Второй Беличий Песок (СИ)

Четвёртое ведро песку — которое пятое. Цявк!

После весны, прошедшей по всем правилам, подобралось лето. Оно собственно ещё только подумывало о том, чтобы стать, а грызи уже вовсю шевелились и готовились к походам. Рилла и Руфыс, основательно запасшиеся кормом, отбыли в Пролескинский околоток наблюдать за дорогой через болото, а Макузь и Ситрик отправлялись снова в шишморский, выслушивать, что скажет пруд по поводу добычи из него тара. У них уже всё было упаковано по рюкзакам и мешкам, ожидали только подсыхания дорог.

Безо льда и снега, ясное дело, «мыши» стояли на приколе в депо, а перемещаться на большие расстояния приходилосиха или на пароходах, плававших по рекам, или на паровичках, катавшихся на колёсах. Колёсные паровые телеги для этого подходили не ахти как — прыгать сотню килошагов по ухабам на просеке не самое милое дело, да и тащился такой транспорт куда медленнее любой мыши. Зная про это, пуши давно организовали пароходное сообщение со всеми станциями, до каких можно добраться по рекам, причём куда не добирались большие, сорокашаговые пароходы — забирались поменьше, пятнадцатишаговые.

Цокнув что следовало всем родичам и друзьям, Ситрик и Макузь выкатились на берег Жад-Лапы, как два пуховых шара, рыжий и серо-фиолетовый. Большая река всегда внушала своим видом тонну Хрурности, причём ровным счётом всегда — в пасмурные осенние дни пуши и то зачастую приходили поглазеть, как течёт вода. Сейчас же, под чистым голубым небом, Жад-Лапа сверкала тысячами звёзд на бурунчиках и волнушках, а в воздухе замечательно несло свежей водой.

Щенков, следует зацокнуть, располагался в основном на одном берегу реки — высоком, который не подтапливался в паводок, а на соседнем было гораздо меньше построек, сообщение с коими летом происходило через паромы. Там же, где торные дороги цокалища выходили к берегу, существовали пристани и грузовые сооружения, там же грузился на плавсредства и пух. Тут ещё следовало побегать туда-сюда, помотать хвостом и много цокать, чтобы точно выяснить, на какую самоходную лодку садиться, чтобы попасть в нужное место.

— Да многие вообще не заморачиваются! — хихикнула Ситрик, в то время как они с Макузем шли вдоль берега, — Идёт в нужную сторону, и ладно. Чейни так плавала, как видит что нужное место рядом — сигак с борта, и вплавь.

— Как вариант, — согласился Макузь, — Но таким образом нам-то добираться будет не в пух. Там пересадка с крупняка на мелочь, и всё вверх по течению.

— А докудова?

— А помнишь где на плоту переправлялись, вот как раз дотудова.

— Да, посидим на хвостах как следует, — хмыкнула Ситрик.

К большому причалу медленно подваливал большой пароход с низкими бортами, вяло дымивший сизым из высокой жестяной трубы. На причале и на корабле суетились грызи, перебрасывая толстенные швартовые и подтягивая громоздкую посудину к пирсу. Как было ясно слышно с возвышения, вся обширная грузовая палуба судна завалена углём, слегка покрытым сверху тентами. Ситрик прикинула, сколько тут угля, и икнула.

— Йа прикинула, сколько тут угля, — пояснила она, — Это-ж сколько дерева надо было сжечь!

— Да уж, не по пуху, — согласился Макузь, — А как йа знаю, такой пароход приходит как минимум раз в десяток дней.

— Есть какое-то подозрение, — цокнула серенькая, — Если по правильному собирать сушняк, где ты столько наберёшь? Кто слушает, откуда прёт этот уголь?

— Йа слушаю, — усмехнулся пожилой грызь, стоявший рядом, — Это из-за Жабовных гор, там лет десять назад произошли очень большие пожары, головешек осталось — Оягрызу. Представляете себе, весь день идти, а вокруг только сухие обгоревшие брёвна из травы торчат?

— Туго представляем, — признался Макузь, — Но пока придётся поверить.

— Это, значит, с гарей? — задумалась Ситрик, — Но ведь в Лесу постоянно пробивают новые просеки, чтобы не допускать пожаров. Значит, гарей должно становиться всё меньше.

— Да их и становится меньше, но всё равно выше ушек, — пояснил грызь, — Сами знаете, какое это погрызище, полыхнёт и кло. А ещё на востоке в прошлом году было нашествие каких-то гусениц, выжрали прорву леса до полной сухости. Сейчас тоже готовятся оттуда вывозить пухову тучу угля.

— Пухова туча угля это в пух, — сощурился Макузь.

— Кстати вон наша барка, — цокнула Ситрик, и кивнула ушами старичку, — Кло!

Барка, как её обозвала белка, была шагов десять в длину и от силы два в ширину, а в движение приводилась двигателем от «мыши», крутившим гребное колесо. Как и многие небольшие плавсредства, это строилось по принципу «да, жалко!». Ящик из деревянных досок стоял только под паровой машиной, а весь остальной корпус представлял из себя деревянный каркас, обтянутый толстым материалом навроде пропитанного битумом клоха. Снаружи «тряпичные» борта защищал штакетник из жердей, но если конкретно ткнуть бревном — можно было тупо пробить борт. Если конечно «борт» тут не слишком громко цокнуто.

— Грызо, прошу на борт! — цокнул с широким жестом лапой грызь, но потом поправился, — Ну, на бортик.

На бортик следовало забираться аккуратно, чтобы чего не сломать — себе дороже станет. Практически, «пароход» имел аж две палубы: одна, из тонких досочек, висела внутри лохани из клоха, вторая опиралась стойками на края этого «решета» и при хождении по ней пушей явственно скрипела и качалась, как впрочем и всё сооружение вцелом. Если как следует заегозить туда-сюда, можно было раскачать хоть в одну пушу, так что речники сразу предуцокнули, кто будет пробовать — поплывёт пешком.

В остальном же, неслушая на крайне хлипкий вид, паролодка своё дело знала. Если поначалу Ситрик и Макузю было боязно даже пройти по палубе к сортиру, до того она казалась ненадёжной, то скоро они привыкли и перемещались по судну даже просто для того, чтобы поглазеть в другую сторону. Главное слушать, чтобы пух не скопился у одного борта — а то купание обеспечено. К тому же выяснилось приятное обстоятельство — почти все пуши из пассажиров плыли в район Шишмора, поэтому паролодке было проще высадить оставшихся, а всех везти именно туда без пересадок. Правда, речник сразу предуцокнул, что для этого придётся лично набить дров. Пуши согласились лично набить дров, так что и отчалили.

Макузь раньше не особенно представлял себе, сколько всего плавает по реке, а теперь услышал и опушнел — возле цокалища вообще на воде сидели десятки разнокалиберных судов, от паролодок до большущих грузовиков. То и дело сквозь свежий речной ветер доносился запах угольного дыма из очередной трубы, а ухо ловило посвистывания.

— Слушайте, а такое погрызище не повредит речке? — забеспокоилась какая-то белка, крутя ушами, которая слышимо тоже первый раз того.

— Пока не замечено, — компетентно цокнула Ситрик, — К тому же если собрать эти корабли в одно место, они займут не очень большой участок, а река огромна. Просто на водной глади их издали видно, и кажется что много.

— Точно?

— Да, со вполне уверенной степенью точности.

— Тогда ладно.

— Откуда ты это знаешь? — уточнил Макузь.

— Из цоцо, — пожала плечами Ситрик, — Когда йа первый раз услышала причалы, возникла вся та же мысль. У отца друг речник, вот он нам всё доходчиво показал, почём перья. Чисто цокнул, да.

— В пух, в пух, — согласились грызи и умеренно потрясли хвостами — умеренно, чтобы опять-таки не раскачивать лодку.

Лодка же тащилась вверх по Жад-Лапе, шлёпая по воде гребными колёсами; скорость была так себе, но куда лучше чем своим ходом или на паровике по просеке — ушей не соберёшь, пока сосчитаешь все ухабы. К тому же сдесь, как и на любом речном пароходе, был практически безграничный чай, потому как воду брали из реки, а кипятила её топка паровой машины, которая всё равно горела постоянно. Ситрик знала об этом заранее, а потому взяла с собой излишек этого самого чая, дабы дуть оный, не задумываясь о количестве. Испитие чаища перемежалосиха цоканьем, так что достаточно скоро все имевшиеся белки знали друг о друге достаточно. Известия о том, что Макузь и Ситрик направляются в Шишмор за таром, вызвало некоторый подъём хохолов.

— Только смотрите, — цокнул серый грызь, погонявшийся Зишем, — Там пух дикий, не то что в цокалище. Всмысле если надумаете дорогу прокладывать или что такое, надо это осторожно, чтобы всё было чисто понятно.

— Скворки? — уточнил Макузь.

— Да нет, этим-то как раз попуху. Вот такие же, — Зиш показал ухи с кистями, — Во всём околотке дерева просто так не спилишь, имейте это вслуху.

— Вот ты ляпнул! — фыркнула Ситрик, — А в цокалище как, спилишь?

— Да честно цокнуть, не пробовал, — засмеялся тот, — Хвост дороже.

Это было точно так, спилить дерево в цокалище было проблематично, потому как дров и строительной древесины и так хватало почти выше ушей, а лесок грызи слишком любили, чтобы выдёргивать оттуда даже одну веточку — потому как где одна, там и сто одна. И уж никакейшему грызю не пришло бы под уши пилить живое дерево на доски — всмысле, специально, потому что неспециально это регулярно случалось при прокладке пожарных просек, они же дороги.

Через три дня плавания, после того как Ситрик и Макузь поучавствовали в набрасывании поленьев в пароходик, чтобы уплыл дальше, они смогли собственными ушами выслушать такую просеку в свежем виде. Это была не просто дорога, а полоса шириной полсотни шагов, на которой начисто убирались деревья — спиливались, а пни корчевались и шли на уголь. Возле посёлков полосу занимали огороды, но по большей части длины её распахивали и засеивали деревьями сорта «пихта жёлтая». Она действительно была жёлтая, и имела отличительную особенность в том, что даже не будучи сухой, вспыхивала от огня как свечка…

— Посиди-ка, — обычно задавал вопрос грызунёнок, которому это цокали первый раз, — Это противопожарная полоса, и на ней — огнеопасные пихты?

Соль состояла в том, что густая жёлтая хвоя на пихтах горела очень быстро и не успевала поджечь соседние деревья — потому как поджечь дерево вообще-то не так просто, даже если оно сухое. Верхний слой коры обугливался и уже очень трудно подвергался возгоранию — поэтому когда пожар подходил к полосе, она вспыхивала, выгорала и создавала весьма надёжную стену, через которую огню трудно перебраться. Конечно, таки основательные полосы шли только там, где требовалосиха разделить особо крупные массивы леса — в остальных местах их делили реки или обычные просеки шириной в два с половиной шага, по которым можно быстро притащить пожарный инвентарь для ликвидации огня.

Что до Макузя и Ситрик, то они всё-таки не миновали тряски, потому как едва вышли на нужную дорогу — уткнулись в попутный паровик, возле которого суетились грызи. Паровик представлял из себя этакий паровоз на шести колёсах, к которому цеплялась телега с собственно грузом. Ну, что представляли из себя грызи, понятно. Макузь слегка подзакатил глаза, и не зря — в ходе первых же цоков выяснилосёнок, что основная проблема состоит в том, что из двух грызей управлять паровиком годно умеет никто, поэтому они постоянно сажали его в ямы и утыкали в деревья, а потом по килоцоку не могли включить задний ход, чтобы выбраться.

— И как случилосиха такое распухяйство? — осведомился Макузь.

— Да нет никого, а везти надо, — развёл лапами грызь, — По полю проехались — вроде годно, а как в лес залезли — мать моя белочка! Да хоть не грызи!

— Цок, тогда будьте бобры набрать дров, — хмыкнул Макузь.

— Ты и с таким чудовищем обращаться умеешь? — удивилась Ситрик.

— Да что тут уметь! — пнул колесо грызь, — Они же все по одной схеме сделаны, никакой разницы, что лодка, что телега. Кстати, сейчас покажу.

— Цявк! — вспушилась серенькая.

Растопив топку как следует, Макузь проверил годность механизмов, подправил кое-что, и тронул машину по дороге. Удивляться тому, что с непривычки грызи не сумели с ней справиться, не приходилось: вращать рулевое колесо следовало с большой натуги, и при этом весьма точно — машина тут же заносила зад куда пух пошлёт и цепляла за деревья. Однако в учгнезде по крайней мере краткий курс эт-самого проходили все, так что Макузь быстро припомнил, приноровился и более не задел ни одной ёлки — всмысле, за ствол, а ветки-то скребли по бортам постоянно, так что в открытую кабину сыпалась хвоя.

— Как трясёт, терпимо? — осведомился Макузь, оборачиваясь к сидевшей на мешках в телеге Ситрик.

— А то ты не слышишь, — цокнула она.

— Нет, не слышу, у меня лапы заняты!

— Трясёт терпимо, но сильно, — призналась белка.

Из этого Макузь сделал заключение, что трясёт сильно, но терпимо. Собственно тут особых наблюдений не требуется — телегу раскачивало из стороны в сторону, когда колёса скользили по краям глубокой колеи, а вдобавок подбрасывало при наезде на корни и коряги, попавшие на дорогу. Воизбежание чего-нибудь не в пух грызь для начала проехал только пару килоцоков и объявил привал, хотя это и означало перерасход дров для поддержания температуры котла.

— Вообще, достал он, — цокнул грызь, кивнув на паровик, — Такое погрызище!

— Лучше чем ничего, — возразил другой.

— Вприципе, известно что можно сжигать жидкое топливо прямо в цилиндрах, — просветил Макузь, — Но в нулевых где взять столько жидкого топлива, и во первых, пока что сталь не дотягивает по прочности, ломается.

Если цокнуть покороче, то с пухом пополам, но до шишморского цокалища паровик таки добрался, причём Макузь по дороге вбивал соль в головы, чтобы не отдуваться в одну пушу, и стоило надеяться что обратно грызи уедут сами. В цокалище ещё издали было слышно цявканье, потому как вернувшаяся на лето Лайса приноровилась цявкать, а остальные смеху ради повторяли. Собственно Макузь и Ситрик нулевым делом пошли в центральную избу, трепать ответственные уши; уши были рады их слышать и отцокались о том, что всё в пух, применительно к возне с таром. На этот процесс ушло цоков десять, после чего грызи, помятуя о совести, уши освободили.

Уже выйдя из избы, они основательно ослушались вокруг — цокалище в тёплое время года было совсем другое, нежели в холодное. Практически всё оно утопало в зелени кустов, и сейчас — в белых и сиреневых облаках цветов на кустах, отчего в воздухе недвусмысленно висел постоянный запах. Возни наблюдалосиха исчезающе мало, особенно в сравнении с зимой — взять хотя бы и лосиху, которая лопала ивняк на центральной дороге и никому этим не мешала, потому что просто никто и не проходил мимо. Цявканье неслось только из открытых настижь окон центризбы, да ещё раздавались звуки ударов по металлу где-то подальше, а в остальном стояла очень даже недурственная тишина.

Само собой, эта тишина была не глухая — такой в Лесу не бывает никогдища вообще. По траве и кустам перелетали мошки и пчёлы, в кронах деревьев возились птицы, а в сухой траве подлеска — мыши и прочая мелочь. На самых густых ёлках мелькали рыжие хвосты белочи, а если подойти близко к муравьиной куче — слышно и то, как насекомые копошатся. И это всё, следует цокнуть, в полном отсутствии ветра. Когда же воздушные волны переливались по ковру древесных крон, возникал восхитительный шум, являвшийся лучшей музыкой для беличьих ушей. Ситрик и Макузь порой останавливались и вращали раковинами, когда налетал мощный порыв ветра.

Окончательно убедившись, что хвойничек зелёный, грызи уселись на одной из многочисленных свободных скамеек, перекусили, и стали приступать к дальнейшему, зачем собственно они сюда и… хотя после всего услышанного оба прекрасно понимали, что это стоило бы сделать и просто так, смеха ради. Потому как смех — это то, что трудно переоценить. Из цявканья Лайсы они знали, что начали ли работу в Керовке, или нет — неизвестно, потому как Лайсе это было попуху. По крайней мере в Понино на заливных огродах скорее всего уже вовсю возились, потому как там надо соблюдать сроки.

— Кстати знаешь что йа заметила? — цокнула Ситрик, качая лапкой, — Сдесь в околотке полно грызей, которые ходят не на полной лапе.

— Это как? — прикинул Макузь.

— Вот так, — белка встала, поднялась на пальцы лапок и прошлась туда-сюда.

— Интересное наблюдение, — согласился грызь, — Йа как-то не расслушал. А Лайса на полной лапе ходит?

— Как ей удобнее. Слышимо, она и так и так может.

Это было давно известно — в зависимости от условий, в которых жил грызь, развивалась привычка ходить или на стопе лапы, или только на пальцах, как волк, кпримеру. Никакой особой разницы, кроме как для обуви, это не вызывало, и если уж белка приучилась ходить на неполной лапе, то привыкнуть к другому было довольно сложно, и главное незачем.

— Хм, — почесал ухи Макузь, — Йа думал, это от мягкости грунта, по коему грызо ходит. По этой логике возле болот они должны бы наступать на всю лапу, чтобы меньше проваливаться.

— Логично, хотя оно и не так, — хихикнула Ситрик, — Слышимо, тут дело в том что земля постоянно сырая и холодная, поэтому когда стоишь на одних пальцах, меньше теряешь тепла… Ну что, пошли в?

— Пошли в, — согласился грызь, соскребаясь со скамейки.

Сейчас, уже практически летом, тропы по колотку были куда как сподлапнее для прохода и проезда с тележкой, так что никакейших затруднений не возникало. Пожалуй, по хорошей тропе грызи дошли до Сушнячихи раза в два быстрее, чем осенью в распутицу. Вокруг теперь простирался не прозрачный лес без листвы, а море разливанное оной, которое было не только приятно уху, но и могло скрывать животных навроде тигров или камульфов, не к обеду будет цокнуто. Вслуху этого Макузь и Ситрик не забывали о мерах предосторожности как при ходьбе, так и при сидении или ночёвках. Как все знали, этот сезон не самый опасный в это плане — после спячки вылезают всякие енотные собаки, сурки, хомяки и так далее, на которых куда легче охотиться крупным зверям. Тем не менее, чтобы берёг хвост — нужно известно что.

— Пааагрызище размером с тайгу! — запевала Ситрик, размахивая хвостом, — Оно случилось, и ни гу-гу!

— Паагрызище не меньше горы! — подхватывал Макузь, — Довольны и зяблики, и бобры!

Погрызище — оно как гузло!

Не село на тебя, так считай — повезло!

Погрызище с лося высотой!

Уши открой, насладись красотой!

Допеть фольклор до последних куплетов у них не получилось до самого конца пути, потому как постоянно сбивались на смех. Также по пути были встречены несколько пушей, чьи уши были подвергнуты эт-самому. Выяснилосиха, что трое вышли из своих дальних углов в Понино, как они это обычно и делали, содить и ростить, а один тащил железные петли как раз в Керовку. От Дутыша грызи узнали, что таровщики начинают возню по прежнему сценарию, так что всё в пух — отцокавшись, тот упилил вперёд, потому как не тащил больших рюкзей с запасами корма.

В самой Сушнячихе тоже сезон был не в разгаре, возились разве что возле склада, который тут заменял сразу все лавки — для начала работ в топях требовалосёнок завезти корма, инструменты и некоторые расходные материалы. Что сделали в Сушнячихе Макузь и Ситрик, так это… ну нашлись, понятно. В нулевую очередь они отсурковались и дали отдыха лапчонкам, которые слегка давали о себе знать после длительных походов. Сделав эти действия, с утречка они отправились дальше и достаточно быстро были уже на месте, таращась ушами на деревянную платформу — ту самую, что слыхивали ещё зимой. Сейчас пруд окружали кусты, покрытые мелкой свежей листвой, но сама вода оставалсь непроницаемо чёрной, с синей масляной плёнкой на поверхности… собственно, плёнку уже сцеживали. Один из грызей плавал по пруду кругами на плотике и снимая плёнку, процеживал воду через фильтры, таким образом получая искомое. Остальные же, в количестве два хвоста, были замечены за ремонтом платформы — пуши корячили туда свяжие брёвна взамен сгнивших.

Появление двух грызей, которые ранее не появлялись, вызвало подъём хохолов — да собственно они и не собирались прятаться — грызи, а не хохола.

— Эй грызо! — цокнул низкий широкий белкач, похожий серостью пуха на скворка, — Вы знаете, куда зашли?

— Знаем, в место! — хором ответили те.

— В запятую. Йа имею вслуху, что дальше только топи, если что.

— А мы дальше и не собирались.

Был взварен и испит чай, в ходе чего — ну если точнее, то «одновременно с ходом чего» — выяснилось, что в Керовке натурально присутствуют три хвоста — Курдюк, Выдрыш и Тирита. Они собственно присутствовали тут регулярно, с тех пор как построили избу и платформу, и за лето обычно добывали некоторое количество тара, чем намеревались заняться и теперь.

— Да уж чистое дело, не хвост пинать сюда притащились, — фыркнул Курдюк, — Сейчас-то оно ещё в пушнину, потому как не холодно и топить не надо, а так дров не натаскаешься с берега. Ну а потом ещё, имею предуцокнуть с семью буквами «Ъ», скоро пойдёт гнус.

— Самое что мне интересно, — признался Макузь, — Так это сколько вы добывали за лето тара?

— Бочек двадцать, — пожала плечами Тирита, — Это которые по двести зобов.

— Прилично! — цокнула Ситрик.

— На троих конечно, — улыбнулся Выдрыш, — Да и перетаскать приходится на себе по десять зобов, так что считай только ходок туда-сюда — восемьсот, так что каждый день по две на хвост. И это, как ты понимаешь, в очень среднем.

— А у вас какие идеи есть по поводу? — приподняла хохолок Тирита.

— Выше ушей идей, — признался Макузь, — Но чтобы не цокать голо, нужны факты. Значит, около четырёх тонн тара… А вы замечали, падает ли его уровень на дне?

— Замечали, — кивнул Курдюк, — Он не падает вообще.

— Чем вы это объясняете?

— Да мы не особо и объясняем, гыгы… Ну, скорее всего — натекает из болота, учитывая то, что мы черпаем достаточно медленно для целого пруда.

— А если быстро вычерпывать, может понизиться? — допытывался Макузь.

— Кажется да, — не особо уверенно цокнул Курдюк, — У нас как-то такое было, но точно не цокну.

— А зачем это? — фыркнула Тирита, — Неровен час с таром что случится, перестанет итти!

— Ну это уж уши на отрыв даю, что не престанет, — хмыкнул Макузь, — Это затем, чтобы замерить, насколько понижается уровень и с какой скоростью идёт восстановление оного. А исходя из этого можно будет цокнуть об общем количестве тара в болоте.

— Ну, допустим ради науки мы могли бы упереться, — цокнул Выдрыш, мотнув хвостом, — Но куда деть выбраный тар, у нас тут две бочки под него, и то одна негодная.

— Ну в нулевых, с вами упрусь ещё йа, и частично она, — показал на Ситрик Макузь, — Ради науки. Так что бочки мы уж как-нибудь достанем. Цокнем, штук десять…

— Посиди на хвостеее, — отмахнулась Ситрик, — Где ты собрался взять десять бочек?

— И то правда? — уставился Курдюк.

— Не вслух будет цокнуто, учгнездо передало нам прилично единиц Добра, ради эт-самого.

— Да мы не про это, а про бочки! Зимой Рилла с компанией последние стырили с Сушнячихи, а в цокалище тоже пуха с два кто тебе их приготовил. Ну пара может найдётся, но не более того, — пояснила Ситрик, — Йа ходила по складу, у них там стоит одна бочка, новая, и всё.

— Ах да, — почесал ухи Макузь, — Действительно… Ну тогда надо сделать самим резервуар для тара.

— Это уже мыслимо, — согласился Курдюк.

— Во-во. Тогда давайте таким образом вытрясем этот песок… Делаем посуду бочек на десять, приводим черпак в полную годность и начинаем гнать круглосуточную добычу… вы же её ни-ни?

— Похожи на умалишённых?

— Не очень. Так вот, гоним добычу и слушаем, как оно. Потом помогаем вам вынести жижицу в Понино. Кло?

— По лапам! — предуцокнула Тирита, — За язык тебя не тянули.

— Ситти, ты не против такого плана тряски? — повернул уши на грызуниху Макузь.

— В целом только за, — цокнула та, — Только уточню, что мне ещё бы сделать кой-чего помимо.

— Вне вопросов, отдуваться буду йа, — заверил Макузь, — И да, кто умеет делать большие посуды?

Большие посуды умел делать всё тот же Курдюк, но это только пол-дела, предстояло найти материала. Сначала грызи ещё раз прочесали весь остров — то есть вообще весь! — и нашли ещё три упавших дерева и одно сухое, но большая часть этого годилась только на дрова. Пришлосище вспушаться и тащиться и обратно в Лес, к Понино. Гать была всё та же — там где плотная трава создавала подобие земли, лежали две жерди, по которым и следовало идти; наступание мимо вызвало провал как минимум по колено, а как максимум — с ушами. Там где путь упирался в глубокую воду, были уложены брёвна со стёсанным верхом, также двое паралельно, опиравшиеся о кочки или о столбы, вогнанные в трясину вертикально. Следовало приноровиться, чтобы постоянно не падать с такой дороги, так что первые дни Ситрик и Макузь ходили медленно и осторожно.

— Да, такими темпами по две ходки за день мы опушнеем, — цокнула Ситрик, — Одну еле успеваем.

— Не упирайся, бельчон, — цокнул Макузь, — Всё успеем.

Бельчон и не упиралась, но тем не менее таскала жерди и нетяжёлые чурбаки вместе с прочими грызями. Хотя и времени на это оставалось у неё не так много, потому как грызунихе полезнее для дела готовить корм, пока тягловые особи тягают. Особи же притащили на остров к Керовке десятка три отёсаных брёвнышек, из коих Курдюк принялся подгонять плотным образом подобие сруба, только с дном, так чтобы тар не вытекал. Макузю досталосиха достаточно потаскать брёвна по гати, положив их поперёк себя на плечи, так что к вечеру грызь цокнул бы, что хватит. Ситрик же достала из сумок надыбанное в Шишморе — клещегонку, в частности, и не забыла, чтобы все пуши вымазались этой ерундой, воизбежание. Это было кстати, потому как в такой сезон как раз наблюдался лютый пик деятельности клещей, и в иных местах от них просто спасу не было. Выбирать же мелкое насекомое из пуха — вообще не в пух, особенно когда приходится делать это по разу в два цока.

Когда солнце закатывалось со смеху за верхушки ёлок, стоявших по краю острова, грызи уже обычно имели внутри себя корм и чай, так что предавались тихим перецокам. Как ни цокни, а им было что поведать друг другу, потому как много лет они даже не знались — и сейчас это вызывало у обоих удивление. Макузю казалосиха, что Ситрик была в поле слуха всегда, хотя память цокала об обратном — не так уж давно на первомае он услышал её первый раз, случайно. Ситрик же припоминала, что тогда тоже слегка запомнила белкача, хотя для этого не было никаких особых причин — так что получалось, что возможно это случайно — не очень и случайно. Впрочем, ломать голову необходимости не было — она есть, если событие мимо пуха, а тут оно попадало по центру оного.

Вместе с набирающей силу летней листвой на ветках и травой на земле начали вылезать несекомые, причём не только радующие ухо шмели и бабочки, а в том числе и мошки с комарами, имевшиеся на болотах, наверное, в самом большом из возможных количеств. Макузь всегда недоумевал, как и многие пуши, как вообще живут комары, если постоянно только и делают, что пытаются выпить кровь, и при этом удаётся это только одному из несчётных тысяч. Белкиъ были куда менее уязвимы к гнусу, чем любые другие зверьки — как вслуху пушной шкуры, на которую комар и сесть толком не мог, так и вслуху возможности смахнуть его с любого места на организме. Тем не менее, гнус представлял значительное неудобство, потому как лез в глаза, уши и нос — а если открыть рот, то и туда тоже.

Ситрик, когда ещё готовилась к походу в топь, основательно обцокала своих и узнала всё, что те знали про избавление от кровопийц. Когда комаров или мошек было не слишком много, помогали пропитанные полынной настойкой тряпки, которые крепили на плечи, воротник или шапку — короче, как раз ближе к глазам и носу. Когда гнуса было слишком много, он мешал уже просто физически, как летящий по ветру песок, и пропитки не помогали; тогда приходилосиха-с-тремя-лосятами использовать шапки с сетками, как у тех грызей, что разводили пчёл для получения мёда. У Ситрик в рюкзаке имелись две такие, достаточно лёгкие, чтобы забыть про них при ходьбе, и вполне годные, чтобы вспомнить при налётах комаров. Тем более что ни лавки с полынными настойками, ни лишнего времени варить лично не наблюдалось — так что шапки попали самое что ни на есть в пух.

Клещегонку белке правда потом пришлось таки варить из собранного сырья, потому как ходить далеко, да и главное сварить лично всегда приятнее. Серо-фиолетовая пушнина мелькала среди молодых берёзок на краю топей, возле Понино, там где грызи и собирали дрова и стройматериалы; грызуниха неплохо знала растительность, так что быстро находила нужное, ибо прикидывала, что рядом с чем растёт, и по такой логической цепочке выходила на цель, а не просто прочёсывала лес наудачу. Варить тоже стоило в Понино, потому как тащить дрова на остров — не самое хитрое решение.

Макузь ровным счётом каждый раз, как заходил в лес и навьючивался очередной порцией поленьев, заворачивал на дымок костра, возле которого суетилась грызуниха, дабы убедиться, в пух ли. Ну уж и заодно испивал чаю, потому как кипяток имелся постоянный.

— У тебя тут постоянный кипяток, — кивнул на котелок Макузь, — Что в эт-самое.

— Ага, — улыбнулась Ситрик, глядючи голубым глазом на грызя, а сиреневым в небо, — Ух, как всё прёт! Ночи очень тёплые, думаю что скоро можно будет прополоскать пух в водоёме. Только йа что-то ни одного тут не слышала, даром что болота. — Ммм… — ослушался вокруг грызь, хлебая чаёк, — Вроде вон там, возле тропы, есть маленький пруд. Как раз для полоскания пуха и вырыли.

— Не знаю, будет ли в пух, — почесала ушко Ситрик, — Но если что, сходим за Сушнячиху, так точно есть.

— В тарный пруд точно будет мимо пуха, — хихикнул Макузь, — Кстати надо ещё вонючек, глупые цапли постоянно порываются сесть на него! Пока сгоняем это одно, а если?

— Ну впринципях, — мотнула ухом серенькая, — Йа тут видела бодучник, а туполиста вообще полно, так что можно забадяжить. Правда, йа никогда не.

— Все мы что-нибудь никогда не, — сумничал грызь, — Попробуешь, тогда и цокнем.

— Вообще у меня бабулька травница та ещё, — цокнула Ситрик, — Которая Звера Ратышевна. На всех Треожисхултов и клещегонки варит, и всей прочей травяной байды. Надо вспомнить, что она цокала про это самое…

— Кстати не забывай, что ты возишься на берегу, — напомнил Макузь.

— Всмысле не забывать переходить с жабр на лёгкие? — покатилась со смеху белка.

— Это и так не забудешь. Йа про то, что вокруг Понино тусуются волки, а не ровен пух так и ещё кто отрисуется маслом.

— Да йа слыхала вчера одного, — фыркнула Ситрик, — Очень ленивая собака, даже не тявкнул. Они сейчас мышей обожрались, или ещё чего.

Макузь ласково обнимал бельчону и тёрся носом о шёлковую пушнину, что вызывало довольство размером с тайгу; сама обладательница пушнины тоже приуркивала и зачастую тискала макузьевый хвост, как и наоборот, впрочем. Не мешал даже медведь, шарахавшийся вокруг и периодически оравший — пуши знали, что это вполне обычное состояние медведя, и опасаться нечего. Подкрадываться на цыпочках он не станет, а уйти от него, даже очень не спеша — проще недопареной репы. Вслуху этого даже мелких грызунят только сначала натаскивали, что надо опасаться медведя, а потом пускали гулять рядом с оным, и ничего не случалосиха, потому как это было до пушнины естественно — медведю есть чем заняться, кроме как всякой белочью.

После того как Курдюк смастырил таки корыто вместимостью бочек в двадцать, с навесом сверху от дождя, пуши ещё приступили к ремонту черпалки — если цокать об обычном режиме добычи, то они не стали бы этого делать, но учитывая планы гнать непрерывно — требовалосиха сделать так, чтобы не развалилось в неподходящий момент. Для этого Макузь и прочие выпиливали в лесу возле Понино брёвна из сушняка и бурелома, в изобилии имевшегося по краю болота, и тащили в Керовку, зачастую по одному бревну на троих. Как прочищала Тирита, строили Керовку большим составом, нежели трое — тогда собралосёнок около тридцати грызей, которые за одно лето и проложили гать, и натащили материала, из коего соорудили платформу, избу и сараи.

Ночи натурально отличались теплотой, так что вода прогревалась за день и не остывала за ночь. От местных, возившихся с посадками, было узнано о пруде возле речки, впадающей в болота — дотудова было килошага два, но оно того стоило. Вырытый возле самого посёлка прудик был слишком мал, и если там постоянно полоскать много пуха — он станет грязен, а это мимо пуха. Вслуху этих соображений Макузь и Ситрик ходили на речку — вдоль края топи и дальше вверх по течению, а там и пруд в низине, питавшийся водой от реки. Пруд, шагов сорок в диаметре, входил в общую заболоченность, но с одного края имел годный берег, а внизу — вполне чистое песчаное дно, слышимо подметаемое от ила паводками каждый год. Глубины там от силы по пояс, но этого хватало, чтобы вымыть шкуру и поплавать, а главное долго с довольством мотать ушами. Мокрые уши, следует уточнить, мотаются куда как эффективнее. Ну и, собственно, тушка с намокшей шерстью выслушила достаточно привлекательно, что её потискать.

Макузь с ушами зарылся в подготовку пробного выкачивания, для чего следовало заменить две стойки, на которых держалась платформа — а это здоровенные брёвна по десять килошагов длины, которые предстояло притащить. Неслушая на то, что её отговаривали от этого дела, Ситрик напросилась учавствовать в опыте вместе с остальными — потому как следовало натурально делать это без перерывов, и чем больше лап, тем более в пух. Пока же пуши готовились, грызуниха принялась обшаривать окрестности Керовки и Понино в поисках того, что следовало зафиксировать — ядовитых растений и змей. Кроме того, у неё имелся целый список того, что следовало услышать и записать, так что оставалось открыть уши.

Серо-фиолетовая белочка внимательно ослушала затопленные делянки, вдоль которых проходила гать — сейчас там как раз возились с посадкой, так что можно было и потрепать уши. Первой попалась Вуса, грызуниха с ровным светло-бурым пухом по всему организму и на редкость длинным хвостом; как выяснилосиха, именно она больше всех трясла и цокала, когда дело доходило до делянок в болоте, так что уши оказались выбраны правильно.

— Ну, что? — пожала плечами Вуса на вопросы и показала ящики рассады, — Это ножовник, думаю знаешь что это такое?

— Сто пухов, — кивнула Ситрик, — В зел-воду слегка добавляют, а ещё в син-воду и жел-воду.

— Именно, — щёлкнула когтями белка, — Но нас сейчас интересует не это, а как его вырастить. Как слышишь, сначала проращиваем рассаду, потом её в воду.

— Интересно, а как в воду? — почесала за ухом Ситрик, — Холодно же.

— А, слухни туд, — показала Вуса за изгородь.

Оказалось, что грызи лазают в воду в высоченных сапогах только по необходимости, а содют рассаду и пропалывают, плавая на плотиках, причём лёжа хвостом вверх. Надобности сувать лапы на самое дно практически не было, а чтобы не студить их при долгой работе, использовали непромокаемые и утеплённые перчатки — опять-таки из клоха, просмолённого продуктами перегонки тара. Вслуху того, что процесс был продуман и шёл вдоль шерсти, а не против оной, на делянках удавалось выращивать приличнейшие урожаи болотных растений.

— Вот таким песком, — показывала Вуса, — Берёшь кусок промоченной деревяшки, которая не плавает. Вставляешь рассадину в пропил. Буль на дно. Следующую.

Таким не особо мудрёным способом за день каждая пуша могла высадить изрядно ростков, и при этом не прийти в состояние съеденной мидии. Вуса также цокнула о том, что ножовник — далеко не самое ценное, потому как его растят и в других околотках, а вот некоторые наменования лекарственных трав растут только в сдешних болотах, как на пуху.

— Короче как и обычный огород, летом полоть… правда, не поливать, — хихикнула Вуса, — А к осени собрать, на тележки и в Сушнячиху, сушить.

— Чистенько, — повела ушками Ситрик, — А вообще много тут хвостов?

— Хвостов сорок, — сразу цокнула грызуниха, хорошо знавшая вопрос, — На делянках в основном грызунихи, а белкачи дрова заготавливают и городят новые изгороди.

Изгороди действительно внушали, потому как нагородить такое — требовались усилия. Они правда того стоили, чтобы траву не выжрало какое-нибудь не то животное. Поблагодарив Вусу за цоканье, Ситрик вернулась к своим занятиям.

— Выслушай-ка, — цокнула она Макузю вечером, — Йа так поняла, что хвостов тут далеко не так много, а какие есть — они трясут вовсю.

— Так оно и, — кивнул грызь, — А что?

— Ну йа к тому, как разворачивать погрызище с таром, если не будет хвостов?

— О как разбрыльнула. Это да… Хотя конечно способ тут обычный — сделать сообщение с дальними околотками, на месте — избы, и хвосты найдутся. Главное чтобы всё в пух, иначе никакими единицами бобра грызей не заманишь.

— С этим тоже могут быть затруднения, — хмыкнула Ситрик, — Топь уже начинает вонять, а нынче даже не самая жара, и гнус достал, как гусь знает кто.

— Над этим надо разбрыливать, но боюсь что не мне — йа больше по тару. Кстати, ты упырник синий нашла? Ежели нет, завтра сходим на дальний конец острова, там недалеко есть его.

— Это уж точно следует сделать, — цокнула Ситрик.

Туманным утром пуши съели еду, выпили питьё и отправились, куда и было цокнуто. Никаких троп туда уже не вело, так что шли вдоль берега острова, пробираясь через ивняк и тросник, и скорость перемещения оказывалась низкой — по ходу шерсти, длина острова была небольшая, но пройти его быстро никак не получалось. Вдобавок пуши шли не просто так, а сложно так — то есть с сеточными «пчелиными» шляпами на ушах, с плотно завязанными на шеях сетками. В воздухе вились слепни, комары и просто мошки, так что снимать защиту — значило тут же получить в нос и в глаза. Разлапистая шляпа и хрупкая сетка, ясное дело, не способствовали быстроте движения через заросли.

Отдуваясь от жары, которая уже начала существовать, грызи таки добрались до нужного места. Давеча Макузь ходил сюда собирать тину, дабы сделать из оной бумаги для внеплановых записей, и услыхал искомое растение. Чтобы добраться до него, пришлосиха снимать обувь и по колено в воде пробираться по кочкам на островок, на коем торчали несколько берёз шагов по пять в высоту — это значило, что островок твёрдый, потому как на жидких кочках стояли только двухшаговые деревца, а становясь больше, они проваливались в трясину.

— Вот он, лови его! — показал Макузь.

Куст правда никуда убегать не собирался, да и ему явно это незачем. Пожалуй, что среди болотной травы куст с мясистыми тёмными листьями и яркими синими цветками выслушил крайне настораживающе — но не настолько, чтобы сразу заподозрить, насколько он опасен. Макузь ещё раньше, пользуясь длинными щепками, отломил веточку и показал Курдюку, который подтвердил на сто с лишним пухов, что это оно и есть — а затем не поленился разжечь костёр и ветку спалить, от песка подальше.

Шипов на кусте было не слышно, они скрывались за листьями, но при самом малом порезе вызывали отравление вплоть до смертельного, так что грызи с трудом могли расслабиться, сидючи рядом с растеньицем. Ситрик достала из сумки досточку, бумагу и угольные карандаши, устроилась на островке в пяти шагах от объекта, и принялась за дело.

— Выслушай, а может выкопать напух? — цокнула она, — На всякий случай.

— Это не слишком в пух, — ответил Макузь, — Да и тут по болоту их столько, что не накопаешься. Главное чтобы грызи знали, почём перья, тогда не будет косяков.

— Косячин, — задумчиво цокнула Ситрик, подправляя рисунок.

Когда солнце светило во весь пух, над топями к полудню наблюдалось резкое повышение температуры, когда туман совсем исчезал и наступала изрядная жара. В это время гнус унимался почти совсем, так что если не ворошить кустов и травы, можно было посидеть без сеточной шляпы, полагаясь только на полынные вонючки, повешенные на одежду — и не одуреть при этом от постоянно интересующихся кровушкой. Что же до одежды, то тут все грызи предпочитали толстый просмолённый клох — если во много слоёв, получалась броня как у скворков, а в один — просто годная для шипов и веток куртка или портки. Кроме того, прочную одежду было проще намазывать клещегонкой, которая подолгу не выветривалась.

Неслушая на клещегонку, Макузь и Ситрик регулярно шебуршили друг другу уши на предмет впившихся клещей, и достаточно часто таки вытаскивали по одному-двум.

— Тупое насекомое! — фыркнул грызь, выбрасывая несекомое.

— Было бы хуже, если бы оно было острое, — хихикнула Ситрик, — Ещё вдобавок и кололо бы.

— Да, вот уже закрадываются сомнения, что клещи в Лесу — нужны, — хмыкнул Макузь, — Хотя конечно точный ответ на этот вопрос могут дать только глубокие исследования, нужны или нет, и если не очень нужны — то как их убрать к собакам!

— Чтобы было время на науку, нужен корм и крыша, — как всегда философично цокнула Ситрик, — А мы этим и занимаемся, потому что тар — это для хузяйства.

— В запятую. Кстати, ты не устала от болот?

— Пока нет, — зевнула серенькая, — Как только, так сразу цокну, не беспокойся.

— В пух. Тогда пока пойду вон на тот край острова, послушаю нет ли змей.

— Да ладно, в Сушнячихе есть чучело падюки, потом перерисую.

Собственно угрозы были не пустые — грызуниха срисовала с натуры и змею, самую распространённую по топям из ядовитых, ну и конечно ядовитые колючки с синими цветами, во всех ракурсах, как в чёрно-белом виде, так и с покраской. У Ситрик имелся с собой наборчик красок, которым она и пользовалась вполне удачно; правда, по стандарту рисовали именно чёрно-белое вдобавок к цветному, потому как краски имели привычку через несколько лет становиться совсем другого цвета, так что и ошибиться недолго. Помимо зарисовок и варки травяных субстратов, Ситрик провела немало времени в наблюдениях за погодой и гнусом — каждый раз-то это быстро, глянул вокруг и готово, но поскольку она делала это по десять раз в день и постоянно записывала — всего времени ухлопалось изрядно.

Основная же команда приготовила механизм к работе, запасши аж три готовых рычага про запас, на случай если сломается первый — хотя он тоже был новым. Услышав, что всё готово, пуши бросили дела и как следует отсурковались, днём и после перерыва ещё ночью — контрольно. С вечера над болотами повисал густой туман, так что даже такие ненорные звери как белкиъ, предпочитали ныкаться в сухую избу — зато попозже он развеивался и становилось видно звёздное небо. Примерно посередь оного пролегала полоса, состоявшая из несчётного множества мелких звёзд и оттого светлая — так называемый Светлый Хвост. Стоило грызям выйти ночью и вспырнуться наверх, как под уши тут же попадали вопросы.

В частности одинадцать из десяти белокъ задавались вопросом, насколько далеко звёзды и вообще что это такое — хотя грызи и не сомневались, что звёзды находятся чрезвычайно далеко в пространстве, причём судя по всему таковое заполнено крайне разреженой атмосферой или вообще ничем не заполнено, потому как иначе сквозь такую толщу воздуха пух что увидишь.

А видеть видели — собственными ушами! У Треожисхултов, как у большой грызунячьей семьи, была собственная большая оптическая труба на специальной зенитной монтировке, так называемый «телецкоп» — так в неё было слыхать, что планеты — сферы, что на луне есть горы, и тому подобные интересности. Ситрик показывала эту погрызень Макузю, и тот убедился лично, отчего припушнел. Короче цокнуть, поглазеть на звёзды пуши уважали, как и перецокиваться на этот счёт.

С утра же пух схватился за основную тему: рычаг вниз, бадью на дно, рычаг вверх, бадью на лотки. С пруда теперь постоянно доносился плеск переливаемой из пустого в порожнее воды и скрип рычага. Непосредственно работал на платформе только один грызь, второй наполовину отдыхал, и когда наполнялось отфильтрованым таром ведёрко, относил в посудину. Как было установлено, черпать следовало в течении восьми килоцоков, потом меняться — для грызуних, чтобы не перегружать их, решили ограничиться четырьмя килоцоками.

Макузь соорудил мерную колонну невдалеке от платформы, которая чётко показывала уровни — за счёт нескольких поплавков, опущеных в разные слои ила. По этой штуке можно было ориентироваться, каков результат, так что данные регулярно заносились в журнал — зачем собственно и было затеяно всё погрызище. Правда, Тирита и Выдрыш скорее цокнули бы, что затеяно это — ради полной посуды тара, но это было однопухственно.

Вставши первый раз к орудию труда, Макузь понял, почему скворки постоянно бубнят про зуду — потому что так и тянет, когда постоянно делаешь одно и то же. Избавиться от привычки бубнить про зуду он смог только дней через десять. Чтоже до процесса, то он был не особо утомителен, если держать нужный темп — вот если спешить, то скоро заломит лапы и спину. Выгодность в частности была в том, что бадью выливали на лотки, и пока жижа булькала по ним — можно уже черпать следующую, следить не требуется. На самой платформе стояла большая, зобов на пятьсот, плоская бадья, в которую и сливалось то, что вышло с лотков; там эта погрызень отстаивалась и сверху счерпывали уже конкретный тар, какового по объёму было раз в пять меньше, чем отстоя — тем не менее, вёдра наполнялись регулярно.

Гнус на пруду доставал не особенно, так как вонь явно сбивала его обоняние — хотя сетки всё равно снимать не стоило. Сама же вонь поначалу вызывала даже кашель и отдышку, но бывалые заверили, что это только с непривычки и поначалу, а потом пройдёт — и действительно, прошло. От воды шли испарения как от обычной канавы с застоялой водой, только гораздо сильнее — если смотреть на просвет, иногда заметно, как от пузырей поднимается газ, колыхая воздух. Что уж там цокнуть, если Курдюк показывал факту — ткнул жердью в дно, а в повалившие пузыри бросил горящую лучину, и на воде вспыхнул яркий оранжевый сполох пламени! Ситрик так вообще припушнела, потому как никогда не могла предположить, что нечто из воды может гореть — а Макузь почесал тыковку, думая о том, как это влияет на цену перьев.

— Ну как тебе такие игры? — цокнул Макузь, валяясь прибочно с грызунихой.

— Ну как, скорее всё-таки в пух, нежели мимо, — ответила та, — Лапы устают, но зато голова отдыхает. Правда, вонь конечно диковатая.

— А если тряпочкой на нос? — предположил грызь.

— Это можно попробовать, — согласилась Ситрик.

Попробовав, пуши сочли что это хорошая идея — конечно, свойства воздуха никуда не девались, но маска на нос задерживала часть паров, и смоченная травяным отваром, отбивала вонь, так что дышалось вроде как намного легче. Ситрик собрала в лесу писеблума, из коего и варила это самое; даже Курдюк, Тирита и Выдрыш переняли затею, потому что хоть и привыкли к вони, но она им не стала от этого больше нравиться.

Когда солнце закатывалось со смеху — или по другой причине, но всё-таки закатывалось — возня на черпалке продолжалась почти теми же темпами, что и днём. В густом тумане, который поднимался над болотом вечером и утром, почти ничего не было слыхать буквально на расстоянии вытянутой лапы, но это не особо и требовалось, грызи могли действовать хоть наощупь. Подсвечивать переносной лампочкой следовало только для того, чтобы увидеть уровни, показываемые мерной колонной.

Колонна же показывала всё ровно тоже самое, что и в начале. Забеспокоившись, Макузь проверил свои механизмы лапным замером, но получил тот же самый результат. В посудине уже имелся приличный слой тара, зобов пятьдесят, а уровень оного не упал ни на волосок!

— Как вы просчитываете, в пух ли это? — цокнул Макузь, обращаясь к грызям.

— Думаю, что не мимо, — цокнула Тирита, — Если бы уровень падал, значит точно не стоило раскатывать губу на очень много.

— С других сторон, это всё-таки не гарантирует, — заметил Курдюк, — Ты считал, сколько минимально должна содержать лужа, чтобы такое количество не сказалось на уровне заметно?

— Примерно, — кивнул ушами Макузь, — Учитывая, какие изменения можно зафиксировать, думается цоцо идёт в самый минимум о двадцати тоннах. Думаю, достаточно уверенно можно будет цокнуть, когда нальём полную посуду.

— Полную посуду?? — разом подняли хохола Курдюк, Тирита и Выдрыш.

Ситрик за компанию подняла хохолок лапкой.

— Да, полную. Если уж после этого с уровнем ничего не случится — тогда не знаю.

Если учесть, что за килоцок нацеживалось около одного зоба масла, то за день получалось сто зобов, а искомые четыре тонны — за сорок дней. Само собой, лопатить столько времени совершенно без перерывов казалось долговатым, но пока казалось — время уже проходило, рычаг работал, Макузь успевал сделать все замеры, какие хотел, а Ситрик бегала в Сушнячиху за сухарями и орехами в дополнительный прокорм, при этом ещё и собирая травки для клещегонки и противокомарника. Воткнувшись в возню, аки вилы в сено, пуши остались вполне довольны, а выбрав годный режим этой самой возни, имелись все основания думать, что удастся остаться в добром здравии.

Как выяснилось, запасы частей черпака грызи сделали заранее не зря — после многих дней непрерывной нагрузки дерево не выдерживало и ломалось. Сдохшие части тут же заменяли новыми и продолжали, не снижая темпов. Старожилы кстати цокнуть поняли, что такая постановка возни более рациональна — гнать и гнать, пока не будет готово, одну тему, а потом переключаться на следующую.

Как бы там ни было, сорок дней пролетели достаточно быстро — пуши копались, потом перецокивались, сидючи в избе или около, трясли ушами, и повторяли. Солнце то и дело поднималось из-за веток, светило, каталось по небу и снова закатывалось; вечерами и утрами над топью постоянно стоял густейший туман — чаще он развеивался, но иногда висел целыми днями, создавая крайне сонное настроение. Когда поднимался ветер, становилось свободнее дышать, так что грызи радовались больше, чем обычно, и вспушались.

Ситрик за это время успела допуха чего — не только зарисовать ядовитые растения и змей, но и прокачать на практике навык изготовления травных отваров. Макузь же потирал лапы, открывая папку с записями о наблюдениях за прудом — пруд обнадёживал. За двадцать дней измерения зафиксировали лишь крайне незначительное уменьшение уровня донного ила, последующие двадцать дней подтвердили эту динамику. Самое же основное, что после того, как вычерпывание прекратили, уровень пополз обратно вверх — и Макузь тешился.

Трое старожилов более тешились, глядючи на полное корыто тара: маслянистая вязкая жижа бурого цвета доходила до самых краёв посуды, благо её, посуду, заблаговременно установили ровно, а не как попало. Можно было подумать, что корыто — ну и что с него, а на самом деле сырьё было ценное, если не цокнуть больше: тар шёл по цене раз в десять выше, чем средние орехи, кпримеру — хотя орехи высокой ценой не отличались…

— То есть получается, что это не четыре тонны тара, — цокнула Ситрик, задумчиво глазея на корыто, — А сорок тонн орехов?!

— Ну, примерно так, — хмыкнул Макузь.

Сорок тонн орехов ни один из наличных грызей никогда не слыхивал, потому что орехи суть корм весьма концентрированный, и один зоб таковых — это довольно допуха.

— Это не сорок тонн орехов, — мотнул ухом Курдюк, — А допуха сколько ходок до Понино.

Вот это было цокнуто точно в запятую — тар до берега сам не доберётся, пришлосище носить лапами. Для ускорения грызи соорудили простые носилки, на которых крепился бочонок на сорок зобов, и таскали их на две пуши. Дело это было непростое — даже по хорошей дороге увесистые носилки тяжело нести, а по хлипкой гати, которая увёртывается из-под ног — втройне.

— Слушай, ну в Понино вытащим, а дальше? — уточнила Ситрик, таща на себе бурдюк с таром поменьше.

— Так там тележкой, зобов по сто, — пояснил Макузь, — В Сушнячиху… Кстати придётся и там корыто делать, иначе налить некуда будет. А оттуда уже зимой мыши вывезут.

— Вывод — мыши в пух, — засмеялась серенькая.

Макузь же, пораздумывав и понаблюдав, решил что пока грызунихе определённо хватит аврала — сама она никогда бы в этом не призналась, искренне считая, что не хватит, но внешнее ухо слышало, что бельчона подопушнела. Вряд ли когда в Щенкове на неё наваливалосиха столько возни сразу — и не так чтобы побегать-посуетиться, а тупо таскать за несколько килошагов по гати. Вслуху этого грызь залез в мешок с единицами бобра, убедился что их там достаточно, и произвёл обмен. Поскольку он и Ситрик обещали грызям помочь с выносом тара, негоже было не помочь с выносом тара; Макузь посчитал, сколько это должно стоить в единицах бобра, округлил в большую сторону и предложил Курдюку, Тирите и Выдрышу. Тем было попуху, в каком виде получать профит, так что не стали ни разу возражать.

— А теперь — в Щенков! — провозгласил Макузь.

— Цявк! — мотнула ушками Ситрик и последовала за грызем в означенном направлении.

Операция по расслушиванию тарного пруда номер ноль была признана состоявшейся и принесшей жирный результат. Пока Ситрик опушневала от возвращения в цокалище и бегала по нему взад-вперёд, как белочь в колесе, Макузь неспеша привёл в порядок документацию, скопировал и сдал на расслушивание в учгнездо. Как он и предполагал, Рилла и Руфыс уже давно вернулись, имея все данные о гати в пролескинском околотке, и он не отказал себе в удовольствии всё это изучить.

Выходило, что гать хоть и изрядное погрызище, но штука вполне реальная. В болотной воде обожжёные брёвна гнили даже дольше, чем в любом обычном пруду, а при дополнительной обработке и использовании осины — держались до пятнадцати лет. В уцокнутом месте гать была достаточно широкой для проезда по ней паровиков, и нельзя цокнуть, что туда уходило слишком уж много брёвен — хотя конечно и не мало, имелась специальная группа пушей со своей базой и техникой, постоянно занимавшаяся подвозом дерева и заменой настила и опор…

Всё это Макузь выслушивал, не забывая оглядываться вокруг: высиживало лето, так что цокалище почти ничем не отличалосиха от Леса — зелёнка на ветках скрывала постройки от взгляда, а дороги они и в Лесу такие же. Правда, буйное произрастание листвы и возня на огородах постоянно напоминали ему про Марису, но нельзя цокнуть, чтобы это его особенно тяготило. Что уж точно не тяготило, а люто тешило — так это ситрячьи родичи, возившиеся на своих объектах весело, хитро и вообще — исключительно по шерсти. Что уж там цокать, если его схватили за уши и в первй же вечер после возвращения в Щенков Макузь выступил с обзорным цоцо для большого собрания Треожисхултов. Собственно, он излагал соль, а Ситрик синхронно прочищала, чтобы всем было понятно.

— Десять тысяч тонн жажи! — вскричал кто-то из грызей, — Стало быть, в шишморском околотке начнут добывать таръ?

— Ну, окончательно цокнуть пока нельзя, — цокнул Макузь, — Но вероятнее всего — да. А что?

— А Ъ! Всмысле, знаю хвостов десять минимум, которые были бы не прочь потрясти.

— О, это в, — показал в пух Макузь, — Но любому хвосту, который не прочь там потрясти, сначала необходимо ознакомиться с брошюрой «Шишморские топи», автор вот.

Грызь показал на Ситрик, которая смущённо прижала ушки — она на самом деле сделала целую книжку с иллюстрациями, где подробно и главное чисто обцокивались все особенности местности, незнание которых чревато.

В это время в учгнезде, ясное дело, произошёл просто массовый подъём хохолов и мотание ушей. Неслушая на то, что летом пушей было куда меньше, а те что были — не особо трогали хохола, волна ощущалась невооружённым ухом. Хотя бы по той причине, что на большой доске во дворе, где писали мелом объявления, появилась надпись «г., не трать время, сокращай слово «таръ» до буквы «т». Это явно имело смысл, так как по всем окрестностям только и слышалось это слово.

Основные вопросы, которые волновали пух, заключались в том, не повредит ли большая возня Лесу, а также действительно ли там допушища тара, чтобы что-то городить. Макузь, как ни потирал он лапы, сам острожничал по этому поводу: ведь если за сорок дней удалосиха выцедить четыре тонны, это отнюдь не даёт полной уверенности, что можно будет всё лето кряду брать столько же. Кроме того, возня рассчитывалась не на столько же, а на большее — так, чтобы оснастить платформы паровыми машинами, для увеличения производительности. Но чтобы всё это сделать — требовалось городить гать и завозить стройматериалы.

— А если всё-таки будет недостаточно? — цокал грызь, в то время как пух сидел кругом во дворе, — Тар конечно штука ценная, но тут и расходы будут Оягрызу. Как бы не облажаться!

— Недостаточно не будет, — уверенно цокнул Макузь, — Там ещё дюжина с пухом прудов, и они больше, чем тот где мы копались. Вопрос только в том, сколько именно будет.

— И что теперь, начинать пилить?

— На мой слух — можно начинать пилить. Надо проложить лемминговую дорогу до шишморского цокалища — в любом случае будет в пух, а оттуда к топям.

— Только, Мак, ты же не собираешься, — цокнул Фрел, — Вкорячить всё погрызище в Понино? Там как йа понял три с половиной сарая, и грызи явно будут недовольны ростом промышленности у них под боком.

— Йа разбрыливал над этим вопросом, — признался Макузь, — На мой слух, лучше всего разместить всё необходимое в отдельном посёлке где-нибудь между Сушнячихой и Понино.

— А поч не вплотную к топи?

— Вплотную к топи очень сыро, а в паводок и мокро, что не в пух. Кроме того, там за килошага четыре-пять есть пустыри, где можно развернуться.

— Развернуться с чем? — уточнил кто-то из хвостов, — Вроде цоцо было о платформах в болоте?

— Платформы сами по себе не построятся, и дров не напасут. Нужно место под склад стройматериала, базу техники, ремонтку, жильё для трясущих, — Макузь загибал пальцы на лапе, — Допуха площади — под склад топлива, потому как завезут зимой, а потом всё. Ну и хранилища самого тара, потому как тоже самое, вывозить из околотка реально только по зимнику. Кстати, кто знает где можно достать допуха осиновых брёвен?…

По большой карте, которая охватывала всю Щенковскую область, нарисовались различные маршруты и направления: лемминговая дорога к Шишмору, причал на речке Искруха, ближайший к объекту; дорога собственно от шишморского цокалища к топям, через пустыри, и многое другое. Осиновых брёвен было допушища севернее по течению Жад-Лапы — там имелись большие осиновые рощи, и только на прополке просек и выносе сушняка можно было набрать немерянную кучу, что кстати и делали. По результатам же обцокивания и расслушивания постановили примерно следующее: причастным ушам воткнуться в детальный проект необходимой машинерии и построек, а на местности начать работы по расширению мышиной дороги до лемминговой. Собственно она так называлась по причине того, что зимние паровозы именовались «леммингами» — серии «Л», и это уже было ещё более серьёзно, чем мыши — потому что и мыши перетаскивали не по пуху сколько грузов.

Собственно, даже Макузь не настаивал на лемминговой дороге прямо до топи — для одной опытной платформы хватит и мышиной, а потом так потом. Предполагалосиха ближайшей же зимой завезти в Керовку материалы и механизмы для платформы, собрать её и начать выгон тара — ну и соответственно, проложить гать вдоль делянок, годную для проезда телег или даже небольших паровичков, дабы снабжать платформу топливом. Построить прямо в болоте посуду для тара было можно, а вот складировать много тонн брёвен — не в пух, потому как они размокнут и будут гореть из лап вон плохо.

Пожалуй, больше чем вся эта шелуха, взлетевшая над таром, Макузя порадовала Ситрик — всмысле ещё больше, чем обычно. Бельчона была настолько весела от возвращения в цокалище, что носилась среди зелени, как серо-фиолетовая перепёлка — только и доносилось, что цявканье. К тому же Треожисхулты, ситрячьи отец с матерью и многочисленные братья и сёстры, поспешили распушить уши и довольно помотать оными в ознаменование возвращения своей согрызуньи. Собственно, они встречали как родного и Макузя, потому что соображали насчёт прибочности двух пушных зверей — так что ему пришлось постоянно вспушаться. Родичи у Ситрик были, что уж там цокать, те ещё грызи… правда, ухо не совсем улавливало, почему сама Ситрик совершенно серенькая, в то время как предки — обычные рыже-бело-серые белкиъ. Хотя теперь она была не серенькая, а серо-фиолетовая — фуксиновая краска оказалась настолько въедливой, что на выцветание пуха уходило больше года, и грызуниха могла без труда поддерживать такое состояние пушнины. Что она, надо заметить, и делала, учитывая то что практически сама организовывала первую в Щенкове красочную лавку.

Ночью во дворах Треожисхултов, как и во многих других по цокалищу, горели костерки, приятно несло дымом и взваривался чай, а пуши негромко перецокивались, чтобы не будить суркующих. Там же, где разбудить никого не боялись, распевали частушки и народные песенки, трясли хвостами и вообще всячески тешились, давая отдых голове и лапам. В частности, на песчаной площадке возле ситричьей избушки часто гоняли курицу, разделившись на две команды и стараясь загнать птицу в ворота. Как известно, курица имела высокие характеристики по бегу, так что загнать её куда-нибудь отнюдь не просто, и это веселило.

На цокалище недвусмысленно надвигался конец лета — поля пожелтели, на огородах произошли плоды, а полуденная жара зачастую висела без единого звука, кроме звона стрекочущих насекомых. Грызи, в том числе означенные, периодически закапывались в почву по теме изъятия корма и набивания оного в Закрома — у Треожисхултов были свои собственные, даже большой ледник. То тут, то там раздавался характерный шорох от орехов, несомых в мешке. Макузь основательно полюбил огороды, потому как именно на грядках мог подольше полюбоваться на грызуниху — днём, если не на огороде, она обычно убегала в такие места, о существовании которых он и не догадывался, и снова цокала десятки имён грызей, какие никак не запомнить.

— Пушня! — безаппеляционно цокнул Макузь, указавши когтем на белкуъ.

— …эмм… — почесала за ухом та, — Короче, ты сам знаешь.

Он интуитивно догадывался, по крайней мере. А поэтому — ну точнее не совсем поэтому, а параллельно этому — пошёл дальше грызть план постройки черпака. Соль состояла во многих моментах — например в том, что не стоило слишком размахиваться, если вдруг всё-таки пруд не захочет отдавать достаточно тара, и не тратить лишние ресурсы. Также, подвозить стройматериалы и механизмы предстояло на мышах, что накладывает ограничения на вес и габариты груза — такой котёл, как замышляли грызи, целиком на мышь не погрузишь. Следовательно, стоило продумать его доставку по частям и сборку на месте, а это не раз и два цокнуть. К группу, трясшему по направлению в топи, присоединились и давние знакомые Макузя, Ратыш и Речка, и тут же взялись делать масштабный макет черпалки, дабы эт-самое.

Выточить из дерева все детали и собрать штуку, даже не заморачиваясь функциональностью — оказалось делом достаточно трудоёмким, так что Макузь засомневался, что оно нужно. Тем не более, настырные грызи сделали всё до конца, так что на столе в учгнезде, где обычно шло цоканье о таре, теперь стоял макет черпачной платформы с паровым двигателем. В отличие от лапного «журавля», тут имелосиха колесо с черпаками, поочерёдно нырявшими в ил и лившими воду на фильтровальные лотки. Само собой, такое погрызище вычерпывало в десятки раз больше тару, чем лапный рычаг — но зато и зажёвывало топливо.

— Кстати о топливе, — заметил Макузь, — Дрова или уголь?

— Скорее уголь, — цокнула Речка, — Его в вагоны куда больше умещается, а приготовить достаточно быстро. Там хорошо продвинулись с газом, так что угольные печки стали работать куда эффективнее.

Макузь слегка мотнул головой, потому как видеть рыжую, а не серую грызуниху было непривычно.

— Йа про что, может быть уголь можно свалить в болото? И тогда обойтсь без гати?

— Один пух, это страшенное погрызище! — фыркнул Ратыш, — Гора угля в болоте, ты себе представляешь?

— Нет, — подумав, цокнул Макузь, — А надо бы представлять.

Гора угля в болоте, само собой, была не в пух — нижние слои уйдут вглубь, промочатся и утонут, утаскивая за собой остальное, и в итоге больше половины угля выловить обратно не удастся. Кроме того, не отменялись и прочие причины, побуждавшие прокладывать гать — доставка пуха, расходных и ремонтных материалов, а также круглогодичная связь с основными складами на «берегу».

— По крайней мере, железку послушать можем, — цокнул Ратыш, — Возле второй школы пустили круг шагов в триста, чисто грызунятам поржать, ну и заодно дрова возят.

— О, это в пух, — согласились остальные.

Узкоколейка действительно была узкая, меньше шага между рельсами, и проходила неровным кругом через густой ельник, в котором натурально водилось много дров. Сами рельсы были узкие, от силы в два пальца ширины, и крепились к обтёсаным брёвнам, каковые в свою очередь лежали в выемках поперечин — шпал…

— Шпал! — показала пальцем Речка, — Ещё шпал! Ещё! А вон та — шпала!

— Вслуху чего?

— Вслуху того, что там так на торце написано.

Проржавшись, пуши пошли дальше, к навесу, где стоял поездок из паровозика и трёх вагончиков. Как и предполагал Макузь при первом вслухе, паровозик не отличался мощностью, потому как был сделан как уменьшенная копия больших машин…

— И что? Им-то хватает! — пожал плечами Ратыш.

— Математика! — мотнул ухом Макузь, — Уменьшая размер паровоза, и соответственно котла, в два раза, ты уменьшаешь его объём не в два, а в восемь раз.

— И то правда, — почесал ухи грызь, — Теперь докатило.

Для того, чтобы привезти немного дров и покатать грызунят, паровозик годился, но пуши размахивались на совсем другие объёмы и сразу усекли, что подвижной состав надо усиливать.

— Вот слухните, — приподнял хохолок Макузь, — Что мешает сделать котёл больше?

— Законы природы, какбы, — хихикнула Речка, — Если сделать котёл больше, он раздавит ходовую часть, а на первой же неровности паровоз кувырнётся набок.

— Именно. Поэтому котёл нужно прижать к самой земле, — грызь присел, разровнял песок, как это обычно делал любейший грызь, и прочертил по нему когтем, — Колёсные тележки вынести вбок, пух с ними, а котёл — в самый низ, так чтобы от него до шпал было вот столько.

Макузь показал расстояние в виде локтя.

— Тогда бока ещё не будут цеплять за рельсы, особенно при повороте.

— Жуть что получится, — послушав рисунок на песке, цокнул Ратыш, — Но поскольку выслушит логично, забывать об этом не стоит.

Об этом и не забыли, и впоследствии тему стали прокачивать дальше. Пока же грызи просто прошлись по узкоколейке, пиная ногами шпалы — те сидели в глиняной насыпи крепко и не двигались. Возле стоящего поезда в воздухе довольно приятно пахло дёгтем и углем — первым машину смазывали, а вторым топили. На крышке трубы сидела серая ворона, нахохлившись и таращась на белокъ одним глазом.

— Жарища нынче приличная, — цокнул Макузь, подняв уши к бело-голубому небу без единого облачка, — Как потаты, выкапывать думаете?

— Да нет, так съедим, — засмеялся Ратыш, — На самом деле при таком пекле выкопать можно и днём, а таскать в погреб лучше ночью, а то перегреются и быстро сгниют.

— Ночью потаты? Оягрызу.

Собственно он этим и занялся на досуге, напару с согрызунихой; Ситрик не очень упорствовала в количестве выращенных потатов, но даже одна грядка в двадцать шагов, засаженная по нулевому сорту, выдавала десять мешков продукта. Учитывая то, что грызи употребляли потаты далеко не постоянно, чередуя с топом, редькой и репой, это было допуха даже для двоих. На самом деле, в начале лета обычно выбрасывали немалое количество сгнивших запасов, но альтернативой могло быть только голодание, а этого пуши не уважали ни разу — хотя никогда и не обжирались, даже имея все возможности для этого.

На огороде, как это было цокнуто уже сто раз и будет цокнуто ещё столько же, сиделось и копалось отлично, вызывая чувство высокой хрурности и точного попадания в пух, тем более напару. Участок, огороженый мощной стеной живых колючих кустов, казался парящим в небе, потому как кроме стенок и неба, ничего не услышишь. Сама Ситрик раньше не стала морочить голову, а Макузь сделал новую калитку, натянув на раму колючие лозы от куста, так что входить стало проще, чем лазать по лестнице через верх. Многие пуши часто делали изгороди сплошными, чтобы не беспокоиться, и лазали именно по длинной стремянке, поставив оную поверх забора.

В цокалище огороды были более обустроены, чем где-нибудь отдельно в Лесу — хотя бы периодический звон с колокольни отмечал время, а так поди засеки по солнцу. Кроме того, на Растягайской дороге, где находились огороды, существовал центральный водопровод — на возвышенности невдалеке стояла ветряная крыльчатка, качавшая воду в водонапорный бак; оттуда вода текла по слегка обожжёным глиняным лоткам, прикрытым сверху. Сей «канал» проходил прямо в живой изгороди, нарочно, чтобы не наступать, а оттуда отходило только ответвление, питавшее водой обложенный полусырым кирпичом колодец на участке. Когда в этот стакан набиралосиха достаточно, вода переставала течь, а стоило вычерпать — снова начинала. Без такой пуханизации натаскать воды было бы весьма трудоёмко, потому как до уровня грунтовых вод отсюда копать следовало шагов тридцать, и всё вниз.

Макузь вполне с радостью выслушивал, когда Ситрик цокала о всяких делах, творящихся по цокалищу — иногда и пропуская мимо ушей смысл, а просто слушая цоканье, как пение соловья, потому как у грызунихи был очень приятный мелодичный голосок, да и главное, вообще. В это же время грызь всячески старался беречь её ушки и не вываливать на них все тонны мыслей, какие имелись в предмозжии — потому как нынче там в основном пахло таром. Ситрик улавливала это, хитро улыбалась, и требовала выкладывать… потом, правда, могла и пожалеть об этом.

— Йа вот про что? — цокал вот про что Макузь, ходя туда-сюда по центральной утоптанной дорожке огорода, — По узкоколейке весьма неудобно подвозить брёвна для постройки гати.

— Поч? — прицокнула белкаъ.

— Потому что с первого вагона стаскиваешь на место, а со второго уже надо тащить вдоль поезда, а ты помнишь, что такое таскать по гати. Один вагон гонять туда-сюда — допуха как долго.

— Оягрызу. И как ты выкрутился?

— Ещё не выкрутился, только придумал. Мы собирались зимой сделать прочный зимник и пустить по нему леммингов, чтобы навозить материала для строительства гати. Поскольку пока что лемминговой дороги туда не будет, используем такую же штуку для мышиной.

— Здорово! — цокнула Ситрик и вспушилась, аж полетел линялый пух, — Значит, уже решили ставить черпак?

— Сто пухов! Дорогу до Шишмора уже начали запиливать. Кстати, надо послушать лично.

Да собственно и не только послушать, но и потрясти, потому как сама она трястись не будет, а любителей пилить вообще довольно трудно сыскать. Дорогу расширяли от Триельской, где она была, до шишморского цокалища, как уже было уцокнуто — а это около полусотни килошагов, учитывая непрямую линию. Наличие мышиной дороги уже сильно облегчало задачу, потому как по ней не имелосиха слишком крутых подъёмов и спусков, какие не пройдёт зимоход — чтобы преодолеть гору, дорога поворачивала в сторону, поднимаясь под углом; там где путь пересекал овраги, приходилось рыть, делая пологость из крутизны.

В ударно-пуховую группу собрались вместе с Макузем Рилла и Руфыс, Ратыш с Речкой, ну и Ситрик снова не усидела на хвосте. Не то чтобы она рвалась в первых рядках кантовать брёвна, но упустить случая переместиться по Лесу не желала. Кроме того, в походе было чем заняться, не напрягая лапы — закартографировать точным образом дорогу и измерить уклоны, записать тип грунта и растительности, и так далее, причём далеко далее.

До Триельской в отсутствии зимы добирались опять-таки по рекам, пользуя паролодки — доплывали до наиболее близкой пристани, и оттуда по тропам через Лес, что уж никак не могло нагрузить белокъ. Тем более, что полная укомплектованность грызопар — всмысле не тот пар, что в паровозе, а двух единиц — обеспечивала ещё более точное попадание в пух. Дело было отнюдь не только в возможности потискать пушную тушку — даже цокнуть более того, тисканью тушки грызи уделяли крайне мало внимания. Дело было в том, что некоторая разность в образе мыслей у грызя и грызунихи, при общих интересах, обеспечивали крайне хрурное общее течение мысли, так цокнуть — а течению мысли пуши как раз уделяли больше всего внимания.

Помахивая пушными хвостами, шестеро пушей сошли с пристани паролодок и углубились в хвойник — сначала тёмный и не особо располагающий, он потом перешёл в смешанный лесок с полянками, ломившимися от ягод, орехов и диких плодов тыблонь и груш. Не застрять тут на много дней было достаточно сложно, но грызи справились, потому как слыхали это всё отнюдь не первый раз. В подлеске маневрировали лоси, хрюкали кабаны, и главное — вообще.

Расширение просек, как это обычно и бывает, происходило посредством паровых тракторов «бобръ» — грызи ещё добавляли, что он добръ, но это само собой. Громоздкие гусеничные колымаги, состоявшие из двух соединённых частей, таскали спиленные брёвна, корчевали пни и разравнивали дорогу скребками — или, если цокнуть строго, грунтовыми ножами. Правда, над «грунтовым ножом» любой грызь хохотал по пять минут, так что всуе старались не упоминать.

Всё было бы точно в пух, если бы не надобность спиливать не как обычно — сухое, а всё подряд, находящееся в полосе выпилки. На самом деле, даже учитывая постоянное проживание глубоко в Лесу, далеко не всякий грызь слыхал своими ушами спиливание живого дерева — потому что никому это под уши не лезло, и никто и не делал. Понятный пенёк, что прокладка просек не только не вредила Лесу в целом, но и очень значительно помогала — впринципе, если задаться целью именно провезти груз, наверняка можно обойтись и без этого, но цель состояла и в провозке грузов, и в создании защитной противопожарной и противоклещёвой полосы.

Во время данных мероприятий пуши постоянно занимались выкапыванием молодых деревьев и кустов — за счёт чего получалось, как ни странно, полно выкопанных деревьев и кустов, нужных где-нибудь в другом месте — туда их и везли, обмотав комли конопляной мешковиной и нагрузив в телегу парового грузовика. Малоценные породы просто рассаживали вдоль дороги подальше тут же, не отходя от орешника, а те что пореже — тщательно упаковывали для перемещения. На самом деле, на больших расстояниях на полосе попадалось мало такого подлеска, так что группы грызей, занимавшиеся этим, в среднем проходили куда большее расстояние за день, чем непосредственно пильщики.

И тем не менее, привыкнуть к тому, что то и дело раздавался треск и падало очередное дерево, было невозможно. Ситрик так вообще старалась не попадаться близко, потому как вид свежей прозрачной смолы, выступающей на спиле, вызывал у неё слёзы. Макузь тоже чувствовал себя неуютно, но поскольку деваться было некуда — втыкался вместе с трясущими и сам брался за пилу.

Пилили по старинке, двулапными пилами, и не менее по старинке отскакивали от валящегося дерева, чтобы не прищемило организм. Опосля этого с бревна спиливали все сучья и верхушку, резали на части и при помощи лебёдочного крана грузили на прицеп паровика. Ветки затем пихали в измельчалку, которая сжёвывала их в щепу — этой же ерундой и топили топки паровиков, чтобы всуе не тратить что-либо ещё. Затем «бобр», оснащённый корчевалкой — длинным чугунным тараном — упирался в пень и выдирал его из земли, сворачивая набок. Другая измельчалка-рубилка, самоходная, подкатывалась к пню и зажёвывала, обрезая пилами корни и кроша сам пень на поленья — эта погрызень опять-таки шла на топливо.

Негодные брёвна везли на топливную станцию Триельской, где жгли в уголь, а годные — чистили от коры, ровняли и складировали, чтобы зимой отправить в Щенков на склад стройматериала — свежие дубины были не особо в пух для срубов, для них годились только спиленные зимой, но на доски и прочие изделия вполне шли. Как раз в связи с этим и возник зацок, потребовавший разбрыльнуть предмозжиями.

— Вот слухните ухом, — показал на просеку Ратыш, — Вдоль всей полосы допуха сколько сушняка и некондиции, и не менее допуха годных стволов. Как бы сделать так, чтобы первое спилить сейчас, а второе — зимой?

— Нап… — чуть не цокнула «напуха» Ситрик, но вовремя одумалась.

— Нап, что сейчас до зимы вся кондиция негодна для стройки, — цокнул Макузь, — Это тоже в пух, но в общем этого добра всегда хватает, а не хватает именно строительных брёвен.

— Дай посчитаю, — фыркнула Речка, открывая папку с бумагой.

Получилосиха, что непрямой, но всё-таки убыток составляет, выражаясь в единицах бобра, двадцать восемь тысяч! Пуши прошли вперёд по ещё не распиленной мышиной тропе и убедились, что трактор по ней не пройдёт вообще, даже если не разворачиваться. С другой стороны, лемминговая дорога была более чем в два раза шире, чем габарит трактора — следовательно, как минимум на половине ширине полосы можно было оставлять кондиционные деревья, выпиливая только сушняк.

— Четырнадцать тысяч спасено! — возвестил Ратыш.

На самом деле так оно и случилосиха, и грызи с удовольствием глазели на штабеля брёвен, из которых в нужном месте будут возведены не иначе как избы различной этажности и назначения. Пока же трясущие продвигались вдоль мышиной тропы, причастные к основной теме не отрывали мозга от черпалки. Просыпаясь туманными утрами и взваривая на костре чай и корм на несколько пушей сразу, Макузь разбрыливал и зачастую рылся в чертежах и схемах, не отходя от варева в котелке.

— Кстати, — цокнула Ситрик, — Ведь в ту строну нужна прорва дерева для гати, а почему?

— Потому что туда нужна осина, — резонно цокнул Макузь, — А тут не осина.

— Досадно, но ладно, — хихикнула белка, — Как ты продумываешь, до зимы это погрызище закончится?

— Это без особой разницы. Везти осину для гати и стройматериал для черпака всё равно придётся на мышах, потому как эта дорога не до топи, а до Шишморского цокалища.

— Тамошние будут бу-бу-бу как зуды… тоесть, рады.

— А моя согрызуниха шелкоухая зуда… тоесть, рада, что копается тут? — ласково поинтересовался Макузь, приобнимая белочку.

— Вполне, — цокнула та, — И могу ещё провозиться, точно цокну!

— Это в пух. Только обязательно цокни, если что.

Ситрик и цокнула, только уже ближе к зиме, когда выкапывать кусты и деревца стало почти невозможно вслуху промерзания почвы. К этому времени дорога была пропилена более чем до половины, а вслуху наступления зимы и ожидаемого выпадения снегов пришло время готовить материалы для той самой гати, о которой происходило цоцо всю дорогу…

— Не-не-не, — отмахнулась ушами Речка, — Это мы уж сами протрём, про осину. У Рата там родичи, так что доцокается. Маку лучше заняться подготовкой зимника, он самое глубокое в этом шарит.

— Ну, возможно, — почесал щёки Макузь, — Так, а что там готовить?

— Помпу для накачивания воды на зимник, в основном, — цокнула Речка, — Житыш обещал достать со склада машинерии. Ну и по мелочи там.

— Это в пух.

С помпой, тобишь насосом, пришлосиха возиться довольно долго, потому как по складам в Щенкове имелись только отдельные части, да и то не все. Привлечя к делу учащихся по механической части грызей, Макузь собрал агрегат в мехсарае учгнезда — получилосиха изрядное чучело, но гораздо лучше, чем ничего. Кроме того, насос должен был быть мышино-транспортабельным: те что использовались при наведении ледовых переправ через Жад-Лапу, имели немыслимые габариты. Так же вышло, что при помощи небольшого парового двигателя — «пыжа» — насос исправно качал воду снизу вверх, демонстрируя значительную производительность — и таки куда большую, чем лапы с ведром.

Единственное что было не в пух — так это чистота, а точнее нечистота этого самого пуха после сборочных операций. Макузь как мог избегал гваздаться в смазке и солярке, которой мыли детали, но всё равно запашище от него шёл такой, что грызь на время сурковал вне избы и не тискал грызуниху, воизбежание того чтобы она тоже не провоняла.

— Вот жуть какая, а! — фыркала Ситрик, — Мак, такенное погрызище надолго?

— А что? — ухмыльнулся тот, склонив ухо.

— Просто спрашиваю, чтобы раскинуть и подумать, что, — резонно цокнула белка.

— Нет, не думаю что надолго, но несколько дней придётся потерпеть.

— Тогда в пушнину.

— А если бы йа цокнул, что теперь буду вонять постоянно? — хмыкнул грызь.

— Макки! — мотнула ухом Ситрик, которая была белкой до кисти ушей, — Вот когда цокнешь, тогда и подумаю, а сейчас так.

По крайней мере, после того как грызь прекратил активно работать с соляркой и несколько дней усиленно полоскал пух в прудах, даром что стояла уже поздняя осень, шерсть кое-как отпустила въедливый запах. Полоскать этот самый пух, прыгая в почти ледяную воду грызю даже нравилосиха, так что обойдя лосиху на водопое, он лез в пруд. Тем более что в такую холодрыгу никто больше не лез, и вода оставалась чистой и не перебаламученной. Вообще Макузь, как и одинадцать из десяти белокъ, понимал, что тёплая сухая куртка становится куда милее после холода и сырости, а не сама по себе, так что закаливал организм по полной программе. Отфыркиваясь, грызь выпрыгивал на скользский берег, покрытый жухлыми облетевшими листьями и сухой травой, и отряхивался, брыляя водой во все стороны, как волчака или любое другое животное. Правда, в отличие от, он ещё нарочно выжимал уши и хвост, чтобы быстрее высохло.

Как он подмечал, колотун, заставлявший цокать уже не словами, а зубами, напоминал о прекрасных летних днях, проведённых напару с грызунихой, когда они зачастую ходили к пруду даже ночью, поплавать при свете полной луны. Вода тогда естественно была тёплая, но опять-таки она приобретала большую ценность в сравнении с холодной осенней. Сейчас в ней отражалось не синее, а серое небо, но Макузь не испытывал по этому поводу никакейшего сожаления, как и всегда впрочем — он знал, что лето вернётся, а серые низкие облака были похожи на ситрячий пух. Ну или на лисий, как цокала Фира.

Пока Речка и Ратыш натурально отбежали в дальний околоток доцокаться о поставках осины, в Щенкове собирали всё необходимое вдобавок к насосу. В частности это были запчасти, из тех что наверняка понадобятся, и приличное количество длинных двулапных пил для льда. Вообще цокнуть, в цокалище со всяким железным и металлическим было не слишком густо — в щенковской области не имелосиха никаких минеральных месторождений, по крайней мере известных, так что любую железку завозили за тысячи килошагов из других областей.

Тем не менее, в цокалище располагались кузницы и механические мастерские, активно стучавшие по наковальням и пилившие: они переплавляли всё, что ломалось, а также собирали нужные изделия из готовых компонентов, завезённых по зимникам и речной сети. Вслуху этого, найти что нужно было реально, хотя и трудоёмко — с одними пилами Макузь находил по дорогам цокалища килошагов триста, пока нашёл, где взять.

Вдобавок к этому, кузница с горном и мехсарай были и у Треожисхултов, так что Макузь при любом случае ходил подпиливать да подтачивать почти как к себе домой. Возившийся там Лупыш никогда не был против, да и возились там достаточно редко, в основном собирая металлолом и переплавляя его в разную текущую полезняху типа дверных петель, крючков и тому подобного. Попырившись ушами на предприятие, даром что не гигантское, но всё же, Макузь задумал мысль, но пока отставил, потому как было ещё рано влезать и в этот песок, пока не разгребён предыдущий.

Вслуху того, что серо-фиолетовая грызуниха зимой много цокала и носилась по цокалищу, как сойка, Макузь не стал отрывать её от этого занятия, и на прокладку зимника через топь отправились в качестве ведущих ушей Ратыш с Речкой. Они самой собой вспушились и всё такое, но это по умолчанию. Тащиться пришлось на паровике, потому как снежного покрова ещё не выпало и мыши не бегали — зато температура явно залезла под ноль и похрюкивала оттуда, так что лёд намораживался годными темпами.

Пасмурным днём в самом конце осени паровик втащился в Сушнячиху, и оттуда сгрузили насос и всё остальное. Ослух выявил, что дальше пытаться ехать бесполезно, потому как дорога зажата между деревьями и проходит только мышь. Ратыш поквохтал и пошёл изобретать План, который был нехитёр — погрузить насос на три тележки и влапную оттащить к месту. Само собой, городить всё это погрызище он не собирался на две пуши с Речкой, с ними ехали ещё пятеро трясов — молодые грызи из проходивших оттряску, не особо натасканные, но с поднятыми хохолами и шустрые.

Дней семь было затрачено на то, чтобы по узкой тропе допереть насос за несколько килошагов до Понино — но, пуши не торопились и когда чувствовали, что организм устал, сбавляли ход. Промёрзшая верхняя корка грязи крайне способствовала — колёса не проваливались, хотя бы. Возле самой границы болота насос постепенно взгромоздили на широкие полозья, дабы двигать по снегу и льду.

Затем началась весьма трудная возня по выкапыванию ям, из которых можно взять воды — рыть приходилосиха, стоя на брёвнах по краю, и вынимать вёдрами жижу. Вдобавок, без укрепления стенок яма тут же обваливалась, поэтому пуши ещё и вкорячивали туда брёвна. Однако эта работа имела прямой смысл, потому как с ямами дело пошло быстрее — растопив котёл паровика, грызи начали поливать дорогу водой из шланга. Сделаный из плотного клоха, шланг имел длину шагов в двести, так что получалось достаточно годно. Политая тропа быстро замерзала, превращаясь в ледяное покрытие, по которому уже было куда как сподлапнее ходить, чем по тонкому хрупкому льду на трясине. По этой же дороге насос перетаскивали дальше, к следующей яме.

— Эх, долго! — цокал Ришт, когда пуши сидели на перегусях, — Ваще долго!

— Где услышал долгость? — изумился Ратыш, — Сейчас дольём до конца, и.

— Что и? — уточнила Мурка.

— И будем ждать снегопада, — цокнул Ратыш, — Стенки из снега лепили? Вот этим же и займёмся, пух в пух.

К удаче, снегопада не пришлось ждать долго — пока долили, пока заготовили дров, он уже и повалил. Ратыш и Речка показали, что имелось вслуху: по краям ледяной дорожки они сваливали из снега плотные бортики, а затем слегка поливали водой из ведра, просто для того, чтобы образовалась корочка льда с внутренней стороны жёлоба. Прикинув, чем это чревато, грызи захихикали, и были правы. Сделав рассчётные двести шагов жёлоба высотой примерно по колено, грызи поставили насос лить в него воду постоянно. За этим следовало тоже следить и перемещать шланг, чтобы не наморозить в одном месте гору, которую придётся скалывать потом. При достаточно сильном морозе наливающийся слой воды буквально на ушах превращался в лёд, и можно было лить следующий поверх него.

Объём жёлоба составлял много десятков тонн, так что даже насосом дело занимало несколько дней на один участок, и всё это время топку следовало кормить дровами. Зато в результате через топь пролегала прочная мощная дорога, по которой мыши могли кататься безо всяких ограничений. Утомившиеся было в начале трясы сильно приподняли хохола, слыша такенное чудо.

А собственно, пока групп заливал это всё и разравнивал, мышинисты уже проложили лыжню и добрались до самого Понино. Дорогу там слегка подпилили для прохождения лыжных грызунов, и вскоре трясы могли мордозреть, как путепрокладчик проминает снег на ихней ледовой дороге. Собственно, сначала всегда снег уминал прокладчик, чтобы потом проходили мыши с тяжёлыми составами вагонов.

— Точно в пэ! — цокнул мышинист, высунувшись из своего «локомотива», — Дорога как каменная, не шелохнётся!

— Ну, не лыком обшиты же! — засмеялись пуши.

Ратыш и Речка с трясами продолжили заготавливать дрова — сделать это возле посёлка было всё труднее, потому как постоянно набегавшие уже вычистили от сушняка большие просторы леса в непосредственной близости, и приходилосиха ходить дальше. Очень помогало намордие свободных изб, потому как постоянно сурковать в походном положении — не слишком располагает втыкаться в работу, а втыкаться следовало, чтобы не затягивать. Вечерами пуши зачастейшую перецокивались, или сидели на хвостах и почитывали книжки, припасённые с собой заранее на такой случай. Многие грызи и чирикали карандашом по листкам бумаги, чисто поржать. В печке весело потрескивали поленья и пасло смолистым дымком, а в избе от этого происходила сухость и теплота.

Ближе к середине зимы по дороге начали приходить мыши с осиновыми брёвнами: четырёхшаговые грузили по двадцать штук на длинные сани, а всего мышь тащила четрые таких связки, и пёрла соотвественно восемьдесят штук. Состав въезжал на ледовую дорогу, и брёвна сгружали вбок вдоль неё, прикинув, сколько их ляжет в гать. Ложилось изряднейше, так что уцокнутые восемь десятков брёвен давали около полусотни шагов гати — следовательно, требовалось около сорока рейсов, чтобы дотянуться до Керовки. А ещё следовало учесть, что мыши таскают осину с Триельской, куда её завозят леммингами, и это далеко не быстро.

Макузь же в цокалище крутился — можно даже цокнуть вращался! — вокруг подготовки паровой машины для черпака. Дабы не затягивать, он надеялся отправить её мышью, так чтобы летом приступить к постройке — а если это удастся, то есть все возможности её закончить к осени. Суть возни заключалась в том, что нужно было переделать серийные образцы машин, собрать, проверить как оно и разобрать для транспортировки. Для этого следовало посещать много разных предприятий, и сдесь помощь Ситрик с её чистым цоканьем была просто как нельзя более в пух — пока Макузь искал один болт, белка успевала наладить кооперацию с десятком составляющих пунктов.

Проведя само-инвентаризацию и выяснив, что заваренную кашу никак не расхлебать до весны, Макузь сократил всё, что можно, и таки успел: комплекты деталей и материалов, набранные им по всему цокалищу, ушли зимоходом на место будущей постройки черпака. Собственно группу, где трясли ушами Ратыш с Речкой, пришлось всю эту пухню разгружать прямо в снег возле пруда номер ноль. Работалосиха довольно тяжело, но только для мышц, а не для надоедания, так что можно цокнуть — вообще отдыхалось. Правда, в отличие от учгнездовских, пятеро трясов впоследствии получили удостоверения трясов, чего они и добивались.

Никак нельзя цокнуть, чтобы эти удостоверения проверяли на каждом цоке — да их вообще не проверяли, по ходу шерсти, но грызям было куда уютнее всё же получить, и более не думать об этом…

— Об этом это об чём? — хихикнула Речка.

— О том, кто что должен, — пояснил Ратыш, — Если грызь не тряс, то почему его должен обслуживать лечебень, и возить поезд, и так далее? А если тряс, то уж точно по шерсти.

Тут было трудно цокнуть поперёк, так что пуши продолжили. К весне, когда зимник растаял, бригады, прикормленные на средства учгнезда и Щенковского цокСовета, начали ложить гать — благо, для этого следовало только переложить брёвна, уже привезённые, и кое-где воткнуть сваи в трясину, чтобы не делать целый плавучий мост. Сваи натурально втыкали, тупо подняв бревно тросом — его даже не требовалосиха вбивать, само уходило в топь. Однако уйдя в топь, бревно уже не давало настилу валиться набок, да и утопить его глубже не получится, если не давать большой нагрузки надолго. По такому настилу легко проезжали тяжёлые тележки, а в переспективе могли кататься и поезда узкоколейки, что и требовалось. Ратыш по этому поводу цокнул справедливомордие, и трудно было цокнуть поперёк — и не потому, что грызь в этот момент держал в лапе топор.

Кто уж точно поднял хохола, так это старые таровцы, Курдюк, Тирита и Выдрыш. Трогать ихнюю черпалку, конечно, никто не собирался — а вот дорога до суши, куда как более годная, позволяла вывезти куда больше продукта, чем обычно. Пуши не были и против того, чтобы перейти на паровую добычу, но пока этого не случилосиха — собирались продолжать по старинке, думая об ушах. Всмысле, они лаповодствовались не только тем, что получают за тар единицы бобра, но и в не меньшей степени тем, что тар — дефицитный товар, который на самом деле нужон, и зачастую просто пух из хвоста, как. Вслуху этого бригада Курдюка не отказалась учавствовать в постройке платформы, но делала это только в перерывах между обычной своей деятельностью.

Проходила весна, за макушками ярко-зелёных елей маячило лето, и вылезал вопрос о начале самой стройки, пух в пух. Макузь оказывался в обычной своей мысленной раскоряке, потому как прекрасно слышал, что Ситрик порхает по цокалищу и никуда её особо не тянет, если не цокнуть больше. Если же предложить ей снова поехать в топи, то пух она откажется — а если не предложить, так вообще резонно обидится. Возня же слышалась долгая, и закончить стройку к зиме стоило счесть большой удачей… собственно Макузь так и цокнул.

— Да впух! — фыркнула Ситрик, — Что такого, это болото в пяти днях ходу, если что — сбегаю домой.

— Да, но всё-таки если что, — заметил Макузь, — Йа же слышу, что тебе куда как уютнее в цокалище.

— Ды нет! — мотнула ушами белка, — … Ды да. Йа жутко привыкла к сдесям, и мне это даже не нравится.

— Почему? — удивился грызь.

— Потому что не хочется быть овощем, растущим на одном месте. Хочется быть овощем, растущим в разных местах, бхх… Кхм. К тому же мне не в пух хоть немного отрываться от тебя, — Ситрик потёрлась о грызя ушками.

— Ситрён, если что, йа враз забуду слово «тар», — цокнул Макузь, гладя грызуниху, — Потому как тара много, а ты такая одна.

— Ни в коем разе! Всмысле, йа про забуду, а не про то что тара много. Йа совершенно не хочу, чтобы ты отрывался от того, что тебе в пушнину тридцать семь раз. Йа тоже не глухая, если не заметил.

— Гм, — раскинул мыслью Макузь, — Как-то не складываются куски ореха?

Грызи какое-то время посидели, разжёвывая мысли ушами, а сидели они на хвостах и при этом — в сенях ситрячьей избы. За стенкой кто-то цявкал и постоянно повторял слово «песок», вызывая с(оветский)мех, а с кухни несло щавелевыми щами, какие обычно варили без зазрения совести.

— Вот что получается… — задумчиво цокнула Ситрик.

— Картина? — подсказал Макузь.

— Да, картина пухом. Так вот, получается что иногда, а это иногда довольно часто, точка попадания в пух становится неопределённой. Или другими словами, возникает непосёвость, — предельно ясно разъяснила грызуниха.

Само собой предельно ясно это было для грызей, потому как они знали, что под «непосёвостью» имеется вслуху противоречие с ПОСом, сиречь понятием о том, что все открытые вопросы следует закрывать. Вообще ПОСъ назывался Понятием о Суммировании, всмысле суммирования факторов. Кпримеру, если возле двора в кустах живёт кабан — это в пух. В целом. Но жирное животное постоянно раскапывает грядки, если прорвётся туда, и объедает поросль деревьев — что мимо пуха. Однако же то же животное оставляет навоз, крайне полезный для огорода, что снова в пух… Так вот ПОС означает, что никакой — точнее, никакейший — грызь не будет одновременно любоваться кабаном в луже, собирать навоз, и при этом негодовать по поводу разрытых грядок. Противоречащие факторы, попав под беличьи уши, вызывают разбрыливание мыслями, и по результату оного производятся действия — либо кабана убирают подальше, либо ставят ещё загородок и не думают, что он резко разлюбит жрать морковь с грядок.

— Нуээ… — почесал сразу оба уха Макузь, — А что именно ты имела вслуху?

— То, что для двух грызей имеется три хрурности, проще цокнуть, — цокнула проще Ситрик, — Допустим, его лес, её лес и та хрурность, что на двоих — от прибочности. Кло? Возникает непосёвость!

— Возникает, — подумав, согласился грызь.

— И как это убрать?

— Пока не знаю. Но судя по тому что грызи узнают всё больше и больше, когда-нибудь вполне возможно мы будем это знать.

— Это отвлечённо, — хихикнула серенькая, — А йа про нас с тобой, выпушень.

— Надо разбрыльнуть.

— Ты же слышишь, что в данном случае разбрыливать некуда.

— Тогда по конкретике, — цокнул Макузь, — На стройку погрызища поедем?

— Сто пухов! — цокнула, как отгрызла, грызуниха.

— Тогда есть резон разбрыльнуть не вообще, а над тем, как сделать так, чтобы было более в пух… Ну конечно, бумаги да красок с карандашами возьмём…

Ситрик расхохоталась, потряхивая серо-фиолетово-чёрными ушками — от предвкушения.

— Да. Ну если так подумать, — подумал так Макузь, — Мне вот в пух, что на стройке будут Ратыш с Рекой, а Река соответственно с Ратышем, итого уже трое, бггг… кхм! В пух, потому что йа давно их знаю, а знаю давно, потому что грызи хорошие, вспушённые как следует. А как твоя Чейни?

— Да тоже не лысая. Если пригласить её туда, то это вряд ли, она вертится ещё больше меня.

— Да ладно!

— Представь. Она к тому же взялась учить групп грызунят рисованию, так что совершенно негоже было бы бросить или даже отложить.

— Тут поперёк не цокнешь, — кивнул Макузь, — А ты вроде тоже хотела?

— Расхотела, когда подумала, что не смогу никуда вальнуть из цокалища, — пожала плечами Ситрик, — Чейн она вообще та ещё плюшка, пух куда дальше реки вытащишь.

— Знаешь что, Ситти? — цокнул Макузь, обнимая её, — Ты для меня самая лучшая грызуниха на свете!

— Не могу цокнуть того же, — рассмеялась она, — Йа для себя не лучшая грызуниха на свете. Но вот лучший грызь во всём Лесу для меня — это ты.

— Двойное попадание в пух! — констатировал грызь.

— Парное, — подтвердила грызуниха.

— ПЯСОооОК!! — в очередной раз раздалось из-за стенки…