Встречи и воспоминания: из литературного и военного мира. Тени прошлого

Образ истории: немного о соотношении науки и ретроспективной публицистики

Во вступительном слове к одному из своих очерков литератор, драматург и публицист И. Н. Захарьин отмечал, что многие эпизоды недавней (относительно времени, в которое жил он сам) истории «появляются в нашей литературе “со слов очевидцев” – в рассказах, не проверенные, лишенные строгой исторической последовательности и не чуждые иногда вымыслов и превратного толкования фактов и явлений… недомолвок и многих неточностей». Связывая это обстоятельство отчасти с отсутствием открытого доступа исследователей в архивы, он вместе с тем полагал, что едва ли «русской литературе был брошен когда-либо упрек за ее посильное желание ознакомить публику, насколько это возможно, с событиями нашей новейшей истории». При этом нельзя пройти мимо сопоставления и даже чуть ли не смешения И. Н. Захарьиным истории и «русской литературы». Что стоит за этой формулировкой? Писательская небрежность, «красное словцо» (не вполне удачное) или же попытка обозначить некий специфический жанр исторической публицистики, в котором работал Захарьин, и, вероятно, не он один?

Несомненно, максимально сближая понятия истории и литературы, И. Н. Захарьин делает это не случайно. Скорее, это попытка вычленить смысловой пласт историко-культурных данных, не полностью верифицируемых и не всегда обладающих достаточной (с точки зрения профессионального ученого-гуманитария) степенью достоверности, но способных, тем не менее, сформировать у читателя-неспециалиста достаточно адекватное представление о том или ином событии, или историческом периоде. В данную схему хорошо укладывается и определение, данное Захарьиным так называемым «рассказам очевидцев»: – и на «сведениях» из этого «хранилища» автор сосредоточивает свои усилия как исторического публициста. Причем в ряде случаев он выступает просто как «очевидец» – то есть как собственно мемуарист, а в иных – как собиратель, редактор, транслятор данных, изложенных ему другими «очевидцами», то есть в большей степени как писатель, литератор-документалист. По заявлению самого И. Н. Захарьина, подобный жанр «рассказов очевидцев» – своего рода уступка современным ему обстоятельствам, при которых отсутствует достаточное количество и качество строго исторических данных:

«Несомненно, конечно, что настанет со временем б льшая возможность описания этих событий, – и тогда эпос «рассказов» померкнет перед действительностью фактов: публика ознакомится с названными событиями в более строгой исторической форме изложения – менее иллюминованной и более правдивой». Однако внимательное знакомство с творчеством этого автора скорее убеждает нас в том, что избранный им стиль «рассказов очевидцев» представляет собой явление, существующее параллельно и обособлено «строгой» исторической науке. Скорее, это особый поджанр, имеющий свою специфическую нишу, который можно было бы назвать ретроспективной публицистикой или художественно-документальной повестью и условно поместить между жанрами мемуаров и исторической беллетристики. В этом нас убеждает и тот факт, что «исторические произведения», составленные И. Н. Захарьиным на основании архивных данных и личных воспоминаний, критики оценивали как весьма интересные, но не всегда точно следующие историческим данным.

Однако не профанирует ли такой подход «большую историю»? Есть ли у произведений жанра «рассказы очевидцев» свои собственные цели, задачи, значение и смысл? Попробуем разобраться, а для этого обратимся для начала к биографии и особенностям творческого пути самого автора.

О писателе, драматурге, очеркисте, поэте и переводчике Иване Николаевиче Захарьине известно не так уж много, и основная часть сведений о нем, довольно разрозненных, почерпнута из его же сочинений. Он родился в 1839 году (по другим сведениям, в 1837) в Тамбове, в дворянской семье, учился в Тамбовской гимназии (о чем он упоминает, в частности, в рассказе «Памятная ночь под Рождество»). Затем, в 1859 году, начал военную службу прапорщиком в 16-м стрелковом батальоне, о чем повествует в статьях «Лермонтов и Белинский в Чембаре» и отчасти «Поездка к Шамилю в Калугу в 1860 году». Однако служба в глухой провинции, в номерном батальоне, где не было даже небольшой библиотеки при штабе, не могла удовлетворить интеллектуальных и духовных запросов неглупого, пытливого и энергичного молодого человека, и спустя 2–3 года он принял решение продолжить образование, причем не в рамках военной карьеры, (поступив, например, в Академию Генерального штаба), а на гражданском поприще – в университете.

Выйдя в отставку в начале 1860-х годов, И. Н. Захарьин некоторое время действительно был вольнослушателем Московского университета, однако обстоятельства заставили его вновь поступить на службу – на сей раз гражданскую. Этот период его жизни весьма примечателен, так как проходил в губерниях бывшей Речи Посполитой, после Польского восстания 1863 года. Сначала Захарьин занял должность мирового посредника в Могилевской губернии, затем, в конце 1870-х годов, – мирового судьи в губернии Подольской. С этим периодом жизни литератора связаны его статьи «Эпизоды из времени восстания 1863 года», «Воспоминания о Белоруссии 1864–1870 гг. (Из записок мирового посредника)», отчасти «Среди архивов Южнорусского края», а также книга «Жизнь, служба и приключения мирового судьи». С 1885 по 1896 годах И. Н. Захарьин управлял отделениями Крестьянского банка в Вильне, Ковно, затем в Оренбурге и Ставрополе.

В 1896 году Иван Николаевич окончательно вышел в отставку с чином статского советника и полностью посвятил себя литературе, хотя вступил на это поприще гораздо раньше, в 1861 году, размещая корреспонденции в газетах «Московские ведомости», «День», «Голос» – изданиях, преимущественно, консервативно-охранительного или умеренно-оппозиционного толка. В 1870–1873 годах И. Н. Захарьин был членом редакции «Биржевых ведомостей» (в период, когда эта газета имела умеренно-либеральное направление), одновременно в течение в 1870-х годов – фактическим редактором демократического сатирического журнала «Будильник» и литературно-художественного, в достаточной мере аполитичного «Живописного обозрения».

Множество стихотворений, рассказов, пьес, исторических статей и воспоминаний И. Н. Захарьина в разные годы появлялось на страницах «Исторического вестника», «Русской старины», «Вестника Европы» и др. Ряд этих произведений был впоследствии собран в книгах: «Люди темные» (1889), «Грезы и песни» (сборник стихов, 1-е издание 1883 г., за 13 лет выдержало четыре издания), «Тени прошлого. Рассказы о былых делах» (1885), «Молодая пора» (1891), «Для спектаклей» (1897), «Хива» (1898), «Жизнь, служба и приключения мирового судьи» (1900), «Граф В. А. Перовский и его зимний поход в Хиву» (1901), «Кавказ и его герои» (1901), «Для народа» (1897), «Встречи и воспоминания» (1903).

Кроме того, в 1898–1904 годах И. Н. Захарьин занимался разбором архива фрейлины графини А. А. Толстой, некоторые материалы из которого были в 1904 году опубликованы в «Вестнике Европы».

Скончался И. Н. Захарьин в 1906 году в Кисловодске.

Сравнительно скудные сведения об этом авторе, тем не менее, рисуют перед нами портрет человека, более полувека отдавшего литературному поприщу. По своим политическим пристрастиям Захарьин принадлежал скорее к умеренной либеральной оппозиции, хотя порой склонялся к консервативно-охранительным взглядам, но не входил непосредственно в тот или иной лагерь, что, в сущности, естественно и объяснимо для человека, так или иначе связывающего свою творческую деятельность с исторической наукой. Именно позиционирование себя как историка, попытка разобраться в истоках, смысле и последствиях тех или иных событий, вызывала в литераторе нежелание полностью принимать узкий общественно-политический взгляд какой-либо партии и следовать ему. Тут уместно вспомнить слова одного из русских историков, старшего современника И. Н. Захарьина, М. П. Погодина: «Кто же более сверху смотрит, как не историк. Только именно историк и может смотреть на события сверху, потому что он знает прошедшее и по этому прошедшему может предсказать и будущее…»

Соотношение недавнего прошлого и настоящего с проекцией будущего, несомненно, глубоко занимало Захарьина. В своей историко-литературной деятельности он стремился к конкретному анализу фактов, тщательно изучал ситуации, с которыми сталкивался в общественной жизни. Как современник Великих реформ Александра II, состоявший к тому же в 1860–1870-х годах на государственной службе в ведомствах, реализовывавших элементы реформ на местах, он имел возможность видеть как положительные, так и отрицательные их стороны, причем непосредственно в живом процессе преобразований, охвативших Россию. Так, например, наряду с благотворностью самой идеи отмены крепостного права И. Н. Захарьин непосредственно наблюдал и восприятие реформы крестьянами (зачастую выражавшееся в бунтах по поводу «утаивания барами подлинной воли», якобы заключавшейся в безвозмездной передаче всей земли народу), и проблемы, связанные с расчетом выкупных платежей (неизбежно приводившие к тяжбам между крестьянами и землевладельцами), и многие элементы непоследовательности, которые заключал в себе план реформы и которые становились очевидными только при конкретной реализации преобразований на местах, и многих других. А в отношении серии очерков «Воспоминания о Белоруссии» критики справедливо отмечали, что автор, убежденный приверженец русификации западнорусского края, «приводит, однако, факты, которые раскрывают весь вред этого направления». В последнем случае, правда, следует говорить не столько о действительном «вреде» русификации бывших польских воеводств, а о тех опасностях общественно-политического взрыва, которые мог вызвать этот процесс, неправильно поведенный, и многочисленных нюансах, которые он порождал. Но, в любом случае, замечание указывает на амбивалентность проблемы, поставленной И. Н. Захарьиным, и различные трудности на пути ее решения.

Все это, однако, как будто не приближает нас к решению проблемы, заявленной в начале статьи – о соотношении исторической науки и «рассказов очевидцев», которые мы обозначили как ретроспективную публицистику или документальную беллетристику. Не профанирует ли данный подход к историческому материалу саму историю, не размывает ли границы между наукой и вымыслом?

Едва ли. У этих направлений действительно разные ниши: серьезные исторические исследования, как правило, обладают специализированным направлением: они интересны только для узкого круга профессионалов. Участь почтенная, но, увы, оставляющая за бортом огромную потенциальную аудиторию, в просторечии именуемую «широким кругом лиц, интересующих историей и культурой». Именно этой опасности стремились избежать те толстые журналы, в которых преимущественно сотрудничал И. Н. Захарьин – в первую очередь, «Исторический вестник», издатели которого, в первую очередь, С. Шубинский, изначально ставили себе цель сделать издание привлекательным для широкого читателя, а не только обслуживающим интересы избранной аудитории. Для этого в журнале активно публиковались воспоминания, исторические романы и повести. Сходным образом действовал М. И. Семевский, типичный редактор-собиратель, тщательно и умело всюду отыскивавший для своей «Русской старины» интересные материалы и придававший им, при необходимости, хорошую литературную обработку. При этом издатель «Русской старины» считал особенно назидательными недавно происшедшие события, уроки и ошибки недавнего прошлого и полагал, что ранее освещение тех или иных эпизодов или фактов чьей-либо биографии предоставляет немало возможностей для защиты и восстановления исторической правды. Поэтому дискуссионные проблемы прошлого, затронутые И. Н. Захарьиным и изложенные живым художественным слогом, находили отклик у редакторов названных изданий и охотно принимались ими к публикации. Лишенные академической строгости, они формируют в сознании широкого читателя определенный смысловой историко-культурный фон – даже несмотря на неточности и допущения, порой присущие им. Повествование о прошлом составляет почву или ткань, образ истории, необходимый для всякого мало-мальски образованного человека для того, чтобы не стать ему «Иваном, не помнящим родства». Без такого образа или фона восприятие каких-либо конкретных эпизодов, событий или явлений прошлого просто невозможно – им просто негде будет задержаться в сознании и памяти человека. И задача его формирования в России, по крайней мере, со времен Карамзина оказалась в руках не только и не столько академических историков, сколько историографов-литераторов, создающих определенное историко-культурное поле для мышления.

Д. И. Болотина