастерство и удаль. А потом добавил со смехом: – И подраться можно… А милицию не вызывают, и наказание – всего две минуты штрафного времени.

На следующий день газета «Комсомольская правда» опубликовала солидный отчет о состоявшемся матче. Споры вокруг хоккея с шайбой утихли, он стал развиваться еще более бурно. А Спорткомитет СССР, со своей стороны, удвоил, утроил помощь хоккею с мячом, что через полтора десятка лет позволило советской сборной команде по этому виду спорта тоже стать мировым лидером.

С момента своего рождения советский хоккей с шайбой заявил о себе как об очень творческом виде спорта. Уже самое первое поколение «шайбистов», несмотря на колоссальные трудности с тренировочной базой и слабое знание мирового опыта, продемонстрировало такое разнообразие тактических приемов, которому несомненно мог бы позавидовать канадский хоккей, хотя он был старше без малого на целых семьдесят лет.

Команда ВВС во главе с Всеволодом Бобровым играла в основном на длинном поперечном пасе, передавая шайбу с фланга на фланг и «отрезая» этим пасом, иначе говоря оставляя за спиной нападающих, одного, двух, а бывали случаи – и трех игроков противника. Эту тактику коллективно придумали Всеволод Бобров, Евгений Бабич, Виктор Шувалов и Александр Виноградов.

Армейцы предпочитали иную тактику, посылая шайбу на переднего игрока, устремлявшегося на прорыв – в «окна», которые оставили неприкрытыми защитники. Эта тактическая находка, позволявшая остро атаковать, принадлежала Анатолию Тарасову.

Что же касается динамовцев, то Аркадий Чернышев привил своим подопечным умение играть, как говорится, «от печки», а точнее, если использовать хоккейный жаргон того времени, «с горки». Двое нападающих подхватывали шайбу за своими воротами и, пасуя ее друг другу, стремительно набирали скорость на свободном льду. А третий форвард двигался к чужому «пятачку» чуть сзади и ждал паса, чтобы «замкнуть» атаку, забросить шайбу в сетку.

Остается лишь удивляться тому, как быстро – в течение каких-то трех-четырех лет – возмужал советский хоккей с шайбой. Безусловно, это было следствием того, что в новый вид спорта пришла целая плеяда замечательных игроков, прекрасно зарекомендовавших себя в футболе и в хоккее с мячом, людей тактически зрелых, обладавших незаурядным техническим мастерством. Благодаря им советский хоккей сразу же приобрел черты самобытности, а не пошел по пути копирования, и это явилось одной из причин его быстрых успехов на международной арене.

Правда, в СССР не чурались изучать и зарубежный опыт, а потому перевели хоккейный учебник, написанный крупнейшим канадским теоретиком хоккея консультантом клуба «Детройт Рэд Уингс» Ллойдом Персивалем. Эта книга оказалась весьма полезной для советских хоккеистов и тренеров, и остается лишь сожалеть, что по неизвестным причинам в нее не вошел перевод главы «Тренировка», из которой можно было бы почерпнуть сведения о методических принципах канадских тренеров.

В 1949 году председатель Федерации хоккея СССР Павел Михайлович Коротков и тренер динамовцев Аркадий Иванович Чернышев наблюдателями отправились в Стокгольм – на очередной чемпионат мира. Изучая игру лучших команд, они, конечно, не предполагали, что спустя ровно пять лет на этом же стокгольмском льду сборная СССР одержит блестящую победу. Однако уже в 1949 году им стало ясно, что советский хоккей находится на верном пути и пора всерьез готовиться к выходу на международную арену.

Но для этого предстояло прежде всего вступить в ЛИХГ– в Международную лигу хоккея на льду.

В отличие от ФИФА, куда советских футболистов пригласили еще в период успешного турне московских динамовцев по Англии, в хоккейной федерации обстановка была несколько иной. Да и времена быстро изменились: после фултонской речи отставного премьера Уинстона Черчилля на Западе развернулась «холодная война» против СССР. В руководстве ЛИХГ нашлись люди, которые противились вступлению русских в хоккейную федерацию, утверждая, что это якобы приведет к расколу в ее рядах. Положение осложнялось тем, что наиболее активными противниками спортивных контактов с Советским Союзом были некоторые представители Швейцарии, а конгресс ЛИХГ 1953 года, на который впервые должны были прибыть советские представители, проходил в Цюрихе в преддверии очередного чемпионата мира по хоккею с шайбой.

На сей раз спортивная делегация СССР состояла из заместителя председателя Всесоюзного Спорткомитета Георгия Рагульского и председателя хоккейной федерации Павла Короткова. Этим людям предстояло «прорубить окно» в хоккейный мир, сломать лед настороженности, который сковывал западных спортивных деятелей, мешая им трезво и реально относиться к СССР.

Организаторы конгресса забронировали «загадочным русским» номер в шикарном отеле «Палас», расположенном в горах над Цюрихом. Но когда советские представители поселились в нем, то выяснилось, что роскошные апартаменты им явно не по карману: командировочных денег, выданных Рагульскому и Короткову, не хватало, чтобы оплатить счет за пребывание всего лишь в течение одних суток! Пришлось срочно «съезжать с квартиры» и перебираться в относительно дешевую цюрихскую гостиницу.

Незадолго до начала пленарных заседаний советские представители отправились в гости к руководству исполкома Международной лиги хоккея на льду – в гостиничный номер, где на приватное совещание собрались англичанин Ахерн, швед Эклев, канадец Дадлей и американец Браун, люди, вершившие в то время судьбы мирового хоккея. Поначалу обстановка была натянутой, настороженной. Но постепенно лед недоверия начал таять. В конце беседы Джон Ахерн даже пророчески заявил, что своим присутствием русские несомненно украсят Международную хоккейную лигу, дадут новый импульс развитию мирового любительского хоккея.

А через несколько дней на конгрессе в Цюрихе-53 было с радостью встречено сообщение о том, что советские хоккеисты намерены принять участие в следующем, стокгольмском чемпионате мира.

В это время Всеволод Михайлович Бобров был уже несомненным и общепризнанным лидером советского хоккея. Виртуозная игра этого «чародея клюшки» и его удивительное, редкостное тактическое мышление в значительной степени повлияли на формирование советской школы хоккея. Впрочем, бобровский стиль заключался не только и не столько в блестящем владении клюшкой, в огромной стартовой скорости и точных бросках, а прежде всего в полной самоотдаче, неудержимой страсти и атакующем порыве. Игра Всеволода Боброва была похожа на прекрасную музыку, столь безупречным был его «хоккейный слух». Казалось, все у него получается как-то само собой, без усилий и натуги, словно коньки были частью его тела. Когда Всеволод подхватывал шайбу и устремлялся в атаку, у зрителей захватывало дух – это были полет, песня!

Не случайно команда ВВС, возглавляемая играющим тренером В. М. Бобровым, была непобедимой. Три сезона подряд она завоевывала титул чемпиона страны. Весной 1953 года летчики были уверены, что станут и первыми обладателями Кубка СССР по хоккею с шайбой.

Однако этого не произошло. В финальном матче на площадке около Восточной трибуны стадиона «Динамо» команда ВВС встречалась с «Крыльями Советов», где тренером в тот период был Владимир Кузьмич Егоров. Чемпионы поначалу выигрывали – 2:1. Однако «Крылышкам» удалось сквитать счет. Третий период приближался к концу, и казалось, что будет назначено дополнительное время. И вдруг в ворота команды ВВС влетела та решающая шайба, которая лишила летчиков Кубка. И забил ее игрок, очень редко забрасывавший шайбы, – защитник «Крылышек» Анатолий Кострюков.

В исход этого напряженного матча, как говорится, вмешалась сама судьба.

Дело в том, что в январе 1953 года, когда «Крылья Советов» проводили одну из тренировок на льду Московского стадиона «Динамо», к их тренеру Егорову подошла какая-то женщина и сказала, что на фабрике, где она работает, началось изготовление нового приза – Кубка СССР по хоккею с шайбой, который будет разыгрываться предстоящей весной. И потому товарищ тренер должен выделить какого-нибудь фотогеничного игрока, которого можно сфотографировать в движении, с клюшкой и шайбой, чтобы изготовить портрет хоккеиста и «накатать» его на поверхность кубковой чаши.

Егоров выделил Анатолия Кострюкова, хорошего защитника, а главное, очень честного, справедливого человека.

В итоге на боковой стороне высокой чаши Кубка СССР по хоккею с шайбой был изображен не кто иной, как Анатолий Михайлович Кострюков, впоследствии тренер второй сборной команды СССР, а затем начальник Управления хоккея Спорткомитета СССР.

И видимо, сама судьба распорядилась так, чтобы именно защитник оборонительного плана Кострюков, почти никогда не забивавший голы, в финальном матче первого розыгрыша Кубка СССР по хоккею с шайбой своим решающим броском принес команде «Крылья Советов» Кубок с собственным портретом.

Так команда ВВС, возглавляемая Всеволодом Бобровым, потерпела единственное поражение. Зато все остальные хоккейные трофеи того периода достались летчикам. Команда Боброва играла интересно, творчески, с огромным подъемом. Это был дружный, сплоченный коллектив, который во всем следовал за своим лидером.

А лидер – Всеволод Бобров – воплощал в себе то, что иногда называют «фэйр-плеем» – «честной игрой». Он играл с поднятой головой в прямом и переносном смысле. В прямом – потому что благодаря своей изумительной технике при дриблинге, как Пеле, не смотрел на мяч или шайбу, «чувствуя» их ногами или клюшкой. А в переносном – потому что имел право гордиться своей честной игрой.