Вулканы не молчат

Скромный гость на галерке

В Петропавловске-Камчатском проходило Всесоюзное вулканологическое совещание. Среди маститых и пока что мало кому известных молодых ученых был некто, чье имя не значилось в списках приглашенных. Он явился инкогнито и, никем не замеченный, пробрался на галерку.

Сначала на все происходившее в зале он глядел со смешанным чувством снисходительности и любопытства. А в последний день, все так же незаметно, он поднялся со своего укромного места на галерке и почтительно снял шляпу.

Это не означало, что он сдается на милость ученых. В нем ни на йоту не прибавилось ни доброты, ни смиренности. Он по-прежнему был грозен и преклонялся лишь перед собственным могуществом.

Но незнакомец не мог закрывать глаза на то, что для собравшихся в зале он больше не был загадкой.

Кто этот таинственный незнакомец?

Если бы ему предложили анкету, она выглядела бы примерно так.

Имя — Плутон.

Занимаемая должность — повелитель подземного огня.

Местожительство — Земля и вся Вселенная.

Да, на Земле властитель недр, брат мифического Зевса известен достаточно хорошо.

А на каком основании Плутон называет себя гражданином Вселенной?

Оказывается неспроста. Чтобы доказать это, он призывает в свидетели ученых, которые говорят: без вулканических процессов не обходится или не обходилась в прошлом ни одна планета.

В программу работы советских «Луноходов» были включены исследования кратеров нашего естественного спутника. Правда, считается, что не все лунные кратеры имеют вулканическое происхождение. Какая-то их часть возникла от ударов падающих на Луну метеоритов. Но спутник Земли имеет и гигантские по размерам вулканы. Некоторые из них продолжают действовать.

Существует гипотеза, согласно которой метеориты — продукт вулканической деятельности. Вулканы далеких миров выбрасывают обломки пород с такой чудовищной силой, что они, преодолев тяготение своих планет, уходят в космическое пространство.

Это всего лишь предположение. Пока же самое верное — судить о повелителе огня по его земным делам.

Вулканические процессы наблюдаются в разных местах нашей планеты. Больше всего вулканов расположено в бассейне Тихого океана. Десятки и сотни земных прибежищ Плутона насчитывают Малайя, Индонезия, Япония, Филиппины, Гавайские и Алеутские острова. У нас — Камчатка и Курилы.

Эта сказал Гарун Тазиев, бельгийский вулканолог, автор документальных фильмов «Встречи с дьяволом» и «Запрещенный вулкан».

До тех пор пока наука не выявила главных свойств вулканической деятельности, война эта была на редкость коварной: извержения заставали людей врасплох. Даже в тех случаях, когда обходилось без жертв, извергающийся вулкан наводил на людей такой ужас, какой вряд ли доводилось испытывать творцам Священного писания, предрекавшим неминуемый конец света.

Устрашающую картину извержения Ключевского вулкана, происходившего в 1737 году, нарисовал сподвижник великого Ломоносова академик Степан Петрович Крашенинников.

Каждый народ, живущий рядом с действующим вулканом, обязательно имеет какое-то поверье, в котором на свой лад объясняет природу опасного соседа.

Еще одно свидетельство Крашенинникова.

Жители острова Бали (Индонезия) называют вулканы пристанищем богов, которые прилетают на остров раз в сто лет. Устроившись на вершине вулкана, бога зажигают огонь.

Тут уже есть реальная основа. Именно в таком ритме — приблизительно раз в столетие — действуют балийские вулканы.

Канонада XX века

В последний день совещания его участники чествовали заслуженного деятеля науки РСФСР, доктора геолого-минералогических наук Владимира Ивановича Влодавца.

В. И. Влодавец долгое время руководил всеми вулканологическими исследованиям и, проводившимися на территории нашей страны. Его именем назван вулкан на острове Парамушир. Многие ученые-вулканологи, чьи (работы получили мировую известность, называют себя учениками В. И. Влодавца. Понятно, что и речей, обращенных к нему в тот памятный день, было много.

Вместо ответного слова Владимир Иванович сделал доклад об извержениях вулканов, происходивших на земном шаре с начала нашего века.

Перед слушателями на специальных подставках во всю ширь зала висела таблица — уникальный свод самых разнообразных сведений о вулканах нашей планеты.

В мире насчитывается около восьмисот действующих вулканов. Примерно пятьсот из них составляют огненную дугу, захватывающую острова и материковые побережья Тихого океана. Шестьдесят восемь приходится на долю Курильских островов и Камчатки.

С начала XX века на земле извергалось триста пятнадцать вулканов. Помнится, в школьные годы почему-то представлялось, что все беды, которые может принести людям буйство подземного огня, обрушиваются в большинстве случаев на Японию. Оказывается, чаще, чем где-либо, кратеры воспламеняются на островах Индонезии. Здесь, начиная с 1900 года, активно действовало семьдесят вулканов.

В Японии, а ей все-таки выпала не очень приятная честь занимать второе место, за это же время прозвучали салюты сорока двух исполинов. Не так уж далеко в этом порядке стоят Курильские острова и Камчатка. В канонаду первой половины века на их территории включились тридцать восемь вулканов.

В. И. Влодавец подсчитал: не было ни одного года без того, чтобы в какой-нибудь часта света не произошло вулканического взрыва. Но если взять отдельно Камчатский полуостров и Курилы, то здесь выпало двенадцать лет абсолютного покоя.

Наибольшее число извержений мир перенес в 1929 году, когда официально было зарегистрировано тридцать шесть вспышек. Еще шесть осталось под вопросом. По мощности взрыва рекордсменом нынешнего века остается вулкан Катмай (Аляска). Свой «титул» он удерживает с 1912 года. Катмай действовал всего шестьдесят часов к за это время выбросил на поверхность двадцать восемь кубических километров обломочного и рыхлого материала.

Казалось бы, логично предполагать: чем чаще вулкан извергается, тем больше бед он приносит окрестному населению. Сопоставления, сделанные В. И. Влодавцем, говорят о другом. Часто извергающиеся вулканы, как правило, менее зловредны. Они выдыхаются.

Колоссальными бедствиями угрожают те пороховницы Плутона, в которых энергия накапливается десятилетиями или, что еще хуже, столетиями. Примером подобного коварства «молчунов» служит вулкан Мон-Пеле, расположенный на острове Мартинике. После длительного покоя его катастрофическое извержение унесло около тридцати тысяч человеческих жизней.

Есть примеры и посвежее. В 1951 году в результате извержения вулкана Ламингтон (Новая Гвинея) погибло пять тысяч человек. Около трех тысяч было похоронено под пеплом вулкана Агунг на острове Бали. Агунг молчал сто двадцать лет.

Выкладка устрашающая. Но из нее вовсе не следует, что каждое сильное извержение обязательно вызывает человеческие жертвы. Никто не пострадал при извержениях камчатских вулканов Безымянный (1955—1956 гг.) и Шевелуч (1964 г.), хотя самые мощные за последние сорок лет потрясения произошли именно здесь.

Трагедии случаются в тех районах, где обстоятельства вынуждают людей селиться рядом с вулканами.

На острове Бали плотность населения местами достигает шестисот пятидесяти человек на один квадратный километр. На большей части островной территории тропические ливни вымывают из почвы ее плодоносный слой. Это и заставляет балийцев ютиться в непосредственной близости от вулканов. Здесь плодородие обеспечивается за счет пепла. Перед извержением Агунга в 1963 году у его подножия в радиусе десяти километров проживало сто сорок тысяч человек.

Так было.

Естественно задать вопрос: а что будет? Завтра, послезавтра, через сто лет?

В 1968 году «Литературная газета» напечатала сокращенный перевод интервью Гаруна Тазиева корреспонденту итальянского журнала «Эуропео». Там тоже упомянуты некоторые наиболее страшные катастрофы прошлого.

Не поверив услышанному, итальянский журналист переспросил: «И Рим?»

На чем строится прогноз бельгийского ученого?

Гарун Тазиев тоже говорит об опасности, которую таят в себе «спокойные» вулканы, не извергающиеся сто — двести лет. Но, по его мнению, могут проснуться и те вулканы, которые молчат уже несколько тысячелетий и считаются окончательно потухшими. Как раз они-то и несут в себе грядущие, ни с чем не сравнимые катастрофы.

Заявление, сделанное столь авторитетным ученым, вызвало не только сенсацию, но и, надо полагать, некоторое беспокойство у людей, живущих, по мнению Гаруна Тазиева, в обреченных городах. Правда, в интервью сделана оговорка: до той ужасной поры могут миновать века и века. Но кому от этого легче, если тут же сказано:

Между прочим, Тазиев посетовал на то, что многие геологи и вулканологи не разделяют его убеждений относительно будущего.

Не согласились с ним и на этот раз.

Уже через номер «Литературная газета» поместила письмо доктора геолого-минералогических наук М. А. Фаворской. Ей, по ее словам, захотелось внести известную долю оптимизма в вопрос о влиянии вулканических процессов Земли на будущее человечества.

Оптимистичным был сам заголовок письма: «Вулканы не проснутся». Разумеется, это утверждение относится к вулканам, прекратившим свою деятельность несколько тысячелетий назад.

Почему же, вопреки категорическому утверждению Г. Тазиева, этим вулканам не суждено вернуться к былому могуществу?

М. А. Фаворская ссылается на закономерность развития вулканизма.

Миллиарды лет назад вулканические процессы наблюдались почти на всей территории земли. Периоды наивысшей активности сменялись периодами относительного покоя. Каждый такой период длился миллионы лет. Площадь распространения вулканической деятельности с каждой очередной вспышкой сужалась. Пламя земных недр постепенно, так сказать, от миллионолетия к миллионолетию затухало.

Пульс Земли

В вулканологии все интересно. И дискуссии о будущем, попытка бросить взгляд через голову тысячелетий, и расшифровка тайн, связанных с деятельностью древних вулканов (существует специальный раздел — палеовулканология).

Все интересно и существенно.

Но главным для ученых остается изучение современного вулканизма.

Даже находясь в спокойном состоянии, вулканы имеют очаг активности, в котором скрытно готовится очередное извержение. Одна из главных задач вулканологии — поиски очагов и наблюдение за их состоянием.

Как сказал однажды основатель Камчатского института вулканологии теперь уже покойный Борис Иванович Пийп, вулканолога можно сравнить с врачом. Тот по характеру пульса судит о работе человеческого сердца, а вулканолог, следящий за состоянием очага, должен вовремя определить наступление кризиса, то есть момента извержения вулкана.

— Если сравнивать, то давайте сравнивать до конца, — попросили Бориса Ивановича. — В распоряжении врача фонендоскоп и прибор, с помощью которого измеряется кровяное давление, наконец, лабораторные анализы. А чем вооружен вулканолог? У ваших «пациентов», несмотря на их грубый нрав, тоже ведь, по-своему, довольно тонкий организм?

На вооружении вулканолога разнообразные физические и химические методы исследования.

Австралийские ученые Ф. Д. Стейси и М. Джонстон считают, что о состоянии вулкана можно судить по изменениям магнитного поля в его районе. Им удалось установить, что накануне извержения появляются специфические магнитные колебания. В одних случаях эти колебания возникают за два-три дня до взрыва, в других — за несколько часов.

Есть у вулканологов свои стационары — обсерватории и вулканологические станции. В 1962 году в Петропавловске-Камчатском был создан Институт вулканологии Академии наук СССР. Он пока единственный в мире.

При институте работают две станции: одна — по соседству со знаменитой Ключевской сопкой, другая — на склоне Авачинского вулкана — примерно в сорока километрах от Петропавловска-Камчатского. Скоро появится третья станция — на Курильских островах.

В некоторых зарубежных странах, где проявляется вулканизм, тоже есть аналогичные станции: в Италии — на вулканах Везувий и Этна, в США — на Гавайских островах, в Калифорнии и на Аляске. Имеют их Япония и Индонезия.

И все же вулканологи в один голос заявляют: станций еще мало, а из тех, что имеются, не все достаточно хорошо оборудованы. Ученым хотелось бы в изучении недр Земли добиться такого положения, какого достигла астрономия в изучении космоса, пользуясь многочисленными и богато оборудованными обсерваториями.

А вообще-то не надо думать, что проблемы вулканологии решаются только одними станциями. В большом ходу экспедиционные способы исследований. Вулканолога не так уж часто можно застать в лаборатории. Его главное рабочее место — вулкан. Пока длится полевой сезон (правильней было бы говорить «горный сезон» — какое может быть поле в царстве вулканов?), каждому сотруднику института приходится много раз подниматься к вершинам сопок. А они далеко не одинаковы по высоте: от тысячи до пяти с половиной тысяч метров.

Исследование вулканов — это всегда тяжелый труд, часто — риск. Читая однажды отчет о работе на извержении, я встретил такие строчки: «Несмотря на возможность неожиданного взрыва, мы часами оставались на куполе, проводя наблюдения и собирая материалы». И это — ради того, чтобы лучше узнать особенности извержения, научиться его предсказывать.

А нельзя ли пойти дальше — попытаться предотвратить извержения?

Теоретически допускается и такая возможность. Больше других на нее рассчитывают в Италии, где энергетические резервуары вулканов находятся сравнительно неглубоко. А что представляет собой подобный резервуар? Грубо говоря, это естественный котел, в котором накапливается магма, насыщенная парами и газами. Когда давление в «котле» переходит границу предела, пары и газы в поисках выхода устремляются по магматическому каналу к жерлу вулкана. Происходит извержение.

Вулканологи считают, что можно отводить газ с помощью искусственных скважин.

Действительно, может быть, в условиях, Апеннин этот метод будет когда-нибудь использован. В других районах на искусственные меры пока еще не приходится рассчитывать. Слишком глубоко упрятаны источники вулканизма, чтобы можно было до них добраться.

Яйцо всмятку

На вулканологическом совещании многих заинтересовал доклад Георгия Степановича Горшкова «Вулканизм и верхняя мантия Земли». В один из перерывов, представившись ученому, я спросил, нельзя ли его доклад пересказать для прессы элементарно, в трех словах?

— Элементарно можно, — сказал Георгий Степанович, улыбнувшись необычному для него вопросу. — А в трех словах не получится. Вот уже и звонок. Что-то они торопятся, — Георгий Степанович посмотрел на часы. — Да, поторопились. Как же нам быть? А если после совещания?

Мы встретились недели через две, когда гости покинули Камчатку, и в Институте вулканологии выдались относительно спокойные дни. Было солнечно. Сентябрь сливал на землю остатки тепла, доставшегося ему от жаркого августа. Георгий Степанович сидел на ступеньках институтского крыльца, словно отпускник, приехавший в родную деревню.

— Садитесь. Вот сюда, пожалуйста, — он погладил рядом с собой хорошо нагретую цементную ступеньку. — Если не возражаете, здесь мы и поговорим.

Как бы между прочим он спросил:

— Вы какие яйца любите — крутые или всмятку?

Я сказал — и те и другие, но при этом почувствовал, что вопрос меня задел. Я воспринял его, как возмездие за мою откровенную приверженность к элементарным толкованиям серьезных научных проблем.

— Поскольку вам все равно, — добродушно продолжал Георгий Степанович, — давайте выберем всмятку. В очищенном виде яйцо можно условно принять за модель земного шара. Вот как это выглядит. Желток — полужидкое земное ядро. Белок — это мантия, а пленка на поверхности белка соответствует земной коре, на которой мы живем.

После, при более близком знакомстве с вулканологами, я не раз услышу термины и сравнения, взятые в одних случаях из нашего каждодневного, подчас прозаического бытия, в других — из архива стародавних времен.

Там, кроме «яйца всмятку», будут и «подушечные» лавы, и «слоеные пироги» (это тоже относится к лавовым потокам), и «хлебные корки», и даже «рассолы».

Или вот мантия. Мантия Земли, словно плащ, плотно окутывает полужидкое ядро.

— Земная кора, — продолжал Георгий Степанович, — на материках имеет толщину от сорока до шестидесяти километров. Под океанами, если не считать воды, — пять километров. Это, наверное, легко запоминается?.. Тогда перейдем к существу дела. То есть к тому, о чем говорилось в моем докладе.

Вопрос ставится так: где находятся источники вулканизма? Одни считают, что очаги размещаются в земной коре. Другие, и вот я в частности, доказывают, что корни вулканов уходят в мантию. В ее верхние участки, которые мы называем верхней мантией. К такому выводу я лично пришел на основании обработки большого материала по химизму горных пород. Это, пожалуй, главный вывод в моем докладе.

Вы скажете: «Ну, хорошо. Удалось доказать, что источники вулканизма действительно находятся в верхней мантии. Что это меняет?»

Знаете ли, многое.

Сейчас все больше укрепляется мнение: земная кора — это продукт верхней мантии. Образование полезных ископаемых тоже прямо или косвенно связано с процессами, которые идут в верхней мантии. Чтобы пролить свет на те законы, по которым живет наша земная кора, мы должны получить о мантии как можно больше сведений.

А как это сделать? Как до нее добраться? Обратиться к сверхглубокому бурению? Не поможет. Бурение в лучшем случае достигнет в перспективе двадцати километров. А толщина земной коры, я уже говорил вам, сорок — шестьдесят километров.

Значит, остается вулкан. Его мы можем назвать гигантской естественной скважиной, которая поставляет нам информацию обо всем, что происходит в верхней мантии. Вещество мантии, из которого состоит магма, поднимаясь из глубин на поверхность, не испытывает особенно большого взаимодействия с окружающими породами. Оно доходит до нас в своем первородном виде. Здесь, на поверхности, мы изучаем его химический состав, то есть расшифровываем поступившую к нам из верхней мантии информацию.

— Вот, собственно, и все, — закончил Георгий Степанович. — Если хотите, я добавлю к этому кое-что о глубокофокусных землетрясениях. Они тоже имеют отношение к мантии.

Раньше считалось, что все землетрясения возникают лишь при напряжениях в земной коре. Сейчас доказано: зона их образования в отдельных районах планеты уходит на глубину до семисот километров.

Глубокофокусные землетрясения располагаются лишь в немногих местах. У нас, например, это район Охотского моря.

Возвращаясь домой, я испытывал странное чувство. Вот шел я в институт, на встречу с Георгием Степановичем, и земля была как земля. А теперь ступал осторожно, будто мог продавить нежную пленку ее коры.

Райская жизнь в кратере

Такая жизнь существует в кратере потухшего африканского вулкана Нгоронгоро. О ней рассказал профессиональный охотник и писатель Джон Хантер.

Мы бы многое простили Плутону, если бы и в других местах, гася вулканические топки, он оставлял райские кущи, наподобие тех, что довелось увидеть Хантеру.

Увы, благотворительность не в характере нашего героя. Если он и творит добро, то это происходит помимо его воли.

Своим процветанием остывший Нгоронгоро обязан в первую очередь щедрости африканской природы. Близость к экватору делает поселившийся в его приюте мир недоступным холоду зимы, а большая высота (2743 метра) защищает от летнего зноя.

Но все равно — будем справедливыми. Польза от вулканов есть. Некоторые продукты извержения — это, по существу, полезные ископаемые, выданные на-гора самим Плутоном. Ближе всего к поверхности находится сера. На Камчатке и на Курильских островах вулканы подсказывают геологам, где лучше всего искать ее промышленные месторождения.

Сравнительно недавно в вулканологии появилось еще одно направление, которое можно определить так: «Вулканизм и народное хозяйство».

В нашей стране есть области, где это направление стало главным. Примером может служить Армения, которую геологи называют страной недавнего вулканизма. Подземные очаги погасли здесь примерно пятьсот тысяч лет назад.

Приезжавший на совещание вулканологов армянский ученый К. И. Карапетян в интервью для камчатского радио рассказывал:

— На территории нашей республики с вулканизмом связано извержение огромного количества туфов. Это прекрасный декоративный материал розового, черного, бурого и белого цветов. В строительстве он используется давно. По крайней мере — последние две тысячи лет.

Туфовые города есть в Грузии и Азербайджане.

По мнению доктора геолого-минералогических наук В. П. Петрова, широкое применение в строительстве может найти пемза — окаменевшая пена вулканических выбросов. Это легкий пористый материал, обладающий хорошими изоляционными свойствами. Пемза — отличный заполнитель бетона при изготовлении тонких, облегченного типа стен.

В некоторых странах пемза вперемешку с вулканическим шлаком идет на верхнее покрытие дорог.

Похоже на то, что вулканы готовы помочь геологам в поисках нефти. Камчатские вулканологи и ученые-нефтяники из Ленинграда обнаружили ее капельки в горячих источниках, которыми славится вулкан Узон. Сильно отдавали нефтью породы, выброшенные в 1970 году грязевым вулканом Чеильдаг неподалеку от Баку.

Вулкан Келаны подсказал азербайджанским геологам перспективное место на нефть. Его аргументы показались настолько убедительными, что было решено по соседству с ним заложить две разведочные скважины.

Делом будущего станет использование тепловой энергии Земли. Считается, что глубинное тепло по запасам превосходит все другие виды энергии. В самом деле: только при сверхбогатстве можно позволять себе те энергетические расходы, на которые идет наша планета, устраивая вулканические фейерверки. Исследователи камчатского вулкана Безымянного утверждают: один его взрыв 30 марта 1956 года «съел» столько энергии, сколько Куйбышевская ГЭС вырабатывает за целый год.

Захочет ли эта сила работать на человека? Разумна ли сама попытка использовать энергию взрыва, поскольку вулканы возгораются от случая к случаю?

Единого мнения пока нет, вопрос, что называется, пребывает в стадии активного изучения.

А на практике применяются лишь гидротермальные источники, то есть подземный пар и горячая вода. Но и в этом случае надо сделать оговорку: на поверхность источников выходит во много тысяч раз больше, чем их берет для своих нужд человечество. Происходит это не потому, что человечество «заелось». Естественные гидротермальные проявления встречаются иногда в труднодоступных местах, где осваивать их до поры до времени невыгодно.

Горячие воды, пробиваясь к поверхности земли, откладывают на своем пути различные минералы, в том числе и полезные. Многие руды, которые мы добываем, имеют как раз такое происхождение.

Гидротермальные источники помогают людям избавляться от тяжелых болезней. На Камчатке есть два специализированных санатория — Начикинский и Паратунский. Сюда приезжают люди, страдающие полиартритом, едут с кожными заболеваниями и различными последствиями травм.

Сухой дождь

В Ключи я приехал до того события, которое обернулось самым невероятным приключением моей жизни.

Рабочий день подходил к концу. Сидя в конторе лесокомбината, я не столько занимался делом, сколько посматривал в окно, напротив которого, через площадь, была столовая. От нее, нацеливаясь на купол Ключевского вулкана, поднималась улица с деревянными одноэтажками и редко посаженными тополями.

Солнце, опускавшееся за вулкан, казалось, угодило в кратер и медленно стекало в его бездонную чашу. Оледеневший купол бросал на поселок яркие блики.

И вдруг здание сильно тряхнуло. Я ухватился за стол, совершенно не представляя, как вести себя дальше. Но тут в коридоре зачастили шаги, и я бросился к выходу.

Возле конторы стояла возбужденная толпа управленцев. Обсуждалось только что пережитое. Разобрать что-либо связное было нельзя, слышались только отдельные выкрики: «А я!.. А этот!.. Ух, драпали!..»

Здесь были и мои соседи по гостиничному номеру. Вчера, при знакомстве, они отрекомендовались мне каждый на свой лад. Инженер из леспромхоза, тот, что выделялся в толпе без малого двухметровым ростом, назвал только имя — Спартак, хотя было ему за сорок. Ревизор из областного управления торговли мягко, почти ласково представился Яковом Ивановичем. Выглядел он моложе Спартака, но таких, как он, начинают величать по имени-отчеству еще на школьной скамье. Яков Иванович казался спокойным, даже чуточку флегматичным. Он как бы постоянно твердил про себя одну и ту же истину: все, что ни есть, на свете, можно представить и так и эдак.

Возле толпы прохаживался еще один жилец нашей комбаты, по фамилии Литвинёв. В Ключи он прикатил с побережья, а туда попал по вербовке. Он относился к той категории сезонников, которые, честно отработав договорный срок в каком-то одном месте, едут наниматься в другое. И опять ненадолго: на два-три месяца. Работа по вербовке была для них удобным, по крайней мере, дешевым способом повидать белый свет. Малого росточка, подслеповатый, Литвинёв жадно ловил все, что раньше ему было неведомо. Любую пустячную историю, анекдот выслушивал с такой сосредоточенностью, будто все сказанное ему предстояло донести до грядущих поколений. На шее у него висел фотоаппарат. Литвинёв держал его бережно, обеими руками, как наголодавшийся держит горбушку хлеба, часто прикладывался глазом к видоискателю, а нажав кнопку затвора, заглядывал в объектив, словно все еще надеялся увидеть, как оттуда вылетает обещанная ему в детстве птичка.

Спартак энергично, с картинностью штатного вручателя грамот и вымпелов, потряс мою руку.

— Мы все видели. Молодец!

— А что вы могли видеть? — я смотрел не на Спартака, а на улыбавшегося Якова Ивановича.

— Видели, как из конторы выскочил, — сказал, продолжая встряхивать мою руку, Спартак. — По-капитански. Последним.

Ответить на выпад Спартака я не успел. Часто и гулко закачалась под ногами земля. Где-то за Ключевской сопкой она раскололась и выпустила в небо косое пламя и мгновенно распухшее облако серовато-зеленого пепла. Уже в следующую минуту облако превратилось в гигантскую тучу.

Никто не знал в точности того, что произошло.

— Опять Безымянный? — спрашивали.

— Да, наверно.

— А может, Ключевская?

— Шут ее знает. Они теперь все под одной тучей.

Больше других суетился Литвинёв.

— А я самый момент щелкнул, — говорил он каждому, кто бросал на него хотя бы мимолетный взгляд. — Собрался Ключевскую на контражур поснимать, только навел, а тут и ахнуло!

Стоявший возле меня пожилой кадровик неприязненно проговорил:

— Нечему радоваться. Тучу-то прямо сюда гонит.

До сих пор туча искала лишь высоты. Достигнув апогея и разваливаясь, она стала заполнять собою все небо. Это было похоже на обвал в горах. Клубящиеся лавины быстро покатились в сторону горизонта.

Что-то сухо и резко просыпалось на железную крышу конторы.

— Во, уже пепел! — воскликнул Литвинёв.

— Какой пепел? Где ты увидел пепел? — набросился на него раздраженный кадровик.

— А что же по-вашему?.. — Литвинёв не обиделся. Он готов был переварить любую несправедливость, лишь бы это помогло ему осмыслить свершившееся на его глазах. Жертвенная покорность Литвинёва, а может, и предчувствие общей беды, смягчили Андрея Кондратовича.

— Песок это. Он тяжелый, потому раньше и упал. Беги, пока не засыпало.

Я вернулся в контору.

В кабинете быстро темнело. За окном густо валил пепел. Какое-то время я еще различал в нем слабое колыхание отдельных потоков, видел спешивших по улице людей. Все они были одинаково сгорбленными, будто каждый тащил на себе окаменевший обломок неба.

И прямо на моих глазах наступила ночь. Она упала перед окном, как нечаянно сорвавшийся занавес.

В глубине коридора хлопнула дверь. Выглянув из кабинета, стараясь быть решительным, я крикнул:

— Есть кто-нибудь?

— А кто спрашивает? — донеслось с противоположного конца конторы. В голосе пришельца угадывались нотки начальственной строгости. — Кто, говорю, спрашивает?..

Назвав себя, я хотел объяснить, почему задержался в конторе, но голос из темноты — он был теперь близко — перебил:

— Ну, ясно. Человек, короче сказать, неподозрительный. А я вот истопник. Сочнев. Эту кутерьму, значит, вместе переживать будем.

Все еще невидимый, он стал шарить по выключателям и, убедившись, что света в коридоре нет, отправился куда-то в тайник, где у него были припасены свечи.

— Электра теперь не жди, — сказал он, вернувшись с двумя крошечными огоньками. — Сам сейчас видел: на столбу как вроде пожар светился.

В кабинете Сочнев приклеил свечи к донышку пустой пепельницы, и я увидел его напудренное пеплом лицо. Собственно, он весь был обсыпан пеплом, как грузчик, таскавший мешки с цементом. Сочнев тоже оглядел себя, покачал головой:

— Ты смотри, что делается.

Полагая, что ему, как местному жителю, должно быть известно все, что касалось деятельности вулканов, я спросил, откуда это взялось?

— Да опять же, наверно, от Безымянного. В прошлом-то году он лопнул. Как раз в октябре было. А почему говорю «как раз» — снегу ждали. Привыкли, чтоб к ноябрю побелка. Вроде как в избе перед праздником. Ну так выхожу утром из конторы, дохнуть захотелось. Слышу, по лицу мурашки забегали. Так, думаю, посыпалось. А темновато было. Толком не пригляделся. Но все ж чувствую: снежок-то не радостный. Свежести нету. Душный. Подставил руку — не холодит и не тает. Так что ты думаешь?.. Перепугался.

Сочнев рассказывал обстоятельно и спокойно, будто теперешний страх был ничто по сравнению с пережитым в то октябрьское утро.

— Народ тогда вообще за чемоданы схватился. Дескать, живите тут, кому жизни не жалко, а мы, значит, снимаемся. Но у нас, слава богу, по этим делам ученые есть. Они, видишь ли, сами-то москвичи, а сидят в Ключах. Смотрют — такая паника, пошли по производствам, стали собирать людей, рассказывать: ничего, мол, страшного нету. Это, мол, Безымянная сопка пробудилась, а до нее сорок километров. Камень не долетит, а пепел — это ерунда. Он безвредный. Тогда оно, правда, не так сыпало, понемножку. Зато и растянуло. Почти на два месяца.

Сочнев усмехнулся.

— У меня в соседях старушка живет, Евладовна. Тот раз она все говорила: «Черти котлы на небе чистют. Свежих грешников призывать станут…» Своя, значит, наука у Евладовны.

Сторож насобирал с рукава щепотку пепла и растер его на ладони, как это делает мельник, пробующий помол муки.

— Да-а, все же великое дело — природа, — сказал он рассудительно. — Был камень, а, смотри, сгорел. Как чурка смолевая: пых — и нету.

Из ближнего кабинета донеслось что-то похожее на предсмертный хрип: «Хры-хх-хы-хыы…»

— Ну вот, — с сожалением сказал истопник, — телефоны тоже попортило. — Он махнул рукой, как человек, которому теперь уже ничто не подвластно. — Айда устраиваться. Ночь длинная, когда кончится — неизвестно. А топить один шут нельзя. Дымоходы пеплом завалит — как ватой заткнет.

По-хорошему, я должен был не только согласиться, но и сказать человеку спасибо за то, что он избавил меня от жуткого одиночества. Но я почему-то решил, что обязательно должен попасть в гостиницу. Удивленному Сочневу сказал: здесь близко.

— Оно все близко, когда глазом видишь, — ответил на это ночной хозяин конторы. — А вслепошарку и об родной угол шишку набьешь.

На улице меня густо обсыпало сухим дождем, словно бы кто-то притаившийся на крыше вывалил мне на голову ведро золы. Закрыв лицо руками, я наугад двинулся в ту сторону, где должна была находиться столовая и вышел точно к ее высокому крыльцу. Отсюда к гостинице вела прорезанная в сугробе глубокая колея.

Пепел проник под пальто и даже под свитер. Его шершавое прикосновение вызывало озноб. Дышал я через шарф, но пепел проник и в легкие.

Где-то на полпути я услышал автомобильный гудок. Ведя машину вслепую, шофер непрерывно сигналил, давая знать о себе всем, кто мог оказаться на его пути.

Пришлось вскарабкиваться на сугроб. Не переставая сигналить, машина медленно, будто она следовала в похоронной процессии, прошла мимо.

В комнате меня окликнул Спартак:

— Ну, что, не заблудился? А то мы с Яковом Ивановичем уже толкуем: пропал парень.

О чем они еще толковали, я так и не узнал. К горлу Безымянного подкатил очередной приступ тошноты. Вулкан напрягся и судорожно потянул на себя окрестные ключевские земли, как больной, которого трясет лихорадка, тянет на себя одеяло. Его прорвало не там, где должно было прорвать, — не в горловине, не в сорока километрах от поселка, а у нас под окнами. Так мне показалось. В первое мгновение, когда еще не было слышно взрыва — его угадали занывшие преждевременной болью ушные перепонки, — в это самое первое мгновение по стеклам растеклось что-то багровое, будто с той стороны плеснули на них крови. Это была подземная, перемешанная с тьмой молния.

А потом все взорвалось.

В себя я пришел оттого, что защекотало в носу. Где-то в нашей комнате обвалилась штукатурка. Пахло цементом и перепревшей паклей.

Натянув на голову одеяло, прислушиваясь к неумолкающему грохоту, я думал о той силе, которая разоряет планеты с такой же легкостью, с какой сорванец-мальчишка разоряет птичьи гнезда. Безо всякого разбора она выламывает из материковых толщ целые скалы и разбрасывает их по сторонам, ничуть не заботясь о том, куда они упадут. А если на шаткое здание нашей гостиницы?..

Постепенно до меня стали доходить громкие голоса. Разговаривали рядом, и это успокоило. Я сбросил одеяло, с наслаждением втянул в себя пыльный, но показавшийся мне свежим воздух.

— Не обязательно быть специалистом, — говорил Яков Иванович. — Я представляю: весна, уйма воды, уйма пепла. Когда все это перемешается, получится чудовищная доза цемента. Землю замурует так, что ее ни плугом, ни бомбой не возьмешь.

Спартак возражал охотно и весело:

— Такого не будет. Пыли, конечно, не оберешься. Но вулканический пепел, как рассказывают, лучше всякого удобрения.

— Не знаю, не знаю, — многозначительно отвечал Яков Иванович. — Какая тут будет жизнь, не знаю.

— Выходит, переселяйтесь, Ключи. Иначе — голодная смерть?

— Я не о людях, — сказал Яков Иванович, — люди превосходно прокормятся. А вот зверье отсюда уйдет. Если, конечно, выживет до утра.

— Да что вам зверье?! — донеслось оттуда, где надо было быть Литвинёву. — Зверье, зверье… Самим бы до утра дотянуть!

Хоть и было понятно, что кричал Литвинёв, голос все-таки был не литвинёвский. Тот — бодрый, слова, как петушки на палочках, все на восклицательных знаках. А этот — с надрывом.

— Странно он себя ведет, — пробормотал Яков Иванович. — На него как-то не похоже. Пришел молча, лег тоже молча. Странно…

— Эй, Литвинёв! — крикнул Спартак. — Боишься, что ли?

Литвинёв хотел отмолчаться, но после недолгой паузы снова подал голос, и снова чужой:

— Я фотоаппарат потерял.

Яков Иванович с профессиональной заинтересованностью спросил:

— А сколько он стоил?

— Да хоть рубль!.. — заражаясь яростью Безымянного, взбурлил Литвинёв. — Думаешь, камеру жалко? Я же самый момент щелкнул.

— Спроси завтра в столовой, — посоветовал Спартак. — Там оставил. Больше, по-моему, негде.

Литвинёв длинно и как-то многоступенчато завздыхал, и мне показалось, что теперь вместо него на кровати лежал вдоволь наплакавшийся ребенок.

— Из столовой я с фотоаппаратом вышел. Это уже по дороге. Меня чуть машина не задавила.

«Та самая», — подумал я, вспомнив, как метался с плотно закрытыми глазами в узкой колее дороги.

А Литвинёв рассказывал:

— Шла машина. Ее же не видать, а по гудку слышно: совсем близко. Я на сугроб, а сугроб выше меня. Ну, я давай прыгать. Про все забыл, лишь бы наверх выскочить.

Литвинёв опять вздохнул, длинно и многоступенчато.

— А ведь я самый момент щелкнул.

Он снова завел рассказ о том, как наводил объектив на исчезавшее в кратере солнце и как тут же ахнуло. Казалось, только это одно и было стоящим в его жизни.

Занятые несчастьем Литвинёва, мы не сразу обратили внимание на то, что залпы Безымянного стали глуше и доносились реже. Совсем редко.

Часов около двух ночи наступила полная тишина. За окнами посветлело, будто пора было наступать рассвету.

Я вышел на крыльцо. Пахло жженой серой. Туча исчезла, но воздух до конца не очистился, Казалось, кто-то очень старательно сметал с загрязненного неба остатки ядовитой пыли, и она туманом оседала на землю. С каждым таким взмахом невидимой метлы небо становилось чище, яснее проступали звезды. В ярком и влажном их сиянии мне виделось любопытство Вселенной к тому, что здесь происходило и чему я сам был свидетелем.

В поселке все было черным: черные дома, черные сугробы. Редкие огни в окнах казались затухающими угольками огромного пепелища.

Через несколько лет мне удалось взглянуть на извержение Безымянного глазами ученых.

Мартовским взрывом Безымянный, казалось, до последней пылинки истощил «пороховые» запасы, созданные им за двести лет гробового молчания. На самом же деле это была лишь на редкость солидная заявка, словно бы рассчитанная на то, чтобы разом и навсегда привлечь к себе внимание ученого мира.

Своего он добился. О нем писали сотни газет и журналов, специально ему посвящались доклады на международных симпозиумах вулканологов.

Когда в 1964 году в Петропавловске-Камчатском работало второе Всесоюзное вулканологическое совещание, в адрес его президиума пришла телеграмма:

Очередная вспышка, самая сильная после памятной мне ночи, потрясла Безымянный десятого марта 1965 года. На другой день я разговаривал по телефону с директором Ключевской вулканологической станции доктором геолого-минералогических наук Александром Евгеньевичем Святловским.

Вот его рассказ.

В ночь на десятое сейсмографы отметили серию легких колебаний, исходивших непосредственно от вулкана. Утром Безымянный и окрестные сопки окутались непроницаемой пеленою облаков. Спасибо, помог ветер: он очистил вершины, и у нас появилась возможность наблюдать за пепловыми выбросами.

Довольно скоро темная полоса пепла заслонила собой все небо. В Ключах стало темно, но это продолжалось недолго: пепловый шлейф стремительно потянулся к Тихому океану.

Днем группа вулканологов вылетела в район Безымянного на самолете АН-2.

Изумительное зрелище открылось перед нами. Внизу — еле заметный громовержец, ничтожный по сравнению с окружающими его вулканами. А над ним, клубясь мелкими завитушками, стоит двенадцатикилометровый облачный столб. Ни дать ни взять — Черномор со сказочной бородой!..

У подножья вулкана были замечены белые вспышки. Это агломератовые потоки — рыхлый раскаленный материал, устремившийся к долине реки Хапицы.

Пока трудно судить о количестве выброшенного материала. Во всяком случае, его должно быть не меньше чем при извержении 1956 года.

Кратер и жерло вулкана теперь открыты. Выбрасывая очередные порции пепла и крупных пород, Безымянному уже не придется тратить усилия на разрушение пробки. Отсюда вывод: катастрофических взрывов, подобных тому, что недавно произошел на Шевелуче[3], а девять лет назад и на самом Безымянном, в ближайшее время ожидать не приходится.

Карлик становится великаном

Карымский стоит далеко в стороне от таких крупных «гнездовищ», как Авачинская и Ключевская группы, где бок о бок высится по пять-шесть вулканов. Природа воздвигла его почти у самого океана, в таком месте, куда из-за малой доступности почти никто не заглядывал. Приблизительная высота вулкана-одиночки — тысяча пятьсот метров. Он на целых три километра ниже Ключевской сопки, и, окажись они рядом, Карымский попросту выглядел бы детской ледяной горкой.

Но в семействе вулканов не просто разобраться, кто настоящий великан, а кто карлик. Безымянный считали потухшим, а он, как потом выяснилось, двести с лишним лет накапливал силы, чтобы однажды сотрясти полуостров чудовищным ударом. В момент мартовского извержения 1956 года взрывная волна дважды обошла земной шар.

А ведь тоже карлик: Безымянный вдвое меньше Ключевской сопки.

К Карымскому вулкану ученые обратились сравнительно недавно. Объясняется это тем, что многие годы он безмолвствовал. Предполагают, что в прошлом наиболее сильное извержение относится к 1935 году. Однако данных о поведении вулкана не было: таинство извержения Карымский совершил наедине с собой.

Много лет спустя ученые обнаружили застывший поток. Исследования показали, что поток обладает уникальнейшими свойствами: на Камчатке это был единственный случай выхода кислой лавы.

С тех пор у вулканологов не было большей мечты, как встретиться со свежим потоком лавы. Но Карымский, будто не желая проявлять характера при ученых свидетелях, упорно молчал.

И все-таки его прорвало.

Начиная с 1960 года, взрывы следуют один за другим. Самым неспокойным для вулкана был 62-й год, когда казалось, что конус, не выдержав напряжения, взлетит на воздух следом за грибовидной тучей выброшенного им пепла.

Исследователей Карымского обескураживало одно обстоятельство: прошло два с половиной года с тех пор, как началось извержение, а лавы, которую они ждали с таким нетерпением, все еще не было.

В конце июля 1962 года, в момент очередного затишья, геофизик Генрих Штейнберг делал аэросъемку вулкана. Кратер дымился. Сверху казалось, что в каменном круге диаметром около двухсот метров бушевала пурга.

Штейнберг посмотрел на высотомер. Между самолетом и кратером было пятьдесят метров. Высота рискованная. Но он попросил сбросить еще метров пятнадцать-двадцать. Иначе ничего не разберешь. А Штейнберг во что бы то ни стало должен был оценить состояние кратера.

На последнем заходе АН-2 попал в круговорот дымных вихрей. Рядом они не были такими плотными, какими казались сверху. Словно сквозь мутное стекло Штейнберг увидел закупоренный кратер. Поднявшийся изнутри купол напоминал перегулявшую опару, которая начинает выползать из своей посудины. Карымский был на пределе. Очередной взрыв мог произойти со дня на день.

Извержение началось через два с половиной месяца. 19 октября, делая «патрульный» облет Карымского, Штейнберг увидел изрезанный огненными прожилками поток.

Из девяти человек, направленных Институтом вулканологии в Карымскую экспедицию, в первый день у подножья вулкана с вертолета высадились только пятеро. Остальные ждали своей очереди на промежуточной базе. Вертолет должен был забрать их вторым рейсом. Никто, конечно, не предвидел, что на полпути между вулканом и промежуточной базой командир вертолета Николай Домаров получит по радио приказ немедленно вернуться в Петропавловск.

Место для лагеря выбрали в забитой снегом ложбине, километрах в четырех от склона, по которому спускался лавовый поток. Кое-где из-под сугробов торчали голые ветки кустарника — все, что напоминало о жизни в царстве проснувшегося вулкана. Устраиваясь на ночлег, вулканологи позаботились об ориентирах на тот случай, если ночью нежданно-негаданно начнется снегопад и завалит палатки. Мудрить особенно не пришлось: рядом с палатками воткнули в сугроб две пары лыж. На севере это означало одно: «Здесь люди».

Пока ставили палатки, вулкан молчал. Но его выдержки хватило ненадолго. Вечером глубоко под землей возник острый протяжный звук. Вы можете составить себе представление о его характере, если вам приходилось слышать, как продувают сопла реактивного самолета.

В полночь нота оборвалась. Ложбину качнуло. Ощущение было такое, словно бы вся накопившаяся под землей энергия слилась в одну тугую волну и теперь намерена прорваться как раз в том месте, где обосновались молодые ученые.

Такое бывает за секунду перед взрывом.

Вулканологи выбрались из палаток. Над кратером светилось зарево: освещая себе дорогу, из жерла выходил новый поток.

Ночная лава спускалась по спине первого потока, излившегося 18 октября. От нее исходил сильный грохот, словно неподалеку один за другим проносились тяжеловесные составы. Но это было не больше, чем «шумовое оформление». Сам поток двигался медленно. Обычная, или, как ее называют, основная, лава развивает скорость курьерского поезда. А карымская — самая вязкая из всех известных лав — за один час одолевает всего лишь десять метров.

Утром, не дожидаясь остальных участников экспедиции, группа Штейнберга приступила к исследованию потока. Для большей мобильности разделились на две группы. Договорились встретиться у подножия за чаем.

К назначенному времени Штейнберг и Чирков не пришли. Никто из собравшихся на условленном месте не придал этому особого значения. Смешно было думать о пунктуальности, когда рядом живой поток. Один час работы может дать в руки столько материала, сколько при других обстоятельствах на этом же Карымском не соберешь и за годы.

За обедом пробовали гадать, когда прилетят с базы остальные: сегодня или завтра? И почему, собственно, они не прилетели вчера?

Лена Серафимова вдруг беспокойно посмотрела на ребят.

— По-моему, кто-то крикнул.

Олег Волынец и Михаил Федоровна всякий случай прислушались, хотя можно было точно сказать: Лена ошиблась. В такой кутерьме хоть закричись — самого себя не услышишь. Не прошло и минуты, как рядом с кратером засветилась зеленая ракета — знак бедствия.

Вскоре Олег с Михаилом прошли зону бомбардировки. Оглянувшись, увидели Лену. Она шла, чуть поотстав. Упрямство Серафимовой не злило, ее можно было понять. Но помимо опасности, ожидавшей вулканологов наверху, была еще одна причина, по которой ребята отказались взять Лену с собой. С часу на час могла прилететь вторая группа. Их товарищи не будут знать о случившемся.

Километрах в тридцати от Карымского есть поселок Жупаново, который на время экспедиций служит вулканологам промежуточной базой. Отсюда Николай Домаров поднял вертолет с группой Штейнберга, пообещав через час вернуться за остальными.

На базе их оставалось четверо. К концу дня они поняли, что вылет откладывается до утра.

Весь следующий день дежурили в домике аэродромной службы. Понимая их состояние, начальник площадки то и дело вызывал по рации диспетчера Петропавловского аэропорта.

— Когда пришлете Домарова?

— Ну, ты даешь, — дружелюбно откликался диспетчер. — Я же говорил: Домаров у геологов. Вернется, сразу пришлю.

Перед вечером начальник площадки снова включился в эфир. На этот раз диспетчер ответить не успел. На ту же волну вышел кто-то посторонний. После настройки послышался прерываемый помехами женский голос, настойчиво повторявший свои позывные. Вулканологи, столпившиеся у рации, без труда узнали Лену Серафимову. Она торопилась, словно бы в эфире ей отвели считанные секунды.

— Нужна срочная помощь! Дайте санитарный рейс. Срочный санитарный рейс.

Воздерживаясь от преждевременных догадок, вулканологи тревожно переглянулись.

Серафимову услышал и дежурный оператор Петропавловской радиостанции. Позвонив в Институт вулканологии, он, несмотря на поздний час, застал работавшую в своем кабинете заместителя директора института Софью Ивановну Набоко.

— У ваших на Карымском несчастье. Просят вертолет и обязательно врача.

Ночью вертолет не пошлешь. Еще неизвестно, удастся ли что-нибудь сделать для того, чтобы помочь пострадавшим, сразу с утра.

Связь с радиостанцией поддерживала молодая сотрудница института Катя Овчинникова. Тем временем Софья Ивановна поднимала на ноги всех, кто имел отношение к вертолетам. Как и всегда в экстренных случаях, повторялась одна и та же картина: кого-то нельзя было найти, кто-то рад был помочь, но самостоятельно решать вопрос не имел права. К тому же не было свободных машин.

В третьем часу ночи в телефонной трубке прозвучал определенный ответ:

— Предупредите врача. Вертолет вышлем на рассвете.

Теперь можно было немного успокоиться. Но что же на Карымском?

Он только что показался из кратера — третий, самый свежий поток. Перед тем вулкан поутих, но вскоре его тряхнуло так, что вгорячах можно было подумать: Карымский сдвинулся с места.

Свежий выход лавы обещал ценные сведения. Геофизики начали подъем к кратеру.

Труднее всего было преодолеть зону вулканической бомбардировки. Куда упадет очередная глыба? Она висит над головой, огромная и вроде бы легкая. Кажется, что глыба не падает, а просто увеличивается в размерах. На решение — делать рывок или оставаться на месте — вулканологу отпускается несколько секунд.

Приходилось опасаться не только прямого попадания. Глыбы взрывались, как настоящие бомбы. Увесистые осколки разлетались на десятки метров.

Зону бомбардировки Штейнберг и Чирков прошли относительно легко. У кратера бомбы падали реже. Оставалось выбрать место для работы. Геофизиков-интересовала радиоактивность потока, а чтобы измерить ее, надо было подойти вплотную к отвесной шестиметровой стене лавы.

Им удалось сделать одно измерение, когда багровая трещина отколола от потока часть стены, у основания которой находились вулканологи. Генрих и Анатолий побежали прочь. Они уже считали себя недосягаемыми, когда рухнувшая стена развалилась на куски, и следом за ними хлынул горячий камнепад.

Генрих увидел, как впереди упал Анатолий. Помочь другу он не успел. Удар в голову оборвал сознание.

Камень, настигший Чиркова, угодил в бедро. Когда Анатолий понял, что самостоятельно ему не подняться, он решил подождать Генриха. Рядом было укрытие — скальный выступ, за которым можно было переждать камнепад. А Генриха нет. Приподнявшись на локтях, Анатолий увидел, что его друг лежит с безвольно раскинутыми руками. Отчаяние и одновременно надежда на го, что Генрих должен быть живым, заставили Анатолия превозмочь острую боль в ноге. Подтягиваясь на руках, он пополз к укрытию, и пока полз, громко, чтобы пересилить грохот, звал Генриха. Этот крик и услышала Лена Серафимова, когда на условленном месте они втроем ждали Чиркова и Штейнберга к обеду.

Оглядываться Анатолий не мог. Для этого всякий раз ему приходилось бы перемещать свое тело на сто восемьдесят градусов. Каждая такая операция требовала не одной и не двух минут, тогда как свежий поток продолжал метать в сторону своих исследователей горячие камни.

За скальным выступом Анатолий перевернулся на спину. Успел заметить, что Генрих лежал рядом. По-прежнему неподвижно, уткнувшись лицом в руки.

Чирков достал ракетницу. Над вулканом распустился бледно-зеленый комочек.

Федоров и Волынец обогнули угол потока и здесь увидели беспомощно лежавших товарищей. Лицо Анатолия было испачкано пеплом и слегка поцарапано. Глаза смотрели спокойно, будто не было никакой боли — просто человек устал.

— Что у тебя?

— Не знаю. Нога — как отрубленная. Посмотрите, что с Генрихом, Сколько ни зову, молчит.

Генрих был без сознания. На лице и меховом шлеме запеклась кровь.

Волынец и Федоров поставили Генриха на ноги и, подхватив под руки, начали спуск. Так, в обнимку, пересекли зону бомбардировки. За все время, пока шли, Штейнберг приходил в сознание два раза. Это были короткие мгновения, слишком короткие, чтобы он успел понять то, что с ним произошло.

Его не волокли. Он сам, загребая унтами, переставлял ноги. Крепкий, натренированный организм продолжал бороться. Это же помогло ему в бессознательном состоянии ползти следом за Чирковым.

На сто пятьдесят метров спуска ушло около часа. Лена перевязала Генриху голову. Ничем другим она помочь не могла.

Тем временем Волынец и Федоров отправились за Анатолием. Его пришлось завернуть в короткую меховую куртку, обвязать веревками и спускать волоком.

— Тебе не больно?

— Нет.

После об этом не спрашивали.

В три часа дня они наконец собрались вместе. По совету Чиркова, Лена отправилась в лагерь. В палатке была рация, и пока рабочий день в городе не закончился, надо было сообщить о случившемся.

А как быть остальным? До лагеря всего четыре километра, но в представлении вулканологов километры словно растаяли. Была бесконечность с глубоким снегом и хаотическим нагромождением глыб старого потока.

Но и ждать помощи на месте было рискованно. Бомбы падали рядом, а маневрировать вулканологи не могли.

Решили пробираться к лагерю.

Каждые пятьдесят метров Большей и Федоров проходили трижды. Сначала вели Генриха. Потом оставляли его и возвращались за Анатолием. Много раз им попадались участки, на которых снег не держался — его выдувало ветром. Приходилось идти по острым туфовым камням. И Михаил, и Олег понимали, что все эти камни Чирков чувствует своей спиной, и, откровенно говоря, ждали: в какой-то момент Анатолий не выдержит, потребует, чтобы его переправляли как-нибудь иначе.

Глубокой ночью подошли к тридцатиметровому выступу скалы. Обхода не было. Чиркова поднимали на этот выступ полтора часа. Поверх куртки его обернули тентом, чтобы смягчить неминуемые удары.

Весь путь занял восемнадцать часов. Но, может быть, не это будут вспоминать вулканологи годы спустя. Когда из-под Чиркова вытащили меховую куртку, она оказалась изодранной в клочья.

Лагеря достигли в девять утра. В двенадцать появился вертолет.

Я пришел в областную больницу через месяц после случая у Карымского. Генрих сидел на кровати, похудевший, с наголо остриженной головой. Болезнь постаралась не делать для него исключений, по больничная бледность так и не прижилась на смуглом лице Генриха.

Мне говорили, что через неделю его должны были выписать. Он подтвердил:

— Обещают. Но читать нельзя, ходить тоже. В общем, выписывают «на поруки».

Теперь на каждом его виске было по шраму. Свежий и давний. Года три назад Генрих рассказывал мне о несчастном случае в Камчатских хребтах. Тогда он тоже попал в камнепад и был доставлен в Петропавловск без сознания, с тяжелым повреждением черепа и переломом обеих рук.

— На этот раз отделался легче, — сказал Генрих. — До конца года как-нибудь проваляюсь, а в январе — на вулканы.

С Чирковым было хуже.

— Толика вулканы не скоро дождутся, — с горечью заметил Генрих. — Перелом бедра.

Анатолий читал. Тяжелая гипсовая нога лежала поверх простыни. На козырьке кровати, касаясь подушки, висел резиновый жгут. Пока мы разговаривали, Анатолий несколько раз продевал руку в петлю и с наслаждением тянул жгут на себя. Этот «спортивный снаряд» изобрели друзья-вулканологи, приходившие сюда целыми «экспедициями».

Бедро у Чиркова срослось неправильно, и врачи сделали искусственный перелом. Снова гипс, месяцы неподвижности. Когда сняли гипс, оказалось, что кость бедра опять срослась не так, как надо.

Анатолий дал согласие на повторение искусственного перелома.

За это время у него родился, подрос и начал ходить сын. А на Карымском успело побывать несколько экспедиций. Вулкан не унимался. Словно заглаживая свою вину, он раскрывал исследователям одну тайну за другой, каждая из которых стоила риска.

По следам катастрофы

Можете поверить: когда грохочут вулканы, самое тихое место на Камчатке — Институт вулканологии.

Так было и 12 ноября 1964 года. Кабинеты пустовали. Большая группа сотрудников под руководством Софьи Ивановны Набоко срочно вылетела в поселок Ключи. Но мне удалось застать Бориса Ивановича Пийпа. Он разговаривал по телефону с Ключевской вулканстанцией.

Положив трубку, Борис Иванович сказал:

— Ну вот, самые свежие новости.

Извержения вулкана Шевелуч ждали давно. Все лето, словно проверяя готовность вулканологов, оно предупредительно «стучалось в дверь», и от этого в окрестностях Шевелуча содрогалась пустая, будто дотла выгоревшая изнутри земля. Предположительно вулканологи знали, откуда шло предупреждение. Но завершится ли сейсмическая атака Шевелуча победным салютом? Бывало уж много случаев, когда землетрясения предсказывали очередной взрыв, а вулкан предсказаний не оправдывал.

Но как бы там ни вышло в дальнейшем, а сотрудники Института вулканологии сделали все, чтобы возможное извержение Шевелуча не застало врасплох. Заранее определили состав экспедиции. Ее руководителем был назначен кандидат геолого-минералогических наук Игорь Иванович Гущенко. В экспедицию вошли две группы, которые возглавили геофизик Андрей Фарберов и геолог Юрий Дубик.

Извержение началось на рассвете 12 ноября.

Было еще темно, когда жители поселка Ключи проснулись от страшного грохота. Где-то далеко над невидимым Шевелучем полыхали багровые молнии.

Взрывы продолжались два с половиной часа. Рассвет был недолгим: небо заслонила огромная туча пепла. Снова наступила ночь. В короткое время черный шлейф растянулся на сотни километров. Пепловые осадки выпали не только в пределах Шевелуча, но и на значительной части Тихого океана. Об этом радировали капитаны судов, шедших из Петропавловска в Усть-Камчатск.

В Усть-Камчатске — он расположен в ста сорока километрах от Шевелуча — выпал слой пепла толщиной в четыре сантиметра. Здесь, как и в поселке Ключи, на какое-то время наступил мрак. Усть-Камчатский порт не мог принимать пароходы.

Я был свидетелем еще одного телефонного разговора Б. И. Пийпа. По настойчивости звонка легко было узнать междугородную станцию. Сняв трубку, Борис Иванович сообщил вполголоса:

— Остров Беринга. Никольское.

И, отвечая кому-то:

— Здравствуйте… Да нет, ничего страшного… Для вас тем более… Это Шевелуч, Шевелуч… Пока не знаю.

Оказывается, пепловый дождь добрался и до Командорских островов. Секретарь Алеутского райкома партии с тревогой спрашивал: в чем дело? Как долго это продлится?

В тот момент, когда происходил этот разговор, за Шевелучем велось воздушное наблюдение. Тогда еще нельзя было точно сказать о характере взрыва.

Каждый вулкан проявляет себя по-своему. Ученые предполагают, что обычные извержения Шевелуча происходят раз в двадцать пять лет. А взрывы высокого класса — их называют пароксизмальными — случаются не чаще одного раза в полтора столетия. Таким было извержение 1854 года. К этой категории вулканологи предположительно относили и последнее извержение.

Предположение подтвердилось.

Первой по следам извержения должна была пройти группа Юрия Дубика. В распоряжении экспедиции был вертолет, но воспользоваться им не удалось: на Шевелуче бушевала пурга. Чтобы не терять времени, группа отправилась на собачьих упряжках. Вчетвером на трех нартах. Для хорошо укатанной дороги это — больше чем комфорт. Но путь на Шевелуч пролегал через снежные заносы. И тут уж было не до комфорта. Увязая в сугробах, вулканологи пробивали дорогу. За ними шли нарты со снаряжением. И так больше пятидесяти километров.

Для полной переброски снаряжения каюрам пришлось сделать второй рейс.

Пурга успела замести отдельные штрихи катастрофы. Но и за всю зиму ей не удалось бы скрыть того хаоса, который остался после извержения. На огромном пространстве громоздились обломки скал, валялись обугленные деревья. Трещины на потоках дымились горячим паром.

Высота Шевелуча — около трех с половиной километров. Взрыв произошел не у главной вершины, а полутора километрами ниже, в зоне так называемого молодого Шевелуча.

Сто десять лет назад, после извержения 1854 года здесь выросли, точно семейство опят, шесть лавовых куполов. 12 ноября все они были разрушены. Грубо говоря, вырвало клок до полукилометра толщиной. Образовалась сдвоенная воронка, напоминающая цифру восемь. Это не обычное углубление. Воронка скошена снизу вверх. В нижней части, как раз в том месте, откуда выходил поток, имеется пологий подъем. Им-то и воспользовались вулканологи при изучении кратера. Но в верхнюю часть воронки пробиться не удалось. Там угадывалось царство фумарол. Клубы пара сливаясь в белое облако, плотно закрывали дно кратера.

Есть фумаролы и в той части кратера, где побывали вулканологи. Температура паровых струй оказалась сравнительно невысокой — около девяноста градусов.

Вулканологи подсчитали: общая масса материала, выброшенного Шевелучем, составляет примерно два кубических километра. Это в двадцать раз больше, чем было при извержении Шевелуча в 1945—1950 годах. Потоки заняли площадь около ста сорока квадратных километров.

Подсчеты натолкнули на одно сравнение.

Вулкан Безымянный в марте 1956 года выбросил полтора кубических километра материалов, хотя израсходовал энергии куда больше, чем Шевелуч. Объяснялось это тем, что породы Шевелуча более рыхлые и легкие.

Интересные для ученых обстоятельства выявились и при обследовании потоков. Они напоминали слоеный пирог. Нижний слой был совершенно холодным, с обломками вершинного ледника. А сверху — полураскаленный и горячий материал с температурой до трехсот двадцати градусов. Само по себе наслоение потоков считается в порядке вещей. И. И. Гущенко называет в качестве примера потоки, выпущенные японским вулканом Бандай-сан. Но камчатские вулканы до сих пор холодных потоков не давали.

Последние порции горячих выбросов растопили часть льда. Образовался грязевый поток. Он расползался на шесть-семь километров дальше того потока, который состоял из обломочного материала.

Группа Юрия Дубика работала шестнадцать дней. Вулканологи привезли в институт множество проб и дальнейшие исследования вели в лабораториях. А на вулкане осталась группа сейсмологов А. Фарберова. Ее забрасывали уже на вертолете. По воздуху же доставили и собачью упряжку. Она была необходима для вспомогательных работ да и могла оказаться единственным транспортом, который позволит сейсмологам выбраться домой.

После 12 ноября на Шевелуче было спокойно. Землетрясения прекратились. Но значит ли это, что вулкан выдохся и соберется с новыми силами не раньше как через двадцать пять лет?

По мнению ученых, это лишь временное затишье. Одиночных выстрелов, пусть даже очень мощных, не бывает. После основного взрыва, как правило, следует серия пепловых выбросов. Затем выжимается купол, и только тогда вулкан впадает в длительную спячку.

Предыдущее извержение Шевелуча длилось пять лет. Насколько затянется новое, предсказать было трудно. Может, на два-три года, а может, на десятилетие, как это произошло с Безымянным. Но в любом случае предстояли длительные исследования. И еще долго пустовать институтским кабинетам и лабораториям.

Такова закономерность: когда грохочут вулканы, самое тихое место на Камчатке — Институт вулканологии.

«Домашний» вулкан

Перед открытием вулканологического совещания я брал интервью у Софьи Ивановны Набоко. Она была заместителем председателя оргкомитета, и в те горячие для устроителей совещания дни журналисты часто наведывались в ее кабинет.

Софья Ивановна говорила:

— Встреча продлится полмесяца. Десять дней отведены для путешествия по Камчатке и Северным Курилам. Хотите присоединиться?

Намечалось три маршрута: Долина гейзеров, Паужетка — там начиналось строительство геотермальной станции — и вулкан Эбеко на острове Парамушир. Ни в одном из этих мест я к тому времени еще не был, а о том, что существует вулкан Эбеко, только тогда и услышал. Его я и выбрал.

Самое общее представление о вулкане мне удалось получить еще по дороге в Северо-Курильск.

Когда теплоход «Петропавловск» миновал створы Авачинской бухты и утомленные пассажиры стали разбредаться по каютам, я подошел к молодому человеку в серой кепке и поношенной куртке — штормовке. Показалось, что я видел его в зале совещания. Но я мог и ошибиться. Кроме экскурсантов, на теплоходе было много других пассажиров — одни направлялись, как и мы, в Северо-Курильск, другие — на рыбокомбинаты западного побережья Камчатки. Поэтому я и спросил:

— Вы наш?

Засмеявшись, он стал похож на мальчишку, которого хорошо позабавили.

— Давайте сначала выясним, чей вы?

Год спустя Станислав Сидоров защитит кандидатскую диссертацию. В некотором роде это будет историческая защита. До Станислава вулканологи Камчатки и Сахалина ездили защищаться к «сановитым» родственникам — в Новосибирск, Москву, Ленинград. И вот впервые право решать судьбу соискателя предоставят Институту вулканологии. Но это будет через год, а пока что прошу Станислава рассказать, сколько можно, о вулкане, на который устремилась самая многочисленная из экскурсий.

Эбеко соединил в себе те черты, которые в разрозненном виде присущи многим вулканам. Скажем, один вулкан интересен своей ярко выраженной фумарольной деятельностью, то есть выходами на поверхность газопаровых струй. Другие вулканы знамениты кратерными озерами, горячими реками или необычными свойствами лавовых потоков.

И то, и другое, и третье можно увидеть на Эбеко. Для геологов, которым раньше не приходилось сталкиваться с живыми вулканами, он стал своего рода классом, где даются открытые уроки.

Вдаваться в детали Станислав не стал.

— Зачем перебивать аппетит? Сами все увидите.

— А если я не взберусь на вершину?

— Это не проблема. Высота Эбеко всего около тысячи метров. Подъем пологий. Жители Северо-Курильска по воскресеньям ходят на Эбеко семьями. Его там называют домашним вулканом. Все будет зависеть от погоды. Хорошей погоды там на сто лет один день выпадает.

Утром теплоход стал на рейде Северо-Курильска, в проливе между двумя островами. По одну сторону — холмистый, безлесый Шумшу, по другую — скалистый Парамушир. От него к теплоходу не спеша плелся с плашкоутом на буксире рейдовый катер. В ожидании плашкоута пассажиры с рюкзаками и портфелями теснились у борта, с интересом рассматривали панораму островов, лишенных каких бы то ни было броских экзотических примет. На разные лады произносилось название высившегося против нас вулкана.

— Эбеко?..

— Да-да, Эбеко…

— Ах, так это и есть Эбеко!..

Внешне Эбеко не был похож на обычные вулканы. Те, как правило, имеют четко обозначенную форму усеченного конуса. Эбеко казался частью хребта, не имеющего определенных очертаний. Лишь на самой вершине угадывалась некая геометрическая упорядоченность.

Пока высаживались на берег и шли к пионерскому лагерю — с первого сентября он пустовал, и в нем разрешено было поселиться нашей экскурсионной группе, — над островами висело пляжное солнце. Ему недоставало крымского тепла, но это происходило, наверно, оттого, что оно стояло слишком низко. Поднимись оно чуть повыше, при этой его яркости повеяло бы здесь курортным черноморьем.

Скорее всего, именно солнце, на которое никто не рассчитывал, стало причиной того, что всем захотелось начать восхождение на Эбеко немедленно.

Вернее, было так. Собравшись мелкими группами, вышли «прогуляться перед обедом». Бродили в зарослях кедрача, осматривали разбитое японское орудие. Собирались уже вернуться в лагерь, когда вверх по тропе с полной походной выкладкой прошли четверо молодых вулканологов. Шли они быстро, с уверенностью людей, знающих, что их ожидает.

Кто-то с завистью сказал:

— Эти, считай, в кратере.

— Да-а, они времени не теряют.

Последнее замечание было воспринято как сигнал к действию. Все двинулись в том направлении, где только что исчезли резвые на ногу вулканологи.

Возможно, все было бы хорошо, но изменилась погода. Подул ветер. С вершины Эбеко спускался туман. Идя рядом, мы не видели друг друга.

Впереди меня послышался не слишком уверенный призыв:

— Э-ге-гей!

Я собирался ответить, но в этот момент откуда-то сбоку и, как показалось, совсем близко, грянул мощный хор:

— О-го-о-го-о!

Спотыкаясь о камни, я пошел на зов этого хора и через какое-то время увидел под невысокой скалой почти всех, с кем начал этот незапланированный подъем.

Их было человек двадцать. Они напоминали сбившихся в кучу и ожидающих решения своей участи пленников. И, словно бы угадав это коллективное желание кому-то повиноваться, сверху из тумана вынырнул Станислав Сидоров в знакомых мне сапогах и кепке, с рюкзаком, в котором что-то побрякивало. Минуту спустя, туман выпустил очень высокого и тоже с побрякивающим рюкзаком Роберта Ткаченко — сотрудника Института геологии.

Жестикулируя, то и дело обращаясь к невидимой вершине, они говорили, что купол Эбеко отсюда недалеко, но при таком тумане там ничего не увидишь. Да и опасно.

— Сами небось все там обшарили, — сказали им из толпы продрогших и голодных неудачников.

— Кое-что успели, — стараясь не казаться бахвалом, отозвался Станислав.

Два чувства владели неудачниками по дороге на базу: легкая досада и острейший голод. Вспоминали, какая прекрасная в лагере столовая. Туда для общего знакомства с лагерем успели заглянуть многие, и теперь казалось, что даже туман пахнет гороховым супом, который уже тогда был почти готов.

Перед сном украинский геолог О. С. Вялов затеял выпуск устной газеты «Эбековец». Солью экстренного (и, надо уточнить, единственного) номера должна была стать многострочная «Эбекориада».

Взгляды тех, кто не спал, были устремлены на редактора. Под этими взглядами, в глубочайшей задумчивости, словно впервые постигая смысл жизни, он спросил:

В комнате тишина — все думают. Наконец — голос из угла:

— Тоже с приветом? — уточняет редактор.

— Отлично! Будут ли еще приветы? Скажем, от Нурека, Певека, или солнечного Артека?..

Приветы были исчерпаны. Редактор продекламировал строки, которые должны были стать рефреном:

Закончив чтение, он пригласил остальных продолжать в том же «эбекориадном» духе. И снова наступила тишина.

Правда, на этот раз она означала только то, что соавторы почти поголовно спали.

Утром, налитые вчерашней усталостью, начали повторный подъем. Сначала казалось, что сил не хватит и с полпути все вернутся в лагерь. В этом случае каждый мог оправдаться перед собой тем, что в запасе у нас оставалось целых два дня.

Но никто не вернулся. Усталость мало-помалу рассосалась, ей на смену пришла уверенность, что можно одолеть подъем и побольше этого.

Для лучшей маневренности разделились на пять групп. Не то по привычке, не то потому, что у наиболее резвых еще не разошлись ноги, первые два километра шли все вместе.

И только профессор В. П. Петров находился где-то далеко впереди. Он вышел из лагеря двумя часами раньше. Его сопровождал молодой вулканолог, которому накануне в числе немногих удалось побывать в двух главных кратерах Эбеко. Сегодня он собирался отдохнуть, привести в порядок образцы, которыми успел запастись, но часов около шести утра из соседней комнаты постучался профессор.

— Володя, пошли.

Открыв глаза, Володя пытался сообразить, кто и куда его зовет. Увидев Петрова, вспомнил: вчера, за ужином, когда профессор сокрушался по поводу того, что не попал на вершину, он, Володя, чувствуя неоспоримое свое превосходство над маститым ученым, снисходительно пообещал:

— В следующий раз буду вашим проводником.

Когда должен был наступить следующий раз, Володя не уточнил. Со своей стороны, Петров решил воспользоваться любезностью молодого коллеги немедленно.

И теперь, увидев Володю и шедшего за ним профессора, мы всерьез гадали, дойдет или не дойдет Валерий Петрович до кратера.

При своем солидном уже возрасте (ему было за пятьдесят) он выделялся необычайной тучностью. Люди его комплекции и на ровном-то месте стараются не делать лишнего шага, а Валерий Петрович второй день подряд штурмует Эбеко.

Он шел медленно, тяжело, словно толкал перед собой одну из тех вулканических глыб, что были разбросаны по всему склону. Проделав пятнадцать — двадцать шагов, профессор останавливался. Отдыхая, он отворачивался от высоты, словно бы давал передышку и глазам. Внизу, усмиренный расстоянием, лежал океан.

Во время одной остановки профессор сказал:

— В Италии на этот счет хорошо. Фумаролы бьют прямо на берегу моря.

— Но при такой доступности, — возразил я Валерию Петровичу, — интерес к ним, наверно, быстро пропадает.

— Ну да… — расхохотавшись, он был вынужден сделать лишнюю остановку. — Так, конечно, интереснее, когда вскарабкиваешься.

Валерий Петрович снял пиджак. Черная рубаха была мокрой. От нее шел пар, наподобие тех фумарол, ради которых профессор предпринял это восхождение.

Вчера любого из нас можно было сравнить с человеком, которого долго мучила жажда и который, дорвавшись до ручья, насыщается влагой, ничего не замечая и не чувствуя, кроме этого, чисто механического процесса насыщения. И только когда проходит приступ жажды и человек снова склоняется к ручью, — только тогда он ощущает вкус воды, замечает ее прозрачность, обращает внимание на гладкие, медленно перекатывающиеся по дну камешки.

Вчера нас подхлестывало одно желание: во что бы то ни стало взойти на вершину. Пусть не хватит времени на то, чтобы оглядеться, это можно будет сделать в другой раз. Главное — взобраться!

В этом горячечном устремлении к вершине всего остального как бы не существовало.

Дорогу на Эбеко я по-настоящему увидел при повторном подъеме.

У подножья вулкана волнуется не найденная хозяйской литовкой сочная, набористая трава. Процеженный сквозь нее ветер теряет запахи океана, и, если не смотреть в сторону пролива, можно представить себя в степи, очень далекой от этих мест.

Через полкилометра тропинки застревают в пышном ворохе кедрового стланика. На Крайнем Севере кедрач — самое распространенное дерево. Но лесом его зарослей не назовешь. Ты словно попадаешь на хвойную вырубку, где на месте деревьев остались кучи тяжелых, еще свежезеленых сучьев. Густые игольчатые кисти, да шишки с орехами — это все, что напоминает о легендарных кедрах Сибири. Осень выдалась урожайной на шишки. Они растут не выше пояса, их можно брать, как ягоды.

Зелень постепенно исчезает, ей на смену приходит пестрый, мелко накрошенный вулканической дробилкой щебень. Кажется, что его рассыпали специально, чтобы хоть как-то украсить однообразие безжизненной природы.

У самой вершины подъем проходит по старому леднику. Кое-где в нем виднеются провалы. Сначала я обходил их как можно дальше, но желание заглянуть в «замочную скважину» преисподней оказалось сильнее боязни. Собравшись с духом, я на четвереньках подполз к краешку небольшого пролома и… не увидел никакой пропасти. Толстый, метра в полтора ледниковый пласт, подобно библейской земле, державшейся на трех черепахах, лежал на извергнутых вулканом камнях. Если бы зазевавшийся турист ухнул в такую полынью, он бы, конечно, без вести не пропал.

Занятый исследованием обмелевшего ада, я отстал от группы. К счастью, догонять пришлось недолго. Пройдя метров двести и обогнув нависший над ледником скалистый выступ, я увидел гладкую боковину купола, по которой медленно расползались желтоватые клубы дыма. Казалось, там жгли костры. Это впечатление усиливалось тем, что вокруг дымных очагов копошились люди: не то кашеварили, не то грелись.

И только удушливый запах сероводорода напоминал о том, что впереди фумарольное поле. А люди, которые издали представлялись сидящими у костров, были моими спутниками. Кое-кто успел развернуть походную лабораторию — брал пробы газов, измерял температуру фумарольных струй.

В центре густого облака с огромным термометром в руках стоял молодой вулканолог Василий Подтабачный.

— Сколько там?..

Подтабачный приподнял термометр.

— Сто двадцать.

Это — температура газопаровых струй на выходе из земли.

Чем дышал Подтабачный, для меня было непостижимо. Наблюдая за ним с почтительного расстояния, я чувствовал, как серный газ выжимает из меня одну слезу за другой.

Не собираясь покидать своего наблюдательного пункта, я попробовал дышать через носовой платок.

Стало легче.

Но вот прямо из гущи пара вынырнул тонкий, как струя, Костя Скрипко в наглухо застегнутом шлеме. Увидев мой «противогаз», он с подчеркнутым ехидством спросил:

— Не импонирует?.. А мне наоборот.

Запрокинув голову, он игриво подергал ноздрями:

— Люблю!..

Потом он чихал, а я мстительно, перед самыми его глазами, загибал для счета пальцы.

Когда пишут о вулкане, почти обязательно говорят о его дыхании.

Действительно, вулкан дышит, но дышит, если можно так выразиться, в одну сторону. Вся его жизнь — это бесконечный выдох. Иногда на него находит удушье. В таких случаях он облегчает себя взрывом. В остальное время дыхание остается спокойным. Так, по крайней мере, кажется со стороны. Смотришь издали на вулкан — над его вершиной стоит нежно-белое облачко. Будто оно вовсе и не подземное, а родилось в небесной лазури и подселилось на время к дремлющему исполину.

Наблюдая фумаролы Эбеко, я впервые увидел, из чего собирается такое облако.

По размерам, вернее, по своей интенсивности фумаролы не одинаковы. У самой земли фумарольная струя состоит как бы из отдельных, туго натянутых прозрачных нитей. Они вырываются наружу с угрожающим шипением, словно намереваясь прожечь все, что ни попадется на их пути. Однако инерции вытолкнувшего их подземного напора хватает ненадолго. Уже на высоте человеческого роста фумарола успокаивается и больше расползается по сторонам, чем тянется кверху.

Камни и песок на месте выхода фумаролы покрыты бархатным налетом кристаллической серы. Кристаллики похожи на снежинки, окрашенные в нежно-кремовый цвет. Хочется протянуть руку, зачерпнуть горсть этих снежинок, но приходится помнить о температуре, стерегущей сказочные сооружения.

Если как следует приглядеться, можно заметить и совершенно малюсенькие фумаролки. Они, как белые травиночки, проклюнулись по всему полю. Наступи — и нет фумаролки, погасла. А пройдет какое-то время, и она высунет острие-иголочку где-нибудь рядом.

А над малыми и средними струями буйствует, грохоча, словно армада реактивных самолетов, Ревущая фумарола. Она — единственная в своем роде не только на Эбеко, но и вообще в мире известных вулканических фумарол. Столб желтого пара вырывается из-под груды камней со скоростью ста метров в секунду. В отличие от своих «собратьев», этот гигант поднимается над землей на высоту более тридцати метров. И только там постепенно затухает его скорость. Ревущую фумаролу венчает отдельное пышное облако.

Фумарола-джинн время от времени меняет русло. Сейчас она здесь, а через год-полтора может прорваться в сотне метров отсюда. Мечется не потому, что некуда силу девать. Пути фумаролы зависят от состояния выводящих ее трещин.

Мы стояли на тонком сыпучем гребне, разделявшем два главных кратера с озерами. Справа — холодное озеро, с берегами из вулканической грязи. Унылое, с налетом потусторонности. Хотелось поскорее от него избавиться, тем более что из соседнего кратера слышались веселые голоса и плеск воды. Кто-то купался в Горячем озере.

Спустившись вниз, я попробовал воду рукой. Вот тебе на! Озеро названо горячим, а вода — комнатной температуры.

Название сохранилось от прошлых лет. Это озеро моложе холодного, оно возникло в результате извержения Эбеко в 1934 году. Еще лет восемь назад температура в нем была около пятидесяти градусов. Вода нагревалась бесчисленным множеством паровых струй. Струи иссякают, гаснут. И тепло уходит. Но купаться в нем все еще приятно. Даже в сентябре.

Поеживаясь, лезу в воду. Далеко заплывать не решаюсь. Не покидает мысль, что это кратер вулкана. Что там, на дне — один бог знает. А у берега мелко, и я закрыт водой только наполовину. Лежу, мерзну.

Станислав вышел на берег и, увидев мои муки, позвал к себе:

— Иди, погреемся.

Он показал мне маленькую ямку, в которой что-то неторопливо, по-коровьи вздыхало. После каждого вздоха на поверхности медленно вздувался и лопался пузырь.

— Ложись прямо здесь.

Я лег и сразу будто оказался в домашней ванне. Снизу обдавало приятным теплом.

Чтобы обогреться как следует, приходилось все время переворачиваться. Скоро я весь вымазался в грязи. Опять полез в озеро. Теперь оно показалось прямо-таки ледяным.

Одевшись, я пошел по берегу к тому месту, где столпилась большая группа людей. На каждом шагу попадались маленькие вздыхающие котлы, наподобие того, в котором я только что валялся.

Если не считать этих грязевых грелок, берега озера почти сплошь состоят из отложений серы. Она плотно спрессована. Отколупнешь плитку, под ней другая. Под стенками кратера куски серы напоминают кораллы. Как будто бы сера много лет стекала сюда капля по капле и вот образовались огромные букеты застывших капель.

Один из видных геологов Дальнего Востока Г. М. Власов назвал вулканы гигантскими химическими заводами. Эбеко — наиболее яркий тому пример. И дело даже не в этих капельках. Извергаясь в 1934 году, Эбеко выплеснул целые потоки серы.

Я подошел к толпившимся на противоположном берегу экскурсантам и увидел нечто жуткое. В пяти шагах от меня клокотал, явно подогревая в себе неземное бешенство, огромный котел. Кипевшая в нем грязь казалась не грязью, а лавой, которая накапливалась для будущих извержений Эбеко.

Уже поздно, море глубоко внизу становится темным. Тень заката постепенно взбирается и на вершину Эбеко. Пора в лагерь.

А Станислав говорит, что неплохо бы посмотреть еще одно здешнее чудо — реку Юрьеву, которая выносит горячие воды Эбеко в Охотское море. На это уйдет часа полтора, времени у нас нет. Ограничиваемся тем, что сверху любуемся светло-зеленым пятном на черном полотне моря. В том месте Юрьева вливается в морские волны. Каждые сутки она сбрасывает в растворенном виде семьдесят тонн алюминия и тридцать тонн железа.

Станислав объясняет, откуда в реке столько богатства. Горячие источники Эбеко очень кислые. В сущности, это — разбавленный раствор соляной и серной кислоты. При взаимодействии такой воды с породами в раствор переходят многие минералы.

Река Юрьева — не исключение. В районах активного вулканизма встречаются целые озера, состоящие из так называемых рудных рассолов. Интересные сведения о химическом составе кратерного озера вулкана Кава Иджен, расположенного на острове Ява, собрал кандидат геолого-минералогических наук Константин Константинович Зеленов. По его подсчетам, озеро содержит почти полмиллиона тонн растворенных металлов, в том числе двести тысяч тонн алюминия.

Вечером комнаты общежития превратились в камералки. Подоконники, тумбочки, застланные газетами кровати — все было завалено образцами пород. Срочно разыскивались ящики для упаковки. Потом прикидывали, как при посадке на пароход в две руки управиться с тремя ящиками?..

Улучив момент, я завел разговор с членом-корреспондентом Академии наук Украинской ССР Евгением Константиновичем Лазаренко. Он, как и остальные, обложил себя разноцветными камнями, кусками желтой и зеленой серы.

— Тяжело будет везти? — спросил я сочувственно. Он отвел сочувствие мягкой улыбкой.

— Это приятная тяжесть. От живого вулкана.

Лазаренко — крупный знаток геологии украинских Карпат. Почему из всех экскурсий он выбрал эту — на Эбеко?

— Я специалист по минералам. У нас, в пределах украинских Карпат, есть целый комплекс минеральных месторождений. Возникли они в связи с вулканическими процессами, протекавшими сравнительно недавно. Ну, а здесь эти процессы видишь, что называется, воочию. Можно превосходно знать законы минералообразования, но всю полноту их постигаешь только здесь. Да и просто полюбоваться действующим вулканом — это ведь тоже удается, может быть, раз в жизни.

Одним словом, — сказал под конец Евгений Константинович, — я очень доволен.

И все же кое-кому казалось, что от вулкана взято ничтожно мало. К утру на Эбеко замышлялся третий поход.

Он не состоялся. Ночью пошел дождь, мелкий, нешумный, из тех, что замачивают небо на две-три недели.

Утром к нему прибавился ураганный ветер. Это был один из тех сквозняков, которыми частенько через голову Эбеко перебрасываются Тихий океан и Охотское море.

Была сказка

На Паужетской геотермальной станции вступал в строй второй энергетический блок. И странное дело: даже на Камчатке, для которой Паужетка была, можно сказать, первой любовью, это событие прошла почти незамеченным.

Станция, которая лишь в 1966 году впервые заработала на подземном тепле, стала привычной.

А сначала была сказка.

Охотника застигла пурга. Бродил он, бродил, обессилел и уже готов был принять смерть, как вдруг увидел дым. Обрадовался, думал — землянка. Добрался до того места — нет никакой землянки. А дым идет. И тепло, будто под землей костер.

Отогрелся охотник, переждал непогоду, а потом рассказал людям о горячей земле.

Пришло время — сказочной землей заинтересовались ученые. Первое описание горячих подземных источников Камчатки дал академик Степан Петрович Крашенинников. Он путешествовал в краю «огнедышащих гор» в 1737—1741 годах. Воображение Крашенинникова поразили горячие поля, обнаруженные им в долине реки Паужетки. Вот выдержка, взятая из его книги «Описание земли Камчатки»:

Один такой гейзер «в великой яме» бурлит и сейчас. Он назван именем Крашенинникова. За двести с лишним лет, прошедших с той поры, как возле него побывал выдающийся русский исследователь, гейзер остепенился. Он уже не дает фонтанов, но продолжает бурлить с тем же «великим шумом». Его температура около ста градусов.

Кто зажег невидимые костры, превращающие воду гейзеров в кипяток?

Этот великий истопник, конечно же, Плутон.

В окрестностях вулканов он нагревает в глубинах большие площади земли. Грунтовая вода, попадающая в естественный котел, тоже нагревается от девяноста до двухсот градусов.

При такой температуре создается высокое давление и вода ищет выхода на поверхность. В районах, где часто бывают землетрясения, отдушин сколько угодно. Это трещины, по которым горячая вода устремляется вверх, образуя фонтанирующие, иногда очень шумные гейзеры.

Большая энергия заключена в таких фонтанах. Каждые сутки подземные источники Камчатки выносят на поверхность семь миллиардов килокалорий тепла.

Долгое время ученых занимала, главным образом, природа горячих источников, их физические и химические свойства. И лишь много позже родилась мечта построить электростанцию, которая сможет питаться бесплатной энергией земли.

Речь идет об использовании именно камчатских источников.

В мировой практике опыт строительства станций, работающих на подземном тепле, к тому времени уже был. Итальянцы первую геотермальную электростанцию поставили в 1905 году. В пятидесятых годах подобное строительство развернулось в Новой Зеландии. Эксперименты проводились в Японии, Исландии, Сальвадоре, США и Мексике. И было доказано: энергия, получаемая при использовании горячих подземных источников, — самая дешевая. На что экономичны гидростанции, но ГеоТЭС и тут побивает рекорд: стоимость ее электрической энергии ниже на двадцать процентов. А по сравнению с тепловыми станциями экономический выигрыш и того больше — почти в два раза. Это естественно. ГеоТЭС проще в устройстве. На тепловых станциях пар, необходимый для вращения турбин, вырабатывается в специальных котлах. Расходуется большое количество топлива.

Геотермальную станцию паром обеспечивает сама природа. Значит, котлы ей не нужны. Отпадает и забота о топливе.

Я много раз встречался с директором стройки Ефимом Борисовичем Бамштейном. В Паужетскую долину он приехал в 1962 году и на первых порах был, можно сказать, генералом без войска. Вместе с сотрудниками Московского института «Теплоэлектропроект» Ефим Борисович изучал места будущих сражений. От него-то я и узнал, почему из множества термальных проявлений Камчатского полуострова для строительства станции были выбраны именно паужетские.

Это обусловлено двумя причинами.

Исследования показали, что здешние источники по своей температуре превосходят многие другие. На глубине двухсот-трехсот метров горячая вода имеет температуру до двухсот градусов. Глубина эта считается небольшой. В Италии и Новой Зеландии средняя глубина скважин достигает шестисот — семисот метров. А если брать максимальные глубины, то в одном из районов Италии они уходят в поисках горячей воды на тысячу шестьсот метров.

Долина расположена всего лишь в тридцати километрах от побережья Охотского моря, где имеется несколько рыбокомбинатов. Ближе всех к Паужетке — Озерновский. Он первым ощутил те выгоды, которые в будущем сулит Камчатке более широкое использование природной энергии. До пуска Паужетской ГеоТЭС один киловатт-час обходился комбинату в двадцать копеек. Сейчас затраты снизились до 0,6 копейки.

Но «не продешевит» ли станция? Как-никак на ее строительство затрачено больше трех миллионов.

Она окупила себя через четыре года.

Что представляет собой ГеоТЭС?

Пароводяная смесь, выходящая по скважинам на поверхность земли, поступает в сепараторы. Здесь, под действием центробежного ускорения, смесь разделяется на пар и воду. Пар по трубам подается в машинный зал, где установлены специальные турбоагрегаты.

Вода после сепаратора сохраняет все еще высокую температуру — до ста градусов. Там, где использование термальных источников поставлено на широкую ногу, отсепарированная вода берется для обогрева домов и теплиц. На Паужетской ГеоТЭС горячая вода пока что, в основном, сбрасывается. На отопление поселка ее требуется не так уж много. Настанет время, и в долине вырастет гигантский тепличный комбинат, где назло жестокой камчатской погоде круглый год будут выращивать помидоры, огурцы, лук, а возможно, и… цитрусовые.

Первоначальным проектом на Паужетскую станцию возлагалась еще одна функция. Она должна была подавать в Озерную горячую воду, которая обогревала бы дома.

От этой мысли пришлось отказаться. Выяснилось, что для водоснабжения поселку пришлось бы уложить около пяти тысяч тонн стальных труб. В пересчете на деньги — затраты немалые. А как долго продержатся трубы? Не разъедят ли их термальные воды еще до того, как они успеют сослужить свою службу? Наши специалисты не могли дать каких-либо гарантий. Опыта длительной эксплуатации труб в таком качестве у нас не было.

Нашли более надежный выход. В Озерной установили крупные баки, в которых обыкновенную воду доводят до необходимой температуры мощные нагревательные приборы.

Значение первой советской ГеоТЭС выходит за рамки узкопотребительских задач. Едва ли не главное здесь — эксперимент. Образно говоря, это проба энергетических сил, создаваемых вулканическими процессами.

Не исключено, что в будущем дешевая энергия Земли потечет по линиям высокого напряжения за пределы Камчатки.

А пока мощность Паужетской станции всего лишь пять тысяч киловатт.

Кто строил Паужетку?

Если одним словом — добровольцы. Первую геотермальную объявили ударной комсомольской стройкой. Сюда ехали целыми бригадами.

Дорог не было, ездили на собачьих упряжках. Особенно остро сказалось бездорожье потом, когда началась заброска материалов. Даже тракторы вязли в тундре. Работали на три фронта: закладывали станцию, тянули дорогу и строили между делом жилье.

Первыми были ребята из геологического управления, буровики. С 58-го по 62-й год они пробивались в толщу земли, нащупывая термальные «вены». Пробурили двадцать одну скважину. Пароводяной смеси для станции на пять тысяч киловатт оказалось с избытком.

Специалисты решили задействовать восемь наиболее «работоспособных» скважин: за час они дают вместе пятьдесят четыре тонны горячего пара.

После буровики уехали в Паратунку, расположенную в семидесяти километрах от Петропавловска. Там намечалось строительство тепличного хозяйства.

Особая паужетская биография у Алексея Нагорняка и его жены Зины. В Петропавловске у них была отличная квартира. Росли сыновья Валерий и Алешка. Старшему было четыре года, когда родился третий, Толик.

Первый доброволец, естественно, холостяк. Сам себе голова, куда захотел, туда и подался. А тут неожиданно с заявлением пришел отец семейства. В обкоме комсомола замялись: с одной стороны, спасибо за энтузиазм, а с другой — не совсем здорово покидать, хотя и на время, жену с тремя детишками.

А он и не думал их оставлять. Снялись, на зиму глядя, всей семьей. В палаточном ряду им дали отдельное жилье. Палатка каркасная, с батареями центрального отопления. На тепло скважины не скупились. Но Алексея донимала теснота. Ему полпалатки на одного подавай, а тут еще четверо. Но и потом, когда отстроились первые дома, Алексей не ходил, не требовал: «Дайте квартиру». Из палатки переселились, когда прибыли вагончики.

Еще до пуска станции на Паужетке стали исподволь формировать коллектив эксплуатационников. Я спросил у Алексея:

— Останешься?

Алексей посмотрел на серый прямоугольник здания ГеоТЭС, лепившийся к стенке зеленого холма, на белые, туманом расползавшиеся клубы пара.

— Уеду. Жалко все это оставлять, но уеду. Какой из меня эксплуатационник? Я — строитель.

Журналист, приехавший на Паужетку раньше меня, спросил:

— С Афанасьевым знаком?

— Нет.

— Смотри, не пропусти. Хотя на него сразу обратишь внимание: вылитый Пьер Безухов.

Виктору такое сравнение, чувствуется, не в диковину. Услыхав о нем в очередной раз, он добродушно улыбнулся и, словно для уточнения сходства с классическим двойником, рассеянно потрогал очки, казавшиеся маленькими на его полном лице.

Виктор из тех, кому выпало завершить стройку. Его должность — инженер по монтажу оборудования станций.

Узнав, что Афанасьев не здешний, то есть не из «камчадалов», я спросил, где он живет.

— В паспорте, — сказал Виктор, — у меня магаданский штамп, а в Магадане я не был уже две зимы и два лета.

Все годы после окончания института он провел в командировках. Ставил турбину на Магаданской ТЭЦ. Оттуда был командирован в Певек, на Чукотку.

— Куда после Паужетки?

— Куда же еще: в командировку.

Вся жизнь в командировках и у монтажника Володи Суханова. В путь вышел восемнадцатилетним. К моменту нашего знакомства ему было двадцать семь. А за плечами — Красноярск, Братск, Архангельск, Комсомольск-на-Амуре, Магадан, бухта Провидения, Петропавловск-Камчатский. Теперь вот Паужетка. И все это не так, чтобы поглядел — и дальше. Свое дело Володя доводил до конца. Ну, а с Паужетки, как и Виктор Афанасьев, — согласно командировочному удостоверению.

Первую ГеоТЭС, можно сказать, строила вся страна. В разных городах заказы на оборудование выполняли семьдесят предприятий. И люди на Паужетке из самых неожиданных мест. Перед пуском первой турбины я встретил здесь специальную бригаду из Ташкента. Их было трое: Лидия Масляк, Вадим Гаркавенко и Томас Кан. Из Ташкента они уехали до того, как там случилось землетрясение. Потом, когда по всему миру разнеслась трагическая весть, связь с домом прервалась. Но они работали, понимая, что никто другой их не заменит.

Эти трое тоже вечные странники. За полгода успели поработать на четырех станциях. География — от Волги до Камчатки.

Я не говорю о трудностях, которые довелось перенести добровольцам. Были морозы, пурги, были озлобляющие душу строителя простои из-за того, что зимой навигация закрыта, а с осени удавалось завезти лишь десятую часть материалов.

Все это в прошлом, в воспоминаниях.

Но вспомнится строителям и неповторимая природа Паужетской долины — фумарольные поля, на которых круглый год — лето, и склоны вулканов, где в жарком июле катались на лыжах.

Монтажники сочинили песню о Паужетке. Она, говорят, не первая. Каждый отряд добровольцев имел свою песню. Но у монтажников случай особый. Они завершали стройку, их песня — лебединая.

Впрочем, с этим утверждением лучше подождать. Построена лишь первая очередь станции. Будет и вторая. Будут и другие станции на других источниках Камчатки. И, конечно, для строительства потребуются новые добровольцы.

Так что ждите, романтики, вас еще позовут горячие сказочные долины.