Вспышка. Книга первая

ИНТЕРЛЮДИЯ: 1926

– Да-а-а-а, вот это подъем, – проворчал Шмария, едва сумев отдышаться. Усилием воли он преодолел последний каменистый выступ на пути к плоской вершине выжженного солнцем утеса. Он проклинал свой деревянный протез – как всегда, в ноге, которая давно уже не была частью его тела, пульсировала и билась фантомная боль.

Упираясь локтями в зернистый известняк, Шмария прополз несколько метров, благодаря Бога за то, что, несмотря на протез, он все-таки достиг цели. Все остальное тело каким-то образом возмещало отсутствие ноги, и он испытывал чувство признательности по этому поводу. Он с благодарностью посмотрел на свои налитые мускулами руки – теперь на их долю выпадало куда больше работы. Да и его уцелевшая нога стала гораздо сильнее, чем прежде.

Опираясь на руки и здоровую ногу, он неуклюже встал на колени, а затем поднялся во весь рост. Внизу под ним, насколько хватало глаз, простиралась во всем своем великолепии пустыня Негев – ее апокалиптические, лишенные растительности, коричневые от зноя холмы перемежались с вкраплениями красных и пурпурных пород. Высоко в ультрамариновом небе медленно кружила одинокая птица – сокол или ястреб, – высматривая добычу. Шмария тряхнул головой, поражаясь окружавшей его красоте, и спросил себя – уже не в первый раз, – может ли человеческий взор устать от вида этого сурового великолепия. Не может – ответил он сам себе. Здесь он чувствовал себя дома.

Для малочисленных и разделенных большими расстояниями обитателей слово Негев являлось синонимом слова «пустыня», и, когда Шмария только приехал в эти края, у него сложилось неверное впечатление о том, что эти два слова взаимозаменяют друг друга. Вскоре он узнал, что первое слово на иврите означает «юг», а поэтому не подразумевает каких-либо конкретных границ.

Шмария стал «жителем юга» в равной степени по случаю и по выбору и во многих отношениях повторил непростой опыт тех первопроходцев, которые в давние времена осваивали эти древние, суровые края. Дожив до тридцати одного года, он уже не был горячим молодым красавцем, томимым неясными желаниями. С годами его синие глаза стали смотреть по-взрослому, а небольшие складки, прорезавшие темную от загара кожу, свидетельствовали о целеустремленности и решимости – о том, что мечтания превратились в конкретную цель. Юноша с огненным взором родом с Украины, потративший свои молодые годы на борьбу с угнетателями, он оставил Россию десять лет назад и, возмужав, решительно и все так же бесстрашно бросал вызов всему миру. Теперь, однако, в его мозгу созрел план того, что он собирался совершить.

Путешествие из Петрограда в Палестину навсегда останется в его памяти. Оно оказалось долгим и тяжелым – почти шесть тысяч миль по железной дороге, по морю, на конных повозках и пешком. Когда Шмария покидал Россию, на нем была лишь убогая казенная одежонка; билет, который устроил ему князь, помог ему перебраться через залив в Финляндию. Далее он был предоставлен самому себе – без денег, без крова, без друзей и знакомых, и даже без теплой одежды. Только зов предков и внутренняя решимость помогать созданию еврейского государства в Палестине заставляли его вопреки всему идти вперед. Непонятно как, но он выжил; через три долгих, мучительных года Шмария достиг Палестины и приступил к осуществлению сокровенной мечты детей Сиона. Самые волнующие минуты ему пришлось пережить после того, как сошел с парохода в Хайфе. Возбужденный до предела, он неуклюже опустился на здоровое колено и затем приник губами к земле, богатой библейскими традициями и таящей надежды для всего еврейского народа.

Прошло много месяцев, в течение которых ему пришлось браться за любую, даже самую грязную работу, прежде чем он сумел добраться до Иерусалима, где наконец обрел кров и работу в семье одного арабского уличного торговца. Постепенно выучил и иврит, и арабский и уже лелеял надежду присоединиться к движению Киббутц. В священном городе Шмария познакомился с небольшой группой евреев, направляющихся на юг к известному им месту в пустыне Негев, где когда-то давно существовал древний колодец. Шмария ушел вместе с ними, и вот теперь, много недель спустя, стоял на вершине обдуваемого ветрами утеса, обозревая открывшийся ему великолепный вид. Только рев ветра, поднимавшего в воздух мириады песчинок, и хлопанье его собственной одежды, раздуваемой воздушными потоками, нарушали царившую внизу священную, неземную тишину, и только время от времени знойный ветер проникал через ущелья в каньоны, зловеще завывая и посвистывая. Высоко в ослепительно голубом небе лениво кружила одинокая птица.

Шмария медленно повернулся спиной к ветру, оберегая глаза от летящих в воздухе песчинок. Теперь шагать стало легче, как будто невидимые руки подталкивали его в спину при каждом порыве.

Он принялся насвистывать себе под нос. Его товарищи по Эйн Шмона устроят ему скандал по возвращении – уже трое суток он бродит здесь один. А ведь сам установил твердое правило, согласно которому никто не должен ходить в одиночку.

Шмария ухмыльнулся. Что положено пастве, не всегда положено пастырю. Тот, кто устанавливает правила, имеет право нарушать их. Кроме того, они должны быть благодарны ему за это. Когда он расскажет им о своих открытиях, им придется перестать жаловаться и начать благодарить его. Как раз в самый тяжелый момент для нарождающегося кибуца результаты его поисков решают самую насущную проблему.

Колодец, бывший первоначальной целью их похода в пустыню, начал истощаться, вызывая панику. Теперь же, проявив немного смекалки и усердно работая, с паническими настроениями можно будет покончить навсегда. На полпути к вершине утеса – с северной его стороны – глубоко в расселине он обнаружил хороший источник, выносящий ручей кристально чистой, искрящейся воды, пробивающейся из глубины скальных пород и стекающей вниз в глубокий бассейн, образованный самой природой у подножия, где, по всей видимости, существовали подземные воды. Обнаружил Шмария его не столько с помощью зрения, сколько с помощью слуха. Именно по этой причине он никого не захотел брать с собой. Ничто не должно было отвлекать его внимания. Разговор, шум шагов и даже человеческое дыхание могли заглушить едва слышное журчание воды. Он пошел сюда в одиночку, и сама тишина привела его в нужное место. Единственным обстоятельством, омрачавшим охватившее его радостное возбуждение, была деревянная нога – если бы не она, то можно было бы спуститься и исследовать все внизу. Впрочем, любой молодой парень из кибуца сделает это с легкостью. С посторонней помощью он сам сможет спуститься туда, заложить взрывчатку и взорвать скалистую стену, мешающую ручью превратиться в поток. Затем посредством трубопровода живительную влагу можно отвести через пятимильный участок пустыни, отделяющий источник от Эйн Шмона. Найденный им источник не просто заменит собой старый колодец: он сделает его безнадежно ненужным. Вода здесь чистая, и, судя по всему, запасы ее неистощимы. Она вольет новую жизнь в Эйн Шмона, и растрескавшаяся пустыня превратится в цветущую землю на многие сотни лет вперед. Он был очень доволен собой.

Шмария захромал вперед, волоча деревянную ногу. Самый край утеса был уже совсем рядом – вот и место, где он взобрался на вершину.

Широко расставив ноги, он наклонился и посмотрел вниз. Ироническая усмешка появилась у него на лице: спускаться будет намного труднее, чем карабкаться наверх.

Он лег на скалу и подполз к самому краю. Внизу выходы скальных пород, подобно языческим алтарям, казалось, хищно поджидали свои жертвы.

Осторожно и очень медленно Шмария начал спуск.

На лбу его вздулись вены и выступили капли пота – скорее от страха, чем от усталости. Достаточно неправильно поставить ногу или опереться на непрочный выступ, и… Лучше не думать об этом. Нельзя рассеивать внимание, нужно преследовать одну-единственную цель: добраться до подножия. Все остальное не имеет значения.

Оскальзываясь и обдирая руки об острые выступы скал, он продолжал медленно спускаться. Постепенно, дюйм за дюймом, а затем и фут за футом, земля приближалась.

Кровь забурлила в нем от предчувствия успеха. Здесь было опасно, но это и есть настоящая жизнь. Он смеялся прямо в лицо смерти.

Шмария и думать забыл про свою деревянную ногу. Прильнув к мощной груди утеса, он чувствовал необычайный прилив сил. Он пришел сюда побеждать и выйдет отсюда победителем. Он, Шмария Боралеви, был один на один с силами природы, и его увечье уже было не в счет. Сейчас он полностью владел своим телом, чувствуя, как адреналин растекается по жилам.

Срывающиеся вниз камешки, казалось, пели при падении. Неожиданно выступ, за который он ухватился правой рукой, откололся от скалы. Издав едва слышный возглас удивления, он на мгновение – показавшееся ему вечностью – повис на левой руке, а затем сорвался вниз навстречу сильному потоку воздуха, вниз – в никуда.

«Аллах акбар…» Велик Господь…

Напевный голос муэдзина плыл над небольшим оазисом, в котором расположилась арабская деревня Аль-Найяф. Те жители деревни, которых молитва застала вне дома, упали на колени и обратили взор к огромному красному солнцу, садившемуся за горизонт где-то там, далеко, где была Мекка. Внутри домов правоверные уже успели развернуть свои драгоценные молитвенные коврики и били низкие поклоны, вторя молитве.

«…A shhadu allaa ilaha ilia llah…»

Мощным напевом молитва поднималась над крошечными каменными домиками, над полями, загонами для верблюдов, устроенными бедуинами, расставившими свои шатры из козьей шерсти вблизи оазиса, и над «Корией» – огромным старинным водяным колесом, забирающим своими пригоршнями драгоценную влагу из пруда и подающим ее в ирригационные арыки, служащие для полива близлежащих полей. Только скрип деревянного колеса да беспокойные движения домашних животных нарушали благоговейную атмосферу, царившую над оазисом во время вечерней молитвы.

Как только последний мелодичный отголосок молитвы растаял в сумерках, Наймуддин Аль-Амир поднялся на ноги, стряхнул песок со своего балахона и поспешил домой.

В свои сорок три года он был высоким, импозантным мужчиной, с пышной черной бородой, густыми усами и крючковатым ястребиным носом. Он обозрел оазис и окружающие его поля взглядом одобрения и удовлетворения, каким, наверное, смотрели на них в свое время библейские пророки. Взгляд у него был острый и умный; длинный черный балахон «бишт», облачавший его фигуру, был таким же, какие носили большинство его односельчан; однако отличительной чертой его облика была опрятность – голова обернута куском ткани с узором темно-бордового и черного цветов, а из-под него на плечи спускался отделанный бахромой серо-черный платок. Только самый важный человек в этом маленьком поселении мог позволить себе носить такие дорогие ткани.

Будучи старостой деревни, он находился с визитом у бедуинов, расположившихся лагерем неподалеку; они еще до рассвета собирались двинуться в путь. Он как раз шел назад мимо их больших черных шатров, когда раздался призыв к вечерней молитве.

Оставив позади необычайно зеленые и плодородные для этих мест вспаханные поля, он направился в сторону финиковых пальм, росших по периметру оазиса. Здесь он свернул на песчаную тропинку, которая вела мимо убогих шатров и шатких построек, принадлежавших беднейшим из его сограждан. Тропинка привела его к пруду с темной, как чернила, водой, где медленно крутилось волшебное водяное колесо, с черпаков которого, как жидкий хрусталь, мягко стекала вода, образуя подобие множества миниатюрных водопадов. Он задержался на несколько мгновений, зачарованный магической силой воды – как останавливался каждый раз, когда проходил мимо, – даже когда был еще совсем ребенком. Без этого источника жизнь в деревне остановилась бы, а ее жителям пришлось бы голодать. Это поистине было чудесное изобретение: большие, тонко вырезанные из дерева архимедовы винты, которые крестьяне вращали вручную, поднимали воду с нижних шести основных арыков на верхние, вдоль и поперек пересекавшие маленькие частные поля. Поселение Аль-Найяф представляло собой сельскохозяйственную общину и, если не считать вялой торговли с кочующими мимо бедуинами, добывало себе пропитание с помощью нескольких коз, овец и скудного урожая с полей.

Он продолжил вечернюю прогулку, по пути обмениваясь приветствиями с соседями. Встретив своего сводного восьмилетнего брата Абдуллу, гнавшего домой трех кормилиц-коз, он помахал ему рукой. Затем, разглядев вдали свой дом, небольшое, но крепкое сооружение, сложенное из неотесанного камня, как всегда, остановился на мгновение, восхищенный его чистыми линиями на фоне заходящего солнца – каждый камень в кладке, казалось, светился изнутри.

Закончив вечерний обход, Наймуддин открыл небольшую дверь и вошел в дом, наклонившись, чтобы не задеть головой притолоку. Его жена Йехан, облаченная в черную головную повязку и балахон, сидела на корточках перед большим каменным чаном и толкла деревянным пестиком киббу – смесь ягнятины с лопнувшими зернами пшеницы. Она улыбнулась ему одними глазами сквозь густые ресницы. Несмотря на суровый пустынный климат и годы нелегкого труда, которые изрезали морщинами ее когда-то гладкую кожу, в свои сорок лет она была красивой и сильной, хотя и немного угловатой женщиной.

– Как чувствует себя гость, жена моя? – мягко спросил он.

– Два раза просыпался и немного поел, – шепотом ответила она, улыбаясь. – Еще несколько дней, и он поправится. – Женщина продолжала спокойными движениями помешивать киббу.

Наймуддин отодвинул занавеску, отгораживавшую часть большой, но единственной комнаты, из которой состоял дом. Стараясь не шуметь, подошел к находившемуся в дальнем темном углу низкому топчану и убедился, что лежащий на нем человек спит.

Наймуддин кивнул сам себе: больному нужен отдых и немного еды и питья. Слишком обильная пища только повредит ему после перенесенного им долгого голода и лишений. Было чудом, что бедуины-кочевники наткнулись на него в пустыне, но еще большим чудом было то, что этот человек был все еще жив.

– Жизнь или смерть, – мрачно пробормотал Наймуддин. – Воля Аллаха выбирать ему судьбу.

На то была воля Аллаха, подумал Наймуддин, чтобы этот человек попал сюда, в этот дом. Незнакомец, правда, показался ему довольно загадочной личностью – песочного цвета волосы, одна нога… И бредил он на нескольких языках сразу – в том числе и на арабском. Наймуддин был уверен в том, что, когда придет время, настанет воля Аллаха и на то, чтобы раскрыть эту тайну.

В тот момент, когда Наймуддин повернулся спиной к спящему, тот вдруг застонал во сне. И стон этот – совершенно очевидно для Наймуддина – был исторгнут не болью, а страхом.

В этот момент Шмария издал еще одно сдавленное рыдание. Во сне он продолжал падать в пропасть – в ушах у него завывал и свистел ветер, а скалистые зубцы внизу становились все ближе и ближе…

Издав крик ужаса, он проснулся и попытался сесть на своем ложе, но упал обратно на подушку. Через несколько мгновений он почувствовал присутствие Наймуддина и испуганно взглянул на него, как будто увидел призрак.

– Кто ты? Где я нахожусь? – Шмария был уверен, что задает эти вопросы по-русски; слова прозвучали слабо и надтреснуто.

Наймуддин не отвечал. Он присел на корточки рядом с лежанкой и улыбнулся.

Шмария повторил свой вопрос – на этот раз на иврите.

Наймуддин пожал плечами и беспомощно вытянул вперед руки.

Шмария попробовал произнести то же самое по-арабски.

Взгляд Наймуддина оживился.

– Меня зовут Наймуддин Аль-Амир, а находишься ты в моем доме, – ответил он по-арабски.

– В твоем доме?

– В доме моего отца и моего деда. Здесь оазис Аль-Найяф.

Шмария глубоко вздохнул.

– Значит, я не умер. Наймуддин ухмыльнулся.

– Нет, не умер. Ты жив.

На мгновение он почувствовал искушение задать Шмарии множество вопросов. Кто он такой? Откуда? Как ему – с его британской белой кожей – удалось так хорошо выучить арабский? Однако он подавил в себе любопытство. Расспросы утомят незнакомца. Завтра или послезавтра у них будет достаточно времени для разговоров.

Шмария едва мог пошевелить конечностями. Несмотря на пронизавшую его тело боль, он облегченно вздохнул – по-видимому, обошлось без сломанных костей, – но тут вдруг сообразил, что на нем больше нет протеза. Его глаза беспокойно забегали по комнате. Без этого драгоценного приспособления он никогда не сможет ходить. Даже встать – и то будет невозможно.

– Моя нога! – хрипло зашептал он. – Моя нога!

– Эта? – Наймуддин ткнул пальцем в угол, где прислоненный к стене стоял протез.

Шмария кивнул со вздохом облегчения.

– Бедуины никак не могли взять в толк, что это такое. Они нашли это рядом с тобой.

– Она, должно быть, отвалилась, когда я упал. Слава Богу, они догадались взять ее с собой. – Шмария вздрогнул, представив обратное.

– Бедуины, доставившие тебя сюда, сказали, что ты упал с большой высоты, – проговорил Наймуддин. – Это просто чудо, что ты попал на песчаный холм, который смягчил падение. Попади ты на другое место… – Наймуддин запнулся и мысленно обругал себя: нельзя говорить такие вещи. – С тобой все будет в порядке, – сказал он бодрым голосом. – У нас здесь нет врача, но некоторые из нас знают, как лечить травмы. Отдохнешь еще несколько дней и…

– Еще несколько дней! – Шмария с ужасом взглянул на него. – Как… как долго я уже пробыл здесь?

– Пять ночей.

– Пять ночей! А… сколько времени прошло, прежде чем меня нашли? – У него вдруг пересохло в горле, и голос его перешел в шепот.

– Я не знаю точно. Три дня. Может быть, четыре. – Наймуддин нахмурился. – Бедуины только могли гадать об этом, судя по твоему состоянию.

Пять ночей и… три или четыре дня! Неужели это возможно? Это означает, что его как бы не было в этом мире в течение восьми или девяти дней, а если прибавить сюда еще и те три дня, которые прошли до момента его падения с утеса…

Шмария мог представить себе, какая паника поднялась в Эйн Шмона. Нужно послать туда сообщение…

– Завтра, – сказал Наймуддин. – А теперь тебе нужно еще поспать.

Шмария взглянул в добрые, влажные глаза своего собеседника – человека, который взял его в свой дом и добровольно ухаживал за ним. Этому человеку Шмария обязан жизнью. Как, впрочем, и бедуинам, нашедшим его. Теперь он их должник.

– Я очень обязан тебе, – сказал он с чувством. – Смогу ли отплатить тебе за твою доброту?

– Когда один человек находит в пустыне другого, попавшего в беду, он спасает его не ради вознаграждения, – спокойно произнес Наймуддин. – Мы – корабли в этом море песка. Будь ты на нашем месте, ты сделал бы то же самое. А теперь спи.

Шмария закрыл глаза, чувствуя, как сон уже коснулся его своей темной мягкой мантией.

– Ты прав, – пробормотал он, с трудом размыкая губы. – Немного поспать… А завтра…

– Да, завтра.

Шмария уже равномерно храпел.

Под неустанным присмотром Наймуддина и Йехан силы Шмарии прибывали не по дням, а по часам. Уже на следующее утро он в первый раз выбрался за порог дома и, ковыляя, совершил короткую прогулку на солнышке. На следующий день уже смог обойти весь оазис. Местные жители с любопытством разглядывали его, но он не обращал на них внимания – был слишком занят тем, что сравнивал Аль-Найяф с Эйн Шмона.

Как он узнал, два поселения находились всего в каких-нибудь двенадцати милях друг от друга и могли считаться соседними деревнями – правда, их жители никогда не встречались, если не считать Шмарию.

Оба поселения были похожи друг на друга, однако деревня Аль-Найяф, обладая своим собственным источником воды и имея за плечами несколько веков оседлой жизни и земледелия на одном месте, жила более обеспеченной и размеренной жизнью.

В Эйн Шмона жители имели лишь старый колодец и возвышающийся неподалеку отвесный утес, который использовался для добычи строительного камня. В деревне не было полей, которые бы орошались и возделывались на протяжении веков. Но в каждом из ее обитателей жил дух первопроходцев – дух, который, пожалуй, уже был не нужен жителям деревни Аль-Найяф. В то же время жители обеих деревень обладали одинаковым запасом трудолюбия. Самое большое различие, которое заметил Шмария, заключалось в том, что в Эйн Шмона люди доходили до всего своим умом, методом проб и ошибок, в то время как жители Аль-Найяф имели за плечами многовековой опыт и традиции. Выживание в условиях пустыни было их второй натурой. Здесь человек уже давно выяснил все отношения с пустыней. В Эйн Шмона это было не так. Шмария особенно обрадовался двум увиденным в Аль-Найяф вещам: водяному колесу и архимедовым винтам.

При наличии этих двух приспособлений можно было окончательно решить проблему воды в Эйн Шмона. Теперь ему стало понятно, что, отводя воду из обнаруженного им источника и строя трубопровод к деревне, он решал только первую часть проблемы. Эти два древних приспособления – простое колесо и искусно вырезанные из дерева полые внутри винты – вот то, чего не хватало в придуманной им схеме. Немного усовершенствовав их, можно было обеспечивать поля гораздо большим количеством воды, чем он мог даже мечтать.

Пустыню Негев можно в самом деле превратить в цветущий сад.

Теперь он уже сгорал от нетерпения поскорее попасть назад в Эйн Шмона и принести с собой не только известие об открытом им источнике воды, но и решение, каким образом оросить этой водой окружавшие деревню пустынные поля.

Неожиданно Земля Обетованная стала в его представлении еще более обетованной.

Год и два месяца спустя, когда пять миль шестидюймовых труб начали подавать беспрерывный поток свежей холодной воды в кибуц, в деревне состоялся праздник. За здоровье Шмарии поднимались один за другим тосты, и его имя произносилось с благоговением. В глазах своих соплеменников он стал настоящим героем.

Сочетание горячего солнца и обильного орошения вскоре вызвало к жизни зеленый ковер растительности на полях, собранный урожай оказался настолько обилен, что едва поместился на нескольких грузовиках, отправленных в Иерусалим и Тель-Авив, где за проданную продукцию была выручена солидная сумма. Вслед за этим новые участки пустыни были превращены в поля и засеяны сельскохозяйственными культурами. Шмарии и его односельчанам казалось, что им надо продвигаться все дальше и дальше в пустыню, а урожаи будут увеличиваться сами собой.

Перед ними открылись неограниченные возможности, вновь обретенный источник благосостояния манил к себе все новые и новые семьи. С двадцати трех – а именно таким было число первых поселенцев – количество жителей деревни выросло до ста двадцати. Через два года был проложен второй трубопровод, а за ним и третий Поля требовали воды и платили сторицей за подаваемую на них в изобилии влагу. Вода, которая все равно бы ушла под землю, теперь работала на людей.

И никто, в первую очередь Шмария, не осознавал, что со строительством каждого нового водопровода уровень воды в районе оазиса Аль-Найяф – в двенадцати милях отсюда – продолжал падать.

Когда было закончено строительство третьей линии водопровода, озерко в Аль-Найяф стало напоминать пересохшую лужу.

Слишком далеко была арабская деревня, чтобы можно было услышать раздававшиеся там к этому времени гневные голоса. Да и слишком заняты были своими делами жители Эйн Шмона, чтобы прислушиваться к ним.