Вторжение

1

Нью-Йорк, Земля

21 февраля 1978 года

Рейс из Чикаго задержали больше чем на час; вертолеты, курсирующие между аэропортом Кеннеди и Манхаттаном, также прикованы к земле туманом. К окошку проката машин не протолкнешься, но Киран О'Коннор, задействовав принуждение, выбил себе «кадиллак» и уселся впереди рядом с помощником и шофером Арнольдом Паккалой; телохранители Джейсон Кессиди и Адам Грондин забрались на заднее сиденье. Шелестя дорогими покрышками, лимузин тронулся с места; умы Кессиди и Грондина расчищали дорогу, а Паккала вел машину так, как и следовало ожидать от аса чикагских окраин. Киран смежил воспаленные веки и забылся сном, пока огромный черный зверь ревел по дорогам Лонг-Айленда, бросая вызов ограничению скоростей. Магическим образом он миновал забитый туннель между Куином и Мидтауном, прорвавшись на Сорок вторую улицу. Движение расступалось перед ним, а дорожные патрули его будто и не замечали. Он свернул на красный свет, пронесся по газону, как хищная акула, заглатывающая мимоходом стайки мелкой рыбешки, влился в вихрь Колумбова кольца. Здесь ему пришлось выдержать самый сильный натиск, так как машины сюда стекались с шести разных направлений. Кессиди и Грондин стреляли глазами и выкрикивали безмолвные команды водителям, велосипедистам и пешеходам: Эй ты, стой! Давай направо! Влево, влево прими, козел! Ну ты, двухколесный, прочь с дороги! Сторонись, граждане, сторонись! Водители автобусов, словно в трансе, застывали на повороте или шарахались к обочине, частники ругались на чем свет стоит, но тоже уступали, мальчишки-рассыльные на велосипедах и пешеходы разлетелись куда попало, точно испуганные голуби от коршунов, и даже воинственные манхаттанские таксисты трусливо поджимали хвост и, давя на тормоза, пропускали заколдованный лимузин.

Не обращая внимания на царящий вокруг хаос, Арнольд Паккала в семнадцатый раз прошел на красный свет и вырулил к Сентрал-Уэст-парк, где уже беспрепятственно выжал из мотора все лошадиные силы.

От Кеннеди за тридцать четыре минуты, взглянув на часы, восхитился Грондин. Отлично, Арни.

Ну что, приступаем? – спросил Кессиди. Шеф еще спит?

Спит, ответил Паккала, я сам знаю, когда его разбудить.

Карта Нью-Йорка маячила перед его мысленным взором, затмевая голые деревья парка, подсвеченные фонарями. И все-таки он заметил патрульную машину, но Адам и Джеймс уже успели оболванить двоих сидящих в ней полицейских, и те вместо того, чтобы зафиксировать «кадди», рвущийся к северу на ста пятнадцати, проявили повышенный интерес к пожилому человеку, который мирно выгуливал трех пуделей.

Через три квартала, проронил Арни.

На предельной скорости лимузин свернул на Шестьдесят пятую улицу, потом на Шестьдесят шестую. Кессиди и Грондин снова включили принуждение, сдерживая умеренный поток; «кадиллак» пошел на последний поворот и плавно остановился перед Линкольнским центром сценического искусства.

Телохранители Кирана с громкими вздохами облегчения расслабили натруженные мозги. Лицо Арнольда Паккалы на мгновение окаменело. Не выпуская руль, он откинулся на подголовник, закрыл глаза. Двое на заднем сиденье содрогнулись от мощного выброса энергии, зарядившей атмосферу салона. Все их нервы сочувственно завибрировали. Через несколько секунд Паккала уже сидел прямо и неторопливо стягивал шоферские перчатки. Ни один волос не выбился из его седой шевелюры.

– Черт возьми, Арни, когда ты прекратишь свои дурацкие фокусы?! – Грондин дрожащими пальцами распечатал пачку «Мальборо» и вытянул сигарету.

Кессиди утер платком вспотевший лоб.

– От такой встряски, пожалуй, и шеф проснется!

Паккала даже бровью не повел.

– Мистер О'Коннор будет спать, пока я не удостоверюсь, что нужные нам люди у себя в ложе. Если те жучки ошиблись или надули нас, придется срочно менять планы.

– Ну так разведай, чего сидишь как пень?! – рявкнул Кессиди.

Лицо Паккалы вновь посуровело. Невидящие глаза уперлись в руль. За окном мелкими хлопьями падал снег; снежинки быстро таяли, и подогретое ветровое стекло покрылось бисеринками капель. Мотор остывал беззвучно; тишину вдруг нарушил протяжный всхлип О'Коннора.

Грондин поспешно втянул в себя дым сигареты.

– Бедняга!

– Ничего, оклемается, – уверенно заявил Кессиди. – Дай только сучьих макаронников зацепить.

– Ща выясним, – сказал Грондин, кивая на Паккалу. – Народу в театре пропасть, но если они там, старина Арни их выловит. У него котелок в общем варит, хотя бывают свои закидоны.

– И все же мы зря туда суемся, – возразил Кессиди. – Ясно, что шеф должен их приложить, пока они не опомнились. Но здесь…

Оба поглядели на высокий пятиарочный фасад «Метрополитен-опера». Арки достигали тридцати метров и были снизу доверху застеклены, так что за ними просматривались золотые своды потолка и колоссальные росписи Марка Шагала по обеим сторонам двойной беломраморной лестницы, устланной красным ковром. На обитых пурпурным бархатом стенах мелькали отблески канделябров. В проеме центральной арки виднелся знаменитый каскад люстр, напоминающих звездную галактику. Возвышаясь на фоне черного зимнего неба, здание оперного театра казалось не архитектурным сооружением, а некой фантастической Вселенной.

Сегодня в театре был аншлаг: премьера «Фаворитки» Доницетти. Пели такие звезды, как Ширли Веретт, Шерил Милнз, а к тому же – редкостный подарок для любителей итальянской оперы – Лучано Паваротти. Нью-йоркский мафиози Гуило Монтедоро по прозвищу Большой Ги считался истинным меломаном. Он имел собственную ложу в театре и посещал все премьеры вместе с женой, взрослыми детьми, их мужьями и женами. Против обыкновения на сей раз в его свите женщин не было. Задний ряд ложи занимали четверо доверенных лиц клана Монтедоро в режущих под мышками фраках, явно взятых напрокат. А впереди, рядом с доном Гуидо, восседал почетный гость – Виченцу Фальконе. Дон Виченцу, старый приятель Большого Ги и не менее страстный ценитель оперного искусства, был приглашен по случаю выхода под залог из тюрьмы Луисбурга (Пенсильвания), где отбывал срок за неуплату налогов. Он явился в сопровождении адвоката, Майка Лопрести, наладившего в Бруклине довольно бойкую торговлю наркотиками, в то время как босс оставался в тени. Почтил оперу своим присутствием и шурин Лопрести, Джузеппе Поркаро (Джо Порке), первый вышибала клана Фальконе. Тот самый Поркаро, что три дня назад приехал в Чикаго для расправы с юным выскочкой – юрисконсультом чикагской мафии, чьи смелые действия стали слишком часто затрагивать интересы мафии бруклинской.

Следуя инструкции Лопрести, Поркаро проследил путь намеченной жертвы до шикарного торгового комплекса в западной части Чикаго. Он немало позабавился, видя мучения советника, пытающегося поставить новенький «Мерседес-450» подальше от других машин, дабы чикагские лихачи случайно не поцарапали лакированные крылья. Когда советник наконец удалился, Поркаро заложил под капот «мерседеса» маленькую магнитную бомбу и поехал в аэропорт, чтобы поспеть в Бруклин к ужину и насладиться спагетти с моллюсками.

Но, к несчастью для Джо и его непосредственного начальника Лопрести, который задумал и распорядился провести эту акцию, не посоветовавшись с доном Виченцу, личный юрисконсульт семьи Камастра приехал в торговый центр за женой и дочерьми трех и двух лет. Семейство подошло к автомобилю в полном составе, но трехлетняя Шаннон вдруг захотела в туалет. Слегка пожурив дочь, отец отвел ее в ближайший магазин, а мать и младшая дочь остались ждать в машине.

Стоял холодный февральский день, и Розмари Камастра-О'Коннор, естественно, решила немного погреть мотор.

(Огненный цветок!)

Просыпайтесь, мистер О'Коннор.

(Огненный цветок!) Темная гостиная в убогой квартире; умственное излучение из спальни больной снова бьет по нервам; он не успевает преградить ему доступ и корчится от боли. Кир, Кир, мальчик мой, ты вернутся, ты помолился…

Просыпайтесь. Все о'кей. Они на месте.

(Огненный цветок!) Надтреснутый голос, точно железом по стеклу, царапает по стенкам его мозга, стучит, цепляется за него и за свою агонию:

Кир, Кир, ты не забыл о святом причастии, ты больше не воруешь завтраки в школе, ты молишься за нас двоих, я уже не в силах, поэтому ты должен молиться, истово, чтобы свершилось чудо…

Проснитесь, сэр.

(Огненный цветок!) Руки, сухие, шелестящие, как газета, с обкусанными синюшными ногтями, одна стиснула резные серебряные четки, другая зарылась в его свитер и тянет к себе, а он отчаянно упирается, воздвигает между ними высокую преграду, но мать непрерывно колет ему глаза своим проклятым ирландским Богом:

Кир, Кир, Бог испытывает тех, кого любит, он любит нас, я люблю тебя, молись, Кир, и чудо свершится, молись Господу Нашему Иисусу Христу, прекрати эту боль, Кир, помоги, помоги…

Мистер О'Коннор! Просыпайтесь!

(Огненный цветок!) Хорошо, ма, я помогу, твой глупый Бог не умеет помочь, а я умею… я знаю, как… оказывается, это очень просто. Голубые глаза расширились, стали черными и пустыми, боль ушла, ум ушел – неужели вправду? И крики мальчика (огненный цветок!), и крики взрослого (огненный цветок!) громом раскатились над Иллинойсом. Тучи такие же серые, как свалявшиеся мамины волосы на дешевой подушке в гробу… Скорее закройте гроб, скорее, мистер О'Коннор, просыпайтесь, откройте глаза!

Киран открыл.

Увидел рядом Арнольда Паккалу, Адама Грондина, Джейса Кессиди – верных людей, которых он спас и привязал к себе. Они точно такие же, как он, и точно так же пострадали по собственной вине, ибо привыкли причинять страдания.

Он спросил Арнольда: Поркаро и Лопрести тут?

– Да, сэр, – ответил вслух Паккала. – Кениг и Матуччи не обманули. Женщин в ложе нет. Четверо подкаблучников внутри, двое снаружи. Сейчас начнется антракт между третьим и четвертым действием. Вы с Адамом и Ясоном легко замешаетесь в толпу.

Киран отстегнул привязной ремень, снял шляпу, темно-синее кашемировое пальто, белый шелковый шарф. Телохранители последовали его примеру. Все трое были в вечерних костюмах с темными галстуками.

– Поедешь на Шестьдесят пятую улицу, к школе Жуийяра, – велел Киран Арнольду. – Найдешь туннель под площадью, ведущий к служебному входу. Там и встретимся.

– О'кей, сэр. Желаю удачи.

Кессиди и Грондин уже стояли на тротуаре. Киран помедлил, улыбнулся помощнику. Между ними возник образ-напоминание: шайка хулиганов в чикагском тупике насмерть забивает пьяного бродягу, а он из последних сил посылает телепатический призыв о помощи.

– Удачи? Арнольд, ты ли это? Я думал, тебе ясно, что таким людям удачи желать ни к чему, поскольку мы сами ее творим.

Он наконец вышел из машины и захлопнул дверцу. Фары «кадиллака» светились в темноте, как горящие глаза хищника. Арнольд Паккала поднял руку и мысленно проговорил: Я жду вас, мистер О'Коннор.

Киран кивнул. Постоял на пронизывающем ветру до тех пор, пока лимузин не скрылся за углом. Да, мы сами творим свою удачу, свою реальность, а когда приходит время платить по счетам – деньги на бочку. Адам, Джейс и Арнольд пока не совсем это понимают, но со временем поймут, так же, как другие, которых он еще найдет и привяжет к себе.

В фойе театра вспыхнули яркие огни. Публика повалила из лож и партера на парадную лестницу. Кессиди и Грондин жмурились от света.

(Огненный цветок.)

Приступайте, сказал им Киран.

Предводители кланов Монтедоро и Фальконе решили провести последний антракт в ложе, не смешиваясь с великосветской толкучкой. Троих телохранителей отпустили покурить, а Джо Порксу велели принести в ложу бутылку шампанского. Майк Лопрести, чьи музыкальные вкусы распространялись скорее на певичек кабаре, нежели на оперных примадонн, развеивал скуку, исследуя в бинокль декольте сидящих в партере элегантных дам.

Главари высказали свое одобрение ансамблю, завершившему третий акт. «Фаворитка», согласно заключили они, вещь трудная для постановки, потому, наверное, «Метрополитен» не решалась обратиться к ней со времен дебюта Карузо в 1905 году, однако в опере есть несколько головокружительных тем, а Паваротти нынче в голосе. Виченцу Фальконе, как истинный консерватор, посетовал, что партию героини исполняет чернокожая сопрано.

Монтедоро пожал плечами.

– По крайней мере, не толстуха. А какое легато! Что с того, что черномазая? Оперу слушать надо, а не смотреть.

– Да нет, Гуидо, если б она пела Кармен или Аиду, тогда нет вопросов, но тут… всему же есть пределы, ей-богу! Вот я, когда сидел, видал по телевизору, как Прайс пела Тоску – ну, ни на что не похоже! Скоро какой-нибудь япошка станет петь Риголетто… И все Бинг Краут! Угрохал миллиарды на эту конюшню, а толку? Канделябры, канделябры, никакого интима, все на виду, как в аквариуме, а певцы горло дерут, чтоб их слышно было. Разве сравнишь со старой Мет?

– Ничто не стоит на месте, Виче. Да и нам с тобой хватит небо коптить.

– Типун тебе на язык! В шестьдесят семь нашел о чем думать! – Фальконе понизил голос и перешел на сицилийский диалект. – К тому же тебя никто за яйца не тянет, никто не хочет вопреки Богу, Мадонне и биллю о правах упрятать за решетку до конца твоих дней. Знаешь, чего он ко мне приценился, этот сучий потрох Пикколомини? В сенаторы метит, а я обеспечь ему билет до Вашингтона первым классом! Прослушивание разговоров, наемные свидетели, сфабрикованные улики – все идет в ход. Так что береги задницу, дружище Гуидо.

– У меня тылы защищены, – ответил по-английски Монтедоро.

Во время антракта зал благодаря блестящей акустике наполнился таким гулом, что разговор двух мафиози не слышали даже Лопрести и оставшийся в ложе телохранитель. И тем не менее человек, которого нью-йоркские газеты величали Боссом Всех Боссов склонился к самому уху старого приятеля и говорил еле внятным шепотом:

– Правительство давно копает под «Коза ностру», говнюк Роберт Кеннеди объявил нам войну, однако ж меня им так просто не зацепить. В боргата note 40 все законно, Виче. Ну или почти все. Мои сыновья Паскуале и Паоло ходят в костюмах и жилетках, как на Уолл-стрит, и никакой Пикколомини к ним не придерется. Да и зачем, когда у него под носом промышляет самый крупный на Восточном побережье торговец героином?

– А чем торговать прикажешь? – буркнул Фальконе. – Пиццей, что ли?

– Почему бы и нет? Вопрос не в том, как заработать большие деньги, а в том, как их отмыть. Или, к примеру, ты гребешь лопатой, а подручных своих на голодном пайке держишь. Так они первые тебя и заложат. И у Сортино, и у Калькаре, говорят, проблем по горло. А все почему? Жадность обуяла. К твоему сведению, Виче, громадные барыши от сбыта наркотиков неудобны в обращении. Пора переходить на новую финансовую политику.

– Какая такая политика? Может, отдать денежки тебе на сохранение?

– Да не ерепенься ты, я дело говорю. Что, если возродить Концессию? Пять кланов снова будут работать сообща, вместо того чтоб глотки друг другу грызть. Это была хорошая идея, только преждевременная. А теперь, с таким притоком грязных денег, у нас нет другого выхода, как объединиться и вложить их во что-нибудь, иначе все профукаем на одни только банковские проценты.

– Пошел в задницу! – огрызнулся Фальконе. – Слышу я, с чьего голоса поешь. Этот чикагский сучонок, что служит у Камастры, кому хошь мозги задурит.

Во взгляде Монтедоро мелькнула тревога.

– Эл Камастра звонил мне вчера. Как по-твоему, откуда он мог узнать про нашу с тобой встречу? И вообще… не понравилось мне, как он со мной говорил.

В ложу вошел Джо Порке. В руках он держал поднос с пятью фужерами на высокой ножке, а под мышкой бутылку шампанского. Кивнув по отдельности обоим мафиози, он что-то шепнул Лопрести. Тот стремглав кинулся к двери, а Поркаро с легким хлопком откупорил бутылку и разлил шампанское.

Фальконе насторожился. Туго накрахмаленный воротничок манишки внезапно сдавил шею, и у Виченцу перехватило дыхание. Он засунул палец за ворот и откашлялся.

– От Камастры только и жди какой-нибудь подлянки. А от его хитрожопого ирландца – и того пуще. Как думаешь, что они теперь удумали?

Монтедоро не успел ответить, поскольку дверь в ложу снова отворилась, и на пороге вырос Лопрести. Лицо у него вытянулось и посерело. За ним вошли трое в вечерних костюмах, и дверь захлопнулась. Оставшийся в ложе телохранитель схватился было за пистолет, но вдруг весь передернулся, рухнул на пол и застыл неподвижно.

– Господи Иисусе! – вскрикнул Джо Порке; пальцы его инстинктивно сжались на горлышке бутылки.

– Остынь, Поркаро, – донесся голос из-за спины Лопрести. – Возьми у него пушку, Майк.

Главари пооткрывали рты. Лопрести подошел к скованному внезапным параличом шурину, сунул руку ему под мышку и вытащил кольт тридцать восьмого калибра. Джо стоял, как манекен в витрине, – с полным бокалом шампанского в одной руке и бутылкой в другой. Угреватое лицо заливал пот.

Фальконе поднялся на ноги.

– Какого черта, Майк?..

Губы Лопрести шевелились, но челюсти будто судорогой свело. В глазах дрожали слезы ярости. Он отдал оружие одному из стоящих сзади, потом, словно обессилев, опустился на стул.

Самый низкорослый из незваных гостей выступил из тьмы. С виду лет тридцать пять, темные волосы на лбу растут клинышком (примета раннего вдовства); такого жесткого выражения лица старые мафиози не помнили за всю свою далеко не безмятежную жизнь. Монтедоро остался сидеть.

– О'Коннор из Чикаго, если не ошибаюсь? – бесстрастным голосом проговорил он.

Да.

– Вчера по телефону Эл Камастра упомянул о вас. Стало быть, вы жаждете нашей крови.

Нет, я просто хочу вам кое-что объяснить.

Монтедоро покосился на призрака Лопрести и манекена Поркса (фужер в руке последнего чуть подрагивал, но шампанского не пролилось ни капли).

Ну так что, поговорим? А то антракт кончается.

Монтедоро с достоинством наклонил голову.

Ваши охранники, те, что стояли снаружи, отдыхают в мужском туалете. Наутро будут как новенькие. А вот этому, он дотронулся носком ботинка до лежащего на полу тела, нужна срочная госпитализация. Что же до Поркаро и Лопрести, их лечением я сам займусь.

Двое спутников О'Коннора приблизились к Джо, вырвали у него из рук фужер и бутылку, усадили на свободный стул подле Лопрести. Затем бесшумно отступили в тень. Прозвучал первый звонок. Зрители начали возвращаться в соседние ложи. На гангстеров и странных посетителей никто и внимания не обратил.

– Надо же, – прошептал Фальконе, выпучив от страха глаза, – без слов говорит!

Монтедоро с любопытством посмотрел на Кирана.

– Гм, недурно. Теперь я понимаю, почему Большой Эл взял вас в советники.

– У меня есть и другие способности, дон Гуидо. Они будут к вашим услугам, если вы поможете восстановить Концессию. Готов поручиться, что ни вы, ни дон Виченцу, ни другие порядочные люди в проигрыше не останутся. (Но прежде давайте утрясем одно менее важное дельце.)

– Я не приказывал подкладывать бомбу, – с трудом выговорил Фальконе. – Разве я не понимаю, советник – лицо неприкосновенное. Но Лопрести обиделся, потому что вы перешли ему дорогу на монреальской операции. Ему много крови стоило навести мосты, и жабы готовы были иметь с ним дело… пока вы не вмешались. – Он слегка хохотнул. – Теперь нам ясно, как вам это удалось.

– Ошибаетесь, я не факир, – покачал головой Киран. – Моего влияния надолго не хватает, и распространяется оно только вблизи. Я просто предложил Монреалю более выгодные условия транспортировки – путем Святого Лаврентия. Не надо опасаться пиратов, отстегивать полиции, таможне, а платежи напрямую – в Швейцарию. Мсье Шаппель все разобъяснил вашим людям. Это была обыкновенная сделка, дон Виченцу, но Лопрести воспринял ее как личное оскорбление. Он глуп, недальновиден и мстителен, а свинья Поркаро еще глупее.

– Согласен, – сказал Фальконе.

Люстры медленно гасли. Публика встретила аплодисментами маэстро Лопеса-Кобоса, когда он прошел к пульту и поднял оркестр.

– Значит, отныне между Чикаго и кланом Фальконе будет мир?

– Клянусь, – прохрипел дон Виченцу.

Вы свидетель, дон Гуидо.

– Угу.

В зале стало совсем темно. Дирижер взмахнул палочкой, и зазвучали первые pianissimo вступления к четвертому акту «Фаворитки». Лопрести и Поркаро, как мумии, застыли рядом с Фальконе, лишь легкое колыханье белоснежных манишек говорило о том, что они еще живы; тому виной, скорее всего, были взгляды мрачных спутников О'Коннора, упертые им в загривки. Киран не спеша положил правую ладонь на голову Поркаро, левую – на голову Лопрести. По их телам прошли страшные судороги, а он приглушенно застонал.

Поймите, это не месть, а простая Справедливость. Восстановление порядка. Я полагаю, дон Гуидо, ваши люди сумеют избавиться от трупов. В таких делах необходимо практиковаться. Всего наилучшего.

Едва О'Коннор и его спутники вышли из ложи, как золотистый парчовый занавес раздвинулся, и зрителям предстал точно вылепленный из фарфора пейзаж испанского монастырского дворика. Огни рампы подсвечивали зал. Учуяв характерный запах, дон Виченцу наклонился и увидел, что из глазниц Лопрести и Поркаро сочится черная зловещая жижа. Хотя ни тот, ни другой уже не дышали, оба сидели прямо и несгибаемо на обитых бархатом стульях.

2

Алма-Ата, Казахская ССР, Земля

10 июля 1979 года

Он был самым скромным членом делегации индийских ученых-парапсихологов, посетившей Казахский государственный университет. Настолько скромным, что потом штатные сотрудники Института биоэнергетики (включая директора) решительно отрицали свое знакомство с ним. Однако именно он организовал эту поездку как предлог для встречи с Юрием и Тамарой.

Разумеется, гостей не водили в лабораторию, где работали молодой биофизик и его жена, поскольку их исследования находились под тем же грифом секретности, что и космические. Зато индийцы вдоволь полюбовались эффектом «Кирлиан», согласно которому сканирующие устройства сообщали монитору нефизическую ауру живых существ. Если не считать двух-трех щекотливых вопросов, визит прошел на удивление гладко, и делегаты остались очень довольны. К вечеру в кабинете директора института было устроено чаепитие. Гости получили возможность побеседовать с некоторыми разработчиками биоэнергетических проектов и подопытными экземплярами, чьи психические силы подвергались анализу. Юрий и Тамара тоже присутствовали; их представили просто – «специалисты по биокоммуникациям». Они говорили мало, ушли рано и тут же забыли об индийских ученых. Их мысли были заняты делом Абдыжамиля Симонова, чья скоропостижная смерть стал объектом пристального внимания КГБ. Ходили слухи, что Андропов лично интересуется ходом расследования.

Вечером в их квартире раздался звонок. Тамара укладывала спать Илью и Валерия, а Юрий, взяв трубку, узнал голос директора. Кроме всегдашней официальной сухости, в нем угадывалось необычное напряжение.

– Почетный член Индийской парафизической ассоциации просит о личной встрече с вами и вашей женой. Я сказал, что на это необходимо запрашивать разрешение Москвы, но он нисколько не смутился и… буквально вынудил меня позвонить академику. Мне было дано согласие.

– Как странно, – отозвался Юрий.

– Пожалуйста, поторопитесь. Доктор Ургиен Бхотиа ждет вас в главном вестибюле гостиницы «Казахстан». Сам он с Тибета, теперь живет в Дарджилинге и желает поговорить с вами о своих изысканиях, которые якобы соотносятся с вашей работой. Будьте с ним полюбезнее.

Директор повесил трубку, не дав Юрию времени на расспросы.

Выйдя из детской, Тамара изумленно взглянула на мужа.

Он передал ей содержание телефонного разговора и добавил от себя:

Я ничего не понял, но ехать надо, и немедленно, так что Алла с Муканом пусть зайдут ближе к ночи, я им позвоню, а ты попроси Наташу присмотреть за детьми.

Когда все было улажено, они сели в автобус и доехали до недавно выстроенного, будто парящего над городом отеля на проспекте Ленина, где селили только самых именитых гостей. Как только вошли в огромный вестибюль с кондиционерами, им навстречу встал и поклонился уроженец Тибета – невысокий, плотный и очень смуглый человек в национальной одежде.

– Доктор Гаврыс, мадам Гаврыс-Сахвадзе, позвольте представиться: Ургиен Бхотиа. Я понимаю, что доставил вам массу неудобств, но надеюсь, вы меня простите. Этой встречи я жду уже пять лет. – Он перешел на умственную речь: Быть может, прогуляемся немного по вечерней прохладе?

Протянутая для рукопожатия рука Юрия застыла в воздухе, а Тамара спокойно ответила: Пожалуй, вы не поднимались на фуникулере по холму Коктюбе?

– Еще нет. Но говорят, оттуда открывается великолепная панорама.

Откуда вы знаете о нас и о нашей работе? – спросил Юрий.

Тибетец засмеялся.

– Я не раз бывал в прекрасном городе Алма-Ате, но до сих пор был знаком с ним только поверхностно…

Доктор Бхотиа взял обоих под руки и так уверенно перевел на противоположную сторону проспекта Абая, в парк перед Дворцом культуры имени Ленина, словно он хозяин, а они гости. В сумерках включили подсветку фонтанов; от сверкающих струй веяло приятной прохладой. Ургиен остановился полюбоваться аккуратными клумбами, вдохнуть дурманный аромат цветов.

– На удивление пышная растительность для современного города, – заметил он. – От этого в воздухе разлита неудержимая жизненная сила. Я буквально заряжаюсь ею.

Он относился к так называемому типу «людей без возраста»: ему можно было дать и сорок, и шестьдесят. Гладко выбритый череп, щеки словно бы нарумянены, ровные белоснежные зубы, глаза необычного стального цвета почти скрыты под складками морщин; когда он улыбается, их совсем не видно.

– Судя по всему, вы адепт, в отличие от ваших коллег, – заговорила вслух Тамара. – И все же, как вам стало известно о наших умственных свойствах и о нашей работе? Ведь здесь и то и другое считается государственной тайной.

– Способность воспринимать биоплазму ярчайших даже за тысячи километров дарована мне свыше. Правда, это распространяется только на Азию. Уже больше двадцати лет, с тех пор как переселился в Индию, я изучаю движения души тем способом, какой у вас принято называть ясновидением. Впервые я обнаружил вас в семьдесят четвертом году, когда вы только-только приехали в Алма-Ату и явились мне двойной умственной звездой, ярче которой я прежде не встречал. С тех пор я ни на миг не выпускал из виду вашу жизнь: вместе с вами радовался рождению ваших одухотворенных сыновей, а теперь жду появления на свет дочери.

– Вы уверены, что будьте дочь? – оживилась Тамара.

– Вне всяких сомнений. – Ургиен вгляделся в лица и умы молодых супругов и с сожалением обнаружил поставленные перед ним барьеры. – Прошу вас, не бойтесь меня. Мое единственное стремление – помочь вам в столь трудные времена, когда вы, взявшие под свою опеку множество незрелых умов, находитесь, так сказать, на нравственном распутье.

– Значит, вы наблюдали за нами? – переспросил Юрий. – Позвольте узнать, в каком приближении? Читали наши мысли?

– Из своих опытов вы знаете, что это невозможно. Никто не может прочесть ваши мысли, если вы этого не допустите. Тем не менее я в курсе всех обуревающих вас соблазнов и стоящих перед вами опасностей. И поэтому спросил себя и Милосердного Владыку, не вменяется ли мне в обязанность дать вам кое-какие наставления.

– И что же сообщил вам небесный оракул? – сухо осведомился Юрий.

– Я убедился, что, несмотря на совершенные вами негуманные действия, вы оба люди доброй воли. Вы отвергли ложные утешения великого детерминизма, что приобщает индивидуальное сознание к массовому, позволяя ему избежать личной ответственности. Вы сознаете свободу собственного выбора и ответственность, которую он за собой влечет. К несчастью, большинство ваших соотечественников отвергло эту нелегкую истину. Они не понимают, что человеческий ум, если хочет сохранить целостность, должен опираться в равной мере на душу и дух.

– И я не понимаю, – заявил Юрий. – Объяснитесь, пожалуйста.

Они пересекли площадь перед дворцом культуры и углубились в аллею парка, сопровождаемые вечерним звоном цикад.

– Недавно в Вене состоялась встреча на высшем уровне между главами государств Соединенных Штатов и Советского Союза. Брежнев и Картер подписали Договор об ограничении стратегических вооружений. Во время раунда переговоров, состоявшегося в помещении советского посольства, сотрудник вашего Института биоэнергетики по фамилии Симонов оказал на американского президента принудительное воздействие, приведшее к мозговой путанице и некоторым иррациональным поступкам. В подобном состоянии он пребывает по сей день… Глава КГБ пришел в восторг от успехов Симонова и предпринял шаги к тому, чтобы командировать его в Вашингтон, где тот, следуя предписаниям Москвы, продолжал бы оказывать враждебное влияние на американских лидеров. Но этому плану не суждено было осуществиться, ибо Симонов во время пробежки трусцой по университетскому стадиону неожиданно упал и умер.

– Вскрытие показало, что у него расширено и ослаблено сердце, – пояснил Юрий. – Недуг, нередко возникающий при психических перегрузках. Врачи и у меня находят такие симптомы.

– Совершенно верно, – с грустью подтвердил гость.

Какое-то время они шли молча. Впереди показалась ярко освещенная станция фуникулера; со всех сторон к ней стекались люди.

– Абдыжамиль Симонов, прежде чем попасть к нам в институт, был шаманом из дикого племени, – сказала Тамара. – Этот подлый, корыстный человек упорно сопротивлялся нашим попыткам отговорить его от участия в планах Андропова. Полусумасшедший дикарь представлял собой угрозу всей планете. Сотрудники КГБ заблуждались, полагая, что смогут держать его в узде.

Ургиен кивнул.

– А до него был некий Рюрик Волжский, сильный принудитель и неисправимый развратник. В рамках специальной программы вашего института работают более шестидесяти несовершеннолетних экстрасенсов. Когда Волжский устроился к вам воспитателем, вы предупредили его, что он должен сдерживать свои инстинкты. Волжский только посмеялся. И спустя два дня утонул в Большой Алмаатинке.

– Нормальные люди в столкновении со злом способны лишь бессильно скрежетать зубами и рассыпать проклятия, – проговорил Юрий. – Мы счастливее их.

– Так может рассуждать душа, но не дух, – заявил тибетец.

Они подошли к кассе, и Юрий купил три билета. Затем все трое забрались в переполненную красно-желтую вагонетку. Беременной Тамаре уступили место у окна. Спустя миг они уже парили в прозрачном воздухе, и разговор снова перешел в область телепатии.

На Востоке часто прибегают к игре слов. Вы, стало быть, намерены судить меня с ее помощью? Душа и дух! А не проще ли поговорить о жизни и смерти? Или о запуганных детишках, ставших игрушками в руках порочного старика? Вместо того чтобы обратить свои умственные силы во благо человечеству, он сделал их орудием угнетения.

Но если вы будете убивать во имя добра и справедливости в вашем понимании, то чем вы лучше угнетателей? – возразил Ургиен.

– Нам нелегко было пойти на убийство, – сказала Тамара. – Юрий решился на это после долгих и серьезных раздумий.

В одиннадцатом веке на Тибете проживал поэт Мтиларена, обладавший такими же силами, как вы. Он мог поражать врагов на расстоянии. Но стал святым лишь после того, как отказался от применения своих богоподобных сил.

– А мы не святые, – откликнулся Юрий. – Мы люди, нам не чуждо стремление выжить. Я поляк и католик, поэтому убийство мне стоило больших страданий, я бы очень хотел, чтоб нашелся другой выход, но его не было. Маленький робкий Ежи, каким меня увезли из Лодзи, оторвали от родителей и запрягли в ментальное рабство, никогда бы на такое не решился. Но потом я встретил Тамару! Ленинградские психологи производили над нами опыты, а военные пытались убедить, что наш долг – беспрекословное подчинение интересам государства. Но Тамара не покорилась им, даже когда ее отца сослали за то, что он осмелился выразить протест против того, как ГРУ использует нас и нам подобных.

Я вижу ваши тягостные воспоминания, откликнулся Ургиен. Хотя вы не решаетесь прямо сказать, что уже тогда сочли убийство необходимостью…

– Вы не желаете нас понять! – взорвался Юрий.

– Да, руководитель ГРУ, хладнокровный мерзавец, был первым, – признала Тамара. – Он видел в нас не живых людей, а инструменты для удовлетворения своих далеко идущих амбиций. Он рассчитывал, что мы станем его секретным оружием против Андропова. Когда наш враг умер, ГРУ потеряло интерес к психологическим исследованиям. А Брежнев и Андропов, напротив, глубоко уверовали в умственные силы, взяли программу под свой контроль и пообещали нам все права и привилегии советских граждан. Это было в семьдесят четвертом. Спустя полгода после того, как сослали папу. Мне было шестнадцать. Ежи/Юрию – двадцать два. Нам дали специальное разрешение пожениться и отправили в Алма-Ату.

– Мы ожидали, что попадем в среднеазиатское захолустье с караванами верблюдов, дикими кочевниками, базарами, – продолжал Юрий. – Представьте наше удивление, когда мы увидели новый зеленый город с огромным университетом, где мы подверглись изучению, но и сами могли учиться.

Вы приобрели знания, но не мудрость.

– Черт! – выругался Юрий.

– Ургиен Бхотиа, – проговорила Тамара, – мы не индусы и не тибетцы. Вы трепещете при виде насилия, а мы – нет, поскольку наш народ веками подвергался гонениям. Мы сознаем, что сделали трудный выбор, но у нас в голове грандиозные планы, и мы полны решимости осуществить их. Это значит, что в случае необходимости нам надо уметь защищаться. Мы с Юрием самые сильные умы из собранных у нас в институте. Мы учим юных ясновидцев, а втайне побуждаем их скрывать свои подлинные способности от КГБ. Поэтому кажется, что биоэнергетическая программа движется крайне медленными темпами. Дети понимают, что должны трудиться для всего человечества, а не только для Советского Союза.

Раз вам выпало воспитывать и обучать молодое поколение, тем более необходимо исправить ваши ошибки.

– Приехали, – сказал Юрий вслух.

Пассажиры со смехом и восторженными восклицаниями высыпали из вагонетки; одни бросились на смотровую площадку, другие сразу отправились в ресторан. К северу в фиолетовой дымке простирались бывшие целинные земли, ныне путем ирригации превращенные в сады и поля. Разноцветные огни большого города еще только начинали мерцать на фоне отблесков заката, окрасившего подножия холмов. Южнее Коктюбе тянулся Заилийский Алатау, поросший лесом отрог высокого Тянь-Шаня. Всего в трехстах километрах проходила китайская граница.

Они стояли у перил, глядя на вечернюю Алма-Ату.

– Название города переводится как Отец Яблонь, – объяснила Тамара. – Видно, поэтому всюду сады, виноградники. Нам здесь очень нравится. В университете мы на хорошем счету, потому что держим язык за зубами и весьма осторожны в применении умственных сил. Уверяю вас, Ургиен, мы делаем много добра. Придет время, когда ясновидцы в других частях света смогут работать в открытую. Мы последуем их примеру и, клянусь, навсегда откажемся от насилия в целях самообороны.

– Вам известно, что многие умы наделены подобной силой. Но знаете ли вы, что существует Мировой Разум, к которому и вы, и я, и все остальные – независимо от умственного развития – сопричастны?

– Я слышала о Великой Душе, – ответила Тамара. – Мой прапрапрадед рассказывал мне о ней, когда я была совсем маленькая. Теперь одни называют ее Сознательным Полем Человечества, а другие – Богом.

– Душа не есть Бог, – возразил тибетец. – Бог – это дух и не может быть осквернен злом. А душа может… Потому я и приехал сюда, чтобы оградить вас.

– Душа! Дух! – воскликнул Юрий. – Может, хватит? Скажите прямо, чего вы хотите от нас!

– Попытаюсь. Давным-давно я был монахом по прозванию Ургиен Римпош, с гордостью пользовался своими умственными силами и полагал, что я избранник Божий, имеющий право управлять небесами. В том вихре, что обрушился на мою несчастную страну во время китайского нашествия пятидесятых годов, мои попытки склонить Бога к отпору захватчикам оказались бесплодны. Наш маленький монастырь красные солдаты разрушили до основания, нас избивали, называли паразитами. И они были правы, ибо я и мои братья монахи, в поисках славы кричавшие повсюду о моем даре, перепутали дух с душой. Вместе с тысячами земляков я бежал в Индию. Много выстрадал, в результате мучительных сомнений лишился всех своих талантов и наконец начал набираться мудрости. Первой снизошедшей на меня истиной было осознание, что душа и ее силы не являются чем-то сверхъестественным. Никакое это не чудо, а часть природного наследия, и все люди обладают им в большей или меньшей степени.

– Мы тоже пришли к такому выводу, – вставила Тамара.

– Душа не есть физический или духовный субстрат, – продолжал Ургиен, – хотя и принадлежит к материальному миру, так как ее порождает соотношение, сращение материи и энергии. Даже в атомах содержатся микроскопические частицы души. Высшие организмы располагают ею в большом количестве. Существует также Мировая Душа…

– Или Мировой Разум? – уточнил Юрий.

– Нет-нет, Разум придет позднее, вместе с понятием духа. Позвольте мне договорить… Душа только ощущает, знать она не может. Как уже признали многие мыслители, душа женского рода: созидательница жизни, такая же стойкая и выносливая, как планета Земля, чья суть неизбежно присутствует в каждом из нас. Внутри всех живых существ – растений, животных, людей – формируется иерархия души: на нижней ступени тропизм, на верхней ощущение. Наши души мечтают, выдумывают, творят. Помнят и боятся. Изначально они пассивны и лишены морали. Но если душа как следует настроена, она способна изменять и развивать материю. Порой душа человека расширяется и включает в себя ясновидение, принудительную волю, умственный контроль за материей и энергией как вне, так и внутри нашего ума или тела.

– Я не совсем понял, как в вашей теории соотносятся ум и душа, – спросил Юрий.

– Лишь в мыслящих существах душа, сопряженная с духом, образует ум.

– А что такое дух? – задала вопрос Тамара.

– Дух не входит в царство материи, это явление иного порядка. Он, словно возгорающееся пламя, наполняет интеллект, руководит нашим умом и возвышает нас, дух мужского рода. Он оплодотворяет и устанавливает порядок, истину, мудрость, закон. Он подталкивает мыслящих существ к иной реальности, которую я назвал бы обращением к Богу. Дух разграничивает добро и зло и стремится к объединению с другими умами, дабы под эгидой любви образовать Мировой Разум. Но это стремление к более разумной организации может быть заторможено или вовсе остановлено.

Нам непонятно, единой мыслью откликнулись Юрий и Тамара, отчего вы считаете, что МЫ угрожаем Мировому Разуму.

– Оглянитесь вокруг. Видите, как горы поднимаются ввысь уступами. Они возникли много веков назад и медленно разрушаются. Таким же образом деревья и другая растительная жизнь происходят из семян и тянутся вверх – а когда рост прекращается, они умирают. Город Алма-Ата лишь последнее из множества человеческих поселений в Долине Семи Рек. Другие расцвели на время, а перестав расти, прекратили свое существование. Вот в чем суть. В росте или, если хотите, в эволюции жизни и ума. Если Разум не будет постепенно повышать свой уровень, он также погибнет. Дорогие мои, вы и вам подобные – авангард планетарного Разума, значит, должны стать лучше тех, что жили до вас. Ваш дух должен расти так же, как и душа, по мере продвижения к Мировому Разуму. Без роста ничего не может быть, кроме смерти. Если вы, наставники растущего поколения, привыкнете преступать закон, то мало-помалу развратите весь Разум.

– Значит, мы должны склонять головы перед врагами?! Лучше умереть, чем убить из самозащиты?

Да.

– Как Махатма Ганди, – понимающе кивнула Тамара. – Однако наша система ценностей дает нам право убивать смертельных врагов.

Верно… и все же ваш Аватар позволил своим врагам убить его.

– Повторяю: мы не святые и не мученики! – отмахнулся Юрий. – У нас великие задачи, – для их выполнения нужны живые вожаки. Вы ведь сами сказали, что мы авангард и можем привести планету к миру!

Никогда – если станете убивать, чтобы утвердить свое превосходство. Никогда – если будете злоупотреблять своими умственными силами. Думайте, друзья мои! То, что вначале трудно, со временем кажется все легче и легче. Думайте! Однажды попранные душа и совесть черствеют. Думайте! Кого вы поведете? Себе равных? А как же низшие умы? Что, если они испугаются и не захотят следовать за вами? Вы будете принуждать и убивать их?.. Думайте о ваших детях, которые смотрят на вас и учатся. Думайте!

– Ваши наставления, Ургиен, очень нелегко понять и еще труднее принять, – заключила Тамара. – Но я вам верю…

Муж круто повернулся к ней.

– Как ты можешь? После всего, что мы выстрадали, как ты можешь?

Она положила руку на раздутый живот, и младенец внутри отозвался на ее прикосновение – бешено подпрыгнул.

– Наверно, это приходит с материнством.

Ургиен улыбнулся и кивнул ей.

– И с отцовством тоже.

Юрий растерянно уставился на них. Оба ума были полностью открыты ему. И все-таки он не понимал.

3

Контрольное судно Нумеон (Лил 1-0000)

10 июля 1979 года

– Бывший лама показал достойную всяческих похвал степень сопричастности Единству, – заметило Душевное Равновесие. – Это приятно!

– Отказ от насилия встречается главным образом в буддистских верованиях, – добавила Родственная Тенденция. – А еще у англичан. Но это явление крайне редкое среди людей.

– В таком случае их приобщение к Единству Мирового Разума более чем проблематично, – заявило Бесконечное Приближение.

– Трудности и проблемы лишь подчеркивают величие задачи, – сказала поэтически настроенная Умственная Гармония.

– Блаженны те, кто в самых безнадежных ситуациях видят светлую сторону, – усмехнулось Равновесие.

– Можно было сразу предположить, что извращенный оперант О'Коннор неизбежно найдет своим умственным силам агрессивное применение, – продолжала Тенденция. – Но, по большому счету, такие ущербные личности находятся вне основного потока умственной эволюции. Но очень жаль, что такой достойный всяческих похвал и крайне важный для нас оперант, как Юрий Гаврыс, употребил свои метафункции в качестве орудия убийства.

– При его складе ума трудно удержаться от соблазна, – заявило Приближение.

– Боюсь, это не единичный случай, – добавило Равновесие. – Напротив, он может оказаться весьма типичен, учитывая, что самые мобильные из нарождающихся оперантов разделяют умонастроения Запада, а не Востока. Даже подруга Юрия Тамара, воспитанная на принципах духовности, близких Единству, и умом принявшая истину тибетца, без сомнения, вновь пойдет на крайность, если ее вынудят. Женщины Земли хотя и проповедуют своим детям мир, но не задумываясь убьют ради них.

Ум Гармонии излучал волны искренней скорби.

– Неужели предупреждение тибетца пропало втуне?

– Будем надеяться, что нет, – вздохнула Тенденция, – что на более продвинутой стадии умственной эволюции его идеи окажут свое благотворное воздействие.

– Любопытно, – заметило Бесконечное Приближение, – любопытно, что лама постиг эти передовые идеи совершенно стихийно и даже нарушил свое всегдашнее уединение, чтобы донести их до Юрия и Тамары. Если б не подлинный ментальный почерк тибетца, можно было бы подумать, что он – не кто иной, как Координатор, маскирующийся под человечьей личиной.

– И верно, – согласилась Гармония.

– Чудит наш Координатор, – откликнулось Душевное Равновесие. – Ему словно бы доставляет удовольствие обретаться среди низших форм жизни.

– Ничего удивительного, – возразила Гармония. – Он так глубоко сопереживает людям, что это невольно проявляется и в физическом плане.

– Ну, извините! – бросило Равновесие. – Одно дело, когда крондаки по привычке перевоплощаются в людей, но лилмику непростительно такое забвение традиций и своего достоинства!

– Не будь ханжой! – воскликнула Тенденция.

– И не забывай, он влюблен, – добавила Гармония.

– Координатор опять в Нью-Гемпшире, – сообщило Приближение. – Понаблюдал за сверхновой звездой Соулпто, спас от ее гибельного излучения планету Шоридай, выпустив облако газа, – и обратно на Землю. Там спешно потребовалось его ненавязчивое вмешательство.

– Ах, этот! – проронило Равновесие. – Каков негодяй! Сам посланец Координатора, но если б тот вовремя не схватил его за руку, тоже до убийства дошло бы.

– Ох, не знаю, не знаю! – покрутила головой Умственная Гармония. Слишком уж пристрастился Координатор к земным делам!

4

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

В написанных авторами Содружества биографиях моего племянника Дени довольно подробно отражены годы его отрочества; биографы основывались не только на его дневниках, но и на воспоминаниях учителей и соучеников. Потому я намерен осветить лишь отдельные эпизоды того периода.

Прежде всего позвольте исправить неточность: ни Пентагон, ни ЦРУ никогда всерьез не посягали на независимость Дени, не стремились использовать его способности для сбора разведывательных данных или для создания «психотронного» оружия. Других молодых оперантов упомянутые учреждения пытались завербовать как штатных (или негласных) агентов, а Дени оставили в покое вначале стараниями иезуитов Бребефа, а позднее – Дартмутской Группы, как именовался кружок близких друзей и единомышленников из колледжа, ставший при Дени чем-то вроде преторианской гвардии.

Прежде всего хочу рассказать о том, как Дени сколотил эту Группу стихийных оперантов; когда он стал профессором и академиком, ему даже бывало неловко упоминать о донельзя примитивном способе, позволившем выйти на контакт с другими себе подобными. Его уклончивость привела к ошибочной гипотезе биографов, будто Дени инстинктивно воспользовался декларативным модулем телепатической речи и ему мгновенно откликнулся целый рой отдельных оперантов.

На самом деле все было иначе, гораздо забавнее.

После нашей встречи с Элен Хэррингтон Дени твердо уверовал в существование других оперантов и предпринял множество попыток связаться с ними. Совместными усилиями мы выверили радиус распространения его «посланий». Это было просто: я передвигался в заранее намеченные уголки Новой Англии, а он вызывал меня из Бребефа. С учетом всех преград и помех, создаваемых горами, солнцем и грозами, мы установили, что умственный голос Дени с легкостью перекрывает расстояние в сто километров, то есть из Конкорда в центре Нью-Гемпшира он мог свободно достичь Вермонта, Массачусетса, Род-Айленда, Мэна и тех областей Нью-Йорка, что не были заслонены горами Адирондак. Наш рекорд телепатического общения в те годы составил сто шестьдесят километров, отделяющих Бребеф от Истгемптона на острове Лонг-Айленд, где в 1977 году я гостил у его друзей.

Одним словом, наши телепатические контакты развивались более чем успешно, тогда как с другими ему не везло. Все декларативные призывы Дени оставались без ответа, как вой в эфирную водосточную трубу, пока в один прекрасный день 1978 года он впервые не испробовал тактику, шутливо прозванную нами «Операцией Гамамелис».

Дело было в ноябре. Дени исполнилось одиннадцать, и он уже заканчивал иезуитскую академию. Я приехал туда с очень деликатной миссией: объявить отцам Элсворту и Дюбуа, что их гениальное детище не пойдет в Джорджтаунский университет, в чем у них до сих пор не было ни малейших сомнений.

Сам Дени отнюдь не возражал против того, чтобы продолжить образование под эгидой иезуитов. Джорджтаун славился своим медицинским факультетом, а его руководство, тайно извещенное духовными наставниками моего племянника, несказанно обрадовалось возможности принять в свое лоно двенадцатилетнего гения.

Но у Призрака были иные планы.

Беседа с иезуитами оказалась нелегкой. Следуя полученным от Призрака инструкциям, я сообщил Элсворту и Дюбуа, что Джорджтаунский университет не подходит Дени ввиду своего местоположения (Вашингтон, округ Колумбия) в непосредственной близости от правительственных и разведывательных кругов, которые питают нездоровый интерес к подобного рода талантам. (Мой обходной маневр, несомненно, и послужил основанием для распространившихся позднее слухов о том, что Дени подвергался навязчивым преследованиям сторонников психологической войны.) Священники искренне огорчились, когда я сообщил им, что Дени будет поступать в Дартмутский колледж – одно из старейших учебных заведений Нью-Гемпшира. Мои аргументы в пользу Дартмута и против Джорджтауна были полнейшей нелепицей, более того – черной неблагодарностью по отношению к людям, окружавшим Дени отеческой заботой и вниманием все пять лет учебы в Бребефе. Элсворт и Дюбуа изо всех сил старались меня переубедить, но я стоял на своем. Поскольку Дон снял с себя ответственность за сына, последнее слово оставалось за мной, фактическим опекуном. И я сказал его. Дартмут – совсем маленький колледж, но в нем тоже имеется медицинский факультет, сочувствующий идее парапсихологических исследований. Привлекает и его близость – живописный город Хановер, на берегу реки Коннектикут. Колледж основан в 1769 году, среди его выпускников числится много мировых светил науки. Кроме того, благодаря его свободным и немного донкихотским порядкам, туда едва ли могут просочиться агенты ЦРУ, военно-промышленного комплекса… или КГБ. Одним словом, дело решенное.

Закончив мучительный разговор со святыми отцами, я облегченно вздохнул и повел Дени на прогулку в унылый осенний лес, примыкающий к Бребефскому кампусу. Под низкими, набухшими снегом облаками съежились от ранних заморозков низкорослые деревца. Лужицы на тропинках затянулись хрупкой ледяной коркой. Около часа бродили мы с племянником по голой роще, строили планы относительно Дартмута и близящегося Дня Благодарения. Затем переключились на больную для Дени тему: упорные и бесплодные попытки связаться с другими телепатами.

– Я все время пытаюсь понять, почему мы с тобой можем переговариваться на расстоянии, а с другими мне не везет. – Он свернул с тропки, разбрасывая ботинками подгнившую кленовую листву. – Первая, самая неутешительная вероятность: в моем радиусе вообще не существует реципиентов. Но мне в это как-то не верится. Я чувствую: они есть! Может быть, большинство и не ведает о своих способностях, но некоторым, без сомнения, приходило в голову, что они как-то отличаются от рядовых людей… Вторая версия: по той или иной причине они меня не слышат. Давай вместе подумаем – отчего.

Над головой у нас прощально перекликались синицы, перед тем как перебраться на зиму поближе к человеческому жилью.

– А что, если твои потенциальные собеседники просто-напросто тебя не слушают? – предположил я. – Мы же с тобой беседуем и не обращаем внимания на голоса птиц.

– Это мысль. Они ведь не ждут телепатических сигналов, даже не подозревают, что такое возможно. И когда телепатическая речь достигает их слуха, они принимают ее за что-то другое: за галлюцинации, сны наяву, за проделки нечистой силы, в конце концов…

– Хм.

– Если бы они ждали посланий, все было бы иначе. Наше с тобой общение носит запланированный характер. Мы выходим на связь в условленное время, и я знаю, что в нужный момент застану тебя на месте, каким бы несовершенным ни было твое восприятие.

– Ну спасибо, удружил!

Дени самодовольно ухмыльнулся.

– Не в обиду будет сказано, дядя Роги, передатчик у тебя слабоват, да и приемник не так чтоб очень. Зато мой мозг компенсирует твои погрешности. Тебе я передаю мощные сигналы, которые даже неразвитое сознание способно уловить, а принимаю с помощью сверхчувствительной умственной антенны. Значит, теоретически я могу общаться и с другими слабыми, нетренированными телепатами – лишь бы они соблаговолили прислушаться.

Он выплеснул шутливый телепатический призыв:

ТЕЛЕПАТЫ ВСЕГО МИРА,

НАВОСТРИТЕ ВАШИ МЕНТАЛЬНЫЕ УШИ!

В СЛЕДУЮЩИЙ ЧЕТВЕРГ,

РОВНО В 8. 00

БУДЕТ ПЕРЕДАНО

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ СООБЩЕНИЕ!

Вслух он добавил:

– Конечно, мы никогда не решимся. А если бы и решились, то где гарантия, что нам удастся заинтересовать нужных людей?

– Рано или поздно все твои усилия получат общественное признание, – подбодрил его я. – И ты сможешь открыто обсуждать эти вопросы в научных кругах.

– Ага, когда вырасту, когда в моем распоряжении будут исследовательские мощности, когда я завоюю всемирный авторитет!.. – Ирония в его голосе звучала почти трагически. – Но мне бы хотелось побыстрей.

– Ты рассуждаешь как ребенок.

Он неохотно кивнул. Потом искоса поглядел на меня.

– Знаешь, дядя Роги, ты уберег меня от многих бед. Я только теперь начинаю понимать, как важно было избавить меня от папы, устроить в эту школу, где я мог без помех расти и развиваться… Должно быть, поступление в Дартмут вместо Джорджтауна тоже неспроста. Я доверяю тебе и не пытаюсь докопаться до мотивов. Но надеюсь, когда-нибудь…

– Всему свое время, – коротко отозвался я.

Несколько минут мы шли молча, потом он вернулся к предыдущей теме:

– Есть у меня еще одно соображение, почему моя телепатическая речь работает вхолостую. Не совпадают импульсы передатчика и приемника.

– Вполне возможно. Ведь наши голоса способны не только говорить, но и шептать, вопить, петь. Так же и в телепатических голосах могут быть другие регистры.

– Я знаю по меньшей мере два. Как мы общались с тобой дома, в Берлине, чтобы папа и Виктор не подслушали? На скрытом модуле. А у нас имеется и декларативный модуль, когда слышат все – и я, и ты, и папа, и Виктор. – Он остановился, задумался. И наконец высказал свою мысль: Дядя Роги, что, если скрытый модуль и есть самый эффективный? Допустим, когерентная телепатическая речь сродни лазерному лучу. Декларативный модуль схож с уличным фонарем – распространяет свет во всех направлениях, но освещает относительно небольшое пространство. А чтобы достичь дальней цели, необходим более мощный луч. Должно быть, мысли тоже надо концентрировать.

– Логично.

Он помрачнел.

– Но если это так, мои рассылаемые наугад телепатические призывы никогда не достигнут цели. Я ведь не знаю, в какой пучок их собрать, куда направить… Положим, твоя ментальная схема мне знакома, и я интуитивно настраиваюсь на нее. Но как обнаружить умственный почерк неведомых мне телепатов? – Дени помедлил, и вдруг строгое личико просияло. – Держу пари, они бы меня услышали, если б я был поблизости и обратился к ним на декларативном модуле! Тогда бы мне не понадобился их почерк. Я же услышал Элен с вершины в тот первый раз, когда она была на расстоянии полумили. А потом она меня слышала с двухсот ярдов. Но странно, мне ни разу не пришлось пообщаться с ней на скрытом модуле.

Я пропустил мимо ушей эту маленькую ложь.

– Ты что ж, будешь разгуливать в толпе и вылавливать телепатов? Не слишком ли утомительно?

– Слишком. Но должен быть другой способ идентификации, – отрезал он. – Поисковая метафункция.

Мы спустились с холма к ручейку. Его берега поросли кустарниками, которые любят влагу: свидиной кроваво-красной и гамамелисом. В тучах вдруг образовался прорыв, и сквозь него хлынуло солнце; казалось, безлистые ветви на миг окутала желтоватая дымка. Но потом я понял, солнце тут ни при чем – просто гамамелис цветет. Я мысленно привлек внимание Дени к странному феномену. Прямо какой-то всплеск ботанической магии, повторяющийся каждый год поздней осенью в лесах Новой Англии.

– Загадочный гамамелис! – произнес Дени. – Недаром древние наделяли его колдовской силой.

– Да, они верили, что он находит воду. Хотя воду можно отыскать с помощью любого деревянного или железного прута. Но старики утверждают, что никакое дерево не обладает чувствительностью гамамелиса. Помнится, я читал об одном провидце, который передвигал рогатину по карте и так находил подземные источники.

– Находит ум, – рассеянно сказал Дени. – Гамамелис, видимо, просто помогает сконцентрировать… – Он осекся.

Наши взгляды встретились, и мы в один умственный голос воскликнули:

Поисковую метафункцию!

– Тот парень действительно искал по карте? – прошептал Дени.

Я кивнул.

– Если мне память не изменяет, он нашел воду на Бермудских островах. Отсюда, из Штатов.

– Бред, нелепица! По-твоему, я смогу отыскать телепатов с помощью разветвленной палки и дорожной карты?

– Только если поверишь, – подчеркнул я. – Впрочем, попытка – не пытка. У меня в машине большой атлас Нью-Гемпшира…

– Но даже если бы мне это удалось, все равно придется туда ехать и охотиться с близкого расстояния.

– Смотря сколько маршрутов ты наметишь, – отозвался я. – Если не больше тысячи, то нет проблем.

Порывшись в кармане, я достал свой старый, верный перочинный нож и повел мальчишку к зарослям гамамелиса выбирать подходящую рогатину.

Однажды по телевизору я видел, как ищут воду, – это было еще в 50-е годы. В выпуске местных новостей показывали «водяного» из Хенкока, что в южной части штата. Помню свое разочарование, когда после зачитанного диктором панегирика увидел на экране пожилого лысоватого человека с характерно американским лицом, в темных очках. Одет он был буднично, говорил мало.

По условиям эксперимента, бак воды объемом в пятьдесят пять галлонов зарыли на вспаханном поле. «Водяной» двумя руками взял свой «магический жезл» и, выставив его перед собой, стал медленно ходить по бороздам пашни. Камера показывала его крупным планом; священнодействуя, он шарил глазами по земле, и от напряжения на лбу у него выступил пот. Затем камера отъехала назад; «водяной» надвигался на нее, нацелив палку.

И вдруг рогатина уткнулась в землю.

Причем руки человека оставались неподвижными; палка сама повернулась и указала ему под ноги. «Водяной» с благоговейной улыбкой отступил, давая рогатине приподняться, затем снова подошел к тому месту. И опять указующее движение. Он заходил и с той, и с другой стороны, а прутик, живя собственной жизнью, неизменно указывал в одну и ту же точку.

– Здесь, – сказал «водяной».

Два дюжих парня с лопатами подошли к нему и стали раскапывать рыхлую почву. Через несколько минут в свежевырытой яме открылся бак. Вытащили затычку, и оттуда полилась вода. Колдуна засыпали вопросами – что да как, – а он отвечал:

– Почитай кажный раз нахожу, и отец мой находил, и дед, и прадед. Но теперя все уж, боле никто не найдет: у детей да внуков веры нету. Да и кому оно нынче надобно? Люди уж лучше геолога позовут, пущай он им счет выставит до неба, ну как же – ученый! А старый-то способ все работает…

У Дени он тоже сработал, но на это ушло полгода напряженных тренировок. Сперва он искал по атласу, потом по картам аэрофотосъемки, за которые я выложил баснословные деньги. У меня поисковая метафункция, можно сказать, отсутствовала (о чем свидетельствовали мои детские опыты с поисками воды), но я пытался помочь племяннику, объединяя с ним умственные усилия. Дени садился за стол и погружался в транс, палочка неспешно двигалась над поверхностью карты, а то, что творилось у него в мозгу, выглядело истинной магией.

Мы совершали в уме ночные полеты, озирая сверху разбросанные там и сям скопления огней на месте городов и деревень. Чем выше мы воспаряли, тем более расплывчатыми становились световые пятна, а при спуске можно было различить уличные фонари, освещенные окна, фары машин. И все поиски Дени казались воображаемым ночным полетом. Поначалу он видел лишь неясные сгустки, обозначавшие мыслительную деятельность обычных людей. Но со временем научился фокусировать зрение, выделять из думающей массы излучение отдельных умов. Они были яркие и тусклые, большие и маленькие – бесчисленное многоцветное множество. Подобно тому, как водо – или золотоискатель, сосредоточившись на объекте поиска, направляет на него умственный луч, так и Дени проецировал квинтэссенцию «оперантной» мыслительной энергии и начинал охотиться за ней с помощью классического ощущения отстраненности.

Первыми оперантами, выявленными в Берлине, оказались его отец и брат Виктор. Сперва Дени было трудно избежать инстинктивного обращения к их ментальному почерку, но, как только он овладел техникой, сразу распознал ум взрослого и ум ребенка, светящиеся, как маяки метафункций, среди нагромождения просто одаренных умов. Младшие дети Дона – к тому времени их стало уже шестеро – поблескивали тусклой латентностью (эту трагедию мы с Дени полностью осознали лишь много лет спустя); Дон являл собою мерцающую переменную звезду, а девятилетний Виктор горел ясно и злобно, точно последний уголек в костре.

Дени не стал выходить с ними на связь и даже не намекнул им о своих поисках.

– Пусть лучше ничего не знают, – угрюмо сказал мне маленький мудрец. И разумеется, был прав.

Терпеливый поиск родственных душ начал приносить плоды в июне 1979 года, когда племянник наконец выловил в миллионном населении Манчестера ум Гленна Даламбера. Мы сели в мой «вольво» и устремились на охоту. Дени в полной прострации сидел рядом на сиденье, и палец его скользил по истрепанной аэрофотосъемочной карте. (К явной своей радости, он уже мог спокойно обходиться без гамамелиса.) Нами овладела паника, когда стало ясно, что объект поисков находится на пути из Манчестера. В результате дикой гонки по южным равнинам мы чуть не упустили Гленна, но в конце концов Дени затравил его в заповеднике Бенсона, где он дрессировал слонов в бродячем цирке. Молодой человек более чем адекватно отреагировал на телепатические откровения – послал мгновенную ответную вспышку Дени. Тот был просто потрясен, узнав, что его новый союзник заканчивает Дартмутский колледж. Гленн Даламбер стал первым членом ныне всемирно известной Группы и будущим активным борцом за права метапсихологов в смутные годы, предшествующие Вторжению.

Через несколько недель после встречи с Гленном Дени выследил второго выдающегося члена Группы – Салли Доил. В родном городке она была знаменитостью, поскольку умела отыскивать пропавших людей и вещи. Она как раз заканчивала среднюю школу и осенью (quelle surprise! note 41) собиралась поступать в Дартмутский колледж. У Дени глаза на лоб полезли от двойного совпадения. Я, как вы, наверное, догадываетесь, сохранил полнейшую невозмутимость.

В то лето мы обнаружили еще только двоих оперантов. Первым оказалась старая больная Одетта Кляйнфельтер (после того как мы чуть не довели ее до инфаркта своим телепатическим приветствием, она решительно устранилась от дальнейшего общения), вторым – девчонка из Нашуа, на год моложе Дени. Когда он вышел с ней на контакт, она прищурилась и презрительно бросила:

– Умник выискался!

Если не считать метапсихического дарования, которое мы с первого взгляда не оценили в полной мере, в ней не было ничего исключительного, кроме какого-то ослиного упрямства (впрочем, женщины франко-канадского происхождения все таковы). Дени она активно не понравилась, и он не включил ее в растущий корпус оперантов. В 1979 году никто и не предполагал, какую роль в будущей метапсихической драме сыграет девочка по имени Люсиль Картье, и тем не менее именно ей суждено было стать ближайшим сотрудником Дени, его женой и матерью семерых магнатов-основателей Конфедерации Землян в Консилиуме. Но до этого еще много воды утечет, потому я поведаю историю Люсили в последующих главах моего повествования.

Той осенью Дени и Салли Дойл под опекой Гленна Даламбера поступили в Дартмутский колледж, и среди студенческой братии племянник выявил еще трех субоперантов. Посредством телепатической связи их также привлекли в Группу. Выпускник Митч Лозье и первокурсница Колетта Рой до той поры не подозревали о своем даре, и только общение с Дени спровоцировало их усиленный умственный расцвет. Третий – индеец Туквила Барнс из штата Вашингтон – учился на подготовительных курсах медицинского факультета; ему уже стукнуло семнадцать. Молодой гений умел лечить наложением рук и покидать свою телесную оболочку, однако оказался достаточно хитер, чтоб не обнародовать своих необычных способностей. К тому же он изрядно понаторел в экранировании, что позволило ему скрыться от «умственного радара» Дени; полгода он со стороны наблюдал деятельность Группы, а после явился сам.

Весь курс Дени одолел за три семестра да еще успел в это время идентифицировать и вовлечь в Группу троих оперантов. Девятнадцатилетнего повесу Жерара Трамбле, долбившего гранит на вермонтских залежах и ни сном ни духом не ведавшего о своей субоперантности. Гордона Макалистера, который в свои двадцать шесть выращивал картофель на отцовской ферме в Мэне и смутно подозревал в себе некую чудинку, но старался ее не обнаруживать, будучи послушным сыном и добрым пресвитерианином (кстати сказать, он единственный из окружения Дени предпочел физику психологии и психиатрии). И наконец, самого «пожилого» члена Группы – Эрика Бутена; этот уже десять лет служил механиком в манчестерском филиале Форда, но тоже поддался влиянию и в тридцать лет поступил на первый курс Дартмутского колледжа, чем несказанно расстроил своего босса, поскольку во всем Нью-Гемпшире не было человека, умевшего с такой точностью диагностировать неполадки в моторах.

В июне 1980 года под аплодисменты благожелательно настроенной части клана Ремилардов Дени удостоился степени бакалавра гуманитарных наук. А в восемьдесят третьем, едва ему исполнилось шестнадцать, получил степень бакалавра медицины. Тут уж на церемонии, кроме Солнышка, присутствовали и восемь ее детей, включая новорожденную Полин. В Хановер также прибыли двадцать четыре других Ремиларда, дабы отпраздновать триумф семейного гения. Дон предусмотрительно заболел гриппом, а подросток Виктор остался дежурить у его постели, однако их отсутствие не вызвало особых сожалений.

Подобно своим единомышленникам, Дени в бытность студентом тщательно скрывал свою исключительную одаренность, но втайне продолжал изыскания. Дотошный Митч Лозье быстро навострился отслеживать новых субоперантов, помогая формировать и расширять североамериканское ядро. Дени отработал три года по распределению в Центре душевного здоровья, входящем в составе колледжа, и одновременно защитил докторские диссертации по психологии и математике (последняя – с кибернетическим уклоном). Его успехи привлекали внимание широкой общественности, кое-кто из анонимных благодетелей даже финансировал небольшую лабораторию по исследованию экстрасенсорных сил, которую Дени основал и возглавил после защиты обеих диссертаций.

Работе в этой скромной лаборатории он отдал следующие три года. И все, как один, члены Группы после окончания учебы и стажировки без колебаний пожертвовали материальным благополучием ради развития новой науки. Занимаясь своей пионерской деятельностью, Дени опубликовал целый ряд крайне осторожных статей, тем не менее снискавших ему определенную «паблисити», которая могла роковым образом сказаться на его жизни и карьере. Однако Бутен и Макалистер, «штатные» вышибалы лаборатории, решительно пресекали многочисленные происки средств массовой информации. А самым настойчивым давала от ворот поворот администрация медицинского факультета, по достоинству ценившая уникальный талант Дени.

Но журналисты не сдавались. Особенно упорные пробовали подступиться к отцу выдающегося ученого и, как следовало ожидать, были покрыты отборным двуязычным матом. Дона тем временем уволили с целлюлозно-бумажной фабрики за беспробудное пьянство, он основал свое собственное дело – небольшое предприятие по заготовке леса – и взял подручным Виктора, выросшего в здоровенного и очень злобного верзилу. Попытки Дени привлечь брата в кружок оперантов не имели успеха. С годами Виктор закалил не только принудительные способности, но и ненависть к старшему брату. Разумеется, он и слышать не хотел о высшем образовании и парапсихологических исследованиях. Его даже из средней школы исключили, после чего он и стал помогать отцу на делянке.

А доктор Дени Ремилард, заслужив репутацию самого перспективного психолога Соединенных Штатов, был в 1989 году принят на медицинский факультет Дартмутского колледжа как заведующий кафедрой психиатрии (парапсихологии). В двадцать три года он совсем отдалился от семьи и посвятил себя делу, заполнявшему всю его жизнь… до тех пор пока на первом этапе Метапсихического мятежа этот великий ум не был потерян как для человечества, так и для Галактического Содружества.

5

Алма-Ата, Казахская ССР, Земля

18 января 1984

Из толпы, собравшейся на катке Медео, только старый Петр Сахвадзе почувствовал землетрясение. Слабый сейсмический гул заглушали звуки вальса из «Евгения Онегина» и визг детей. Правда, стенки стоящей в чаше катка ярко расписанной и утепленной юрты слегка заколыхались, а сверху заплясала кисточка из конского волоса, но такое вполне могло произойти и от ветра, порой налетавшего с Заилийского Алатау.

И все же Петр сразу понял.

Он недавно переехал в большой среднеазиатский город Алма-Ата к дочери Тамаре, зятю Юрию и троим внукам после десятилетней ссылки в Улан-Удэ, где лечил психику бурят-монголов. В этот зимний день, исполняя обязанности деда, Петр привел на каток девятилетнего Валерия, семилетнего Илью и четырехлетнюю Анну. Идти не хотелось: два дня его мучили головные боли, но, боясь огорчить детей, еще не успевших полюбить вновь обретенного деда, он притворился, что ему лучше. Медео – каток мирового класса, даже в самые суровые холода здесь можно почти налегке кататься – так умно он расположен. Детишки тут же влились в шумную толпу, высыпавшую на лед, а Петра оставили на трибуне в первом ряду.

Он скрючился на скамье, лелея нестерпимую боль в висках; несмотря на привезенные из Сибири меховой тулуп и ушанку, ему было зябко. Потягивая мятный чай из термоса, он жалел себя и думал, не ошибка ли с его стороны дать себя вызволить из ссылки. Улан-Удэ, конечно, не ривьера вроде Сочи, но бурят-монголы – народ приветливый, доброжелательный, а таинства их шаманов не носят политической окраски в отличие от деятельности Тамары и ее бескомпромиссного мужа-поляка.

Боль усилилась, к горлу подступала дурнота. Петр было подумал, что его бедный череп сейчас треснет, но тут зрение начало играть с ним странные шутки. Облитые солнцем белоснежные холмы, обступающие стадион, вдруг озарило какое-то неестественное зеленое сияние, а островки голого камня приобрели зловещий фиолетовый оттенок. Он ощутил легкую вибрацию почвы, громко застонал и ухватился за скамью, чуть не уронив термос.

И вдруг – о чудо!

Боль исчезла. Его окутала странная аура. Одурманенный мозг все разом осознал. Землетрясение! Такие ощущения он испытал уже дважды: в шестьдесят шестом, на той злосчастной конференции психиатров в Ташкенте, и совсем недавно, в прошлом году, когда слабые толчки были зарегистрированы в районе озера Байкал.

Совпадения быть не может. Не иначе экстрасенсорика. И Петр крикнул:

– Видите, дети! Выходит, я такой же, как вы!

Голова закружилась. Петр на миг потерял чувство реальности до тех пор, пока не услышал над ухом взволнованный голос Валерия, старшего внука:

– Дедушка! Тебе плохо? Ты звал нас?

Из репродукторов неслась веселая музыка. Двое мальчиков и их маленькая сестренка в ярких курточках и вязаных шапочках с помпонами изумленно взирали на него темными расширенными глазами. Увидев озабоченные лица детишек, к нему подкатили и взрослые; упитанная женщина в синем лыжном костюме спросила:

– Что с вами, товарищ?

– Ничего, все в порядке. – Петр сквозь силу улыбнулся. – Задремал, понимаете, и чуть с лавки не свалился. Старость не радость.

Посторонние вернулись на каток, а внуки придвинулись еще ближе. Петр уловил быстрый обмен телепатическими репликами. Лица у мальчишек сделались отрешенными, пугающе взрослыми. Маленькая Анна потянулась к деду ручонками в варежках; ее румяные щеки были похожи на яблоки апорт, какими славится Алма-Ата.

– Дедушка, твоей голове лучше?

– Гораздо лучше, ангел мой. И мне кажется, я сделал удивительное открытие.

В голосе Ильи зазвучали обвиняющие нотки.

– А зачем тогда ты нам кричал? Да еще передал какой-то странный образ.

– Вы не почувствовали, как дрожит земля? – спросил Петр. – Было землетрясение, я его ощутил не столько телом, сколько умом.

– Я ничего не почувствовал, – сказал Валерий.

– Может, тебе показалось? – добавил Илья.

– Зато я видела! – пискнула Анна. – Такое яркое, глубоко-глубоко, да?

– Да, точно! – Петр подхватил девочку на руки и звонко чмокнул. Потом опустил и очень серьезно обратился ко всем троим: – Сначала как предвестник землетрясения появилась головная боль, потом дрожь, выброс сейсмической энергии, и, наконец, он перешел в световое явление. Ровно двадцать лет назад абхазский старожил Селиак говорил мне: «У тебя тоже есть душа, ты один из нас». И вот все подтвердилось.

Дети в недоумении глядели на него. Их умственные комментарии казались ему столь же нечленораздельными, как писк летучих мышей.

– Неужели вы не поняли?! – в отчаянии воскликнул старик. – Моя головная боль происходит именно отсюда, и я видел над горами цветную ауру. Главное – это уже не впервые, и всякий раз случалось перед землетрясением, только я не осознавал своих чувств. Но теперь убедился. Я обладаю какой-то новой разновидностью психической энергии, не телепатией, не психокинезом, не отстраненностью, которые ваши родители изучают в Институте биоэнергетики. Надо пойти домой и сейчас же рассказать им! Может, я тоже сумею принести пользу и перестану быть обузой…

– Ты не обуза, дедушка, – возразил Валерий, но улыбка у него была какая-то отчужденная.

– Домо-ой? – разочарованно протянул Илья. – Но ты же обещал, что мы будем здесь до шести. Мне совсем не хочется уходить, тем более что я никакого землетрясения не чувствую.

Валерий ткнул его локтем в бок.

Анна обхватила колени деда и закинула кверху головку.

– У тебя есть душа, дедушка, я знаю! Пускай они думают что хотят!

Петр похолодел. С наступлением сумерек живописная толпа на катке померкла, а музыка зазвучала резче, отрывистей. Внезапно с двух сторон вспыхнули прожектора, едва не ослепив его.

Что, если он все выдумал? Семидесятилетний маразматик выдает желаемое за действительное! Или – того хуже – у него микроинсульт. Для психиатра, не приемлющего новомодных теорий, симптомы слишком очевидны.

– Нет, дети, – проговорил он, собираясь с духом, – это было маленькое, но вполне реальное землетрясение. Мой ум открыт для вас, вы можете все в нем прочесть, только не отвергайте меня…

Их глазки затуманились; даже славная крошка Анна, казалось, глядела на него оценивающе. Он попытался сбросить напряжение. Не бойся, полюби всем сердцем новое поколение, за которое столько выстрадал, чью свободу завоевал ценой собственной свободы и карьеры! Это было легко, когда не родились еще действительно чуждые ему умы, когда на свете существовали только Тамара, Юрий (в те времена его звали Ежи) да горстка других перепуганных гениев, а на них, как на добычу, охотились военные и контрразведчики вроде Колинского. Петр во весь голос потребовал, чтобы их уважали, как всех советских граждан, а не третировали, точно подопытных кроликов. При содействии друзей за рубежом он опубликовал данные о весьма сомнительном направлении, какое приобрела психологическая наука в его стране. Осмелился пойти наперекор, и ему быстро заткнули рот. Но теперь не шестидесятые и не семидесятые: все изменилось.

Внуки по-прежнему смотрели на него. Анна улыбнулась первой, за ней Валерий и, наконец, Илья. Он и сказал:

– Ладно, дедушка, пойдем, расскажем маме с папой.

– Замечательно! – прошептал Петр, опустив голову, чтобы они не увидели его слез.

И детишки поспешили в раздевалку.

Тамара и Юрий жили теперь в большой квартире, совсем близко от университета. Валерий, Илья и Анна, опередив Петра, ворвались на кухню, где их родители вместе готовили обед (если не очень уставал после работы, Юрий с удовольствием помогал жене). Дивный запах домашней колбасы витал во всех комнатах, а Тамара вынимала из духовки ароматные хачапури – грузинские лепешки с сыром. Прыгая и надрывая глотки, дети рассказали о том, что дедушка, по его словам, открыл в себе метапсихические способности. Анна твердила, что она тоже чувствовала сотрясение и земную ауру – «совсем как дедушка».

– Да нет, я не думаю, – усомнился старик. – Возможно, все это мои фантазии. – Он попятился перед громогласными детскими протестами и беспомощно поднял руки. – Теперь я уже и сам не знаю, что было, чего не было.

Юрий развязал передник и накрыл кастрюлю с дымящейся солянкой.

– Пойдем, папа. Пусть Тамара управляется с этими краснокожими, а мы подберем тебе что-нибудь для успокоения нервов.

Они прошли в небольшой уютный кабинет молодого биофизика и закрыли за собой дверь. Петр опустился в мягкое кресло, а зять налил ему в стакан из большой оплетенной бутыли.

– Хватит, хватит, Юрий! Нечего коньяк переводить на выжившего из ума старика.

– Выпей. А потом выясним, что же с тобой было.

Гаврыс уселся за письменный стол, отодвинул в сторону стопку журналов и корреспонденции. Потом сцепил пальцы и посмотрел на свои синеватые ногти; бледное лицо было безмятежно спокойным, волосы небрежно падали на высокий лоб. Себе он коньяку не налил.

– Что действительно нужно сделать, – пробормотал Петр, уткнувшись в стакан, – это проверить в вашей сейсмической лаборатории, действительно ли сегодня около половины пятого было небольшое землетрясение, или мне оно пригрезилось.

– Тамара проверит.

– А как она… Ах, ну да, конечно. – Петр жил здесь уже больше двух недель, но никак не мог привыкнуть к тому, что телепатией зять и дочь пользуются даже в быту. Он отхлебнул из стакана терпкого коньяку: сразу видно, грузинский, а не казахский, и вздохнул. – И все же это было, клянусь тебе!

– Собственно, в реакции психики на сейсмическую активность ничего неординарного нет, – заметил Юрий. – Нам уже многое рассказывали о подобных ощущениях.

– Значит, я экстрасенс? – От волнения старик даже привстал с кресла.

Юрий Гаврыс поднял на тестя глаза, синие, как те лазуриты, вставленные в серебряную рукоятку кинжала, что висел на поясе у Селиака Ешбы, патриарха Верхней Бзыби.

– И ты говоришь, это у тебя уже не первый раз?

– Да, третий. Первый был в шестьдесят шестом, еще до того, как я пытался отогнать от вас с Тамарой тех шакалов… В апреле шестьдесят шестого в Ташкенте проходила конференция по психиатрии.

– Да… ты как раз угодил в землетрясение.

– Самолет приземлился в аэропорту, меня тут же начала мучить дикая головная боль, и я увидел призрачное свечение на поверхности земли. А с первым толчком симптомы исчезли. Но поднялась паника, нашу гостиницу здорово тряхнуло, поэтому я как-то не связал одно с другим. Затем в прошлом году случилось то же самое. В Улан-Удэ был зарегистрирован слабый подземный толчок. Я очень удивился, когда на следующий день прочел о нем в газете, но мысли были заняты другим: в декабре у тебя случился второй приступ, и я…

– Да-да, папа, я помню, – отмахнулся Юрий. – Тебе повезло родиться крепким грузином, а не болезненным поляком. Сердечная недостаточность сейчас весьма некстати, когда впереди столько дел… Мы приступаем к совершенно иному этапу работы.

– А КГБ? – удивился Петр. – Разве он уже не финансирует программу создания биоэнергетического оружия! Что-то не верится, чтобы хищники вас выпустили из своих лап…

– Андропов при смерти – месяца не протянет. А вместе с ним умрет и власть КГБ над нами. Только он на пару с адмиралом Горшковым видели в психике человека агрессивный потенциал. Пока Андропов возглавлял КГБ, он лично интересовался направлением парапсихологических исследований. Ты, наверно, слышал, что сам Брежнев лечился у экстрасенса и полностью разделял планы Андропова относительно психологической войны.

Петр кивнул.

– Андропов занял место Генерального секретаря, будучи уже неизлечимо болен, и потому немного ослабил вожжи. То страшное лето семьдесят девятого, когда Симонов и ему подобные извращенцы порылись в мозгу американского президента во время подписания в Вене ОСВ-два, уже не вернется, во всяком случае, в близком будущем. – В улыбке Юрия мелькнуло что-то зловещее. – Мы взрастили умственный оазис в Казахском государственном университете. Дело долгое, трудное, но наконец оно завершено. Мы вырвали с корнем последние сорняки лишь в декабре прошлого года. Лично я вырвал…

– Боже Милостивый! Так, значит, приступ…

– За все надо платить, Петр Сергеевич. В особенности за душу. Вы заплатили свою цену, я – свою.

– Ну, и что будет, когда умрет Андропов?

– Старая гвардия попытается удержать позиции, посадят у власти временно исполняющего обязанности, пока молодой Горбачев и Романов не закончили свой поединок. Но кто бы ни победил, нам это ничем не грозит. Оба довольно образованные технократы, которые не терпят ничего… «выходящего за рамки». Они отправят в отставку Горшкова и, вероятно, урежут нам дотации. Теперь деньги пойдут на исследование лазерных лучей и пучков частиц.

– И как… – Петр прервался на полуслове.

– Хочешь, чтоб я прочел твои мысли? – улыбнулся Юрий, на сей раз добродушно. – Думаю, сокращение ассигнований обернется только на пользу. Основная работа уже проделана: мы собрали под крышей института многих одаренных метапсихологов. Может, несколько жестоко отрывать их от семей, как некогда оторвали нас с Тамарой, но по большому счету все это во благо. Нашу умственную связь разорвать уже невозможно. Оазис будет расти, понимаешь?

Не находя слов, старый врач смущенно потягивал коньяк. Вдруг в комнату влетела Тамара: пряди ярко-рыжих волос выбилась из гладкого пучка, глаза сияют.

– Я позвонила Ахмету Исмаилову из геофизической обсерватории… Ровно в шестнадцать двадцать девять зафиксирован несильный подземный толчок – два и четыре десятых балла по шкале Рихтера. Эпицентр в тридцати километрах к югу от Медео, в Заилийском Алатау.

– Ну, что я говорил! – вскричал Петр. – Я такой же, как вы!

Тамара поцеловала его в макушку, едва прикрытую поредевшей соломенной порослью.

– Конечно! И это здорово, даже если б голова моего отца была набита опилками. Но у него вдобавок имеются старые мудрые мозги, и они сгодятся нам в работе.

– Ты вправду считаешь, доченька, что я смогу вам помочь?.. Смеешься небось?

Тамара и впрямь засмеялась, потом объяснила:

– Алма-Ата находится в зоне сейсмической нестабильности. У нас часто бывают землетрясения – и мелкие, и крупные. Все дома в городе спроектированы с этим расчетом. Здесь твоя экстасенсорика заработает лучше, чем ты сам того хочешь. Еще жаловаться станешь, что тебя вытащили из Улан-Удэ, оторвали от чокнутых монголов… Давайте-ка обедать, живо!

Петр отправился мыть руки, а Тамара ненадолго задержалась в кабинете мужа.

– Думаю, теперь папе будет легче приспособиться к нам… Знаешь, ведь он боится.

Юрий поднялся со стула.

– Я ему сказал про наши «заморозки»… Не прямо, но он понял.

– Может, не надо было?

– Он должен знать, что на нас можно положиться и что мы далеко не беззащитны. Разумеется, я упомянул только о своей собственной роли.

– Я не хочу, чтобы это повторялось! Надо найти другие способы!

– Тс-с. – Он взял ее руки, прижал к своим холодным губам. – Мы найдем, родная, найдем. Но прежде всего нам надо выжить. Иначе все труды окажутся напрасны.

– Душа! – прошептала она. – Бедная больная душа нашего народа. Отчего у нее такая страшная, темная изнанка? Не могу понять… но так было всегда. Наш двигатель – не разум и не любовь, а только насилие.

– Нормальные соотечественники должны научиться любить нас. Наука нелегкая, прямо скажем. Если бы можно было разом ввести наш план в действие… Но на это уйдут годы. У меня их нет. Значит, тебе придется быть сильной, чтоб защитить всех детей от эксплуататоров, от извращенцев. Алма-атинская Группа должна выжить и объединиться с такими же группами в других странах, а после примкнуть к Мировой Душе. До той поры детям суждено жить в пустыне под защитой матери.

Он с сочувствием посмотрел на жену: ведь ей всего двадцать шесть.

– Я постараюсь найти мирные способы, – сказала Тамара. – А уж если не выйдет – стану поступать, как ты меня учил.

6

Выдержки из обращения премьер-министра Японии Ясухиро Накасоне к Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций, ООН, Нью-Йорк, Земля

23 октября 1985 года

В то время как 26 июня 1945 года в Сан-Франциско принимался Устав Организации Объединенных Наций, Япония вела в одиночестве ожесточенную войну против союза сорока с лишним государств. Однако впоследствии она глубоко раскаялась в своем милитаризме и шовинизме, которые принесли столько страданий народам всей Земли, в том числе и японскому народу.

Как единственная нация в мире, пережившая ужасы атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, японцы решительно призывают к ликвидации ядерного оружия. Атомная энергия должна использоваться исключительно в мирных целях, а не как средство разрушения.

Мы убеждены, что все живые существа – люди, животные, растения – по сути своей являются братьями и сестрами… note 42 нынешнее поколение людей беспощадно разрушает окружающую среду, созданную в течение миллионов лет. С момента возникновения нашей планеты ее земля, вода, воздух, флора и фауна подвергаются самому варварскому изничтожению. Подобное безумие нельзя воспринимать иначе как самоубийство.

Человек рожден милостью Вселенной.

В темной вышине пролегает Млечный Путь

К дому моему.

7

Хановер, Нью-Гемпшир, Земля

19 сентября 1987 года

Стоял классический субботний вечер ранней новоанглийской осени. Небо еще голубело по-летнему, а широколистые деревья уже загорались осенним огнем. Люсиль Картье радовалась тому, что она снова в Дартмуте, что доктор Билл согласился ее принять, что кошмары больше не мучают, возможно, Группа Ремиларда совсем оставила свои диверсионные вылазки против нее. Она энергично крутила педали велосипеда, направляясь на очередной сеанс. Обогнула пруд и по Мейнард-стрит подъехала к Центру душевного здоровья. До начала оставалось еще десять минут; Люсиль спрыгнула возле главного входа и медленно перевела дух.

Терапия поможет мне, надо только не сопротивляться, а, наоборот, идти ей навстречу…

Она окинула противоположную сторону улицы, стоянку машин перед больницей Хичкока, что выходит на оживленную Колледж-стрит. Вот оно, всего в пятистах футах, ветхое серое здание, двухэтажное с фасада и одноэтажное с тыла в окружении тонких березок и вечнозеленых деревьев. Настоящий дом с привидениями из романа Стивена Кинга, зияющий темными глазницами окон.

Не запугаешь. Пошел ты к черту со своей Группой! Я плюю на тебя!

Люсиль вдруг снова вскочила на велосипед и понеслась прямо через дорогу, к дому номер 45 по Колледж-стрит. Перед зданием стояли всего две машины – старый «мустанг» Гленна Даламбера и шикарный новенький «линкольн» с массачусетским номером – явно какого-нибудь визитера.

Что, съел? Я вернулась, не испугалась тебя! Ты думал, я дам себя захомутать, думал, покорюсь, как Донна Чан и Дейн Гвелтни? Не выйдет, я буду жить своей жизнью и сумею навести порядок в своих немощных мозгах наперекор тебе и твоей своре!

Дом окутан тишиной, никакого отклика. Люсиль поняла, что обратилась к нему на личной волне, которую он и его мозговые черви называют «ментальным почерком». А Ремиларда и нет здесь нынче. Ее красивый вызов пропал впустую.

Так ли уж впустую? Она сразу почувствовала себя лучше. И, чтоб закрепить преимущество, показала фигу зданию, где творит доктор Дени Ремилард. Затем развернулась, снова пересекла Мейнард, оставила велосипед у крыльца и вошла в Центр душевного здоровья.

Д-р Сампсон. Я рад, Люсиль, что вы решили возобновить сеансы. Означает ли это, что вы окончательно отказались от перевода в Ривьер-колледж.

Люсиль. Да, доктор Билл, я передумала.

Сампсон. Отчего?

Люсиль. В прошлом семестре мне казалось, что от этой терапии никакого толку. А потом, я волновалась за маму – как она там справится с папой одна, ей же еще работать надо, преподавать… Вот я и подумала: избавляюсь разом от тревоги и от чувства вины. Если б я перевелась в Ривьер-колледж, то и диплом бы защитила, и маме с папой смогла бы помогать, как раньше. Там, в Нашуа, на летних каникулах, я какое-то время чувствовала себя хорошо, а потом… а потом все по новой, вся пакость!

Сампсон. Тревога, бессонница?

Люсиль (смеется) . Если бы только! Доктор Билл, я не была с вами до конца откровенной. Вы всех моих симптомов не знаете.

Сампсон. Почему вы не были откровенны?

Люсиль. Боялась. Если кто-нибудь пронюхает, меня вышибут из колледжа.

Сампсон (мягко) . Но вы ведь не сомневаетесь, что наши с вами разговоры строго конфиденциальны.

Люсиль. Пусть так… Но, понимаете, все так странно, что, пожалуй, могло бы заинтересовать… Впрочем, не важно. Я решила, что об этом можно не говорить, ведь у меня давно ничего подобного не повторялось, с тринадцати лет. Мало ли что бывает при подростковой депрессии!

Сампсон. Хорошо, не хотите ли рассказать мне сейчас?

Люсиль. Да, видно, придется, потому что все началось снова. Когда я приехала домой, к родителям, оно опять на меня навалилось. Своим я ни слова не сказала – они бы испугались до смерти, как в прошлый раз… В общем, вы – моя единственная надежда. Я не пойду к Ремиларду! Не пойду!

Сампсон (в замешательстве) . К Дени Ремиларду? К парапсихологу?

Люсиль. Он во всем виноват! Его умственные трюки! Если б только он оставил меня в покое…

Сампсон (сделав пометку в блокноте). Люсиль… Погодите, успокойтесь. Давайте сначала выясним, что за симптомы…

Люсиль. Угу. Мне было тринадцать, тогда все и началось. Нервы, озноб, тревога… а еще кошмары… И после… сгорел наш дом. Я его спалила.

Сампсон. Что, нарочно?

Люсиль. Нет-нет! Я не хотела! Просто… я была тогда сама не своя. Никто меня не понимал, всякая дребедень лезла в голову, и поделиться не с кем… С родителями я говорить не могла… У отца склероз… с ним стало невозможно. Я жалела его, а он ворчал, что я только путаюсь у него под ногами… И вот мне начал сниться пожар. Вроде бы я Жанна д'Арк, и подо мной поджигают костер. Я прощаю палачей, а пламя подбирается, подбирается, вся кожа пошла трещинами, кости горят, и кажется, скоро от меня останутся только искры, которые улетят в рай, если я не буду бояться. Но я боялась. Пламя жгло – я ведь не святая… ну и просыпалась с воплями и поднимала на ноги весь дом. И маму, и папу, и младшего брата Майка. Это было ужасно!.. Даже хуже, чем когда я проснулась и увидела, что вся комната в огне.

Сампсон. О Боже!.. Извините. Продолжайте, пожалуйста.

Люсиль. Я выбежала, разбудила маму и Майка, мы посадили папу в коляску и едва успели вывезти его наружу. Когда пожарные приехали, спасать было почти нечего. Папин рояль сгорел… концертный «Стенвей», папа купил его еще до женитьбы, когда учился в Бостонской консерватории и мечтал стать концертирующим пианистом. Рояль стоит бешеных денег, но папа его не продал, даже когда поставил крест на своей карьере. Потом он заболел, перестал играть в салонах, давать уроки и, чтобы содержать семью, решил продать рояль. Но мама не позволила, потому что ему тот рояль был дороже всего на свете… А я его сожгла.

Сампсон. Так ведь не намеренно, вы сами сказали.

Люсиль. Моя спальня была прямо рядом с гостиной, где стоял рояль. Огонь вспыхнул в стене – так сказали пожарные. Я не курила – ничего такого, но моя кровать и рояль по ту сторону стены вспыхнули первыми.

Сампсон. Должно быть, с проводкой что-то.

Люсиль. На той стене проводки не было, только лампа возле рояля… Родители решили, что я встала во сне и зажгла спичку. Понимаете, я сама сказала им, что виновата, только не посмела объяснить – как я это сделала. Мне снился пожар. Сны делались все правдоподобнее, пока не сбылись.

Сампсон. Что вы хотите этим сказать?

Люсиль. Я умом подожгла. Подсознательно… Я из тех чудовищ, на которых Ремилард ставит опыты в лаборатории. Он выслеживал меня еще до поступления в Дартмут, когда мне было одиннадцать. Потом они начали меня уговаривать поступить в колледж. Я не хотела, но они выбили для меня стипендию, и тут уж родители сказали свое слово. В шестнадцать лет я приехала в Хановер, и Ремилард с ходу включил четвертую скорость. Мол, я должна быть чертовски благодарна, что меня привлекают к такой работе, ведь я, в сущности, ничего не умею – разве что на луну выть да столы двигать. А я говорю – нет, и все! Он три года меня одолевал со своими стервятниками, но я ему так прямо и заявила: плевать мне на вашу парапсихологию, хочу жить нормальной жизнью, заниматься законной наукой, скажем, биохимией, а всякая оккультная чушь не по мне. Пусть раз и навсегда зарубит это на носу!

Сампсон. Простите меня, Люсиль, вы же умная девушка, неужели вы не видите, что сами себе противоречите?

Люсиль. Я не позволю ставить над собой опыты!

Сампсон. Вполне вас понимаю. Вам необходима помощь. Но почему вы думаете, что я сумею помочь лучше, чем Ремилард?

Люсиль. Потому что вы психиатр, а мой случай не имеет никакого отношения к парапсихологии… ну, если не считать некоторых проявлений.

Сампсон. Вы уверены, что не выдумали эту способность поджигать с помощью ума?

Люсиль (смеется). В народе давно такие случаи известны – огненное колдовство. Посмотрите любую книжку про черную магию… там полно историй о людях, которые поджигают без всяких спичек, вроде бы из воздуха высекают огонь. Бывали даже самосожжения.

Сампсон. Но с вами такое случилось всего один раз, в тринадцать лет, как вы говорите.

Люсиль. Не знаю… Не уверена. У нас и прежде были загорания, когда я поменьше была. До пожара, правда, не доходило. И родители всегда отыскивали этому какое-нибудь естественное объяснение.

Сампсон. Ив данном случае его наверняка можно найти. Например, шаровая молния.

Люсиль. Да нет, это я! Со злости. У папы было время только для его болезни, для его рояля, а для дочери – никогда…

Сампсон. Ну допустим. Но почему вы решили, что и сейчас играете с огнем?

Люсиль. Если б я знала!.. Когда в феврале прошлого года Ремилард опять начал меня доставать, так что я ни спать не могла, ни заниматься, то я решила обратиться к психиатру. Думала, вы пропишете валиум и все пройдет, а вы вместо этого втянули меня в психоанализ… Поначалу от него мне только хуже стало.

Сампсон. Но вы ни словом не обмолвились о том, что вас беспокоят Ремилард и его сотрудники.

Люсиль. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Надеялась… да ну, к черту!.. Одним словом, теперь вы все знаете. Скажите, «мне можно помочь? Ведь если огненные кошмары начнутся в Дартмуте, как дома…

Сампсон. Но они еще не начались?

Люсиль. Пока нет.

Сампсон. Прошлой весной у вас была депрессия, но серьезное предупреждение изнутри вашего существа пришло лишь с первой попыткой сбежать. Вам это ни о чем не говорит?

Люсиль. Говорит. Внутренний голос говорит мне, что надо вернуться сюда. К вам.

Сампсон. Уверены?

Люсиль. На сто процентов.

Сампсон. Я рад вам помочь, Люсиль, поверьте. Но вы, похоже, и сами чувствуете, что психоанализ ставит перед вами проблемы необычного свойства. Все люди несут в подсознании бремя разрушительных желаний, оставшееся от инфантильных стрессов. Вы ведь изучали психологию, и для вас это не секрет. Мать отнимает сосок у младенца, и он приходит в ярость, потому что еще не насытился. Ребенка наказывают за шалость, и про себя он желает смерти родителям. Такие чувства свойственны каждому, но большинство подавляет их. А впоследствии, во взрослой жизни, подавленные эмоции всплывают на поверхность и мучают нас. Малыш, сделавший первые шаги, еще слишком слаб, чтобы отомстить своим обидчикам. А взрослый, затаивший злобу на отца, как правило, не причиняет ему физического вреда. Если человек не страдает душевной болезнью, то как бы ни бунтовало его подсознание, оно бессильно совершить физическое возмездие и потому ищет другие каналы.

Люсиль. Мое подсознание вовсе не бессильно…

Сампсон. Готов согласиться. Но тогда возникает законный вопрос: обладает ли ваше сознание аналогичной силой?

Люсиль. Господи, что мне делать?

Сампсон. Психоанализ не дает однозначных ответов, а помогает самому человеку найти приемлемое решение. Я могу вас направить, но я не в силах отогнать ваши страхи… А страшит вас главным образом парапсихический дар. Вы хотели бы избавиться от него и стать такой, как все, верно, Люсиль?

Люсиль. Да. Да!

Сампсон. Но его нельзя сбросить, как одежду. С таким учетом мы и будем строить планы, договорились?

Люсиль (горячо). Понятно, к чему вы клоните!.. Ничего общего с чтением мыслей это не имеет, слышишь, Ремилард?!

Сампсон. В работе я с ним не сталкивался, но отзывы до меня доходили только хорошие. При очевидной молодости у него ум зрелого, серьезного ученого. И потом, он не считает своих пациентов душевнобольными. Говорят, они все его коллеги – либо студенты, либо научные сотрудники Дартмутского колледжа.

Люсиль. Но зачем сгонять под одну крышу столько психов? Для чего меня сюда затащили? Да, да, предложили стипендию, но еще я почувствовала и что-то неестественное… вроде принуждения!

Сампсон. А что плохого в ваших контактах с теми, кто, как и вы, наделен умственными способностями высшего порядка?

Люсиль (с отчаянием). Не желаю иметь с ними дела!.. Мне не надо никаких высших способностей, я только хочу быть счастливой… с кем-нибудь, кто меня понимает и любит.

Сампсон. Но подсознание тоже требует своей доли счастья. Чтобы стать счастливой, надо разрешить проблему, а не прятаться от нее. Подсознание – не демон, Люсиль. Оно – часть вашего существа.

Люсиль (помолчав). Да, наверное.

Сампсон. Никто не в силах заставить вас участвовать в экспериментах доктора Ремиларда. Но я бы на вашем месте спросил себя: а может, мой страх перед ним надуман?

Люсиль. Не знаю. Я запуталась, голова идет кругом. Можно мне воды?

Сампсон. Давайте закончим. У меня к вам деловое предложение. Хотите, я все подробно узнаю об исследованиях Ремиларда? Не упоминая вашего имени, расспрошу о душевном настрое пациентов? Наверняка у кого-то из них бывали конфликты, подобные вашим, а когда получу информацию, мы с вами начнем вырабатывать стратегию.

Люсиль. Только не с ним!

Сампсон. Нет, разумеется, нет, если вы сами не захотите.

Люсиль. Он меня вынудит вступить в его группу!

Сампсон (смеется). Через мой труп! Все-таки когда-то я был правым крайним.

Люсиль (восхищенно). Годится! У вас даже имя подходящее – почти что Самсон.

Сампсон. Хотя с тех пор много воды утекло, но вы можете не беспокоиться: никто и ни к чему вас не принудит. На сегодня все. Вы сможете прийти в это же время в среду?

Люсиль. Не знаю, разрешит ли мне Центр больше одного бесплатного сеанса в неделю. Сама я не могу себе позволить…

Сампсон. Ничего, ничего. Ваш случай неординарный. По правде говоря, самый неординарный из всех, какие мне попадались… Только отныне ваш сон всегда будет охранять пожарник, идет?

Люсиль. Да, доктор Билл. До свидания.

Сампсон. До свидания, Люсиль.

8

Берлин, Нью-Гемпшир, Земля

20 мая 1989

С некоторых пор Дон Ремилард перестал заглядывать в «Синего быка» по субботам: гораздо дешевле напиваться дома. Но сегодня Солнышко работала в вечернюю смену в ресторане «Кухня Андроскоггина», а Виктор уехал в Питтсбург. Значит, ребятня устроит скачки по всему дому. Кончится тем, что он не выдержит и вздует одного-двоих, те пожалуются матери, опять начнутся разборки. Бог свидетель, у него и так с ней хлопот по горло.

Потому он отправился в «Быка», уселся на обычное место, с краю от стойки, и начал с обычной порции виски. Бывшие собутыльники с ним раскланялись, но никто не подсел – знали, какой он теперь в сильном подпитии. Мало-помалу бар заполнился народом, и музыкальный автомат надрывался во всю мочь. Часам к десяти Дон почти оглох от музыки и гомона рабочих с фабрики, лесосплавщиков, их смешливых подружек. Он уже осушил достаточно стаканов, чтобы все чувства притупились, но лучше ему не стало.

В мозгу навязчиво звучали хриплые пьяные голоса. Сучьи телепаты! Думают с ним разделаться!

Ты погляди, погляди на этого скота! Стакан уже не держит, а все сосет! А бельма-то ровно печеные яйца под кетчупом. Вон какую щетину отрастил, и рубаха неделю не стирана.

Это точно, скоро совсем с катушек сойдет. Все свои мозги пропил. Ну, теперь мы его зацепим, не отвертится.

А может, не стоит и огород городить? Пусть себе спивается потихоньку. Видал, сколько он нынче в себя влил, а?

Да на его рожу довольно поглядеть – красная, как рубаха!.. Эй, дубина! Хватит на сегодня, сделай одолжение!

И чего Виктор с ним нянькается? На кой хрен ему в деле старый пьяница?

– Я его всему обучил, черт возьми, я!

Заткнись, свиное рыло! Наш пострел сам везде поспел, без твоей науки.

Во-во!

– Нет, я его обучил, как свои силы в ход пускать. Что бы он без меня делал, сопляк! Да начнем с того, что я его сотворил.

Сотворил – на свою голову.

Вот он и есть, каким ты его сотворил! Хо-хо-хо…

– Ваша правда. Так вы скажите ему!..

Вик, эй, Вик! Долго ты будешь валандаться с этой вонючей задницей? Он ведь всю обедню тебе испортит. Ты же умный малый, а сам себя подставляешь! Погляди на него – опять нализался, как свинья. Щас носом землю будет пахать. Больно дорого обходится сыновъе уважение. Послушай доброго совета, кончай с ним. Найми кого-нибудь, кто свое дело знает!

Я подумаю…

– Ага, разбежался! – со злобой буркнул Дон.

Старый Даки Дюкет, сидевший за одним из столиков в обнимку с бутылкой, заинтересованно посмотрел на него.

Хо-хо-хо! Так ты думаешь, у Вика на тебя рука не поднимется? Ну думай, думай!

Скажи ему, Вик. Скажи, зачем ты нынче поехал в Питтсбург. Скажи!

… Хочу переманить к нам Хоуи Дюрана. Он лесоруб что надо.

Правильно, молодчик! Твоего старика давно пора в штабелъщики списать, а еще лучше отправить на покой. Он далее на работе не просыхает, добром это не кончится.

Скорей бы уж кончилось.

Давай, малыш, решайся. С обрыва его – и в реку. Не жди, пока он сам концы отдаст. Мы тебе дело говорим.

… Может, вы и правы. Теперь проще простого подвести его под несчастный случай. Обороняться он уже не может, а позвать на помощь некого. До дяди Роги или Дени телепатический сигнал уж точно не дойдет.

Верно мыслишь, Вик. В нашей работе всякое бывает. Никто и не ворохнется.

Дон шарахнул стаканом о стойку и гаркнул:

– Только суньтесь, сучье! Сперва я подпалю ваши странные мозги!

Хозяин «Быка» Ральф Пеллетье недовольно окликнул его:

– Эй, ты чего там?

Дон тряхнул головой и выдавил из себя усмешку.

– Слышь, налей-ка мне еще двойной.

Пеллетье подошел с бутылкой и налил. Дон осушил стакан и тут же потребовал новую порцию.

– Хватит с тебя, Дон, – вполголоса проговорил хозяин. – Дай роздых печени.

– Ишь, умник нашелся! Твое дело обслуживать, когда платят.

Дон швырнул ему деньги через стойку; бумажки угодили прямо в лужицу разлитого ликера. Пеллетье брезгливо поморщился и подобрал их.

– Так и быть, последнюю налью – и все. – Он снова наполнил стакан Дона. – Я не шучу, понял? Пей и hors d'ici note 43.

Дон сквозь зубы послал ему в спину грязное ругательство и хлебнул из стакана. Пелли тоже с ними заодно! Пьяный гогот посетителей бара, казалось, обращен к нему, как и голоса, нашептывающие все новые пакости.

Даки Дюкет подошел и уселся рядом; на старческих сморщенных губах застыла сочувствующая улыбка.

– Ca va note 44, Дон. Тяжелая была неделя?

Дон жалко усмехнулся в ответ.

– Говорят, у тебя с наемными рабочими нелады.

Внутренние голоса, видимо, сочли остроту удачной. Дон прижал кулаки к вискам, чтобы заглушить наглое ржание, затем дрожащими пальцами обхватил стакан.

– Сынок вырос из коротких штанишек. Всюду сует свой нос.

Даки понимающе кивнул.

– А-а… Он парень с головой, твой Виктор. Нетерпелив малость, так ведь молодежь нынче вся такова. Он дело на широкую ногу поставил, шутка сказать – с самим Сент-Уильямом у него контракт. Прежде-то Сент-Уильям таким зеленым юнцам никогда не доверялся.

– Паскудство одно! – выплюнул Дон.

– Зря ты так. Тебе есть чем гордиться. Каких сыновей воспитал! Один чудотворец, другой в девятнадцать лет несметными деньгами ворочает.

– Да уж, мне только позавидовать! Вкалываю на выскочку сына! Кто его всему обучил – я! А он из благодарности отца на свалку… – Лицо Дона опять жалобно скривилось. – Не выйдет, сынок! Я знаю, где трупы зарыты… и на какие шиши ты новое оборудование справил.

Придержи язык, старая сволочь!

Вик, ты и это ему спустишь?

Даки настороженно огляделся, понизив голос:

– По правде сказать, Дон, много всяких слухов ходит. Люди удивляются, откуда у Вика столько денег – и рубильную машину купил, и вторую валочно-пакетирующую… Такое оборудование под елкой не растет.

Дон вдруг вскочил, схватил старого лесоруба за грудки и хрипло зашептал ему в ухо:

– Такое оборудование, Даки, и под елкой растет – это ежу понятно… Места надо знать, вот что я тебе скажу.

Да заткнешься ты наконец, пьяная скотина?!

Он тебя заложит, Вик. Потом не жалуйся. Дерьмо собачье! Душу, вишь, решил очистить. Ну, давай, Дон, исповедуйся, отпустим тебе все грехи – и дело с концом!

Отдай его нам, Вик, мы ему покажем, как поступают со стукачами. Или ты хочешь, чтоб к тебе нагрянули из полиции с лупами да электронными ищейками?

Дон фыркнул.

– Хрен они найдут! У него все накладные на месте – комар носу не подточит. Я ж говорил, что мой Вик вам не чета. А кто его в люди вывел?.. – От страшной несправедливости у Дона перехватило горло, и голос дрогнул. – Я его всему обучил, Даки! Не только головным играм, но и ремеслу. Когда меня вышибли с фабрики и я свое дело открыл, он еще за партой сидел.

Какое дело? Если б не Вик, ты бы до сих пор, кроме ножовки да топора, ничего не имел.

Чему ты можешь обучить?.. Это он тебя обучил.

Кто выбил для вас первый контракт? Кто закупил оборудование и нашел нужных людей? Кто умеет держать язык за зубами и сделать так, чтобы все было шито-крыто? А ты только и горазд виски хлестать да баб лапать.

– Вот! – всхлипнул Дон. – Растишь детей, растишь, а благодарности никакой!

Даки заморгал и поспешно отодвинулся.

– Да-а, не везет тебе…

– Я знаю, что он задумал! – взревел Дон. – Не выйдет!.. Поняли? Не выйдет у вас ничего!

Головы завсегдатаев поворачивались к нему, он чувствовал на себе взгляды, жаждущие докопаться до его опасных секретов. Неужели хозяин бара тоже слышит эти враждебные голоса?.. Нет, конечно нет! Они звучат только у него в голове. Может, он их выдумал? Но почему у Даки такой испуганный вид?.. Боже! Что он успел выболтать?

– Какого дьявола!

Сграбастав Даки, он снова притянул его к себе. Старик пронзительно заверещал; бутылка опрокинулась, и пиво полилось под стойку.

Ральф Пеллетье грозно сдвинул брови.

– Дон, черт побери, я же тебе велел выкатываться!

Они все знают, Вик, и донесут фараонам!

Последние мозги пропил, паразит!

Дон тряс Дюкета до тех пор, пока у того не задребезжала вставная челюсть.

– Обо всем молчок! Я ничего тебе не говорил, слышишь?

– Он сбрендил! Сбрендил! – вопил Даки, обмякший в железной хватке Дона.

Кончай с ним, Вик! Заткни ему глотку!

Верзила Льют Седерстрём, который как-то раз по пьяному делу пробил кулачищем дырку в радиаторе, приблизился сзади к Дону и скрутил ему руки.

Дон завыл как раненый зверь:

– Вам это даром не пройдет! Все заодно, да? Вместе с Виком сговорились меня прикончить!

– А ну, выкиньте его отсюда вон, – распорядился Пеллетье.

Из музыкального автомата неслись ритмы черного рока. Женщины визжали, мужчины подавали советы Льюту, тащившему грузное тело Дона к двери.

– Пусти! – надрывался Дон. – Они там с Виком!.. Меня поджидают!

Он хотел испробовать на шведе свое принуждение – не смог. Тогда решил выстроить на пути баррикаду столов и стульев. Ни проблеска психокинеза. Ничтожество, полный ноль! В глазах завертелась карусель огней, медленно растворяющихся в темноте; насмешливые голоса отодвинулись далеко-далеко. Безвольно повиснув на сильных руках Льюта, Дон вплыл в теплую майскую ночь.

Льют приволок его на стоянку позади «Быка» и осторожно опустил на заднее сиденье потрепанного «ниссана».

– Не переживай, Дон, свежим воздухом подыши, сосни маленько, а я через часок-другой отвезу тебя в твою берлогу, о'кей? Fais un gros dodo, ordure! note 45 Xo-xo-xo…

Дон что-то промычал в ответ. Льют удовлетворенно кивнул и вернулся в бар.

Тебе нельзя здесь оставаться.

Так ты не заснул?

Вик слышал твою пьяную болтовню, так что уноси ноги, пока жив!

– Je sius fichu note 46, – заплетающимся языком бормотал Дон. – Pas de couilles… mon crвne… ah Jйsus… note 47

Иисус тебе уже не поможет, ты по уши в дерьме.

Всем наплевать, что будет с такой скотиной, как ты. Всем!

Всем… Всем… Всем…

– Ошибаетесь. – Голос был тягучий, с привкусом желчи, поднимающейся к горлу. Он оперся о спинку сиденья и хотел было вылезти из машины, но опрокинулся лицом в грязь и долго лежал в полубеспамятстве.

По спине пробежал холодок, и Дон открыл глаза, усмехаясь заднему колесу машины. В голове дикий сумбур, но ощущение безнадежности прошло. Они ошибаются! Не всем наплевать. Есть на свете родные души, они помогут и даже проучат Виктора…

– Mersi, mon Seigneur, mersi, doux Jйsus! note 48

Он встал на ноги, борясь с дурнотой. Виски сдавило стальным обручем. Дон привалился к борту «ниссана», дожидаясь, когда немного утихнет боль и прояснится зрение. С опаской поглядел по сторонам – не притаился ли враг среди припаркованных автомобилей и грузовиков. Нет, никого. Они ждут Вика, без него сунуться не посмеют, а парень еще не скоро доберется из Питтсбурга – все-таки шестьдесят миль по гравийной дороге.

С трудом восстановив равновесие, он посмотрел на светящийся циферблат часов: начало двенадцатого. По субботам Солнышко работает до часу ночи, а до ресторана идти всего милю по Мэн-стрит, потом по набережной, и обе хорошо освещены. Он возьмет себе кофе и дождется жену в ее машине. Все обойдется.

Набрав воздуху в легкие, он вышел со стоянки на улицу. Музыка и смех из бара доносились еще громче. Все уже про него забыли. Бормоча проклятия, Дон двинулся на север – к ресторану «Кухня Андроскоггина», к Солнышку.

Подойдя к окошку кассы, он заказал большой двойной кофе и попросил Марси Строуп передать Солнышку, чтоб вынесла его к своей машине.

– Ой, Дон, не знаю… – Девушка подозрительно посмотрела на замызганные брюки, поморщилась от запаха спиртного и вспомнила о былых скандалах в ресторане, из-за которых Солнышко едва не лишилась работы.

– Ну пожалуйста, Марси. Думаешь, я дебоширить сюда пришел! Честное слово, нет! Скажи ей, что это очень важно.

Та после недолгого колебания согласилась. Шатаясь, Дон прошел в дальний угол асфальтированной стоянки и сел за руль «эскорта» восемьдесят первого года, открыв его своим ключом. Ресторан сегодня битком набит; на стоянке полно машин, то и дело подъезжают новые. Здесь те ублюдки напасть не решатся: очень уж людное место; поэтому Дон спокойно откинулся на сиденье и, почувствовав себя в безопасности, закрыл глаза. Прогулка слегка проветрила мозги, но голова болела зверски. Впрочем, не важно. Боль перекрывает доступ к голосам. Теперь можно махнуть на них рукой. Без приказа Вика они все равно его не тронут, а Солнышко уж сумеет о нем позаботиться.

– Дон?..

Она стояла у открытого окошка, прямо под фонарем. Состарившееся до срока лицо светится такой любовью и заботой, что сердце разрывается. Бедняжка! Сколько она из-за него выстрадала, в сорок один год стала старухой! Да и сам он не лучше.

– Посиди со мной, – пробормотал Дон с кривой усмешкой.

Она подала ему кофе.

– Ты же знаешь, я не могу. Очень много посетителей. Я на минутку вырвалась… Марси сказала…

Легко и привычно, словно в старую перчатку, он проскользнул в ее ум.

Она вздохнула, обошла машину с другой стороны и, отворив дверцу, опустилась на сиденье рядом с ним.

– Ну, что? – Голос ее слегка дрожал, как и пальцы, стиснувшие дверную ручку.

Дон глотнул горячего кофе.

– Я надрался в «Быке», как свинья.

Она в отчаянии отвернулась.

– Ох, Дон…

– Послушай, – перебил он ее, – больше этого не будет. Только помоги мне, и клянусь, я навсегда завяжу с пьянством. И вообще сделаю все, что ты пожелаешь.

Он прочитал в ее глазах недоверие.

– Все?.. И к Дени поедешь? И ляжешь в «Проджект корк» на лечение?

Дон заскрежетал зубами. При упоминании о всемирно известной дартмутской клинике для алкоголиков его решимости сразу поубавилось. «Проджект корк»! От одного названия сблевать можно. Однако в ее стенах, под защитой Дени его ни один враг не достанет. Даже Виктор со своими цепными псами.

– Поеду, – кивнул Дон. – Прямо сегодня поеду. Позвони ему и скажи, что я выезжаю.

По щекам Солнышка покатились слезы.

– Ты серьезно, Дон?

– Клянусь Богом!

Он быстро скосил глаза влево. Кажется, что-то мелькнуло там, за стоянкой. Подслушивают! Дон поставил чашку на приборный щиток и сжал руку жены.

– Но я должен уехать немедленно, тотчас же, слышишь, Солнышко?

– Тебе нельзя садиться за руль. Я позвоню и договорюсь с Дени, а как только вернется Виктор…

– Нет! – Дон схватил ее за плечи, глаза его расширились от страха, но он тут же взял себя в руки. – Виктор еще неизвестно когда вернется. Я не могу ждать! Сейчас или никогда!

Она резко высвободилась, перевела дух.

– Хорошо, я сама тебя отвезу. А Дени встретит нас по дороге.

– Правильно! Пусть встретит, мы ведь не можем так надолго оставить детей одних. – Он глотнул кофе и задумался. – Поедем лесом. Скажи Дени, чтобы ждал нас у мотеля «Сент-Джонсберг». Ступай, Солнышко, скорей!

Она испытующе поглядела на него.

– Надеюсь, это не шутка?

Нет, нет! – выкрикнул он в уме. Ради Бога, помоги мне!

Она распахнула дверцу.

– Я мигом. – И помчалась к сверкающему огнями ресторану.

Дон облегченно вздохнул, запер правую дверцу, до упора поднял стекло. Затем проверил все запоры со стороны водителя. В машине душно, ветровое стекло запотело от пара над кофе, но зато так спокойнее. Мысленно он перебирал одну за другой нависшие над ним угрозы. Виктор. Ненавистные голоса. Братец Роги, этот мстительный проныра. Далекий, холодный Дени, чуждый всех человеческих слабостей, презирающий работягу отца… Господи, как страшно оказаться во власти Дени! Придется выложить ему всю правду – и про голоса, и про то, как Виктор устроил на него охоту, может быть, даже про украденное оборудование, с чего, собственно, все и началось. Он заранее представлял себе брезгливое выражение на лице старшего сына. И все равно Дени будет вынужден вступиться за отца, Солнышко его заставит. Вот уж поистине ангельское существо…

Краем глаза Дон увидел черный, выполненный по индивидуальному заказу пикап «шевроле». Остановился, мигая фарами, у поворота с шоссе на стоянке и пережидает плотный поток движения, тянущийся на север.

Наконец-то явился!

Давно пора!

Сюда, Вик! Сюда!

– Нет! – прошептал Дон. – Боже мой, нет!

По меньшей мере четыре машины, выезжая со стоянки, преградили черному «шеви» путь. Солнышко!.. Она вряд ли дозвонится так скоро. Может, удастся добежать до ресторана? Черт, слишком далеко, пикап наверняка перекроет ему дорогу…

Вон он, уже поворачивает!

Не помня себя, Дон включил зажигание «эскорта». Отсюда есть и другой выезд – через пустырь. Он стал лихорадочно вилять мимо запаркованных машин. Затем, вцепившись в руль, пролетел по грязному пустырю и вырулил на шоссе. Здесь его чуть не сшибла идущая на большой скорости фура, но он сумел увернуться. В зеркале заднего обзора увидел, что «шевроле» намертво застрял на стоянке: и спереди и сзади машины.

Вик! Вик! Он удирает! Удирает на север!

На «эскорте» твоей матери.

Дон смеялся над ними. Проверил, сколько у него бензина: почти полный бак. По шоссе нескончаемый поток машин в обоих направлениях. Ясновидец из Виктора аховый, да и принуждение распространяется не дальше брошенного камня. Он скроется от него среди лесных дорог за Миланом, а чуть позже вернется и подхватит Солнышко.

Все равно не уйдешь!

Мы пустим Виктора по следу!

Сдавайся, гад! От Вика тебе не спрятаться!

Дон едва не задохнулся от хохота.

– Катитесь к чертовой матери! Вы вообще ничто!

Встречные машины подмигивали ему. Им овладела паника, но наконец он понял, что едет с невключенными фарами, и снова хохотнул. Затем поддал газу, свернул в лес и покатил на север параллельно реке.

Солнышко рыдала в объятиях Виктора на переднем сиденье черного пикапа.

– Он был сильно пьян. Наверняка с ним что-то случилось! Виктор, Виктор, как же нам его найти?

Он покрепче обхватил мать за плечи.

– Тише, Maman, дай подумать… Может быть, Дени с его поисковой метафункцией…

Она порывисто выпрямилась и воскликнула:

– Ну конечно! Быстрей звони! Может, он еще не выехал из Хановера!

Молодой человек поспешил к ресторану, расталкивая выходящих посетителей. Солнышко закрыла лицо руками, пытаясь вспомнить телепатические навыки, к которым не прибегала с тех пор, как старший сын был ребенком.

Не уезжай, Дени, пожалуйста! Задержись дома, прошу тебя, задержись…

Томительно долго тянулись минуты. Наконец, сияя, вернулся Виктор.

– Застал! Он уже был у машины, но выронил по дороге ключи, вернулся и услышал, как телефон звонит.

– О Боже, благодарю тебя! И что… он поищет? Он скажет нам, где твой отец?

Виктор завел мотор.

– Дени тут же займется поисками, а потом позвонит нам домой. Он сказал, что могут возникнуть трудности, потому что папина аура затуманена винными парами. Но ты не бойся, мы его найдем, я тоже буду искать. Только отвезу тебя домой.

– Мне надо отпроситься у мистера Ловетта, а то он рассердится…

Виктор обезоруживающе улыбнулся.

– Не рассердится. Я все ему объяснил. Могут же быть у человека семейные обстоятельства. Не волнуйся, Maman. – Он достал из бардачка чистую тряпку и утер ей слезы, потом наклонился и теплыми губами дотронулся до ее щеки.

Солнышко немного повеселела, послушная воле высокого, сильного и властного юноши, как две капли похожего на Дона в молодости, перед которым двадцать три года назад так же не смогла устоять.

– Я понимаю, Виктор, – сказала она, – в последнее время тебе очень трудно и ты ожесточился… Но отцу надо помочь… хотя бы ради меня.

Виктор крепко стиснул руль, глядя прямо перед собой, и медленно вывел машину со стоянки.

– Предоставь все мне… И пристегни ремень.

Дона разбудила зверская жажда, полный мочевой пузырь и пронзительный гомон лесных птиц.

Набрякшие веки неохотно приоткрылись, впуская рассветный туман. Суставы ниже пояса онемели, а выше – разламывались от боли. Черепная коробка вот-вот взорвется, не в силах вместить распухшие мозги. Он выругался, обращаясь то ли к Богу, то ли к дьяволу, и спросил себя, куда его занесло на этот раз.

Обычная субботняя пьянка. Обычное воскресное похмелье. Но почему-то он не в своей машине, а в «эскорте» Солнышка. Какого черта?.. Ах да, его «ниссан» в ремонте, вот он и взял ее машину.

Окна плотно закрыты и запотели. Дон протер стекло, но оказалось, туман не только за ним, но и в глазах. Он с трудом различил гигантские силуэты с длинными щупальцами, словно бы на шарнирах. Маленький автомобиль почти уперся в бок какого-то механического чудища. А над крышей угрожающе нависали разверстые челюсти стального циклопа. Продрав наконец глаза, он прочел табличку.

ДРЕВЕСИНА РЕМКО, ЛТД., БЕРЛИН, Н. – Г.

Выплюнув еще одно ругательство, откинулся на сиденье. Монстр с жуткими челюстями – их новая валочно-пакетирующая машина, самодвижущийся лесоруб, способный одним ударом косить стволы двухфутового обхвата. Вокруг расставлено другое тяжелое оборудование: гидравлический погрузчик, рубильная машина, на которой он сам работал, сучкоруб, вторая валочная машина, едва различимая в густом тумане.

Выходит, он на своей собственной делянке, в верховьях реки.

Прошедшая ночь почти совсем стерлась в памяти. Последнее отчетливое воспоминание – городок Эррол, в тридцати милях к северу от Берлина, куда он ворвался после дикой гонки по проселочным дорогам. Преследуемый злобными голосами, он так и не решился вернуться за Солнышком. Вместо этого стал пробираться на запад, к Хановеру и Дартмуту вдоль границы Нью-Гемпшира с Вермонтом.

Тогда почему же он не на западе, а на севере, близ Эррола? Да еще зачем-то потащился на делянку!..

Дон открыл дверцу, вылез и едва удержался на ногах. Сторожка! Там есть вода, кофе, может быть, даже что-нибудь из провизии и полбутылки бренди в аптечке. Он справил нужду прямо на борт рубильной машины, которой Виктор так гордится. Пусть знает, сукин сын!

Он возился с замком сторожки и вдруг услышал шум мотора.

Затем его ослепил вынырнувший из тумана свет. Он в ужасе застыл, глядя на приближающегося черного мастодонта. «Шевроле» Виктора!

В уме отца зазвенел властный голос сына:

Стой, отец.

Свет фар и принудительная сила держали его, точно загипнотизированную букашку. Машина остановилась ярдах в двадцати, Виктор вышел.

Дон. Это они тебя навели, да? Они подсказали, как разделаться с отцом, которому ты всем обязан?

Виктор. Ты их выдумал, Papa. Ты болен, и давно. Я не виновен, что твой ум оказался не приспособленным для такой нагрузки.

Дон. Не подходи!.. Ты слышал, как я разорялся там, в «Быке»?

Виктор. Конечно. Ты сам этого хотел.

Дон. Псих! Такой же псих, как я! Чего ради мне хотеть, чтобы ты слышал, как я назвал тебя… назвал тебя…

Виктор. Вором.

Дон. Вот и есть! Я всему тебя обучил, только не этому. Воровать ты у них научился!

Виктор. Не глупи. Ты уже не в «Быке», и твои душещипательные сцены никого здесь не тронут. Тебе хочется умереть – так ты себя ненавидишь, но уйти достойно, по-мужски, духу не хватает, вот и упиваешься вусмерть.

Дон. Все вы против меня! И Роги, и Дени, и ты… Все подонки! Бросили меня одного им на растерзание!

Виктор. Их нет, Papa. Они – это ты.

Дои. Сукинсынублюдоктварьпаскудная…

Виктор. Да, ты. В них вся твоя подлость, трусость, эгоизм. Ты сломался под тяжестью собственного дара, и теперь тебе одна дорога – на свалку. С тобой стало опасно иметь дело… Да и Дени скоро будет здесь. Пока ты еще не проснулся, а как только совсем очухаешься, на тебя уже не будет управы. К счастью для меня, Дени водит очень осторожно. К счастью для меня и к несчастью для тебя…

Дон. Что… что ты задумал?

Виктор. То, чего ты от меня ждешь. С тобой произойдет несчастный случай. По пьянке всякое бывает!

Слепящие фары погасли, и теперь только темный силуэт маячил в тумане. Дон скрючился у сторожки, протирая глаза. Увидел, как Виктор сел в машину и отъехал. В уме опять зазвучал страшный голос.

Тебе конец!

Огромный дизельный мотор новой валочно-пакетирующей машины, чихая, завелся. Пила, укрепленная на длинной шарнирной стреле с грозным шипением взмыла на высоту его груди. И монстр на гусеничном ходу стал надвигаться на него. В кабине пусто. Прежде чем Дон успел крикнуть и отбежать, он увидел, как сами собой работают рычаги управления, и услышал беззвучный смех.

9

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Воскресенье обещало быть кошмарным – два официальных банкета и благотворительный прием с танцами. Я поднялся в половине седьмого утра и пошел к мессе в маленькую деревенскую церковь Бреттон-Вудз, украшенную цветными витражами. Полусонных прихожан набралось немного – служители отеля да горстка туристов. За несколько минут до начала службы я уселся на скамью в темном углу. И потому никто не заметил, как я умирал вместе с братом.

Случилось это во время проповеди. Я рассеянно слушал голос священника и вдруг ощутил какой-то душевный неуют, пробивающийся сквозь дремоту. Тревожное предчувствие было явным проявлением экстрасенсорики, но подробности происшедшего не оформились у меня в мозгу до тех пор, пока я не лишился слуха. Я видел, как шевелятся губы отца Инграма, но уже не слышал ни его голоса, ни составляющего фон ерзания, покашливания, шелеста страниц молитвенников. На смену им пришла гулкая, торжественная тишина. Я мгновенно проснулся.

Потом в голове прозвучал металлический скрежет, смешанный с пронзительным визгом, – словно литавры бьют не в лад или душераздирающий вопль рвется из сотни глоток. От этого громоподобного крещендо, казалось, земля вот-вот разверзнется под ногами. Я окаменел и очень удивился – как священник ничего не слышит, отчего другие молящиеся не вскакивают с мест в жуткой панике, почему до сих пор не обрушилась крыша церкви?

С мыслью о землетрясении пришлось расстаться, поскольку к глухоте добавилась слепота, Одновременно брус раскаленного докрасна металла ударил мне в грудь, так что сердце и дыхание разом остановились. «Инфаркт! – мелькнула мысль. – Но не могу же я умереть в сорок четыре года, ведь Фамильный Призрак напророчил мне долгую жизнь!»

Грохот и боль прекратились так же резко, как возникли. Меня все глубже затягивала вязкая трясина, состоявшая непонятно из чего – то ли из воды, то ли из воздуха. Затем я осознал, что кромешную тьму, обступившую меня, пронизывают образы, появляясь и исчезая с невероятной скоростью, как кинопленка, мелькавшая в убыстренном темпе сразу на нескольких экранах. Картины раннего детства в окружении тети Лорен и двоюродных сестер и братьев, школьные годы, Дон и я задуваем свечи на именинном пироге, дядюшка Луи сечет нас обоих за какую-то провинность, рождественские песнопения на снегу, рыбалка у реки, выпускной бал в средней школе. И наконец я догадался: это воспоминания, проигрыш прошедшей жизни.

Но не моей – Дона.

Из оцепенения меня вырвал леденящий ужас. Мельканье кинопленки обрело полнейшую чувственную реальность, и я закружился в безумном водовороте образов, звуков, запахов, вкусовых, осязательных и прочих ощущений. Мой внутренний голос выкликал имя Дона, и мне слышался его хриплый, раздраженный отзыв. Я был участником всех воспоминаний, а эмоциональный их настрой ясно свидетельствовал о том, что мой брат-близнец ненавидит и презирает меня всем своим существом.

Но почему, Донни, скажи почему?

Единственным ответом мне была волна ярости, захлестнувшая все видения. Я как будто очутился в эпицентре психического торнадо, и ум Дона рычал на меня со всех сторон, словно смертельно раненный зверь. Мимо проносились жена, дети, друзья, страдающие от его душевных ран, искренне стремящиеся помочь, но он отвергал все попытки, пока не стало слишком поздно. И в своих несчастьях винил главным образом меня.

Не понимаю – почему?

Я беспомощно глядел на этот вихрь, припоминая самое худшее. То, как он отторг Дени, развратил Виктора, как мучил Солнышко и других детей своим беспробудным пьянством, как соблазнил Элен с заранее обдуманным намерением оскорбить и унизить меня. К своему удивлению, я увидел, что он давно и отчаянно раскаивается в содеянном, однако источником всех его прегрешений стала необузданная, неистребимая ненависть ко мне. В финальной сцене своей жизни он покарал себя за нее, но то был акт не воссоединения со мной, а, напротив, отделения от меня.

Донни, я, право, не знаю, за что ты меня так ненавидишь. Но я не в обиде. И никогда не питал к тебе ненависти.

А должен бы, ответил он.

Дон управлял машиной с помощью собственного психокинеза. Я закричал, умоляя его не делать этого, но, разумеется, ничего предотвратить было уже нельзя. Пила, разрезавшая надвое тело моего брата, наконец разъединила нас.

Я открыл глаза. Хромой церковный сторож Билл Саладино толкал меня в бок корзиной для пожертвований и ухмылялся. Я выудил из кармана конверт и опустил его в корзину. Билл кивнул и похромал к алтарю благословить дань маленькой паствы.

Дону в Берлине устроили пышные похороны. Помимо клана Ремилардов, на них присутствовало еще человек двести – кто с ним учился, кто работал. Прозектор потрудился на совесть: Дон лежал такой красивый в костюме и неизменной своей каскетке. Священник в надгробной речи посулил милость Господню всем страждущим и неприкаянным, к коим, несомненно, относился Дон. В толпе шептались о «счастливом избавлении», благочестивые тетушки сетовали: мол, с пьянством ничего уж не поделаешь. Солнышко держалась хорошо, но во избежание срыва могучий Виктор и хрупкий, но властный Дени не отходили от нее ни на шаг. Восемь младших детей сгрудились вокруг матери, и никто слезинки не проронил, зато женская часть родни и соседки в голос рыдали.

Местные власти вынесли по поводу смерти Дона официальное заключение – несчастный случай. Дени и Виктор одновременно подъехали к делянке в тот самый момент, когда сбесившаяся валочно-пакетирующая машина, удерживая в стальных лапах расчлененное тело Дона, срезала стоящий на пути ствол и опрокинулась в овраг. Нанесенный ущерб и двойная доза принуждения, примененная к полицейским (даже они позеленели от ужаса, прибыв на место происшествия), сделали свое дело: убедили всех, кроме бывалых лесорубов, в том, что гибель была случайной. Ведь по меньшей мере один свидетель обладал безупречной репутацией.

Мы с Дени остановились в мотеле и на следующее после похорон утро завтракали вместе. Он решил задержаться в Берлине, чтобы помочь Солнышку разобраться с делами Дона, а я должен был спешно возвращаться в отель, ибо надвигались торжества по случаю Дня Поминовения Усопших. В переполненном баре было шумно, однако, если разговор идет в основном умственный, побочные шумы несущественны. Со стороны мы с ним, вероятно, выглядели как отец и сын: пожилой сутуловатый человек в добротном летнем костюме-тройке, перелистывающий «Уолл-стрит джорнал», и мальчишка-студент в синем спортивном трико и темных очках, скрывающих его магические глаза.

Дени взял со стола кофейник.

– Еще кофе? (Мне кажется, я разрешил тайну латентности моих младших братьев и сестер.)

– Пожалуй. Полчашки. (Бьюсь об заклад, здесь не обошлось без Виктора, а может, и без Дона. Трудно поверить, что ни один их них не унаследовал телепатического дара. Ведь даже мать и та его когда-то проявляла. Жанетта и Лоретта в младенчестве были телепатками, а потом ни с того ни с сего утратили талант. Про других не скажу…)

– Сахару? (Та же самая история. Их врожденные метафункции намеренно подавили, выработав условно-рефлекторную реакцию отвращения. Я говорил с Полин, ей уже семь… Очень уязвимая девочка, поэтому мне было легко… добиться отклика… Ради Бога, если хочешь, называй гипнозом. Короче, я вернул ее в младенчество и увидел, как она реагирует на отца и Виктора. Бедная маленькая Полин! Но Papa тут ни при чем – все Виктор.)

Мерзавец!.. Но как, ведь он сам был ребенком! Сколько ему было, когда родились близняшки? Четыре? А потом друг за дружкой появились Джеки, Ивонн, мальчики-близнецы… В восьмидесятом – Жорж, вскоре после того, как ты получил степень бакалавра в Дартмуте… Значит, Вику было десять, а когда родилась Полин – двенадцать… Боже мой, в двенадцать лет стать чудовищем!

(Отстраненность.) У меня есть несколько клинических случав среди малолетних… Виктор на такое вполне способен. Все дети, начинающие ходить, жуткие эгоцентрики. Почему, думаешь, они так раздражительны? Хотят, чтобы мир вращался вокруг них. Но большинство перерастает эту стадию и развивает в себе альтруизм, который в принципе необходим для выживания. Однако есть исключения – социопаты. Вик явно из их числа. Сперва он желал утвердиться в положении папиного любимчика. Позднее мотивировки усложнились. Он почувствовал вкус власти. Ты же видишь, что он собой представляет: необразованный, как Papa, недалекий, но с чрезмерным самомнением. У отца тоже были эти черты, но ему недоставало уверенности в себе, потому что он боялся своего ума. А еще его, в отличие от Виктора, с детства напичкали нравственными устоями. Комплекс вины, смешанный с эгоизмом, в конце концов привел к саморазрушению. Вик – орешек покрепче. Даже не будь у него метафункций, все равно он стал бы угрозой для общества. Думаю, лесозаготовкой его амбиции не ограничатся…

– Передай, пожалуйста, клубничный джем. Спасибо. (Так что же нам делать?)

Его экраны прочнее брони. Я не могу их сдвинуть даже на миллиметр, впрочем, и без того ясно, что он на руку нечист. Взять хотя бы миллионные контракты на поставку древесины или банковскую ссуду на расширение дела. Как пить дать, принуждение. Ходят слухи, что новое оборудование он приобрел путем ночного разбоя. Сторожа и собаки – не препятствие для сильного принудителя. (Во всяком случае, я бы справился с ними без труда.) Бог свидетель, кругом и обычных воров полно…

– Здесь есть любопытная статья. Не хочешь поглядеть? Кажется, билль о наркотиках сенатора Пикколомини имеет шанс пройти в Конгрессе. (Так, по-твоему, нет способов остановить юного злоумышленника?)

– Ну-ка, ну-ка!.. Ого, плохие новости для контрабандистов. (Добыть законные доказательства его афер будет очень трудно. Даже если удастся засадить его за решетку, что помешает ему оказать воздействие на присяжных? Преступник, возомнивший себя сверхчеловеком, всегда имеет преимущество. А если кто попытается бороться с ним его оружием… ты же видел, что сталось с Papa.)

Я не удержался и воскликнул вслух:

– Doux Jйsus, не может быть! Я же рассказал тебе, как все было. Я сам в этом участвовал.

А я там был. Экраны у него потрясающие, но он не сдержал своего торжества. Меня вывернуло наизнанку при виде той сцены, а он ликовал!.. Papa был нервный, мятущийся человек, как большинство алкоголиков, но в ту ночь он так перетрусил, что решил впервые обратиться за помощью. Он не был в отчаянии, он искал выход. И сделал первый шаг по шаткому мосту через черную бездну. Но кто-то обрушил мост, разбил зародившуюся надежду, породил в нем неодолимый призыв к самоубийству, стимулировал его суицидальные наклонности. Я не сомневаюсь, что это Виктор! А он не сомневается, что я знаю, но поделать ничего не могу.

Он не сможет… как-то повредить тебе?

Не больше, чем Papa. (Тревога.) Но я не так спокоен за тебя, дядя Роги. Твои мысли чересчур прозрачны, особенно когда заряжены эмоциями. Ты сопережил папину смерть, и если Виктор об этом догадается, он не станет сидеть сложа руки. Надо обеспечить защиту.

Я отодвинул тарелку.

– Уф, объелся! Официант! Счет, пожалуйста. – (Господи, Дени, каким, наверное, убожеством стал Дон, когда лишился возможности самостоятельно управлять своими силами!..)

Ты как-то обмолвился о том, что мечтаешь открыть книжную лавку в тихом университетском городке.

Было дело… Давно, правда.

У тебя немалый опыт в гостиничном бизнесе. Ты мог бы запросто получить место в другом отеле. Но в Хановере нет лавки букиниста, к тому же ты будешь там не один. Нас в Дартмуте уже человек сорок. Поработаешь с нами, а мы тебя оградим от происков Виктора.

– Не думаю, чтобы мне и здесь грозила серьезная опасность. Знаешь, я верю в… ангелов-хранителей.

– Не будь дураком!

Даже сквозь темные очки я увидел, как сверкнули глаза Дени, и ощутил могучую силу его ума, способного превратить меня в марионетку. Я в ужасе отшатнулся, а он тотчас же ослабил Хватку, и в его внутреннем голосе отразились смущение и беспокойство.

Я должен был его спасти… Но я сбежал, отгородился от всего, что происходило у нас дома. Я убедил себя, что моя работа важнее биологической жизни моего отца… Какая чушь!.. Я должен был его любить, должен был его спасти, а я не любил, не спас, и всегда буду себя за это винить, всегда буду ощущать, как он постепенно умирает, запутавшись в своем отчаянии… Пойми, дядя Роги, я не могу точно так же потерять тебя!.. Рано или поздно я отыщу способ укротить Вика. Будь я проклят со всеми своими силами, со своей дурацкой манией величия, если не найду средства защитить нас!.. Иначе можешь считать меня безумнее Вика и никчемнее Papa… Нет, я должен довести дело до конца! Ради Бога, помоги мне, почувствуй, как много ты для меня значишь, как ты нужен мне…

– Дени, – выдохнул я, протянув к нему руку через стол. – Tu es mon vrai fils note 49.

Из-под черных очков покатились слезы. Почувствовав мое прикосновение, Дени вскинул голову, и слезы мгновенно высохли.

– Это творчество, – объяснил он, видя мою растерянность. – Метафункция, которую мы только начали исследовать, возможно, основа всех остальных. Иди к нам, дядя Роги, я тебе все покажу.

Мой ум переполняла любовь, но где-то в глубине его шевельнулся невольный ужас. Я понимал, что должен застраховаться от Виктора, но отдать себя на растерзание Дени и его сборищу молодых оперантов… Нет! Ни за что!

Официант подал мне счет. Я положил под него чаевые, и мы с Дени направились к выходу.

Переселяйся в Хановер! Принуждение обступало меня со всех сторон. Я умел заслоняться от Дени так же, как от Дона и Виктора, но сознавал, что мой племянник в отдельных случаях способен пойти на крайность. Сочтя, что действует ради моего собственного блага, он попытается взять меня на испуг. Этого я допустить не мог.

И потому улыбнулся ему через плечо.

– Знаешь, как я назову свою лавку? «Красноречивые страницы».

10

Контрольное судно «Нуменон» (Лил 1-0000)

26 апреля 1990 года

Четыре галактических ума наблюдали с борта невидимого судна, как последний американец покидает космическую станцию, переходя на японский корабль многоразового использования «Хиноде мару». Менее крупные орбитальные аппараты были все еще подключены к агрегатному отсеку станции, но их экипажи срочно завершали демонтаж.

Вектор метеорита, поразившего пилотируемый спутник, как будто был кем-то рассчитан с дьявольской точностью. При столкновении погибли шесть сотрудников, к тому же оно привело к резкому снижению скорости, необходимой для удерживания конструкции на околоземной орбите. Двадцать три человека выжили благодаря герметичной системе соединения отсеков. Таким образом, нанесенный урон оказался сравнительно небольшим, но не до конца смонтированная силовая установка не могла восстановить скорость вращения, а достаточного количества вспомогательных двигателей не нашлось во всем западном мире, Японии и Китае вместе взятых. Станцию могло бы спасти добавление советских ускорителей, однако, кроме промышленного оборудования разных стран, научных мощностей и астрономической обсерватории, станция содержала модуль с действующей аппаратурой разведывательного назначения. Потому русские помочь отказались, и теперь плод многолетних трудов, которому до завершения недоставало всего нескольких месяцев, двигался по быстро убывающей орбите. Дабы предотвратить падение станции на Землю, американцы решили ее взорвать.

– Сколько денег, сколько разбитых надежд! – сокрушалась Умственная Гармония. – Творение человеческого ума превратилось в обычный сплав никеля с железом, обросший ледяной коркой… Пожалуй, в этом есть поэтический подтекст.

– Да погоди ты с поэзией! – перебила Родственная Тенденция – Надо проанализировать искажение вероятностных решеток. Это событие повлечет за собой эпохальные изменения.

– Тогда я напишу элегию.

– Лучше похабные частушки про деятелей НАСА, – предложило Душевное Равновесие. – Удовлетворись они станцией помельче на более удаленной орбите, как делают Советы, ничего подобного бы не было. Конечно, если предположить, что в космосе вовсе нет небесных тел, способных повредить несмонтированную станцию, то запуск таких махин на околоземную орбиту несравненно выгоднее. Ох уж эти американцы! Все бы им экономить!

Бедным янки так хотелось

Всех за доллар поиметь…

– Я тебя умоляю! – патетически воскликнула Родственная Тенденция.

– Мне кажется, – вставило Бесконечное Приближение, – я понимаю мотивы беспокойства Тенденции. Процесс разрядки между Соединенными Штатами и Советским Союзом прискорбно нестабилен. Несмотря на совместный проект освоения Марса, сохраняются извечные политические разногласия между двумя системами. Потеря американской станции будет рассматриваться стратегами обеих держав как нарушение военного паритета.

– Еще бы, – согласилось Душевное Равновесие. – Достаточно проследить психологическую динамику в действии. Понимая, что техническая оснащенность станции гораздо выше аналогичных советских, американцы заняли позицию снисходительного превосходства. Они мнят себя радетелями о благе мира даже больше, чем мы, лилмики. Совместная советско-американская экспедиция на Марс должна была стать началом новой эры научного, экономического и культурного сотрудничества двух стран. И вдруг американцы остались в дураках. Попытка сближения в космическом пространстве потерпела фиаско. Теперь у Советов появится стратегическое преимущество до тех пор, пока американцы не оборудуют новую станцию. Сколько на это уйдет? Два года?.. Три? Американская экономика и так захлебывается. Надеюсь, что тревожный прогноз Тенденции все же не означает конец разрядки, но нельзя упускать из виду, что на этическом уровне мы имеем дело с первобытными особями.

– По логике вещей, – заметило Приближение, – американцам нечего опасаться. В крайнем случае они могут запустить сколько угодно шпионских роботоспутников, чтоб разрешить свои сомнения, а кроме того, Омега свидетель: в ядерных потенциалах США и СССР до сих пор наблюдается устойчивое равновесие. Правда, космическая станция была объектом национальной гордости и символом безопасности, а Советы, без сомнения, радуются катастрофе, поскольку теперь американцы у них как на ладони. И наконец, войны людей никогда не имели под собой логической основы.

– Вот, послушайте! – воскликнула Умственная Гармония. – Пока это еще только набросок, но мне кажется, в нем что-то есть…

О метеор!

О роковой скиталец, затянутый холодной пеленою,

Осколок изначальных катаклизмов…

– По-моему, много патетики, – высказалось Бесконечное Приближение.

Душевное Равновесие обошлось со стихотворным опусом еще менее великодушно:

– Что за бредятина! Посвятить элегию метеору! Будь он болидом – еще туда-сюда, но падающие звезды не заслуживают такого внимания…

– Анализ готов, – перебила Родственная Тенденция и представила результаты соплеменникам.

Бесконечное Приближение выразило общие эмоции вслух:

– Наше предначертание под угрозой?.. Не верю!

– Что значит – не верю?! – возмутилась Родственная Тенденция. – Пролепсис вычислен с точностью до восемнадцатого знака. Если бы нынешний американский президент остался у власти, все бы могло еще обойтись. Его происхождение и рыночная ориентация обусловили мирный (в основе своей) характер погибшей станции. Следующая орбитальная станция будет преследовать исключительно военные цели. Со всеми вытекающими отсюда пагубными последствиями, каких вы наверняка усматриваете немало в моем прогнозе на ближайшие двадцать лет.

Душевное Равновесие безуспешно пыталось сохранять душевное равновесие.

– А позвольте спросить, почему Контрольный Орган раньше не обнаружил критическое состояние станции и почему мы не предприняли никаких шагов, чтобы сберечь такую драгоценность?

– Ну, прежде всего это вина Примиряющего Координатора, который находится в центре нашего квадрата и определяет ситуации, подлежащие рассмотрению, – сказала Тенденция. – Во-вторых, на нынешней стадии открытое вмешательство было бы против предначертания. Ведь заслон станции от метеорных тел сколь-нибудь существенной массы потребовал бы применения сигма-поля, и земляне наверняка уловили бы его с помощью радиолокации. К тому же устанавливать в Солнечной системе запрограммированную ловушку для гиперкосмической материи крайне рискованно, нам пришлось бы снарядить специальный корабль, уполномоченный расстреливать, захватывать, отметать или как-то иначе устранять межпланетный мусор, что было бы тяжким нарушением наблюдательных инструкций.

– Ну, и как же теперь? – поинтересовалось Душевное Равновесие.

– Данное событие должно быть рассмотрено на заседании всех пяти членов Контрольного Органа, действующего в вышеупомянутом квадрате.

– А где он сейчас, кто-нибудь знает? – спросило Бесконечное Приближение.

Умственная Гармония мысленно пожала плечами.

– Либо вне галактики, либо опять пасет этот колледж. Окликнем, что ли?

Четыре голоса слились в метаконцерте:

Координатор!

Чего?

(Ситуационный образ + вероятностный анализ.)

(Легкая обеспокоенность.)Ах да. Очередная коллизия, не так ли?

(Упрек.) Вообще-то мог бы и предвидеть.

Виноват… прошляпил. Однако вам нет нужды волноваться или принимать какие-либо меры.

Ты что, отвергаешь вероятностный прогноз Родственной Тенденции?

Отнюдь. Просто я намерен лично заняться этим вопросом.

(Недоумение.) Как?! Ты попытаешься спасти космическую станцию?

О нет. В чем опасность подобных станций? В том, что они используются в разведывательных целях. А я метапсихически устраню само понятие шпионских спутников. Планетарный Разум уже достаточно окреп. Раздвоение неотвратимо. Я лишь ускорю развязку.

И в этом тебе поможет один из высокочтимых Ремилардов?

Не угадали. Шотландское отделение имеет подходящую специализацию. Если его чуть подтолкнуть, то в самое ближайшее время мы получим возможность вернуть программу Вторжения в нормальное русло.

А что, неплохо придумано.

Тем не менее мне следовало обсудить это с вами до катастрофы, дабы оградить вас от ненужных переживаний. Моя рассеянность становится просто скандальной. Что-то я уж слишком впал в эйфорию по поводу явного прогресса Мирового Разума… ладно, пока.

– Опять исчез, – проворчало Приближение.

– Видали, как он уверен в себе? – процедила Родственная Тенденция.

– Куда нам до него! – вздохнула Умственная Гармония.

– Очевидно, – сухо добавило Душевное Равновесие, – ему известно нечто, чего не знаем мы о самодовольных земных личинках, и он черпает уверенность именно в этом знании…

– Как и следовало ожидать, все вероятности в его пользу, – отозвалась Родственная Тенденция.

Четыре существа обменялись ироническими ретроспекциями. Затем немного помолчали, и наконец Душевное Равновесие изрекло:

– Сигнал к ликвидации станции.

– О пламя ненасытное! О гордость, придавленная гнетом обстоятельств… – продекламировала Умственная Гармония и продолжила слагать реквием, тогда как трое других лилмиков напряженно следили за космическим взрывом.

11

Чикаго, Иллинойс, Земля

2 мая 1990 года

Киран О'Коннор закончил умственные упражнения, которые выполнял в начале каждого делового дня, и теперь, стоя перед огромным – от пола до потолка – окном своего кабинета, предоставил мыслям свободу. Он свил себе гнездо на сто четвертом этаже одного из самых престижных чикагских небоскребов и с такой высоты мог наблюдать на обширном пространстве концентрированные всплески психической энергии, служившие разрядкой и одновременно стимулом для его творческих сил. Киран знавал и другие большие города: Бостон, где родился в нищете и получил образование в Гарвардской роскоши, Манхаттан, где стажировался в юридической конторе и приобрел весьма влиятельных сицилийских клиентов, – однако пресыщенный условностями восток – неподходящее пристанище для такого уникального выскочки. О'Коннор инстинктивно стремился на север, в город, славящийся романтическими преступлениями и мобильностью во всех смыслах. Трудно придумать для него более идеальное место, нежели Чикаго с его процветающей коммерцией, сумбурной политикой, расплывчатой моралью. Истинный город для принудителя, кладезь биоэнергетики, пробивной силы, гостеприимства, изобретательности на всякого рода махинации, порой не уступающие его собственным.

Киран глядел с высоты на сверкающий лес небоскребов, лабиринт забитых машинами улиц, зеленое обрамление озера Мичиган, уже одетого в весенний наряд. Бесчисленные авто снуют, как муравьи, взад-вперед по окружной дороге. За ней голубеют воды озера, отливающего серебром ближе к горизонту. На зеркальной глади чуть покачивается яхта. По наитию Киран настроил на нее луч ясновидения и был вознагражден откровенно интимной сценой. Он улыбнулся и стал впитывать в себя сладострастные ощущения – не как юнец, жадно подглядывающий в замочную скважину, а как мудрец, предающийся приятным, но уже чуждым воспоминаниям. Теперь у него иные утехи, но отчего не вспомнить былое…

Бой каминных часов вернул его к действительности.

О'Коннор подошел к огромному письменному столу. В лакированной поверхности отражались ваза с одной-единственной желтой маргариткой и фотографией в эбеновой рамке – Розмари держит на руках новорожденную Кэтлин, а маленькая Шэннон в белом нагрудничке уцепилась за ее юбку. Розмари и Кэтлин теперь никогда уже не состарятся, а Шэннон превратилась в угрюмую пятнадцатилетнюю девицу, упорно сопротивляющуюся вовлечению в отцовский мир. Он уверен: это пройдет.

Киран коснулся золотистого квадратика, вмонтированного в столешницу красного дерева. Невидимая установка связи включена. Из двери в приемную показалось обманчиво отрешенное лицо Арнольда Паккалы. Бесцветные глаза уставились на фикус в горшке за спиной Кирана.

– Доброе утро, Арнольд.

– Здравствуйте, мистер О'Коннор. Вам, думаю, любопытно будет узнать, что Грондин выловил в Калифорнии еще двоих подходящих парней. На будущей неделе он доставит их сюда для прохождения стажировки.

– Прекрасно.

– Финстер на линии связи с Вашингтоном. Но прежде я должен уведомить вас, что машина мистера Камастры только что въехала в наш подземный гараж. Очевидно, он прилетел ранним рейсом из Канзас-сити.

– Хм-м. Нехорошо заставлять старика ждать. Как только поднимется – сразу проведешь ко мне. А пока соедини меня с Финстером.

– Сию минуту, сэр.

На экране установки отразилась последовательность секретных кодов, блокирующих подслушивание. Вскоре они сменились крупным планом помощника О'Коннора Фабиана Финстера по прозвищу Хорек; в напряженной улыбке обнажились два огромных верхних резца, разделенных комичной щербиной – и верно хорек. Всех так приковывает этот странный оскал, что едва ли кто замечает всевидящие ледяные глаза над ним. Когда-то Фабиан Финстер зарабатывал на жизнь в казино Невады как внештатный прорицатель и подчеркивал от природы экстравагантную внешность кричащими одеждами. А став тайным агентом Кирана, склонился к более респектабельному имиджу – итальянским костюмам и галстукам в полоску. Но хотя занят он теперь более серьезной (и более прибыльной) деятельностью, временами его так и тянет поиграть на публику.

– Ну что, Фабби, – спросил Киран, – обработал сенатора Скроупа?

– Он у меня на крючке, шеф. Видели бы вы его рожу, когда я сообщил ему номер его секретного счета в Исландском банке… Теперь за трубопровод можно не беспокоиться. Слава Богу, хоть одно с плеч долой! Читать мысли политиков все равно что плавать с маской в сточной канаве. Черт знает, сколько надо сил, чтобы что-нибудь выудить и не захлебнуться в дерьме!

Киран рассмеялся.

– Молодчина! Полагаю, ты изрядно вымотался и тебе не помешает хорошо отдохнуть в каком-нибудь пятизвездном отеле.

Телепат ухмыльнулся.

– Дело прежде всего. Вижу, вы заварили хорошую кашу, и я не прочь ее отведать. Надеюсь, это хотя бы не в Вашингтоне. Я сыт по горло компанией политиков. После них ум толпы – райские кущи.

– Я приготовил для тебя нечто более изысканное. Как насчет университетских кругов, а, Фабби? Проведешь небольшое расследование в Нью-Гемпшире.

– Программа развития экстрасенсорных сил, не так ли?

– Ты тоже о ней слыхал?

– Даже читал ту книжку профессора из Дартмута, что стоит на первом месте в списке бестселлеров «Нью-Йорк тайме». Вместе с поисками незнакомых слов я потратил на нее две недели и, по-моему, все равно ни хрена не понял.

Тон Кирана сделался резче.

– Я не думал, что официальная пресса принимает парапсихологию всерьез. Джейсон Кессиди и Виола Норткат проводят разведку в Стэндфорде, на западном побережье, а ты выясни, что на уме у Дени Ремиларда. В особенности я хочу знать, какое практическое применение он видит для теорий высших метафункций.

– То есть витает ли этот парень в облаках или затеял нечто опасное для нас?

– Вот именно. Книга Ремиларда совсем не похожа на бестселлер. Читается с трудом, выводы намеренно завуалированы. Он будто нарочно затушевывает значение своей работы, и все же ему не удалось полностью скрыть чувств за сухой статистикой и академическим жаргоном. Экспериментальное подтверждение телепатии и психокинеза – одно из величайших научных открытий нашего века. Поэтому необходимо установить, что добрый доктор Ремилард предусмотрительно скрывает от общественного мнения.

– Нда, – протянул Финстер, – если политические партии начнут интересоваться чтением мыслей и гипнозом, куда мы все покатимся!..

– Подготовь подробное досье на Дени Ремиларда. Добудь как можно больше информации о его ближайших сотрудниках: сколько всего менталистов у него в лаборатории, что они умеют, до какой степени преданы идее.

– Короче, поохотиться за живыми черепами?

– Будь осторожнее, Фабби. – Взгляд О'Коннора на миг остановился на фотографии Розмари с девочками. – Игра опасная. В дартмутскую программу наверняка суют нос и правительство, и агенты иностранных разведок. Ремилард в книге вскользь намекнул на сотрудничество парапсихологических лабораторий разных стран. Якобы совместными усилиями они уже добились неплохих результатов. Мне надо знать, правда ли это или он просто выдает желаемое за действительное.

– Вас понял.

– И последнее. Если почувствуешь хоть малейший признак интереса к своей персоне, тут же убирайся и заметай следы.

– Не волнуйтесь, босс, – последовал веселый ответ. – Живой не дамся. Я видел, как у тех, кто вызвал ваше неудовольствие, наступает внезапное кровоизлияние в мозг. Мне это не улыбается.

– Твоя работа со Скроупом принесет тебе миллион чистыми. А за удачу в деле Ремиларда получишь еще больше. Привет, Фабби!

Экран потух, когда О'Коннор коснулся золотистого квадратика; почти тотчас же вспыхнул красным светом другой.

– Проси мистера Камастру, Арнольд.

Он принял позу йоги для усиления принудительного потенциала, затем расслабился в ожидании встречи с тестем.

– Ты слышал, Кир? Слышал?! Он отказался от вето! Ласситер сообщил мне по радиотелефону, как только мы выехали из аэропорта Кеннеди.

Губы Большого Эла посинели от ярости, из уголка рта сочилась струйка слюны. Лица и умы телохранителей чикагского мафиозо излучали тревогу.

– Этого следовало ожидать, Эл.

Указав Карло и Фрэнки на обитое кожей кресло, куда те опустили грузное тело хозяина, Киран с приветливой улыбкой вышел из-за стола.

– Желтобрюхий ублюдок! – бушевал Камастра. – Сучья тварь! Завтра билль даже без его подписи получит силу закона!

Киран согласно кивнул.

– Президенту нужен этот закон, но он не хочет наносить публичного афронта церкви.

– Какой же он, к черту, веры? Совет церквей единогласно высказался за вето! И мы были уверены, что он его наложит! Ради Христа, ты хоть что-нибудь понимаешь?! Опять погорели по всем статьям!

– Тише, босс! – взмолился Карло. – Вам с вашим искусственным сердцем вредно волноваться!

– Выпить! – взревел Большой Эл. – Кир, дай выпить чего-нибудь!

– Не надо, Эл, нельзя! – вскричал Фрэнки, переглядываясь с Кираном и отчаянно мотая головой. – Док не велел…

Киран властно взмахнул рукой. Телохранители вытянулись в струнку, сверкая глазами. Затем оба повернулись и вышли из кабинета, даже не вспомнив о том, что Большой Эл всего пять минут назад приказал им ни под каким видом не оставлять его наедине с О'Коннором.

А мафиози и сам позабыл о своем приказе. Словно в трансе, он прикрыл пухлой веснушчатой рукой глаза и вполголоса бормотал проклятия. Киран отрыл встроенный бар; блеснули на солнце хрустальные стаканы.

– Немного марсалы тебе не повредит. И я с тобой выпью. Отменное молодое вино. Де Лауренти на прошлой неделе прислал в мой нью-йоркский офис. Если понравится, привезу тебе пару ящиков в Ривер-Форест.

Киран вложил стакан в дрожащую руку тестя. Быстрого телесного контакта оказалось достаточно, чтобы в мозг Камастры потекли целительные импульсы.

– Salute, папа. Твое здоровье.

Бледное лицо Большого Эла скривилось в горькой улыбке.

– Какое, к дьяволу, здоровье! Madonna puttana, ты бы поглядел на тех стервятников в Канзас-сити – уж как они надеялись, что я сдохну прямо у них на глазах, чтоб можно было распустить Концессию и отменить голосование!

– Ты устал с дороги. Поезжай домой, отдохни. Все будет в порядке. Члены Концессии повели себя согласно ожиданиям. Я рад, что не придется оказывать на них прямое давление. – Он чокнулся со стариком и вернулся за стол.

Большой Эл следил за ним из-за полуприкрытых век. В сорок шесть у Кирана О'Коннора вполне моложавый вид, виски и клинышек вдовца на лбу лишь чуть тронуты сединой. Оливковая кожа и темно-карие глаза придают ему сходство с итальянцем, но он не итальянец и потому не должен был подняться выше юрисконсульта, на чьей бы дочери ни женился. Большой Эл до сих пор в толк не возьмет, как ему это удалось.

– Они проголосовали за тебя. Теперь ты временно исполняющий обязанности управляющего, и тебя утвердят, как только я удалюсь от дел. Но кое-кому это не по нраву. Фальконе со своим кланом динозавров до сих пор цепляется за традиции и бесится, что ты не такой же деревенщина, как он. При всем уважении к тебе он изо всех сил отбрыкивается от твоего финансового консорциума.

Киран небрежно отмахнулся.

– Бог с ним! Пэтси Монтедоро привлечет на нашу сторону свежие силы из Лас-Вегаса и с западного побережья. А Фальконе и его дубиноголовые пускай поварятся еще годок в собственном соку. Прибыли от игорного бизнеса и рэкета неудержимо падают, а билль Пикколомини и вовсе выбьет у них почву из-под ног. Отмена сухого закона – цветочки по сравнению с легализацией марихуаны, кокаина и других наркотиков.

Большой Эл гневно затряс двойным подбородком.

– Но как президент мог на такое пойти? Теперь всякий сраный фермер станет выращивать гашиш и коку. Старушки посадят опиум на окне в горшочках! Не страна, а притон наркоманов! – Он судорожно глотнул вина.

Киран поднялся и долил ему в стакан.

– Брось, папа, не преувеличивай. В тексте закона масса оговорок. Правительство будет проводить воспитательные мероприятия против разного рода злоупотреблений… принудительное лечение… тюремные сроки для буйных… электрический стул для распространителей. Улавливаешь ход их мыслей… пусть всякое быдло, безработные, отбросы общества, искатели острых ощущений по дешевке курят и колются, пока не подохнут, лишь бы с каждой затяжки, с каждого укола платили налог дяде Сэму. Но чтоб задевать порядочных граждан, совершать преступления под воздействием наркотиков, совращать малолетних, загрязнять улицы своим дерьмом – это ни-ни! Иначе их запрут подальше и ключ потеряют. Очень простое и разумное решение. Казна возместит себе убытки от торговли табачными изделиями и спиртными напитками, в городах станет чище, а гадкая мафия раз и навсегда потеряет основной источник дохода.

– И это, по-твоему, не паскудство? Задешево продавать травку, чтоб даже дети могли купить! Ладно, заядлые наркоманы – эти пускай хоть все мозги себе засрут, но детишки!..

Киран пожал плечами.

– Сердобольные либералы, церковники и общественная сфера пытались это внушить президенту и Конгрессу. Ну и мы, конечно…

Эл тупо уставился в стакан.

– Тридцать процентов… С легализацией мы потеряли тридцать процентов доходу – всего-навсего! А Нью-Йорк, Бостон, Флорида, Новый Орлеан потеряют по меньшей мере пятьдесят. А Калифорния…

– Ничего, посидят год-другой на голодном пайке, и те кланы, которые примкнут к нашему совместному капиталу, станут еще богаче. Чикаго всегда был на гребне перемен, и мой консорциум обеспечит для всех новые структуры извлечения прибыли. Мы выживем, папа, мы и те, кто последует за нами.

– За тобой! – Глаза в красных прожилках на миг полыхнули застарелой ненавистью и ужасом, но Эл тут же овладел собой и с коротким смешком добавил: – Что еще делать, как не следовать за тобой, stregone? Чародей!

Взгляд зятя светился искренней сердечностью, а принуждение работало на всю мощь.

– Пойми, Эл, шайка средневековых разбойников не может управлять капиталом в двести миллиардов. Нынче не модно хватать что плохо лежит, убирать с дороги соперников, запихивать трупы в багажник. Времена меняются. Через два года люди будут гулять по Марсу. Все финансовые операции переведены на компьютер. А рэкетиры и распространители наркотиков остаются ни с чем. У кого есть мозги, те богатеют. Но если сидеть на деньгах, то чем они лучше туалетной бумаги?

– Да, да, знаю, – устало отозвался Камастра. – Надо вкладывать.

– Причем разумно вкладывать – чтоб деньги делали деньги. Именно этим я занимался, когда был твоим советником, и буду продолжать, став боссом.

– Боссом Всех Боссов, – усмехнулся Камастра.

Киран будто не слышал.

– Наряду с официальным консорциумом, распределяющим капиталовложения, у меня есть на примете три кита: «Клейбург акуизишнз», «Гиддингс энд Метц» и «Фридония интернэшнл». Артисты своего дела, специализируются на покупке разваливающихся компаний, да так, что комар носу не подточит. До сих пор они работали по мелочи, но я придумал для них настоящее занятие. С объединенным капиталом у нас развязаны руки, и теперь к нам потекут такие деньги, какие тебе и не снились.

– Господи Иисусе, что ты еще задумал?!

– Начнем с небольших оборонных предприятий – тех, что разорились во время светлой памяти разрядки. После катастрофы космической станции в Конгрессе зазвучали воинственные голоса, и компании, работающие на оборону, снова станут расти как на дрожжах. Слышал про фирму «Макгиган-Дункан аэроспейс»? Она рухнула, когда экономисты Пентагона зарубили новое орбитальное оружие. У меня есть предчувствие, что с девяносто третьего, когда у нас будет новый президент и программа освоения Марса будет признана негодной, какой и является в действительности, наша страна наконец проснется и поймет, как далеко обогнали нас русские в гонке космических вооружений. Вот тогда-то Звездные Войны получат новое право на жизнь.

Большой Эл побелел как полотно.

– Так ты думаешь, будет война?

– Конечно нет. Просто новая оборонная инициатива. Обработаем «Макгиган», затем подчиним себе «Джи Дин Камберленд», строителей подводных лодок. «Кон электрик» тоже трещит по всем швам, поскольку японцы и китайцы перехватили у них всю бытовую технику, однако в восьмидесятые годы они были четвертым крупнейшим оборонным подрядчиком в стране. Не станет же Пентагон покупать ракеты в Азии.

– Мадонна! Ты не шутишь!

Стакан выскользнул из рук Большого Эла и беззвучно покатился по бежевому пушистому ковру. Но кардиостимулятор внутри торакальной полости немедленно приспособил сердечный ритм к повышенному содержанию адреналина.

– История показывает, что нет более надежного источника доходов, чем военно-промышленный комплекс, – невозмутимо продолжал Киран. – Но его необходимо подпитывать. На самом деле войны не хотим ни мы, ни Советы. Но это единственный способ как-то сдерживать внутреннюю напряженность. У нас высокий уровень безработицы и грандиозный национальный долг. У них извечная славянская тоска плюс хроническая нехватка продовольствия и товаров широкого потребления.

– А если ты ошибся? Если проект освоения Марса помирит нас с красными и разрядка опять будет набирать обороты?

– Тогда плакали наши денежки. – Киран широко улыбнулся. – Да не бойся, мы сумеем защитить капитал.

Большой Эл всю жизнь смотрел на зятя как на стихийное бедствие вроде сошедшей с гор лавины или ревущего торнадо… Вот такое же непонимание и страх читались и сейчас на лице старика. Но неожиданно оно прояснилось, и Большой Эл зашелся от хохота.

– Господи Иисусе! – ревел он. – Поглядим, как наш cazzomatto note 50 Фальконе скушает эту дулю!

Киран дотронулся до золотистого квадратика. На пороге появился помощник.

– Слушаю вас, сэр, – произнес Арнольд Паккала, а в уме, добавил: Два мордоворота тихонько сидят в приемной и кусают ногти, на десять тридцать у вас намечены переговоры с мистером Гиддингсом и мистером Метцем из Хьюстона, а после ранний ленч с генералом Баумгартнером.

– Мистер Камастра уже покидает нас, Арнольд. Попроси, пожалуйста, сюда Карло и Фрэнки. – Киран подошел к тестю, протянул ему руку. – Спасибо, что заглянул, папа. Завтра увидимся. Бетти Каролина просила меня привезти Шэннон к вам на ужин. Если будет настроение, можем подробнее обговорить новую финансовую политику.

Поддерживаемый с боков телохранителями, Большой Эл поднялся на ноги.

– Само собой. Завтра поговорим. – Он все еще удовлетворенно хмыкал, но избегал смотреть в глаза будущему боссу Чикаго. – Да, и прихвати два ящика марсалы – славная штука. Бывай, Кир!

О'Коннор повернулся к окну взглянуть на озеро. Яхты с любовниками уже не было. Тогда он направил луч на большое судно, идущее вверх по реке.

– Десять тридцать, – напомнил Арнольд. – Соединить вас с Хьюстоном?

На палубе один пассажир рассказывал другому скабрезный анекдот про генерального прокурора Иллинойса.

Через пять минут , мысленно ответил Киран. Перед разговором с китами надо малость прочистить мозги.

12

Милан, Нью-Гемпшир, Земля

16 августа 1990 года

Самый неудачный психологический эксперимент в его практике; от начала и до конца все не задалось.

Чертова джонка! Он взял ее напрокат, решив замаскироваться под рыбака, но не учел неполной осадки, отчего корпус дико стонал и скрипел, и вони от забившегося в щели протухшего зельца – не иначе, его использовали как наживку.

Чертова духота! На маленьком озере, окруженном со всех сторон летними коттеджами, совсем нечем дышать, и после четырех часов ночного бдения он взопрел, как в бане.

Чертовы комары! Совокупляются, мать их так, прямо у него на теле! То ли запах зельца их привлекает, то ли взмокший рыболов, но, кажется, все окрестное комарье облюбовало стоящую на якоре джонку для своих свиданий. А стоит пошевелиться – по всему озеру разносятся звуки, напоминающие хруст целлофана.

Чертова рыба! Жирненькие окуньки в надежде полакомиться нахальными комарами то и дело выпрыгивают из воды с таким оглушительным всплеском, что кровь стынет в жилах. Будь он настоящий рыбак, обилие рыбы привело бы его в экстаз. Но Фабиан Финстер, горожанин до мозга костей, глубоко ненавидел всякий спорт, а рыбу признавал исключительно в виде филе, слегка обжаренного в сухарях и обрызганного лимонным соком. Периодически, когда комариная любовь и рыбья охота доводили его до бешенства, он прекращал наблюдение, взнуздывал свои принудительные силы и давал несколько залпов по хищникам и жертвам. Рыба камнем опускалась на дно, поверхность озера усеивали сотни трупов с прозрачными крылышками, и минут на десять наступало спокойствие. Затем налетал новый рой, и окуньки сразу приходили в чувство.

Но самую большую трудность – прямо-таки головоломку – представлял сам объект наблюдения, говорящий и думающий по-французски. В бытность прорицателем он уже встречался с подобными сложностями, но там мысли на чуждом языке были обращены непосредственно к нему и ограничивались одной-двумя фразами. (Эй ты, гринго! Ну-ка, угадай, что у меня в башке, а что в бумажнике!) Но четыре часа непрерывного синхрона – это уж слишком, даже для телепата! В результате он переживает умственное и физическое истощение, что для психического шпионажа никак не годится. Если к переводу с французского добавить страх и предчувствие катастрофы, которые ни один оперант не в силах игнорировать, то получится, что зря он взялся за это дело, какие бы миллионы ни сулил ему О'Коннор в качестве наживки.

Ох уж эта наживка!

ОТЦЕПИТЕСЬ, СВОЛОЧИ! ТРАХАЙТЕСЬ ГДЕ-НИБУДЬ В ДРУГОМ МЕСТЕ!

Вновь оставшись в одиночестве под лучистыми звездами, Финстер горестно вздохнул.

Беды его начались, как только он подступился к сопляку профессору по имени Дени Ремилард. О том, чтобы проникнуть за его экраны, не могло быть и речи. Финстер, не будь дурак, догадался, что метапсихолог мигом его засечет – только сунься. И решил подбирать крохи, падающие со стола, то есть обрывки «декларативной» телепатии, которые Ремилард адресовал друзьям и коллегам. Мысли свои он, правда, формулировал по-английски, но, Боже, что за мысли! Бедняга Финстер вконец запутался в лабиринте символов, логических образов, крылатых выражений и прочей дребедени. Если Дени и работает над чем-то представляющим угрозу (или, наоборот, выгоду) для начинаний О'Коннора, то нужны более компетентные мозги, чтобы это подтвердить. И Финстер предложил – а босс одобрил – косвенный путь расследования. Надо оставить в покое Дени и его Группу, пока не выявятся признаки хоть какой-то практической деятельности, а тем временем пощипать многочисленных родственников юного гения. Дай Бог, с миру по нитке он соберет сведения, которые помогут боссу определить свое отношение к Дени и Дартмутской группе.

Начал он с дядюшки in loco parentis note 51 молодого профессора, что служил администратором в шикарном курортном центре Уайт-Маунтинс. Как большинство людей, считающих себя стопроцентными американцами, Фабиан Финстер и не подозревал о франкоязычном меньшинстве населения Новой Англии. Дядюшка Роже, безобидный малый, говорил на беглом янки, но мысли его были невообразимой смесью французского и английского. Финстер поселился в отеле и, несмотря на комфорт и шикарную жратву, провел довольно утомительный месяц, копаясь в них. Но труды его были вознаграждены: оказывается, дядюшка Роже решил оставить Уайт-Маунтинс из страха перед младшим братом Дени Виктором – самой темной лошадкой семейного клана Ремилардов.

Любопытно!

Финстер немедленно переключился на Виктора и обнаружил, что двадцатилетний верзила неплохой телепат, а в принуждении превосходит не только старшего брата, но и, возможно, самого Кирана О'Коннора. Кроме того, Виктор порядочный прохвост и занимается махинациями, подобными делам босса, разве что не в таком масштабе.

О'Коннор очень заинтересовался.

Финстер получил четкие инструкции всесторонне и с максимальными предосторожностями изучить Виктора и его деятельность. Ему надлежало держаться вне вычисленного ими радиуса принуждения: примерно двести ярдов плюс-минус, то есть вдвое больше дистанции психического воздействия самого Кирана. Прослушивание решено было вести как телепатически, так и с помощью электронной аппаратуры, уделяя особое внимание полезной «грязи». Каждую ночь Финстер посылал пленку ежедневных записей в Чикаго срочной наземной связью, а утром получал комментарии и свежие инструкции от босса.

Три недели Финстер пас молодого заготовителя древесины на подступах к Берлину (Нью-Гемпшир). Вскоре выяснилось, что теневые стороны деятельности Виктора тщательно замаскированы и не представляют никакой возможности для прямого шантажа. Жены, подружки, дружка или какого-либо другого объекта запугивания также не имелось. (На пару с Дени Виктор помогал овдовевшей матери с выводком младших братьев и сестер, но, по всей видимости, не питал к ним чересчур нежных чувств.) Свои капиталы он держал в двух местных банках и в одном манчестерском, древесину поставлял по контрактам в Нью-Гемпшир и Мэн, собираясь прибрать к рукам также Вермонт – едва отыщутся подходящие для принуждения клиенты. Учитывая очевидную неуязвимость Виктора, Киран О'Коннор пока не пришел к чему-то определенному: то ли до лучших времен оставить его в покое, как Дени, то ли уже сейчас вовлечь в свой преступный синдикат.

Вторая перспектива казалась Финстеру все более туманной. По его оценкам, Виктор порядочный забияка и крепкий орешек. Его франко-английские мысли порой так сумбурны, что не поддаются расшифровке, на его счету по меньшей мере три убийства и бесчисленное множество психических и/или физических покушений (причем все шито-крыто). Он очень тщеславен, и лишь подсознательный страх удерживает его от применения насилия к старшему брату, которому он дико завидует.

Фабиан Финстер, трепетавший перед хозяином, неожиданно для себя осознал, что Виктор Ремилард внушает ему еще больший страх, и твердо решил высказать боссу свое отрицательное мнение по поводу сотрудничества с этим чудовищем. Пожалуй, даже стоит подумать, как обезопасить себя от его далеко идущих планов.

Пока же, вспотевший, искусанный комарами и обуреваемый дурными предчувствиями, он стойко нес ночной дозор, то и дело шепча синхронный перевод и комментарий по ходу дела в облепленный насекомыми диктофон «Тошиба», что висел у него на шее. Тем временем на застекленной террасе летнего коттеджа появился Виктор Ремилард, хлебнул холодного пива и продолжил работу по набору новых сил в свое расширяющееся метапсихическое гнездо. Беседа с канадским телепатом средних лет и сомнительных моральных принципов, прикатившим из Монреаля на шикарной «альфе», подходила к концу.

– Переливают из пустого в порожнее… Вик достает из холодильника запотевшую бутылку «Гиберниа Дункель Вайце» (Господи Боже!) и угощает гостя… Говорит вслух по-жабьи: «Согласен, Медведь, слияние наших предприятий сулит большую выгоду, но учти: у руля буду я». Фортье отвечает: «Конечно, Вик, никаких проблем. Я же вижу, с кем имею дело… «И хлебает пиво, набираясь храбрости. Вик улыбается и переходит на умственную речь: А ты уверен, что четверо твоих компаньонов с тобой согласятся? Как тебе известно, я в игрушки не играю. Я намерен потрясти галерею… он имеет в виду «преуспеть»… моими умственными приемчиками. «Древесина Ремко» – это так… начало. Скоро я стану крупным овощем… черт!.. очевидно, «большой шишкой» и буду ворочать миллионами… нет, миллиардами… Как и те, кто будут со мной работать. Но только все должно быть по-моему, понял, Медведь? Меня еще никому не удавалось обвести вокруг пальца. А канадец ему в ответ: «На здоровье, Виктор! Я ж говорю, как ты скажешь, так и будет!» Но голова у него, как дуршлаг, мысли так и сочатся: Знаешь, почему мы хотим примкнуть к тебе? Потому что никто так не знает музыку… он хочет сказать «острые углы»… бизнеса, как ты, там, в Квебеке, мы… я, Арман, Доньель и остальные… уф!.. по-мелкому работаем, а чтоб делать настоящие следы… мм… дела, надо пробираться на юг, к тебе, значит. Почему, думаешь, я приехал к тебе с таким регулярным… он подразумевает «открытым, прямым»… предложением?.. Можешь мою башку прочесать… и ребят моих по винтикам разбери – увидишь, мы… уф… не мухлюем. Вик – само обаяние. Говорит по-жабьи что-то вроде «о'кей» и хлопает канадца по плечу. Оба смеются. Мысли бесформенно-дружелюбные, но Медведь все еще боится портки обмочить, а у Вика экран сверкает, ну прямо как ваш, босс…

Финстер нажал на «паузу» и поменял положение. По воде от джонки пошла чернильная зыбь. Комары как будто угомонились, а сытые окуньки ушли спать на глубину. Финстер в душе молился, чтобы Виктор последовал их примеру.

Он надиктовал еще несколько фраз, пока молодой хозяин провожал своего гостя до «альфа-ромео». Условились о встрече с другими канадскими мошенниками. Затем фары «альфы» прочертили на воде две световые дорожки, обрывающиеся неподалеку от джонки Финстера. Машина отъехала назад, развернулась и покатила вдоль берега.

Виктор потянулся, зевнул и пошел по тропке к небольшой пристани перед коттеджем, где остановился, скрестив руки на груди и глядя на озеро. Ум его как-то странно посверкивал.

Лодка Финстера медленно двинулась по направлению к нему, волоча за собой якорь.

– Ох! – пробормотал телепат. – Что за чертовщина!

Он дотянулся до подвесного мотора в три лошадиные силы, дернул за шнур – мотор только жалобно всхлипнул. Дернул еще раз – какое-то виноватое пыхтенье. Проклиная все на свете, Фабиан быстро вставил весла в уключины и принялся отчаянно грести от берега.

– Отпусти, черт тебя…

В нескольких коттеджах на берегу светились окна.

– Помогите! Помогите! – завопил Финстер, но голос затерялся слабым хрипом в летнем хоре лягушек и кузнечиков.

Бесполезно! Темный силуэт на пристани уже в десяти ярдах. Финстер рванул «молнию» на пропотевшей ветровке, чтобы вытащить из кобуры под мышкой кольт «магнум» калибра 37, 5 миллиметра. Взял его обеими руками, хотел было прицелиться, но кольт не слушался, выскальзывал из пальцев, а когда Фабиан вцепился в него крепче, отяжелел, как свинцовый якорь лодки, и едва не вывихнул ему кисть. Потом он заметил, что ствол направлен прямо в коленную чашечку, а палец все сильнее давит на курок. Взвизгнув, он выбросил пистолет за борт. Вик засмеялся.

Прыгай! – взревел внутренний голос. Ты не умеешь плавать, но уж лучше, чем захлебнуться.

И Фабиан стал захлебываться рвущейся из горла блевотиной. Тело обмякло, он ударился головой о низкий алюминиевый планшир, верхняя часть туловища перевесилась через борт; глаза были широко открыты под мертвенно-черной водой. И вдруг в мозгу прозвенело:

Не будь дураком, хватит уж… Давай сперва поговорим.

Поговорим?..

Он снова сидел прямо, совершенно сухой, если не считать пота, а лодка плавно скользила к пристани. Протянутая рука вытащила его на берег.

Финстер взглянул вверх. Мириады звезд на летнем небе освещали высокого красивого парня. Темные курчавые волосы падали на лоб. Ум, подобно звездам, сиял ярко и расплывчато.

– Поговорим? – повторил Финстер вслух, и на губах его задрожала испуганная усмешка.

– Пошли в дом, – коротко бросил Виктор и, повернувшись спиной, зашагал прочь.

Бывший прорицатель заколебался, но что-то вдруг сдавило сердце раскаленными клещами, и колени подогнулись. Через секунду боль прошла, он выпрямился, и над ухом пророкотало жабье:

– Grouille-toi, merdaillon! note 52

Можно обойтись без перевода. В целом Финстер был согласен с грубой оценкой, данной ему Виктором. Самый грандиозный прокол его жизни – или того, что от нее осталось, – уж теперь-то он точно погорел. Осознав это, Фабиан странным образом взбодрился.

– Садись там, – приказал Виктор, входя на застекленную террасу.

Финстер опустился на плетеный стул. Может, набраться наглости и попросить пивка?

Что-то жуткое промелькнуло в глазах Виктора.

– Я мог бы выжать твой мозг, как лимон, мог бы заставить тебя рассказать мне все о тех, кто послал тебя шпионить за мной, а потом сделать омлет в твоей черепушке и вышибить отсюда под зад коленом. Кое-кого из любопытных уже постигла такая участь. Один был русский, представляешь? Предложил мне триста тыщ, чтобы попасть в лабораторию моего братца. Я с удовольствием взял его деньги, и он исчез. Леса здесь на славу – темные, густые. Я мог бы отправить тебя следом, но покамест погожу. Что-то уж очень знакомый от тебя душок.

Он приподнял сверкающий щит, и Финстер увидел отсрочку своего приговора.

– Да! – выкрикнул он с невероятным облегчением. – Я тот, за кого ты меня принимаешь! Это мое ремесло.

– Ишь ты!

Голос Виктора был холоднее льда, а неожиданно дарованное помилование, за которое так отчаянно ухватился телепат, вновь сменилось в уме этого хамелеона приговором судьбы. И Финстер выпрямился, ожидая его.

Но Виктор улыбнулся.

– Вижу, вижу, ты не шпион, засланный моим братцем. И не ищейка ЦРУ. И не красный… Твой ум открыт, как брюхо выпотрошенного лосося. Теперь я точно знаю, кто ты такой, Финстер.

– Такой же проходимец, как ты. А здесь по приказу другого проходимца… до него тебе пока далеко. Он большой босс. А скоро станет самым большим. Следишь за моей мыслью, Вик?

– Лучше, чем ты думаешь. Так вот, передай слово в слово своему О'Коннору… Пусть отцепится от меня. Если его люди будут мне мешать, я их отправлю назад к нему и сделаю так, чтобы они издохли прямо на его полированном столе. У него свои планы, у меня свои. Я на его территорию не посягаю, и он пусть сюда не суется. Ежели оставит меня в покое, то, может, и настанет день, когда нам найдется, что сказать друг другу. Но это еще не скоро. Как только мы вправду будем нужны друг другу, я сам с ним поговорю… Хорошо запомнил, Финстер?

Телепат пожал плечами, одним пальцем приподнял шнурок, на котором висел диктофон.

– Все записано, мистер Ремилард.

– Проваливай отсюда. – Виктор повернулся к нему спиной.

– А пиво? – рискнул спросить Финстер.

– Перебьешься.

– На «нет» и суда нет, – вздохнул Хорек.

Аккуратно прикрыв за собой застекленную дверь, он направился к пристани.

13

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Как букинист я заметил одну любопытную вещь: отдельные научные труды исторического значения, известные каждому образованному гражданину Галактического Содружества, совершенно не пользуются спросом у современного читателя. Скажем «Происхождение видов» Дарвина, «Толкование сновидений» Фрейда, «Происхождение материков и океанов» Вегенера, «Кибернетика» Винера наделали в свое время столько шуму лишь для того, чтобы, влившись в котел человеческих знаний, стать общим местом.

Эта ирония судьбы не обошла и основополагающую работу Дени Ремиларда «Метапсихология». Через сто двадцать один год после публикации она пылится на полках, и лишь несколько нынешних историков удосужились ее прочесть. Но я-то помню, какую бурю она вызвала в начале 1990 года. Тираж в двести пятьдесят тысяч экземпляров в твердом переплете был распродан за год. Книга стала темой множества телевизионных дискуссий и статей в периодике. Впрочем, такой ажиотаж вокруг сугубо научного издания, перегруженного статистикой, и тогда казался мне странным. Однако в «Метапсихологии» впервые приводился подробнейший перечень всех форм умственной деятельности, как нормальной, так и супернормальной, и делался акцент на взаимосвязи ума с материей и энергией. В результате блестящей серии опытов Дени пришел к выводу, что так называемые «высшие функции ума» присутствуют в мыслительном процессе всех без исключения человеческих существ, ибо каждый ум в определенной степени содержит и ординарные, и экстраординарные качества. Он теоретически обосновал сверхъестественные способности оперантов-метапсихологов, а также ущербность «нормальных» людей как аспект латентности, когда применение метафункции ограничено либо психологическими факторами, либо недостатком одаренности.

Наряду с оживленными дискуссиями в научных кругах, ибо ее автор представил убедительные доказательства того, что высшие умственные функции являются сторонами реальной действительности, а не просто гипотезами весьма сомнительного свойства, парапсихологов (коих было немало и помимо Дени), десятилетиями терпевших сдержанную снисходительность, а то и открытые насмешки своих консервативных коллег, сразу окружили ореолом безмерного восхищения; их обхаживали средства массовой информации, сотрудники правительственных учреждений, предприниматели, почуявшие новую золотую жилу, которая наверняка не уступит аэрокосмонавтике и генетике. Бесчисленное множество до сих пор безвестных оперантов благодаря Дени «вышли из чулана» и были привлечены к серьезным исследованиям. Разумеется, появились и легионы шарлатанов: астрологов, вещунов, гадателей на чайной и кофейной гуще, черных магов, что уцепились за фалды фрака официального метапсихологического движения и вкусили краткий миг триумфа, потешив публику, ничего не смыслившую в дебатах противоборствующих психологических группировок.

Сам Дени остался в стороне от сенсационных толков, вызванных его творением: избегал журналистов, телеинтервью и прочей рекламной шумихи. Кроме того, он пока еще не обнародовал того факта, что и сам был объектом своих опытов. В отличие от непрофессиональных участников, операнты Дартмутской лаборатории даже не были названы по имени. Попытки сделать автора «Метапсихологии» знаменитостью потерпели крах из-за манеры Дени изображать из себя бесстрастного эрудита без единого проблеска юмора и каких-либо других «колоритных» личностных черт. Ищейки «медиа» собрали небогатый урожай на ниве его исследований: старое здание на Колледж-стрит в Хановере, против автомобильной стоянки перед больницей Хичкока, и замкнутый персонал металаборатории, строго следивший за тем, чтобы никакие действительно сенсационные сведения не просочились наружу.

К радости разочарованных было репортеров, в других учреждениях нашлись менее скрытные парапсихологи, коим не терпелось заполнить пробелы в метарекламе. Они нежились в лучах отраженной славы и спешно публиковали собственные труды с критикой opus magnum Ремиларда. Поскольку обычные люди подсознательно верят сверхъестественному, большая часть публики положительно восприняла открытие метапсихических границ. В те дни проблема сосуществования оперантной элиты с «нормальным» человечеством еще не возникала.

Правда, в конце 1990 года, когда разразился скандал, связанный с давлением на метапсихологов со стороны оборонного ведомства Соединенных Штатов и первым упоминанием концепции Умственных Войн, общественное мнение на короткое время отшатнулось от новой науки. Но скептицизм через год был побежден профессором Эдинбургского университета Джеймсом Сомерледом Макгрегором. Этот выдающийся шотландец впервые потряс мир наглядной демонстрацией высших умственных сил. Она подтвердила все теоретические постулаты Дени, но одновременно провела среди человеческой расы водораздел, который не смогло уничтожить даже Великое Вторжение.

Отвлекаясь от событий вселенского значения, хочу заметить, что 1990 год был также годом открытия моих «Красноречивых страниц». Правда, теперь многие считают книжную лавку чем-то вроде реликвии, но я по-прежнему сопротивляюсь попыткам присвоить ей музейный статус. Лавка до сих пор находится в частном владении, и адрес ее все тот же: Нью-Гемпшир, Хановер, Саут-Мэн-стрит, 68. Для привлечения туристов со всей галактики в ней есть специальный отдел, где собраны труды и жизнеописания знаменитых Ремилардов. (У меня даже имеются в продаже несколько ветхих экземпляров первого издания «Метапсихологии» по звездной цене, так что добро пожаловать!) А кроме того, в ассортименте редчайшая из всех существующих в Новой Англии коллекция научной фантастики, фэнтази и триллеров. На моих полках вы не найдете новомодных жидкокристаллических дощечек; все тома напечатаны на бумаге типографским способом, и большинство их удалось сохранить в состоянии, пригодном для чтения. Я рад видеть у себя покупателей всех рас, даже симбиари, при условии, что, рассматривая книги, они надевают перчатки из плексигласа (их у меня огромный запас), дабы не испачкать страницы зеленой слизью.

Выбор помещения под книжную лавку принадлежит не мне. Вначале я хотел арендовать дом по той же улице, но ближе к университетскому кампусу, где, как подсказывал мне коммерческий инстинкт, торговля шла бы бойчей. Но все мои намерения были опрокинуты неким давним знакомым.

Помню солнечный осенний день, когда мисс Мэллори, агент по найму жилья, привела меня сюда. Хотя я изложил ей свои соображения, она все-таки настояла, чтобы я посмотрел последнюю собственность, сдающуюся в аренду.

– Изумительное место, мистер Ремилард! Угловое помещение на первом этаже исторического дома Гейтс-Хаус, прямо напротив почты. Великолепный образчик позднефедерального стиля, для книжной лавки лучше просто не найти! Площадь несколько меньше, чем в том здании возле «Хановер-Инн», зато какой антураж! А на третьем этаже как раз сдается большая, очень удобная квартира.

Я пошел с ней. Посмотрел и не мог не согласиться: квартира действительно удобная. Правда, сама лавка разочаровала: с первого взгляда показалось, что в ней негде повернуться, о чем я прямо заявил миссис Мэллори, мол, место чудесное, но мне совсем не подходит.

– Какая жалость! Я так надеялась, что вам понравится – Она кивнула на старые деревянные стропила. – Здесь же сразу чувствуется настоящая древность! – Потом заговорщически улыбнулась и шепотом добавила: – Даже привидения водятся!

Я оторвался от разглядывания стенной ниши и с несколько натянутой улыбкой обернулся к миссис Мэллори.

– Что вы говорите? Наверняка это было бы хорошей рекламой, тем более что я специализируюсь на фантастической литературе. Но, увы, мне мало места, а по вечерам, боюсь, тут слишком пустынно для бойкой торговли…

Вдруг я почувствовал чье-то присутствие и неосознанно применил поисковый дар, отточенный под руководством Дени с целью оградить себя от нападок Виктора и других нежелательных визитов. К тому времени я научился распознавать сильную ауру таких оперантов, как Дени, Салли Дойл или Гленн Даламбер, на расстоянии десяти метров и при отсутствии каменных барьеров.

И теперь, прочесывая все темные углы ветхого строения, утвердился в мысли, что мы здесь не одни. Меня прошиб холодный пот.

Миссис Mэллори продолжала щебетать:

– … а если вам тесно, мы можем переговорить с владельцем. Кажется, держатель соседней кофейни не намерен возобновлять договор, таким образом, вам удалось бы увеличить метраж…

Скажи, что согласен, почудился мне голос.

Кто здесь? – мысленно крикнул я. Какого черта?!

– Что-что, простите? – переспросила миссис Мэллори.

Я покачал головой. Точно, в чулане кто-то есть!

– А-а, понимаю! – просияла она. – Я оставлю вас здесь, и вы все хорошенько осмотрите – и магазин, и квартиру, а потом занесете мне ключи в контору и сообщите о своем решении.

– Благодарю, – промямлил я.

Звук собственного голоса показался мне каким-то чужим и далеким. Миссис Мэллори, сказав что-то напоследок, вышла и плотно закрыла за собой дверь. Пылинки плясали в солнечных лучах, проникавших сквозь окно витрины. Аура переместилась из чулана в магазин, и я начал медленно разворачиваться к ней. В мозгу мелькнула идиотская мысль: надо хотя бы жалюзи повесить, а то на таком ярком солнце обложки будут выцветать.

Над витриной есть навес. Опустишь его, и все.

– Bordel de dieu! note 53

Я круто обернулся и напряг ясновидение. Оказалось, аура хорошо мне знакома, только внутри нее нет человека.

Сколько лет, сколько зим, Роги, промолвил Фамильный Призрак. Я должен был лично убедиться, что ты остановишь свой выбор именно на этом месте.

– Ah, la vache! note 54 И как я сразу не догадался! – Я с облегчением вздохнул, опершись одной рукой о стену. – Так это ты посещаешь заведение?

Прежний владелец не хотел освобождать, пришлось его малость подтолкнуть, чтобы обеспечить тебе аренду. Иногда нелегко заранее определить, какие именно случаи потребуют моего непосредственного вмешательства. Обзор вероятностных решеток далеко не всеобъемлющ, да и другие мои метафункции поистощились за столько-то лет.

– Стало быть, я должен снять этот дом, хотя он мне не годится. Мои бедные «Красноречивые страницы» пусть прогорают, лишь бы твои прихоти были удовлетворены.

Чепуха! Дело твое будет процветать, если ты не станешь гнаться за дешевыми бестселлерами, а сосредоточишься на старой хорошей литературе. От покупателей, готовых заплатить самую высокую цену за твои раритеты, отбоя не будет. Кроме того, можно организовать рассылку книг по почте наложенным платежом… Но как бы там ни было, коммерция совсем не твоя стихия и не твое предназначение.

– Вот спасибо вашей бесовской милости за добрые вести! Мало мне, что на пятом десятке я должен менять профессию, становиться подопытным кроликом у одного племянника и ожидать удара в спину от другого!

О Викторе можешь не беспокоиться. У него теперь другие интересы.

– Да? Ну, смотри, как бы он с них не переключился.

Я не могу напрямую влиять на Виктора и на кого-либо другого из Ремилардов. Это нарушило бы целостность решеток. Влияние может осуществляться лишь через тебя, Роги, поскольку ты – мой агент. Жить и работать ты будешь здесь, в двух шагах от дома номер пятнадцать по Ист-Саут-стрит.

Он меня заинтриговал.

– А там кто живет?

В настоящее время никто из представляющих для тебя интерес.

– Ну хватит! – прорычал я, тыча пальцем в пространство, излучающее ауру Фамильного Призрака. – Не надейся, что я стану беспрекословно выполнять таинственные инструкции с горы Синай! Либо ты мне все растолкуешь, почему я должен арендовать именно это помещение, либо ищи себе другого болвана.

После недолгой паузы он сказал:

Пойдем со мной.

Входная дверь отворилась, и меня буквально вынесло на тротуар. Я слышал, как щелкнул замок. Несколько студенток, сидевших за столиком открытого кафе напротив, изумленно воззрились на меня. Я позволил Призраку довести меня до угла. Он распорядился:

Ступай на восток, по Саут-стрит.

– Ладно, ладно! – огрызнулся я. – Ради Христа, не выставляй меня на всеобщее посмешище!

Я (или, вернее сказать, мы) двинулись по боковой тихой улочке. Она была длиной всего в два квартала и выходила на оживленную часть Мэн-стрит. Движения по ней почти никакого, пешеходов тоже мало, поэтому я шагал прямо посреди мостовой, мимо автомобильных стоянок и респектабельных особняков. За современным зданием публичной библиотеки Хановера (из красного кирпича, густо увитым зеленью) я увидел большой, обшитый белой вагонкой дом с темно-зелеными ставнями и мансардой. Он примостился в тени раскидистых деревьев. Позади него начинался крутой овраг. На невыкошенной лужайке валялся трехколесный велосипед, а возле крыльца я заметил футбольный мяч, игрушечный бульдозер и пушистого спящего кота. Два куста гортензии, обрамлявшие крыльцо, были усыпаны розовыми, похожими на бумажные цветами. Людей поблизости не было.

Я встал под старым косматым вязом и принялся разглядывать дом, который в будущем прославится на всю галактику.

Видишь, как удобно, заметил Призрак. Совсем рядом с твоей лавкой.

Через шесть лет, продолжал он, Дени купит этот дом для своей семьи. А много лет спустя он станет домом Поля.

– Поля? – переспросил я вслух. – Это еще кто такой?

Младший сын Дени и Люсиль. Отец Марка и Джона. Человек, Который Продал Нью-Гемпшир. Первый представитель землян в галактическом Консилиуме.

Скворцы перекликались в ветвях вяза, лучи осеннего солнца золотили асфальтированную площадку и наполняли воздух пряным ароматом. Хороший дом – прочный, уютный, самый типичный образец нью-гемпширской архитектуры, – казалось, дремал в предвечернем покое университетского городка. Я тупо глядел на него, в то время как мой мозг медленно переваривал сообщение Призрака. «Галактический» аспект мне явно не по зубам, потому я ухватился за более земную невероятность.

– Люсиль выйдет за Дени?! Ты что, шутишь?

Нет.

– Согласен, она, пожалуй, самая одаренная из его сотрудников. Но они совершенно несовместимы – лед и пламень. Кроме того, мне случайно известно, что у нее роман с Биллом, психиатром из больницы Хичкока. Сейчас они не могут пожениться, это неудобно, поскольку он проводит с ней курс психоанализа. Но как только закончит – сразу под венец.

Ничего подобного! Люсиль должна выйти замуж за Дени и родить от него детей. У них обоих супержизнеспособные аллели для воспроизводства высших метафункций.

– Tu parles d'une idee a la con! note 55 Они даже не нравятся друг другу… И потом, как же быть с беднягой Сампсоном?

Ничего не поделаешь – издержки умственной эволюции. Сампсон переживет. А ты сделаешь все, чтобы разлучить их. Это твоя задача на ближайшее будущее. Как только у Люсиль будут развязаны руки, она поймет все духовные и генетические преимущества союза с умственной ровней и естественным образом потянется к Дени. А если нет – ты ненавязчиво подтолкнешь ее.

– Я?.. Я?! – Опять он меня огорошил своей потрясающей наглостью. – По-твоему, девушка – что-то вроде компьютера, в который можно заложить какую угодно программу?

Найдешь способ, обязан найти. Сампсон с его безнадежной латентностью абсолютно неподходящая партия для молодой женщины, одаренной такими мощными метафункциями. К сожалению, в одном ты прав: по темпераменту они с твоим племянником диаметрально противоположны, но для продуктивного брака это не является непреодолимой преградой. Кроме того, Люсиль в профессиональном плане – идеальная спутница для Дени. Ее целеустремленность и здравый смысл станут противовесом его извечным сомнениям и созерцательности. Но твое присутствие, твоя поддержка помогут благополучно преодолеть их.

– Я что, всю жизнь должен по твоей милости вмешиваться в чужие дела? Даже в дела тех, кто еще не родился!

Нет, надо держать себя в руках. Улица кажется пустынной, но, возможно, кто-то наблюдает из окна, как старый псих обращается со страстными речами к узловатому стволу вяза. Я прошел чуть дальше, туда, где начинался лес, обступавший католическую церковь.

И, с трудом овладев собой, снова напустился на Призрака, правда, уже в уме:

Выходит, я фискал, провокатор, манипулирующий молодым поколением, наподобие беса из русского романа! Завидную роль ты мне уготовил, нечего сказать!

Не глупи, твое вмешательство пойдет всем на пользу. Будешь постоянно чувствовать себя нужным, разве плохо? Мне твои сомнения понятны, но они рассеются, едва ты увидишь результаты своих трудов.

А если я откажусь?..

Я не могу тебя принудить. Твое умственное наставничество должно быть добровольным, чтобы принести плоды. Но помни: ты нужен будущим Ремилардам, а поскольку они существа необычные, то все твои жертвы, принесенные ради них, будут иметь далеко идущие последствия.

Как далеко?..

Роги, vieux pote note 56, я ведь уже тебе сказал, а ты нарочно пропустил мимо ушей. Так и быть, повторю открытым текстом, чтобы ты усвоил, как много от тебя зависит. Тебе посчастливилось стать членом выдающейся семьи, со временем Ремиларды станут главными людьми на Земле. Дети и внуки Дени и Люсиль будут магнатами – то есть лидерами – Конфедерации Землян в Консилиуме Галактического Содружества.

– C'est du tonnerre! note 57 – воскликнул я и вновь приступил к телепатическим расспросам: Уж не хочешь ли ты сказать, что мы… наша планета… станет частью галактической общности еще при моей жизни?

Я вздрогнул от пронзительного автомобильного гудка.

– Эй, друг! – раздался вслед за ним сердитый окрик – Ты что, в землю врос?

В двух шагах от меня резко затормозил фургон прачечной. Видно, что-то в моем лице заставило водителя встревожиться.

– Э-э, ты, случаем, не того… С тобой все в порядке?

Я поспешно передвинулся на тротуар.

– Все о'кей. Прошу прощения.

Шофер с сомнением поглядел на меня. Пожал плечами и проехал.

Дурья башка! – ласково сказал Призрак.

Мои возможные читатели наверняка подумают обо мне то же самое. Разве не говорил мне Призрак давным-давно, еще в самом начале, что он явился с другой звезды, что у него самые благие намерения, что в их осуществлении нашей семье отводится решающая роль? Человек, наделенный крупицей разума, не мог не усмотреть некоего знака судьбы в подозрительных проделках небесного кукловода и непременно сообразил бы, что он не просто плод моего воображения.

Я попытался как-то собрать свои раскоряченные мозги.

– И когда… Когда нас захватит твоя внеземная цивилизация?

Никогда, Роги, тебе причитается первая премия за глупость! Le roi des consl note 58 Ну с какой стати нам захватывать ваш ничтожный маленький мир? Наши владения безграничны, как и наша ответственность. Мы являемся на какую-либо из планет Вселенной только по ее зову.

– Так ведь Элен со своими эфирианцами звала вас, – пробормотал я с горечью и тут же переключился на телепатическую речь, заметив рабочего, подстригающего лужайку перед церковью. Отчего ж ты не откликнулся на ее призыв, mon fantфme. Вся ее группа вас просила сжалиться над нами, вмешаться, пока мы не погубили себя ядерным взрывом. Это ли не основание проявить благотворительность?

Содружество не может вступать в контакт с цивилизацией, находящейся на ранней стадии умственного развития.

Планетарный Разум должен созреть. Преждевременное Вторжение опасно.

Для кого?

Для планеты… и для Содружества.

Ох, что-то вы больно тянете! Разрядка пошла псу под хвост, у самой дикой нации Третьего мира теперь имеется атомная бомба, чтобы отстоять свою независимость. Помяни мое слово, вы дождетесь, что ваши летающие тарелки приземлятся в кучу радиоактивных отбросов!

Да, к несчастью, вероятность нанесения ядерного удара какой-нибудь мелкой нацией очень велика. Но перспектива глобальной войны, развязанной великими державами, в настоящий момент вам едва ли грозит. С течением времени опасность усилится, но, по моим прогнозам, Великое Вторжение произойдет прежде, чем ваша цивилизация себя погубит.

Так когда оке вы все-таки приземлитесь?!

Когда высшие силы ума получат мировое признание и будут использоваться сравнительно ограниченным числом человеческих особей во благо всех остальных.

Ты имеешь в виду программу, над которой работает Дени?

Дени и многие другие. Метапсихическая оперантность – ключ к прочному миру и доброй воле в отношениях между отдельными существами как человеческого, так и какого-либо иного происхождения. Чтобы глубоко познать ум ближнего, необходимо понимать, уважать и, наконец, любить его.

Значит, все граждане вашего Содружества обладают высшими силами, такими, как телепатия, психокинез и прочее?

Степень развития неодинакова даже в пределах одной расы. Однако все умы Галактического Содружества пользуются телепатической связью, а руководство обладает вдобавок дальним ясновидением. В вопросах первостепенной важности между нами не может быть двуличия, непонимания, иррационального страха или подозрительности.

И войн тоже?

В нашей практике не было межпланетных агрессий. Конечно, Содружество далеко не совершенно, однако его граждане застрахованы от несправедливости и эксплуатации, возведенных в закон. Ни одна личность или группировка не может игнорировать волю Консилиума. Каждый гражданин трудится во имя общего блага, что позволяет ему реализовать себя как личность. Наша конечная цель – добиться Единства, к коему стремится всякий индивидуум, чья жизнь ограничена во времени.

– Grand dieu note 59! – прошептал я. – Ga, c'est la meilleure! note 60

Я не заметил, как очутился на главной городской магистрали. Душа моя воспарила, словно у шестилетнего ребенка в рождественское утро. Я отбросил все сомнения относительно ирреальности Призрака. Даже если он фикция – все равно подобное заблуждение весьма утешительно.

И сколько же планет входит в Содружество?

Тысячи. Население в целом насчитывает примерно двести миллиардов, но всего пять рас. Галактика еще очень молода. Рано или поздно все разумные существа, пережившие опасное восхождение по лестнице технического прогресса, воссоединятся с нами. Моей расе, которая первой достигла сопричастности (то есть этапа умственного развития, непосредственно ведущего к Единству), выпала честь привести другие народы к великому братству Разума. Почти четверть миллиона юных рас находится под нашим наблюдением, и лишь шесть тысяч из них достигли приемлемого уровня цивилизации. Среди кандидатов на приобщение числятся и люди.

Господи Иисусе! Вот бы рассказать Дени…

Никому ты не расскажешь, тем более – Дени. Я открылся тебе только для того, чтобы заручиться твоим добровольным содействием.

А Дени?.. Он что, не заслужил твоего доверия?

Ему нельзя отвлекаться от его огромной работы. Пока пусть идет своим путем, с твоей негласной помощью. А выпавшие на его долю испытания (их будет немало) послужат ему стимулом.

Чертов ублюдок! Что, если я тебя не послушаю и скажу ему?

Он тебе не поверит. Ох, Роги, до чего ж ты глуп! А твое упрямство меня ужасно утомляет.

Я ухмыльнулся с каким-то мстительным удовлетворением.

Порой меня оно тоже утомляет. Несчастный Призрак! Ты подобрал слишком непрочное дерево для вытачивания своих космических пешек.

Я как будто наяву услыхал его смешок.

У меня тоже бывают взлеты и падения… Ну вот мы и пришли. Не забыл? Миссис Мэллори ждет твоего решения.

Я нащупал в кармане брюк два ключа – один от лавки, другой от квартиры наверху. Два латунных брусочка приятно холодили руку. Кто знает, какие дверцы будущего им суждено открыть.

У меня есть для тебя небольшой подарок , сказал Призрак. Поищи вон там, в канаве.

Я пошарил среди опавших листьев, камушков, оберток от жвачки и выудил маленький красный брелок на серебряной цепочке. Шарик из мраморовидного стекла загадочно поблескивал сквозь проволочную оплетку, напоминая амулет.

Ну, чего ты ждешь?

Не погоняй, не взнузданный! огрызнулся я. Потом открыл дверь конторы и пошел подписывать договор об аренде дома с привидениями.

14

Хановер, Нью-Гемпшир, Земля

22 декабря 1990 года

В звуконепроницаемой испытательной камере был создан микроклимат и установлена двойная защита от электромагнитных излучений. Рыжий котенок в слабом голубоватом освещении превратился в седовато-серого, а янтарные глаза приобрели оттенок дымчатого топаза. Видеокамеры и прочие мониторы, вмонтированные в потолок, были направлены на котенка и на Люсиль Картье. Молодая женщина, вся опутанная проводами, сидела перед мраморной подъемной плитой. На противоположном ее краю примостилась кошечка Мину; прикрепленные позади ушек парные датчики ЭЭГ, каждый диаметром два миллиметра, утонули в пушистой шерстке. Между Люсилью и котенком стояло герметично запаянное сверхчувствительное устройство, регистрирующее электрические колебания, – нечто вроде небольшой сырной доски, накрытой стеклянным колпаком.

Готова, Люсиль? – мысленно окликнула ее Вигдис Скаут-стад.

Мы обе готовы.

Поиграем? – спросила киска.

Потом, отозвалась Люсиль. Потерпи, будь умницей.

Системы работают нормально, сообщила Вигдис.

Под колпаком вспыхнуло белое пятнышко. Голубое свечение тут же погасло, и камера погрузилась в темноту. Люсиль принялась напевать себе под нос, концентрируя пока еще несовершенные творческие силы и добиваясь соответствующего понижения внутрицеребрального градиента. Глядя на мерцающее пятнышко, она пыталась отрешиться от осознанных желаний и заставить работать подсознательные импульсы. Вот так первобытные люди творили чудеса, призывая богов, достигали трансцендентности и даже оказывали влияние на природу путем сплава сознания с подсознанием. Впоследствии их инстинктивные навыки были утрачены человечеством. Словесно выраженная речь, входящая в функции левого полушария, породила человеческую цивилизацию, но какой ценой!.. Исконное творчество, вдохновение, что некогда струилось из глубины души почти помимо воли, сохранилось главным образом в архитипическом обличье муз. И древние магические аспекты творчества, способность управлять не только своим умом, но и полями, порождающими пространство, время, материю, энергию, отошли у большинства в область снов.

Так было и у Люсиль еще четыре месяца назад. Но затем она вняла настойчивым советам своего психоаналитика и согласилась пройти тренинг в Дартмутской парапсихологической лаборатории, что позволило ей вывести латентные силы ума на уровень оперантности.

– Эти силы – частица тебя, – сказал ей Билл Сампсон. – Ты должна принимать их как данность и научиться управлять ими, иначе они будут управлять тобой.

Так она вошла наконец в ненавистное серое здание. И с облегчением вздохнула, когда Ремилард приставил к ней удивительно чуткого ментора, от которого она не чувствовала никакой угрозы. Тридцатишестилетняя Вигдис Скаугстад, специалист по психотворчеству, приехала в Хановер на стажировку из университета Осло. Розовощекая, с вздернутым носиком и длинными льняными волосами, заплетенными в косы и уложенными венцом вокруг головы, Вигдис не обладала исключительными талантами, зато была хорошим преподавателем, а ее неизменный такт и доброжелательность помогли дебютантке преодолеть если не застарелую неприязнь к руководителю лаборатории, то по крайней мере отвращение к программе его исследований. Работая с Вигдис, Люсиль почти мгновенно обучилась телепатии – самой непосредственной из внешних сил, что быстрее других проявляется в мозгу одаренных людей. Второму же дару Люсиль – творчеству – еще не хватало отточенности и надежности. Почти каждый день Люсиль тренировалась под руководством Вигдис и одновременно готовилась к защите диссертации по психологии. Личных контактов с остальным персоналом лаборатории она упорно избегала, зато крепко сдружилась с подопытными кошками.

Длинношерстные животные участвовали во многих экспериментах и жили в специально оборудованной комнате. Особенная близость Люсиль с кошками вызвала немало насмешек, однако всем пришлось придержать языки, когда она установила настоящий телепатический, а потом и творческий контакт с одним котенком. Последний и надлежало сегодня проверить в экспериментальных условиях.

– Мину-у-у, девочка моя! – вслух ворковала Люсиль, а про себя внушала своей любимице: Повтори еще раз, хорошо, малышка. Поработаем вместе!

Кошечка навострила уши, раздула ноздри и зачарованно уставилась на стеклянный колпак Люсиль поняла, что животное схватило ее умственный образ и готово сотрудничать.

– Мину, Мину-у-у! – тихонько напевала она.

Кошка абиссинской породы выжидательно прищурилась. Усы ее топорщились, хвост с черным кончиком возбужденно дрожал, из глотки вырвался негромкий охотничий клич. Ни дать ни взять пума в миниатюре, если б не относительно большие уши и глаза.

– Мину-у, Мин-у. (Вот она, вот она, видишь?..)

Хищный кошачий азарт.

В центре керамической подставки образовался неясный сгусток, постепенно приобретавший овальную форму яйца, спереди заостренную, сзади приплюснутую.

– Мину-у-у!

(ПРЫЖОК!)

Мину прыгнула и наткнулась на стеклянный колпак. На миг женщина и кошка разорвали телепатическую связь, но тут же воссоединились, отчего психокреативный образ стал еще отчетливее.

– Ах, Мину, озорница! (Хорошая девочка, хорошая, сиди смирно, работай со мной, помоги мне ее СЛЕПИТЬ, потерпи, ОНА скоро будет здесь, будь умницей, работай.)

(Мышь!)

Да.

(МЫШЬ!)

Прозрачная форма находилась на том раннем этапе материализации, который Вигдис Скаугстад называла «эктоплазменное тесто», но очертания мыши с каждой секундой прояснялись. Длинный змеевидный хвост. Глазки-бусинки. Крошечные ушки и усики пока еще расплывчаты, но все на своих местах. (Сколько часов проторчала Люсиль у вольера грызунов Джилмановского биомедицинского центра, запечатлевая в памяти самые незначительные анатомические детали! Теперь она могла воспроизвести их в любое время дня и ночи…)

Образ стал матовым и шевелился на подставке под колпаком. Четыре лапки с когтями, шкурка, отливающая глянцем в ярком свете направленного луча.

(Тепло МЫШИ, запах МЫШИ, семенящий бег МЫШИ!)

Котенок изогнул спину и уперся на задние лапки, снова изготовившись к прыжку…

– Не-ет, Мину-у. (Рано, малышка, под стеклом ее не достанешь, уже скоро, скоро…)

Стрелка на шкале электроизмерителя подскочила с нуля до 0, 061. Мышь сверкнула глазками, принюхалась, беспокойно забегала по керамической подставке и, пройдя сквозь толстое стекло, бросилась к краю мраморной доски.

Мину отчаянно мяукнула.

(Ага, попалась!)

Но психокреативная мышка уже исчезла.

Люсиль Картье откинулась на спинку стула и вздохнула. Освещение вновь сделалось ровным и тусклым. Абиссинская кошка растерянно озиралась в поисках ускользнувшей добычи. Дверь камеры открылась; вошла сияющая Вигдис Скаугстад.

– Великолепно, Люсиль! Ты заметила увеличение массы?

– Да нет, не обратила внимания. Мне надо было заставить мышку пищать, Мину ведь не проведешь.

Люсиль порылась в кармане фланелевой юбки, вытащила маленький прозрачный шарик с колокольчиком внутри и бросила его котенку. Лицо у нее было усталое, в глазах и в уме туман.

Вигдис принялась освобождать ее от электродов. Мину мгновенно забыла про шарик и стала играть с проводами.

– Эй, киска! – строго сказала Вигдис. – Веди себя как следует, а то и тебя так же опутаю.

– Тогда Мину не станет работать, – возразила Люсиль, выдирая провода из крохотных коготков. – Ей забава нужна, а не ваши эксперименты. Я бы с удовольствием с ней поменялась!

– Что, тяжело было? – В фарфоровых глазах Вигдис отразилось удивление. – Но ведь ты говорила, что это развлечение для вас обеих. Твой сердечный ритм и дыхание лишь совсем чуть-чуть участились.

Люсиль пожала плечами.

– И все же это перестало быть игрой. Теперь моя мышка – объект научного эксперимента с записью данных для последующего анализа.

– Очень удачного эксперимента! – подчеркнула Вигдис. – И важна не столько материализация – хотя так хорошо она у тебя еще не выходила, – сколько сам факт метаконцерта! Первое экспериментальное подтверждение двух творческих умов, работающих в связке. ЭЭГ твоя и котенка звучали в унисон! Я напишу статью «Проявления ментальной синергии в психокреативном метаконцерте человека и животного».

– Метаконцерт?.. Это что, новый термин?

– Дени придумал. Гораздо изящнее, чем умственная связка, или мыслительный тандем, или психокомбинация, или прочие обожаемые американцами варваризмы. Не находишь?

Люсиль что-то пробурчала и, поднявшись, посадила кошечку к себе на плечо.

– Проведем серию подобных экспериментов… – мечтательно проговорила Вигдис. – А вскоре можно будет попробовать метаконцерт между тобой и сильным человеческим оперантом… типа Дени.

Люсиль, стоя уже у двери, круто обернулась.

– Ни за что на свете!

– Но он больше всех подходит… – с мягким укором сказала Вигдис.

– Нет! Кто угодно, только не он!

– О, дорогая! Ну как мне сломать твою безрассудную враждебность к Дени! Между вами явное недоразумение. Неужели ты все еще не поняла, что заблуждалась, когда думала, будто он пытался тебя принудить?

– Я глубоко уважаю профессора, – пробормотала Люсиль, выходя в коридор. – У него блестящий ум. Его новая книга – просто шедевр, а еще я очень ценю то, что у него хватает такта не приходить сюда, когда я работаю. На этом давай и остановимся… Теперь я отнесу Мину домой и пойду покупать рождественские подарки.

Люсиль направилась к кошачьему жилищу – хорошо оборудованной игровой комнате, где животные свободно бегали и резвились. Вигдис не отставала от нее ни на шаг.

– Извини, Люсиль, есть еще одно дело. Я не хотела тебя расстраивать перед опытом, но, прежде чем уедешь на каникулы, ты должна поговорить с Дени. Он ждет в баре.

– Вигдис!

– Это очень важно, Люсиль, пойми!

– Если он опять решил «по-дружески» предостеречь меня насчет Билла, то я так его отделаю, что он забудет Рождество встретить! – взорвалась Люсиль. – Мало мне дома нервотрепки, чтоб еще он в мои дела совался!

– Нет-нет, речь вовсе не о докторе Сампсоне. Это совсем по другому поводу.

– Ладно! – рявкнула Люсиль. Но, увидев обиженное выражение норвежки в ответ на свою резкость, бросилась извиняться: – Не обращай внимания, Вигдис, я все еще на взводе после опыта… Я говорила, что Билл хотел подарить мне на Рождество обручальное кольцо его покойной матери?.. Я отказалась. Пока я его пациентка, между нами не должно быть и намека на помолвку. Но курс почти закончен.

Она открыла дверь кошачьего домика и присела, чтобы впустить туда Мину. В комнате находились пять кошек енотовой породы, две сиамские и еще две абиссинки, как и Мину, – все длинношерстые, кроме сиамских, и все без исключения славятся метапсихической активностью. Животные разлеглись на устланных коврами скамейках, на ворсистых лежанках, устроились в корзинках; некоторые карабкались по гимнастическим снарядам, сделанным специально для кошек, или копошились среди общипанных комнатных растений. Мину, не удостоив взглядом кошачью компанию, направилась прямо к своей мисочке.

– Ты так нервничаешь, потому что твои родные не одобряют доктора Сампсона? – спросила Вигдис, почесав между ушек ластившуюся к ней сиамскую кошку.

– Ты себе не представляешь, какие они идиоты! Я думала, хотя бы мать будет счастлива, что Билл сделал мне предложение.

– Быть может, из чисто этических соображений… – пробормотала Вигдис. – Все-таки психиатр и его пациентка…

– Черта с два! Думаешь, это бесит моих дорогих родителей? Нет, они, видите ли, считают, что я не должна выходить замуж «абы за кого». У них на уме только их дурацкие страхи. Они говорят: раз Билл – доктор, он должен был излечить меня, сделать нормальной, такой, как они, а вместо этого он меня полюбил! Не могут смириться с тем, что меня, оказывается, можно полюбить, что они остались в дураках. Жалеют Билла, ненавидят и боятся меня, потому что я даю им почувствовать их ничтожность, заставляю сгорать со стыда, сгорать, сгорать, сгорать, СГОРАТЬ СО СТЫДА…

Кошачья комната вдруг взорвалась отчаянным визгом, воем, ревом. Женщины выскочили и захлопнули за собой дверь.

– Уфф! – выдохнула Вигдис.

Люсиль мертвенно побелела.

– Ой, прости меня! Бедняжки! Боже, неужели я никогда не научусь управлять собой?

Норвежка обхватила ее дрожащие плечи.

– Все в порядке, Люсиль. Просто твои психокреативные импульсы перенапряжены. Ничего удивительного, такое иногда происходит от усталости или огорчения. А кошки просто испугались.

– Прости, прости! – растерянно повторяла Люсиль. – Я виновата, что у меня извращенный ум, что моим старикам не нравится. Билл, что они боятся меня… А он?.. Родители меня не любят, ну и пусть, главное, чтобы он меня любил…

Конечно, кому же не хочется быть любимой!

А вдруг… вдруг он боится?

Может. Ты должна быть к этому готова. Ведь твой Билл… нормален.

Он понимает!

Он вдвое старше тебя, к тому же опытный врач, да, скорее всего, он понимает и, я уверена, очень любит тебя. Но его латентность!.. Твои родители, быть может, в глубине души это чувствуют и любят тебя гораздо больше, чем ты думаешь. Ох, Люсиль, дитя мое! Я должна, должна тебе сказать, только не знаю – как…

Что сказать?

Я тоже любила нормального человека. Мы поженились, прежде чем профессор Макгрегор сделал из меня операнта. Я не хотела верить тому, о чем меня предупреждали другие, я не сомневалась, что моя любовь все выдержит, а она не выдержала… Эгил не выдержал нашей разницы и оставил меня. Вот цена, которую приходится платить за метафункции.

Я не верю!

Но это правда.

Нет, не может быть… Билл меня любит! Он все обо мне знает, но любит, несмотря ни на что.

Не все он знает. Твой ум для него закрыт. Твое «я» всегда будет для него загадкой, а ты не сможешь все время лгать ему.

– Не верю! – повторила вслух Люсиль.

Кошки притихли, и стало слышно, как поскрипывает на ветру старое здание. В чьем-то пустом кабинете пять раз прозвонил телефон.

– Уже шесть, – сказала Вигдис, заслоняясь от вызова, брошенного Люсиль. – Мне надо закончить работу. Не забудь, пожалуйста, перед уходом заглянуть к Дени.

Вигдис поспешно ушла, а Люсиль еще постояла, пытаясь унять дрожь негодования, потом спустилась на первый этаж в помещение, где некогда была кухня, а теперь тут устроили бар для сотрудников лаборатории. В честь предстоящего Рождества перед окном поставили небольшую елочку, украсив ее разноцветными лампочками.

Дени Ремилард стоял возле деревца, держа в руках две чашки дымящегося кофе. Наверняка ему не составило труда выяснить с точностью до минуты, когда она пожалует.

– Добрый вечер, профессор, – сухо проговорила Люсиль. – Доктор Скаугстад сказала, что вы хотите меня видеть.

– Сахар? – Дени чуть приподнял одну чашку. – К сожалению, цельное молоко все вышло.

– Я пью черный, – ответила она, а про себя добавила: Как будто не знаете!

Ум его был, по обыкновению, непроницаем под маской светской любезности. Оделся он по погоде: в красную шерстяную куртку, вельветовые брюки и высокие сапоги, – Люсиль всегда раздражал этот неуместный мальчишеский вид. Хотя он с непринужденной улыбкой протягивал ей кофе, пронзительные голубые глаза уже не смотрели на нее, а уставились на снег за окном.

– Говорят, завтра еще на восемь дюймов нападает. Думаю, на дорогах будут заносы.

– Да.

– Поздравляю вас с удачным экспериментом. Увеличение массы воображаемого тела едва не интереснее самого метаконцерта.

– Но Вигдис занята главным образом эффектами метаконцерта, – елейным голосом заметила Люсиль. – Так что следить за массой придется вам.

Дени кивнул, не отрывая взгляда от окна.

– Советую вам прочитать статью в последнем номере «Природы». Научный сотрудник Кембриджской лаборатории предлагает механизм психофизической передачи энергии на основе теории динамического поля Сюн Пиньюна.

– Надеюсь, в свое время этот китайский Эйнштейн найдет какую-либо связь между реальностью и нами, умственными выродками. Но, как ни жаль вас огорчать, мои мозги сейчас не настроены на теорию вероятностей. – Она поставила чашку на столик, даже не пригубив кофе. – Так зачем вы меня вызвали, профессор?

– Есть одна проблема. – Дени говорил неторопливо и спокойно. – Дело в том, что сотрудникам парапсихологических лабораторий в Калифорнии, Нью-Йорке, Виргинии, Пенсильвании предлагают большие деньги за участие в разработке программы Умственных Войн, которой занимается Абердинский военный центр Мэриленда. На тех, кто не соглашается – по нашим сведениям, таких большинство, – Пентагон оказывает нажим. Были даже случаи прямого шантажа, и не все сумели устоять. Главным образом военных интересуют внетелесные экскурсы, дальнее принуждение и психокреативные манипуляции с электрической энергией.

– Сволочи! – выпалила Люсиль. – Опять гонка вооружений! Значит, они нас используют, независимо от нашего желания?

– Ничего у них не выйдет.

Она ошарашенно уставилась на него. Дени медленно отвернулся от окна, и Люсиль наткнулась на взгляд змеи, гипнотизирующей кролика. Он тут же отвел глаза, но ее все равно пробрала дрожь.

– Человеческий мозг – не машина, в особенности мозг операнта-метапсихолога. Возможно, когда-нибудь мы научимся маскироваться даже друг от друга. Но это время, слава Богу, еще не пришло. Пока что мы имеем возможность не допустить в свои ряды оперантов, сочувствующих бредовой идее Умственных Войн.

– Иными словами, вы уверены, что никто из вашей лаборатории не переметнулся.

– Почти уверен. Однако если самые рьяные вояки пронюхают, как близко мы подошли к психологическим открытиям глобального значения, то нас едва ли оставят в покое. Ведь одни только внетелесные экскурсы или, как мы сокращенно их называем, ВЭ, способны поставить на уши всю внешнюю политику… Перед лицом такой угрозы нельзя проявлять пассивность. Ученые в Стэндфорде уже решили звонить во все колокола. Не сегодня-завтра грянет настоящий скандал с привлечением средств массовой информации и независимых экспертов Конгресса. Гласность выроет могилу планам военных.

– Тогда мы будем в безопасности?

– Боюсь, что нет. Пентагон и ЦРУ, несмотря ни на что, будут стремиться проникнуть в наши исследовательские структуры. И все же я намерен воспрепятствовать этому здесь, в Дартмуте, где собралось так много мощных оперантов. Пока нам вроде бы ничто не грозит. Администрация колледжа имеет лишь смутное представление о том, чем мы в действительности занимаемся, а из штата лаборатории и подопытных оперантов до сих пор никто не попался на глаза охотникам за черепами. Я лично обследовал всех… кроме вас.

– Меня тоже не пытались подкупить или запугать. Пусть только сунутся!

– Я должен быть в этом уверен, – сказал Дени.

– Что?!

Он снова завладел ее взглядом.

– Я должен быть уверен на сто процентов.

Поставив чашку на столик под елкой, он стремительно сократил расстояние между ними. Его умственный заслон – нерушимая стена черного льда – быстро таял, и Люсиль впервые открылись тайные глубины. Все оказалось хуже, чем она предполагала. Его принуждению, холодному, неумолимому, как северо-восточный ветер, нагоняющий снежные бураны, совершенно невозможно сопротивляться. А она-то, дура, решила, что он раньше оказывал принудительное воздействие! Да ничего подобного! Он только пытался ее убедить, предоставив ей полную свободу выбора.

Теперь выбора у нее нет. Теперь она может лишь проклинать свою беспомощность и в немом ужасе сознавать, что он свободно читает у нее в уме ответы на все свои вопросы. Одинокая, униженная, раздавленная, она не запомнила ни слова из того, о чем он ее спрашивал и что она отвечала. В памяти сохранилась только последняя реплика, произнесенная острым, как бритва, внутренним голосом:

Спасибо, Люсиль. От меня и от всех. Я очень рад, что вы с нами…

Ее магнитом тянуло к окну. Она прижалась лбом к замерзшему стеклу и в снежной круговерти разглядела, как красные габариты его «тойоты» мелькнули на выезде со стоянки и растворились в белой мгле.

Здание лаборатории опустело. Струйка пара еще вилась над ее нетронутым кофе; рядом стояла пустая чашка Дени Ремиларда. На фоне бушующей за окном метели поблескивала рождественская елка.

С ними!

Я сними?..

Люсиль выключила верхний свет, оставила только лампочки на маленьком деревце и пошла наверх мириться с кошками.

15

Эдинбург, Шотландия, Земля

11 апреля 1991 года

Классический шотландский туман нависал над зданиями старого города, притушив и без того скудное уличное освещение. Но двое следивших за профессором Джеймсом Сомерлендом Макгрегором хорошо различали впереди нескладную фигуру, казавшуюся им сверкающим маяком. Его ярко-алую ауру то и дело пронизывали вспышки ослепительно белой ярости, а мысли выплескивались в пространство исключительно на декларативном модуле.

Два миллиона фунтов! Надо же дойти до такой наглости!

Он ждал чего-то в этом роде с тех пор, как работа исследовательских лабораторий перешла из области чистой теории в практическую стадию, и даже разослал своим коллегам по всему миру телепатические предостережения. Но ему и в голову не могло прийти, что эти мерзавцы начнут свою подрывную деятельность именно с него. Что они проявятся не в Америке, не в Индии и не в Западной Германии, а здесь, в Шотландии, на его собственной пяди земли, которую он так ревностно охранял!

Конечно, старина Нигель объяснил субъектам из ЦРУ, куда им пойти с их двумя миллионами. А те в ответ начали сыпать оскорблениями и угрозами: дескать, больше все равно ему никто не даст, местные спецслужбы под корень подкосило недавнее сокращение бюджетных ассигнований, так что пусть хорошенько подумает, все-таки жизнь в Мэриленде куда как роскошней, чем за колючей проволокой в пустыне Негев или на подступах к большому прекрасному городу Семипалатинску!

Неудивительно, что после таких заявлений Нигель не смог сдержать психокреативного порыва. Подпалив атташе-кейсы бесцеремонных янки, он пожелал им доброго пути и тут же связался с шефом. Вместе с Джейми они открыли все окна в квартире Нигеля, чтобы выветрить удушливый запах паленой кожи, залили несколькими бокалами бренди свой праведный гнев и устроили военный совет. Безопасность Эдинбургского объединения парапсихологии под угрозой, и теперь им никак нельзя придерживаться разумной осторожности, за которую ратуют операнты-консерваторы Дени Ремилард и Тамара Сахвадзе. Дени и Тамара полагают, что надо повременить с обнародованием ВЭ и другой экстрасенсорики до тех пор, пока в мире не наберется по меньшей мере тысяча практикующих оперантов. Однако заход против Нигеля со стороны ЦРУ означает только одно: не сегодня-завтра агенты других разведок будут осаждать всех сотрудников объединения. Как только милитаристы планеты пронюхают об ускоренном развитии метафункций, они, пожалуй, задействуют схему нейтрализации в драконовских масштабах – всем хочется сохранить стратегический статус-кво.

Единственный выход – обратиться к средствам массовой информации, и как можно скорее!

Со снятием секретности риск сразу уменьшится, если не исчезнет вовсе. Мировое общественное мнение защитит адептов и от попыток вербовки, и от погрома в случае их неудачи. Да… это единственный выход. Поскольку планы парапсихологических лабораторий тщательно согласованы, придется, видимо, преодолеть сопротивление Дени и Тамары. Первый, скорее всего, устранится от участия в демонстрации: он и так уже подставился, опубликовав «Метапсихологию». Ну и ладно, Джейми готов рискнуть своей шеей. Они проведут пресс-конференцию прямо в здании Эдинбургского университета. На ее подготовку уйдет довольно много времени – как минимум, до осени. А пока надо позаботиться об охране; как раз сегодня юная Алана Шонавон убеждала его в этом (подумать только, совсем девочка и уже так остро ощущает опасность).

Погруженный в раздумья, Джейми не замечал других прохожих, да их и было немного, учитывая, что уже перевалило за полночь, а туман все сгущался. Обычно, выходя от Нигеля, он садился на автобус, который подвозил его прямо к дому, но на сей раз решил пойти пешком, чтобы немного успокоиться и как следует обдумать свои действия. Утром он распорядится нанять телохранителей для всех сотрудников. Потом совершит внетелесный полет в Америку и обсудит ситуацию с Дени. А может, слетать сейчас, не откладывая? Который там теперь час, в этом чертовом Нью-Гемпшире?..

До дома оставалось всего несколько кварталов, но Джейми вдруг застыл как вкопанный, ощутив физическое присутствие двух наложившихся друг на друга образов.

Алана и Незнакомец!

Алана Шонавон, самая талантливая его ученица, появилась первой. Губы дрожат, колдовские зеленые глаза полны тревоги, руки до боли вцепились в подлокотники кресла экспериментальной камеры. Девушка на исходе дня совершила внетелесную увеселительную прогулку по Токио, но оттуда ее вернуло предчувствие надвигающейся беды. Джейми успокоил ее и забыл об этом. И на тебе – через час Нигель Вайнштейн сообщил ему о покушении… А теперь лицо Аланы снова всплыло из памяти и посылает второй сигнал бедствия…

… который мгновенно сменяется мозговой атакой Незнакомца. Джейми явственно чувствует поблизости сильную ауру операнта.

Сворачивай направо, Макгрегор, в ближайшую подворотню.

Перед его принуждением не устоять – это ясно, как и то, что он замышляет убийство.

Джейми оцепенел, не в силах справиться с потрясением. Враг и к тому же оперант?.. Но откуда? Тамара и Дени заверили, что в их правительствах оперантов нет. На поисковую метафункцию Дени можно положиться, а Тамара даже представила досье всех агентов ГРУ и КГБ для дальнего обследования.

– Кто здесь? – окликнул Джейми и повторил в уме: Кто здесь? Что вам надо?

Сюда, под арку.

Джейми послушно свернул с улицы в проходной двор. Черно, хоть глаз выколи, да вдобавок туман. Его ясновидения не хватило не только на то, чтобы определить ментальный почерк принудителя, но даже чтобы хоть чуть-чуть сориентироваться в темноте. Он споткнулся о какой-то выступ и чуть не упал. Наконец сообразил взглянуть на небо, казавшееся чуть светлее на фоне черных крыш и дымоходов.

– Кто вы такой? – повторил он. (Американец? Русский? Англичанин?)

Шагай, шагай!

Двор немного расширился; от здания справа исходил тусклый свет, в котором Джейми различил очертания неподвижной фигуры.

Подойди ближе.

– Какого черта!

Пора с тобой кончать.

Шатаясь как пьяный, Джейми двинулся навстречу Незнакомцу.

Хотел было позвать на помощь, но голосовые связки внезапно оказались парализованными. Как ни странно, он не испытывал страха, только ярость все никак не отпускала. Сперва Нигель, теперь он!..

В руках у незнакомца была маленькая металлическая трубка, не больше авторучки. Он наставил ее на Джейми.

Ближе!

Ну и чего вы этим добьетесь? — мысленно спросил он. Не думаете же вы, что вместе со мной вам удастся уничтожить экстрасенсорику…

Впоследствии Джейми так и не смог с точностью припомнить, что произошло дальше. Кажется, чья-то сильная рука схватила его сзади за ворот и опрокинула на землю. Обретя голос, он испустил вопль, эхом разнесшийся по всему двору. Незнакомец громко выругался и выбросил вперед руку с зажатой в пальцах трубочкой. Джейми услышал зловещее шипенье. Но все та же могучая рука резко отбросила его в сторону, на кучу скользких камней. Он ударился головой; под сводом черепа вспыхнул фейерверк, и последним звуком в меркнущем сознании были гулкие, торопливо удаляющиеся шаги…

– Сильно ушибся, приятель?

Огонек щелкнувшей зажигалки осветил глубоко посаженные глаза и светлые волосы, блестящие от измороси. Над лежащим Джейми навис огромный детина во фланелевом пальто. Улыбка чуть настороженная, но в целом дружелюбная.

– Да нет… – пробормотал Джейми. – Головой приложился малость.

Спаситель, уже не молодой, но скроенный как портовый грузчик, ростом футов на шесть повыше Джейми, кивнул и, протянув здоровенную лапищу, помог ему подняться.

– Бумажник-то хоть на месте?

– На месте. – Джейми вытер платком грязные ладони и осторожно ощупал шишку на голове. – Большое спасибо за помощь.

– Да уж, вовремя подоспел. Дай, думаю, через двор пройду, чтоб крюк не делать. Может, в полицию позвоним?

– Не стоит. Я его не разглядел толком. Да и домой пора.

– Ну, гляди. – Зажигалка потухла. – Только впредь держись к свету поближе. А еще лучше такси возьми. Выходи на улицу и голосуй.

– Пожалуй что.

Грузчик во фланелевом пальто двинулся в том же направлении, куда убежал Незнакомец, и напоследок добродушно бросил через плечо:

– Бывай здоров. Не хотелось бы тебя потерять.

– Приятное напутствие, – заметила Джин.

– С тем и ушел. – Джейми обхватил ладонями ее груди – каждая словно талисман, изливающий целительную силу. – Странно, как этот Добрый Самаритянин почувствовал, что мне грозит смертельная опасность? Ведь у преступника не было ни пистолета, ни ножа, а только тоненькая трубочка – ее и не видно в темноте. Я-то знал, что он хочет меня убить, прочитал у него в мыслях, но откуда мог узнать мой спаситель – вот в чем вопрос!

Тоже мне вопрос, мысленно усмехнулась жена. Ты что, не догадываешься?

Да-да, конечно, он оперант, и это значит… да, разумеется, по логике вещей, должны быть и другие… Боже Всемогущий, неужели другие операнты следят за нами?!

– Ты непоследователен, – рассмеялась Джин. – Сам же сказал – по логике вещей.

Обнаженные, они лежали на коврике у камина. Этот коврик она сама смастерила из кусочков черной и белой овечьей шкуры с острова Айлей. Когда он приплелся домой, объятый тревогой и страхом, жена закрыла перед ним свой ум и применила самую действенную терапию во мраке их тайного святилища – библиотеки. И только потом спокойно выслушала.

– Мы решили устроить публичную демонстрацию, – сказал Джейми. – Но я должен как-то оградить моих людей. Все мы в опасности. Кроме загадочного убийцы, повсюду шныряют правительственные агенты. За нами охотится ЦРУ, и если верить тем двоим, что приходили к Нигелю, то еще русская, израильская и наша разведка…

– По-твоему, они могут пойти на крайние меры? Скажем, на похищения?

– Не исключено, – угрюмо отозвался он.

Она поцеловала его ладонь.

– Тогда надо всем показать, что мы тоже способны на крайность. Уайтхоллу необходимо внушить, что оперант в случае нападения отделится от тела и поднимет тревогу среди своих зарубежных коллег. Американцев надо припугнуть Уайтхоллом: дескать, Великобритания не станет поощрять браконьеров. Что же касается остальных… тут тебе и твоим «летунам» придется опуститься до шпионажа. Проникнете в соответствующие посольства в Лондоне и на всякий случай в Париже, чтоб выяснить, не готовится ли против вас какая-нибудь гнусность. Если да – значит, их тоже нужно упредить.

Джейми восхищенно глянул на жену.

– Мне бы твое хладнокровие!

Джин схватила его за бакенбарды и притянула к себе.

– Правительства и шпионы действительно меня не волнуют. Они пока слишком мало о нас знают, чтобы желать нам зла. А вот оперантный бандит – другое дело. Пришел из небытия и туда же ушел… Мы не ведаем о его мотивах и о том, как от него защищаться. Может, он маньяк?

– Нет, – покачал головой Джейми. – Он в своем уме.

– Тогда нам остается уповать на то, что твой ангел-хранитель хорошенько его напугал. И уж ты, ради Бога, последуй его совету – не разгуливай в безлюдных местах.

– Ладно, безлюдные места прибережем для внетелесных экскурсов. – Он крепко поцеловал ее.

Они еще немного полежали, глядя на догорающий огонь, потом отправились спать.

16

Цюрих, Швейцария, Земля

5 сентября 1991

Совет директоров швейцарских банков, состоявший из одиннадцати мужчин и одной женщины, бесстрастно просматривал запечатленную их тайным агентом Отто Маурером на видеокассете документацию, разоблачающую характер исследований Джеймса Сомерледа Макгрегора.

– Теперь можно не сомневаться, – комментировал Маурер, – что техникой дальнего ясновидения овладели не менее тридцати человек из отделения парапсихологии Эдинбургского университета плюс неопределенное число лиц в других частях света, которые проходили стажировку у профессора Макгрегора. Согласно полученным инструкциям, я собрал информацию также на факультете астрономии и в отделе общественных связей медицинского факультета. Все данные подтверждают, что в двадцатых числах октября нынешнего года Макгрегор собирается устроить брифинг, где в присутствии журналистов со всего мира продемонстрирует технику психического шпионажа.

Двенадцать директоров не сдержали дружного отчаянного вздоха. Маурер сочувственно наклонил голову и продолжал:

– Надо смотреть правде в глаза. Открытия Макгрегора подписывают в буквальном смысле смертный приговор секретности банковских операций. Распространение психического шпионажа внесет хаос в биржевые, коммерческие и финансовые круги всего мира, ибо практически каждая заключенная сделка станет доступна широкой общественности… Мсье, мадам, это все, что я имел вам сказать, засим жду ваших вопросов и дальнейших указаний.

Первой заговорила женщина.

– Этот Макгрегор… он что, радикал? Красный? Анархист? Или просто ученый, сидящий в башне из слоновой кости и не ведающий о возможных последствиях своих изысканий?

– Ни то, ни другое, мадам Будри. Макгрегор – неисправимый идеалист, как все шотландцы. Обнародованием своей техники он стремится приоткрыть завесу над тайными заговорами военщины и таким образом предотвратить ядерную войну. Крах мировой финансовой структуры представляется ему незначительной ценой за мир во всем мире.

Воцарилась гнетущая тишина.

В конце концов подал голос упитанный и уравновешенный человек:

– Вы проанализировали… мм… средства, которые могли бы отвратить его от этой безумной манифестации?

Маурер кивнул.

– Да, герр Гимель, но без какого бы то ни было успеха. Его не испугали ни активная слежка со стороны аппарата госбезопасности, ни покушение на его жизнь в апреле прошлого года. На попытки подкупа он реагирует с ожесточенной яростью. Его репутация в университете безупречна, не говоря уже о мировом научном реноме. Поэтому я не вижу возможности дискредитировать его работу как до, так и после демонстрации.

– А личная жизнь? – допытывался Гимель.

– Он примерный семьянин.

Банкиры невесело усмехнулись. Тщедушный человечек, лихорадочно сверкая глазами, подался вперед и пролепетал:

– Значит, нет никакой возможности его остановить?

– Законными средствами – нет, герр Райхенбах.

Костлявые руки банкира вцепились в столешницу красного дерева.

– Маурер! Вы должны изыскать способ! От этого зависит благоденствие нашей страны. Надо остановить или хотя бы оттянуть демонстрацию. Основной упор делайте на Макгрегора! Вы меня поняли?

– Не совсем, герр Райхенбах…

– Он безумец, он угрожает частной собственности – одному из основных человеческих прав! То, что вы нам показали… я имею в виду шпионскую технику… это кошмар а-ля Джордж Оруэлл… катастрофа для любого здравомыслящего человека. Вы говорите, Макгрегор стремится к миру?.. Так вот, более страшной угрозы цивилизации человечество еще не знало. Вы только вникните: эти психи станут всюду совать свой нос – в коммерцию, политику, даже в частную жизнь!

Маурер обвел глазами присутствующих. Остальные члены совета директоров согласно закивали.

– Сделайте же что-нибудь! – послышался трагический шепот Райхенбаха. – Вы просто обязаны что-нибудь придумать.

17

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Мой первый год в Хановере оказался нелегким. Открытие магазина – дело довольно хлопотное, особенно когда занимаешься им, по существу, один. Начиная с января девяносто первого я только и разъезжал по распродажам да оптовикам, пока не забил свой склад букинистическими изданиями фантастики, которые должны были стать основой моего ассортимента. Впрочем, были у меня и новые книги – не только художественная литература, но и публицистика (по ней тогда многие с ума сходили). И вот весной я открыл двери «Красноречивых страниц» для покупателей и одновременно стал рассылать каталоги с бланк-заказами. Дени и его Группа изо всех сил пытались помочь мне. Даже направляли ко мне в лавку своих студентов, применяя легкое преподавательское принуждение.

Племянник постоянно уговаривал меня принять участие в том или ином эксперименте, но я отказывался. Его лаборатория кишмя кишела молодыми энтузиастами, всей душой преданными развитию метапсихологии; а я не разделял их энтузиазма и чувствовал себя каким-то выжившим из ума ретроградом. Я уже не говорю о самой Группе… Если не считать практичной, ненавязчивой Салли Дойл и ее мужа, в прошлом фермера, а теперь физика-теоретика Гордона Макалистера, покорившего меня весьма своеобразным чувством юмора, сотрудники лаборатории как-то не вызывали желания сойтись с ними поближе. Фанатично преданные Дени и новой науке, они воспринимали мое отступничество с юношеским максимализмом и нетерпимостью. И Даламбер, и Лозье, и Трамбле, и таинственный целитель Туквила Барнс, и властная Колетта Рой, супруга Даламбера, и жизнерадостный принудитель Эрик Бутен, каждый на свой лад силился для общего и моего личного блага загнать меня в умственные тиски и отвратить от ереси. Но никому не удавалось обуздать старого упрямого канюка.

– Нет, благодарю, – неизменно отвечал я, ничуть не боясь обидеть их в лучших чувствах.

Я твердо решил: не потерплю никаких дрессировок с целью повысить коэффициент оперантности и даже свои метафункции анализировать не дам (я, кажется, уже упоминал, что психологи теперь подразделяли экстрасенсорику на Принуждение, Психокинез, Творчество и целительство, впоследствии расширившиеся до Коррекции).

Может быть, потом как-нибудь, без зазрения совести лгал я.

Рекламная шумиха вокруг книги Дени наконец-то улеглась. Журналисты, к моему вящему облегчению, переключились на новые сенсации – полет на Марс, эпидемию чумы в Африке, непрекращающиеся террористические акции на Ближнем Востоке. Загадочные исследования моего племянника стали, что называется, «вчерашним днем», до тех пор, пока в конце сентября не последовала Эдинбургская демонстрация, подобная взрыву бомбы.

Дени узнал о ней загодя. Еще весной Макгрегор попытался заручиться поддержкой Дартмутской и Стэндфордской групп. Правда, мой племянник дал ему от ворот поворот и уговаривал либо отложить мероприятие, либо сделать его закрытым, пригласив лишь команду независимых представителей ООН. Дени поделился со мною своей тревогой, чем привел меня в ужас. Ведь публичная манифестация Макгрегора неминуемо повлечет за собой разоблачение других метапсихологов – в первую очередь Дени и его приспешников. А значит, и моя строгая конспирация будет нарушена.

Макгрегор не скрыл от Дени причин, вынудивших его пойти ва-банк, для меня же они в то время остались тайной. Единственно я понял, что какие-то чрезвычайные события заставляют мировое сообщество парапсихологов сократить подготовительный период, который должен был привести к тотальной огласке.

Не помню, чтобы я когда-нибудь так злился на Дени. Мы жестоко поспорили, что стало первым серьезным шагом на пути взаимного отчуждения. И зачем только я притащился в этот проклятый Хановер! Изначальные мотивы для переезда – страх перед возможными действиями Виктора – вмиг показались лишенными всяких оснований. Я виделся с Виктором на Рождество и Пасху, во время семейных сборищ, и он вел себя вполне корректно. Я вдруг осознал, что истинная опасность, как это ни парадоксально, исходит не от Виктора, а от Дени. Меня заманили в ловушку! Я угрохал все деньги на лавку, и теперь поворачивать вспять уже поздно.

Понимая, что из Хановера мне уже не выбраться, я, насколько возможно, избегал общества Дени и других оперантов, притворяясь, что моя жизнь целиком посвящена работе. Лавку я не закрывал до полуночи, каждый день пачками писал письма в коллекторы, предлагая свой товар и выискивая раритеты. Таким образом, я завязал необходимые контакты, привлек к себе внимание и почти забыл о том, что я не просто букинист, а умственный извращенец. Дудки, друзья-метапсихологи! Я торгую книгами, никого не трогаю, а если вас интересует оккультизм – милости прошу в мою лавку, подберем вам соответствующие названия…

И быть может, мне удалось бы обрести душевное спокойствие, если бы не Дон.

С наступлением осени тревога моя все усиливалась, и я стал плохо спать. Просыпался среди ночи, обливаясь холодным потом, но припомнить содержание своих кошмаров никак не мог. Октябрь окрасил золотом и багрянцем окрестные холмы, яркие петунии в палисадниках увяли с первым дыханием морозов. Лежа на кровати в промежуточном состоянии между сном и явью, я вновь и вновь ощущал терзания покойного брата. Дон рассчитывал, что смерть избавит его от меня… и ошибся.

Я пытался стряхнуть наваждение испытанным семейным способом, к какому прибегали Дон и дядюшка Луи. Иногда алкоголь помогал, но в качестве побочного эффекта я стал испытывать упадок ментальных сил (ибо ничто так разрушительно не действует на метафункции, как злоупотребление спиртным) и напросился на упреки и заботы Дени. Я отвергал его предложения помочь, хотя и сам постепенно приходил к выводу, что лечение необходимо. Обращаться к обычному психиатру мне тоже не хотелось: почему-то я вбил себе в голову, что это было бы уступкой Дону. А я упорно внушал себе, что он более не существует – умер, отпет церковью, похоронен в освященном месте, отошел в область воспоминаний. Память о нем сможет бередить мне душу, только если я сам это допущу – а я не допущу! Мало-помалу я одолею и Дона, и все страхи, что мы когда-то делили с ним. Время – лучший лекарь.

Но кошмары, депрессия и дурные предчувствия – словом, все то, что французы называют «malheure» note 61, – лишь усугублялись по мере приближения демонстрации в Эдинбурге. Теперь я уже не засыпал, пока не напьюсь до бесчувствия. Я был уверен: мне уготован тот же конец, что и Дону, – самоубийство, проклятие. Случись все это раньше, я бы ударился в молитвы. Я по-прежнему ходил к мессе по воскресеньям, но это уже не приносило облегчения. Молитвы не помогали, поскольку вошли в привычку; мне явно недоставало веры в божественный промысел, управляющий вероятностными решетками…

Однажды, разбирая партию книг, я наткнулся на руководство по хатха-йоге. Когда-то Элен этой йогой мне все уши прожужжала, пытаясь убедить меня, что нет лучшего способа «разрешить свое смертное пространство». Я лишь усмехался – так далека была тогда от меня смерть. Выполняемые ею упражнения виделись мне каким-то мумбо-юмбо, восточной ерундистикой. И только сейчас, дойдя до крайней точки, я принес книгу в свою неприбранную холостяцкую квартиру и за одну ночь проглотил ее. Эйфория, которую йога сулила своим приверженцам, была сродни «астрономическому сознанию» Странного Джона, то есть той высшей отстраненности, что привела его вначале к стремлению завоевать мир, а затем к гибели.

И я попробовал.

С медитацией, к несчастью, ничего не получилось. Она была слишком внутренне направлена и слишком холодила душу сангвиника франка. Я вконец отчаялся: алкоголь не помог, йога тоже, неужели мне больше не на что надеяться? Скоро настанет роковой день разоблачения и вместе с другими повлечет меня к неизбежному концу.

Дени как-то заметил, что для операнта есть только один способ избежать участи Странного Джона, фатального отрыва «сверхчеловека» от менее одаренной массы – убедить «нормальных» людей в том, что когда-нибудь они – или их дети, или дети их детей – также смогут овладеть высшими силами ума. Почти вся текущая работа лаборатории была посвящена этой задаче, и Дени уже наметил ее темой своей следующей монографии. Ученые в других частях света тоже пытались перебросить мостик через метапсихическую бездну и доказать, что метафункции являются составной частью человеческой природы.

Будь у них время, эти кропотливые поиски избавили бы обычных людей от вполне объяснимого страха перед нами.

Но времени не было.

18

Эдинбург, Шотландия, Земля

22 октября 1991 года

Внутренний будильник разбудил Джеймса Макгрегора ровно в 4.00. Самый памятный день в его жизни начался спазмами в желудке и жуткой головной болью. Первые надо было отнести на счет страха и непреходящей тревоги по поводу враждебных действий всяких мерзавцев, еще лелеющих надежду похитить или убить его, прежде чем он успеет выпустить метапсихического кота из мешка. Вторая была свидетельством того, что его молитвы об еще одном погожем октябрьском дне остались без ответа; область низкого давления, всю прошлую неделю тактично не продвинувшаяся дальше Оркнейских островов, теперь распространилась и на Британские, заряжая атмосферу вредными токами и создавая естественные помехи для демонстрации. В лабораторных условиях их можно было бы нейтрализовать искусственным излучением отрицательно заряженных ионов, но при показательных выступлениях, когда экстрасенсорика должна выглядеть неподвластной влиянию извне, подобные приемы совершенно недопустимы.

Что ж, если у Нигеля или у Аланы дело не заладится, придется самому выступить на сцену – и к черту профессиональный пиетет!

Еще не начало светать. Ощущая под боком мерную сонную пульсацию ума Джин, Макгрегор приступил к первому пункту повестки дня: устранению синусоидальной головной боли. Расслабился, успокоил дыхание, представил себе внутренний срез собственного черепа. Затем превратил внушение в серию команд: прекратить выработку гистамина, сузить биологические мембраны, блокировать выделение слизи, начать дренаж пазух, УБРАТЬ БОЛЬ.

Получилось!

Несколько минут он наслаждался желанным освобождением, прислушиваясь к шороху дождя по стеклам и легкому посапыванию жены. Самой сильной ее метафункцией было целительство, и она кое-чему обучила его, двоих детей и целый ряд коллег в университете. Этот дар широко распространен среди субоперантов кельтского и шотландского происхождения, и для его успешного применения не требуется специальной научной подготовки – достаточно сильной воли и уверенности в себе. Опыты над маленькими Кэти и Дэвидом это подтвердили; Джейми невольно улыбнулся, припомнив забавные видения детей. Если человек искренне верит, что синусит вызывают чертики с молоточками, то пожелание смерти злобным существам окажет не менее благотворное действие, чем четкие корректирующие команды…

На улице неохотно закашлял мотор; вскоре судорожные всхлипы перешли в ровное урчание. Но машина не отъехала, отчего неприятная тяжесть в желудке Джеймса усилилась. Черт бы их побрал! Кто на сей раз? Ну почему он не умеет различить индивидуальную ауру на расстоянии? Есть же счастливчики, обладающие такой способностью, к примеру, Дени Ремилард или тибетец Ургиен Бхотиа, возглавляющий группу в Дарджилинге. Вот кому нечего бояться засады. А он, Джейми, полный профан в определении ментального почерка. У него есть только один способ выяснить, что за шпион провел бессонную ночь на посту перед его домом и, порядком окоченев, не удержался от того, чтобы включить печку.

Придется покинуть свое тело.

Его душа устремилась через потолок спальни, чердак, крышу. Нависла над голыми деревьями, раскачивающимися на ветру, над уличными фонарями, бросающими тусклые отблески на мокрые плиты мостовой. Одна из стоявших у обочины машин выпускала тоненькие струйки пара. «Ягуар XJS НЕ». Джейми спустился, заглянул внутрь и увидел Сергея Архипова, лондонского резидента КГБ; тот высморкался в мокрый платок и выцедил последние капли со дна фляги. Из стереоприемника тихонько неслись звуки «Пещеры Фингала». Ночное бдение агента такого ранга могло означать только одно: русские вслед за американцами отказались от планов похищения, а Сергей дежурит здесь лишь для того, чтобы убедиться, что конкурирующая организация – в частности ГРУ, советская военная разведка, – не совершит подобной оплошности.

Но нет ли поблизости других шпионов? Джейми вновь поднялся повыше, пытаясь обнаружить присутствие янки или M15, но остальные машины вдоль тротуара и в прилегающих улицах оказались пусты, да и во всей округе, кроме них с Архиповым, бодрствовала только измученная бессонницей миссис Фарнсуорт, тупо глядящая в телевизор.

Наконец-то взбаламученный желудок среагировал на коррекцию, и Джейми поспешно вернулся в постель, чтобы подготовиться к дальним внетелесным экскурсам. Джин почувствовала его напряжение и что-то неразборчиво пробормотала во сне. Все в порядке, родная, заверил он. Время еще не пришло…

И опять душа полетела сквозь промозглый мрак. Теперь она опояшет мир, прежде чем вернуться на телесный якорь. Вначале заглянет на Айлей, к бабушке, потом пересечет Атлантику.

Штормовые валы высотой с гору обрушивались на остров. Ферма в излучине залива как будто скрючилась, заслоняясь от ветра. Для умственного взора Джейми темнота, окутывающая родные пределы, не преграда, разве что краски и светотени чуть размыты, что придает пейзажу некую плоскостность. Фонари, даже ночью освещавшие двор фермы, почему-то не горят, дом тоже погружен во тьму. На миг Джейми встревожился, но, спустившись, разглядел мерцанье парафиновой свечи в окне кухни и струйку дыма, почти вертикально поднимавшуюся из старинного очага. На ферме теперь заправляет старший брат Колин со своим семейством, но все они еще наслаждаются самыми драгоценными минутами сна. А бабушка по многолетней привычке поднялась до света и готовит завтрак. Джейми услышал, как она что-то напевает, подкладывая в огонь брикеты торфа и помешивая овсянку.

Ба, это я.

Мальчик мой золотой, выбрал-таки времечко!

За благословением явился… Мы хотим открыть миру наш секрет… У вас что, электричество отключили?

Так ведь шторм, видать, провода где-то перебило, и чудо-печка, и свет, и телевизор, и прочие нонешние диковинки не работают. Но Колину с Джин и Джонни надо все одно горячее на завтрак подать, слава те Господи, я полвека печь топила, истоплю уж еще разок, выходит, и старики с ихней рухлядью на что-то годятся.

Старики опять станут молодыми.

Милый ты мой! Неужто доживу? Восемьдесят годков прожила, тебя ясновидцем сделала, а про энто и не мечталось.

Понимаешь, ба, у меня до сих пор есть сомнения. Если б можно было подождать, пока не появится побольше таких, как Нагель, Алана и я.

Нет, мальчик мой, нельзя вам ждать, вона как они вкруг вас рыщут, вот выйдете на волю, тогда уж, даст Бог, на вас никто не позарится.

Да, если все пройдет хорошо.

Полно! Чему я тебя тридцать девять лет учила? Сомнение – для души яд, от его силы вянут.

Наверно, меня наука испортила.

(Смех.) Не трусь, Джейми. Кто-кто, а я вижу, с твоим показом старый мир кончится и новый начнется. Помнишь, старуха Шиптон все пророчила: девяносто первый год – апокалипсис придет!

Все так… Но знаешь, не хватает мне глаз, таких, как у тебя или у Аланы, да еще вашей уверенности. Не могу забыть, как в апреле на волосок избежал смерти, если б не тот здоровяк, что случайно мимо проходил…

Так-таки и случайно!

Ох, ба!

Ох, Джейми! Не накручивай себя, парень! Делай то, к чему готовился вместе с Мигелем и с Аланой, и не думай про мир, что глядит на тебя холодными глазами, пусть это будет первый полет твоей души, первое чудо, сотворенное несмотря на сомненья и страх. Наконец-то время приспело, я горжусь тобой, мой мальчик, да и самому, поди, не терпится знаменитым стать, а?

Смеешься, старая ведьма? Я с ума схожу, а она смеется! И за что только я тебя люблю? Ну давай, благослови меня по-нашему, по-гэльски, а то мне пора в Калифорнию, к антиподам. Хочу на месте проверить их готовность.

Так и быть. Куирим кумерих умид слуагх далл тхаррид до вхо гах габхадх сосгеул дхиа на грайс о муллах лар унид га гхрадхих на фире тху на миллидх на мхуашх тху… Окружаю тебя своей защитой, да убережет тебя Владыка Небесный от бед, да будет тебе подспорьем Евангелие Святое, да осенит тебя Милость Господня, да возлюбят тебя все люди, и пусть никто на свете не пожелает тебе зла.

Аминь! Спасибо, до свиданья, ба.

Прощай, Джейми, сердце мое.

Ожидая в толпе перед входом в главную аудиторию университета, Фабиан Финстер принялся от скуки выискивать себе подобных с липовыми пропусками.

Это было нетрудно: шпионы даже во сне излучают ауру настороженности и подозрительности, она сияет у них над головой, как неоновая вывеска. Он уже отследил секретных агентов из Франции, с Ближнего Востока, из Западной Германии, из местной разведки M15; затем идентифицировал израильский Моссад, ЦРУ и даже одного швейцарца, засланного советом банкиров. В представительной делегации ТАСС просматривались четверо сотрудников ГРУ. Одинокий кагэбэшник (у него, очевидно, свое задание) стоял отдельно; как раз рядом с Финстером. Белобрысый коренастый тип в мятой одежде где-то подхватил простуду. На пальто у него была пришпилена карточка: С. Ханнула – «Хельсинген саномат».

Перед входом поднялся шум.

– Э-э, взгляните-ка! – воскликнул Финстер, оборачиваясь к лжефинну. – Похоже, они хотят впустить телевизионщиков раньше прессы! Всегда так!

Незадачливые газетчики роптали. В ответ на их протесты из боковой двери высыпали десятка два людей в свитерах с надписью «Эдинбургский университет, отделение психологии» и принялись раздавать папки с информационными материалами.

Ханнула пробормотал:

– Хорошо хоть узнаем, что нас ждет в этом цирке.

Проявляя заботу, он передал толстую папку маленькому американцу с лицом хорька и надписью на плашке: Дж. Смит – «Пост-Интеллидженсер», Сиэтл. Открывая свою папку, советский агент думал: вряд ли будет что-нибудь серьезное, где им в этой деревне удержать такое оружие в секрете. Скорее всего, Макгрегор просто сделает обзор текущей литературы, с другой стороны, если демонстрация гроша ломаного не стоит, отчего ЦРУ пытается переманить их в Америку, мать ее так, черт, как нос заложило, чего доброго, паскудная шотландская сырость доведет меня до воспаления легких, но по крайней мере на душе стало спокойнее, ГРУ отказалось от своей безумной затеи, так что Красная Армия не всех сильней, мы с алма-атинской группой их обскакали.

Финстер несколько минут сосредоточенно изучал свою подшивку, потом обратился к соседу:

– А в Финляндии есть интерес к умственным феноменам?

– Еще бы. Это входит в наши национальные традиции, Финнов с незапамятных времен обвиняли в колдовстве и прочих предрассудках. – Он чихнул и высморкался в грязный платок.

– Gesundheit note 62, – с улыбкой пожелал ему Финстер, успевший стать настоящим полиглотом. – Ну, а как насчет ваших восточных соседей. Русские тоже подвержены суевериям?

– Не то слово! Они еще хуже нас. – Ханнула с преувеличенным вниманием уткнулся в свою папку.

– Да бросьте, тут чепуха одна, – заметил Финстер. – Как вам нравится: «Психология британского общества с тысяча восемьсот восемьдесят второго года до наших дней». Неужели мой редактор за этим, прошу прощения, дерьмом послал меня на край света?.. «Краткий обзор научных публикаций Макгрегора» – кому он нужен? Или вот… чем не сенсационный заголовок? «Электроэнцефалография бета-активных коррелятов у шести участников коротких внетелесных экскурсов»!.. Чтоб я сдох!

Советский резидент усмехнулся, а про себя подумал: короткие экскурсы, это Нью-Гемпшир хочет нас уверить, что они короткие, что дальнее обследование пока невозможно, а коли так, отчего американцы пытались подкупить Вайнштейна, зачем было устраивать покушение на Макгрегора в апреле и почему эти чертовы болваны до сих пор не впускают нас в зал?

– Сейчас впустят, с минуты на минуту, – рассеянно откликнулся Финстер, перелистывая бумаги. – Ого, а вот здесь кое-что любопытное. Вы знали, какова официальная должность Макгрегора в Эдинбургском университете? Заведующий кафедрой парапсихологии имени Артура Кестлера. Кестлер – писатель с мировым именем, бывший коммунист, который потом писал о злоупотреблении властью в коммунистическом блоке. Он завещал крупную сумму на учреждение этой кафедры… Если Макгрегор действительно открыл что-либо стоящее, представляете, как обрадуются русские? Всем известно, что они лет тридцать работают над программой психологических войн. И ходят слухи, уже близки к успеху.

Лицо Ханнулы оставалось непроницаемым.

– До меня такие слухи не доходили.

– Ну, ясное дело! – хмыкнул Финстер и, свернув информационные материалы в трубку, сунул их в висевшую на плече сумку, где хранился весь его рабочий инструмент: видеокамера, компактный радиотелефон с банком данных и незаменимый для репортера стенографический блокнот с тремя шариковыми ручками. Лишь наметанный глаз различил бы на телефоне кнопку микрошифратора, и уж совсем никому не могло прийти в голову, что под серебряным колпачком одной из ручек спрятан миниатюрный пистолет, заряженный смертельным ядом мгновенного действия.

– Смотрите! – вскричал Ханнула. – Там что-то происходит!

Двери в аудиторию наконец отворились. Журналисты возбужденно загомонили, и толпа хлынула вперед.

– Держитесь меня! – шепнул Финстер Ханнуле. – Мне всегда достается лучшее местечко.

И действительно, люди странным образом расступались, пропуская вперед тщедушного американца. Агент КГБ не отставал от него ни на шаг. Они промчались по центральному проходу и, отдуваясь, рухнули в кресла в третьем ряду.

– Ну, что я говорил? – похвастался Финстер. – Лучше и желать нельзя.

Ханнула извлек из-под себя лист с надписью: МЕСТА ДЛЯ ЖУРНАЛА «ТАЙМ» – и насупился.

– Расслабьтесь, – посоветовал Финстер и, вытащив из-под своего седалища объявление: МЕСТА ДЛЯ «КОРРЕРЕ ДЕЛЛА СЕРА», порвал оба листа в мелкие клочья.

Репортер, прибывший на свои зарезервированные места, только рот разинул.

Финстер небрежно смерил его взглядом.

– Мы ничуть не хуже вас и будем сидеть, где нам нравится. Versteh5? Capisce? Pigez! note 63 Кумекаете?

Журналист поспешно отвернулся.

В зал набилось больше тысячи человек; по стенам и окнам выстроились полицейские в штатском. Финстер, притворяясь, что делает пометки в блокноте, устанавливал личности других шпионов. По-настоящему хорошие места отвоевали себе, наряду с ними, лишь люди ЦРУ, замаскированные под команду Си-эн-эн, и группа из ТАСС. Британцы расположились в пятом ряду слева. Немцев, как западных, так и восточных, запихнули на задворки, многие вообще остались стоять, и среди них именитый редактор научной рубрики итальянского «Коррьере» и взбешенный спецкор «Тайм». Израильский агент и мадам из Direction Gйnйrale de Sйcuritй Extйrieure note 64 сидели бок о бок и мило беседовали. А что же сталось с посланником швейцарских банкиров?.. А-а, вот он, затесался в гущу телевизионщиков, расположившихся прямо перед сценой, и наводит свою огромную камеру. В мыслях полная сумятица – Финстер не смог расшифровать ни одной и беспокойно нахмурился, но его отвлек взволнованный шепот Ханнулы:

– Начинают!

На сцене возникла белокурая женщина в костюме серовато-розового оттенка; в руке она держала наготове микрофон без шнура. Позади нее на маленьком деревянном столе стоял еще один микрофон. Наверху, из складок занавеса выступал внушительный видеоэкран – четыре метра на пять. По нему, пока публика рассаживалась, то и дело пробегали загадочные символы, а теперь он опустел, если не считать в правом нижнем углу электронного указателя времени – 09: 58. Никакой другой аппаратуры не было видно.

Сигнальные лампочки телекамер, выстроившихся перед сценой, замигали, точно волчьи глаза в отблесках костра. Техники бормотали в микрофоны последние инструкции коллегам, обслуживающим огромную установку спутниковой связи на площади перед зданием. Несколько видеокамер загудели до срока, а репортеры шептали вводный текст в диктофоны. Ровно в десять ноль-ноль ведущая – научный сотрудник университета – откашлялась.

– Доброе утро, дамы и господа. Я Элоиза Уотсон, руководитель отдела общественных связей при медицинском факультете. Мы рады вас приветствовать на этой чрезвычайной демонстрации, организованной отделением парапсихологии. Сразу же по окончании показа вы сможете задать с места интересующие вас вопросы. Повторяю: все вопросы потом! А теперь, дабы не утомлять вас излишними вступлениями, позвольте представить вам человека, с которым вы наверняка жаждете познакомиться. Профессор Джеймс Сомерлед Макгрегор, заведующий кафедрой парапсихологии имени Кестлера!

Из-за кулис появилась высокая, нескладная фигура. Светлый твидовый пиджак и такие же брюки висели мешком, правда, их непрезентабельный вид компенсировал жилет из ярко-алой шотландки. Камеры бешено застрекотали и завращались, дабы выдать крупным планом вытянутое лицо с безумно горящими глазами, похожим на птичий клюв носом, тонкими губами и рыжими, как у клоуна, бакенбардами. Длинные нечесаные волосы также отливали медью. Костлявая рука сжала плоский высокочувствительный микрофон, точно эфес клеймора – обоюдоострого меча кельтов. После секундного молчания собравшиеся услышали хрипловатый голос с гортанным шотландским акцентом.

– Сегодня мы покажем вам то, что люди определенного склада совершали в течение сотен, а может быть, тысяч лет. Сам я выучился этому от бабушки, уроженки Гебридских островов, а потом передал свой навык некоторым коллегам. С двоими из них вы сегодня встретитесь. Демонстрируемое ими явление называют по-разному: дальнее ясновидение, астральная проекция или даже блуждания души. Сравнительно недавно психологи дали ему новое название – внетелесные экскурсы, или сокращенно ВЭ. Во время показа я для удобства буду пользоваться именно этим термином, но журналисты могут называть его как хотят – только не колдовством.

Послышались смешки.

Яростные темные глаза полыхнули, и публика сразу стихла.

– Экстрасенсорика – не колдовство и не магия! Она так же реальна, как радио, телевидение или космические полеты… Однако я пригласил вас не для того, чтобы дискутировать о ее достоверности. Я хочу, чтобы вы увидели ее воочию. – Он встал вполоборота, указывая на видеоэкран. – С помощью сотрудников астрономического факультета мы наладили прямую связь с телестудиями в различных точках земного шара. Я при посредстве микрофона буду говорить с людьми, чьи лица вы увидите на экране, но они меня видеть не будут. От меня к ним станут поступать только аудиосигналы, как по телефону… Я думаю, можно начинать.

По знаку Макгрегора на сцене появился лысеющий бородатый человек лет сорока с лишним, махнул аудитории рукой и уселся за стол.

Макгрегор продолжал:

– Позвольте вам представить моего старого друга и коллегу, профессора Нигеля Вайнштейна. Мы работаем вместе в стенах Эдинбургского университета уже двадцать лет. Через несколько минут он объяснит вам свою задачу Но прежде… Калифорнию, пожалуйста.

Экран засветился, представив элегантно одетую женщину и пожилого мужчину, сидящих на диване перед низким стеклянным столиком. За их спиной на подоконнике стояли комнатные растения, а за окном просматривались залитые лунным светом воды, огромный висячий мост и огни большого города. Табло в углу экрана показывало: САН-ФРАНЦИСКО, США, 02: 05.

– Доброе утро, профессор Макгрегор, – заговорила женщина. – Мы приветствуем представителей средств массовой информации, собравшихся в Эдинбурге! Я – Сильвия Альберт, ведущая дискуссионного клуба телевидения Сан-Франциско. Мы перенеслись к вам благодаря спутниковой связи. Рядом со мной профессор Луциус Кемп из Стэндфордского университета, без сомнения, известный вам исследователь функций мозга и Нобелевский лауреат… Скажите, профессор, что побудило вас принять участие в данной демонстрации?

Кемп поглядел на свои сцепленные пальцы и несколько раз медленно кивнул.

– Многие мои друзья и коллеги занимаются парапсихологией уже не один десяток лет. Я с большим интересом слежу за их успехами, хотя моя собственная работа находится в несколько иной, более традиционной сфере. – Он посмотрел прямо в объектив и поднял указательный палец, как бы требуя внимания аудитории на другом краю света. – Однако парапсихология заслуживает не меньшего уважения, чем любая другая область психологической науки. В настоящее время я изучаю клетки головного мозга, иначе говоря, то, что можно увидеть, пощупать, измерить. Но мозг является особой разновидностью материи, вместившей в себя ум, который ученые не могут ни увидеть, ни пощупать, а измерить способны лишь весьма приблизительно. Природа ума и его возможности до сих пор таят для нас столько же загадок, сколько открытый космос. Не так давно большинство образованных людей – в том числе и ученых, считали парапсихологию бредом сумасшедшего. Сегодня дело обстоит иначе, но и поныне в научных кругах есть скептики, пытающиеся убедить нас в том, что парапсихологических явлений либо не существует вовсе, либо они не заслуживают изучения за отсутствием практической ценности. Я к таким скептикам не принадлежу…

Лицо Нобелевского лауреата заполнило весь экран: гладкая бронзовая кожа, высокие скулы, сузившиеся от волнения черные глаза, капли пота, струящиеся из-под шапки белоснежных волос на широкий лоб. Вдруг он ослепительно улыбнулся.

– Парапсихологи из Стэндфорда позвали меня сюда, чтобы я помог им в проведении этого эксперимента. И вот мы здесь среди ночи вместе с мисс Альберт, всей ее командой и тремя сторонними наблюдателями, выбранными наугад.

Камера снова отъехала, и хозяйка дискуссионного клуба кратко объяснила, как будет проводиться эксперимент. Троих свидетелей попросили принести в студию карточки либо с изображением, либо с надписью. Содержание карточек известно только владельцам; они запечатаны в конверты, пронумерованные по порядку. Теперь наблюдатели ожидают в соседнем помещении, где нет телекамер и все мониторы отключены.

– Мисс Альберт, – обратился к ведущей Макгрегор, – верно ли, что в помещении не имеется никаких средств внешней связи? Ни телефонов, ни радиоаппаратуры?

– Никаких, – ответила та.

– Очень хорошо. Я бы хотел, чтобы собравшиеся здесь журналисты знали об этом. Продолжайте, Луциус. Поведайте нам о вашей собственно роли в эксперименте.

– Я дождусь вашей команды, – отозвался Кемп, – то есть момента, когда вы скажете мне, что ваш коллега, профессор Вайнштейн, готов к дальнему осмотру карточек, которые наблюдатели спрятали на своем теле. Затем я выйду в соседнее помещение, встану в дверях, попрошу достать конверты и подержать их, не распечатывая, в течение двух минут. Затем наши свидетели проследуют за мной сюда, к телекамерам, вместе с нераспечатанными конвертами. А там уж видно будет, не так ли? – Он снова сверкнул белозубой улыбкой.

– Да, – кивнул Джейми. – Благодарю вас, Луциус.

Публика в зале дружно выдохнула. Заскрипели кресла, поскольку многие подались вперед. Джейми о чем-то пошептался с Нигелем. Агент КГБ повернулся к Финстеру и проговорил тоже шепотом:

– Боже, неужели это возможно? Представьте, какое будет потрясение!

– Повторите еще раз, – усмехнулся чикагский мафиози. – Только по-фински.

Нигель взял в руки микрофон; Джейми отошел к левой кулисе.

– Боюсь, – лукаво улыбнулся Вайнштейн, – мне придется подтвердить ваши худшие подозрения… Я вхожу в транс!

Вздохи облегчения, смешки.

– Обычно, чтобы избежать отвлекающих моментов, мы проводим такого рода опыты в звуконепроницаемой камере. У нас есть специальное кресло, похожее на те, что стоят в парикмахерских, но оборудованное мониторами для регистрации жизнедеятельности мозга и всего организма в момент, когда ум наш парит в голубых эмпиреях… Но сегодня мы этого делать не будем, поскольку хотим, чтобы вы увидели экстрасенсорику в естественных условиях. И все же прошу вас по возможности не кашлять, не ронять карандаши, не скрипеть челюстями, если жуете жвачку, иначе я рассыплюсь в прах, подобно Дракуле на свету.

Взрыв смеха. Затем мертвая тишина.

Нигель закрыл глаза, дыхание его стало замедленным и углубленным. Американский профессор и ведущая на видеоэкране приняли выжидательную позу.

– Готов, – раздался бесстрастный голос Вайнштейна.

Джейми произнес в микрофон:

– Ваш выход, Луциус.

Камера в Калифорнии проводила Кемпа до выхода и переключилась на Сильвию Альберт. На электронном табло промелькнуло двадцать шесть секунд.

Нигель открыл глаза и объявил:

– Есть.

Джейми приблизился к краю сцены.

– Будьте любезны, кто-нибудь дайте мне лист бумаги и чем писать.

Служащий компании Би-би-си проворно достал лист желтой бумаги и карандаш. Джейми кивком поблагодарил и передал письменные принадлежности Hигелю, который несколько минут энергично царапал на листе, потом вручил его Джейми, а тот вернул его человеку из Би-би-си.

– Вот, прочтите и держите при себе.

За девять тысяч километров от Эдинбурга профессор Кемп вернулся в телестудию, ведя с собой двух женщин и мужчину. Вновь прибывшие уселись за столик и выложили на него запечатанные конверты.

– Знакомьтесь, наши наблюдатели, – произнесла Сильвия Альберт. – Лола Маккэферти Лопес, помощник окружного прокурора Сан-Франциско, Морин Седжвик, редактор «Сан-Франциско кроникл», и Рэбби Мильтон Грин, научный сотрудник Калифорнийского университета в Беркли… Итак, профессор Макгрегор, каковы ваши результаты?

Джейми сделал знак служащему Би-би-си.

– Будьте любезны, сэр, прочтите, что написал доктор Вайнштейн. – Он развернул к нему микрофон.

– Первая карточка, – послышался отчетливый голос. – «Из игры в монополию: ОТПРАВЛЯЙСЯ ПРЯМИКОМ В ТЮРЬМУ, ДВЕСТИ ДОЛЛАРОВ ТЕБЕ НЕ СВЕТЯТ».

Аудитория ахнула, когда помощник прокурора вскрыла конверт и предъявила карточку, тут же показанную крупным планом.

– Вторая карточка, – продолжал читать служащий. – Написанная от руки цитата из Шекспира: «Быть или не быть – вот в чем вопрос».

Когда оператор в Калифорнии представил второе подтверждение, возбуждение аудитории перешло в многоголосый рев. Джейми поднял руки.

– Тихо, прошу вас! Остается еще послание Рэбби Грина.

Человек из Би-би-си прочел:

– Почтовая открытка с изображением планеты Земля, снятой из космоса с надписью от руки на обороте: «Да будет свет».

Вместо света воцарился настоящий бедлам.

Репортер «Хельсинген саномат» закрыл лицо руками и простонал:

– Твою мать!

– Так точно, товарищ, – поддержал его Финстер, – положение пиковое.

Когда гвалт немного утих, Джейми в двух словах выразил благодарность калифорнийским участникам, и экран потух. Почти сразу возникли новая телестудия и логотип в углу: «ТВ-3, Окленд». В студии двое: пожилой лысеющий толстяк и блондинка с улыбкой Моны Лизы на устах. Время – 20: 18.

– Добрый вечер, профессор Макгрегор! На связи Рон Уиггинс и ваша выпускница мисс Алана Шонавон, прилетевшая сегодня из Лондона рейсом новозеландской авиакомпании… Если можно, Алана, расскажите немного о себе.

– Я пишу диссертацию на отделении парапсихологии, мой научный руководитель – профессор Джеймс Макгрегор. Всего нас в группе тридцать два человека, но степень развития ВЭ у всех разная. Я прилетела в Новую Зеландию, чтобы отсюда прочитать послание одного из присутствующих на эдинбургской демонстрации.

Рон Уиггинс понимающе кивнул.

– Что ж, давайте попробуем!.. Здесь за процедурой будут наблюдать Билл Драммонд из «Окленд стар», Мелани Те Виата и «Нью-Зиланд геральд» и Лес Сеймур из «Веллинтон ивнинг пост».

Камера повернулась к троим репортерам, молча сидевшим на противоположном краю стола. Уиггинс продолжал:

– Насколько я понял, Алана оставит свое тело в Земле Киви, а душа ее перекроет расстояние в восемнадцать тысяч километров и переместится в Шотландию…

– Извините, – низким загадочным голосом возразила девушка. (Оператор дал крупным планом изумрудные магнетические глаза.) – Дело обстоит не совсем так. Субъективно я чувствую, что нахожусь в полете, но в действительности ничего похожего. Точно так же мы путешествуем во сне. Современная метапсихология утверждает, что внетелесные экскурсы – такое же явление экстрасенсорики, как, например, ясновидение. Ничего мистического здесь нет, и, разумеется, душа моя вовсе не покидает тело.

– Хм, – нахмурился Уиггинс. – Ладно, пусть так… Хочу заверить наших наблюдателей и зрителей, что никакой электронной аппаратуры, следящей за ходом событий на пресс-конференции в Эдинбурге, мы не имеем. Более того – мы не транслируем эту передачу по национальному телевидению. Наш кодированный импульс направляется по спутниковой связи только в Шотландию. А здесь, в студии, ведется запись для последующего показа, однако прежде она будет смонтирована с материалами, которые мы получим от наших специальных корреспондентов в Эдинбурге… Ну что, начнем, Алана?

– Я готова.

Джейми снова обратился к уже знакомому техническому сотруднику Би-би-си.

– Прошу вас, сэр, выберите человека из вашего ближайшего окружения, пусть он напишет пробное послание для Аланы.

– Кого бы взять? Ну, вот, пожалуй, господин из Швейцарии с видеокамерой.

Последовала небольшая заминка: швейцарец явно не хотел участвовать в эксперименте и заметно смешался, когда на него нацелились телеобъективы всех стран.

У Фабиана Финстера похолодела спина от недоброго предчувствия, уже испытанного прежде. Он прошептал на ухо агенту КГБ:

– Вы не знаете этого парня? На плашке написано: Отто Маурер из «Нойе Цюрихер цайтунг», но мне что-то не верится.

– А кем он еще может быть? – удивился Ханнула. – Мы же все прошли компьютерную проверку, иначе бы нас не пропустили.

– Да иди ты в жопу! – огрызнулся Финстер.

Русский вытаращил на него глаза.

Тем временем швейцарца все же уломали, и он написал на листке несколько строк.

– Благодарю вас, герр Маурер. А теперь положите листок на пол чистой стороной кверху. Никто из стоящих рядом не видел, что вы написали?.. Хорошо. Постарайтесь не думать о содержании вашего послания. ВЭ в корне отличается от телепатии. В данном случае совершенно неважно, какое положение занимает объект и какие материальные преграды лежат между ним и реципиентом. Мы хотим показать вам, что при посредстве внетелесных экскурсов тренированный ум способен увидеть происходящее в какой угодно части света.

По залу прокатилась волна недоверчивых возгласов. Кто-то выкрикнул с места:

– Но ведь это означает…

Джеймс предостерегающе поднял руку.

– Прошу вас! Мы же договорились: вначале демонстрация, потом вопросы.

– Я прочла, – донесся усиленный динамиками голос Аланы Шонавон. Ее лицо занимало весь экран, блестящие зеленые глаза сделались еще больше. – Это стихи, написанные по-немецки:

Die Gedanken sind frei,

Wer kann sic erraten?

Sic fliegen vorbei

Wie nachtliche Schatten.

Kein Mensch kann sic wissen,

Kein Jager erschieben.

Es bliebet dabei: die Gedanken sind frei.

Даю подстрочный перевод: «Мысли свободны, кто их разгадает? Они пролетают мимо, как ночные тени. Никому их не дано узнать, ни один охотник их не отстрелит. Так тому и быть: мысли… « Джеймс, берегись! В его камере оружие!

Швейцарца тут же с грохотом опрокинули на пол; он тщетно пытался вырваться, но его крепко держали два здоровенных канадца из Си-би-си. Смертоносная видеокамера вывалилась у него из рук, и на нее в суматохе наступил звукооператор японской телерадиокомпании «Фудзи». Мгновенно из небытия материализовались полицейские в штатском; фотографы исполняли вокруг них балетные антраша, снимая сцену задержания.

Когда Маурера в наручниках выволакивали из зала, он вопил во всю глотку:

– Дураки! Crйtins! note 65 Er hat sic allйs beschieben! note 66 Неужели вы не понимаете, что здесь творится? Um Gottes willen note 67… Ящик Пандоры… крах.. хаос… анархия… Weltgetrumme note 68.

Наконец восстановилась тишина. Новая Зеландия исчезла с экрана. Послышался щелчок видеоаппаратуры, а следом сухое сообщение:

ТЕЛЕФОННОЕ ПОСЛАНИЕ ИЗ-ЗА РУБЕЖА

ТОЛЬКО АУДИОСИГНАЛ

– Джейми! Джейми! Я не могла дождаться! – Женский голос с сильным акцентом пробивался сквозь звуковые помехи. – Я видела все… но потом от волнения ослепла! Ты в порядке?

В зале опять поднялась суматоха; зрители не сводили глаз со сцены. Джейми Макгрегор дернул себя за бакенбарды и спокойно проговорил в микрофон:

– Пока да. Но я думаю, это маленькое происшествие – только начало.

– Ты прав… Можешь дать мне слово? Учти, нас могут прервать в любую минуту.

– Сейчас, – ответил Джейми. – Пусть наши связисты покажут, откуда звонок.

Громкоговорители проверещали короткую электронную арию, и видеоэкран выдал сообщение:

НОМЕР: 68-23-79 АЛМА-АТА, СССР

ЧЕРЕЗ СКС-8 + ЕСР-02 ВЕЛИКОБРИТ. 4-3

Женский голос послышался вновь:

– Я – Тамара Петровна Сахвадзе, член Академии наук Казахской ССР, заместитель директора Института биоэнергетических исследований при Казахском государственном университете.

– Нет, не может быть! – страдальчески выдохнул лже-Ханнула.

Публика в лекционном зале, казалось, была не меньше потрясена известием; все повскакали с мест, выкрикивая вопросы.

– Тихо-о! – рявкнул Джейми. Потом мягко добавил в микрофон: – Объясните, Тамара Петровна, что заставило вас принять участие в нашей демонстрации.

– Я люблю свою страну и свой народ. Как всякий ученый, я стремлюсь к открытию истины. Но главное – у меня трое детей, чьи умы еще только развиваются. В данной области я работаю с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, с десяти лет. Основные свои исследования я проводила вместе с моим покойным мужем, доктором Юрием Гаврысом. Подобно профессору Макгрегору, я изучаю феномен внетелесных экскурсов, а также ясновидение и некоторые другие метафункции. Мы поддерживаем постоянный контакт с Джейми и… со многими учеными в разных частях света. Когда Джейми сообщил мне, что собирается продемонстрировать ВЭ, я согласилась с его решением. Работа, которой мы занимаемся в Алма-Ате, находится под грифом секретности, и, строго говоря, мой телефонный звонок является нарушением советских законов. Но я пошла на него – с полного одобрения моих коллег по институту – в интересах всего человечества.

Я очень надеюсь, что люди, в особенности американцы и мои сограждане, постараются меня понять. Это новое открытие пойдет на пользу всему миру. Перед вами распахнется волшебная дверь к истине и свету, и не будет больше государственных тайн. Не будет секретных испытаний всякого рода оружия и опасности первого удара. Советским людям не надо опасаться нападения Соединенных Штатов, а им нечего бояться нас. Конечно, разногласия останутся, но мы сможем их разрешить без риска случайного или намеренного развязывания ядерной войны. Дети снова станут смотреть в будущее с надеждой. И мои… и дети Джейми… и ваши.

После секундной паузы по залу словно бы пронесся порыв ветра, заряженного эмоциональной энергией. Но прежде чем он успел набрать силу, Джейми выкрикнул:

– Стойте! Дайте ей закончить!

Тамара продолжала:

– Вместе с вами я была свидетельницей отчаяния того человека. Я видела его страх и ярость, когда он осознал, какие перемены наступят в мире с введением в обиход высших умственных сил. Он говорил о ящике Пандоры, и, возможно, его предостережение в чем-то оправданно. Die Gedanken sind frei – мысли свободны, но рука об руку со свободой идет ответственность. Впереди огромные трудности, их придется преодолеть, если мы не хотим заменить одну опасность другой. Но дверь уже распахнулась, и никакими силами ее не захлопнуть! Вся планета выйдет на новый виток умственного развития. Неведомое всегда пугает, но если мы будем действовать сообща, то сможем освободиться от наших страхов. Дорогой Джейми, ученые всего мира, исследующие человеческий ум, журналисты, я приглашаю вас в Алма-Ату на первый конгресс метапсихологов. Приезжайте на будущий год, в сентябре, когда наш прекрасный город наполнится ароматом спелых яблок. Давайте вместе сделаем первый шаг навстречу миру во всем мире.

– Дорогая Тамара, спасибо тебе, – откликнулся Джейми Макгрегор. – Мы обязательно приедем.

Он наклонил голову и стал терпеливо ждать, когда утихнет буря в аудитории, чтобы начать отвечать на вопросы.

Пресс-конференция закончилась. Два иностранных журналиста с приколотыми к дождевикам значками уселись в баре «Францисканец Бобби», быстро уговорили бутылку «Макаллена» и заказали вторую. Новости разнеслись по городу, как пожар, тесное помещение гудело от песен и тостов – это студенческая братия отмечала приход новой эры общей стихийной пирушкой, грозившей перелиться в митинг.

– А я и не знал, что в «Пробираясь до калитки» есть такие слова. – Хорек Финстер был слегка шокирован.

– Ха! – отозвался кагэбэшник. – Ты бы послушал нецензурированный вариант «Честной бедности», или «Сватовства Дункана Грея», или «Растет камыш… «! Да, народный поэт Шотландии Роберт Берне писал очень земные песни. Самый настоящий был пролетарий. – Сергей поставил стакан на столик и пропел хрипловатым баском:

Коль в камышах девчонка ждет —

Тебе секрет открою, —

Бери с собой коловорот.

К вдове ступай с киркою!

Собравшиеся приветствовали солиста одобрительными воплями. Парень с аккордеоном подскочил было к нему и стал тянуть в центр, но русский отчаянно затряс головой.

– Нет-нет, не могу я петь! Не могу! – Его покрасневшие глаза расширились от страха.

Его оставили в покое, и никто не обиделся: хмельное уныние в эдинбургском пабе никого не удивляет. Музыкальный зазывала обратил взоры в другую сторону, а Финстер подлил собеседнику в стакан.

– Пей, Сережа! Мне ль не понять, что сейчас творится у тебя на душе! Мой босс теперь молнии мечет, и твой, думаю, тоже.

Российский агент залпом опрокинул стакан и налил еще.

– Чушь порешь! Меня зовут Сами, а не Сережа.

Финстер пожал плечами. Потом вдруг протянул руку через стол, схватил Сергея за кисть, придвинулся вплотную. На лице такое понимание, такая сердечность… Из-за прогала меж передними зубами он становится похож на хорька из детских мультиков. А чем может быть опасен хорек?

– Давай начистоту, Сергей. Неужели вашей дамочке из Алма-Аты удастся сколотить конгресс парапсихологов при открытых дверях? Или она сама своим звонком приобрела себе и команде бесплатные билеты в ГУЛАГ?

Забавно, что Хорек задает такие вопросы. Или даже репортер из Сиэтла… Кто же он, этот маленький смешной человечек? И почему от него нельзя отмахнуться? Откуда такая необходимость отвечать ему?

– Проклятая грузинка умна как сто чертей… Правильно все рассчитала… Наши страны до сих пор официально поддерживают разрядку… и мы не можем терять лицо на мировой арене… В будущем году семьдесят пятая годовщина революции!.. Сахвадзе всем доложила, что она и ее коллеги занимаются разработкой Умственных Войн… так же, как и ваши ученые… Ну, Хорек, и как тебе нравится подобная шутка над нашими правительствами?.. Теперь мы просто обязаны оправдать ожидания всего мира, нравится нам это или нет… Die Gedanken sind frei und wir stehen bis zum Hals in der Scheibe… note 69

Хорек не сразу поверил.,

– И твое руководство позволит ей выйти сухой из воды?

Пьяный агент госбезопасности захохотал и звучно высморкался. Финстеру уже не надо было его принуждать.

– Да она уже вышла. В аудитории было около сорока телекамер, нацеленных на Макгрегора и его видеоэкран. Слова Сахвадзе прозвучали на весь мир, включая Советский Союз. Мы не сможем сказать, что это была мистификация: компьютеры «Бритиш телеком» легко установят источник и по свободной спутниковой связи раструбят об этой проверочке… О да, милая Тамара Петровна выкрутила яйца как советскому, так и американскому правительству, и теперь она возьмет разбег. Шотландский профессор положил конец «холодной войне», и нам с тобой, Хорек, остается только умыть руки. Я знаю, ты не из ЦРУ, но все равно тебе крышка. Душепроходцы и ясновидцы расщелкают все наши государственные тайны, как орешки. Потому придется нам стать друзьями… точь-в-точь как напророчил великий пролетарский поэт Шотландии. Помнишь, что он нам обещал?

При всем при том,

При всем при том

Могу вам предсказать я,

Что будет день,

Когда кругом

Все люди станут братья!note 70

– И впрямь пророк, – улыбаясь, подтвердил Финстер. – Стало быть, Сережа, один за всех и все за одного?.. Во всяком случае, до тех пор, пока мы не разделаемся с нашими общими врагами.

19

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Когда в семь утра закончилась прямая трансляция из Эдинбурга, я был близок к предсмертной прострации. Однако, сидя в кресле перед пустым экраном, все же умудрился опрокинуть полный стакан «Канадиан-клаб». В мозгу до бесконечности прокручивалась одна и та же сцена: обезумевший швейцарец кликушествует, вырываясь из рук шотландских полицейских.

Ящик Пандоры! Не иначе! Он широко распахнулся перед изумленными взорами всего мира, а внутри – мы.

Надо связаться с Дени. Выяснить, какие у него планы. Сначала домашний телефон был занят, потом наконец мне отозвался автоответчик. Я позвонил в лабораторию и попал на Гленна Даламбера, который всю ночь писал шотландскую демонстрацию на видеокассету.

– Мне вечно достается самая грязная работа. Пока все остальные сидели на диване и глядели шоу, я тут мордовался. Сегодня устроим повторный просмотр для медицинского факультета с комментарием вашего покорного слуги и показательными выступлениями доморощенных талантов Колетты и Такера. В отсутствие Дени я остаюсь за главного. Вам оставить входной билет?

– А где Дени? – спросил я.

– Поехал в Уэст-Лебанон. Они прислали туда вертолет ВВС, чтоб доставить его в «Берлингтон интернэшнл», а там для него специально придержат вашингтонский рейс.

– Он и?! – вскричал я. – Ты хочешь сказать, что эти ублюдки все-таки захомутали его в программу Умственных Войн?

Помощник Дени хмыкнул в трубку:

– Еще чего! Теперь они ведут себя тише воды, ниже травы. После трансляции ему позвонил сам президент. Он, оказывается, читал его книгу, и она произвела на него большое впечатление. Заявил, что, кроме Дени, ему никто не сможет разъяснить некоторые моменты макгрегоровского парада.

– О-о, черт! – взвыл я. – Дени Ремилард – Киссинджер метапсихической реальной политики! Будет набирать американских оперантов для претворения в жизнь благородной программы Макгрегора. И разумеется, ему придется себя обнаружить… Или нет?

Голос Гленна звучал озадаченно.

– Роже, что стряслось?

– Все!

– Вот что, приходите на заседание – поговорим. А еще лучше, давайте позавтракаем вместе: вы, я и Колетта…

– Нет, спасибо. Желаю вам приятно провести время. Со мной все о'кей. – Я повесил трубку, потом, подумав, снял ее с рычага.

Дени. Он один способен меня успокоить. Что делать, позвонить в аэропорт? Нет, бессмысленно. Оттуда он все равно не сможет разговаривать…

Тогда вызвать его по прямой телепатической связи – ум – в ум.

В пижаме и старом махровом халате я дотащился до окна спальни и выглянул наружу, одновременно пытаясь прочистить мозги. Не так-то просто привлечь внимание Дени гласом вопиющего в пустыне. Мой ум одурманен алкоголем, а племянник наверняка сейчас озабочен играми Макгрегора и предстоящей встречей в Белом доме. Тем более – между мной и местным аэропортом Уэст-Лебанон, что в четырех милях к югу от Хановера, пролегает преграда в виде высокого холма. Чтобы направить призыв в обход и отвлечь Дени от напряженных раздумий, нужна немалая сила. Но если это удастся, ему не составит труда настроиться на мой убогий луч.

Но как сконцентрировать первоначальное усилие?

Идея медленно копошилась в мозгу. Одно из освоенных йоговских упражнений позволяет по спирали концентрировать энергию тела и центростремительной силой воздействовать на сердце, которое многие авторитеты в психологии считают жизненным центром человеческого существа. Так называемая внутриспиральная чакра призвана влить ощущение силы и душевного покоя в мою объятую тревогой душу. Да, это я смогу. Обратная же форма упражнения – внешняя спираль, но к ней я еще не прибегал, и, говорят, она опасна для новичков, поскольку выпущенную энергию очень трудно удержать под контролем. А мне ко всем мытарствам кошмарного года не хватало только свихнуться… Да и давно уж я не упражнялся в медитации. Однако это единственная возможность пробиться к Дени.

Не отходя от окна, я принял соответствующую позу, которую окрестил «Леонардо Икс»; закрыл глаза, отгородился от внешних раздражителей, сосредоточился на области сердца. Чтоб вы знали, сердце – не только насос для перекачивания крови, оно еще и железа, чьи секреты управляют нашим телом. Я попытался взглянуть на него как на центр моего существа, на вместилище жизненной силы и любви. Как только почувствовал прилив тепла к диафрагме, собрал его в комок и начал медленно выводить на тугой, чуть приплюснутый виток. Сгусток тепла двинулся влево и вниз, к солнечному сплетению. Набирая силу и скорость, плавно описал разветвленную трахею, зобную железу, нырнул под селезенку, осветил надпочечники, пошел назад к щитовидке и впервые покинул тело, по мере того как спираль расширялась. Таким образом, в основании позвоночника, где по традиции йогов находится наиболее жизненная чакра, скопился огромный энергетический потенциал. Я пропустил его мимо закрытых глаз, через локоть моей вытянутой левой руки левому и правому колену, затем через правый локоть. Прежде чем он вылетел из макушки, я снабдил его отпечатком умственного почерка и верой отцов. Наконец от меня отлетел cri de coeur vйritable note 71.

ДЕНИ!

Я почувствовал пламя в каждом нервном центре – наполовину оргазм, наполовину высоковольтный разряд, – передернулся всем телом и тяжело брякнулся на пол.

(Образы: ошарашенное лицо Дени в цвете и в трех измерениях, открытый люк военного вертолета, лопасти пропеллера, бешено разгоняющие утренний туман, светящиеся фары желтой «тойоты» внизу.)

???БожемилостивыйдядяРоги??? Что случилось?

… Прости… я хотел привлечь твое внимание…

Внимание?! Какого черта, ты чуть с ног меня не сшиб! Полагаю, Гленн сообщил тебе о вызове в Белый дом… Но… КАК ТЕБЕ УДАЛОСЬ?

(Смущение. Образ.) Внешняя спираль чакры «Леонардо Икс» с циклотронными завитушками… Сработало даже лучше, чем я ожидал.

Идиотчертов! Ты что, не знаешь, как это опасно?

Знаю.

(Острая тревога.) Ну вот что, bon sang d'imbйcile note 72, ты эти шутки брось, пока мы их не проработаем вместе, я тебе серьезно говорю!

Ладно, хорошо, но мне надо было до тебя добраться, понимаешь?.. (Образ.)

(Тревога.) Испугался эдинбургской демонстрации? Объясни почему.

(Цепочка связанных образов.)

Дядя Роги… я не могу тебя как следует успокоить на расстоянии. Но ты должен мне верить: все будет в порядке. (Вертолетчик зовет Дени внутрь, он кивает, поднимается по трапу, люк захлопывается, ремни пристегнуты, машина поднимается в воздух.)

Дени… а что нужно от тебя президенту?

Мог бы и сам догадаться: мой анализ, оценка шотландской телетрансляции. Практическое разрешение вопроса о гонке вооружений. Сколько потенциальных оперантов ВЭ США/СССР/ШОТЛАНДИЯ/Мир. Как скоро можно их подключить. Каковы шансы у русских нас обставить. Далеко ли видит их Психоглаз.

Психоглаз?

Ну да, так они на жаргоне называют наши способности. К счастью, я могу заверить, что русской программой ВЭ руководит Тамара (воздушный поцелуй). Она обвела Политбюро вокруг пальца: якобы ее проект еще в стадии созревания. Все русские операнты миролюбивы, их команда очищена от ГРУ/КГБ/оппортунистов/марксистов-догматиков. Тамара подберет группу беспристрастных наблюдателей. Войны не будет.

Я не о том. Твой дядюшка неисправимый эгоист.

А о чем?

(Образ: человек, размахивая камерой, исчезает за скопищем тел, его уводят в наручниках.) Ящик Пандоры, хаос, крах, анархия и хуже всего НАШЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ, НАШЕ, ДЕНИ!

Да, время трудное. Экономические встряски, переговоры в верхах, множество психологических катаклизмов…

Ты опять меня не понял! Мы станем пешками, марионетками, нас возненавидят, принудители вырвутся в первые ряды…

Ничего подобного. Думаешь, мы этого не предвидели? У нас есть долгосрочная программа, которую придется пробивать, но мы сохраним и свободу, и достоинство. Президент хочет организовать метамозговой трест. Связи с мировой общественностью. Использование всех метафункций на благо страны и человечества. Угадай, кого прочат в председатели?

Угораздило тебя написать эту чертову книгу!

Расслабься, я по натуре исследователь, а не администратор. Я откажусь с выражением глубочайшей признательности. Пускай кто-нибудь из Стэндфорда сидит на горячих мета-угольях.

Ага, можно подумать, ты сможешь заткнуть уши, когда канарейка запоет на девятистах мегагерц?

(Смех.) Ты до сих пор не сообразил, почему на супере «Метапсихологии» нет фотографии автора? Президенту довольно будет взглянуть на мою физиономию (образ). Ты бы доверил дипломатию третьего тысячелетия такому юному прощелыге?.. Я, пожалуй, предложу свою кандидатуру в качестве нештатного консультанта… метавундеркинда.

Дени… ты скажешь ему о своей оперантности?

Да, прости, дядя Роги… мне жаль тебя. Но рано или поздно это должно было случиться.

(Отчаяние.) Да, но не теперь. Много позже.

Верно… Я спорил с Джеймсом Макгрегором, умолял его не высовываться, пока не наберется побольше оперантов и пока нам не станет доступно обучение нормальных. Но Макгрегор говорил о глобальной войне и… и приводил другие доводы. Племя людей, по его словам, либо выживет, либо погибнет все целиком. НетHomo sapiens иHomo superior, естьтолькоHomo terrestris – землянин.

(Смирение. Горечь.) И все же идти на такой риск… Господи Боже мой, ведь никто всерьез не верит, что русские способны развязать Третью мировую войну…

Да вовсе не из-за этого… Я же говорю, есть еще кое-что. В апреле Джейми пытались убить. Он испугался за всю свою группу и решил выйти из подполья – чем скорее, тем лучше. На него напал не агент КГБ/ГРУ/ЦРУ/другой разведки, а мощный оперант.

Господи Иисусе!

Он затащил Джейми в темный двор, одурманил мозги и наставил на него какую-то трубочку, но тут подоспел верзила во фланелевом пальто и спугнул его, причем заметь: на верзилу принуждение не подействовало. Наутро Джейми обшарил весь двор и нашел шприц со смертельным ядом, а больше никаких следов. Все это чертовски неприятно.

Оперантные злодеи в Шотландии? Стало быть, Нью-Гемпшир утратил на них монополию? (Промелькнувший в уме знакомый образ.)

Джейми говорит, что принуждение было сильнейшее, с некоторыми аспектами творчества – как раз такую модель мы сейчас изучаем…

Потусторонняя сила? Привидения?.. Хотя ты по молодости едва ли веришь в подобные бредни.

Думаю, убийца все же не был единственным человеком-невидимкой, иначе прохожий не смог бы спасти Джейми. Affaire peculiar note 73. В государственных структурах оперантов нет (мы бы знали)… тогда кто?

Маньяк. Метапсих вроде Странного Джона.

Джейми убежден, что он в своем уме.

Ты и об этом расскажешь президенту?

По крайней мере намекну. Ему это покажется пустяком в сравнении с перспективой ядерного сдерживания.

А Макгрегор уверен, что опасность миновала?

Во всяком случае, сведена к минимуму. Ведь не только у правительственных кругов были основания разделаться с Джейми. Возьми хотя бы агента швейцарских банков. Быть может, убийцу-операнта тоже они наняли.

Так ты скажи президенту, что нам нужны телохранители, а то они стоят недешево.

Вздор.

Pauvre innocent note 74. Ладно, лети, выполняй свою великую миссию, а мы будем молиться за торжество добра и справедливости… Кстати, другие светила науки тоже приглашены к президенту?

Он сказал, что нет. Возможно, их позовут чуть позже.

Хм! Значит, тебе одному такая честь? Ну, теперь волей-неволей станешь знаменитостью. Уж об этом президент позаботится.

Все дело в книге. Болтуны приходят и уходят, а кто книгу написал, тот АВТОРитет.

(Смех. Облегчение.)

… Дядя Роги, мы подлетаем к «Бэрлингтон интернэшнл». Умоляю, возьми себя в руки. Как только вернусь, попробую тебе помочь, и прекрати упираться, старый осел! (Да, да, знаю, мне ли не знать, tu es mon pиre note 75.) Ремиларды, в Штатах и Канаде все окажутся в твоем положении, едва я выйду из метаклозета. Большинство из инстинкта самосохранения объявят во всеуслышание, что у них нет ни единой метафункции. Ты, конечно, можешь последовать их примеру. Но было бы лучше, если бы ты не таился. Лучше для всех, и для тебя в том числе. Мы должны стремиться приблизить день, когда оперантность станет таким же обыденным явлением, как музыкальный/художественный/научный талант. Когда нормальные люди перестанут шарахаться от нее. Черт возьми, мы же не менее нормальны, чем все остальные, правда?

Pour sur note 76. (?)

Со временем неоперанты поймут, что им нечего нас бояться.

Но пока не поняли.

Ох, дядя Роги!

… А у нас еще больше причин их бояться. Мы в меньшинстве.

(Отчаяние.) Вот ты отказываешься заглянуть ко мне в лабораторию и потому не знаешь, что мы ищем… ищем мирные, неагрессивные способы… нейтрализовать… противников. Пойми, нельзя в наше время быть индивидуалистом, нельзя сражаться в одиночку, даже неоперанты сознают, что единственный путь – солидарность, что одинокий ум обречен, что для любви, для исцеления души необходимы, как минимум, двое. Прошу тебя, умоляю, отец, не отворачивайся от нас…

Вернешься – обсудим. Как ты сказал, это пустяк в сравнении с ядерным сдерживанием. Тебе сейчас нельзя отвлекаться.

Идем на посадку… Дядя Роги, обещай, что присоединишься к нам. (Уловка.) Честное слово, ты снимешь груз у меня с души и ума.

Подумаю. Bon voyage et bonne chance, mon fils note 77.

Я стоял и глядел в окно. Туман рассеивался, фонари погасли. Я проголодался и почти пришел в себя, но мое намерение одолеть внутренних демонов в одиночной схватке осталось непоколебимым. Надо, конечно, выяснить, какие приемы самообороны есть на вооружении у Дени и у его сотрудников, но впустить их в тайники моего ума – извините! У канюков не принято, чтобы отец показывался сыну в голом виде.

Я видел машины, снующие по улице, студентов, что торопятся на утренние лекции, и в голову вдруг пришла далеко не одухотворенная мысль. Если президент осыплет моего племянника почестями, наверняка на «Метапсихологию» будет повышенный спрос. Надо обойти на повороте большой книжный магазин, расположенный ближе к колледжу, и немедленно сделать заказ в Бостоне. Дени терпеть не может давать автографы, но теперь-то он не посмеет мне отказать…

Я было хотел отойти от окна, но ненароком бросил взгляд на само стекло и сквозь зубы выругался. Какой-то пацан, видно, стрелял из рогатки по белкам и пробил в стекле маленькую дырочку. Однако что странно – слишком уж она ровная, и трещин нет. Диаметром не больше четверти дюйма, края не острые, а точно шлифованные. Крошечное отверстие аккурат на уровне моей макушки. Я пошел в кухню за сантиметровой лентой.

Точно, шесть футов и два дюйма от пола – как раз мой рост без ботинок. Я почувствовал тепло где-то под ребрами и рассеянно ощупал голову.

Да нет, не может быть. Хотя почему, собственно?..

Без сомнения, Дени захочет меня испытать. Соглашаться? Может, и соглашусь при условии, что он оставит в покое скрытые глубины моего ума. Я ухмыльнулся при мысли о том, какой переполох поднимется в научных кругах. В парапсихологической литературе о таких «умственных залпах» пока еще не читал, даже в каталоге метафункций племянник ни словом о них не упомянул. Значит, мой выстрел – научное открытие, влекущее за собой непредсказуемые последствия…

Что, съел, Дени? Почивай себе с миром, mon frйrot note 78, и не высовывайся!

Половина девятого, склад в Бостоне наверняка уже открыт. Позвонив туда, я заказал в три раза больше книг, чем собирался. Насчет автографов Дени, конечно, поворчит, но не откажет.

Теперь можно в этом не сомневаться.

20

Алма-Ата, Казахская ССР, Земля

24 октября 1991

Другой бы на месте Генерального секретаря потребовал немедленно доставить ее в Московскую Звездную палату note 79. Но он, следуя своим популистским устремлениям и врожденной хитрости, отправился к ней сам. К этим неформалам нужен особый подход, потому он выгнал своих суетливых помощников, уселся у стола в небольшом кабинете Института биоэнергетики и завел разговор о погоде.

Тамара не спеша налила ему чаю. И вместо того, чтоб сесть за стол, подвинула кресло поближе к нему. Из окна открывался великолепный вид на заснеженные отроги Тянь-Шаня. День стоял погожий, но на завтра метеосводка обещала метель. Так что лучше отклонить приглашение казахских товарищей и нынче же вечером улететь в Москву.

– Я непременно доложу о нашей беседе на Политбюро, – заключил он. – Какой вкусный чай!

Полноватая темноглазая женщина, чьи роскошные рыжие волосы были скручены в строгий пучок на затылке, подкупающе улыбнулась.

– Я подготовила отчет о нашей работе по внетелесным экскурсам. – Она кивнула на большой запечатанный конверт. – Здесь также рекомендации о скорейшем создании корпуса независимых наблюдателей. Я почла бы за честь участвовать в его организации.

Он взглянул на нее поверх пиалы.

– Ну разумеется. Без вас мы не справимся…

Тамара пожала плечами.

– Я знаю возможности своих сотрудников. ВЭ – скорее искусство, чем наука. Понимаете, оперантам нужны соответствующие условия для работы, иначе ничего не получится. За всех я ручаюсь: они честные советские люди, всецело преданные делу мира.

Генеральный секретарь вздохнул.

– Трудновато будет.

– Нам двадцать пять лет было трудновато.

Он допил чай и взял со стола конверт. Вскрыв его, полистал бумаги. После недолгого молчания заметил:

– А вы, товарищ Сахвадзе, вроде бы и не удивились моему приезду.

– Не скрою, нам было любопытно увидеть отклик Политбюро на эдинбургскую демонстрацию. Мы надеялись, что вы не станете впадать в панику, но хотели удостовериться.

– Вы хотите сказать, что шпионили за нами?

– Да. И за американским президентом, и за руководителями Китайской Народной республики, и за папой.

– За папой? – опешил Генеральный секретарь. – И что же папа?

– Он плакал.

– Точь-в-точь как товарищ Данков из КГБ, – пробормотал он. – Вам наверняка будет небезынтересно узнать… впрочем, возможно, и это для вас уже не новость… что бдительных товарищей с площади Дзержинского задело за живое ваше личное участие в демонстрации. Данков потребовал немедленно ликвидировать «ведьму и весь ее шабаш». Судя по всему, ваши спонсоры из КГБ оскорблены в лучших чувствах.

– Для нас это был вопрос выживания.

– Ну, Данкова мы кое-как образумили. А вот с Советом обороны будет потруднее. Маршал Камышинский высказался за нанесение превентивного ядерного удара. Не исключено, что нам понадобится компетентная группа ваших сотрудников, чтобы выяснить умонастроения на Западе.

– У нас шестьдесят восемь оперантов ВЭ, большинство из которых способны совершать внетелесные экскурсы по всему земному шару. Силы Запада вместе взятые составляют восемьдесят человек – более тридцати в Великобритании, сорок с лишним в Штатах и несколько реципиентов в нейтральных странах. Со временем их число будет расти, как и наше.

День был на исходе; в кабинете становилось прохладно, однако лысеющий череп Генерального секретаря блестел от пота.

– Милитаристы безнадежно проигрывают по очкам. Политбюро полностью отдает себе отчет в том, что первый удар невозможен, равно как и гонения на парапсихологов. Народ требует… да-да, требует, чтобы ваша программа была претворена в жизнь.

– В Алма-Ате люди празднуют, – сказала Тамара.

– В Москве тоже. И по всей стране. Демонстрация Макгрегора (кстати, прежде чем показать ее по центральному телевидению, нам также пришлось пройти через ожесточенные дебаты) открыла путь в новую эру. Но грядущий век может и не быть золотым, Тамара Петровна. Надеюсь, вы с вашими идеалистами это понимаете. Вот уже несколько лет я пытаюсь возродить нашу промышленность, поставить экономику на прогрессивные рельсы, не допустить военных авантюр. А сколько сил отнимает борьба с коррупцией, разгильдяйством, бездуховностью нынешней молодежи!.. И тут еще это… угроза психической агрессии. Люди ожидают решительных инициатив в области разоружения, надеются, что сокращение непомерных расходов на оборону повысит их жизненный уровень. Положим, на какое-то время они запасутся терпением… ну, скажем, лет на десять, возможно, их несколько отвлечет полет на Марс и прочие чудеса. А дальше что?..

– Я вас понимаю, товарищ Генеральный секретарь. Мы далеко не единая нация. До сих пор дисциплина и правопорядок среди наших разобщенных наций поддерживались усилиями огромного бюрократического аппарата и страхом перед внешними врагами.

Он легко подхватил нить своих собственных мыслей:

– А если устранить отвлекающий фактор, то массы более трезво и критично взглянут на теперешнюю жизнь, на неэффективность нашей централизованной системы власти, на экономику, которая руководствуется устаревшими доктринами и все больше отстает от индустриальных держав… Достаньте свой хрустальный шарик, Тамара Петровна, и задумайтесь о том, что станется с вашей светлой мечтой о мире. Будет ли этот мир в Советском Союзе? Сможем ли мы достаточно быстро адаптироваться к переменам, чтобы избежать катастрофы?

Она отвернулась, плотно сжала губы.

– Не знаю… Иногда я вижу на много лет вперед… на десятилетия… Передо мной открываются огромные горизонты, когда-нибудь мы будем осваивать межпланетное пространство точно так же, как сейчас пытаемся проложить дорогу к Марсу. Но ближайшего будущего мне увидеть не дано, и слава Богу. Да, я благодарна Создателю за то, что вести страну через последние годы двадцатого столетия выпало не мне. Это в ваших руках, а потому возьмите конверт и поступайте согласно велению долга.

– А вы будете за мной наблюдать!

Тамара встала, подошла к окну и, глядя на окутанные вечерней дымкой горы, ответила:

– Не только я. Весь мир будет наблюдать.

21

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

После детального изучения скоординированной программы ВЭ в Москве и в Вашингтоне были намечены переговоры в верхах. Политики стряхнули пыль с Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений, слегка подредактировали текст и посулили его миру в качестве рождественского подарка.

В Штатах и в Советском Союзе все считали свершившимся фактом введение в действие Психоглаза, и ни Белый дом, ни Кремль, естественно, не стали разочаровывать общественное мнение. Массы блаженно верили, что бдительные адепты ВЭ (их сразу окрестили «соглядатаями») не дремлют. Появились карикатуры в прессе и шутки типа «Большой Брат смотрит на тебя». Паника на Уолл-стрит была задушена в зародыше блестящей речью президента. Правда, отдельные скептики доискивались мотивов покушения на Макгрегора в демонстрационном зале (личность безумца британские власти предали огласке лишь после того, как был сделан запрос в парламенте), но в целом американцы приветствовали Психоглаз как наглядное доказательство предотвращения атомной катастрофы. Имена «соглядатаев», разумеется, держались в секрете, но все утешались тем, что они денно и нощно следят за кремлевскими нажимателями кнопок, в то время как соответствующее число русских богатырей держит под контролем комитет начальников штабов, бесцельно слоняющихся по центральному посту управления огнем Пентагона.

В действительности же советско-американскую контрольную комиссию удалось учредить только в начале 1992 года. Почти три месяца продолжалась дотошная утряска организационных деталей, по сути сводившихся к вопросу о том, кому и куда смотреть. Но подобно классической фиктивной вывеске: «ОСТОРОЖНО, ЗЛАЯ СОБАКА», одно упоминание о Психоглазе оказалось не менее действенно, чем если бы он существовал в действительности. Ни той, ни другой сверхдержаве не хотелось навлечь на себя обвинения в агрессивности, а если насчет американских и русских «соглядатаев» еще могли быть какие-либо сомнения, то в отношении шотландцев они полностью исключались. В заключительном слове на эдинбургской демонстрации Джеймс Макгрегор вскользь упомянул об уже работающей команде независимого умственного надзора в составе тридцати двух адептов. И она в самом деле начала регулярно выпускать пресс-релизы из выборочных советских и американских военных тайн. Правда, откровения были далеко не сенсационного характера, но это и не входило в планы Макгрегора. Основная задача пресс-релизов – служить постоянным напоминанием о том, что внетелесные экскурсы – не выдумки, а реальность, и, стало быть, сверхдержавам лучше держаться в рамках. На двусторонних переговорах как Советский Союз, так и Соединенные Штаты вели себя с безукоризненной корректностью, которая соблюдалась также во время ратификации ОСВ и на первом этапе ядерных разоружении. Однако угроза миру во всем мире наметилась с другой стороны.

В Штатах нарастала волна возмущения огромными военными расходами. Возражения отдельных воинственных конгрессменов, ярых антикоммунистов и пока еще немногочисленных скептиков, решительно отвергались. Президент, прославившийся своей уклончивостью в ответ на требования налогоплательщиков, словно красной тряпкой, размахивал призывом Тамары Сахвадзе к мировому конгрессу метапсихологов и даже предложил встречную акцию – всемирный симпозиум по высоким технологиям в США. Советский руководитель заявил, что его страна охотно примет участие в обоих мероприятиях, и выдвинул кандидатуру профессора Макгрегора на соискание Нобелевской премии Мира.

Дени за неделю закрытых совещаний с президентом ввел его в курс буквально каждого аспекта метапсихических исследований. К тому же он выступил перед правительственным Комитетом по науке и технике и сенатской Комиссией вооруженных сил, заявив, что оставляет за собой лишь совещательный голос во вновь созданной президентской мета-коллегии, но обязуется регулярно проводить консультации с мозговым трестом.

Наконец, увенчанный лаврами, он вернулся в Хановер с намерением продолжить работу. Увы!.. После Эдинбурга и Вашингтона его маленькую лабораторию начали осаждать самые престижные фонды, чьи субсидии, в отличие от компрометирующих «вливаний» Пентагона, были приняты «на благо Дартмутского колледжа и метапсихологии в целом».

Однако в подобной ситуации ему стало гораздо труднее отделываться от журналистов, и, покорившись неизбежному, Дени создал в Дартмуте отдел общественных связей, во главе которого поставил Жерара Трамбле. Бывшему каменотесу уже исполнился тридцать один; три года назад он получил степень доктора медицины. Несмотря на общие франкские корни, его из всей Группы я особенно невзлюбил. В этом жизнерадостном красавце, который всем умел угодить, я давно заподозрил склонность к карьеризму и глубоко запрятанную зависть к Дени. Впоследствии мои догадки подтвердились. Но прежде чем совершить свой принудительный выпад во время второго срока пребывания у власти президента Баумгартнера, Трамбле, надо отдать ему должное, проделал колоссальную работу по отваживанию газетчиков, вездесущих политиканов и прочих дельцов национального и международного масштаба от скромного дома номер сорок пять по хановерской Колледж-стрит.

Первой триумфальной акцией Трамбле на посту руководителя отдела общественных связей стало организованное в ноябре 1991 года интервью Дени программе новостей «60 минут». Си-би-эс намеревалась посвятить часовую передачу вундеркинду метапсихологии. Интервью должно было сопровождаться экскурсией по Дартмутским аудиториям и показом подлинных опытов над анонимными оперантами. Естественно, телевизионщики прежде всего нацелились на лабораторию Дени, до сих пор остававшуюся вне их досягаемости (даже во время бурной рекламной кампании, что сопровождала публикацию «Метапсихологии», средствам массовой информации не удалось туда прорваться). Одному Богу известно, какие козни Франкенштейна рассчитывали обнаружить сотрудники «60 минут» на метакухне Дени, но как бы там ни было, программе суждено было стать почти таким же знаменательным событием, как эдинбургский парад Макгрегора… Вдобавок на сей раз и я внес вклад в сенсацию: перед строем телекамер исполнил свой трюк и предоставил миру разбираться, что к чему.

22

Выдержки из программы новостей «60 минут» Си-би-эс – ТВ

17 ноября 1991 года

Из затемнения.

Задний план. Стоп-кадр (каше), натура, Дартсмутская исследовательская лаборатория.

Живописное приземистое здание из серого камня (двухэтажное с фасада и одноэтажное с тыла), напоминающее амбар на склоне лесистого холма, таинственно возвышается над мокрым тротуаром в обрамлении безлистых ветвей. На переднем плане кашированного кадра ведущий Карлос Морено, смуглый коренастый человек с сильно раскосыми глазами, глядящими из-под кустистых подвижных бровей. Всем известно, что порой его дотошные вопросы побуждают даже крайне осторожных собеседников к весьма и весьма неожиданным откровениям.

Титры:

ВЫСШИЕ УМЫ СРЕДИ НАС?

Режиссер Джинанна Ланкастер

Карлос Морено (обращаясь к телезрителям). Наше специальное трехнедельное расследование сенсационных открытий в психологической науке мы завершаем сегодня встречей с общепризнанным авторитетом в этой области. Он возглавляет при Дартмутском колледже Нью-Гемпшира лабораторию парапсихологии, куда пока не ступала нога ни одного журналиста. Вы увидите интерьер обманчиво скромного здания, где трудится человек, заслуживший следующую характеристику из уст нашего президента: «Самый загадочный из всех людей, с какими мне доводилось встречаться. Воистину сверхчеловек… « Но сначала давайте познакомимся с ним в более непринужденной обстановке…

Съемка в помещении. Книжная лавка.

Очень крупным планом лицо Дени Ремиларда; глаза опущены вниз. Медленный отъезд. Ремилард сидит за столиком в книжной лавке «Красноречивые страницы» и надписывает книги для большой толпы покупателей, включающей студентов в толстовках, служащих, рабочих, пенсионеров. Ремилард – молодой, хрупкого телосложения блондин с милой застенчивой улыбкой. На нем пиджак из твида, рубашка, галстук. Он обменивается неслышными репликами со своими почитателями, в то время как за кадром звучит голос Морено.

Морено (голос за кадром ). Дени Ремилард напоминает скорее студента-выпускника, нежели профессора, заведующего кафедрой в одном из старейших высших учебных заведений Новой Англии. Ему всего двадцать четыре года. Он всегда чурался известности – даже после того, как его объемный труд «Метапсихология» занял первое место в списке бестселлеров прошлого года. В отличие от других психологов, чьи интервью проходили в этой серии передач, Дени Ремилард не занимается каким-либо отдельным аспектом умственной деятельности. Он теоретик, пытающийся поместить таинственные метафункции в широкий интеллектуальный контекст.

Крупный план. Ремилард.

Ремилард. Думаю, моя книга пользуется успехом благодаря тому, что люди нынче проявляют огромный интерес к новым идеям. То, что наши деды назвали бы абсурдом, – скажем, полет на Марс – теперь стало реальностью. Но современная физика доказала, что и сама реальность уже не согласуется с диктатом здравого смысла. (Отводит взгляд, на губах лукавая усмешка .) Вселенная не есть только пространство и время, материя и энергия. Наша жизнь и наш ум отныне вписываются в действующую универсальную теорию поля. Вот о чем, в принципе, моя книга. Современные физики и физиологи пришли к выводу, что старые воззрения на Вселенную как на некий всеобъемлющий механизм уже не работают, ибо они не в состоянии объяснить некоторых явлений, встречающихся в практике, и в частности высших умственных сил, которые никогда не укладывались в рамки традиционной биофизики.

Съемка в помещении. Книжная лавка. Крупный план Морено. При отъезде камеры Ремилард и его поклонники остаются на заднем плане.

Морено (обращаясь к телезрителям ). Как видите, Дени Ремилард, надписывающий свою книгу в маленькой лавке своего дядюшки Роже, как-то не выглядит ученым с мировым именем и уж тем более сверхчеловеком. И тем не менее именно его президент пригласил в качестве консультанта вслед за наделавшей столько шума эдинбургской демонстрацией. Ремилард отклонил назначение на пост председателя недавно созданной особым указом президента Коллегии по вопросам метапсихологии… зато согласился возглавить американскую делегацию в Советский Союз, где психологи всего мира встретятся на будущий год, чтобы обсудить практическое применение высших сил ума. На прошлой неделе лаборатория Ремиларда получила денежную субсидию в десять миллионов долларов от Фонда Вангельдера. Этот вклад сделан с целью стимулировать изучение техники, с помощью которой обычные люди, такие, как мы с вами, рано или поздно овладеют удивительным мастерством, составляющим объект изысканий Дени Ремиларда.

Средний план. Ремилард, дядюшка Роже, поклонница.

Ремилард беседует с дядюшкой, принесшим новую порцию книг, и юной покупательницей. Их голоса приглушены закадровым голосом Морено.

Морено (голос за кадром ). Это правда, подтвержденная самим президентом. Профессор Дени Ремилард не только выдающийся исследователь чрезвычайных умственных сил, но и гений, обладающий ими.

Ремилард (поднимает глаза от книги и смотрит на поклонницу ). Я не считаю, что этим надо хвастаться или показывать, как фокусы. Но… если угодно, я в самом деле являюсь тем, что мы называем «оперант-метапсихолог».

Поклонница (нерешительно ). Так вы… можете прочитать мои мысли?

Ремилард (смеется ). Разумеется, нет. Если вы сами не захотите мысленно передать мне что-то. Впрочем, общий эмоциональный настрой вашего ума мне ясен. Скажем, в вас нет враждебности. К тому же вы весьма увлечены идеей высших умственных сил.

Поклонница. О да! Как было бы здорово путешествовать вне своего тела, или передавать мысли на расстоянии, или воздействовать на предметы… как уж это называется?..

Ремилард. Психокинез.

Поклонница. Вот-вот. Представьте – полететь в Лас-Вегас и нажить там себе состояние!

Слышатся смешки остальных покупателей.

Ремилард (с легкой досадой ). К вашему сведению, этого я не умею. Даже если бы у меня хватило наглости манипулировать игральными автоматами, костями или рулеткой – сами подумайте, как долго бы мне удалось вводить в заблуждение владельцев казино? Меня бы сразу за ушко да на солнышко – в лучшем случае.

Новые смешки.

Поклонница. Но… для чего тогда нужны ваши силы?

Ремилард. Спросите профессора Джеймса Макгрегора, я же главным образом пользуюсь моими метафункциями для проведения экспериментов. У меня есть возможность сравнить собственную реакцию с поведением подопытных, скажем, во время тренировки психокинеза.

Поклонница (взволнованно ). О-о профессор, так вы могли бы… Ради Бога, не сочтите меня нахальной, но, может быть, вы нам что-нибудь покажете? То есть… я видела по телевизору, как русские это делают, но чтобы вот так, живьем…

Покупатели (беспорядочные возгласы ). Ого!.. Вот здорово!.. Класс!.. Просим!.. Просим!..

Ремилард (снисходительно ). Мистер Карлос Морено вас надоумил, не так ли?

Поклонница. М-м… Ну, мне вправду очень хочется посмотреть.

Крупный план. Ремилард насмешливо смотрит в объектив. Впервые мы видим вблизи его лучистые, глубоко посаженные голубые глаза.

Ремилард. Операторы готовы?.. Что ж, психокинез – наименее существенная из всех метафункций, поэтому я не возражаю против небольшой демонстрации. В конце концов, нельзя же допустить, чтобы все лавры достались русским и шотландцам… Давайте поставим опыт вот на этих книгах.

Средний план. Ремилард берет том, разворачивает его передней стороной к телекамере, ставит на уголок, убирает руки и оставляет книгу в таком положении.

Ремилард. Не правда ли, в обычных условиях книга так не устоит? (Ставит другой том поверх первого, тоже на уголок. Книги стоят неподвижно. Ни малейшего колебания .) А теперь возьмем и точно так же поставим третью книгу, потом четвертую (выполняет действия ). Вы еще не готовы признать, что я удерживаю книги в равновесии силой своего ума?.. Тогда уберем нижнюю. (Вытаскивает, и три верхние повисают в воздухе .) Ну как?

Покупатели (восхищенные восклицания, аплодисменты ). Это же надо! Черт возьми!.. А ты не верил!

Ремилард пожимает плечами. Три книги, застывшие в воздухе, с грохотом валятся на стол. Дядюшка Роже, владелец лавки, тощий как жердь, с седеющими волосами и моложавым лицом, в притворном негодовании выступает вперед. Камера показывает его крупным планом.

Роже. Не смей так обращаться с книгами! Ты их пишешь, так тебе и горя мало, а мне еще надо их продать! (Разводит руки в сторону и театрально вскидывает голову. Все четыре книги летят со стола к нему. Он подхватывает их и складывает стопкой .)

Покупатели (кричат, особенно громко одна женщина ). Бог мой! Колдовство!.. Ты видел?.. Ну и ну!

Роже. А вы и не знали? Разве племянник вам не сказал, что это у нас фамильное?

Пропущено несколько страниц сценария.

Камера следует за Морено и Ремилардом.

Выйдя из испытательного отсека, они направляются по коридору к офису Ремиларда, продолжая начатый разговор.

Ремилард. Лишь обладающие по-настоящему сильной латентностью могут рассчитывать на успешный исход тренировок. Оперантность схожа с любым другим талантом, например с вокальным. Надо иметь соответствующие голосовые связки. Тогда человек даже без подготовки может стать хорошим певцом-любителем. Но, как правило, голос необходимо развивать. После долгой учебы, если повезет, люди становятся великими певцами. Но ни один профессор не сделает звезду вокала из человека, не одаренного слухом и надлежащим голосовым аппаратом. А еще оперный певец не получится из того, кто не любит петь или страдает боязнью сцены… То же самое с выведением латентных метафункций на уровень оперантности. У одних ничего не выйдет, а другие, надеюсь, станут метапевцами.

Морено (хмурясь ). Иными словами, не у всех людей имеются возможности для развития высших сил ума?

Ремилард. Далеко не у всех. Так же, как не всем дано петь в опере. Вот почему я предлагаю проверить наличие латентных сил у каждого американца. Метафункции – национальное достояние. Мы должны установить, кто из наших сограждан имеет перспективу стать оперантом и обеспечить им соответствующую подготовку.

Морено. Что-то вроде программы «Астронавт»?

Ремилард. Пожалуй… Только наша программа распространяется в равной мере на детей и на взрослых. Позвольте пояснить вам понятие латентности. Наши исследования показали, что в неодинаковой степени все обладают ею. Скажем, Джон располагает сильной латентностью в телепатии и слабой – в целительстве, а Джейн – как раз наоборот. Упорный и кропотливый труд сделает из Джона операнта-телепата, а из Джейн – операнта-целителя. А слабая их латентность так ни во что и не разовьется.

Морено. Допустим, я латентен в телепатии. Вы беретесь сделать из меня операнта?

Ремилард. Не исключено. Однако имейте в виду: прямой связи между латентностью и оперантностью нет. Возможно, вы естественный оперант или, как мы называем, субоперант. Тогда вам нужна только практика, чтобы отправлять телепатические послания на Луну. Если же потенциал слаб, мы можем дрессировать вас, пока череп не треснет, и в итоге обнаружить, что ваш телепатический радиус составляет всего полметра. Или вы окажетесь способны вещать лишь ночью, когда солнечная ионизация атмосферы минимальна, или только в состоянии полного покоя и релаксации. В техническом смысле вы станете оперантом, но ваша метафункция не будет иметь практической отдачи. Она пригодится разве что для общения с подушкой.

Морено (усмехаясь ). Если я правильно вас понял, такие факторы, как ионизация, препятствуют оперантности. Означает ли это, что есть способы поставить преграды телепатам?

Ремилард. Мы только начинаем открывать такие способы. Очень трудно воспрепятствовать таким метафункциям, как внетелесные экскурсы или телепатия, которые не требуют большого расхода психической энергии. С другой стороны, психокинез, например, подвержен разрушительному влиянию внешней среды. А внутренние, субъективные факторы могут стать еще более сильным тормозом.

Камера въезжает в кабинет Ремиларда. В ракурсе открытая дверь, Ремилард вводит Морено. Меблировка старая, типичная для академического учреждения. Высокие столы ломятся от книг и бумаг. Компьютерный терминал. Настенная голограмма человеческого мозга. Рисунок горы Вашингтон в Нью-Гемпшире. И повсюду – на столе, на полках, на полу – горшки с комнатными растениями.

Морено (оглядевшись ). Да тут целая оранжерея, профессор!

Ремилард (рассматривая цветок на столе ). Этой маленькой орхидее нужна умственная подзарядка, и я поставил ее поближе к себе, чтобы моя аура оказала на нее целительное воздействие. (Садится, указывает Морено на стул. )

Морено (озадачен ). Ваша аура?

Ремилард (недовольно ). Биоэнергетическое поле, окружающее мое тело, как и тела всех живых существ, включая растения.

Морено (кивает, припоминая ). Я где-то читал, что телепаты видят ауру других… Вы тоже видите?

Ремилард. Да. Если настроюсь на нее.

Mорено. И как выглядят ауры? Моя, например?

Крупный план. Ремилард сложил ладони куполом над больной орхидеей и пристально, с нежностью смотрит на нее.

Ремилард. Нечто вроде цветного ореола, находящегося в непрерывном движении, изменении. Аура здоровых растений, как правило, золотистого цвета. У людей и животных наблюдается огромное разнообразие цветов. У оперантов ауры очень яркие, а у вас, мистер Морено, поскольку вы латентны, она довольно тусклая, красноватого оттенка, пронизанная фиолетовыми вспышками.

Морено (голос за кадром ). Какое значение имеет цвет ауры?

Ремилард. Пока мы не установили точных корреляций. Окраска индивидуальной ауры меняется в зависимости от настроения, состояния здоровья и рода умственной деятельности, в которую погружен обладатель.

Морено (голос за кадром ). Что, в частности, вы можете сказать о моем красном и фиолетовом?

Ремилард (невозмутимо глядя в объектив ). Я предпочел бы пока этого не комментировать.

Смена кадра. Морено и Ремилард. Последний на фоне голограммы мозга.

Морено (меняя тему ). Мы обсуждали препятствия деятельности высших умственных сил… Полагаю, такие факторы, как алкоголь, наркотики, усталость, болезнь, отрицательно сказываются на оперантности.

Ремилард. Безусловно. Высшие функции особенно чувствительны к ним. Но есть и целый ряд других препятствий. Скажем, то, что неспециалисты называют ступором.

Морено. Поясните, пожалуйста.

Ремилард. Возьмем в качестве примера обычную функцию ума, такую, как память. Все мы страдаем от забывчивости. Допустим, я сижу на банкете рядом с дамой и не могу вспомнить ее имени. Почему это происходит? Будь я глубоким стариком, моя забывчивость была бы легко объяснима. Но я молод и нахожусь в твердой памяти. И тем не менее, как бы я ни напрягал свои извилины – не могу вспомнить – и все. Психоаналитик привел бы тому несколько причин. В эту даму я когда-то был влюблен, а она мне изменила, и я подсознательно стремлюсь стереть воспоминание о ней. Или ее зовут так же, как сотрудника моего налогового управления. Или у нее очень трудное иностранное имя, и я не смог его заучить, когда нас представили друг другу. Каждый из таких мелких факторов может задействовать блокировку памяти. Точно так же блокируются и метафункции.

Mорено. А как насчет эмоций? Гнева там или страха?.. Если сильный оперант боится враждебности окружающих, могут его силы перейти в латентное состояние?

Ремилард. Бывает. Порой оперант, демонстрирующий свои метафункции, не в силах проявить их, если чувствует враждебность или недоверие публики.

Морено. А вы когда-нибудь переживали упадок умственных сил в результате эмоционального потрясения.

Ремилард (после паузы ). Нет. Напротив, мой организм в таких случаях вырабатывает достаточно адреналина для усиления метафункций. Но я начал пользоваться ими еще в младенчестве. Когда детей приобщают к оперантности в раннем возрасте, то их высшие умственные силы остаются действенными при самых неблагоприятных обстоятельствах. Собственно, вы ведь тоже от потрясения редко лишаетесь дара речи, зрения или слуха.

Крупный план. Морено.

Морено. Вернемся к вашей программе испытаний и тренировок… Многие возразят, что она таит в себе немалые опасности. Ведь таким образом как бы создается интеллектуальная элита. И люди, входящие в нее, не остановятся перед злоупотреблением властью, добытой с помощью умственного превосходства.

Смена кадра.

Ремилард. Едва ли нам грозит подобная опасность.

Морено. Отчего же?.. Может быть, операнты считают ниже своего достоинства заниматься политикой?

Ремилард (нетерпеливо ). Просто есть много других занятий, от которых они получают гораздо большее удовлетворение. Думаю, вас не удивляет то, что Эйнштейн не баллотировался в президенты.

Крупный план. Морено.

Морено (внезапно решившись ). А вы как сильный оперант ощущаете свое превосходство над другими?

Крупный план. Ремилард.

Ремилард (снова глядя на растение и хмурясь ). В самой постановке вопроса я усматриваю некую агрессивность. По-вашему, скрипач ощущает превосходство над зрителями? Или математик над поваром? Или библиотекарь с феноменальной памятью – над рассеянным профессором, получившим Нобелевскую премию? (Поднимает глаза на собеседника .) Мистер Морено, всем нам свойственно совершать заведомо опрометчивые поступки ради самоутверждения. Человек страдает заниженной самооценкой независимо от полученного образования. Даже тележурналист не способен непредвзято относиться к тому, кого он интервьюирует… Я был бы дураком, если бы смотрел сверху вниз на людей, не наделенных метафункциями. Да, у меня есть дар. Но в равной мере я не обладаю множеством других талантов. Я не умею играть на скрипке, петь, готовить. Не могу писать картины, играть в теннис. Отвратительно вожу машину, потому что витаю в облаках вместо того, чтобы следить за движением на дороге. Мне всегда нелегко принять решение. Потому у меня нет никаких оснований считать себя сверхчеловеком… И я не знаю других оперантов с манией величия. Если таковые существуют, я предпочел бы никогда с ними не встречаться.

Крупный план. Морено.

Морено. А как насчет оборотной стороны медали? Вы не чувствуете угрозу со стороны неоперантов?

Смена кадра. Ремилард на переднем плане.

Ремилард. Когда я был помоложе, то тщательно скрывал от всех мои силы – хотел быть похожим на других. Вы брали интервью у многих оперантов, наверняка они говорили вам то же самое. Ребенок, самостоятельно развивающий свои метафункции, чисто инстинктивно пользуется прикрытием. Меньшинство, представляющее мнимую угрозу для большинства, естественно, адаптируется, чтобы выжить.

Морено. Значит, вы признаете, что оперантная психика представляет угрозу для нормальных людей?

Ремилард (спокойно ). Я сказал, «мнимую» угрозу. Когда кто-то резко отличается от других, его часто воспринимают как угрозу. Но это совсем не обязательно. Когда противоречия разрешаются на уровне зрелых людей, а не перепуганных детишек – это и есть цивилизация. Пропасть между оперантом и неоперантом – одно из недавних противоречий, возникших в современном обществе наряду с множеством других – технических, экономических, культурных, возрастных, половых. Можно упорствовать в углублении противоречий, можно забрасывать друг друга камнями, а можно сотрудничать, строить мост к взаимному совершенствованию.

Монтажная перебивка.

Бурные сцены на фондовых биржах Лондона и Токио; разъяренные толпы осаждают входы в банки Женевы и Цюриха; над казино в Монте-Карло вывеска: ЗАКРЫТО ДО ПОСЛЕДУЮЩЕГО УВЕДОМЛЕНИЯ; обложка журнала «Тайм»: ФИНАНСОВАЯ И ОБОРОННАЯ КАТАСТРОФА; газетные заголовки: РОССИЯ ПРОДАЕТ ЗОЛОТО; НЕФТЯНОЙ ХАОС; ФОРМУЛА КОКА-КОЛЫ – УЖЕ НЕ СЕКРЕТ; НЕПЛАТЕЛЬЩИКАМ НАЛОГОВ НЕКУДА ПОДАТЬСЯ. Обложка журнала «Ньюсуик»: КТО УСТЕРЕЖЕТ САМИХ СТОРОЖЕЙ?

Морено (голос за кадром ). Мы видим смятение, охватившее мировые фондовые и товарные биржи вследствие эдинбургской демонстрации, и отдаем себе отчет в том, что многие финансисты и бизнесмены, строящие свои операции на полнейшей секретности, смотрят на телепатию и внетелесные экскурсы как на смертельную опасность. Назревают и другие, не менее серьезные проблемы. В настоящее время операнты слишком малочисленны, чтобы угрожать обществу или мировой экономике, но можно ли поручиться за будущее, когда высшие умы, которых вы беретесь подготовить, наводнят все сферы нашей жизни?

Смена кадра.

Ремилард. Операнты – не какие-то пришельцы из космоса. Мы такие же граждане, как все, а вовсе не сверхчеловеки. У нас, в принципе, те же стремления – мы желаем процветания нашей планете, мира нам и нашим детям, мы хотим получать удовлетворение от своей работы и быть свободны от угнетения и предрассудков. Как и все люди, мы мечтаем о любви и счастье… Вот вы говорите – «наводнят», а сознаете ли, что это относится к вашим детям и внукам? Предварительный анализ показывает, что человеческая раса достигла критической эволюционной точки. Наш генофонд постоянно пополняется особями, имеющими потенциальную возможность стать высшими умами, если пользоваться вашей терминологией.

Морено (слегка потрясен ). И мои дети…

Ремилард. Или дети ваших братьев, родственников, соседей, сотрудников. В грядущем все будут рождаться оперантами! Но до этого еще далеко, а нам, неприкаянным, выпало жить в переходную эпоху. Не хочу преуменьшать трудностей, которые нам предстоят. Необходимо выработать механизмы приспособляемости. Но ведь на протяжении всей истории человечеству приходилось сталкиваться с катаклизмами, которые опрокидывали старые порядки. В каменном веке металл был угрозой. Первые автомашины пугали лошадей и обрекали на разорение производителей колясок. Но то, что одной общественной группе кажется угрозой, другая приветствует как благословение. А вы заметили, что последний выпуск «Бюллетеня атомных исследований» перевел стрелки часов конца света с без двух минут на половину двенадцатого?

Морено (позволяет себе насмешку ). Так вот в каком качестве вы себя видите? Спасители человечества!

Крупный план. Ремилард.

Ремилард (вздыхает, перебирая лепестки цветка ). Порой я думаю: а вдруг мы первые разбросанные споры нарождающегося Мирового Разума?.. А иной раз мне кажется, что мы лишь эволюционный тупик, ментальный эквивалент вымерших ирландских лосей с шестифутовыми рогами – такие на вид были красавцы, но проиграли битву за выживание. (Глядит на воспрянувшую орхидею. Взяв со стола графин, наливает немного воды в горшок .)

Морено (недоверчивый голос за кадром ). Мировой Разум? Вы имеете в виду единое государство по марксистскому образцу. Так вот куда ведет оперантность?

Смена кадра.

Ремилард (от души смеется ). Ну что вы! Ничего похожего! Испугались, что мы превратимся в метапсихический улей? Ха-ха-ха!.. Вся сила человечества в его индивидуальности. Но, видите ли, с утверждением телепатии открываются перспективы социализации на более высоком умственном уровне. Это было б таким логичным и элегантным решением проблемы выживания… я имею в виду Мировой Разум. Совершенный противовес опасно растущему техническому прогрессу.

Mорено. И все-таки я не совсем понимаю.

Монтажная перебивка. Выдержки из естественной истории миксомицетов. На их фоне голос Ремиларда.

Ремилард (за кадром ). Возможно, вы лучше поймете на примере аналогии. Есть любопытная группа живых существ, называемых миксомицестами, или в более прозаическом варианте – слизевиками. Их можно считать животными, ведущими себя на манер растений, или, наоборот, растениями, маскирующимися под животных. Вообще же это грибовидный организм, способный передвигаться. В обычной форме слизевик напоминает маленькую амебу, которая путешествует туда-сюда по лесу, поглощает бактерии и другие микроорганизмы. Питается, растет и в свое время делится пополам, как настоящая амеба. В благоприятной лесной среде насчитываются тысячи или даже миллионы таких обособленных одноклеточных хищников. Но вдруг в питании наступают перебои – скажем, из-за продолжительной засухи. Каким-то образом отдельные клетки сознают, что их спасение в единстве, и начинают срастаться. Вначале они образуют пузыри, затем потоки слизи, стекающиеся в многоклеточную студенистую массу, порой более тридцати сантиметров в диаметре… Это уже более сложный организм. Одни слизевики напоминают припудренное пылью желе, другие – улиток, оставляющих позади себя слизистый след. В течение недели-двух они ищут себе подходящую среду обитания. Наконец миграция прекращается, и слизевик вновь меняетформу – собирается в узел, в нечто вроде утолщения на конце стебля. Со временем он лопается и выпускает в воздух облако дымных спор. Постепенно они оседают на землю, где от тепла и влаги обретают первоначальное обличье амеб. И опять ведут изолированное существование, пока не придут тяжелые времена и единство не станет императивом…

Смена кадра. Ремилард и Морено. Камера следует за ними. Мы видим, как они приближаются к выходу из здания.

Морено. Вы в самом деле верите, что человеческие умы будут вынуждены объединиться для выживания?

Ремилард. Любому операнту подобная идея представляется вполне естественной. Человечество всегда стремилось к высшим формам социализации. Первобытному племени, живущему на уровне клана, понятие демократического общества показалось бы крайне странным. Однако на протяжении тысячелетий первобытные племена переродились в цивилизованные нации. Вспомните, как в семидесятые-восьмидесятые годы некоторые народности Южной Азии переселились в Америку и весьма успешно адаптировались. Так что Мировой Разум – вовсе не химера, и, разумеется, наряду с оперантами он включит в себя неоперантные умы.

Морено. Не вижу – каким образом!

Ремилард. И я не вижу… пока. Однако именно такой выход предвидят теоретики метапсихологии. Интеллектуальное общество, развиваясь по пути гармонии и взаимодействия, позволит индивидууму сохранить свою свободу. Это одна из тем для обсуждения на первом конгрессе метапсихологов в Алма-Ате. Сначала мы, конечно, займемся насущными практическими вопросами, а потом перейдем к проблемам вселенского масштаба. Быть может, до пришествия Мирового Разума нас отделяет несколько тысячелетий, но мне наша встреча в Казахстане видится маленьким скоплением амеб, срастающихся в организм высшего порядка. Организм пока еще крошечный и слабый… но он будет расти.

Крупный план. Морено на фоне логотипа программы (каше).

Морено (обращаясь к телезрителям ). Гипотезы Дени Ремиларда по меньшей мере невероятны, но и сам он весьма неординарная личность. Возможно, президент прав: он действительно сверхчеловек. В настоящее время таких, как Ремилард, в мире всего несколько сотен. Но завтра, через год, в стремительно приближающемся двадцать первом веке этих высших умов будет великое множество. И с увеличением их числа изменится наш мир. К лучшему ли?.. Поживем – увидим… Карлос Морено – для «Шестидесяти минут».

Затемнение. Блок рекламы.

23

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Зачем я это сделал?

Чье дьявольское принуждение толкнуло меня влезть в демонстрацию моего племянника со своим психокинезом и раскрыть давно и ревностно оберегаемую тайну в телепередаче, которая транслируется на весь мир?

О да, я был более чем навеселе, поскольку убедил себя, что надо подкрепиться перед нашествием Карлоса Морено и его свиты любителей жареного. Но чтобы так по-клоунски, с такой пошлой беззаботностью разоблачить себя – надо вконец лишиться рассудка!

После фатальной съемки в «Красноречивых страницах» я похихикал со всеми вместе, а когда осознал свое безумие, ударился в дикий загул. Разумеется, я пропустил и показ «60 минут», состоявшийся в воскресенье, три дня спустя, и торжественный прием в лаборатории по случаю выхода из подполья. Видимо, там царило настоящее веселье, ибо из всей психочувствительной братии лишь один человек вспомнил обо мне, пришел и принудительными импульсами заставил открыть дверь.

Люсиль.

– Так я и знала! – воскликнула она, врываясь в квартиру. – Вечно ты что-нибудь выкинешь! Погляди на себя! Роги, что ты с собой сделал?

– Законный вопрос, – пробормотал я с пьяной ухмылкой.

Но вся хмельная бравада тут же померкла перед лицом ее бесконечной доброты. Наверное, своим видом я напоминал несчастную, искупавшуюся в грязи ворону. Однако Люсиль долгие годы помогала матери ухаживать за отцом-инвалидом, так что справиться со мной ей не составило труда. Она потащила меня в душ, переодела в чистую пижаму и влила мне в глотку витаминизированный молочный коктейль. Затем уложила в кровать. Десять часов я проспал как убитый, а пробудившись, застал ее в гостиной. Она задремала в кресле, после того как навела блеск в моей запущенной квартире и опорожнила в раковину все остатки спиртного.

Мой череп дребезжал, как безумная каллиопа, колени тряслись. Я обалдело уставился на спящую молодую женщину, силясь понять, отчего не кто-нибудь, а именно она протянула мне руку помощи.

Люсиль открыла большие карие глаза. Встретив твердый немигающий взгляд, я сразу вспомнил наши с Дени поиски одиннадцатилетней давности и ее решительный отпор.

– Отчего? – отозвалась Люсиль на мой невысказанный вопрос. – Да оттого, что я сразу поняла, как ты можешь отреагировать на гнусные проделки Дени. Бедняга, ты ведь не знаешь, что он нарочно все подстроил!

Она потянулась, встала с кресла, взглянула на часы.

– Без четверти восемь. В девять у меня семинар, я еще успею поджарить яичницу. – И направилась в кухню.

– Что значит – ты поняла? – проскрипел я и поплелся следом за ней. – Как ты могла понять, когда я сам ни черта не понял? Какого дьявола ты суешь нос в мои дела? Может, этот скот Призрак тебя послал?

Она принялась разбивать яйца на сковородку. Звук был подобен ударам кувалды по моим истерзанным барабанным перепонкам. Я зашатался, а Люсиль легким принудительным усилием опустила меня на табурет. Испустив протяжный стон, я схватился за голову, чтоб не шмякнуться о дочиста выскобленную кленовую столешницу. Спустя несколько минут Люсиль поставила передо мной чашку кофе.

– Растворимый, правда, но я развела покрепче. Пей.

Принуждением она предупредила мой отказ, я взял чашку обеими руками и выпил. Тут же у меня под носом очутилась шипящая яичница и кусок хлеба с маслом. От запаха пищи меня замутило.

– Ешь.

– Не могу…

МОЖЕШЬ.

Начисто лишенный воли, я вновь покорился. Люсиль налила себе чаю и уселась напротив, не выпуская мой ум из принудительной хватки. Ее нельзя назвать хорошенькой, но в подвижных черных и ярких красках лица есть нечто большее – характер. Темные волосы подстрижены под пажа, челка доходит до густых, почти прямых бровей. Алая водолазка и джинсы сидят как влитые на тоненькой фигурке; ногти обломаны, и весь маникюр слез – еще бы, представляю, сколько грязи она отсюда вывезла.

По мере насыщения боль в голове стала медленно отступать. Я устыдился своей черной неблагодарности, но так и не нашел объяснения – откуда вдруг такая забота. В книжную лавку Люсиль заглядывала лишь от случая к случаю, причем высказывала прискорбную склонность к романам фэнтези, напичканным драконами. Ум этой девушки был наглухо закрыт для моих отеческих жестов и сопротивлялся всем усилиям приобщить ее к рафинированной эскапистской литературе. Люсиль твердо знала, что ей нравится, и придерживалась своих вкусов с упрямством, достойным ее французских корней. Она даже не была полноправным членом Группы, а просто одним из талантливых подопытных кроликов, что делало еще более загадочным ее утверждение, будто она понимает мой умственный настрой.

– Да, понимаю, – настаивала она, читая мои мысли, – Мы с тобой одного поля ягоды. Никак не можем адаптироваться, все время задаем себе вопросы и отчаянно доискиваемся ответов.

Я ошарашенно глядел на самоуверенную девчонку, что порывисто двигалась по кухне, убирая тарелку с недоеденным тостом, ставя на место вымытые чашки. Мне наконец-то удалось поставить барьер ее принуждению.

Она лишь улыбнулась.

– Один человек помог мне найти кое-какие ответы. Думаю, он и тебе поможет. Я вернусь часа в три, и мы пойдем к нему.

– И не мечтай! – отрезал я. – Спасибо, конечно, что вытащила меня из омута и навела порядок в моем свинарнике. Но в помощи я не нуждаюсь. И не рассчитывай, пожалуйста, что сможешь меня принудить. Уверяю тебя, в трезвом виде я не столь податлив.

Люсиль наклонилась ко мне, заглянула в глаза.

– Я не собираюсь тебя принуждать. Ты должен сам решиться, Роже, по своей воле! А в помощи ты нуждаешься, об этом все знают, и ты в том числе.

Я расхохотался.

– Иными словами, я стал посмешищем всего города. Sans doute note 80, такого позора мой гениальный племянник не переживет. И кто же из высших умов сумеет отмыть добела черного кобеля?

– Из Группы никто. Я отведу тебя к моему психоаналитику, доктору Биллу Сампсону. Он хоть и не оперант, но видит и чувствует гораздо больше, чем все метапсихи, включая Дени.

О Боже!.. Я невольно зажмурился.

– Знаешь, когда эта телевизионная банда нагрянула к тебе в лавку, – продолжала Люсиль, – и Дени стал демонстрировать свой психокинез, я физически ощутила твой ужас. А потом ты бросил им вызов. И тут я поняла, что могу тебе помочь. Благодаря Биллу я почти одолела своих драконов. И ты одолеешь…

Как гром среди ясного неба!

Внезапно я понял, зачем совершил безумный жест перед телекамерами, зачем разоблачил себя при ней, зачем впустил ее в свое убогое святилище, спросив, не мой ли персональный дракон ее прислал.

Да, это был он.

Бедная маленькая чистосердечная Люсиль! Дай-ка я укреплю умственный экран, чтоб ты не увидела мой луч озарения. Уж больше года прошло с тех пор, как мне было приказано разбить твой роман с доктором Сампсоном, а у меня все из головы вон. Но не так-то легко опрокинуть вероятностные решетки… И вот неизбежное снова поджидает нас.

Я – орудие, а не человек. И как же мне сделать свое черное дело? Люсиль и доктор Сампсон не дураки, и какая-нибудь подлость вроде доноса о prima facie note 81 нарушении врачебной этики, вместо того чтобы разлучить, только еще больше сблизит их. Нет, надо действовать хитрее и в то же время напрямик.

Я открою старине Сампсону правду.

Психиатр нормален, и его явно восхищают метапсихические чары возлюбленной. Он готов сыграть романтического героя, избавляющего прикованную к скале Андромеду от чудовища. Но он не знает, что к утесу она сама себя приковала умственными цепями. Пока что красавица нежна и благодарна своему спасителю, но придет момент, когда она вновь наденет оковы и опутает ими не один ум, а два. И тогда сквозь божественный свет проглянет страшный лик реальности, подобный изрыгающему огонь дракону…

Доктор надеется, что любовь преодолеет все преграды?.. Так покажи ему, что значит оперантность, на что способен настоящий мастер, на что она со временем будет способна! Сейчас, ослепленная любовью, она и мысли не допускает о том, чтобы проникнуть в глубины его сознания. Но когда-нибудь она пойдет на это и, обнаружив, какие подлые, низменные побуждения коренятся в мозгу самого доброго, самого благородного человека, в ярости швырнет их ему в лицо. Покажи перезрелому Ромео, с какой легкостью они оказывают принуждение! Пусть он представит себе, как это эфирное создание по малейшей прихоти возьмет его в умственный клинч. Покажи образ, который таит глубоко в душе всякий оперант, сопоставляя себя с низшими существами. Поведай ему истину Странного Джона.

«Я живу в мире призраков, одушевленных масок. Никто из вас не кажется мне живым. Такое чувство, что уколи я кого-нибудь иглой, и крови не будет, а только шипенье выпускаемого воздуха… «

Узнайте же правду, доктор Билл Сампсон. И найдите себе нормальную женщину, а Люсиль Картье предоставьте метапсихической участи. Узнайте легкий выход из положения от того, кто знал тяжелый.

– Прошу тебя, Роги, – уговаривала меня Люсиль, – пойдем со мной. Ручаюсь, это пойдет на пользу.

– Если бы так, – ответил я. – О Господи, если бы так!

24

Контрольное судно «Нумеон» (Лил 1-0000)

4 июня 1992

Когда оголтелым фанатикам удалось контрабандой провезти в Израиль вторую адскую машину и установить ее на предприятии по производству ядерного оружия в Димоне, Родственная Тенденция почувствовала острую тревогу и насущную необходимость поделиться ею со своими соплеменниками.

– Надо признать, – заявила она, – что мой анализ вероятностных решеток в данном случае несколько хаотичен: ничего не поделаешь, такова Земля. И тем не менее результаты его с неизбежностью указывают на новый глобальный кризис, способный воспрепятствовать планетарной эволюции… и Вторжению.

– С ума сойти! – воскликнуло Душевное Равновесие, изучая анализ. – Отсюда конфликты распространяются не только на Ближний Восток, но и на Южную Африку, Узбекистан, Индию.

– Прискорбно… – заметило Бесконечное Приближение, – учитывая повсеместное стремление к миру после шотландской демонстрации, весьма прискорбно видеть, что малый этнос цепляется за свое варварство, упорствует в древней родовой ненависти. Прочие земные популяции, как высшего, так и низшего порядка, переживают позитивные сдвиги в результате акции Макгрегора, а эта… Что же с ней-то неладно?..

– Аборигены третьего статуса, – печально констатировала Умственная Гармония. – Злобный народ, нетерпимый. В метапсихическом развитии у них явный застой. Власть уже давно находится в руках марионетки, выдвинутой ортодоксальным духовенством. Интеллектуальный уровень в духовной эволюции статуса три занимает подчиненное место, высшие силы ума, даже элементарное творчество подавляются религиозным фанатизмом. Намеренно культивируются нетерпимость к инакомыслящим, ксенофобия, невежество. Воинствующее безумие является основной движущей силой психоэнергетики, а провидческие возможности близки к нулю. Более того – они, пожалуй, склонны обожествлять катастрофу.

– А что, если террористы добьются своего прежде, чем ооновский Комитет по нераспространению ядерного оружия введет в свой состав ясновидцев? – спросило Душевное Равновесие.

Тенденция отложила свое умственное вышивание.

– Насколько я понимаю, вы согласны с моим прогнозом. Не кажется ли вам, что пора поставить в известность Примиряющего Координатора?

– Как ни жаль его тревожить, но тут нужны решительные меры, – сказала Гармония.

Бесконечное Приближение позволило себе поворчать:

– Еще одно вмешательство! Сперва почти на год ускорили публичную демонстрацию высших сил, включая сюда спасение Макгрегора от снайпера-мафиози и принудительное обеспечение алма-атинской группе спутникового канала, теперь чрезвычайные мероприятия! До каких пор это будет продолжаться? Можно подумать, мы за уши тянем Земной Разум к Единству!

– И не говори! – вздохнуло Душевное Равновесие. – Одно дело своевременное Вторжение при наличии соответствующих предпосылок, другое – нарочитое влияние на недоразвитый менталитет и прямая помощь в конфликтных ситуациях. Если б все это делалось не по инициативе Координатора, у нас были бы мотивы для строгого осуждения.

– Вот именно! – воскликнула Умственная Гармония. – Почему, спрашивается, Контрольный Орган не действует силами своих посредников, которые крайне шокированы нашим непосредственным участием?

– Законный вопрос, – усмехнулось Душевное Равновесие. – Но не на всякий законный вопрос можно получить ответ.

– Мы обязаны доверять Координатору, – заявила Родственная Тенденция.

– Но отчего он не поделится с нами своим пролепсисом?! – воскликнуло Душевное Равновесие.

– Он более всех озабочен происходящим и наверняка очень устал, – предположила Умственная Гармония. – Если бы он не был одержим какой-то великой всеобъемлющей идеей, то давно бы уже переложил на чужие плечи бремя галактического менторства и погрузился в космическое созерцание.

– Однако эту идею он предпочитает держать в секрете, – пробормотало Равновесие.

– Надо ему доверять, – повторила Тенденция, – как доверяли с момента зарождения Содружества, когда он выбрал нас четверых для выполнения этой нелегкой миссии. Координатор вводит нас в курс… по мере возможности. Всем известны слабые стороны Разума нашей расы. Он дряхл, консервативен, склонен к мистицизму. Но великое предвидение Координатора вырвало нас из галактической спячки и отправило на поиски незрелых миров для расширения границ Единства. Если угодно, само создание Галактического Содружества уже явилось серьезной аномалией.

– Верно, – подтвердили трое « на какое-то время погрузились в эйфорию воспоминаний.

Но Тенденция не позволила им долго почивать на лаврах.

– Два атомных агрегата пущены в ход. Если действовать, то немедленно. Надо звать Координатора.

Их умственные голоса объединились в метаконцерте.

И он появился, поблескивая жидкокристаллическими оболочками вокруг звездной сердцевины, излучая знакомую эмоциональную ауру, в которой сплетались любовь и долготерпение.

Перед ним была поставлена проблема.

– Превентивные акции недопустимы, – отрезал Координатор. – Катастрофа произойдет… согласно предначертанию.

– Позволь спросить зачем?

– Чтобы Мировой Разум сплотился в боли, раз не сумел сплотиться в радости. Нынешнее бедствие – лишь звено в цепи воспитательных мер, ведущих к кульминации: боль наслаивается на боль, урок на урок, испытание на испытание.

– При всем нашем уважении к тебе хотелось бы заметить, что процесс обучения слишком радикален. Из рассмотрения ситуации проистекает немалая вероятность того, что Соединенные Штаты и Советский Союз теперь откажутся от дальнейшего сближения и будут втянуты в новый виток гонки вооружений. Отныне оперантные умы будут восприниматься не как гаранты мира, а скорее как тормозы назревшей войны.

– И все же мы не станем предотвращать Армагеддон note 82. – В голосе Координатора слышалась скорбь, однако он не пожелал открыть собеседникам ход своих мыслей, приведший его к такому решению.

За два миллиона лет существования лилмикского квадрата четыре его стороны были ближе всего к открытому несогласию.

– Не слишком великодушно с твоей стороны отмахиваться от нас в самых что ни на есть серьезных вопросах. Можно хотя бы узнать, на чем основано твое особое отношение к планете Земля – на анализе вероятностных решеток или же на твоем доступе к некоему неведомому для нас источнику информации?

– Я бы предпочел не отвечать… Скажу одно: уроки, преподанные землянам, необходимо усвоить прежде всего оперантным умам. Именно они, а не их вздорные латентные братья, должны созреть для Вторжения – если таковое состоится. Оперантам необходимо осознать невозможность использования своих сил в агрессивных целях. Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни с какими благими намерениями метафункции не могут быть обращены во зло. А поскольку эта истина противоречит человеческой психологии, она достанется землянам ценой страшных жертв… ценой, которая будет сполна заплачена лишь после Вторжения.

Четверо оторопели.

– О друзья мои, – продолжал Координатор, – признаюсь, я не был к вам достаточно внимателен с тех пор, как начал посещать Землю. Я также виновен в утаивании кое-какой информации и в непозволительных колебаниях. Пропасть между человеческим и нашим умом так велика, и я поневоле многое упустил из виду… Дело в том, что земные конфликты для Содружества имеют большее значение, нежели проблемы какого-либо иного мира… тем не менее наша роль в умственной эволюции Земли мне до сих пор не до конца ясна. Порой я руководствуюсь скорее чувствами, чем логикой. Мир, столь непохожий на миры Крондак, Гии, Полтроя и Симбиари, не занимает четко определенного места в более обширной реальности, в его тайны зачастую можно проникнуть лишь с помощью средств, находящихся вне мышления. Поэтому я могу только взывать к вашему доверию… а взамен предложу вам метафору, которая, надеюсь, прояснит отдельные аспекты земных парадоксов.

– Мы все внимание.

– Очень хорошо. Я покажу вам метафорическое зрелище, а вы постарайтесь взглянуть на него глазами землян, без метапсихического проникновения. Во всяком случае, насколько это возможно… Прошу мысленно последовать за мной в Японию, где начинается матч по бейсболу…

Это был заключительный матч из серии товарищеских встреч между командами Востока и Запада, одно из многочисленных мероприятий доброй воли, организованных в разных частях света после эдинбургской демонстрации. Несколько месяцев планета праздновала возрождение надежды на предотвращение ядерной катастрофы. В рамках торжеств проводились фестивали музыки и танца, поэзии и драматического искусства, научные симпозиумы и, конечно, спортивные состязания. В дружеском чемпионате по бейсболу приняли участие семь стран, и сегодня должна была состояться финальная игра между сильнейшими – «Нью-йоркскими ангелами» и «Хиросимскими китами».

Игроки, одетые в яркие облегающие костюмы, вступили в обманчиво примитивное единоборство перед публикой из ста пятидесяти тысяч болельщиков, заполнивших до отказа стадион «Хиросима якудзо». По телевизору матч смотрели около двадцати процентов населения земного шара, и в их число входили те, кого, подобно зачарованным лилмикам, больше интересовал символический, нежели чисто спортивный аспект встречи.

Примиряющий Координатор сообщил спутникам правила игры, характеристики игроков и особенности тактики, которой придерживались тренеры во время предыдущих игр турнира.

Матч начался, и в течение двух с лишним часов все внимание экзотических существ захватила разворачивающаяся на поле напряженная борьба. Шансы на победу оставались равными вплоть до седьмого периода, когда «Ангелы» повели в счете 4: 2. Они все еще удерживали преимущество, но у «Китов» появилась последняя возможность переломить ход игры.

Питчер «Ангелов», прославленный ветеран Зеке О'Тул, явно подустал, однако о том, чтоб его заменить, не могло быть и речи. Он избрал выжидательную тактику, что несказанно бесило как противника, так и болельщиков. Долго примеривался, делал обманные броски, беззастенчиво путая игроков. На трибунах поднялся невообразимый гвалт.

– Развязка близка, – предупредил Примиряющий Координатор. – Следующим отбивать будет бетсмен «Китов», бездарный мазила – не понимаю, почему его до сих пор не заменили. Да, вот он, Кендзи Кацуяма по прозвищу Босоногий Кен. Удар у него сильный, но реакция и меткость оставляют желать лучшего. Тренер «Китов» очень рискует, выпуская его в конце. Дубина может загнать мяч в космическое пространство или куда-нибудь похуже, хотя бывало, что он спасал свою команду в самых безнадежных ситуациях… Одним словом, и Кен и О'Тул сейчас как на вулкане.

– Японцы явно не желают смириться с поражением, – заметила Умственная Гармония.

– А болельщики-то, болельщики – глядите! – подхватило Душевное Равновесие. – Жаль, что умы их находятся на субоперантном уровне, не то, помяните мое слово, устроили бы тут принудительный метаконцерт.

Родственная Тенденция составила вероятностный прогноз в пользу более молодого японского игрока.

– Бетсмена выводят из себя финты пожилого питчера, – комментировало Бесконечное Приближение. – А игроки на втором и третьем бейсах также опасаются какого-нибудь подвоха со стороны хитрюги американца.

Зеке О'Тул лениво переминался с ноги на ногу, однако у арбитра на поле это почему-то не вызвало нареканий. Тем временем Кацуяма яростно царапал битой землю.

– Да будешь ты играть или нет, ирландская задница! – не утерпел Примиряющий Координатор.

Кетчер сместился вправо и слегка встряхнул головой. Спустя долю секунды он послал высокий мяч, едва задев уголок вратарской площадки.

Первый промах.

О'Тул снова принялся тянуть время, исполняя загадочные телодвижения. Кацуяма лихорадочно вращал битой и дико гримасничал. Когда наконец последовал высокий закрученный бросок, японец героически бросился вперед. И промахнулся.

Босоногий Кен застыл в позе борца сумо. Лилмики ощущали нарастающий гнев.

А Зеке О'Тул беззаботно жевал жвачку, окидывая игроков на бейсах ничего не выражающим взглядом своих бесцветных глазок Потом вдруг молитвенно склонил голову. Болельщики свистели и вопили, арбитр сохранял олимпийское спокойствие. Наконец питчер изогнулся для стремительного третьего броска.

– Последний удар, – сказал Координатор. – Заметили, ветеран абсолютно хладнокровен, а молодой японец сейчас лопнет от злобы.

Игроки на бейсе сбились в кучу и замерли. О'Тул не стал больше мешкать и дал мощный питч кетчеру, очевидно, намереваясь одним ударом свалить и Кацуяму, и еще одного игрока, пробирающегося вдоль бейса к воротам… Но, увы, мяч прошел мимо цели и…

Гонг!

Босоногий Кен с воинственным кличем отбил мяч в дальний левый угол поля. На трибунах творилось нечто невообразимое, когда Кацуяма неторопливо обходил все бейсы и с каждого отвешивал церемонный поклон толпе. Затем точно так же он поклонился Зеке О'Тулу, застывшему на площадке в позе Наполеона.

На электронном табло загорелся финальный результат:

«ХИРОСИМСКИЕ КИТЫ»-5

«НЬЮ-ЙОРКСКИЕ АНГЕЛЫ» – 4

С ОБЩИМ СЧЕТОМ ИГР 4: 3

«ХИРОСИМСКИЕ КИТЫ»

ВЫХОДЯТ ПОБЕДИТЕЛЕМ В МИРОВОМ ПЕРВЕНСТВЕ.

На невидимом судне, облетающем Землю, лилмикские контролеры изучали недавнее событие по пространственновременным решеткам, словно какое-то пятнышко под микроскопом.

– Прослеживаются четкие исторические параллели, – констатировала Родственная Тенденция. – Ритуальный проигрыш давнего антагонизма.

– А кроме того, общий энтузиазм публики от мирного состязания двух могущественных держав, бесспорно, приближает Мировой Разум к Единству, – добавило Бесконечное Приближение.

– Мне кажется, – высказалось Душевное Равновесие, – Примиряющий Координатор заранее знал исход матча. Что ж, нельзя не согласиться: его гипотеза о великой планетарной гармонии в данном случае себя оправдывает.

Поэтически настроенная Умственная Гармония дольше всех молчала и наконец внесла свой несколько двусмысленный вклад в дискуссию.

– А вы не находите, что американцы на стадионе приветствовали победу «Китов» даже с большим пылом, чем японцы?..

Примиряющий Координатор одарил всех мысленной улыбкой.

– Все вы весьма проницательны. Сохраните глубоко в душе эту коллекцию метафор и возвращайтесь к ней время от времени, как к средству разрешения противоречий, связанных с Землей. Когда атомные бомбы разрушат Тель-Авив и Димону, мы будем оплакивать их вместе со всем человечеством. Но помните: вероятностные решетки можно сдвинуть огромным усилием воли. Любовь и эволюция действуют избирательно… Ну, бывайте здоровы!