Встретимся в суде

Вторая картина из прошлого РОЖДЕНИЕ БРИГАДЫ

Самый молодой в Уральском политехническом институте профессор, Руслан Шаров, пользовался любовью студентов не за то, что ставил оценки с поблажками. Наоборот, во всем, что касалось проверки знаний, он был требователен и строг. И даже не за то любили его, что он, не кичась своими научными регалиями, установил со студентами доверительный товарищеский стиль общения. Конечно, это было важным обстоятельством, но не главным. А главное в Шарове заключалось в том, что он действительно был блестящим ученым. Студенты всегда чувствуют, кто перед ними: равнодушный транслятор текста учебника или человек, преданный любимому делу. Преданность делу светится в глазах, делает речь точной, а руки – умелыми. Умелые руки требовались Руслану Георгиевичу как нельзя больше, так как он работал с электронно-вычислительными машинами, как раз в те годы утратившими свое громоздкое советское название и получившими то иностранное имя, которым их теперь называют: компьютер. Иными словами, Шаров принадлежал к числу тех первопроходцев, которые одновременно постигали «хард» и «софт». И даже параллельно изучению старался при помощи своих чутких пальцев и пытливого ума усовершенствовать эту мигающую глазом монитора коробчатую редкость, которую институт приобрел за сумасшедшие деньжищи.

– Лет через двадцать, а может, и раньше, – предсказывал Шаров, – компьютер войдет в каждый дом. Как сейчас телевизор.

Преподаватели спорили, стыдливо улыбались или попросту не поддерживали этот футуристический разговор. Не верили.

Зато студенты верили! Особенно эти, самые талантливые, цвет института: Баканин, Ефимов, Айвазов, Парамонов… Им не забыть эту лабораторную по физике. Преподаватель вышел из аудитории, оставив их наедине с оборудованием. Оборудование было им знакомо, и тема трудностей не представляла, а вот чертить в тетрадях систему координат, вычислять точки, выводить формулу, строить кривую – что за морока! Заглянул Шаров. Удивленно улыбнулся: «А что это вы паритесь? У вас же компьютер стоит!» И впрямь стоял – в углу аудитории, в полнейшей заброшенности. Языку программирования «бейсик» их всего пару недель учил не Шаров, а другой препод. Единственное, чему студенты научились за время этих занятий – включать и выключать компьютер, а так как в те замшелые времена о «Виндоусе» и не слышали, то делалось это элементарно… А еще постигли ужас до чего высокоумные основы игры в «Тетрис». Ни то ни другое помочь в лабораторной работе не могло, о чем студенты откровенно сообщили Руслану Георгиевичу. Улыбнувшись еще раз и промокнув платочком зеркально-нагую голову, Шаров сел к компьютеру. На экране засветилась сине-белая таблица. Разминочной пробежкой пальцев по клавиатуре Шаров вызвал программу и попросил продиктовать полученные в ходе лабораторной работы числа. А дальше… Дальше начались сплошные чудеса. Каким-то невероятным образом за считанные секунды на экране возникла кривая – та самая, которую путем долгих потений и терзаний им пришлось бы выводить самостоятельно. Более того, к безукоризненному графику прилагались выкладки, которые находились за гранью студенческой лабораторной…

– Как видите, – добродушно сказал Шаров, – вот что умеет компьютер. Компьютер – это, конечно, не заменитель головы, но вот избавить ваши и без того загруженные головы от нудной механической работы – в его возможностях.

Как было после такого фокус-покуса не прийти в восторг от идеи компьютеризации производства? А с нее-то все и началось…

Как ни странно, невольным инициатором создания «бригады реаниматоров» выступил не всеобщий любимец и естественный лидер Валька Баканин и даже не мрачноватый умница и острослов Леня Ефимов. На эту идею натолкнулся Айвазов – Кинг – который еще до окончания института начал подыскивать высокооплачиваемую работу. Не для того он учился, чтобы на родительской шее сидеть! Времена менялись, жизненный пласт брежневской пассивности уплыл в открытое море намечающегося капитализма, суля осуществление великих надежд. Дух захватывало от намечающихся возможностей, которыми манило начало девяностых. Можно было либо все приобрести – либо все потерять. Многие вдавались в авантюры, где гибли или выигрывали… Но об этом – чуть позже. Сейчас об Айвазове. Кинг не хотел отрываться от любимой специальности, на получение которой угрохал пять (может быть, лучших!) лет, поэтому не соблазнился торговлей, когда все вокруг торговали как угодно и чем угодно. Кинг отправился на химическое предприятие – крупное, однако… в общем, так себе предприятие. Сотрудникам зарплату выплачивали кое-как, и они продолжали ежедневно ходить на работу, должно быть по инерции или руководствуясь слепой верой, что в один прекрасный день все изменится. Бухгалтерия велась с чудовищными ошибками – отчасти и за счет того, что весь ее штат составляли пенсионерки с арифмометрами и молодые недоучки. Оборудование, тяжелодумное и ржавое, не менялось с семидесятых годов. Об автоматизации производства не приходилось даже мечтать.

Обо всех минорных впечатлениях Рубен Айвазов поведал своим друзьям.

– Если бы еще у них были компьютеры! – посетовал он. – Все-таки легче было бы контролировать производство. Может быть, посоветоваться с Шаровым? Он ведь должен заниматься не только теорией, но и практикой…

– Посоветуйся, – кивнул Артур Райзен. Вне сессии Ипа-ипохондрик часто производил впечатление вполне разумного и не такого уж нервного молодого человека. – А что касается автоматизации химического производства, можешь посоветоваться хоть со мной. Сам знаешь, по какой теме я диплом защищал.

– Чего мелочиться! – развеселился Кинг. – Айда все ко мне, работу каждому найду. Марина займется бухгалтерией, Руслан Георгиевич – компьютерами, Валька и Леня – инновационными разработками, Парамонов починит стоящую поточную линию, пока суд да дело. А почему нет? Вместе учились, вместе и работать будем.

Идею в ее первоначальном виде никто не оценил.

– Кинг, ты, конечно, щедр, как король, – сощурился Ефимов, – но я этого коллективизма не понимаю. Лично я не собираюсь связывать всю жизнь с твоей химической богадельней. Допустим, мы восстановим производство – что, кстати, еще не факт, – но дальше быть прикованным к одному предприятию…

– А если не к одному?

Отрицать не получится, первый импульс подал Рубен Айвазов. Но развил его, как всегда, Валька Баканин. И, как всегда, дергая себя за нос, что у него служило признаком интенсивности мышления:

– Парни, вы чего? У нас же не крепостное право, никто никуда не прикован. Давайте создадим такую… ну, что ли, бригаду! Передвижную, мобильную, современную! Приходим на умирающее предприятие и комплексно, совместными усилиями делаем все, чтобы его спасти. Будем лечить бизнес так, как врачи лечат больных. Используя свои знания и умения, а они у нас есть, парни…

Дружеское обращение «парни» не показалось смешным даже присутствовавшей на этой легендарной вечеринке Марине. Никто не смеялся. Все думали.

– А что мы с этого поимеем? – первым озвучил всеобщие сомнения Ефимов.

Валькин нос горел, как верхнее оконце светофора, свидетельствуя о том, что этот вопрос тоже не останавливает полет его делового вдохновения.

– Нет проблем! Мы не только спасаем предприятие, но и оказываемся в числе его совладельцев. За умирающее предприятие никто цепляться не станет, а когда оно станет рентабельным, прибыль – нам. Идет?

– Надо посоветоваться с юристами, – заявил Леонид. – У меня как раз есть один знакомый… одна знакомая… Идея сомнительная, но может, и проканает…

Но все поняли так, что идея замечательная. А Ефимов злится потому, что не он это выдумал. Друзья знали за ним эту не самую приятную черту: хоть и получит пятерку на экзамене, а все-таки пошлет недоброжелательный взгляд в сторону того, кого строгий экзаменатор похвалил больше. Вот ведь, оказывается, даже умные люди бывают завистливы…

Но с этим ефимовским качеством охотно мирились. Мало ли у кого какие недостатки! В конце концов, все они друзья! А теперь еще, кроме студенческой дружбы, их связывает членство в «бригаде реаниматоров».

Кстати, название придумал Леонид Ефимов. После того, как по своим юридическим каналам удостоверился, что идея и впрямь стоящая…

Александрбург, 17 марта 2006 года, 11.25.

Валентин Баканин – Борис Фадин

Следователь по особо важным делам Сергей Владимирович Алехин, как уже догадался читатель, не придавал особого значения нарушениям законности. Точнее сказать, он походя нарушал все, что можно нарушить. Однако в одном пункте он остался скрупулезно верен букве закона, а именно: даже он не осмелился лишить Баканина встречи с адвокатом. Как положено, один на один. Правда, адвокат был не тот, которого выбрал бы для себя Баканин, а тот, которого дал ему Алехин…

Собственно, последний факт и послужил источником недоверия, которое питал Валентин к своему навязанному врагами защитнику. Да полно, будет ли этот человек его защищать? Такова ли его функция? А может быть, вопреки обязанностям адвоката, он станет склонять подзащитного к тому, чтобы признать все нелепые обвинения, которыми его тут закидали? Наверняка станет уверять, что Баканину не избежать тюрьмы и лучшее, что он может сделать – добиться, чтобы скостили срок… К чертям собачьим такую защиту! Валентин Баканин невиновен, слышите вы, не-ви-но-вен! У него есть свое доброе имя, у него еще осталась такая непостижимая, эфемерная для некоторых штуковина, как честь. Что там говорил Алехин насчет адвоката? «Если не хотите этого, не получите вообще никакого», что-то наподобие того. Ну так пожалуйста! Лучше Баканин будет защищаться сам! По крайней мере, сам на себя он всегда может положиться. Кажется, он сам – это единственный человек, которому в этом гадюшнике стоит доверять…

Вышеприведенные соображения, правда, в более вежливой форме, но так же эмоционально Валентин Баканин обрушил на Бориса Аристарховича Фадина. Валентина можно было понять: мало кто на его месте удержался бы от выплеска эмоций. После предъявления обвинения в КПЗ ему всю ночь не давали спать. Мало того что в переполненной камере и без того не больно-то хорошо спится, так еще история: только начинаешь засыпать, вдруг – грубый толчок в плечо! Кто толкнул? Поди разберись, когда все помещение вплоть до лампочки над дверью забито ожидающими решения своей участи! Снова начинает засыпать – снова его пинают, метя по лодыжке… В конце концов Валентину пришлось сознательно бороться со сном, то и дело соскальзывая в болезненную горячую полудремоту. Но если кое-кто думает, что такими методами вынудит его подписать самооговор, этот кто-то крепко просчитался.

Борис Аристархович Фадин выслушал подзащитного не перебивая, только мелко пошмыгивая носом, словно, как животное, воспринимал главную информацию не зрением и не слухом, а нюхом. Очевидно, запах Валентина заставил его загрустить, потому что редковатые русые брови Фадина расположились домиком, придавая лицу сочувственное выражение.

– Уважаемый Валентин Викторович, – мягко сказал Фадин, – я понимаю, у вас много оснований мне не доверять…

Валентин, истощивший запасы красноречия, кивнул. Он несколько дней не брился, и светлая, жесткая, отрастающая пучками щетина не украшала его помятое, выжатое бессонницей лицо. Прибавьте сюда плачевное состояние одежды – как мало нужно, чтобы внешне превратить крупного бизнесмена в бродягу!

– И я могу подтвердить, что вы правы в своем недоверии, – неожиданно завершил Борис Аристархович. – Не знаю, много ли мне удастся для вас сделать. На меня оказывают сильное давление, так же как и на вас. Ваше дело шито белыми нитками, но уж кого здесь хотят засудить, того засудят. Только не думайте, что я против вас. Да, горько бывает видеть, как преступник ускользает от заслуженного наказания, но еще горше, когда наказанию подвергается невиновный…

Валентин, выпрямившись на привинченном к полу стуле, смотрел на своего адвоката расширенными глазами:

– Но если вам горько это видеть, то постарайтесь! Сделайте же что-нибудь! Не бывает так, чтобы не оставалось совсем никакого выхода!

– У вас есть влиятельные знакомые, которым вы полностью доверяете? – деловито спросил Борис Аристархович.

Валентин воспрянул в надежде, но сразу же поник, точно вспомнил что-то неутешительное:

– Здесь, в Александрбурге, или в Москве?

– Хоть в Аддис-Абебе. Гарантирую, что свяжусь с теми, кого вы назовете, и передам, где вы и что с вами.

Валентин пристально уставился в невыразительное, малопримечательное лицо Фадина. А что, если адвокат все-таки ненадежен? Что, если таким способом он вынуждает обвиняемого назвать своих покровителей, чтобы вывести их из игры? А что, если, называя своих друзей и знакомых, он ставит их под удар? Их могут убить, избить, похитить – шайка-лейка, которая захватила его, способна на что угодно… Но если Валентин не ухватится за соломинку, которую протягивает ему Фадин, другой такой оказии может и не представиться. Тогда глава концерна «Зевс» сгниет в александрбургских застенках, и об этом так никто и не узнает. А, была не была!

– Хорошо, записывайте. Московский адвокат Роберт Васильев. – Валентин продиктовал Фадину номер мобильного телефона Роберта, который на всякий случай заучил наизусть. Вот когда он пригодился! – Также в Москве: адвокат Юрий Гордеев…

– Юрий Петрович? Из десятой юрконсультации?

– Вы с ним знакомы?

– Нет, но наслышан. В адвокатских кругах России Юрий Гордеев – фигура видная. Если он на вашей стороне, ваши дела не так уж плохи!

Должно быть, Фадин собирался приободрить подзащитного, вселить в него, так сказать, волю к победе. Но в данный момент дела Баканина продолжали оставаться плохи, и он об этом не забывал.

– Я хотел бы передать с вами записку для Гордеева.

Валентин все еще продолжал в глубине души не доверять адвокату и опасался, что дело в его интерпретации будет выглядеть совсем по-другому – не так, как в глазах самого Валентина.

– Конечно-конечно, пишите. Так даже лучше. Он знает ваш почерк?

– Не уверен. Но я все-таки напишу.

Стержень шариковой ручки, должно быть, претерпел немало испытаний в этом кабинете, где ею пользовались все кто ни попадя. Ручка царапала бумагу, оставляла на ней дополнительные порции чернил, похожие на мушиные точки. Но, несмотря на все помехи, Баканин упорно выводил строку за строкой…

– Поторопитесь, – призвал Баканина адвокат, взглянув на солидные позолоченные часы, отягощавшие волосатое запястье.

Валентин отложил ручку:

– У меня все.

Александрбург, 18 марта 2006 года, 1.15.

Ксения Макарова

«Ленчик мною пользуется».

Эта незамысловатая мысль засела в мозгу Ксении Дмитриевны Макаровой, отравляя одной из самых влиятельных женщин Александрбурга и утреннее пробуждение, и ночной отход ко сну, и частые в течение дня приемы пищи (еда и секс, по мнению Макаровой, составляли значительную часть того, ради чего вообще стоит жить). А также эта мысль отравляла работу… И деньги. Получаемые за работу деньги. Что, если разобраться, было просто нестерпимо: большие деньги должны приносить удовольствие. Тем более такие огромнейшие деньжищи, которые получала Ксения.

Возможно, кто-то удивится: неужели должность начальника следственного управления, которую занимает Макарова, относится к числу высокооплачиваемых? Неужели труд этих людей вознаграждается миллионным состоянием? И конечно, удивление будет правомерным. За свой основной труд Ксения получала не сказать чтобы много. Ну, допустим, на квартплату, одежду, питание одинокой женщине вполне хватит. Но из каких источников оплачивалось все остальное? Две машины – одна отечественная, другая иномарка; соответственно к ним бензин. Три квартиры – в разных районах города. Строящийся под Александрбургом дом с бассейном и зимним садом. На этом фоне одежда от престижных модельеров, изготовленная на заказ, специально под ее приземистую плотную фигуру, выглядела мелочью, дамским пустячком… Неужели все это Ксения заработала?

Да, она это заработала! Однако об основных служебных обязанностях в данном случае речь не идет. Ксения Макарова получала крупные куши не за них, а за работу совсем иного рода. Может быть, кто-то не назвал бы это работой; может быть, кто-то подобрал бы для наименования этого совсем другие слова – вплоть до жесткого и предельно исчерпывающего тему слова «преступление»… Но Ксения Макарова не стала бы выражаться так резко. Если бы вы заговорили с ней об этом, она полуприкрыла бы свои большущие, широко расставленные, все еще красивые и полные африканской страстности глаза и произнесла бы томным, низким голосом, созданным для песен: «Ну как же еще прокормиться несчастной женщине?»

Несчастье Ксении заключалось как раз в том, что она была женщиной – и при этом была умнее мужчин… По крайней мере, так она полагала. Деловое предложение, исходящее от женщины, мужчина всегда воспринимает неохотно, предпочитая предложения коллег-мужчин, даже если они менее выгодны. Мужчина прислушивается к женщине при одном условии: если женщина не только коллега… Если при этом она для него еще и женщина! Выстроив эту схему у себя в уме и крепко поверив в нее, Ксения на протяжении всей своей служебной биографии воплощала тезисы в жизнь. Тем более что телесные соприкосновения для нее не несли никакой эмоциональной нагрузки. Трахнуться для того, чтобы продвинуться по службе или просто, чтобы получить удовольствие? Какие могут быть проблемы! Расставшись с девственностью в четырнадцать лет в компании одноклассников, Ксения раз и навсегда уяснила для себя: в этих телодвижениях нет никакого сверхъестественного смысла, который учат в них видеть представители старшего поколения в компании с художественной литературой. Ах, любовь-морковь! Ах, влюбленные, погибшие от любви! Погибнуть от любви, считала Ксения, можно только в одном случае: если плохо предохраняться и после попасть на криминальный аборт. Но это для невинных дурочек. Ксения отнюдь не была невинна. И отнюдь не была дурочкой. Разве дурочка смогла бы продумать и осуществить такой непростой план?

Из образа действий Ксении Макаровой вытекало следующее: она не доверяла свои наиболее ценные мысли мужчинам, с которыми не спала. Прежде чем посвятить мужчин в свои планы обогащения (тем более идущие вразрез с законом), она посчитала нужным плотно привязать их к себе. А мужчин было двое. Один был начальником Ксении, другой – ее подчиненным. Но оба были ей нужны, и она спала с обоими. Не одновременно – группен-секс не входил в число ее излюбленных удовольствий, – не афишируя обе эти связи, но и не особенно скрывая… Если они – прокурор Александрбургской области Нефедов и «важняк» Алехин – обсуждают между собой, какова их общая подруга в постели, Ксению это никак не касается. Она позаботилась о том, чтобы этим двоим было что обсуждать, кроме бабских сисек-пиписек.

– Прокурорский бизнес, – шепнула она – сперва подчиненному, потом начальнику – в момент расслабленных посткоитальных ласк.

– Чего-чего?

Реакция и у того и у другого получилась стереотипная. Мужчины после секса вообще резко тупеют, будто вместе со спермой теряют маленькие серые клеточки головного мозга. Зато Ксения даже после оргазма сохраняла мозги в трезвости. И она поделилась – и с подчиненным, и с начальником – плодами выстраданных размышлений. Она нежным голосом, не нарушающим кайфа, подсказала, что на прекращении производства уголовного дела (что означает свободу для преступника) можно заработать. В самом деле, сколько можно охранять закон за грошовую зарплату? Это непорядок. Надо, чтобы закон время от времени отворачивался в сторону, позволяя блюстителям законности поправить свое материальное положение. Собственно, им и делать ничего не придется: заинтересованные люди охотно расстанутся в их пользу с определенной суммой, а тут уж, как говорится, раз дают, грешно не брать… Сколько брать? Знающие люди вам скажут, что имеется стандартная такса в тридцать тысяч долларов. Конечно, многое зависит от тяжести статьи и прочих деталей, но в среднем сумма именно такова.

Может возникнуть вопрос: насколько долго сопротивлялись предложению Ксении ее мужчины, и сопротивлялись ли вообще? Вероятно, не очень сопротивлялись, ибо эта далеко не святая троица скоро стала жить материально гораздо лучше, чем до образования «прокурорского бизнеса». Что касается моральной стороны дела, то с ней не возникло ни малейших трудностей. Относительно страха разоблачения – здесь, конечно, определенные трудности возникали, но если учесть, что сотрудники милиции и прокуратуры, работающие в одной области, как-никак не чужие друг другу, получалось, что в итоге все не так уж страшно. Кое-кому отстегнуть на лапу, кое-кого заинтересовать долей в прибыли, кое-кому просто напомнить, что все мы, мол, одним миром мазаны, одной веревочкой повязаны, – и дело в шляпе.

Прошло некоторое время. И вот предприимчивая Ксения, развивая и укрепляя свои отношения с начальником и подчиненным, открыла перед ними новые перспективы их маленького совместного предприятия. А для этого поставила такой, казалось бы, сугубо теоретический вопрос: сколько возьмут следователь и надзирающий за ним прокурор, чтобы сфабриковать уголовное дело на полностью невиновного человека? Совершенно ясно, что тут денег потребовать можно значительно больше, чем тридцать тысяч долларов. Тут давать нужно не одному, а нескольким лицам: и лжесвидетелям, и практически всем участникам судебного процесса, начиная от следователя прокуратуры и заканчивая судьей… К чему мелочиться? Миллион долларов потребовать можно!

Если речь идет о нераскрытом убийстве, то нужно уговорить какого-нибудь наркомана или бомжа взять убийство на себя. А этот бедолага, в свою очередь, должен правильно указать на «организатора» преступления. Мол, такой-то гражданин вручил мне такую-то сумму для устранения такого-то лица. Все просто. Осуществление детальной схемы, конечно, влетит в копеечку, но ведь и поиметь можно гораздо больше, чем за мелочевку!

Кто заплатит за обвинение невиновного? Ну, знаете, Ксения это берет на себя. И после недолгого выжидания… ну да, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы угадать: на сцене появится еще один человек, который связан с Ксенией узами секса. А именно: Леонид Ефимов, который неоднократно делился с любовницей своими служебными проблемами. В итоге все должны быть довольны. Одна сторона получает деньги, другая – устранение того, кого следовало устранить… А организовала все она, Ксения!

Но если Ксения так разумно и удачно все распланировала, почему ее злило то, что Леонид Ефимов ею пользуется?

Причем злило это ее всерьез. Просыпаясь ночами, она вспоминала в подробностях свою историю взаимоотношений с тем, кого по прежней памяти называла Ленчиком, и на женщину, которая все чаще ощущала себя немолодой, обрушивалась волна терзаний. То, как беззастенчиво пользовался ее должностными услугами тот, кого она знала неоперившимся пареньком с большими амбициями и малыми возможности их реализации, заставляло ее сомневаться в себе. И мерещилось уже Ксении, что их случайное транспортное знакомство вовсе не было случайным, а Леонид, уже тогда упорно-расчетливый, выследил ее и подкараулил, точно вычислив, что на Ксению подействует его тип внешности – широкими сросшимися бровями и узким лицом Ефимов напоминал ее первого постоянного партнера (школьные эксперименты не в счет), с которым у Ксении чуть было не образовалась любовь-морковь… а, ну да ладно! Дело не в том, давно исчезнувшем с ее горизонта юноше. Дело все-таки в самом Леониде. Честность вынуждала Ксению признаться, что поведение Ленчика раздражает ее потому, что он ведет себя по отношению к ней так, как она привыкла себя вести по отношению к мужчинам: высасывать их досуха, беря от них все, что можно, обменивая секс на деловые услуги и привязывая сексом во имя будущих деловых услуг. Ксения горько подумала, что для Леонида она не так уж привлекательна: как же, толстуха! У Ефимова вкусы изысканные. То ли дело Мариночка-тростиночка…

Присутствие в новом деле Марины Криворучко также крепко досаждало Ксении. Правда, с ней она впрямую не общалась, тем не менее одно упоминание о Марине способно было испортить Ксении настроение на весь день. Непохожие внешне, по складу характера эти женщины могли бы быть сестрами. Неизвестно, догадывалась ли об этом Марина, но Ксения с самого начала раскусила в той, кого вряд ли стоило считать своей соперницей, жажду материальных удовольствий и невозможность удовлетвориться одним мужчиной. Как, спрашивается, госпожа Криворучко достигла своего нынешнего положения гендиректора в фирме «Уральский инструмент»? То-то же! И нечего ее превозносить в ущерб Ксении.

Даже то, что госпожа Криворучко не так давно овдовела, не смягчило Ксению по отношению к ней. Не всех своих мужей Марина потеряла – всего лишь одного! Она же образец древней полиандрии, когда женщина заводит себе «семью» из нескольких мужчин, которые работают на нее и ублажают. Захочет, возьмет себе кого-нибудь еще. Для нее это не проблема!

Александрбург, 18 марта 2006 года, 12.05.

Валентин Баканин – Петр Самойлов

Когда Валентина Баканина снова вырвали из камеры и повели куда-то, он подумал, что будет новый допрос. Дураки, неужели они думают, что он все-таки себя оклевещет? Или… все-таки пытки? Такие, как избиение в мешке, или кое-что покрепче? Невесть откуда в памяти всплыла леденящая информация об одном излюбленном у нашей доблестной милиции способе пытки: человеку, который не хочет сознаваться в том, чего не совершал, надевают противогаз и пережимают шланг. После первого же раза сознается большинство бедняг, а после второго-третьего – самые стойкие… У Баканина перехватило горло. Снова показалось, что он тонет – без надежды выплыть…

Однако судьба его, как оказалось, пока миловала. Наверное, его истязатели решили, что еще не перепробовали на нем всех способов словесного убеждения. Один из этих «способов», как выяснилось позднее, был приведен в тот же кабинет следователя, что и Баканин. Кроме знакомого уже Валентину «важняка» Алехина и конвоиров, в кабинете присутствовала неизвестная пока что полноватая женщина средних лет и еще какой-то тип. Поначалу Валентин взглянул на последнего без особого любопытства. За километр обнаруживалось, что это – обитатель КПЗ, такой же, как и сам Валентин. Собрат по несчастью, так сказать. На обоих была не казенная роба, выдаваемая только заключенным, а своя одежда, но такая мятая, пятнистая и несвежая, что сразу угадывалось: в ней давненько уже и спят, и едят, и справляют другие надобности. В придачу одежонка собрата по несчастью, состоявшая из бесформенных штанов и штопаного серого свитера с узором из бегущих оленей, до сих пор сохранила алкогольный запашок, который не выветрился даже под воздействием более напористого, но менее стойкого тюремного духа.

Внешне обитатель КПЗ соответствовал и своей одежде, и исходящим от нее ароматам. Его лицо, не отмеченное печатью высокого интеллекта, обнаруживало в блеске крохотных подвижных глазок, бродящих в орбитах кругами, словно тигры по клеткам, какую-то безумную хитроватинку, сигнализирующую, что обладатель таких глаз способен на любой неожиданный поступок, который ему в голову взбредет: то ли с моста спрыгнуть, то ли тормозной жидкости хлебнуть, то ли подвиг совершить. Цвет кожи – темноватый, словно от нездорового загара: возможно, сказывается привычка постоянно находиться на свежем воздухе, а возможно, плохая работа печени, сдающей от излишеств. Судя по шамкающей речи, часть зубов, несмотря на далеко не старый возраст, потеряна… Но несмотря на беззубость и плешь, просвечивающую сквозь негустые волосы головы, Валентин угадал, что напротив сидит его ровесник. Ну, может, человек, старше на пару лет.

– Привет, убивец, – сказал ровесник.

До Валентина не сразу дошел смысл сказанного. Точнее, формальный смысл дошел, а истинный – не совсем.

– Я не убийца, – миролюбиво объяснил Валентин этому человеку, который, должно быть, искренне заблуждается по его адресу. – Меня напрасно обвиняют. Те, кого убили, мои друзья, я их не убивал.

– Да уж я знаю, знаю, что ты не убивал, – охотно согласился ровесник, и Валентину показалось, что искорка безумия в глазах сверкнула отчетливее. – Сам – не убивал. Моими вот этими руками убил. – Он потряс перед собой растопыренными пальцами, грязные обломанные ногти которых врезались в сознание Валентина, как нечто незабываемое и трагическое. – Я и есть Самойлов. Тот самый Петя Самойлов, кому ты заказал дружбана своего, армяшку. А я что же, я всегда пожалуйста. Черножопых резать надо. Пусть поменьше шляются по нашей исконной русской земле.

– Я вас впервые вижу, – сказал Валентин. Глупо, примитивно, но больше ему ничего не пришло в голову.

– Правильно, – подтвердил Самойлов с ласковой, щербатой, как у первоклассника, улыбкой. – Тебя и видеть меня было не хрена. Ты же у нас, бля, важная шишка, в Москве сидишь, по-английски говоришь. А заказ ты передал через своего бухгалтера, помощника…

– Вадима Мускаева, – подсказал следователь Алехин, предупредительно наклонившись к Самойлову, точно официант, подносящий клиенту затребованное блюдо.

Темная кровь запульсировала в висках Баканина. Мускаев, бухгалтер московского отделения «Уралочки»? Он-то здесь при чем? Что с ним? Неужели его тоже схватили и привезли в Александрбург? А этот насквозь пропитой тип, мог ли он на самом деле убить Кинга? Как, зачем – вследствие мгновенного импульса, поступившего из дебрей его запутанного алкогольного сознания, или ему действительно заплатили? Все эти вопросы закружились хороводом и атаковали Баканина так агрессивно, что он, не помня себя, привскочил со стула, привинченного к полу. Но ему тут же надавили на плечи, вынудив сесть обратно. Кроме того, наручники, которые предварительно надели на Баканина, видимо, в предвидении таких эксцессов, не позволили бы ему сделать что-либо с этим типом… с этой алкогольной глумящейся рожей…

– При чем здесь Мускаев? – выкрикнул он.

– Спокойнее, спокойнее, гражданин Баканин. – Валентина едва не затошнило от отвращения, когда следователь Алехин по-отечески снисходительно похлопал его по плечу. – Ваш сообщник Мускаев от нас никуда не денется. Мы еще устроим вам очную ставку – и вам, и Самойлову, и Мускаеву. А пускай сейчас гражданин Петр Самойлов расскажет все, что ему известно по этому делу. Петя, говори.

– Известно мне, значит, – точно школьник, подхватывающий реплику учителя, завел Самойлов, – что гражданин Вадим Мускаев пришел к нам в поселок, а мы как раз все трое были выпимши…

– «Мы» – это кто? – подкинул наводящий вопрос следователь Алехин.

– Ну, я, брательник мой Егор и еще Родька Машкин – моей жены брат. Стоим возле ларька и соображаем, чем бы догнаться – бабок в обрез. Подходит он, значит, и спрашивает: «Мужики, я вижу, вам деньги нужны?» Я говорю: «Кто ж от них отказывается?» Он говорит: «Вот и ладушки. Вы мне дело – я вам деньги». Я говорю: «А чего делать-то?» Он и объяснил, что надо тут замочить одного богатея. А я как, бля, узнал, что богатей, да еще черножопый, так сразу согласился. Родька гундеть что-то стал, что на мокрое дело не подписывается, а я ему напомнил, как его сеструху Лизку, она мне тогда еще женой не была, в восемьдесят девятом году один грузин едва не отпиндосил. Прямо на улице в городе, прикинь, а? Грузин там, или армянин, или еще там, бля, какой горный орел, – все они на одно лицо. На рынок придешь – сплошная, бля, чернота, некуда ступить прирожденному русскому человеку…

В Петре Самойлове погиб, точнее, утонул в спиртном, незаурядный артист разговорного жанра. При помощи скупых изобразительных средств Самойлов сумел так зримо и выразительно представить сценку беседы заезжего подозрительного хмыря с местными алкоголиками, склонными, как водится, порефлексировать на тему национального вопроса, что Баканин почти поверил, что так оно и было. И поверил бы полностью, если бы не знал, что Вадим Мускаев ничуть не похож на вышеописанного хмыря в самойловском исполнении. И что совсем незачем ему было нанимать киллеров для убийства Рубена Айвазова…