- Иными словами, - ко мне постепенно возвращалась способность соображать и иронизировать, - вы покупаете мою душу? Договор о купле-продаже будем скреплять кровью?..

Белоглазый!.. Нет, Старик мой Алмазный вряд ли сам Господь Бог, но, может, так и выглядят ангелы-хранители?.. А Белоглазый - не сам антихрист, но черт, антихристов слуга?.. Надо сказать, на эти размышления меня подталкивало постоянное, становящееся с каждой минутой все более болезненным, покалывание камушка на груди. "Ну, хватит, - мысленно приказала я ему, - мне больно..." Приказ был проигнорирован. А Белоглазый смеялся:

- Ну, какая прелесть!.. Хорошо иметь дело с людьми, обладающими воображением. Так я и вправду кажусь вам этаким Мефистофелем?..

- Ну, наверняка-то я не могу этого утверждать, - отшутилась и я. - Но вот у меня вопрос: деньги, которые вы хотите вложить в театр, откуда они, как добыты?..

- Вопрос ваш, Мария Николаевна, из тех, которые не следует задавать и которыми не следует задаваться: так будет лучше для вашего здоровья. И что вам важно, в конце концов: делать любимое дело или мучиться моральными комплексами и при этом не делать любимого дела?.. Вот подруга ваша получила роль, о которой молодая актриса может только мечтать, а вы чем хуже?.. Разве только тем, что не вышли, как она, из актерской семьи...

Как детально он, однако, осведомлен!.. И как хорошо, что сегодня, именно сегодня открылись во мне какие-то дополнительные силы, о которых еще вчера я не подозревала. Еще вчера такой разговор мог сбить меня с ног: я просто проглотила бы наживку - лесть, обещание будущего, укол зависти к удачливой подруге - много ли надо, чтобы вскипели надежды?! Но сегодня сегодня я была сражена открывшейся перспективой - это тебе не театр в провинции! Сегодня я увидела вдруг, что исполнение мечты вот оно - рядом, только руку протяни! Сегодня я увидела, что желанный щелчок по носу - а я этого, оказывается, желала - всем, кто поторопился списать меня в неудачницы, возможен... Сегодня я растерялась, разнервничалась от неожиданности!.. Но сегодня же я была ДРУГОЙ!.. И через весь поток, мощный поток почти детского доверия к судьбе, через захлестнувшие эмоции жалким ручейком - но все-таки! - просочилось наружу недоверие к падающему с неба ни с того, ни с сего - жирному желанному куску!..

- Мне надо подумать, Лев Петрович! - запинаясь, сказала я.

- Да о чем? О чем думать, Мария Николаевна?! Когда и кто предложит вам такое? Это ваш, может быть, единственный шанс!.. Раздумывать над таким могут только полные идиоты!..

- Значит, я и есть полная идиотка, - обиженно сказала я. - И если хотите знать, меня смущает, меня просто пугает личность дающего!..

Уже договаривая, я поражалась себе: и чего несу?

- Я?! Пугаю вас?! Что-то не замечал... - Бурелом усмехнулся и посмотрел на меня снисходительным взглядом очень мудрого, повидавшего немало на своем веку человека.

Этот взгляд привел меня в полное замешательство. Бурелом вроде бы оставался все тем же Буреломом, но в нем появилась значительность подлинная, природная, а не привнесенная. Я молчала.

- Ну что ж, давайте поговорим о плате... Впрочем, нет, - неожиданно прервал он сам себя. - Хочу спросить: может быть, вы верите в Бога? В загробную жизнь? В райские куши? Тогда я отступаю. Я понимаю: ради того, чтобы впоследствии вкушать райские яблочки, можно в этой жизни довольствоваться и гнилой картошкой. Не так ли?.. Но вы, по-моему, не из таких... Или я ошибаюсь?..

Я по-прежнему молчала. Он совсем запутал меня, сбил с толку. Я была в смятении, и он отлично это видел.

- Только не говорите мне о моральных принципах. Не уподобляйтесь тем, кто подобными разговорами оправдывает собственную бесталанность. Талант это всегда бунт против общепринятого, против обыденного. Из тех, кто обрел посмертную славу - я имею в виду художников, поэтов, актеров - много ли вы найдете таких, кто не преступал моральных принципов? Кто не продавал, как вы изволили выразиться, душу дьяволу? Ведь Бог учит смирению - не правда ли? А вы можете представить себе гения в смирительной рубахе?

- Кошмар! - проговорила я, наконец, пытаясь преодолеть свою растерянность. - Не ожидала я от вас таких речей... Я считала, что вы... ну, как бы это сказать... попроще, что ли...

- Да скажите уж прямо - вы считали меня этаким амбалом, без намека на серое вещество... Ну, и каков же ваш ответ будет теперь?..

- Мне надо подумать, Лев Петрович! - повторила я.

В этот момент в дверь кабинета постучали. На пороге стоял Николай.

- Что, уже пора?

Николай кивнул.

- Быстро, однако, пролетели наши два часа, Мария Николаевна. А насчет подумать - разумеется. У вас есть время: ответите мне в канун Рождества, нашего православного Рождества...

Мы ехали по тусклому, совсем не предновогоднему Ленинграду. "Сран-Петербург", как высказался недавно Мишка. Ни иллюминации, ни елок в городе не было. Тоскливо. Я все еще не могла отойти от разговора с Буреломом: я понимала, что этот разговор - событие в моей жизни переломное. Какой-то особый, скрытый смысл почудился мне в предложении Бурелома дать ответ под Рождество. Камень, наконец, унялся. Там, у Бурелома, он вел себя безобразно: предупреждая меня об опасности - сам становился источником таковой... Господи! Что это - что со мной происходит?! И вокруг меня?! Если бы кто-нибудь знал, как я не выношу слово "спонсор"! Какими тошнотворными кажутся мне заискивающие и унизительные речи, обращенные к спонсорам! И ведь обычно благодарят и заискивают актеры и режиссеры, чей вклад в культуру неоценим - так они талантливы. А благодарят каких-то сомнительных типчиков, которые тоже несомненно внесли свой вклад, но вовсе не в культуру, а в разворовывание страны. И хотя я понимала коллег - "кусить-то хосися", играть-то "хосися", сниматься-то "хосися" - значит, можно и переломить себя и поунижаться немного публично (подумаешь, еще одна роль!) - зато дело свое, предназначение свое удастся реализовать - все равно мне было стыдно за них, как будто это я сама унижалась.

И все-таки сегодняшний разговор с Буреломом разворошил мне душу. Все мысли крутились вокруг того выбора, который мне предстояло сделать. Даже воспоминание о Леве, о нашей нелепой размолвке отошло на второй план.

Неужели это всерьез? Это правда? Свой театр?! И я еще о чем-то раздумываю?!

Когда мы приехали в кабак, я с трудом заставила себя вернуться к обычным заботам и первым делом договорилась с нашим певцом, чтобы поменяться местами в программе: хорошо, что вспомнила о Мишкином предупреждении. Потом зашла к Раисе - та дала мне телефон своего брата и сказала, что он готов мне помочь. И уже "под занавес" у себя в гримерной сопровождаемая щебетом "балетных" написала сразу два куплета:

У "Гостиного Двора"

сияла елка, звезд полна.

А теперь осталась "Память"

да заезжая шпана.

На востоке всяк петух

топчет курочек за двух.

А у нас - лишь в жопу клюнет

русский жареный петух!..

Сочинительство помогло мне хотя бы на время избавиться от нервозности, к тому же я сразу почувствовала, что написала удачно - со стопроцентным попаданием, захотелось похвастаться, тут же огласить написанное, но я вовремя остановилась: сюрпризы до поры до времени надо держать в секрете.

Мишка вкатился мокрый, красный, загнанный:

- Я на месте, сейчас переоденусь и готов!..

- Что у тебя стряслось-то?

- Маму от отчима перевозил - потом расскажу.

Вечерняя, или скорее, ночная жизнь покатилась своим чередом. В зале были, в основном, японцы. Красота. Улыбаются. Всем довольны, особенно тем псевдорусским, что представлено у нас в изобилии. На мою долю тоже выпал успех. И сегодня, как никогда, я почувствовала свое единение с этим красивым залом, с нарядным его предновогодним убранством, со сценой, с шумом взрывающегося за столами шампанского, со смехом и беззаботностью балетных в моей гримерной, с бесконечными их обсуждениями любовных, полулюбовных и просто, как выражается Мишка, "экзотических" приключений. Экзотических, разумеется, вместо эротических. Сегодня, когда во мне вызревала УВЕРЕННОСТЬ В ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ, когда появилась РЕАЛЬНАЯ возможность поменять свою жизнь, я переживала практически ПОЛНУЮ ПРИМИРЕННОСТЬ с той жизнью, которую вела. Может быть, это был знак, что, мол, и менять-то ничего не следует?.. Может быть, может быть...

- Так чего там с матерью-то? - спросила я в перерыве у Мишки.

Он картинно заломил руки:

- Трагедия!.. Драма наших дней!.. Вижу крупно набранный заголовок в газете: "ОНИ РАЗОШЛИСЬ ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ МОТИВАМ!" И смех, и грех! Я выслушал обе стороны, оборжался, но понял, что кровопролития не избежать - маманьку увез!..

- Господи! У вас же такая теснота!

- Ничего не поделаешь: родная мать за решеткой - зрелище не для меня, грешного.

- Ну, и чем это кончится?

- Даже предположений нет. Может, кто-нибудь из них пересмотрит свои политические позиции, - Мишка рассмеялся, а потом сказал. - Знаешь, Машка, в супружестве плевать, у кого какое образование, какие увлечения, кто какой национальности, главное сходиться во взглядах на политику!.. Соберешься замуж, вспомни это.

- Если соберусь, то не скоро. Я рациональная старая холостячка, мужчина в мою жизнь не вписывается...

- Еще найдется - впишется. И этот твой, новый знакомый - мне показалось - реальный претендент...

Лучше бы Мишка не вспоминал о Леве!.. Не знаю, зачем, но я рассказала Мишке про вчерашний загород, про рынок. Говорила, захлебываясь, и остановилась только тогда, когда мы чуть не пропустили последний наш выход.

- А я-то думаю: может, мне из-за собственного перевозбуждения кажется, что ты тоже перевозбуждена сегодня сверх всякой меры. АН нет: у тебя свои обстоятельства...

"Если бы только эти", - печально подумалось мне.

- Ты его любишь? - спросил Мишка.

- Не знаю пока, но могу полюбить, - ответила я.

О предложении Бурелома я почему-то все-таки промолчала. Хотя очагом застойного возбуждения было сейчас именно оно.

Дома, вечером, отец сказал, что мне никто не звонил. Я не думала, что это сообщение будет для меня таким ударом, каким оказалось на самом деле. Весь сегодняшний день навалился на меня своей тяжестью и требовал осмысления, на которое я была практически неспособна. И эта неспособность разыграть свою жизнь, хотя бы на один ход вперед предвидя последствия, так огорчала, что слезы наворачивались на глаза... Впрочем, слезы были вызваны не только этим. Я ушла спать, впервые за последние пять месяцев не сняв макияж, не умыв моськи. А ведь мне казалось, что я не позволю себе уже никогда подобной распущенности, после того, как "отревела" Юрку. Но там хоть было что "отревывать" - три года романа, не хухры-мухры. А здесь?.. Что было здесь?.. Ничего, кроме обещания чувства и горячей постели!..

Горячность!.. Страсть!.. Пожалуй, не слишком подходящие слова для того, кто с заботой и бережностью (так казалось тогда), а на деле с холодной расчетливостью (прозрела я теперь!) увез меня от угрозы "несвежих простыней"!.. Это воспоминание еще одной обидой осело в душе...

А тут еще стали возникать другие позорные воспоминания, как возникают пузыри ветрянки на голове ребенка: обильные и скверные.

Мне вспоминалось, как униженно обивала я пороги театров, как получала отказ за отказом, как оставалась за бортом. Ничем уже не выскрести из себя это чувство отверженности, ненужности, безработности - проще сказать, полной бездарности!.. И кто мне помог тогда?!

Да мне надо молиться на Бурелома! Боже - какие перспективы! И какая смехотворно низкая цена!.. Мое согласие!.. Подумать только - всего-навсего мое согласие!..

Очень болело сердце. Ныло сердце. Только сейчас, маясь бессонницей, я вспомнила укол, нанесенный моему сердцу камушком там, в гостях у Бурелома. "Зачем же так? Я ведь живое существо, хрупкое... Меня можно и убить так ненароком!" Ответа я не получила. Камень лежал возле левого бока, на котором я устроилась плакать и размазывать тушь с ресниц по подушке, и мирно предлагал мне свое тепло. Даже в темноте от него исходило лучистое свечение.

- Опасный подарочек! - в голос произнесла я.

- Маша! Ты что-то говоришь? - раздался голос отца за дверью.

- Папа, спи! Это я роль повторяю...

- Роль, роль - а отдыхать когда? Завтра повторишь... Папа удалился, шаркая, а я с тоской подумала, что вряд ли сумею сегодня заснуть. Но заснула...

Среди ночи я проснулась оттого, что меня расталкивали.

- Ну, наконец-то, - услышала я недовольный голос. Надо мной склонялся Алмазный Старик.

- Я не могу больше будить тебя прежним способом - это может оказаться опасным. А сон у тебя девичий, как я погляжу.

- Вы? - спросила я, не очень еще проснувшись, но радуясь этому появлению - так много я хотела выяснить, так много хотела понять.

- Нет, не я, - отчего-то грубо, наперекор моей радости, ответил Старик.

Глаза его при этом сверкнули грозным сиянием.

- Не надо со мной так, - сказала я. Сон отлетел от меня, я уже припомнила почти все, что со мной случилось. - Мне и без того трудно...

- Да уж, труднее не бывает! - припечатал Старик. - А ты хоть знаешь, почему трудно?..

Мне казалось, я это знала. Но сейчас мне было важно услышать, что скажет Старик. Я села на кровати, он сел рядом, подвинув стул.

- А почему? - спросила я. Ответ поверг меня в изумление:

- Да потому, что легко бывает только тому, в ком чиста совесть!..

Глупая назидательность тона меня возмутила, а явная несправедливость заставила ощетиниться:

- "И жалок тот, в ком совесть нечиста!.." - иронически продекламировала я.

Старик взвился - вскочил со своего стула и затряс бородой:

- Ты стала много себе позволять, вольничать и своевольничать - так дело не пойдет!..

- Да кто вы такой, чтобы указывать мне?

- Я?! Кто Я такой?! Я - твой единственный направляющий! Я - твой УЧИТЕЛЬ!..

- То Отец, то Учитель!.. Что вы мне голову-то морочите?..

- Функционально эти два понятия малоразличимы!..

- Ага, но способны внести сумятицу в душу.

- Чистую душу смутить невозможно. А ты позволила дать себя смутить и прельстить!

- Вам?.. - в одно это слово я вложила столько сарказма, что в розницу и на вес его можно было бы продавать всему миру в течение года. Я и сама не понимала, откуда во мне этот сарказм. И почему вдруг так изменилось мое отношение к ночному гостю.

Старик мой, как ни был поглощен своим гневом, это почувствовал. Кажется, мой тон даже отрезвил его несколько. Он схватился за голову:

- Что за наказание, господи!..

И тут я кое-что вспомнила:

- Вот правильно! О наказании. Это вы расправились с Черешковым? Так сурово и жестоко расправились?..

Он устало опустился на стул:

- Ну да, я. И что же из этого следует?

- Из этого следует, что настала пора помиловать Черешкова, тем более, что он и не понимает своего бедствия, а страдает его несчастная мать...

Старик внимательно на меня посмотрел:

- Я этого не учел, - признался он после минутного размышления. - Но исправлять что-либо поздно. Я слишком долго был добрым. Такое даром не проходит... И теперь я решил: хватит. Добро должно быть с кулаками. И решение мое бесповоротно, потому что - неужели ты не видишь - куда, в какую яму катится человек?!

- Нет, - сказала я почти честно, - не вижу.

Я и вправду видела сейчас другое: я видела перед собой не театральный персонаж, не волшебника из сказки, а растерявшегося старого человека, именно от растерянности мечущего громы и молнии на мою голову. Таким мог бы оказаться мой отец, скажем, если бы пытался разговаривать со мной о политике - мы с ним стараемся избегать этой темы, потому что практически не имеем точек взаимопонимания. Отцу, конечно, кажется, что правда на его стороне. От невозможности меня убедить он начинает кричать, что тут же настраивает меня на издевательский лад. "Он не понимает меня, - сделала я вывод, - потому что ушло его время, и ему пора уступать дорогу новому, молодому и признать свое поражение. Однако кому приятно признаваться в полном крахе собственной жизни!" И я перестала вступать с отцом в споры. Может, и с Алмазным следует поступать так же?.. Только вряд ли это возможно...

- Между прочим, - решила я сменить тему, - ваш камушек сегодня причинил мне адскую боль. Что же, если я поведу себя не так, как вам хотелось бы - вы и меня накажете?!

Поменяла тему называется!.. Старик уставился на меня горящими, изливающими гневное сияние глазами:

- Ты не имеешь права предавать меня!.. Белоглазый и так захватывает одну позицию за другой!..

- Да кто вы оба такие?! - закричала и я, уже совершенно не способная себя контролировать. - У вас что, шахматный матч?.. А мы все - глупые, деревянные фигурки в вашей игре?.. - "Ключевая, рядовая", вспомнила я.

- Если бы так, если бы так... - Старик вдруг словно обмяк и показался мне и впрямь до слез похожим на моего отца. - Идет борьба двух стихий, двух разных начал. И когда видишь, что дело твоей жизни подрывают, компрометируют, изничтожают - это невыносимо!.. - Он посмотрел мне в глаза, и я увидела в его глазах боль и тоску. - Каким же дураком я был! Идеалистическим дураком!..

Эта неприкрытая тоска разбила наголову мое сопротивление - я уже не могла не сочувствовать ему. Хотя, если честно признаться, почти ничего не понимала.

- Знаете, - сказала я, словно бы на ощупь пытаясь отыскать выход из тупика, - знаете, а ведь Бурелом не безнадежен. Он умеет прислушиваться к советам. Вот Маруся кошек кормит... Санаторий он хочет построить... Он делает добрые дела...

Лучше бы я этого не говорила: такой ярости я сроду не видела.

- Лукав!.. - гремел голос Алмазного на весь дом и всю округу. Изворотлив!.. Активен и агрессивен!..

- Не кричите так! Родителей разбудите!..

- Никого я не разбужу! - огрызнулся Старик, но голос понизил. Неужели ты приняла за чистую монету эти его эскапады?.. Неужели ты так наивна?!

Я опять завелась:

- Наивна? Да, наверное. Даже наверняка я наивна по сравнению с двумя такими личностями, как вы. Однако, что может быть плохого для меня в том, что я приму его предложение? Что плохого, кроме хорошего?..

И вновь узрела перед собой Громовержца:

- Дура! Несчастная податливая дура! На что клюнула? Он тебе про славу, про бессмертие говорил?.. Говорил. А как же иначе - слава и бессмертие! Сколько уже купилось на эту незатейливую приманку?.. А ты попробуй, раздели слово "бессмертие" на два слова и получится: Бес Смертие!.. Бес, неизбежно приводящий к гибели души!..

- Если бы вы знали, как мне осточертели нотации!.. Я не понимаю и не хочу понимать ваших высоких материй. Я вижу другое: жизнь у меня одна, молодость в этой жизни короткая, и я хочу играть на сцене не в том возрасте, когда надо бетоном заливать морщины на лице!..

Старик мой как-то вдруг сник и взгляд его, устремленный на меня, странно и мучительно менялся, становился страдающим

- Если бы ты знала, детка, до чего же ты права... Но я еще не все высказала.

- И он, - разгорячившись, продолжила я, - он, Бурелом, дает мне возможность реализоваться при жизни!.. А что, что дали мне вы? Это ведь только с ваших слов я знаю, что вы "много в меня вложили". Я-то всегда думала, что моими способностями, может, даже и талантом - меня наградила природа. Нет, оказывается, вы... Ну, допустим... А что еще?.. Камень этот?.. Который при необходимости может и покончить со мной, не так ли?! Да заберите вы его к чертовой бабушке!.. Вашего соглядатая!..

Алмазный Старикан печально покачал головой:

- Ну, намолотила, так намолотила!.. Впрочем, и я хорош!.. Нотации... Кому же они не надоели? Но что я могу, кроме как без конца напоминать о нравственном стержне, о совести, о брезгливости, наконец?.. Что я могу, как не обращаться постоянно к никем еще не отмененным заповедям?.. Да, ты права, ты бесконечно права, что сердишься на меня. Я оказываюсь беспомощным. Даже не могу убедить тебя в том, как чудовищно ты заблуждаешься!.. И это тогда, когда речь идет, ни много, ни мало, о ликвидации нравственного пространства! А я беспомощен!..

- Наверное, это страшно, - залихватски ответила я, - только меня-то каким боком касается? Не слишком ли мала моя фигура рядом с явлением такого масштаба, как нравственное пространство?

- Да в том-то и дело, что никто не знает своего значения и предназначения!.. - сказал Старик и продолжил уже гораздо увереннее. Скажи-ка вот, тебе самой не делается страшно от сознания, к каким силам, к какому берегу тебя прибивает? Что же ты слепая? Ты не видишь, кто находится рядом с этим Буреломом? Воровство, грабеж, насилие - за этот счет ты хочешь обрести свое светлое, творческое будущее?.. Не выйдет!.. И ведь замараться так легко!.. А отмываться приходится всю жизнь, да не удается!..

- Фу-уф!.. - громко и некрасиво выдохнула я. - Ну уж если вы такой праведник, предложите мне альтернативу: что вам стоит ко всему, чем вы меня уже снабдили, добавить еще и то, что предлагает Бурелом! - я хамила намеренно, мне не нравилось то, что происходило в моей душе.

- Да, - философски-горестно констатировал Старик, - я - в ловушке. Дело в том, что я насаждал иные ценности - не материальные - ценности духа... Ну что же, если даже такие надежные носители их, как ты, моя девочка, могут предать их - значит, надо признать свое поражение!..

- Может, я просто не настолько сильна... - попыталась я утешить Старика.

- Слабые Бурелома не интересуют. Слабые падут сами. Главное, поразить сильного!.. - Он посмотрел на меня исподлобья, потом вдруг усмехнулся, хорошо так, по-человечески хитро сверкнул алмазными блестками и добавил. А, может, еще сразимся, а?!

И тут же лицо Алмазного Старика подернулось, как рябью, цветами побежалости, вдоль темных полос пролегли глубокие морщины. Он устало махнул рукой - будто попрощался - и исчез. Исчез, оставив во мне странное убеждение: собой он недоволен, мной он недоволен, но еще больше - он боится грядущего...

Камень был при мне. А состарившаяся улыбка Старика впечаталась в мою память намертво.

VII

Ну и дурацкое же слово "замараться"... Но чем более казалось оно допотопным, чем менее отвечало нашим нынешним понятиям и выражениям, тем большее производило впечатление. На меня, во всяком случае, произвело. Я проснулась с этим словом, я все утро прокатывала это слово на языке, как будто проверяла его на вкус...

А утро выдалось и без того не из лучших. Позвонила Валентина и, захлебываясь негодованием, доложила, что мы остались без Деда Мороза по меньшей мере на три дня. Я не сразу поняла, о чем она говорит. Во-первых, у меня дико болела голова, во-вторых, я примеряла перед зеркалом выражение лица, с которым встречу сегодня Леву, в-третьих, планируя день вообще, не находила места для обеда, в-четвертых, Бурелом и Алмазный Старик совсем запутали меня... А тут еще - Валентина:

- Только вчера вечером он позвонил Юрке, сказал, что отправляется в командировку, от которой невозможно отказаться в виду больших денег, предложил оплатить замену. Представляешь, скотина! Где теперь замену найдешь?!

И все это говорилось не о ком-нибудь, а именно о Фениксе. Само собой, когда до меня дошел смысл случившегося, я чуть не разревелась прямо в трубку. Уехал и не позвонил!.. Да, конечно, я вела себя по-идиотски, когда в смертельной обиде - из-за чего, спрашивается? Из-за тона!.. - рванула от Левы, но уехать и не позвонить?! А я так рассчитывала на примирение сегодня!.. Ради того, чтобы встретить своего героя во всеоружии красоты, я столько приложила сил, преодолевая утреннее недомогание!.. И все зря!.. Я была раздавлена и уничтожена. Этот "незвонок" - или обозначение полного разрыва или наказание - слишком уж холодное и расчетливое!.. В любом случае произошедшее говорило о моем поражении!..

- Хорошо, что сегодня только одна елка, а завтра - две, а послезавтра - тоже две!.. Вот уж не предполагала, что он может оказаться таким безответственным негодяем!..

Слабо шевельнулись во мне воспоминания о вчерашнем звонке Ирокеза Бурелому. Шевельнулись, и пошла разматываться моя версия: к выходу из дома я уже не сомневалась, что в данный момент Феникс работает на Бурелома. И чем тогда он лучше?!

Юрка подобрал меня возле метро, Валентина уже была в машине, где в багажнике покоились наши костюмы, а на заднем сидении лежал аккордеон, который Валентине приходилось придерживать.

Юрка разыграл маленькое представление на тему нашего невезения:

- И на кого ж ты нас покинул, куда канул?! Дедушка ты наш Мороз, красненький ты наш, с перепою Нос!.. Добрый та наш, сильный ты наш - за какие денежки нас продашь? Наш с подарками, наш - ответственный - в морду б врезать тебе, да поболезненней!

Договорились, что Лиска на сегодня отменяется, что Валентина будет Бабой Ягой, а Юрка - Дедом Морозом.

Пока гримировались, пробежались по тексту - из-за пропажи Лиски пропадали замечательные куски представления, уходила масса хохм. Настроение было скверное - у всех. И прескверное - у меня. Даже праздничная атмосфера нашей первой елки, маскарадные костюмы детей, их, с верой в чудеса, устремленные на нас мордашки, и неизбежное при этом мое собственное превращение в Снегурочку - наивное, чистое и само по себе чудесное существо - не уберегло меня от чередующихся приступов отчаяния и злости, правда, глубоко запрятанных.

Работодатели наши были довольны. Никто не заметил потери бойца, и то обстоятельство, что мы-то знали, насколько лучше все было бы, будь мы в полном составе - касалось только нас самих и никого больше.

А мы не любили и не умели халтурить, поэтому было решено попробовать ввести на пару дней в нашу компанию незанятого в елках студента, если таковой отыщется.

Валентину Юрка высадил возле "Гостиного" - на полученные только что деньги она решила сразу же купить новогодние подарки родителям и родственникам, которых у нее была куча, и большинство из них - как тут не вспомнить Бурелома - работали в театрах Ленинграда и Москвы...

- Насколько же Вальке легче пробиваться, чем нам, - сказала я.

- А-а! Сообразила, наконец, не прошло и семи лет! - с каким-то злорадным оживлением подхватил Юрка. - Когда я пытался внушить тебе эту мысль, чего только я не выслушивал: и что о человеке надо судить по самому человеку, и родственники здесь ни при чем, и что зависть - показатель малого таланта или вообще отсутствия оного, и что профессиональные династии гораздо чаще производят рано определившихся мастеров, чем бездарей... Ты вечно была большой и активной защитницей Валентины. Разве не так? Но ее-то всегда защитят и без тебя! А вот у тебя тылы открыты...

- Да с чего ты взял, что я отказываюсь от своих убеждений?! И чего я такого сказала? Неужели в признании того факта, что Валентине легче, чем нам, утверждать талант, завоевывать свое место под солнцем, таится убеждение, будто надо выдавливать своих конкурентов?.. Никогда не отозваться добрым словом о работе соперницы по амплуа?.. Наоборот, при каждом удобном случае, рассказать о ней людям влиятельным какую-нибудь гадость, смачную и просто выдуманную?.. От меня, Юрочка, вы такого не дождетесь.... Больше того, талантливого человека, будь он даже врагом моим, я сама в театр позову!

У Юрки были круглые глаза, круглее они были у него только, когда я сказала, что хочу ребенка...

- Девочка моя!.. О каком это театре ты говоришь?! Ты не больна?! Тебя вернуть на землю?! Или это не ты прозябаешь в кабаке, а Валентина говорит всем, что ты нашла там свое призвание? Она так расхваливает твою программу, что не остается сомнений: больше тебе ничего и не нужно!.. "Я сама позову!.." - передразнил он меня. - Дура!..

Меня оглушила Юркина тирада. Я, и без того расстроенная внезапным отъездом Левы, получила по морде второй раз за сегодняшний день. Юрке было трудно не верить, а поверить означало потерять нечто очень важное в себе... Но тут я обратила внимание на свой камень. Не заметила когда, но он начал свою нудную вибрацию. Что-то здесь не так. Следовало разобраться: я могла не верить себе, хотя на интуицию свою привыкла полагаться, но на камень нельзя было не обращать внимания. Ведь он до сих пор был спокоен, а вот теперь работал. Не так сильно, как при моих встречах с Буреломом, но все-таки... И я постаралась посмотреть на Юркины слова с другой стороны. Не с той, которая причиняла мне обиду: Валька - предательница, а с другой... Не сразу, но мне удалось найти аргумент в ее защиту:

- Ты говоришь, она утверждает, что я нашла свое место?..

- Да, Маша, да!..

- Что же: я и сама защищаюсь точно так же от тех, кто готов приносить мне свои соболезнования, от тех, кто меня хоронит!.. Когда человек выражает удовлетворение своей судьбой, трудно воздвигать ему надгробный памятник!..

- Ты - неисправима!..

- А ты - превращаешься в сплетника и провокатора. Юрка сделал вид, что сосредоточился на дороге.

- Скользко, - сказал он.

- Да, - согласилась я, - ты вступил на скользкий путь! И Юрка расхохотался. Он смеялся так хорошо и так раскованно, что я не могла не уступить его смеху: в этом смехе мы топили с ним свою - хорошо бы минутную - скверность!..

Когда подъехали к ресторану, Юрка все-таки не удержался, спросил:

- А что ты говорила о театре, это всерьез?..

- Черт его знает! - сказала я, играя в беспечность.

И хихикнула. Расхожее выражение "черт его знает" Юрка никак не мог принять за ту реальность, которая открывалась мне: ВСЕ О БУДУЩЕМ МОЕМ ТЕАТРЕ ЗНАЛ ТОЛЬКО ЧЕРТ...

А открыться я не могла никому: слишком была суеверна.

- Маш, а, Маш, - Юрка окликнул меня, приоткрыв дверцу машины. - Вот смотрю на тебя и не понимаю: то ли ты за эти полгода, что мы не встречались, сильно изменилась, то ли у тебя просто крыша поехала?

- А по какому признаку ты судишь?..

- Да по твоим ужимкам...

Сказал гадость и укатил. "Мой нежный друг..." - пропела я и, улыбаясь, пошла на прогон новогоднего шоу.

В зале царствовал Нагоняй Нагоняич. Режиссер-постановщик, балетмейстер и жуткий грубиян в. одном лице. Мастером он был, конечно же, неплохим, но обидеть человека для него было раз плюнуть. Сегодня стонали мои балетные подруги, особенно доставалось Верочке, любительнице конфет. Она стояла перед Нагоняем в фривольном костюмчике и выслушивала замечания такого свойства, что на ее месте я бы давно уже разревелась.

- Ягодицы провисли, как кульки с водой, ходят раскисшим студнем. По бокам - сало. Титьки отрастила - до пупка! - вопил Нагоняй. - Жрешь много!..

- Да что мне, блин, голодом, что ли, сидеть?! - Верка огрызалась, но не плакала.

- Вся страна сидит голодная, а тебе все шоколадные слюни пускать!

- Я не виновата, блин, что у меня поклонники богатые Ты, небось, на шоколад не расщедрился бы даже для дочери...

Меня всегда поражала способность Верки и ей подобных переходить на личности. На этот раз она поразила даже Нагоняя. От Верки он отцепился. Нас с Мишкой не стал слушать вообще, даже не попросил просмотреть тексты. Но и на нас наворчал:

- Вы у нас личности привилегированные, делаете, что хотите и как хотите!..

Между работой и репетицией, таким образом, осталось время. Мы пообедали, поболтали, послушали Веркины сетования:

- Придирается. Не получил, чего хотел, блин, вот и придирается! Еще вчера был от моей попки в восторге. Хрена он получит! А я уйду - меня в мюзик-холл звали. Так что уже недолго, блин, этого со спермой в глазах, терпеть!..

- Верка у нас - типаж! - сказал Мишка.

- А я, Миша, я - тоже типаж?

- Конечно, только совсем в другом роде.

- В каком же?

- Ты, Маша, типичный нравственный человек в безнравственном мире.

- Но это же, должно быть, плохо ?

- Для тебя - безусловно.

- Кстати, Миша, - вспомнила я, - ты встречал когда-нибудь такое понятие: нравственное пространство?

- Про ноосферу слышал, - со свойственной ему обстоятельностью принялся рассуждать Мишка, - а нравственное пространство... нет, пожалуй, как научный термин, не встречал... Но допускаю, что такое может существовать. И мое незнание просто покоится на моем невежестве.

- Миша, а вот скажи, - не смогла я удержаться от вопроса, - вот ответь, если бы тебе предложили уйму денег и сказали: делай театр, какой хочешь, но только перспективный, высокохудожественный...

- Похудожественнее Художественного? - перебил Мишка.

- Не перебивай. Ну, в общем, делай, мол, театр - очаг и оплот настоящей культуры, что бы ты, Мишка, сделал?..

- Схватил бы деньги и побежал искать Володю Пластец-кого, уговаривать его стать у меня режиссером... Пригласил бы его нынешних актеров, а тебя бы взял в примы... Ну и себя бы не забыл: коммерческий директор, бессменный аккомпаниатор, музыкальное оформление и все такое прочее...

- Ну, ты и Володя - это понятно. А я - почему?

- Да, Маша, побойся Бога! Почему!.. Ты же - актриса, милостью божьей! Ты же труженица, каких поискать! Ты же заводная. Фонтан идей и море обаяния! Ты...

- Все, Миша, все! Остановись!.. Благодарю за высокую оценку!.. Я все поняла. А вот, скажи, схватил бы ты деньги, даже если бы знал или пусть не знал, но догадывался бы, что добыты они самыми подлыми средствами?..

- Интересно, я же не спрашиваю, на какие деньги существует наше варьете. И я, и ты, мы просто расписываемся в ведомости и получаем заработанное. А если копнуть, наверное, пришлось бы зажимать нос!.. Так что, какая разница, на чьи деньги - лишь бы поднимать настоящее дело. И потом догадываться, это все-таки не знать...

Вообще-то Мишка проливал бальзам мне на сердце, и тем не менее - для объективности - я возразила:

- Настоящее дело, замешанное на грязи?.. И не заметишь, как сам ЗАМАРАЛСЯ по уши.

- Фу, Машка! Стоп! Мы, как на митинге, а ты знаешь - я митингов не выношу. И потом хотелось бы знать - откуда и по какому поводу твой пафос?..

Я бы тоже хотела это знать: почему вместо того, чтобы пытаться рассказать кому-нибудь о предложении Бурелома, просто не ухватиться за выпавший на мою долю счастливый случай - и все!.. Это как доставшаяся в качестве приза автомашина в "Поле чудес" - ты и буквы ни одной правильной не назвал, и вообще еще не начал играть, а тебе уже выпал приз и вот они желанные ключики!.. А мне предлагают ключи от счастливой актерской судьбы и я еще раздумываю!.. Сказано же народом: дают - бери...

Камень ныл. "Зараза, - любовно обратилась я к нему, - ну что ты ноешь?.. Слово что ли найдено?.. А-а.. Найдено слово. Слово найдено: я вещь!"

- Слово найдено. Я - вещь... - сказала я уже вслух, делая ударение на "слово".

- Островский. Бесприданница, - заметил Мишка. - Репетируешь?

- Не я репетирую, подружка моя институтская.

- Завидно?

- Тоскливо, Миша. Очень тоскливо. И еще личная жизнь разбилась, не начавшись... Тяжелые времена...

- Вам бы с матерью моей собраться и спеть дуэтом. Я бы вам, так и быть, подыграл. В гримерную заглянул Вражич:

- Люди! - воззвал он. - У буфетчика имеются для своих новогодние наборы по оптовым ценам: бутыль шампанского, бутыль Рояля, банка красной икры - все вместе тысяча триста.

Поднялась радостная суматоха. Я отдала деньги Мишке, чтобы купил на меня, и когда он удалился, подумала: а ведь если следовать моим принципам, то мне не надо бы покупать набор - это же явная подачка. Одно шампанское стоит в ларьках от семисот и выше... "Нравственная"... Как "нравственность" совместить с желанием "хорошей человеческой жизни" в наше "противочеловеческое время"?.. Вопрос? Еще какой вопрос!..

Чем еще хороша моя работа? Тем, что некогда раздумывать и размышлять. Из состояния тяжелой задумчивости меня вывели крики и шум в зале. Смолк, оборвав ноту, трубач, завизжали девицы... Я побежала на сцену.

Картина, открывшаяся мне, потрясла. Верка лежала на полу, отбиваясь и корчась. Лоскуток парчи, изображавший трусики, валялся рядом, и какой-то громила придавливал ее и одновременно колдовал над своей ширинкой. Верка вопила, а он рычал:

- Молчи, сука, тебе будет хорошо...

А зал... Зал заходился в хохоте. Посетители, в основном, такие же скоты, как насильник, подзуживали и подначивали. Иностранцы вовсю щелкали камерами. От входа в зал несся Геннадий Сергеевич, наш вышибала. Я, не раздумывая, схватила канделябр с консоли, не заметив, что это бутафория, ударила насильника по голове. Тот удара не почувствовал, и тут же подскочил Генаха. Он сработал профессионально и жестко. Насильник не только был оторван от Верки, но вопил от боли так, что становилось его жалко. Я подалась к Генахе:

- Геннадий Сергеевич, не убивайте его!..

- Маша, катись отсюда. Я не зверь и дело свое знаю, - спокойно ответил он.

Я, вместе с девочками, помогла Верке подняться, повела ее за кулисы. Верка, растерзанная, с синяками на руках и бедрах, с размазанной по щекам тушью, всхлипывала и причитала:

- Гадина, блин!.. Вонючий сперматозоид!..

Я смотрела на нее и с ужасом думала, что в тот злосчастный вечер, когда меня выручил Бурелом, могла бы сама оказаться в Веркином положении.

- Успокойся, Вера, ничего сверхстрашного не произошло, - уговаривала я ее. - Мы работаем в зоне риска. Пьяные люди непредсказуемы.

- Непредсказуемы!.. Я еще ему покажу, я его, гада, запомнила! Ножом пырну, блин, пусть только появится! А этот тоже - "ягодицы - кульки с водой, колышутся!" На кульки, блин, так не кидаются!..

Смех сломил меня пополам. Это неуместное торжество над режиссером меня потрясло.

- Жива? - царственно вопросила Раиса, возникнув на пороге.

- Еще как, - ответила я за Верку, давясь смехом. Раиса внимательно осмотрела ее синяки:

- Ладно, сейчас бабки с него снимем и отпустим. Два софита разбил, рампу, моральный ущерб заведению, программу сорвал, актрису разукрасил дорогонько будет... А ты не хнычь, - сказала она Верке сурово, - тебе тоже перепадет...

- Нет, блин, добром бы попросил... Я бы, может, пошла: и прикинут нормально, и морда, блин, молодая...

Снова мне пришлось остолбенеть.

Все-таки надо отсюда уходить, и не уходить даже - бежать. На что, на какой поганый опыт растрачивается молодость?! Если бы здесь можно было только работать... "Я тебе много дал", - мысленно передразнила я Алмазного Старика. Но зачем дал, спрашивается?! Если при этом не расщедрился на комплектующие: удачу, любовь, спокойную возможность реализовать себя?..

Да Бурелом уже дал мне намного больше, а обещает дать ВСЕ. И почему, спрашивается, я должна отказываться?..

Каменюка моя неприятно заныла: ей явно не нравилось направление моих мыслей.

Как родному обрадовалась я Николаю с машиной. Очень хотелось поскорее добраться домой, залечь в постель и выре-веть весь этот день: без Левы, с тягостными размышлениями на высокие темы морали, с аморальными сценами и умопомрачительными Верками...

В постели, едва я согрелась, на меня накатило желание. Острое, подлое желание. То ли так меня поразила сцена насилия, то ли природа возопила, потребовала своего, но я вдруг представила себя в объятиях Левы, увидела прямо над собой его голубые, затуманенные страстью глаза, и тело мое напряглось и содрогнулось. "Нет!" - закричала я сама себе. Вскочила с постели, накинула халат, выскочила на кухню.

Отец был еще там.

- Ты чего не спишь? - спросила я отрывисто и налила стакан воды. Тебе же на работу в воскресенье. Вы же жали там чего-то...

- Все. Гикнулась работа. Распустили нас до после праздников - работы пет, денег нет. Похоже, на старости лет придется податься в частный сектор. На пенсию не прожить.

Только сейчас я обратила внимание на то, что отец мой расстроен. А он, не желая обнаруживать свою растерянность перед жизнью, быстро перевел разговор:

- Хороший вам продали набор. Я уж думал: не останемся ли мы в этот Новый Год без шампанского... Папа, папа, хороший мой папа!..

Утром, до елки я успела позвонить психиатру, свести его по телефону с Натальей и договориться о личной встрече с ним после осмотра Черешкова. Болела голова, ломило все тело. Никогда еще зарядка не давалась мне с таким трудом. Только заболеть не хватало. У меня уже был один такой Новый Год, когда я играла елки с температурой 38. Удовольствие маленькое. Сегодня температуры не было, но я на всякий случай приняла ремантадин и поливитамины. Оделась потеплее.

Дед Мороз, которого привела Валентина, оказался приличным мальчиком, но текста не знал, путался - приходилось его прикрывать.

- Тексты у вас нестандартные, - еще и выговаривал он нам.

Юрка откликнулся моментально:

- Оригинальность - естественное качество высокоодаренных натур. А ты, братец, - добавил он покровительственно, - текст учи. Моментальная память на тексты - свойство актерского профессионализма.

- Нет, вы, конечно, команда классная, - сказал студент. - Я и не предполагал, что такие, как вы, могут работать елки.

- А кусить осень хосися, - сказала Валька свою любимую фразу.

Атмосфера елочной праздничной суеты была настолько благотворной, что почти стерла из моей памяти вчерашнюю безобразную сцену. О ней я ребятам не рассказала, хотя понимала, как смешно могу ее изобразить: одна Веркина реакция чего стоила, но я понимала, что в ответ последует непременное сочувствие к моей несчастной доле, а я сочувствия не желала. "Вся в отца", - подумала я горделиво. И добавила тоже про себя и с иронией: "Только бы вот точно знать - в какого отца?"

- Слушай, - спросила я у Юрки, - а Лева не сказал тебе, куда и зачем уехал?..

- А тебе - сказал? - с вызовом спросил Юрка, но, не заметив во мне никаких проявлений душевного смятения, ответил на мой вопрос. - Мне не сказал. Темнил. Но бабки вроде бы светят ему колоссальные...

"Да, Бурелом кто угодно, но не жмот", - трудно было понять, почему я была уверена, что Каскадер из разговора Бурелома и мой Лева - одно лицо. Я вообще последнее время легко сопоставляла факты и делала выводы. Так, например, участие Бурелома в налете на рынок тоже было для меня несомненным. Хотя, если разобраться, моя уверенность не имела прочного основания.

Хорошо еще, что Юрка выступил для нас в роли бесплатного шофера. Страшно подумать, как бы мы отмахивали концы по городу, не будь у нас транспорта. Даже сейчас, когда нагрузка елочная еще не достигла апогея еще и Новый Год не настал - мы выматывались, а то ли еще будет!..

Уже у ресторана Юрка мне сказал, почему-то шепотом, хотя в машине мы были одни:

- Мария, от тебя исходят флюиды желания. Я задет - время еще есть, может, заедем ко мне, чай, не первый день знакомы - долго валандаться не будем...

- Ты спятил, Юрочка! - воскликнула я достаточно фальшиво. - Я же не девка, чтобы меня, блин, на час снимать!..

Последняя фраза прозвучала с такой приближенностью к оригиналу Вере - что у Юрки отвисла челюсть:

- Ну, даешь. Характерности в тебе - позавидовать! С кого слизала?

- Есть тут одна.

- А у меня, - опять перешел на шепот Юрка, - есть одна... пиесочка. Оч-чень современная. И главная героиня - прямо этот "блин". Как будто для тебя написана. Когда будешь сколачивать театр, посмотри. Приятель мой предложил ее нашему Старику, да тот с негодованием отверг. А уж поверь мне: хорошая пьеса. Не чернуха, не порнуха - чувство юмора и жизни колоссальное. И каждому есть, что играть.

Я посмотрела на Юрку с подозрением. Я точно помнила, что ничего определенного ни ему, ни Мишке не сказала.

- Значит, ты уже сделал вывод, что про театр я обмолвилась неспроста?

- Сколько раз тебе говорить, Маша, я - рационалист и тебя умею вычислять. Ты говорила о театре, потому что что-то маячит...

- Может, ты и переспать предложил, чтобы местечко в театре для себя забронировать, - я сделала паузу и, чтобы скрасить грубость вопроса, добавила, - блин!..

- Ты же знаешь: дела и постель не смешиваю. Просто ты нуждаешься в ласке. Не Левчику же тебя отдавать.

"Да не больно-то он и берет..." - мысленно прокомментировала я. А ответила со смехом:

- Ну ты, блин, даешь!.. А театр-то "нам только снится", увы! Я мечтаю, Юра, уйти из кабака и выдумываю себе варианты, фантазирую на сон грядущий.

- Допустим, Маша, я тебе поверил, - сказал Юрка, и мы простились.

На пороге мне снова повстречалась Маруся с полным бидоном еды для кошек.

- Все носишь? - спросила я.

- А чего же не носить, раз Лев Петрович распорядились. Да мне и понравилось, - Маруся с готовностью остановилась поговорить. - Кошки меня уже со всей округи знают. Подхожу, одна из-под машины вылазит, другая - из подвала, а которые уже столбиком возле плошек сидят. И до чего же вежливые попадаются: ни за что есть не примутся, пока не потрутся об ноги благодарят, значит.

- А Льву Петровичу рассказывала?

- Откуда! Они на меня и не смотрят, да и не было их уже давно.

- А ты все-таки увидишь - расскажи, доставь ему радость, может, и он с тобой отправится посмотреть на дело рук своих!..

- Скажешь тоже. Шутить ты, Маша, здорова. И потом: боюсь я их очень...

Маруся отправилась по тропинке во двор соседнего дома, и меня потянуло за ней вслед, еле удержалась, чтобы не пойти. И хорошо сделала, потому что, не пройдя и двух шагов, Маруся обернулась:

- А что, правда, что Верку вчера прямо на сцене трахнули?! Та еще блядь!..

- Маруся! Как не стыдно! Женщина же ты. И сплетню эту ни сама никому не повторяй, ни другим не разрешай. Вере вчера досталось, но того, о чем ты спрашиваешь, не случилось, слава Богу.

Маруся только фыркнула: явно осталась при своем мнении, и что хуже чужая беда воспринималась ею со злорадством. Это злорадство меня расстроило.

Я прошла в гримерную, разделась и отправилась к Мишке. Он уже ждал меня. И не просто так ждал, а со сметой в руках:

- Посмотри, тут первоначальная прикидка расходов. В одном варианте помещение театра мы арендуем, в другом - выкупаем в собственность... Без учета инфляции и взяток чиновникам...

- Миша, ты обалдел?! Кто - мы?! Какого - театра?!

Мишка хитро мне подмигнул:

- Ги-по-те-ти-чес-ко-го... - по складам произнес он.

Они все подталкивали меня к решению, которого я еще не приняла, да и не могла принять: никакие объяснения не убеждали меня, что подарок Бурелома - случись он в действительности - не таит в себе изрядного подвоха, тем более, что меня предупредили о его вероломстве. Да если бы и не предупредили, я и сама понимала: за каждый проглоченный кусок надо заплатить. И то, что форма оплаты выглядит столь невинной - очень смущало. И пока я не пойму, почему именно я избрана Буреломом, не будет никакого моего согласия. Но мысль о том, что когда-нибудь может настать момент моего полного освобождения от работы, сдобренной запахами кухни и самодовольным сопением пьяных купчиков, что я смогу заниматься настоящим искусством, полагаясь на свои способности и вкус, мысль эта отчаянно будоражила, заставляла работать фантазию, и фантазия, кажется, брала верх над муками совести: главное, ничего не выпытывать, ни до какой правды не докапываться, а просто пользоваться моментом и делать свое дело - единственное, к которому я подготовлена.

- Дай сюда, - сказала я Мишке и протянула руку за сметой, - любопытно, в какую сумму может нынче обернуться придворный театришко.

Сумма была астрономической. И меня это несколько успокоило: Бурелом, вероятно, не понимает, во что ему может обойтись его затея.

До представления оставалось время. Я чувствовала себя усталой и решила вздремнуть на нашей обшарпанной козетке в гримерной. Подстелила душевое полотенце, легла и провалилась в сон.

Что-то мне приснилось странное. Я стояла одна посреди зеленой и ровной земли, а надо мной простиралось нежно-голубое и ровное небо. Было хорошо и спокойно. Как вдруг по небу пробежали разряды, а затем что-то затрещало, как будто туго натянутую ткань прорезали огромные ножницы, и оказалось, что там - над тонюсеньким слоем голубого шелка - тяжелая, гнетущая серая масса. Она шевелилась, она заполняла собой все пустоты, и становилось страшно, потому что казалось: вот, еще мгновение - и не будет ни зеленого, ни голубого - одна только эта серая вязкость... "И меня, меня тоже не будет!" - вдруг спохватилась я. И тут увидела, как отовсюду появились люди. В руках у них были большущие иглы с нитками. И они - вытянув руки, непропорционально длинные - ухватывали расползающуюся голубую ткань и сикось-накось - нервничая и торопясь, сшивали края. Там, среди этих людей я увидела известного всей стране академика, которого даже при этой поспешной работе не покидала мягкая, чарующая, интеллигентная улыбка. Там был порывистый, чуть желчный, замечательный наш симфонический дирижер. Там была нежно любимая зрителями балетная пара - они трудились как-то особенно слаженно и швы у них ложились ровнее и плотнее... Там было много людей. Какой-то мальчишка работал неумело, но старательно. Какие-то девочки... Там я увидела Анастасию Ивановну, нашу библиотекаршу. Я обрадовалась и кинулась к ней.

- Анастасия Ивановна, я хочу помочь. Где взять иглу?..

- А разве у тебя ее нет? - удивленно спросила Анастасия Ивановна.

Я посмотрела на свои руки: и правда, в правой - была игла.

И руки мои сами собой принялись за работу.

- Анастасия Ивановна, - заталкивая нечто серое за скрепляемые края ткани, привычно обратилась я к старой библиотекарше с вопросом - сколько разъяснений получила я от нее за годы учебы! - А что мы зашиваем, почему?..

- Маша, не спрашивай меня об этом - ответ у каждого - свой. Есть он и у тебя...

- Вы заметили, - с беспокойством спросил меня стоящий рядом патлатый юноша, - заметили, что ткань все тоньше и тоньше?..

Я растерялась. Анастасия Ивановна ответила за меня:

- Заметила, молодой человек. И меня это тоже тревожит.

- Но сегодня-то мы справились, - сказал юноша и вколол иголку в отворот джинсовой куртки.

Я посмотрела в небо над собой. Там не было уже прорех и даже разноцветные стежки на глазах приобретали голубой оттенок и полностью сливались с обшей небесной голубизной.

Люди стали расходиться. И пока я смотрела на небо, не заметила, как ушла и Анастасия Ивановна. Я метнулась в одну сторону, в другую - нигде ее не увидела. Только услышала еще, как одна из женщин сказала другой:

- А по прогнозу обещают перед Рождеством ураганный прорыв...

- И наши ряды так катастрофически убывают...

- Но сегодня-то мы все-таки справились, - с гордостью ответила первая.

И снова я была одна на зеленой земле под голубым небом, а в руке сжимала иглу с прочной ниткой белого цвета.

"А шила-то я белыми нитками..." - почему-то с огорчением подумалось мне.

Я повертела иглу в руках, думая, куда бы ее деть, нечаянно укололась и проснулась...

Надо мной наклонилась Вера:

- Ты чего кимаришь, заболела что ли? До начала десять минут.

Краем глаза, чтобы не увидела Верка, я посмотрела на правую руку. В кулаке была зажата иголка с ниткой. Заболело сердце. Голова была такой, будто в нее поместили пудовую гирю.

- Заболела?.. Может быть. С утра чувствую себя неважно. Веруня, тебя вчера валерьянкой отпаивали, накапай мне тридцать капель...

- Ну, блин, еще не хватало... Я сейчас.

Верка отбежала, а я разжала кулак. Откуда могла взяться у меня эта игла? Да не Черешкову, а мне нужен психиатр. Я вколола иглу в занавеску на окне. Выпила валерьянку, принесенную Веркой. Встала. Меня чуть пошатывало, но я приходила в себя.

- А знаешь, Маша, о чем я сегодня думала? Мне сказали, что ты ударила того гада канделябром по голове. А если бы он был настоящий - ты бы его убила. Ты знала, что не убьешь?

- Убила бы, ну и что?

- Спасибо тебе, Маша. Генаха по обязанности помогал, а остальные, кроме тебя, просто смотрели. Одна ты ринулась. Вот даю тебе честное слово, что не выругаюсь, блин, больше ни разу... Вот, блин, привычка!.. Но я исправлю речь, буду говорить, как ты... Это мне Сливкина рассказала, что ты схватила канделябр и ему по голове двинула. "Я, говорит, от страха чуть не померла: убьет!.. А потом вспомнила: он же бутафорский..."

- Хватит, Вера. Тебе пора на выход.

- А ты как же? Может, отпросишься?

- Посмотрю.

Силы понемногу возвращались ко мне. И сердце отпустило. Мишка заварил мне крепкого чаю, дал таблетку аспирина. И с грехом пополам мы свою программу отработали.

IX

Утром я проснулась почти здоровой. Только легкая слабость говорила о том, что я была на грани болезни. Я подошла к зеркалу. Лицо было моим: молодым, немного бледным, а в то же время никогда еще не чувствовала я себя такой старой. Я восстановила в памяти мой вчерашний сон. Да и сон ли? Что это было?.. "Прорыв сознания", - возникла странная догадка. И самое удивительное: она не казалась мне такой уж странной.

За завтраком я получила от отца заботливую ругань, на которую мне нечем было возразить:

- Вот они - елочки твои. Не заработать всех денег, а здоровье ухлопать - пора пустяков.

- Папа, мне интересно там, на елках. Я раскрепощаюсь, чувствую, что я артистка, а не кафешантанная дива...

- Тогда и иди в артистки, как Валька твоя.

- Папа!..

Он принял укор и переменил тему разговора:

- Пуховик-то видела?

- Нет. А что - неужели отчистил?!

Мама довольно засмеялась:

- Еще как! Ни пятнышка. А всего-то бартер. Мастерица взялась почистить в частном порядке после того, как отец сказал, что починит им прилавок.

Честно говоря, возвращение к жизни пуховика меня обрадовало. Вот если бы так же вернулся ко мне тот день, когда я в этом пуховике каталась с Левой на лыжах... И снова на меня накатила сердечная боль. И камень был спокоен, и боль была несомненной. Да что же это со мной?..

И Алмазный Старик, и Бурелом были, без сомнения, личностями неординарными. И знакомство с ними могло бы быть необычайно полезным в познавательном смысле, если бы только эти ПАНЫ не дрались между собой, а я не оказалась странным образом той высоткой, тем неприметным глазу бугорком, вокруг которого разыгрывались их бои. И если бы этот бугорок, который и с места сдвинуться не может, и изменить ничего не в состоянии - куда ему против таких великанов! - еще бы и не мучился. И чем?! Смешно сказать личной ответственностью за сохранность нравственного пространства!..

А ну-ка, братцы, покажите мне документик, по которому я бралась что бы то ни было сохранять!.. Да и пространство это не забудьте предъявить - не мешало бы посмотреть на это чудо!..

И едва я додумалась до такого ехидного предложения, как вдруг покрылась жаркой испариной: ТАК ВЕДЬ УЖЕ И ПОКАЗАЛИ!.. Эти иглы, эти торопливые руки, эта заполняющая все и вся серая масса!.. и главное люди!.. Рядом со мной там были люди, одна близость к которым могла вызвать и в более взрослом существе, чем я, прилив страстного самоуважения...

"Я хочу быть рядом с этими людьми!" - подумалось мне отчетливо. И тут же возник вопрос: "А хочу ли я быть с самыми замечательными людьми, если за это придется заплатить своим будущим, своей мечтой о театре? Да и если заплачу: интересна ли буду тогда кому-нибудь, в том числе и тем, ради кого это сделала?!"

Я поднялась из-за стола и меня слегка пошатнуло. Отец с матерью кинулись меня поддержать.

- Ничего, ребята, все в порядке, просто оступилась, - сказала я, стараясь не выдать слабости.

Родители озабоченно переглянулись, но смолчали.

Елка началась с анекдота. Мы всегда заранее смотрим подарки, которые будем вручать детям. И тут посмотрели и обалдели все, даже наш студентик. Десяти-одиннадцатилетним детям мы по окончании праздника должны были вручить "Яму" Куприна.

- А "Декамерона" не будет? - спросил Юрка у культмассовички. - Откуда такие подарочки?

- Спонсоры выделили.

- Ну да, не ходовой товар... А вы сами-то читали?

- Ну, Куприн все-таки, классика.

- Хорошо, - сказал Юра таким суровым, таким замораживающим голосом, какой бывал у него только в минуты крайнего возмущения. - Классику раздадите родителям и сотрудникам, а детишкам наш Дед Мороз скажет, что в виду плохой работы транспорта гуманитарная помощь от коллеги Санта-Клауса из Америки не успела к нашему празднику...

- Разве так можно! - возмутилась массовичка. - Дети же расстроятся.

- Думайте, у вас два часа на то, чтобы выйти из положения с честью. Хотите, я спонсорам позвоню? Негодяи!.. Они что, книгами торгуют?.. Пусть везут Носова или Волкова... А то, видали, "Яма"... Мы и так все в выгребной яме, не хватало еще праздник портить!..

Поднялась суматоха, но мы отгородились от нее в комнатке за сценой. Подгримировывались, переодевались.

- Как ты себя чувствуешь? - спросила Валентина.

- Приличнее, чем можно было предположить по вчерашнему вечеру.

- Ненавижу! - прервал вдруг Юрка нашу мирную беседу. - И сам не святой, но у этих - такая степень бесстыдства, что просто воротит! Вот, кстати, чуть не забыл, а прямо впондан теме "Классики и современность", Юра порылся D сумке, достал из нее газету, развернул. - Во, объявленице слушайте, но поскольку "Аэрофлот" стал бедным, наиболее чувствительные приготовьте собственные пакеты - может стошнить. И Юрка прочитал:

- Александр Сергеевич Пушкин,

Будучи в расцвете сил,

Испытал бы верх блаженства,

"Орхидею" посетив.

И в восторге написал бы

Эти строки: "Господа!

"Орхидея" - чудо света!

Не женитесь никогда!"

И вот еще тут: "Орхидея. Красивые и умные девушки для настоящих мужчин". Каково?..

- Да уж! - усмехнулась Валька. - Каждый бордельеро нынче метит в Пушкины!..

- Сраму не имут!.. - прогремел Юрка.

- Но кто-то же смотрит эти тексты перед опубликованием, - сказала я.

- Смотрят не на тексты, глупая, смотрят на руки - много ли в руках денег, - быстро ответил мне Юра. - Всегда был уверен - деньги пошлее самой пошлости!.. Один платит деньги, другой берет, не глядя: кушайте, господа из товарищей!..

Юркины слова больно меня задели. Хотя вроде бы не ко мне относились. Я даже одернула себя: нельзя же все принимать на свой счет...

Студент наш сегодня был вполне на уровне. И текст знал назубок. Мне пришла в голову мысль предложить Юре оставить мальчонку с нами, а от предавшего нас Феникса отказаться. Надо же и гордость иметь. Но когда с тем же предложением выступил, опередив меня, сам Юрка, я так расстроилась, что не сумела скрыть расстройства.

- Не плачь, Маша, я пошутил: на самом деле у меня и в мыслях не было разлучать тебя с ним - уж такая моя судьба: видеть, что ты полюбила другого при живом мне...

- Не шути, Юра. Все не так просто.

- Да я вижу: какие-то вокруг тебя вихри закрутились, что-то ты таишь в себе.

- Каждый человек таит в себе мир непознанного, - ответила я с глубокомысленным пафосом.

- Мысль философская, - пробурчал Юрка, - в меру заезженная...

Он был прав, и я не нашлась, что ответить.

На работе меня ждал маленький сюрприз. У Раисы находился ее кузен-психиатр, Владимир Михайлович. Он ждал меня. Пока разговор не начался, я все ломала голову, почему он решил повидать меня сегодня, а не завтра, как договаривались.

- Сегодня утром я беседовал с вашим больным другом, - сказал он. И улыбнулся.

Улыбка эта понравилась мне. Чем-то черты лица Владимира Михайловича напоминали Раисины, но выражение, или точнее говоря, сюжет этого лица был куда тоньше и интереснее.

- История, поведанная мне Валерием, - продолжал он, - заинтересовала меня до крайности. Я хотел бы, с вашей помощью, попробовать в ней разобраться.

Он говорил и одновременно приглядывался ко мне, будто изучая. Я почувствовала себя неуютно: под таким взглядом несложно показаться себе не вполне нормальной, тем более, что в нормальности своей я уже и сама начинала сомневаться.

- Не очень понимаю, чем я могу вам помочь, я телесериалы практически не смотрю: некогда да и желания особенного нет.

- Не волнуйтесь, мы не будем тратить время на эту чепуху, хотя одна из сторон заболевания вашего друга стоит и на этом. Он выдает их блоками: подборки одинаковых кубиков из разных сериалов. Мне, на протяжении разговора с ним, удалось записать несколько таких блоков. О пьянстве. "Не привыкай, Луис-Альберто. Пьянство до добра не доводит", потом аналогичная фраза, обращенная к Мейсону из "Санта-Барбары", потом - очень похожая из "Никто, кроме тебя", когда Ракель увещевает отца. Блок о ревности. О потере памяти - амнезия, похоже, самая распространенная в мире болезнь. Ну и главное - автомобильные катастрофы - это Валерия волнует особенно... Но пусть всем этим занимаются кинокритики, а лечащего врача заинтересовало другое, - Владимир Михайлович откинулся в кресле Раисы и загадочно на меня посмотрел. - Не поверите, какая нелепая история была поведана мне посредине всего этого сериального бреда!.. И история вплотную связана с вами...

- Вот как?.. - спросила я, уже прикидывая, как буду отпираться.

Раисин брат вынул магнитофон, ткнул кнопку пуска, и я услышала знакомый с детства голос Черешкова:

"...Она пришла ко мне, показала камень. Это не был брюлик. Но это не была и стекляшка. В жизни своей не видел ничего подобного. Камень был как живой. Готов поклясться, что происхождение камня - внеземное. Метеорит, что ли, драгоценный... В общем, черт те что!.. Сам не понимаю, но только с первых же секунд, как я взял этот чертов камушек, я решил его подменить. Никогда на чужое не зарился, вообще не подозревал в себе такого, а тут, будто бес меня под руку толкает: "Чем ты, Черешков, рискуешь? Она же ни фига в камнях не петрит - какая ей разница? А тут еще ящик стола выдвинул и среди развала камней приметил очень похожий фианит...

Горбатился весь день и всю ночь, как папа Карло. Фианит точно под ее камушек подогнал и утром отдал ей подвеску... Вроде бы она чего-то заметила, но промолчала... Я готов был со стыда сгореть, когда она еще и "спасибо", сказала... Потом позавтракал, сходил в магазин, сделал пару мелких, неотложных дел и решил камнем полюбоваться... Просто предвкушал наслаждение!.. Как буду камень рассматривать, каталоги листать - хотя в каком каталоге могло оказаться такое чудо!..

Открываю ящик, вынимаю камень - и глазам своим не верю! - тот же самый, чертов фианит, над которым сутки корячился!.. Мой собственный фианит! Как будто и не я его вогнал в Машкину подвеску!.. Я стал свои действия восстанавливать в памяти, может, под утро, уже очень усталый, я и правда перепутал камни?.. Нет!.. Не сходится!.. Точно помню - как закреплял в подвеске именно фианит.

С горя и от того, что перестал что-либо в этой жизни понимать, достал водку, хлопнул рюмку. И тут ощутил удар по затылку...

А какой-то голос за спиной говорит мне:

- Боль в затылке у тебя пройдет, но последствия удара не оставят тебя до конца твоих дней.

Я обернулся на голос и обомлел. Два необыкновенных глаза, состоящие, наверное, из тысячи Машкиных камушков, прожигали меня насквозь. Стены с окном, выходящим во двор, не было, и вся комната, казалось, уходила в черное пространство... Холодом повеяло - б-ррр!.. И Старик этот!.. Величественный, театральный какой-то, огромный...

- Господи! - закричал я. - Господи! Спаси и помилуй!.. Прости мне прегрешения

Сроду не молился, а тут упал - стыдно вспомнить - лбом об пол шандарахнулся!.. .

- К Господу тебе следовало обратиться раньше, - сказал мне Старик и аккуратненько так подхватил меня двумя своими пальчиками за воротник - я только ногами в воздухе замельтешил. - Раньше. А теперь поздно. Теперь я пришел к тебе.

И Старик, в точности, как мы осу за окно выбрасываем - бросил меня в черноту эту жуткую, что за окном была. Я и полетел, как в пропасть!.. И очнулся только в больнице, И тут только узнал, что элементарно - с пьяных глаз - попал под машину в собственном дворе..."

Владимир Михайлович выключил магнитофон.

- Как вы понимаете, я сознательно смонтировал запись - убрал все лишнее, всяческие ответвления, чтобы получился рассказ - а он очень связный, можно сказать, законченный... Фантастический, конечно, но логика безупречная...

Я молчала. Я совершенно смешалась. Уж кому-кому, а мне многое говорили эти подробности. Примерно так я себе и представляла все, что произошло с Черешковым. А тут еще и голос его - повествовательный, монотонный...

- Покажите мне этот ваш камень, - неожиданно попросил психиатр.

Я не ожидала подобной просьбы, вздрогнула, боюсь, что не успела скрыть замешательство, ощутив предупреждающий толчок камня. Но тут же сообразила выдать свое замешательство за недоумение:

- Вот он, камень, - ответила я, протягивая руку с кольцом на безымянном пальце, - но только это обычный аметист. Кольцо Валера сделал мне давно. А последний раз я заходила к нему, узнать, сколько он теперь берет за работу, подружка просила...

- Так я и думал, - с недоверием покачал головой Владимир Михайлович. Конечно, трудно сознаться постороннему человеку в том, что твоя жизнь переплелась с чем-то загадочным, таинственным, непознанным... А я-то надеялся... Вы так сейчас слушали...

- Я слушала так, потому что тащусь от сказок. Однако, - продолжала я кривить душой, - у меня нет обыкновения сказочные наряды примерять на нашу обычную и далеко несказочную жизнь...

"Последствия этого удара будут преследовать тебя до конца твоих дней", - вспомнилась мне фраза из повествования Черешкова. Что сможет Владимир Михайлович сделать против такой силы проклятья?.. Учитывая, что Алмазный Старик не собирается это проклятье с Черешкова снимать?.. Да, Черешков - показательный образчик последствий Добра, выступившего с кулаками...

"Вы бессильны, - хотелось мне сказать Владимиру Михайловичу, придется вам отступиться". Но я не сказала, хотя и видела, что он по каким-то, одному ему ведомым признакам угадал в рассказе Черешкова голую правду. Владимир Михайлович, наверное, очень умен, но Черешкова вылечить ему не удастся.

И как будто отвечая моим мыслям, психиатр вдруг сказал, явно заканчивая разговор:

- Жаль, что вы не захотели поделиться со мной вашей тайной, а я-то надеялся, что с вашей помощью мы избавим Валерия от его недуга.

"Не надо заставлять меня верить в возможности, которых у вас нет", хотела я сказать, но снова промолчала. Почему-то, может, и не без подсказки тревожащегося камня на груди, я знала: не следует выдавать так явно обреченность Черешкова..

Поднявшись и взглянув в зеркало, я поняла, что и сегодня выгляжу не ахти. Бледна, встревоженна, глаза взирают на мир со вселенской грустью. Не хотелось предстать такой перед Левой, тем более, что я поставила задачу: вернуть, во что бы то ни стало вернуть его. Наверное, это будет нелегко, но попробовать стоило. Особенно, если учесть, что мужчины, способные мне понравиться, так редки. Сила косметики в который раз показала себя: из дома я вышла, имея уже вполне пристойное лицо. Погода была недурной, и даже солнышко высветило мне дорогу.

Когда я добралась до площадки, Юра и Лева уже были там. Спустя пять минут появилась и Валентина. Еще издали завидев фигуру Левы, я вздрогнула, но, подойдя, сумела изобразить деловое равнодушие:

- Привет, ребята, - сказала я.

- Привет, Снегурочка, - ответил Юрка.

- Здравствуй, - сказал Лева и посмотрел мне прямо в глаза Интонация и взгляд были обволакивающе нежными.

- Я ждал нашей встречи, - сказал он, когда мы поднимались рядом с ним по лестнице.

- Вот как?! Значит, дождался.

- Все еще сердишься?

- За что мне на тебя сердиться ? Может быть, за то, что ты спас меня от шальной пули?..

- Мерзкая история. Ребятам рассказывала?

- Нет.

- Ну, и правильно.

Потом мы переодевались и гримировались. Разговор был общим, но все мы, четверо, понимали или чувствовали нашу с Левой обособленность, выделенность: оказывается, мне не стоило опасаться, что примирения с Левой не будет, он искал его сам. И это ставило меня в положение намного более выигрышное, чем я надеялась. И вместо того, чтобы открывать ему каждым взглядом и каждым словом, и каждым движением ту очевидность, что я полностью принадлежу ему, я могла теперь изображать равнодушную незаинтересованность... Смешно, кого я хотела провести!..

Спектакль наш начинался с диалога Деда Мороза и Лисы. Лева и Валентина отправились на сцену. Я дала музыкальную заставку. И понеслось!

Я смотрела из-за кулис на сцену, слушая написанный Юркой текст, и обратила внимание, что в него уже после вчерашнего дня внесены небольшие изменения. Появился диалог, о котором меня не предупредили. Начиналось все у Деда Мороза в доме, у зеркала. Дед Мороз подравнивает себе ножницами бороду. Лиса помогает.

ЛИСА. Дедушка, ну зачем тебе ее подравнивать? И так - ровно...

Д. М. Эх, Лиса, тебя послушать, все у меня хорошо. А на самом деле? На самом деле - чуть только запусти... (Лисе) ну-ка, подержи вот так!.. запусти - и будет у меня борода, как у Черномора. И станут ребятишки в хороводе спотыкаться о нее и падать. А упадет ребенок, может расшибиться, плакать начнет. А что за праздник со слезами?., (к залу) Дети, каким будет праздник со слезами?.. Как, как?! Да, вот именно, испорченный будет праздник...

ЛИСА. Да-а-а... (льстиво) Какой же ты, дедушка, дальновидный, да добрый, да заботливый...

Д. М. (с насмешкой) А ты зато, Лисонька, до чего же подлиза большая, не вдруг и решишь: или тебе надо чего, или так, просто в силу характера, льстишь?..

ЛИСА. Так сейчас, может, и не надо, а потом вдруг понадобится чего...

Д. М. (заканчивая подравнивать бороду, как бы даже и про себя) А-га, сегодня, значит, впрок...

ЛИСА. (подходит к мешку Д. М., заглядывает в него). Пусто... До сих пор еще сладости не привезли?.. И игрушек нет...

Д.М. (в сердцах). И не говори! Извелся весь! Все вокруг только и говорят: "Новый Год! Новый Год! Дед Мороз подарки вам, детишки, принесет!.." А где они, подарки? Где, я вас спрашиваю?! Голову уже сломал, гадая, где бы их добыть. Подумал даже у Санта-Клауса в Америке гуманитарной помощи просить!..

ЛИСА, (поддакивая) А что ж!.. У богатого чего бы и не попросить - не грех. И богатый, и родственник! Не помрет, небось, если тряхнет мешком в нашу сторону. Смотришь, у наших деток - радость!..

Д. М. (с возмущением) Замолчи! И чего мелешь?! И где это видано, чтобы Дед Мороз с протянутой рукой ходил?!

ЛИСА. (ехидно) Правильно, правильно, дедушка, лучше к детям - с пустым мешком!..

Я вернулась в комнату за сценой, улыбаясь.

- Здорово начали! Дети уже взяты в оборот!.. Но как ты собираешься выкручиваться с подарками?..

- У, черт, - спохватился Юрка, - забыл тебе выдать поправки. УЧИ.

Лева был несравнимо лучше вчерашнего нашего мальчика. Если бы хоть кто-то объяснил мне, что отличает настоящего актера от ненастоящего... Вроде бы и приемы те же, и интонации, а вот поди ж ты, глядя на бесталанного, не можешь подавить зевоту, а тут смотришь, слушаешь - и возникает азарт, и сам включаешься в игру, будто не знаешь заранее ни текста, ни событий, будто попал в совершенно новую для себя реальность!..

Это была первая елка, еще в уходящем году, но уже посвященная Новому Году, когда я не только ощутила разницу между вечерней моей аудиторией и этими ненасытными восторженными ребятишками, но и пережила духовный подъем, и снова поверила в необходимость и непреложность добрых чудес.

И все было: и Левина - Дедморозовская рука - на моем - Снегурочкином плече, и мой, такой женский, такой недвусмысленный ответ, и Левино Дедморозовское покровительство, и почти отеческое любование, и мое чувство, утвердившееся сегодня в своей силе...

Внутренне я уже сдалась, но не хотела, чтобы Лева так легко получил прошение, чтобы все возобновилось, как ни в чем не бывало. Кто-то же должен был ответить за мои мучения и слезы. И поэтому в одну из наших с ним закулисных пауз, когда на сцене разворачивался заводной и искрометный Юрка, и дети вопили, а он поддразнивал их, а Валентина - Лиса-Патрикеевна - плела свою интригу - тут-то я и спросила Леву, как бы невзначай:

- Ну, а как там поживает Ирокез?

- Нормально, - ответил он мне машинально, но тут же разжал объятия, в которые заключил меня, намереваясь поцелуем закрепить примирение, вроде бы молчаливо уже заключенное. - О ком это ты?..

Лучше бы он оставил все, как есть, чем пытаться торопливо исправлять промах. Фальшивая получилась игра. К тому же, среди этой фальши ощутимо прочиталось мною еще и раздражение, недовольство: мол, чего ты лезешь, куда тебя не просят?!

Повисло неловкое молчание. И я решила его не прерывать. Поправила слегка сбившийся кокошник, глотнула из чашки остывший кофе, которым нас любезно оделили еще до начала представления. Близился выход, и когда я уже направилась на сцену, Лева, наконец, заговорил:

- Маша!..

Я обернулась - я готова была уже к полному обвалу, "облому".

- Да.

- Маша! Не будем же мы ссориться из-за ерунды?! У меня отлегло от сердца.

- Я не уверена, что вранье - это ерунда.

- А я уверен, что есть вещи и люди, о которых не следует много говорить - это все незначительные явления жизни. Кто нам Гекуба? Кто нам Ирокез?.. - продекламировал Лева.

Я улыбнулась.

- Мой выход...

- Знаю, беги...

Я уже была одной ногой на сцене, когда Лева догнал меня и, торопливо сжав руку, спросил:

- Поедем сегодня ко мне?..

Жаром и пронзительной нежностью откликнулся на его призыв весь мой, изголодавшийся по любви смятенный дух:

- Да, - ответила я и вылетела на сцену прямо навстречу вопрошающему и укоризненному взгляду Бабы-Яги...

И еще во взгляде этом была нескрываемая ревность... Как обидно, что мне это уже было безразлично, а ведь сколько раз полгода назад, обливаясь слезами, я мстительно воображала себе именно такой - означающий поражение Юрин взгляд...

О том, как предупредить родителей, что я не буду ночевать дома, я не беспокоилась: тут всегда можно придумать предновогоднюю репетицию капустника. Больше волновал Николай, но я ощутила в себе решимость не уступать ни ему, ни его Бурелому. Скажу просто: нет, мол, в тебе нужды, Николай, и пусть катится!.. Подумалось вдруг, что Бурелом оставил меня в покое, что он, видимо, природный психолог: подбросив идею большого, немыслимо большого куска, предназначенного мне от него в подарок, сам он удалился, дав время на размышление.

"Главное - не надо стоять на коленях, с протянутой рукой - говорила я себе - и смотреть заискивающе и жалко: подайте, мол, Христа ради, на актерский талант, пропадет же..."

Ни у кого я ничего не просила. Мне все дается без унижений, это меня просят - МЕНЯ ПРОСЯТ! - дать согласие. Да что уж может быть такого катастрофического за моим - КТО Я ТАКАЯ! - согласием, чтобы так долго размышлять!?

Я очнулась от сердечной боли, которую вызывал мой ноющий камень. Это он, определенно он, посылал импульсы, вызывающие в моем сердце боль. "Этак, ненароком, доведешь меня до инфаркта, чудовище!" - мысленно сказала я камню. Он немного поутих, но было понятно, что ему не нравится подобный вариант моего решения!..

Я вспомнила Алмазного Старика с рубиновыми губами, ведущего и ТОЛКАЮЩЕГО под машину Валерку Черешкова!.. А ведь камень подарен мне им, им - жестоким и. непримиримым!.. Хочу ли я служить такой непримиримости?! "Вот в чем вопрос..." "Добро должно быть с кулаками!" Как же!.. А вот интересно, если я поступлю против его Алмазной воли, как он рассчитается со мной?.. Эта мысль впервые пришла мне в голову и не обрадовала меня. А если я не приму подарка Белоглазого, тоже последует расплата?.. Вот уж в этом я не сомневалась. Только теперь я поняла, в какую скверную ситуацию попала.

В ресторане я первым делом пошла к телефону. Звонок в библиотеку ничего мне не дал. Ответила незнакомая сотрудница:

- Анастасии Ивановны нет, она ушла на пенсию, год назад.

О-о! Оказывается, я уже больше года не ходила в свою любимую библиотеку. Да и когда ходить?

- А что вы хотели?

- Ничего особенного, просто поздравить ее и всех вас с наступающим Новым Годом.

- Спасибо. Всегда приятно, когда наши читатели о нас вспоминают. И мы вас поздравляем. Анастасия Ивановна заходит сюда, от кого передать ей поздравление?

Я назвалась. Имя мое ничего ей не сказало. Да и ладно. Я вспомнила, что дома, в другой записной книжке, у меня есть домашний телефон Анастасии Ивановны. Завтра обязательно позвоню ей домой. Почему-то этот звонок я считала очень важным.

Мишка пришел с новогодними куплетами, отредактированными и расставленными в том порядке, в котором мы должны их спеть.

- Два куплета, Маша, ты написала отличных. Про "память" и про "жареного петуха", но вообще, не боишься? - не побьют нас наши посетители из патриотических соображений?..

- До сих пор-то не побили!..

- Ну, смотри. А то ведь среди них попадаются и весьма агрессивные. Вон, как Верин "поклонник"...

- Ну, Мишка, блин, скажи еще что-нибудь издевательское - я тебе всю моську к Новому Году разукрашу! - сразу откликнулась Вера.

- А кто мне слово давал? - спросила я.

- Да, я стараюсь, Маша. Но не все, блин, сразу получается!..

Мы рассмеялись.

Я работала, ощущая нервозную спешку: скорей бы, скорей бы все это кончалось и началась моя новая жизнь - жизнь Любви! Лева, он такой хороший, такой яркий, такой талантливый!.. "И такой деловой..." - подумалось вдруг с привкусом горечи...

К Николаю я вышла чуть раньше, чем должен был появиться Лева. Сказала с решительностью, что меня встретят и что в его услугах я сегодня не нуждаюсь. Он попытался, было, возникать, но и тут я не уступила, пообещав все разборки с Буреломом взять на себя. "В конце концов, вы можете сказать, что выполнили его приказ", - посоветовала я. "Вранье у нас наказывается, причем жестоко", - ответил Николай. И я усмехнулась: у жуликов, авантюристов, грабителей, оказывается, карают за вранье! Так или иначе, Николай сдался.

Лева пришел минута в минуту. Мы добежали с ним до метро, потом пересели в троллейбус. Хорошо еще, не пришлось долго ждать в ночное-то время. И город, и Невский были теми же грязными, смутными и совсем не праздничными, что и все последние ночи, но я ничего не видела вокруг. У меня был праздник.

Лева жил в коммуналке.

- В квартире никого нет. Сосед у меня один, и вот уже три месяца, как он переехал к жене. Мы хотим меняться, и я думаю, в новом году буду жить в отдельной квартире.

- А твои родители? Где они?

- У меня только мама, лет пять тому назад, когда я был в твоем возрасте, мы поняли, что для совместной жизни совершенно неприспособлены, и разъехались. У нее - отдельная, однокомнатная на Гражданке. И теперь мы с ней очень даже ладим...

Изменяя всем своим привычкам, я с удовольствием поужинала обещанными еще в прошлый раз свиными отбивными. В комнате Льва царил порядок, и ту праздничность, что жила во мне, словно бы подчеркивали сейчас белая скатерть и еловые ветки в вазе, и свечи, и шампанское...

- Ты основательно подготовился ко встрече со мной, - сказала я, вроде бы даже посмеиваясь, а на самом деле очень тронутая его вниманием.

- Да, я очень старался, что скрывать, Маша. Я чувствую себя таким виноватым. Разозлился на тебя из-за чепухи, не позвонил!.. Гад, одним словом.

Мы с ним долго целовались. А потом вполне естественно оказались в постели. И я не помню, чтобы когда-то в моей прежней женской жизни я переживала подобное блаженство: я не только отдавала себя, я брала, принимала, вбирала Левино ласковое и горячее тело. И нежность... Была в нашей любви какая-то особенная нежность: мальчишеская, преданная, детская с его стороны, и покровительственная, материнская, всепрощающая - с моей... Потом, уже после всего, я заплакала. Тихо так, сами собой катились по моим щекам слезы. Лев слизнул их и спросил:

- Что это?

- Страх, - ответила я.

- Чего ты боишься, дурочка? - спросил он.

- Серьезности свалившегося.

- У меня тоже есть это ощущение, но оно возникло не сейчас, а раньше, сразу же, как я тебя увидел, - сказал Лев.

- Ты не врешь? Ты не говоришь это каждой своей женщине?.. Вон Юрка предупреждал меня, что ты отчаянный бабник.

Лева радостно засмеялся:

- Вот это да! Это называется: и сам не гам, и другому не дам!.. Да, были у меня женщины, были, смешно скрывать, но только сейчас я чувствую, что никогда до тебя не знал про женщину ничего... Ну, перестала плакать?

- Нет. Еще мне страшно, что мы расстанемся!

- В ближайшее время только смерть может разлучить нас! - Лева валял дурака. - Но как минимум на десять лет вперед я гарантирую тебе роман со мной, возможно, правда, с переменным успехом...

Мы не спали всю ночь. Мы любили друг друга, посреди ночи снова ели, разговаривали. Мы разговаривали с ним обо всем на свете, нам было что рассказать друг другу. Неожиданно Лева спросил меня про мою подвеску:

- Что это за роскошный камушек?.. Я не большой знаток драгоценностей, но что-то мне подсказывает, что этот камень - подлинный шедевр, создание искусной природы и большого мастера ювелира.

Так захотелось ответить правдиво! Тем более я понимала: хорошие, прочные отношения - это правдивые отношения.

Да и камень был теплым, не приводил меня в волнение или нервозность, хотя я была готова выложить Леве все начистоту! Но что-то все же остановило меня: вдруг он не поверит! решит, что я изворачиваюсь!.. лгу?.. прикрываю ложью подарок богатого любовника?..

- Бабушкино наследство, - ответила я. - Бабушка моя была купчиха...

Полуправда (ибо бабушка-купчиха у меня была) прозвучала полной правдой.

Совесть меня мучила. Но мы, кажется, сочлись. Потому что, когда я начала расспрашивать Льва о его поездке в Прибалтику, о цели ее, он мялся и отвечал невнятно:

- Да так, ездил по одному делу.

- Ну, а груз, что это было?

- Маша, какая тебе разница?

- А все-таки? Он пожал плечами:

- Ну что тебе дался этот груз? Тебе, Маша, только на таможне работать!..

- Разворовываем страну понемногу?

- Ну уж сразу и "понемногу"! - засмеялся Лев. - Явная недооценка масштабов явления!..

- Смеешься! А я серьезно. Хочу знать, как составляется капитал нашего Бурелома.

- Бурелом! Кто это? О чем ты?

Меня несколько огорошило то обстоятельство, что Лева не знает своего тезки.

- Ну как же, я думала, ты уже все давно знаешь. Знаешь, что машина, которую еженощно за мной присылают, принадлежит Льву Петровичу Буреломову, в просторечии Бурелому. Что наш ресторан фактически содержится его "солидной фирмой", что нет уголка в Ленинграде и области, не охваченного системой его торговых лавок, что есть банки, где отмываются его деньги, что Ирокез работает на Бурелома, что, даже не подозревая об этом, именно на Бурелома работают барыги, отирающиеся возле станций метро. Думаю, что за Буреломом есть и кое-что покруче...

- Но почему тебе так важно все это? Почему, наконец, Бурелом проявляет такую заботу о тебе? Ты что, спишь с ним?!

Я устало улыбнулась Льву, чуть приподняв голову с его плеча. Я смотрела в его напряженные, ревнующие глаза и страшно радовалась и этой напряженности и ревност

- Как ты груб, однако. Сразу и "спишь"! Вообще-то мне не хотелось бы, чтобы ты спрашивал меня о моих прошлых романах: поставим на этой теме крест. Клянусь также, что никогда не спрошу тебя о твоих женщинах, бывших до меня. Что касается именно Бурелома, то тут ответить просто: многие в нашем ресторане убеждены, что у нас роман. Хотя на самом деле Бурелому не нужны ни моя любовь, ни мое тело, что, как ты понимаешь, разные веши. Но по какой-то странной и непонятной для меня причине, он домогается моей души...

- Дьявол, короче говоря, - несмешливо отозвался Лева.

Однако дальнейший мой рассказ заставил его задуматься. Я пересказала Леве всю историю наших с Буреломом взаимоотношений, начиная с того скверного вечера, когда он выступил в роли моего защитника и кончая предложением Бурелома создать театр "под меня".

- Мечта любой актрисы... - тихо произнес Лев. - А требования? Каких подвигов он потребовал от тебя?

- Да в том-то и дело, что никаких! Ничего, кроме моего согласия...

- Это подозрительно.

- Еще как! Особенно учитывая мое странное состояние. Как бы тебе объяснить это... Ты только не смейся... Всякий раз, как я думаю об этом, я ощущаю себя последним защитником родного города, например. Или кем-то в том же роде - но именно последним, понимаешь? Я скажу: "Да" - и город рухнет...

- Ну, знаешь, и самомнение же у тебя... Кажется, я все-таки не сумела найти нужных слов. Он не понимал меня.

- Поначалу и мне так казалось. А сейчас уже не кажется. "Рядовая, ключевая фигура..." Что может стоять за этими словами ?

- Теоретически, Маша, возможно все. Но практически - не бери на себя так много. Не потянешь... "Моральный груз - он тяжкий самый", - пропел Лева. - Что можно сказать о твоем деле? Ты получила соблазнительное предложение от мерзкого, по твоему убеждению, типа. И нет сил, чтобы это предложение не принять, и есть большой сдерживающий момент - грязное, опять-таки по твоему убеждению, происхождение предлагаемых денег. Видишь, как все элементарно, если, конечно, нет чего-то еще...

"Есть, Лева, есть и кое-что еще... - хотелось сказать мне. - Есть слеза из алмазного глаза, есть карающий Старик, есть требующий постоянной заботы голубой покров..." Но я этого не сказала.

А Лева продолжил:

- Я, Маша, человек дела. Итак, что мы имеем? Мы имеем мечту твоей жизни. И человека, готового субсидировать твою мечту. И это замечательно. "Смотри на Бурелома свысока..." - снова пропел он. - Как на дойную корову. "Мум-му-у-у", - промычал Лева и, изображая корову, пожевал губами получилось ужасно смешно, я хихикнула, и, вдохновившись, Лева помычал еще. - Смотри же, смотри, - вскрикивал он, - какая славная! Какая дойная! Какая коровушка!.. Смотри, значит, на своего Бурелома вот так же, подхихикивая, и делай свое дело!..

- А один умный человек сказал мне недавно: "Не надейся на грязи воздвигнуть храм искусства!"

- А другой умный поэт сказал: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, НЕ ВЕДАЯ СТЫДА..."

Я смотрела на Леву во все глаза: ну, почему, почему он меня не может понять?.. Наверное, я не так объясняю. И я предприняла еще одну попытку:

- А еще оказалось - это япошки открыли, а, может, и наши, не помню так вот подобно озоновому, существует вокруг планеты нравственный слой - и с каждой, даже самой мелкой, уступкой безнравственности слой этот истончается, в нем образуются дыры!..

Лева прервал меня со смехом:

- Потрясающе!.. Фантастика!.. Расскажи мне об этом подробнее!

Я обиделась. Он заметил это, обнял меня покрепче и сказал:

- Не сердись! Просто - если хочешь жить нормально - упрощай задачу, а не усложняй ее! Одолевая обиду, я сказала:

- И это я слышу от трюкача? От человека, который раз от разу все усложняет и усложняет трюк?..

- Да, но за счет чего? За счет деления его на предельно простые составляющие!..

- И потом, Лева, главное ты зеванул, выходит: как раз из-за упрощения мне сейчас так тяжело. Я слишком прямолинейна. Я вижу, что Хорошо и что Плохо. Где Добро, и где, несомненно, Зло.

Лева сграбастал меня в объятия и зашептал:

- Тебе не кажется, что мы слишком серьезны для первой ночи любви?.. Не кажется ли тебе, что надо жить проще, радостней, хватать минуты настоящей жизни, желаний, страсти - когда-нибудь старость отберет у нас все это?! Иди же, иди ко мне...

Я уже сдавалась, тело мое откликалось на призыв, но я еще успела все-таки произнести:

- Все элементарно, Лева, для человека, который уже сделал свой выбор: ты не можешь понять меня до конца, потому что служишь и в лагере противника тоже...

- Прекрати, дуреха! Сейчас мы оба служим нашей любви и самим себе!.. И не сходи с ума: не пытайся нашу любовь счесть очередной уступкой безнравственности!..

Лева высмеял меня и правильно сделал.

- Молчу, - тихо, как он, прошептала я. - Я очень, очень тебя люблю и замолкаю. Меня - нет, есть только ты, твои глаза, твои руки, твои прикосновения!..

Мы оба заходились, задыхались в нашей страсти.

Но привкус горечи меня не оставил: я от Левы ждала чего-то большего, какого-то более глубокого сопереживания...

XI

Юрка первым отреагировал на перемены, происшедшие со мной этой ночью. Брюзжа, он сказал:

- У тебя в глазах блядский блеск!..

- Юра, Юра, почему бы не сказать: у тебя глаза светятся жизнью и любовью!..

- Посмотрим, что ты запоешь, когда он тебя бросит!.. На эту, слишком громко сказанную глупость отозвались одновременно и Лева и Валя. Лева сказал:

- Маша, не реагируй: запущен механизм зависти...

- Кто кого бросит? - встряла Валентина. - Лично я никого бросать не собираюсь. И вот написала письмо - новогоднее поздравление Сереге в больницу. Предлагаю и вам присоединиться. Денежки за сегодняшнюю елку сгребу с вас в пользу бедолаги. Ты, Лева, как незнакомый ему товарищ, можешь участия не принимать.

- Ну, вот еще! Я не только приму участие, но и кое-что напишу. Дай-ка послание...

Лева писал, а я заглядывала через его плечо: "Дорогой незнакомый друг Сережа! - написал Лева. - Никому я не был так благодарен в жизни, как тебе. Ты заболел, а я встретил свое счастье - Машу. Можешь быть уверен, что когда ты поправишься, я приволоку огромный пузырь лучшего в мире спиртного, и мы выпьем за твое здоровье. Незнакомый тебе друг Лева".

Юрка изобразил ночной горшок, увитый электрической гирляндой и написал: "С Новым Годом!" А у меня мгновенно родилось четверостишье:

Поскольку рушится империя,

у многих нынче дизентерия.

Но среди тех, кого несет,

лишь ты в больнице, обормот!

- Смешно, - сказал Юрка, как-то кисло улыбнулся и добавил. - Что касается политического момента, то как вам назначение Черномырдина?

- Никак, - ответила Валентина. - Фамилия - не фонтан.

- И мне - никак. Я, вообще, продолжаю следить за текущим моментом только по долгу службы - чтобы иметь материал для куплетов!..

- Ну, конечно, дуры-бабы, что с них возьмешь, - Юрка подправил крючковатый нос, подвязался ситцевым платочком и голосом Бабы-Яги продолжил. - Ужасти, что деется!.. намедни в моей избушке обеи куриные лапы сув-вернь-ни-теть объявили!.. Вот гадюки!.. Добрый молодец пришел ко мне сам, запах аппетитный, страсть!.. Он кричит: мол, поворачивайся, избушка, ко мне, дескать, передом, а к лесу, таким-разэтаким задом... Так стервы эти - не шелохнулись!.. У них, видите ли, тер-рите-риальная неприкасаемость! Ну уж я их, зараз, коснулась. "Бушу, - кричу, - отдам. Он вас враз заморозит!.." Так помелом отходила, что упали обеи две с переломами... И все бы ничего, да избенка-те моя тож ведь рухнула... Жилище-те порушилось...

Юрка закончил монолог и победно посмотрел на меня. "Поздно, Юрочка, поздно..." - хотелось мне подвести мстительную черту, но смех переломил меня пополам - коротенький моноложек был выполнен первоклассно. Мы все, включая и самого Юрку, хохотали, как помешанные. Прибежала завучиха, выяснить, что тут у нас стряслось. Юрка, обогащая монолог орнаментальными фразами, поведал и ей историю падения своей избенки. Молодая, симпатичная завучиха смеялась вместе с нами.

Эта елка - в частной школе - запомнилась мне еще одним случаем. Мы играли не на сцене, а в большом дворцовом зале, вокруг великанской, красиво украшенной ели. Дети были от шести лет - нулевой класс - до десяти. Хорошие, раскованные, симпатичные в большинстве своем ребятишки. Когда появлялся Юрка - Баба-Яга - и строил свои козни - ребята реагировали очень дружно и правильно, но были и такие, что прятались за спины старших и даже хныкали от страха. И только один, шестилетний человек, не давал Юрке покоя. Налетал на него с кулачками, незаметно подкрадывался, щипал за ноги. В какой-то момент мне показалось, что терпение Юркино лопнет, и он поддаст пацану. Но Юрка только замахивался помелом, страшно вращал глазами.

- Боже мой! - причитал Юра, когда мы переодевались в классе, отведенном нам под гримерную. - Сама себе накликала беду! Бедная Бабушка-Еженька, обеи две твои ноги в синяках, стоять и то больно... Да что же это за парнек-то такой, не парнек, а сплошное наказание... И кто это был, кто? - спросил он вошедшую попрощаться с нами завучиху.

- Мой сын, - сказала она и подтолкнула мальчика вперед.

Юрка был уже без костюма и без грима. Мальчик его не узнал.

- А вот скажи нам, зачем ты налетал на Бабу-Ягу? Что хотел этим показать? Смелость? - допрашивал Юрка.

- Она у нас волшебную палочку украла, - пробурчал малыш. А потом с оживлением добавил. - Да если бы мы все на нее навалились, отобрали бы назад!..

Я посмотрела на мальчика с уважением. Пока у нас растут такие дети, наверняка от будущего можно ждать и хорошее.

- Спасибо вам, - сказала я завучихе. - У вас прекрасный сын. Мне бы такого! - добавила я и посмотрела на Леву.

Но он в этот момент был занят и на меня не взглянул - таким образом намек пропал зря, и только одно было неплохо - ревнивый Юра тоже не обратил на происшедшее внимания.

Однако сам по себе эпизод с мальчиком показался мне более стоящим, чем обычный житейский эпизод - таился в нем урок какой-то, правда, мною еще не усвоенный...

Звонок домой не был самым приятным. Отец не любил, когда я не ночевала дома. Но я была деловита, проста и не давала отцу повода заподозрить меня во вранье. Под занавес я попросила его продиктовать мне домашний телефон Анастасии Ивановны. Что отец и сделал.

- Ты хоть не забыла, что завтра Новый Год? Или за своими елками и репетициями, ты уже часов не наблюдаешь, дней, то есть?! - ворчливо спросил он.

- Папа, ну как я могу забыть, что завтра мне придется провести на работе всю ночь ?

- Но днем-то хоть будешь дома?

- А как же - надо отоспаться... Подарки вручить и получить...

- Ну и на том спасибо...

Анастасия Ивановна сняла трубку сама. И меня узнала сразу же.

- Маша?! Неожиданно вы позвонили, но тем больше доставили мне радости...

Я откликнулась на ее приветливую интонацию всем сердцем. Мне и без того было сегодня необычайно легко. Во мне жила потребность примириться со всем миром, принять его весь и поверить в его надежность, в его доброжелательность.

- Как вы живете, Анастасия Ивановна? Наступила пауза, какая-то тяжелая, принужденная. Потом раздалось:

- Маша, почему-то вам врать мне не хочется. Я живу плохо - с ощущением обворованности и обманутости... Только, ради бога, - спохватилась она вдруг, - не подумайте, что я плачусь, или сдалась, или прошу вашей помощи.

Ответ Анастасии Ивановны сразил меня. Я помнила ее удивительно сдержанной, постоянно словно бы напоминающей мне, что есть люди с поразительным чувством собственного достоинства, вызывающие уважение уже потому хотя бы, что их профессионализм непререкаем и глубок. Никогда не смогу забыть, как однажды при мне в библиотеку забрел только что переведенный, как потом выяснилось, из ПТУ с должности замдиректора по АХЧ на должность директора клуба одной из творческих организаций, человек и сказал, обращаясь к Анастасии Ивановне:

- Мне нужна книжка про Ахматову, или Ахматовой, называется на букву "Ж"...

Я поперхнулась и принялась мучиться в догадках, что бы это могло быть. А Анастасия Ивановна, не дрогнув, не показав ни презрения своего, ни удивления, просто произнесла:

- Вам, очевидно, нужна книга академика Жирмунского об Анне Андреевне Ахматовой, я принесу...

Сейчас, как я слышала, этот директор занялся издательским делом и "рубит бабки" на "Анжеликах" и "Тарзанах"... И процветает. И не жалуется на обманутость и обворован-ность...

- Анастасия Ивановна, мне кажется, мир еще поменяется. Это сейчас все встало с ног на голову - действительно, но... Она перебила меня:

- Маша, не надо утешений, пока мир меняется, меня не станет. Но я зря жалуюсь: жизнь моя не совсем даром прошла, если вы вот мне позвонили... И вообще, мне бы хотелось побольше узнать о вас. Где вы работаете? Я так давно не была в театре: к вечеру устаю, постарела да и страшно... Но с удовольствием пойду посмотреть на вас. Я до сих пор вспоминаю вашу дипломную работу, вашу Золушку. Мне казалось, что после Жеймо, никто не сможет хотя бы сравниться с ней, но вы, Маша, показали мне Золушку другой, менее наивной, но не менее прекрасной, и более стойкой... Я все потом думала, как вам это удалось...

- Да очень просто, Анастасия Ивановна, я играла себя, то есть то, чем я казалась себе... - я запуталась. Мне так приятно было это воспоминание! Я ведь не напрашивалась на комплимент, но теперь вышло, что сама же этот комплимент подхватила.

Однако меня еще и другое мучило: как я скажу Анастасии Ивановне, что работаю в ресторане, пою куплеты и задираю ноги. Впрочем, я вспомнила про елки и обрадовалась.

- Анастасия Ивановна, у меня родилось предложение. Приходите на елку. Вы ведь помните и Валю Кадмицкую, и Юру Полякова... Мы до сих. пор вместе. К тому же шестою мы работаем неподалеку от вас и днем, так что поход будет вам по силам.

Анастасия Ивановна приняла предложение с благодарностью. Мы договорились о встрече, а я поспешила занести время встречи с нею в свой дневник...

Уже повесив трубку, я ощутила, как необходимо, оказывается, было для меня поговорить с человеком поистине доброжелательным, кто помнит меня в том, что я считала своим призванием: в настоящей актерской работе... Я разволновалась. Мне захотелось вдруг доказать всему миру и самой себе, что никуда не делись мои актерские способности, что я могу сыграть и Офелию, и Ларису, и Юлию Джули, и Элизу Дулитл, и еще тысячу тысяч стоящих ролей...

"И все это предлагает мне Бурелом", - подумала я. И тут же скисла...

Откуда-то из глубин души вырвался тяжкий вздох: организовать бы театр без всяких сомнительных меценатов, просто на голом энтузиазме, на ночных репетициях, в свободное от основной - кормящей - работы время... Бывает же, что такие театры осуществлялись и приобретали мировую славу. Да, бывало. Да, приобретали. И в конце концов, обязательно находили спонсоров... И круг снова замкнулся на Буреломе. Спонсор, которого и искать не нужно...

И еще один вопрос въелся в меня: какая все-таки есть связь между моим решением и Анастасией Ивановной, и всеми, похожими на нее?..

"Моральный груз"... Какого черта!.. Что я о себе воображаю?! Лева прав. Нет у человека более достойной задачи, чем осуществить себя в этой жизни. Ибо никто еще не доказал с полной и безоговорочной очевидностью существование жизни иной. "Может, вы верите в загробную жизнь?.." Да, Бурелом высказался уничижительно об этом предмете. Да и сама я - скорее не верила в жизнь после жизни, чем верила. Но...

Жизнь... Любовь... И снова я вспомнила Леву. Какие-то неясные ощущения давали мне надежду, что вот наконец-то повезло: пришла ЛЮБОВЬ... Только бы не обмануться в этой надежде, только бы удалось сохранить и выпестовать этот эмбрион! Боже, как, оказывается, я всегда хотела любить и быть любимой!.. Как хочу!..

Новый Год замечательный праздник. Но для меня этот Новый Год таким не стал, несмотря на несомненный наш успех, несмотря на то, что шоу наше было принято "на ура".

Дело в том, что во-первых, какой-то гнусный япошка затолкал мне за лиф грации сто долларов - эти зрительские подачки никем из наших не воспринимались, как оскорбление, наоборот, многие оскорблялись, когда не подавали. Только я, дура, страдала, что не могу отказаться. Я тут же отдала деньги оркестрантам - пусть делят на всех. Во-вторых, у меня украли камень. Я стояла за кулисой, готовясь к выходу. Напротив стоял Мишка, но смотрел на сцену, а не на меня, так что, как потом я осторожно выяснила, никого он рядом со мной не видел, он и меня-то, по-моему, не видел... Так вот, я стою за кулисой, и вдруг кто-то по-дружески закрывает мне глаза ладонью, и слышу я над собой голос: "Кто?" Я еще загорелась надеждой: ЛЕВА!.. Честное слово, не заметила, как этот неизвестный гад расстегнул цепочку: ловкий, одной правой справился и так, что я даже не почувствовала. Успела я только в тот момент, когда рука закрыла мне глаза, почувствовать, как камень нехорошо зашевелился, и наверное, поэтому сразу не выкрикнула свое потаенное "ЛЕВА!" А потом рука с глаз моих переметнулась к спине и меня вытолкнули на сцену как раз в ту минуту, когда я должна была там появиться. И я чисто автоматически начала работать номер, хотя видела уже, что цепочка с подвеской пропали. В этом ограблении меня поразил точный расчет. Но я даже представить не могла, кто был грабителем. Время от времени я оглядывалась на кулису, где меня только что обворовали, точно надеялась, что все это глупый розыгрыш, и кто-то из наших стоит там, посмеиваясь и крутя на пальце мою цепочку: подойди, мол, отдам, если хорошо попросишь!.. Наивные ожидания!..

Праздник был безнадежно испорчен. Я терялась в догадках: кто? Версий не было. Зато постоянно крутилась в мозгу одна мысль - нехорошая, злая: ну, господин грабитель, погоди!.. Не видел ты, знать, Черешкова!.. Я пыталась отогнать от себя мстительность - терпеть не могу мстительных людей, но камушка было смертельно жалко, я уже привыкла и к нему, и к его необъяснимым особенностям поведения, и к его красоте... Ибо что-что, а красив он был необычайно...

Впрочем, если Старикан один раз вернул его мне, вернет и во второй, и будет мой камень со мной, как неразменный пятак с Иванушкой-дурачком... Тут бы и успокоиться, но ощущение обворованности лежало на душе тяжким, тягучим переживанием.

А тут еще и третье обстоятельство возникло на горизонте, чтобы уже окончательно испортить для меня эту ночь. Раиса раздавала подарки "от администрации". У всех подарки были неплохие, но для меня был заготовлен, как выяснилось, просто роскошный. Вручая его мне, Раиса заливалась сладостью и раболепством:

- Машенька, дорогая наша Машенька Николаевна, наши спонсоры - такие большие ваши поклонники. Ваша красота заблистает по-новому, когда вы это наденете.

Глазам всех предстало Платье. Диор, не Диор, а "нечто восхитительное из Парижа" - это уж точно. Голубое, сверкающее, тянущее уже не на "тонны", на "лимоны". Девицы наши, и Верка в том числе, аж со стульев попадали, когда его увидели. У меня, кажется, тоже челюсть отвисла. О лучшем концертном платье я и мечтать не могла. Но слово "спонсоры" из Раисиной речи я прочитала правильно: "Бурелом". И подумала еще, что напрасно он так торопится продемонстрировать, что я куплена им с потрохами! Я разозлилась. Мучаясь, понимая, что отказываюсь от того, что уже никогда не будет доступно мне, и из-за этого горестного понимания особенно истерично я прокричала:

- Нет! Нет, Раиса Владимировна! Платье в единоличное владение я не приму - сдайте его в костюмерную! Сдайте, чтобы я его больше не видела!..

- Да ты с ума сошла! - заорала на меня в ответ Раиса. И этот ее переход от непомерной слащавости к привычной грубости - поразил всех, а мне еще и кое-что открыл: она тоже боится Бурелома, смертельно боится!.. Ладно, раз так. Холодная злость охватила меня.

- Ну, хорошо, - сказала я тоном, не предвещавшим ничего хорошего, - я беру у вас платье!..

Во мне поднялась дрожь, о происхождении которой я и сама пока еще не догадывалась. Все смешалось сейчас: и чувство обиды за себя и за других запуганных и подкупленных, и чувство протеста... На какое-то время я перестала себя контролировать. Наверное, со стороны я казалась дурой и истеричкой, но воображала себя праведно-гневной.

- Я взяла платье у Раисы Владимировны - все видели?! - некрасиво громко вопила я. - Все?.. Ну. так вот!..

Я швырнула платье себе под ноги и остервенело принялась его топтать. Слезы катились у меня по щекам. Платья было жалко!.. И чем больше я жалела о потере, тем затейливее уродовала это несомненное произведение искусства.Трусы! Живете на подачки! И от кого? От тех же, кто вас и ограбил, на вас и нажился?! От рэкетиров, от бандитов с большой дороги, от убийц, от торговцев наркотиками, от хапуг международного масштаба?!

- Она сошла с ума! - орала Раиса. - Остановите ее! Вызовите психушку!..

- Да ты что, блин! - хватала меня за руки Верка. - Тебе же, блин, такое уважение!.. Да столько, блин, ни одна наша баба не стоит!..

Напрасно она это сказала: только подлила масла в огонь!..

- А кому это позволительно определять нашу себестоимость?! Этим свиньям, что и в ресторан являются в сопливых спортивных костюмах?! Это они нас оценивают?! Да лучше сдохнуть, чем узнать свою цену в этих поросячьих глазах!..

Кончилось полной моей истерикой. Верка и Мишка были со мной до конца. И ни она, ни даже он, как ни странно, меня не понимали. А душа моя была растерзана больше, чем унесенное из гримерной платье. Беспомощность и бессилие свое перед огромной, не надвигающейся, а уже существующей бедой, я вдруг осознала с четкостью неоспоримой.

А еще было чувство вины и стыда за этот срыв, потому что именно срыв этот говорил определенно: поражение близко.

Уже перед моим погружением в такси меня добила Раиса Владимировна. Она подошла ко мне, дружески - честное слово, именно дружески - взяла меня за руку и сказала:

- Ты так много работала последнее время, переутомилась. А сегодня и выпила лишнего. Но не бойся, - она наклонилась к моему уху и прошептала, за пределы служебных комнат происшествие не выйдет!..

Я обессиленно усмехнулась:

- Стоит ли обольщаться?! Могут ли быть секреты от дьявола?

Бедная Раиса не ожидала такого удара - вся передернулась.

Ну как тут не вспомнить, что в жизни всегда есть место подвигам? Идиотским, вроде моего - уж точно есть.

В дороге я уснула, меня еле растолкали. Но поднимаясь в лифте, я подумала о родителях и, когда мама открыла мне дверь, я сумела не внушить ей страха своим несчастным видом. Больше того, я еще раз поздравила родителей с Новым Годом, в достаточно шутливой форме провозгласила, что Новый Год - время приличных денег для неудачливых актеров, но одновременно и время катастрофического творческого переутомления...

- А потому - погребла в постельку, - сказала я и, изображая пловчиху, направилась в свою комнату.

Там рухнула и моментально заснула.

XII

С Левой мы встретились буквально на часок до моей работы. Мне хотелось плакать и голова раскалывалась... Но едва я увидела моего Феникса, его раскрытые навстречу объятия, эту его радостную белозубость, едва я ощутила щекой батист его рубашки и прохладу маленькой пуговицы, - как тут же мной овладело чувство защищенности и именно оно подтолкнуло к моментальной, подробной исповеди. Я рассказала о ночном происшествии, ничего не скрывая, даже несколько преувеличивая собственную некрасивость. И когда он выслушал мой рассказ (о пропаже камня я промолчала), прижал меня, тихо рассмеялся и сказал:

- Эмоциональная натура, творческая, женская - такое платье растерзала, как тут не загоревать?..

- Смеешься?..

- Смеюсь. Смеюсь и радуюсь: а то все сомневался - уж такая рассудительная, такая деловая, такая умеющая держать себя в узде, будто тебе не за двадцать, а за сто двадцать!.. А теперь вижу: нормальная молодая артистка, хорошая капризная девочка!..

- Сюсюкаешь?!

- Но совсем ведь немного, совсем чуточку.

- Лева, спаси! Я не знаю, что делать, просто не знаю... Кому и зачем нужно испытывать меня? Что мне делать?.. Лева чуть отстранился и ответил со всей серьезностью:

- Не топтать свою жизнь, как это платье. Не строить из себя героиню. Понять и принять реалии жизни, которые ты все равно не в силах изменить. И взять от жизни все, что она дает...

- Господи! И почему человек так зависим?! И добро бы еще от кого-то с талантом, с умом, а то ведь приходится зависеть от людей, которых я и за людей-то порой не считаю... Я произнесла последнюю фразу, имея в виду просто всех скопом ублюдков и подонков, которых в изобилии вижу "по месту работы". Но Лев воспринял ее иначе:

- И перестань сочинять сказки и верить в них. Не совсем же ты ребенок. И Бурелом твой не дьявол, обыкновенный громила, будущий миллиардер, если не падет жертвой разборок... Уж он-то, во всяком случае, лишен способности тебе сопереживать. А если эта выскочка желает потешить себя собственным театриком - порадуй его, бери его денежки, смотри на него, как на дойную корову. Иного взгляда он не заслуживает!..

- Как у тебя все просто!.. А я мучаюсь, не вижу выхода.

- Ну, уж один-то выход у тебя точно есть.

Лева ласково погладил меня по головке.

- Какой же?

- Выходи за меня замуж, рожай мне ребятишек, будь хозяйкой в моем доме. А уж я постараюсь обеспечить вам и хорошую, человеческую жизнь, и надежную защиту от бурных ураганов...

Я отстранилась. Мне много раз делали предложения, но по большей части - непристойные. По существу, предложение "руки и сердца" я получила в первый раз. И, честное слово, совершенно потерялась - и от радости, и от неожиданности, и еще от понимания того, что Лева приготовил текст этот заранее, а не сочинил спонтанно.

- Ты меня сразил!.. - сказала я, просто чтобы не молчать обрадованной дурой.

- Я и сам поражаюсь себе - еще пару недель назад и помыслить не мог, что в состоянии полюбить, что так захочу собственной семьи, тебя - всегда рядом!..

Это тоже было прекрасно - мне объяснялись в любви. А ведь и такими объяснениями я не была избалована.

- Ну так что? - спросил Лева.

- Женщине дается время на раздумье? - спросила я, сама не понимая, почему сразу не кричу восторженное: "Да! Да! Согласна!"

Радость кипела во мне, выплескивалась из меня: все я забыла. И ужасную ночь, и платье, и Бурелома, и камень. Просто шла с сияющими глазами, готовая улыбаться всему и всем.

- Мария Николаевна, - остановил меня в коридоре Вражич. - Что это с тобой сегодня? Никак влюбилась?

- Да, Вражич, да, золотой. Влюбилась и знаю, что любима.

- Поздравляю. Завидую. Может, и мне когда доведется...

- Если постараешься.

- Да тут старайся, не старайся: если нравятся такие, как ты... А твой избранник?

- Ну, Вражич, - упрекнула я.

- Молчу. Но это, по крайности, не Бурелом?..

- Окстись!..

- Вот и замечательно.

И Вражич, действительно обрадованный, понесся дальше со своей грязной посудой. А ему на смену выкатилась мне навстречу Маруся, снова в ватнике, снова с бидонами отходов.

- О, Николавна, отойдем, чего скажу.

Я отошла с Марусей за угол, хотя по ее переполненности эмоциями почувствовала: наружу из нее просится очередная сплетня.

- Лев Петрович сегодня у Раиски нашей были.

- Ну и что?

- Про платье выспрашивали, - Маруся пытливо на меня взглянула.Я даже глазом не моргнула, хотя интересно мне стало. И вот что показательно: интересно, но совсем не страшно.

- Ну и?..

- Раиска крутилась перед ним, а про тебя, Николавна, все: "дура" да "мерзавка". А они как гаркнут: "Не твое, мол, собачье, оценки, мол, давать!" А потом еще смеялись: "Характерец, мол, а тут, мол, ход нетонкий..." Вроде как себя ругали. А вышли - глаза белой пылью засыпаны, и сами злобные. И улыбаются, вроде как щерятся смехом... Страшно!..

- Да ты-то откуда это знаешь?

- Так подслушала же, - с обескураживающей наивностью призналась Маруся, - еле отскочить успела, как они вылетали из кабинета!..

Я представила картину и рассмеялась, явно Марусю разочаровывая. Ей, бедной, так хотелось меня напугать. "И сами злобные..." А какими еще ОНИ могут быть?!

В гримерной меня ждала неожиданность. За моим трюмо сидел Владимир Михайлович, психиатр, занимающийся Черешковым.

Выглядел он напряженным, его даже как будто слегка лихорадило. Руки он держал засунутыми, как в муфту, в слегка выдвинутый ящик моего стола.

- Мария Николаевна! - обрадовался он, увидев меня. - Скорее, скорее сюда, ко мне. У меня кончается срок оберега, нужно, чтобы вы лично взяли его у меня из рук, да поторопитесь же, пока сюда никто не пришел, навалят же сейчас!

Все еще ничего не понимая, я осторожно приблизилась.

- Да не медлите же вы так, - суетился Владимир Михайлович, - бежит же время, время бежит, и мне не улыбается разделить участь вашего Черешкова...

Я подошла.

- Засуньте, засуньте руку в стол, да не правую, левую, вот так, коснитесь крайним пальцем моего крайнего на левой!..

Я хихикнула. Ну, бред!..

- Только не смейтесь, ради всего святого, не смейтесь!.. Не сбивайте, а то все пропало. - И он принялся быстро, почти горячечно приговаривать, в то время как наши пальцы соприкасались там, в глубине ящика.

- Шурле-мурле, калин-малин!

Жил проклятый вор-боярин!

Фигли-мигли, такли-сякли

дураки не поиссякли.

Дураки смиренно просят:

- Сохрани нам разум, косень!..

Не коси нас, сохрани,

себе камушек верни.

Мы его не трогали,

жил он недотрогою.

Косин-осин, косин-сен,

ты прости нас насовсем!..

- Все! - психиатр облегченно откинулся на стуле. - Все, Мария Николаевна, заберите свой камень.

Конечно, мне помогало огромное количество этюдов "на пристройку", сыгранных еще в детском кружке, а потом и в институте, поэтому я и сейчас, невольно воспринимая происходящее, как непонятную игру - "пристраивалась". Не удержалась, правда, от того, чтобы не сказать:

- А я знаю огромное количество анекдотов про умалишенных психиатров. Хотите расскажу?!

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги