Встреча с демоном

4. Пять внутренних монологов,

Игорь Моисеевич Платонов. Как тяжело, шагая по седьмому десятку, сознавать, что действительно жил и живу весьма «слабо»… И отражает ли еще это слово настоящее положение вещей?!. Давай-ка разложим твою жизнь по полочкам, уважаемый профессор. И посмотрим на нее трезвым взглядом. Не для того ли ты и сбежал в этот дальний охотничий шалаш, не взирая на дождь и подступившую ночь?..

Главное в твоей жизни — многотомные труды по языкознанию. Но есть ли, действительно, среди всех твоих работ хоть одна по-настоящему творческая, открывшая нечто совсем новое? Нет. Нет и нет. Ты всю жизнь только и делал, что кропотливо изучал чужие труды — Шахматова, скажем, Виноградова или других — систематизировал их, сопоставлял их робко, трусливо, не смея ни решительно отвергать неверное, ни твердо отстаивать правильное, которое кто-то считает неверным… Выходит, ты и вправду не творец, а скупой рыцарь знаний, профессор! Хорошо еще, если не просто праздный созерцатель… А это страшно, когда в деле твоем, оказывается, еще существует такая дремная целина, такие невскрытые пласты, что не вскрывать их, имея на то возможности, просто преступление… Но какое у него обширное и глубокое знание языка! И начиная, притом, с самых его истоков… Ну что ж, на то он и «демон»… И опять врешь, профессор! Человек сильнее демона, раз он сам говорит, что отрицание — лишь вторичная вслед за жизнью волна. Жизнь идет и должна идти впереди…

Ну, хорошо, профессор Платонов, выяснили, что трудами своими как ученый ты не принес ничего нового. Но, может быть, ты двигал жизнь вперед хотя бы просто как человек, как человек-борец? Двигал ее принципиальностью, яростно отвергая-отрицая все тормозящее движению вперед и так же яростно защищая передовое? Увы, человек Платонов, нет. Ты жил, приглядываясь лишь к тому в окружающем и поддерживая лишь то, что могло помогать созданию спокойных условий для своей исследовательской деятельности… (Как ОН здорово определил суть слова «исследование»! «Это — собирание в кубышку уже открытых, постигнутых истин, что в конечном счете является не движением вперед, а топтанием на месте. И очень плохо, что вашего брата — „исследователей“ — развелось чересчур много. Настоящий прогресс возможен лишь тогда, когда в науке довлеют творцы, а не исследователи».) Из-за будущей своей квартиры ты поддерживал неправого. Было такое? Было. Из-за скорейшего опубликования очередного своего исследования писал, хотя и с горечью в душе, положительные рецензии на пустейшие труды. Было такое? Сколько раз… За кресло декана в свое время во всем поддакивал ректору, проректорам и другим, хотя где-то в глубине души понимал, что на место это имеются гораздо более энергичные и способные люди. Было такое? Да…

Что же теперь ты думаешь делать, ученый и человек Платонов? Как думаешь наверстать то, что ты мог бы сделать и не сделал? Да и хватит ли у тебя духовных и физических сил все начать сначала?..

Хватит! Ведь мне не абсолютно все надо начинать сначала: знания мои — хороший трамплин для скачка в творчество. Скорее, скорее! Прочь прохлажденье по охотничьим болотам, ты не заслужил отдыха…

Максим Максимыч Красавин. Как?! Неужели за тридцать с лишним лет, которые я и сам, и все другие называют «творческими», я не создал ничего по-настоящему оригинального, не нашел ничего не найденного до сих пор? Неужели соответствуют истине ЕГО слова, что если разложить мои музыкальные произведения на составные части, то все они окажутся уже найденными? Значит, я не творец, а просто технический собиратель созданных кем-то частей в очередную конструкцию, и даже конструкции эти по сути мало чем отличаются от всех других?.. Но ведь так трепетала душа при создании новых произведений! Неужели и в музыке должен преобладать холодный ум, а не сердце?.. Нет, Максим Максимыч, не хитри, уводя вопрос в сторону. Речь идет не о главенствующей роли ума или сердца, а о настоящем и ненастоящем творчестве…

Отрицание, видимо, может служить прогрессу и в чистом, голом виде. Много ли ты сделал хотя бы с этой стороны, композитор Красавин? Много ли ты отверг плохих произведений, судьба которых зависела только от тебя лично? Было и такое — слава богу, этого у меня не отнимешь. Но пропускал в свет и плохие, в чем-либо чувствуя свою зависимость от их авторов. Стыд-то какой… А что ты можешь сказать о тех явно плохих произведениях, о которых ты просто молчал, потому что авторы их были сильнее и выше тебя по положению? Срам, противный срам…

А твое творчество? Что уж скрывать, частенько же бывало такое, когда, просто физически устав от работы, ты отказывался от дальнейших поисков и оставлял жить вариант, который и сам считал еще далеко не совершенным. Мало того! Часто чувствовал, как в глубине души ворочается глухое недовольство вообще всем произведением и… не возвращался к нему, а нес для исполнения или издания. Или взять другое. Часто чувствовал, что не все расхваленное людьми достойно тех высоких слов, которыми их осыпали веками, и… боялся признаваться в этом даже себе, не то, чтобы произнести вслух. Ведь произведения эти до тебя хвалили сотни, тысячи людей! Абсолют, так сказать, людского мнения… Или еще: часто чувствовал, что так еще бедно использованы людьми искусства как возможности звуков вообще, так и отдельных звуковых инструментов, а… не решался их новой трактовке…

Нет-нет, все! Довольно прохлаждаться на природе! Я еще многое успею сделать…

Сергей Борисович Богатырев. Что-то непонятное происходит в нашей охотницкой компашке. Этот больной артист… Ненормальный какой-то. Слава богу, укатил-таки на своей дурацкой колымаге… Как ошталомные засобирались вдруг домой профессор с композитором и убежали в сторону станции так, будто с ножом за ними гнались.

Да и у меня что-то нехорошо на душе. И на охоту совсем не тянет. Из-за дождей, что ли. Поеду-ка я тоже домой. Да на работу попрошусь до срока. Потрясающе, конечно, но отсюда, издалека, я вдруг так четко увидел все промахи своего рабочего дня за станком, что прямо ужыхнулся: избежать их — можно добавить примерно еще процентов сорок!.. Надо мне в корне пересмотреть весь рабочий цикл. Да и в самом станке, чувствую, обязательно надо кое-что переделать…

Иван Иванович Донцов. Суета сует. Да-с. Несерьезные люди собрались на кордоне у Василия Петровича. По крайней мере, как охотники. Да-с. Из-за непогоды не выходили на озеро — можно, видите ли, промокнуть. Занялись смешной игрой с этим больным артистом — все шушукались по углам да делали загадочные лица. Баловство, простительное молодому человеку Владимиру, но не таким солидным людям. Да-с. Вот у меня в семье — три парня подрастают, весьма серьезные люди. А от чего все идет? Все от воспитания серьезного с детства. Не зря я занимаюсь ими ежечасно…

Впрочем, я, возможно, не совсем прав. Сужу по себе — погода весьма сильно влияет на организм. Тяжело стало по причине дождей, нудно. Пожалуй, тоже направлю стопы в сторону дома. Мысль тут у меня назрела насчет скорейшего откорма свиней. Удивлю единожды Филиппа Маркияновича, председателя нашего. Не то он мне частенько обидные слова, навроде «робота-исполнителя» и «пунктуального механизма», бросает. Будто бы пунктуальность и исполнительность когда-либо такими уж плохими чертами являлись…

Василий Петрович Карасев. Ну что ж, вольному воля. Расхотелось охотиться — ступайте себе домой. А нам не привыкать жить в одиночку средь болот… Тем паче, что мне теперь есть над чем поломать голову — не больно-то заскучаешь.

Болота, болота… Ужель этого до сих пор никто не видел, никто до этого не додумался?! А ты, значит, старый хрыч, всех умней оказался?.. А и чего ж — я тут без малого пятнадцать лет хозяйствую, мне оно и виднее должно быть. Верно же: Сойгинская топь — как наклоненная чашка. Прорыть от нее к Черному оврагу канаву всего на каких-то пятьдесят метров — и сойдет с нее вся вода, и на сотне гектаров можно спокойно брать торф. Ей-же-ей!.. Сколь раз пытался колхоз «Рассвет» добывать тут торф, а все никак, ковырялись с краешку и бросали — топь…

Ах, пойду, пойду, потолкую об этом с Никифорычем. Он мужик умный, должен понять, что даст та канава…

Вот ить чудеса-то какие — о чем я начал думать на старости лет!..