Вверх тормашками в наоборот-2

Глава 1. Наказание

Обитель огненных

– К сожалению, сила и мастерство не компенсируют незрелость души. И тем более, не лечат внутреннее уродство. Жаль. Она очень талантлива, и однажды могла бы стать больше, чем сайна.

– Наверное, в этом есть и наша вина: слишком быстро выпустили из гнезда.

Верховная гардия дёрнула щекой, не совладав с непослушным мускулом:

– Приветливая, жадная до знаний, настойчивая и необыкновенная в своей силе… Я не ковыряюсь в душах, не ищу червоточин. Сила Огня – стихия мощная и опасная. Она либо сжигает пороки, либо уничтожает человека. Жаль. Но это единственное, что я могу выразить, склонив голову. Отправляйте.

Несгибаемая, прямая, как огненный хлыст. Махнула рукавами в раздражении и стремительно вышла из комнаты, не оглядываясь и не сомневаясь. Только так и должны поступать настоящие гардии, умеющие властвовать и отвечать за ошибки.

Тангалла – ещё не гардия, но уже и не сайна – грустно улыбается: тяжелее всего признавать, что ошибся или поспешил. Куда уводят пути тех, кто не смог вынести тяжесть ответственности, сломался или разуверился, оступился или запутался?..

Тангалла гладит пальцем мягкие горячие перья, целует голову огненной птицы:

– Лети, финист. И… оставайся, присмотри за ней. Это единственное, что я могу сделать для неё. Пусть она будет не одинока…

Птица смотрит круглым глазом. Внимательно, понимающе, долго. В зрачке вспыхивает огонь. Поднимается веером огненный хохолок, раскрываются крылья. Кажется, что птица танцует, показывая свой наряд и грацию. Ярко-красные перья перемешаны с жёлтыми. Грудь – цвета тёмной запёкшейся крови. Протяжный крик дробится на отдельные звуки и летит по воздуху, как эхо…

Взмах крыльев – огненная полоска… Люди часто принимают всполохи от крыльев финиста за падающие звёзды… Тангалла чертит охранный знак  и смотрит птице вслед, пока та не превращается в крохотную точку…

Пиррия

Она меряет шагами пространство, мечется, как нестойкий костёр на ветру.

– Всё неправильно! Всё не так! Вместо боли и позора – спокойствие и любовь тупоголовых подданных!

– Перестань бегать, Пиррия. У меня от тебя голова кружится, – лениво тянет Лерран. – Ты слишком требовательна к своей мести. Ты хотела, чтобы он потерял Долину и замок? Пожалуйста. Ты хотела, чтобы потерял всё, что ему дорого? Пожалуйста. Неизвестно, сколько протянет его больная сестрёнка с магической печатью проклятия. Что тебя не устраивает? Он изгнан. Может, сгинет в долгом пути без следа. Не встал перед тобою на колени? Не показал боль? Выродок не сделал бы этого, даже если бы умирал от боли.

– Небесный груз с ним. Это опасно.

– Слабая девчонка, – хмыкнул Лерран. – Не о чем беспокоиться. Слишком много эмоций вокруг да около. Завтра Долина и замок будут моими.

Пиррия наконец-то останавливается и застывает в оконном проёме. Забирается на подоконник с ногами и, задрав подбородок, жутко улыбается. Длинная, медленная улыбка, в которой нет ничего хорошего.

– Ты дурак, Лерран. Полный и беспросветный. Не знаю, как Долина, а замок тебе не подчинится. Об этом знают даже дворовые пёсоглавы.

Лерран лишь вопросительно изгибает красивую бровь. Говорить не обязательно: сейчас злая Пиррия вывалит страхи и ужасы, тайны и придуманные пугалки для доверчивых детишек.

– Замок не пускает чужих. А щедрый Геллан одурачил тебя широким жестом. Он знал, что ты ничего не получишь. Допустим, ты найдёшь услужливого идиота, который проведёт тебя по небесной дороге. Возможно, найдётся тот, перед кем откроются ворота. Но на этом всё. Замок никогда не пустит внутрь чужака.

О, как он наслаждается неприкрытой злой радостью неистовой Пиррии!

– Ты великолепна, шараканна. – Лерран, ухмыляясь, картинно аплодирует. – Твои слова способны напугать. Но не меня. Из твоей истории выпали мелкие фрагменты: я знаю, как добраться до замка. И я бывал внутри замка. Думаю, задача легче, чем тебе кажется.

– Бывал?.. Знаешь?.. – Пиррия растеряна, хоть и пытается скрыть своё смятение.

– Если бы Пор так некстати не отправился на небеса, может, я завладел бы замком и Долиной с год назад.  Обирайна усложнила путь, но тем приятнее победа.

Пиррия прикрывает глаза и улыбается. Тоньше, мягче, загадочнее.

– Вот, значит, как… Но я бы понаблюдала за твоим триумфальным шествием. Как знать?.. Может, Обирайна снова удивит тебя и сотрёт печать самодовольства с твоего прекрасного лица. Прощай, Лерран. Желаю удачи: она тебе понадобится.

Пиррия спрыгнула с подоконника и, не удержавшись, послала ещё одну загадочную улыбку перед тем, как выйти вон. Леррана позабавила её склонность к драматизму. Он не привык сомневаться и не собирался делать подобные глупости впредь.

Выйдя на улицу, Пиррия вдохнула морозный воздух, чтобы протолкнуть ком, что грозился сжечь её изнутри. Она не достигла чего хотела, а потому нет смысла останавливаться. Она сожгла последние нити, но не жалела: рано или поздно огонь сжирает всё, что стоит на пути и мешает идти вперёд.

Глава 2. Сомнения и тревоги

Дара

Если б вы знали, какой он иногда предсказуемый – рыцареподобный Геллан. Вот он смеётся абсолютно искренним смехом, которым наслаждаешься из-за оперного тембра и чистоты, а вот он, отсмеявшись, сводит брови, весь такой господин Озабоченность, готовый переть на плечах огромный мир:

– А ты подумала, что он будет есть?

Это он про мерцателя, круглоухого радужного кролика с фонтанообразным хвостом, что высунул лукавую мордаху из ворота моей рубашки. Я сделала вид, что оскорбилась:

– За кого ты меня принимаешь?! – возмущение удалось на славу. – Во-первых, он сам залез за пазуху. Во-вторых, мерцатели – такие же хитрецы, как и все зеосские животные. Они всегда знают, что делают. Когда мы переселяли их в Долину, ты не задавал подобных вопросов, потому что где мерцатели – там и мимеи. Словно нитка за иголкой тянутся и сразу же приживаются даже на камнях. А в-третьих…

Я выдержала торжественную паузу, а затем заорала во всё горло:

– Мила, покажи своему братцу мой шикарный кустик!

Из повозки высунулось улыбающееся личико Милы, а следом показался горшок с пышными завитушками мимей.

Морщинка меж бровями у Геллана рассосалась, улыбка вернулась на красивые уста. Кажется, мне удалось его немножко пристыдить.

– Прости. – легко сказал он.

Для него ничего не стоит попросить прощения перед букашкой, что уж говорить о девчонках…

– Ты одним «прости» не отделаешься! – мстительно прошипела я. – Такие оскорбления смывают кровью!

– Мало ты моей выпила? – спокойно сказал бездушный чурбан и снова улыбнулся.

Нет, так жить нельзя. Скоро совершенно невозможно будет на него давить и добиваться желаемого.

– Скучный ты тип, Геллан, – вздохнула я, – ну что тебе стоило показать, что ты раскаялся, сожалеешь о своём неверии?..

– Слава лицедеев меня не прельщает, а тебе только волос предложи – тут же голову отрубишь.

Ничёсе перлы выдаёт… На какое-то время я зависла, размышляя, каким он станет, когда с него сойдёт вся чопорная короста… Затем вспомнила, что на самом деле меня волновало сильнее всего:

– А скажи-ка мне, Геллан… Ты Леррана обвёл вокруг пальца, да?

Я даже в седле подпрыгнула, отчего лиловая лошадка всхрапнула и покосилась на меня испуганным глазом.

Геллан откинул волосы со лба, открывая изуродованную часть лица. Вот чёрт. Я до сих пор так и не научилась смотреть на это месиво из бугров и ямок спокойно…

– Я не знаю, что будет, Дара. Есть много причин, по которым ни замок, ни Долина не примут нового хозяина. Но в каждой ситуации есть разные лазейки. Допускаю, Лерран не так прост, если спокойно согласился на властвование, не побеспокоившись о мелочах.

– Да он вообще не прост, этот хлыщ слащавый. Меня это как раз и тревожит – его спокойствие.

– А меня нет, – пожал плечами Геллан, – даже если он без проблем подгребёт завтра под себя замок и Долину, земля и люди найдут как отомстить. Или одна земля.

– Ты не уверен в верности своих медан и мужчин? – мягко спросила я. – На самом деле, они любят тебя, иначе не вышли  провожать и не устроили бы свалку вокруг сборов нас в дорогу…

– Горцы – народ гордый. А я не был с ними всю жизнь, чтобы завоевать уважение.

– Иногда ты слеп, как крот. – не сдержалась я. – Ты вырос среди них. И потом, у них было время сравнить тебя с вечно пьяным Милиным папашей, который только то и делал, что издевался над всеми, бил и насиловал.

Геллан шумно втянул в лёгкие воздух..

– И хватит уже винить себя в его кознях. Когда смог, ты его остановил.

– У нас не принято, чтобы девочки говорили о подобных вещах, – чопорно заявил этот болван, и я опешила, соображая: о каких таких вещах? О жестокости?.. Потом до меня дошло.

– Ты про изнасилования? – спросила сухо и деловито, как будто мы о погоде разговаривали.

Он только кивнул.

– Во-первых, я не ваша девочка. У нас эээ… говорят о таких вещах. Во-вторых, перестань строить из себя доморощенного царька. Может, немного поздно вести светские беседы и вдалбливать в меня правила хорошего тона по-зеосски.

– А не помешало бы, – пробормотал этот негодяй, – временами хочется заглянуть тебе в пасть, как пёсоглаву, чтобы убедиться, какого она цвета.

– Моя пасть?! – я снова подпрыгнула в седле. – А при чём тут цвет?!

– Ну, может, она чёрная? Вымазалась в непотребных словах?..

Мне бы мимо ушей пропустить. Сделать вид, что не услышала. Запомнить, а потом напасть – когда-нибудь. Теряет же Геллан иногда бдительность? Но подобные вещи я не спускаю просто так, на тормоза.

Глава 3. Неспокойный вечер

Геллан

Это был тот момент, когда инстинкт срабатывает быстрее, чем голова. Он не почувствовал опасность, не уловил угрозу, но на лошадиный страх отреагировал молниеносно: повалил Дару и накрыл собою обеих девочек.

– Хорошая реакция, стакер, – у лендры голос спокойный, как озёрная гладь в тихий день.

Он поднялся, получив перед этим удар кулаком в ключицу.

– Ай! – вскрикнула Дара от боли, сверкнула сердитым взглядом и потёрла ушибленные костяшки. – Я из-за тебя поседею скоро, Геллан! Ты не мог бы в следующий раз падать самостоятельно?

Геллан не слушал, что ещё возмущённо высказывала ему девчонка. Его тревожили совершенно другие звуки: нервный храп и перетоптывание коней. Он поднялся и скользнул бесшумной тенью в сторону. Исчез.

Дара мигнула и замолчала.

– И часто он прячется за воздух? – Росса скользила взглядом по тьме.

– Бывает, – сдержанно отрезала Дара и с подозрением уставилась на любопытную лендру.

Тонкий жалобный визг разорвал нестойкую тишину. Тихие разговоры у костров смолкли на мгновение. Из тьмы вынырнул Геллан, волоча за собой нечто лохматое и жалкое. Существо подвывало и хваталось конечностями за чахлую траву.

Геллан швырнул добычу в свет костра, как куль с тряпьём. Все с интересом следили за маленьким ночным происшествием. Никто не шевелился, и только Дара метнулась вперёд.

– Что ты делаешь? – возмутилась небесная девчонка, опасно приближаясь к скукоженному телу.

Геллан одним движением ноги отодвинул несчастного подальше.

– Дара, прежде чем что-то делать, думай.

– За что ты его так?! – не прислушалась к нему девчонка и продолжила следить за плачущим человечком, порываясь подойти ближе.

– Не надо, Дара.

Побольше холода в голосе и металла. Может, тогда она остановится и прислушается к нему. Остановилась. Скрестила на груди руки и посмотрела на него возмущенно.

– Он же живой!

Геллан услышал, как хмыкнула Алеста, как сокрушенно вздохнула Мила. Росса сверкнула зубами в свете костра.

– Сомнительная истина, – криво усмехнулся Раграсс, выпуская когти.

– Он не безопасен, – добавил Геллан.

Дара наконец-то догадалась, что она чего-то не знает. Остановилась и обвела единодушную компанию растерянным взглядом.

– Кровочмак обыкновенный, – нейтральным голосом произнёс Ренн и скучнейше продолжил:

– Существо не живое и не мёртвое, питается кровью, имеет три ипостаси. Бывает и больше, но реже. Прячется по лесам и болотам, тяготеет к жизни в долинах, не брезгуя и городами. Поближе к местам, где можно найти пропитание. Полностью подавлен человеком, загнан в низшую ипостась, влачит рабское существование, готов торговать собой и способностями ради стакана крови. Или ложки – как повезёт. Это, однако, не мешает кровочмаку нападать на животных и, если посчастливится, испить человека. Не до смерти, естественно. Иначе выкосят их подчистую на много вёрст в округе. А кровочмаков и так осталось мало.

– Тьфу ты, – сплюнула в костёр Дара, – так бы и сказали, что это вампир. А то напустили тут тумана.

Люди у костров уставились на девчонку непонимающе.

– Ну, упырь, кровосос, а по-нашему – вампир.

Иранна повела бровями и слегка кивнула.

– Кровочмак, – педантично поправил Ренн.

– А вы с Гелланом случайно не родственники? – пустила ехидную шпильку Дара.

Ренн замер. Застыл. Окаменел. Сжал челюсти.

– Дара хочет сказать, что ты занудный старый маг, – заботливо пояснил Геллан и резким движением схватил за шкирку жалобно подвывающего кровочмака, который, пока шли дебаты, попытался отползти подальше от костра.

– Он разумный? – поинтересовалась Дара, разглядывая лохматое существо, что безвольной тряпкой висело в руке Геллана.

– Ещё как, – холодно ответила Иранна. – Но полудиким дурачком прикидываться легче. Подозреваю, он голоден и отощал.

– Геллан, может, ты его отпустишь? – Дара пыталась рассмотреть кровочмака, но не приближалась.

– На нём нет печати, – скривил губы Ренн. – Опасен. Проще уничтожить.

– Вам бы только уничтожить, – сверкнула глазами Дара и сделала шаг вперёд.

По пылающим щекам и возмущённому взгляду Геллан понял, что представление только начинается, поэтому осторожно опустил кровочмака на землю. Тот протяжно всхлипнул и утих, скрутившись клубочком.

– Одно движение в её сторону – и ты не жилец, – пригрозил Геллан неподвижному телу. – Услышал?

Фигура горестно выдохнула.

Глава 4. Кое-что о кровочмаках

Дара

Я огорчилась до слёз. Казалось, что-то изменилось: сделан шажок к пониманию. Нет, не ждала я, что за секунду все станут добрыми и прекрасными, но вот, хоть убейте, почувствовала искру внутри себя: вроде как ближе стал этот кровочмак ужасный. Но когда он из жалкого изгоя превратился в неземное высшее божество, которое смотрит, словно ты ничтожная блоха, контраст ударил по башке железнодорожным шлагбаумом.

Что уж скрывать: пригорюнилась я. Еда показалась безвкусной, а мысли давили так, что я испугалась: ещё немного – и морщины появятся от неподъёмных дум. Алеста, что клевала из своей миски, как крохотная птичка, испуганно поперхнулась и упёрлась в меня остановившимся взглядом. Видать морщины искала. Ничего не скроешь от этих ведьм, уже и подумать ни о чём нельзя!

– Ты ешь давай, – резко отчитала я её. – Нет у меня морщин, не дождёшься, дева вечная!

Алеста улыбнулась – растянула губы, а глаза холодные-холодные. Не сказала ничего, только продолжила ужин, деликатно отставляя мизинчик: ела она как королева, что уж… Вон, Ренн глаз от неё оторвать не может. Я-то вижу… Да и Раграсс наблюдает, спрятав глаза за ширмой ресниц…

Я вдруг поняла, что ищу глазами Геллана. Интересно: он тоже?.. Но Геллан на Алесту не смотрел. Вот уж неожиданность: только что рыдать хотелось, а теперь сцепиться бы с кем-нибудь, чтоб только перья полетели, как с несчастной убиенной кровочмаком квоки…

– Пошли спаать, Дара, – тихонько вздохнула рядом Мила.

Я чувствовала: девчонка боится, что если не уложит меня, произойдёт вселенский бабах с кровью и кишками, развешанными  на соседних кустах как флаги. И ничего я не собиралась бабахать… ну, разве что самую чуточку…

Подавив в себе раздражение, громко зевнула и поднялась. Хватит. Первый день путешествия закончился, пусть и не в мою пользу. Ночь залечит мои печали крепким сном. Упасть, закрыть глаза и не думать больше о брошенном замке, мерцателях, меданах, коварном Лерране.

Уже плотно укутавшись в одеяло и прислушиваясь к тихому дыханию Милы, в голове прояснилось: я не хотела никуда ехать. Мне хотелось остаться в Верхолётной Долине, в замке. Там всё было понятно и привычно – насколько это возможно для такой неудачницы, как я, которую угораздило из мусорного бака попасть в чужой мир.

Зажмурившись, пыталась увидеть лица мамы и папы… Стыдно сказать, но я почти не скучала по ним. Как будто мой привычный мир сразу же отошёл далеко-далеко. А здесь, на Зеоссе, не чувствовала я себя такой уж чужой. Может, все небесные грузы избавлены от мучительной тоски?

Рассердилась сама на себя: вряд ли неживые предметы способны кручиниться. Но кто сказал, что мозги даны, чтобы думать логично? Мои вот, к примеру, вообще жили сами по себе. Может, поэтому я украдкой достала кинжал – чей-то другой небесный груз, доставшийся мне зачем-то.

Погладила ножны, не решаясь. Затем засунула голову под одеяло и аккуратно, медленно вынула лезвие. Кинжал светился перламутрово-розовым. Кровавыми жуками по металлу скользнули  руны: они двигались беспорядочно, как капли крови. Рисунок каждый раз менялся. Вгляделась и вздохнула: знать бы… зачем и почему?

Кровавые буквы выстроились в ряд и замерли, засветились ярче. В груди ёкнуло сердце. Что бы это значило? Но руны вспыхивали и слегка тускнели, не давая ответ. Я спрятала лезвие назад, в ножны, погладила пальцами тёплый металл и прижала к груди. Пусть так. Вроде спокойнее стало. Как уснула – не понять. Я всегда здесь спала, как убитая. Крепко и без сновидений.

На рассвете меня разбудила Росса. Знаете, она меня настораживала. Хоть убейте, не пойму почему. Не страх, нет, не раздражение мучили меня, когда я случайно натыкалась взглядом на высокую фигуру. Черные с глубокой синевой кудри до плеч, зелёные глаза, кожа белая с румянцем и зубы сверкают в улыбке.

Сложно сказать, сколько ей лет. На вид – дамочка за тридцать, но вон Иранне тоже больше не дашь, а Геллан говорит другое. Не поймёшь этих ведьм на вид. И Росса – другая. Нет в ней спокойствия муйбы, нет крикливой беспардонности медан, а что есть – пока не разобралась. Казалось лишь: увязалась она за нами неспроста.

– Поднимайся, Небесная, скоро в путь, – прошептала лендра, сверкая глазами. Азартно, как кошка перед охотой на мышь. Завидую людям, которые в такую рань могут быть бодрыми.

Встала безропотно. Спали Алеста и Мила – их никто будить и не подумал.

– Пойдём, тут ручей неподалёку, – жарко зашептала Росса.

Верите? Я напряглась. Такая чехарда в башку полезла – держите меня крепко. Про доверчивых дурочек, которых заманивают и расчленяют. Про бандитов в кустах – накинут мешок на голову и начнут выкуп требовать с Геллана. Или… грязно использовать способности небесного груза в непотребных целях. А может…

От кровавых картин, что рисовал не проснувшийся, но подозрительный мозг, оторвал меня смех. Росса умела смеяться. Сдерживалась, чтобы не перебудить весь лагерь, но хохотала приглушённо с наслаждением: щёки раскраснелись, плечи ходили ходуном, как при выходе цыганочки, слёзы блестели в уголках глаз. Лендра смахивала их изящно указательным пальчиком.

Глава 5. Лишенная силы

Пиррия

Холодно – внутри и снаружи. Идёшь, оставляя кровь на осколках замёрзших и разбитых луж. Цвет крови примитивен, в нём нет многоликости пламени, но кровь согревает раненые ступни…

Кажется: молния застряла в сердце и превратилась в ледяное стило. Мама, ты тоже чувствовала это, когда принимала злость и бездушие небесного росчерка на себя?..

Ресницы слиплись стрелками и примёрзли к щекам – не открыть глаз, не увидеть свет… Скованные холодом губы боятся сделать вдох, чтобы не глотнуть иней и не превратить тело в выжженную дотла стужу. Мама, тебе тоже было холодно?..

Страшно поднять руки и прикоснуться к волосам. Может, они сломались, как тогда, много лет назад?.. Ты –  тысяча осколков разбитых вдребезги луж, сломанная ураганом ветка, убитая молнией плоть, выстуженная до ломкости оболочка. Осталось только застыть навечно и умереть, потому что жизнь съёжилась до мелкой монетки и потеряла смысл…

Тихий клекот похож на плач. Это сердце разрывается на куски?.. Ледяное стило входит глубже – и от невыносимой боли ты открываешь глаза, втягиваешь воздух стылыми губами, впиваясь холодными пальцами в неровности каменного пола.

Круглый глаз смотрит не мигая, и кажется: в нём равнодушие и отстранённость. Но вспыхивает пламя, и ты понимаешь: это сочувствие и жалость. Не надо, слышишь, не смей! Пиррия всегда была сильной и не нуждалась в опеке, слезливых чувствах, каше-размазне для беззубых бесхарактерных идиотов!

Горячие лапы топчутся на груди – вот почему так больно… Тает бездушное стило, впивается в тело болючими иглами. Заледеневшие руки расстаются с напольной каменной кладкой, поднимаются медленно, боясь сломаться. Озябшие пальцы жадно ныряют в горячие перья, не страшась получить ожоги. Жажда жизни побеждает. Что ты наделал, финист?.. Смерть стала бы избавлением, достойным концом для сайны, потерявшей дар.

Пиррия осторожно садится, прижимая птицу к груди. Тело отходит от онемения и рвётся на части под шквалом ледяных жалящих укусов. Больно, как же больно, мамочка…

От огненных пут – вспухшие полосы. По всему телу – она знает… Однажды кожа заживёт, но останутся гибкие блестящие шрамы – следы огненных лиан, знак твоего позора, падения, ничтожества.

Пиррия встаёт на ноги – слабые, надломленные, дрожащие. Обводит взглядом холодный замок. Здесь больше не живёт пламя – выгорело насквозь, потухло. Лишь чёрный выжженный круг в центре – горькое напоминание. Здесь больше не танцуют по стенам тени. Мёртвая зона для потухшей сайны.

Однажды огонь запылает в этих стенах, загорится от дерзких ладоней Огненной девы, но это будет другая сайна, не Пиррия.

– Что будем делать, финист? – голос, хриплый и ломкий, как вымороженная изнутри полая кость, царапает гортань.

Птица открывает горбатый мощный клюв, клекочет горлом – под пальцами бьётся пульсация звука, играет перьями хохолка, машет красно-жёлтыми крыльями.

– Почему ты остался? – спрашивает, зная, что не получит ответ. – Я теперь никто. Лучше бы дал умереть.

Финист издаёт гневный вопль и ранит когтями ладонь – несильно, чтоб только дать понять: он сердится. Пиррия не морщится: одной отметиной больше, одной меньше – уже без разницы. Слизывает кровь с ладони почти равнодушно. Если бы финист разозлился по-настоящему или хотел наказать – пропорол бы мякоть насквозь. Она знает силу клюва и когтей огненной птицы.

Нужно уходить. Это теперь не её замок, не её пристанище. Надо… куда только?.. В Верхолётную путь заказан, дар утрачен. Теперь даже маленькой искры не высечь, чтобы согреться у костра… Но двигаться – значит что-то делать, а раз уж смерть не захотела её забрать, значит пора в путь.

Пиррия бродит по замку потерянной тенью. Финист давно перекочевал на плечо. Он большой и тяжёлый, но Пиррия не чувствует неудобства. Слабые руки собирают вещи в заплечную сумку. Теперь только пешком – огненный гийн не станет слушаться безвольной руки, лишенной силы. Каждое движение – боль, и с ней тоже придётся смириться, сжиться, слиться.

Малодушно подумала о Лерране и поняла: не сможет прийти в таком виде, как побитый пёсоглав, палёная коша с обрубком вместо хвоста… Очень хотелось пробраться к Ивайе и хоть на мгновение погреться в её горячих объятьях. Но сил, если вдруг сестра оттолкнёт, не хватит, чтобы пережить.

Собирала вещи потеплее, с ужасом понимая, что почти нет ничего: зачем огненной сайне шубы и сапоги, когда стихия грела без одежды?.. Натягивала плащ, пряча израненное тело под складками материи, а лицо – в глубоком капюшоне. Каждое прикосновение – боль, боль, боль… И лучше не знать, как ты выглядишь: вспухшие ожоги уродуют – она знает…

Хриплый смех рвётся из горла:

– Ну вот, Геллан, теперь не только ты урод в Верхолётной.

Замирает, прислушивается, взмахивает рукой, отчего тело взрывается болью – тысячи иголок входят в кожу и застревают где-то глубоко-глубоко.  Надо двигаться осторожнее, как делают дряхлые старушки. Медленно-медленно, боясь надломиться и рассыпаться…

Глава 6. Новый властитель

Лерран

Он выехал из своего замка на рассвете. Настал момент, когда нужно зажать в кулак Верхолётную Долину и покорить Верхолётный замок. Он шёл к этой цели не один год – и вот осталось лишь пересечь черту.

Лерран подстегнул коня – несся, только ветер свистел в ушах, трепал тёмные волосы и обжигал холодом лицо. Небезопасно на горных тропах такое вытворять, но ещё можно: дорога почти прямая, без коварных ловушек, а он любил рисковать. Без риска вкус жизни стирался, превращаясь в душок стоячей воды.

Сначала в Долину, объявить строптивым меданам и мужикам, что у Верхолётной теперь новый властитель. Предвкушал встречу. Не ожидал чудес: удивился бы, встреть его жители радушно, но для особо непонятливых у него припасён запасной аргумент.

Как только тропа запетляла, конь сам сбавил ход, ступал осторожно, обходя камни и расщелины. Лерран, направляя на нужный путь, позволил животному выбирать темп. Есть время подумать и полностью отдаться ощущениям.

Инстинкт. Жёсткий и бескомпромиссный. Чутьё, которое ведёт и не подводит. Сомнения и колебания прочь – только так становятся победителями. Впору спросить: зачем? Но Лерран знал ответ: властвовать безраздельно, растить могущество, чтобы собственное величие поражало цель за целью – точно и навсегда.

Подобные мысли делали его твёрже и не позволяли сворачивать. Он никогда и не думал об отступлении. Тактические шаги, увёртки, хитросплетения и острая работа мозга – такая острая, что когда отсекается всё ненужное, не чувствуешь боли, а лишь наслаждение. Сродни кульминации чувственности, но гораздо богаче: блаженство испытывает не только тело, но и натянутые до предела чувства.

Лерран въезжал в долину гордо, величественно. Идеальная осанка, распрямлённые плечи, волосы, тёмным крылом падая на лицо, блестят в лучах солнца – победоносный безупречный властитель.

Его заметили издалека. Весть разлетелась, как ворох осенних листьев, подхваченных ветром. Ручейками на каменное плато, служившее в Долине нерукотворной площадью, стекались меданы. Стояли молчаливой толпой, сверкая глазищами. Мужиков пока не видно, но он знал: скоро появятся. Слишком рано, чтобы отправиться бездельничать в горы, и ещё не время, чтобы прийти на площадь раньше разноцветных ведьм.

Он остановился на краю неровного круга. Конь всхрапывал и бил копытом, мотал длинными ушами, нервно подёргивая чутким носом: животному не нравилась толпа, оно чувствовало плохо скрываемую угрозу и агрессивность.

– С чем пожаловал, властительный сосед? – не выдержала горластая тётка в юбке до пола и ядовито-розовыми косами в пояс.

Подавляя улыбку, Лерран дёрнул уголком губ – лёгкий намёк, что вызов принят.

– Я подожду, пока соберутся все, – сказал громко, но спокойно, не надрываясь. Голос – тоже инструмент, им он владел не хуже тела.

– Да зачем тянуть-то? Время уходит бесследно, а мы тратить его не любим зря, – вступила в разговор огненная Ивайя.  

Сестра Пиррии – не похожи внешне, но неуловимое сходство прорывается в движениях, презрительном изгибе губ, экспрессивных жестах. Не спеша начало подтягиваться мужское население Долины. Хмурые лица, тяжёлые взгляды, увесистые парадные наряды с гроздьями сверкающих камней и боевое снаряжение. Расстарались, но не тронули и не испугали.

Лерран молчал, холодно оглядывая толпу. Красивое лицо безмятежно, мышцы в меру расслаблены. Он знал: им можно любоваться, и волей-неволей женские взгляды оценивающе скользили по его фигуре.

Толпа приобрела формы и сплотилась. Все, кто хотел, уже здесь. Пора.

– Я больше не властительный сосед, – произнёс, чётко проговаривая каждый звук, чтобы запомнили. Голос твёрдый, уверенный, тяжёлый. – Я новый властитель Верхолётной Долины. Думаю, все знают моё имя. А кто запамятовал, зовут меня Лерран. Ваши земли и мои станут единым целым. Уезжая, Геллан передал мне права на Долину и Замок.

Толпа замерла. Сотни глаз впились в Леррана. Миг – и орущая какофония порвала тишину на клочки.

– Да что ты? – неслось язвительное.

– Ха-ха-ха! – не верили мужики.

Меданы оживились, глаза засверкали, острые языки соревновались кто во что горазд: поддевали, хохмили, издевались. Пока что никто не воспринял новость всерьёз. Он ждал. Безмятежное спокойствие, гибкие руки поглаживают коня, что нервно подрагивает шкурой, скалит зубы и готов запустить их в того, кто осмелится приблизиться.

Когда первая волна шума схлынула, а вопли и хохот переросли в недовольное гудение, Лерран продолжил:

– Я ваш властитель, поэтому прощаю на первый раз неуважение или пренебрежение.

– Он нам прощает, слышали? – уперев руки в бока, завелась розововолосая горластая медана. – Вот что, соседский властитель, мы не рыба или вещи, чтобы нас передавали из рук в руки. Во-первых, Геллан ничего нам не сказал перед отъездом. Да и не он полноправный властитель, а динь Мила, а во-вторых, ты ещё и не динн ни разу, пока не принял тебя Верхолётный Замок.

Толпа одобрительно загудела, поддерживая розовую медану.

Глава 7. Число пятнадцать

Дара

Я попыталась пришпорить лошадку, но та встала, как вкопанная и заартачилась не хуже упрямого осла. Пришлось слезать и бежать за Гелланом вслед. Естественно, догнать его не пыталась: он уже гибко приземлился возле Жерели, с силой оттолкнул зомбированную Офу и, выхватив меч, попытался нарисовать круг.

Дурацкая затея, я вам скажу. Это не замковый сад с землёй. Здесь камни да скалы вокруг, но он всё же пытался, раз за разом отталкивая подползающую к Жерели Офу. Камни позеленели от её крови. Подскочив, я ухватила девушку за плечи и намертво зажала руки в замок.

– Посторонись, стакер, – голос Айболита, что бесшумно материализовался из-за ближайшего валуна, сочился снисходительной усмешкой.

Геллан молча отступил в сторону и, спрятав меч в ножны, помог мне удерживать отчаянно вырывающуюся Офу. Вдвоём нам почти удалось её обездвижить.

Кровочмак на нас не смотрел. Сложив указательный и средний палец крестом, обвёл Жерель по кругу. Ровнёхонько легла аккуратным бортиком насыпь из каменной крошки. Офа наконец-то обмякла, провалившись в обморок.

Тут же подскочила Росса и, поводя ладонями над девушкой, остановила кровь.

– Шаракан, – выругалась она сквозь зубы, – угораздило. Приличная кровопотеря.

Неловко, бочком, к нам приблизился Айболит.

– Ты позволишь?.. – спросил хрипло, заглядывая мне в глаза. Так глубоко, что я почувствовала головокружение. Очень захотелось кивнуть, но я сдержалась и лишь покрепче сжала Офу в объятьях.

– Не отдам! Ты что себе вообразил?!

Кровочмак отрицательно качнул лохматой головой и потупился. Его начинало подтряхивать, как наркомана, но он стоял, не шелохнувшись.

– Позволь ему, – попросил Геллан, и я посмотрела на него, как на сумасшедшего.

– Не бойся, – поддакнула лендра.

Я переводила взгляд с златоволосого властителя на Россу. Они чего-то ждали от меня, на сумасшедших не смахивали.

Айболит сжал лохматые кулаки так, что побледнели костяшки на гибких пальцах, но продолжал стоять, будто врос в каменистую почву.

– Ладно, – вырвалось у меня невольно. Брякнула и струхнула – сердце ухнуло вниз, в ушах зашумело.

Айболит только и ждал моего сигнала – рухнул на колени и, как слепой, начал шарить по измазанным Офиной кровью камням, сжимать и разжимать пальцы. Впрочем, сравнивая его со слепцом не так уж я и покривила против истины: все движения он проделывал с закрытыми глазами.

Пальцы его пробежались по каждой капле крови, не пропуская и наших вымазанных рук, набухшего платья девушки. Клянусь: если бы я захотела пошевелиться – не смогла б.

Пальцы Айболита порхали, любовно оглаживая пространство, рисовали колдовские пассы, плели какие-то одному ему известные сети – и постепенно зелёная кровь собралась в мягкий шар, что плыл в воздухе, убаюканный узкими ладонями кровочмака.

Челюсть я потеряла давно и надолго – сидела, выпучив глаза и открыв рот, и не могла отвести взгляд от вампирского колдовства.

– Протяни руки, Дара, – мягко приказал Айболит, прожигая меня тёмно-вишнёвыми, почти чёрными глазами.

Заворожённая, я расцепила пальцы, удерживающие Офу, и послушно раскрыла ладони. Почти тут же между ними скользнул зелёный кровяной шар. Не упал, не расплескался, хотя на миг я испугалась, что не удержу, но этого не случилось: сфера мерно колыхалась меж моих ладоней, не прикасаясь к коже и не собираясь падать.

– Ты должна накормить его, – горячо выдохнула в ухо Росса, – по-другому не получится.

Я невесомо покатала шар, ощущая жаркую силу крови и утвердительно кивнула:

– Забирай.

Дважды повторять не пришлось: мягкие, нежные-нежные ладони кровочмака слегка прикоснулись к моим пальцам и приняли дар.

Айболит молниеносно отвернулся, словно стесняясь, нескладная фигура сгорбилась, длинные руки метнулись вверх, к голове, послышался влажный свист, словно кто-то очень голодный безобразно-громко втягивал в себя суп, – и наступила тишина.

Я оглянулась. Позади стояли все наши. На лице Ренна застыла брезгливая гримаса, Раграсс хищно улыбался, показывая клыки. Мохнатки стояли золотыми изваяниями. По их лицам ничего нельзя прочесть.

Кровочмак распрямил плечи и повернулся лицом к нам. Обвёл взглядом всех. Что таилось в его глазах, спрятанных под шторами век?

– Ты позволишь? – спросил повторно, осторожно приближаясь к Офе. Я посмотрела на Геллана и Россу  Лендра кивнула, Геллан не спускал с кровочмака глаз.

– Попробуй, – рискнула я.

Айболит провёл паучьей лапкой по лицу деревуна, наклонился и прикоснулся губами к губам девушки. Казалось, дарил невесомый поцелуй. Офа вздохнула и пришла в себя.

– Сказка о мёртвой царевне и упыре, – фыркнула я, – фольклор другого мира! – пояснила для всех, кто заинтересованно прислушался к моим словам.

Глава 8 Предложение-ловушка

Пиррия

На рассвете ей повезло: груженные товарами возы направлялись в Зоуинмархаг; над одинокой спутницей сжалились и без лишних расспросов согласились подвезти до города.

Если кто и бросал любопытные взгляды, плотный плащ и глубокий капюшон скрыли маленькие тайны Пиррии, а её немногословность никого особо не насторожила: одинокие путники не редкость, многие из них связаны обетами или целями, о которых не болтают с торговцами. Люди гор умели уважать тайны.

Пиррия проваливалась в сон, очнувшись, жевала еду, что предложили ей сердобольные меданы, опять погружалась в полусон-полубеспамятство, не забывая покрепче сжимать губы, чтобы не стонать от боли: кожа горела, пульсировала, тело казалось разбитым, в голове мутилось при каждом покачивании повозки.

Выныривая из марева боли и сна, напряжённо смотрела в небо. Раз за разом – с тяжестью в груди и замиранием. Переводила дух, улавливая почти невидимые всполохи: финист не бросил, летел следом, высоко-высоко.

На рынке, поблагодарив, распрощалась с попутчиками и спряталась в толпе. Дальше – сама. Пробиралась к рядам, где продавали всякую живность. Ей нужна резвая лошадка, чтобы отправиться в путь. Нужна какая-никакая еда на первое время. А дальше Обирайна подскажет, подаст знак.

Она уже присмотрела подходящую лошадь – бурую, с белыми носочками, кудрявыми ушками и весёлым глазом. Когда-то в детстве у неё была похожая. Протянула руку и почувствовала, как тёплая морда тычется губами в раскрытую ладонь. Да, то, что надо! Она готова была достать кошель, когда к ней подошли двое.

– Пойдём с нами. Динн хочет видеть тебя.

Пиррия обернулась на голос – грубый и неприятный. Позади – две горы мышц в серых плащах городской стражи.

– Вы с кем-то путаете меня, – прохрипела в ответ.

Высокие плечистые стражники смотрят безразлично.

– Мы никогда ничего не путаем, – осклабился верзила поменьше. – Шевели ногами, ведьма.

Пиррия сделала шаг назад и украдкой оглянулась: если действовать быстро, можно улизнуть, скрывшись в толпе, но эти двое знали своё дело и не были простаками, которых легко обвести вокруг пальца.

– Э, нет! Вот это ты зря!

Стражники молниеносно взяли Пиррию в клещи, отрезая путь к бегству, и грубо сжали её предплечья. Две большие крепкие ладони с застарелыми мозолями от оружия – железная мёртвая хватка. Резкая боль пронзила тело. Пиррия жалко вскрикнула, захрипела сорванно и, запрокинув голову к небу, начала оседать на колени.

– Не надо! – крикнула изо всех сил, заметив стремительное пикирование финиста,  и одними губами прошелестела:

– Тинай…

Птица сверкнула злым глазом и молнией взвилась ввысь, а Пиррия позволила себе обмякнуть, провалившись в обморок.

Очнулась на узорчатом полу и какое-то время рассматривала тонкие золотистые переплетающиеся линии. Зелень и роза, неровные ромбы, богатая смальта. И она лежит мешком на роскошной мозаике, боясь пошевелиться.

– Лишенная силы. Я так и знал, – глубокий голос терзает слух. Столько власти и уверенности, что хочется закрыть глаза и поёжиться – слабость, не свойственная уверенной в себе Огненной девы. Когда-то она была такой. Много веков назад.

Пиррия садится. Разбитое тело воет, но она пытается не обращать внимания. Капюшон давно сорван, тёмно-рыжие пряди падают на лицо, но не скрывают вздувшихся багровых полос. Поднимает глаза и натыкается на внимательный взгляд. Мужчина стоит, наклонив голову, и изучает её как неизвестную зверушку или ярмарочного уродца. К этому тоже придётся привыкнуть.

– Пиррия, кажется?

Она вздрагивает. Кто он и почему знает её имя?

– Властитель Зоуинмархага, зовут меня Панграв. Прошу прощения за моих людей. Они были… несколько грубоваты. Вряд ли ты смогла бы сопротивляться им. Говорят, лишенные силы испытывают сильнейшую боль.

Пиррия утвердительно кивает и пытается подняться. Негоже валяться на полу, у ног мужчины, даже если он властитель. Сайны сильнее любого мужчины. Подумала и взрогнула: она уже никто. Ни один гайдан не посмел бы прикоснуться и пальцем к сайне, особенно огненной. Так было.

Пиррия слегка расставляет ноги, чтобы удерживать равновесие, и гордо дёргает подбородком. Голову как можно выше. Ещё выше, до разрывающей боли в шее, до жалящих игл в расправленных плечах.

– Чем обязана?.. – сорванный голос хрипит и подвизгивает, но она вложила в два слова всё царственное величие, на какое только была способна. – В Зоуинмархаге вышел закон, запрещающий бывшим сайнам покупать лошадей на рынке? – насмешливый сарказм голубыми искрами рассыпается в воздухе. Она, наверное, могла бы их увидеть. Если бы смогла.

Панграв удовлетворённо хмыкает:

– Я не ошибся в тебе, Пиррия. Впрочем, я редко ошибаюсь. Ты не спрашиваешь, откуда я знаю, кто ты,  и это хорошо. Так уж вышло, что я обязан знать всё, что происходит в стенах моего города. Да и за стенами тоже. Не буду кружить. Тебе нужна лошадь, кое-какие вещи, чтобы отправиться в путь. Ты получишь всё, что надо.

Глава 9 Новый хозяин Верхолётного замка

Лерран

Пока длился Небесный Путь, Леррану удалось успокоиться. Не терпел он подобных всплесков, а потому карал себя жестоко: изнурял физически, тренируя и совершенствуя тело, закаляя нервы и сознание, работая с дыханием. Для этого у него существуют свои, особенные методы и средства.

«Потом, – делал зарубку в мозгах, – позже, когда разберусь с замком».

Вот она – стена до облаков. Корявая, словно годы и черви точили её да так и не смогли разгрызть; тёмно-коричневая, будто навеки зажаренная солнцем; древняя, как шкура семиликого дракона.

Лерран подъезжал медленно. Поймал себя на том, что непроизвольно придерживает коня, но поводья ослаблять не стал; пусть так и будет: грациозная поступь элитного скакуна, торжественное, величественное прибытие в новые владения, как и подобает настоящему хозяину.

Он приблизился вплотную и твёрдо посмотрел на корявый мейхон, чувствуя, как плещет через край энергия могущественного спокойствия. Томительный миг – и вот открывается проход. Улыбка победителя освещает божественно прекрасное лицо. Ветер треплет блестящие пряди, что падают на глаза. Лерран небрежно отбрасывает их назад рукой и въезжает во двор.

Тихо. Кажется, что замок вымер, нет никого, лишь гудят деревья разноцветной листвой да облака купают в белой плотной пене шпиль замка, который с земли и не увидишь.

Жители Верхолётного прячутся. Лерран улыбается: пусть скрываются. Хоть здесь не вышли спорить с новым властителем. А может, проверяют? Войдёт ли он в строптивый замок? Не стал откладывать неизбежное: слез с коня и встал перед дверью. Проход открылся бесшумно, как и много раз до этого. Лерран легко шагнул вперёд. А дальше всё пошло не так. Всё пошло по-другому…

Его окутал сиренево-розовый свет – протянул щупальца и прошёлся по всему телу почти невесомым сквозняком. Лерран нахмурился: световая защита срабатывала только на чужаков. Так говорил Пор. Так было в первый раз, а позже свет не появлялся ни разу. Где и что не сработало, у замка не спросишь. Оставалось только стоять и ждать.

Он услышал, как загрохотало сердце, пытался расслабиться, но получалось плохо. Слишком долго, мучительно долго длился доступ. Лерран почувствовал, как по виску течёт капля пота. Его передёрнуло. И тут свет рассеялся, словно нехотя, рассосался, но оцепеневший Лерран всё ещё стоял на пороге, не мог перешагнуть незримую черту.

Вдох-выдох. Вдох-выдох – и шаг вперёд. Замок принял его. Новый властитель Верхолётного достал из кармана белоснежный платок и тщательно промокнул лоб и виски. Завтра. Завтра же он займётся дыханием и тренировками. А пока… надо наслаждаться новыми владениями и знакомиться с прислугой.

Очень тихо. Слишком тихо. Но быть не может, чтобы замок опустел. Лерран прошёлся по просторному залу, приблизился к камину. Скривил губы: с огнём у него вечные нелады, но это нормально. Надо попросить, чтобы кто-то растопил камин: тепло создаст иллюзию уюта. Вот именно: призрачный уют, потому что не чувствовал новый властитель комфорта в этих безмолвных стенах.

Оторвав взгляд от холодного камина, Лерран внутренне подтянулся и отправился осматривать замок. Он знал расположение комнат, знал, где ютилась прислуга во времена властвования Пора. Не было для него ничего тайного или скрытого. Так он думал, потому что бывал здесь много-много раз.

Где-то внутри застряла крохотная сиренево-розовая заноза – свет, что встретил его на пороге, но он постарался запихнуть раздражение поглубже: сейчас не время тревожиться и гадать. В конце концов, его здесь не было слишком долго, может, через промежутки времени охранный свет ощупывает всех, даже тех, кого уже знал когда-то.

Лерран пересёк зал и, минуя едовую, зашёл на кухню. Помещение встретило его теплом и приятными запахами. Он почувствовал, что проголодался: выезжал на рассвете, не завтракал, только чашу воды привычно выпил после ночного сна. Но позавтракает позже, важнее познакомиться со слугами.

Его приход никого не застал врасплох: слышали, знали, но не высунули и носа со своей территории. Две девушки стоят перед ним, склонив головы и сложив руки на белых передниках. Лерран скривился, снова не совладав с собою. Мохнатки. Обе. При Поре, помнится, в замковую прислугу полулюдей почти не брали.

– Прошу всех собраться во дворе. Всех, – подчеркнул веско, наблюдая, как склонённые головы опускаются ещё ниже.

Уже выходя из кухни, обернулся:

– И разожгите камин в зале.

Наконец-то в замке появилось движение. Хлопнули двери, кто-то легко промчался за его спиной, раздался тихий шёпот. Он даст им время. Пусть подождут. Пока скользили по коридорам бесшумные слуги, он прошёлся коридорами, открывая все попавшиеся по пути комнаты.

Заглядывал без особого интереса, но чувствовал тень раздражения: уезжая, обитатели не позаботились освободить помещения от своего незримого присутствия: в комнатах чисто, но и только. В каждом помещении – вещи бывших жильцов. Как будто вышли на минутку и скоро вернутся. Раздражало. Почему-то раздражало!

Да, понимал, что никто не будет обезличивать замок – для этого нужно было время, но ожидал, что слишком личного будет меньше, гораздо меньше: часть предметов, образованных белым мейхоном, к его приходу могли бы уже исчезнуть без следа.   

Глава 10 И был день пятый

Дара

Мы двигались по горной дороге – казалось, ни вверх, ни вниз, а на одном уровне. Вокруг камни да скалы, кое-где облезлые кустики, курчавая трава, слегка прибитая  морозом. Дорога, скрученная в длинную спираль, ровную и унылую, довольно сносная: фургоны да возы едут спокойно, лошади идут резво, тянут нас и поклажу вперёд.

Иранна сказала, что мы объезжаем Зоуинмархаг стороной. Через город путь короче, но нам там не рады. Раграсс, стоило кому-нибудь заикнуться о Зоуинмархаге, нехорошо сверкал глазами и показывал клыки. У него это вообще фишка. Такое впечатление, что строптивый малыш, которого без конца одёргивали и унижали, наконец-то вырвался на волю и безобразничает всласть. Например, демонстрирует клыки по поводу и без.

– Пусть наслаждается, – жизнерадостно улыбнулась Росса, когда я попыталась заикнуться об этом. – Мохнатки – рабы, и дело не в том, что им приходится тяжело работать. Человек подавил их сущность. Им запрещено прилюдно менять ипостась, носить кожаную одежду, поднимать глаза и много ещё чего по мелочи, в каждом городишке – свои дополнительные ограничения. Но это всё равно что котёл поставить на огонь и плотной крышкой закрыть: в какой-то момент обязательно рванёт.

– Ну да, помню, – передёрнула плечами, вспоминая знакомство с Раграссом на ярмарке.

– Он упивается безнаказанностью. А ещё свободой, – понизила голос Росса. – не суди его за это. Думаю, в более людных местах, он будет благоразумнее.

– Хотелось бы верить. Интересно, что у него в этом городишке не срослось? Там, на рынке, он был такой деловой, и вдруг, неожиданно, – опа! И уже с нами.

Лендра смеётся одними глазами и перебрасывает карты с ладони на ладонь. Удивительное зрелище. Можно смотреть часами, но я ни за что ей в этом не признаюсь. И никогда не попрошу подержать карты в руках, хотя очень хочется.

После переполоха с Жерелью прошло три дня. Офа очухалась, но неизменно шарахается от кровочмака: она совсем лицо потеряла, когда ей в подробностях рассказали, кто её к жизни вернул.

Айболит следует за нами на расстоянии.

– Так будет лучше, и для людей спокойнее, – сказал, пристально глядя мне в глаза. Я и сама немного тушуюсь, когда он так смотрит. У него не прямой, открытый взгляд, а сверкающий омут из-под ресниц и полуопущенных век.

Я не боялась его от слова «совсем». Верите: Геллана иногда больше страшилась, чем этого лохматого кровососища. Несуразная обезьяна-паук, длиннорукий уродец. Но стоило поколыхать ему за ширмой век тёмно-вишнёвым взглядом, я видела нечто другое.

Никому не признавалась, чтобы не подумали: Дашка совсем рехнулась. А только виделся мне Айболит чем-то таким красивым и притягательным, когда хочется расшибиться ради него в лепёшку, совершить подвиг, коня на скаку остановить, отыскать священный грааль и победить великана.

– Не смотри ему в глаза долго, – на второй день безразличным голосом, словно промежду прочим сказал Геллан.

Я встала в позу свиньи-копилки – сделала стойку:

– Почему это?

– Он сорванный. – и замолчал. Обожаю его манеру говорить кратко, не объясняя ничего!

– Многоуважаемый властитель! Безусловно, все на Зеоссе умные, красивые и мысли читать умеют, но мы нездешние, тупые, может, снизойдёте со своих высот до нашего нижайшего уровня?

Тихо прыснула Алеста, что с отрешённым видом ошивалась рядом – видать облаками любовалась и воздухом дышала, а как по мне – подслушивала слегка, совсем чуть-чуть. Но я её не осуждала: сама б, наверное, сделала то же самое.

– Дара. – бездна строгости в четырёх звуках. А ещё… раздражение? Недовольство?

– Я попрошу Айболита, и он тебя укусит, – душевно, доверительно изрекла я. Геллан моргнул. И выражение лица сразу такое… словно проснулся и не поймёт, где он.  Йесс! Разморозился!

Алеста сжимает губы так, что они в зубы вдавились. Представляю, сколько энергии она потратила, чтобы не хихикать.

– Он сорванный, Дара, – повторился чурбан властительный, – а это значит, что у него постепенно возвратятся все инстинкты и возможности. Притягивать взглядом потенциальных жертв – часть его силы.

А, ну ясно. Переживает, как бы Айболит не затянул меня волшебными глазищами и не съел на обед.

– Ты в этом уверен?

Геллан дёрнул плечом и уставился вдаль.

– Никто не может быть уверенным в этом. – мягко сказала Алеста. – лет шестьсот кровочмаки запечатаны, а мы столько не живём. Никто из нас не видел настоящего, незапечатанного кровочмака, и лишь по легендам знаем, на что они были способны. А так это или нет, где вымысел, где ложь – не разберешь.

– Как же трудно с вами, – вздохнула я, – ничего толком не знаете о своей земле. Только догадки да предположения, сказки неправдоподобные. У нас рядом живой кровочмак, а мы гадаем да судим.

– Ну, живой – это ты очень оптимистично заявила.

Глава 11 Стычка с Ренном

Дара

Больше всего в путешествии мне нравились вечера. Пока мы ползли по горной дороге, постепенно приелось всё. Да и «всё» ограничивалось горным пейзажем, довольно унылым и однообразным. Тело ещё не привыкло к нагрузкам, но я предпочитала скакать на лошади, чем трястись в фургоне.

Сай научил меня ухаживать за Неваляшкой – так я назвала свою лиловую лошадку – и когда заходило солнце, мы останавливались, а я первым делом распрягала длинноухую красавицу, растирала ей бока и, выдав порцию зерна, отправляла пастись. Травы было мало, но пока что лошадям хватало.

Кони бродили свободно, никто за ними не следил, но поутру в полном составе, как дворяне перед ликом императора, наша тягловая сила выстраивалась возле фургонов. «Лошадиное слово» знали Геллан, Ренн и мохнатки. Подозреваю, могли накладывать охранные знаки Иранна и Росса, но они не вмешивались, что меня слегка удивляло: в мире матриархата их нежелание лидировать сбивало с толку.

Этим вечером я вознамерилась протолкнуть свой гениальнейший план, а для этого мне нужен был Ренн.  По правде сказать, со дня знакомства перекинулись мы с ним парой-тройкой фраз, если не считать лекцию о кровочмаках. Маг вообще не стремился вести беседы, изливать душу: держался в стороне ото всех, говорил мало. Да и от него шарахались, как от чумы.

Каждый раз, натыкаясь на мага взглядом, ловила себя на том, что постоянно сравниваю Ренна с Гелланом. Оба немногословны, оба старательно делают вид, что им безразлично, о чём окружающие шепчутся, завидев мага или выродка. Говорю же: махровое средневековье с вагоном предрассудков.

Я вообще пока что понять не могла, чем Ренн отличался от других. Разве что обруч на голове указывал на его магическое пресвятейшество.

– Ренн, а, Ренн, – бубухнула я, присаживаясь у костра, где маг готовил ужин. – как думаешь: а можно ли создать иллюзию, но такую, чтобы подделку от оригинала не отличили?

Вы бы видели: он застыл, не донеся ложку с едой до рта. Пробовать суп собирался.

– Ты сейчас о чём? – Ренн свёл брови и кинул в меня угрожающий взгляд.

– Нуууу, – попыталась я потянуть время, – вот путают же слёзы эхоний с солнечными камнями? Не отличишь даже, пока не начнёшь приглядываться или как там ещё фальшивку отличают от настоящего камня?

Ренн нахмурился сильнее:

– Дара, ты к чему сейчас ведёшь?

Я шумно выдохнула и кинулась головой в омут:

– Сделай Айболиту фальшивую печать!

На мгновение показалось, что я оглохла – так стало тихо. Если бы не треск костра, я бы подумала, что маг меня проклял: такое страшное лицо у него было.

И ещё: как бы тихо я ни пыталась говорить, к разговору прислушивались, затаив дыхание, все, кто находился неподалёку. Тихо ахнула Мила, дёрнулся уголок губ у Иранны, гугукнул в отдалении удивлённо Сай. Этот вообще заморачиваться не стал: под общий шумок сменил ипостась и беспардонно подслушивал на расстоянии. У сов, как известно, слух ого-го…

– Что ты себе позволяешь? – Ренн рычал не раскрывая рта и, кажется, скрипел зубами. Я так толком и не поняла, где заканчивался голос и начинался зубовный скрежет. – Что. Ты. Себе. Позволяешь?

Именно так! Каждое слово – выстрелом в лицо. И шаг навстречу. Я вжала голову в плечи, ожидая удара. Тут же рядом материализовался Геллан.

– Остынь. Что бы она ни сказала.

Тихий голос. Незаметный шаг вперёд. Левой рукой задвигает меня за спину. И стоят они такие – грудь в грудь, высокие, дышат друг другу в лицо и глазами молнии швыряют.

Неожиданно налетел ветер: завихрился, закрутился вокруг нас. Тяжёлые пряди Ренна спутались и поднялись за спиной флагом. Меня воздушный натиск впаял Геллану в спину, но он не дрогнул даже.

– А ну, что удумали?!

Росса одной рукой толкнула Геллана в плечо, а другой всадила кулак в предплечье Ренна. И ветер исчез.

Ренн распрямил плечи, вздёрнул вверх подбородок, но всё равно не сравнялся с Гелланом в росте. Я, как кошка, вцепившись в Гелланов пояс, выглядывала из-за спины своего защитника.

– Ты слышал, что она сказала? – Ренн не отводил взгляда от Геллана: ветер исчез, а дуэль глазами – нет.

– Это не повод её пугать. – Геллана не прошибёшь. – И в следующий раз, когда поймёшь, что не умеешь владеть собою, маг, не вперёд шагай, а отступись. И глаза опусти, чтобы в голове прояснилось.

Этими словами Геллан поставил точку в разговоре и обернулся ко мне:

– Испугалась? – по-братски, участливо.

– Да не очень, – пробормотала, чувствуя, что могу расплакаться. – не успела. Больше ваше представление впечатлило.

Он мягко взял меня за плечи и повёл к другому костру. Мы всегда разжигали два костра. Я молча примостилась рядом с Милой и Алестой. Вид у меня был разнесчастный. Вот, спрашивается, за что он на меня взъелся?! Мог просто сказать «нет». Хотя не помогло бы: я не та, кто сдаётся сразу, как только откажут. И даже сейчас не считала, что всё кончено.

Глава 12 Беседа у костра

Алеста

Первые воспоминания – руки матери. Алеста не помнила её, ушедшую в другую жизнь. Всегда казалось: мать обманула Предназначение, ускользнула, чтобы не знать инакости, а потому не захотела иметь прошлого, в котором оставила её, Алесту, и свой дар.

Первые шаги и первые слова – корявые и неловкие – остались там, где белели материнские руки. Тонкое изящество, запах растительных благовоний, красивое тело – пожалуй, всё, что помнилось о той, кто дал ей жизнь.  Может, это и к лучшему: хранить нужно только хорошее – этому учила её бабушка что всегда была рядом.

Алеста не знала отца, не помнила матери, зато очень долго находилась рядом с мудростью и вечным терпением. У бабушки хватало сил справляться с непоседливой девчонкой, пророчествовать и сеять свет. Алеста видела его не душой, а глазами – голубоватую полупрозрачную пыль, что окутывала фигуру размытым контуром.

Она не встречала такого больше ни у кого, а потому считала: бабушка особенная. В детстве это удивляло, а позже, измерив жизнь десятками лет и толпами людей, утвердилась в мысли, что свет – явление уникальное, присущее только той, что шла с Алестой долго-долго, пока не иссяк источник.

Всё случается вовремя, даже трагедии.  Когда бабушка ушла, Алеста растерялась: никогда не была сильной, а потому позволяла вести себя, не задумываясь, что будет дальше. Не заботил быт, тяготы и лишения – всё проходило стороной и не задевало, потому что было кому заботиться и баловать.

Они не всегда жили в горах. Долго кочевали городами, меняли места и везде находили приют: прорицательниц если и не встречали всей душой, то никогда не отказывались узнать будущее или прошлое, а потому быстро находились кров и еда.

Бабушка заставляла её учиться. Алеста не понимала, зачем нужны знания, когда сила, сидящая внутри, позволяла видеть острее, чувствовать больше и поражать воображение даже искушенных.

У каждого свой дар – так считала она. Нет смысла средненько владеть чем-то ещё, если твоя сила уникальна и неподвластна рожденным с другими способностями. Но бабушка рассуждала иначе.

– Ты только подумай, Алли: сила помноженная на силу даёт толчок, и пробуждается нечто, недоступное ранее.

– Если так думать, – возражала Алеста, – то и пророчествовать могут все.

– Могут, –серьёзно говорила старая Янула, – но не хотят.

– Я считала, прорицательницами рождаются, а не учатся, что дар наш – уникален.

– Конечно. Ты права. Исключительная сила, как и любая другая, – соглашалась бабушка и загадочно улыбалась.

Гораздо позже Алеста поняла, что хотела втолковать мудрая Янула.

Лишившись самого дорогого, беспомощная и жалкая, дева-прорицательница не знала, что делать дальше. Жизнь, казалось, потеряла смысл. И тут она снова увидела свет.

Светилась девчонка, что пришла на порог её дома вместе со стакером. Алеста не сразу увидела её контур – проступил после пророчества. Не голубое мерцание, как у бабушки, а розоватый перламутр, но какая разница? Это был знак: ушёл один свет, появился другой, а значит надо идти вслед – не раздумывая и не колеблясь. Тем более, что горы, хоть и давали уединение и покой, всегда пугали безмолвием и одиночеством, подогревали страхи. Перемены Алесту не страшили, а новая жизнь сулила неожиданности и приключения, новые ощущения и знакомства.

В глубине души таилась слабость: Алеста любила находиться среди людей. Ей нравилось становиться центром внимания. И долгие годы отшельничества не смогли стереть желание притягивать взгляды, владеть вниманием.

Она купалась в этом. Кто-то мог подумать, что дева прорицательница – искусная лицедейка. На самом деле всё проще: она добирала то, чего не хватало ей для внутренней гармонии и душевного равновесия.

Внимание мужчин – маленький рычажок, дергая за который, можно чувствовать себя слабой и женственной, обласканной вниманием и заботой. Для этого не нужно колдовать и напрягаться: окружающие легко отдавали излишки тепла. В мире сильных и независимых женщин мужчины охотнее откликались на слабость:  их желание быть нужными зашкаливало, так почему бы не взять то, что отдавалось легко и с радостью?

Мужчины подспудно хотели быть сильными. Она неосознанно стремилась остаться маленькой девочкой, которую любит мать и боготворит отец. Чем не выгодный взаимообмен? И всё равно, что думают другие. В мире, где сила била фонтаном, можно не заботиться о мнении окружающих: слова всего лишь звуки – рассыпаются и тонут в водовороте событий.

Алесту всегда тянуло к тайнам. Осторожность уступала место безрассудности, а прорицательский дар в таких случаях помогал ей развивать чутьё. Не для кого-то, а лично для себя.

Долгий путь, пришедший с видением, стелился ей под ноги. По дороге она шла рядом с Гелланом и Дарой, поэтому бросила всё легко и не задумываясь. Тем более, что «всё» вмещало в себя заброшенную лачугу в горах и одиночество.

Алесту не страшили тяготы: жизнь научила расставаться с ерундой и хранить важное. Для неё не существовал барьер между внешним и внутренним: узнавать истинную суть вещей и людей  – каждый раз откровение. Именно поэтому не страшилась и не пугалась кровочмака. После Чаши Доверия не понимала, почему другие косятся и остерегаются лохматого кровососа.

Глава 13 Сложный выбор

Ренн

С Острова Магов он удрал. Не колеблясь, не слишком скрываясь. Не объясняя причин: изливать душу – не в его характере. Исчез, как камень, упавший  на дно моря. Знал: искать не будут, жалеть – тоже. Со временем многие растворялись в мире, как соль в океанской воде.

Никто не держал, не хватал за одежду, не запирал в темницах – иначе бы Остров давно превратился в обособленный мирок, а по улицам городов не бродили бы, сея тайны и панику, маги-изгои.   

Наставал период – и магов звала вдаль Песнь дорог. Та, что сбивала с ног и заставляла садиться в утлую лодчонку перевозчика даже тех, кто боялся океана. Ренн был не из их числа.

Недоучка. Бунтарь. Сумасшедший Ветер – так звал его в сердцах  сэй – маг-наставник.

– Ты опасен втройне, нестабильный стихай, порченая кровь! Пользы на грош, убытков – на тысячи!

Сэй, когда входил в раж, не церемонился: тряс бородёнкой, стучал посохом-клюкой и брызгал обидными словами, как волны пеной. Ренн только отмалчивался: его спина хранила отметины, что появлялись после словесных бунтов, коими страдал он в детстве. С годами стало много проще – молчать, делая вид, что всё сказанное – не о нём вовсе.

Он плохо помнил, как попал к магам. Года четыре ему было, поэтому в памяти остался океан с бурлящими глубинами, странные фигуры в хламидах до земли. Долгое время считал себя сиротой, а потому остро хотелось узнать хоть что-то о жизни до Острова.

Кем были его родители? Отдали его безропотно или умерли до того, как явились маги? Ренн мучился этими вопросами постоянно, но колдуны умели хоронить прошлое: для всех, кто попадал на Остров, жизни до не существовало.

Ренн знал, что отличается от других мальчишек. Видел их, забитых или несчастных, искалеченных в утробе или позже. И всегда удивлялся: как из слабых и никчемных высекались искры, зарождалась и росла сила. Только маги были способны творить подобные чудеса.

Но всё это никак не касалось его лично: он один из немногих, в ком сила жила от рождения и не пряталась в потёмках души и тела. Стихай – так звали стихийных магов, чей дар извергался бурно и неконтролируемо. Такие либо быстро сгорали, вспыхнув до небес, либо превращались в злодеев, что тоже рано или поздно приводило к печальному концу.

Ренн застрял посередине. Злодеем он стать бы не смог. Сгореть ему не дали. А может, он сам каким-то чудом сбалансировал на краю. Скорее, Обирайна уберегла от последнего шага. По крайней мере, в это свято верил сэй.

– Ты талант, каких единицы, – однажды признал он нехотя и с горечью добавил: – Жаль только, что такие ломаются быстрее, чем обретают стержень.

После этого признания Ренну перехотелось безрассудствовать и испытывать Обирайну на прочность. Ему хотелось дожить до времён, когда появится внутри что-то более прочное, чем энергия разрушения.

Он был уже близок к цели. Весы уравновесились. Почти. Однако, жизнь не захотела увидеть сильного и степенного мага Ренна – подбросила ему задачку, о которую он чуть не расшибся насмерть. Он удрал, чтобы решить её. Удрал, чтобы никогда не узнать, что из него могло бы получиться однажды.

Ренн не жалел о необдуманном шаге. Делал ошибки, проваливался в безумства, находил новые грани себя, изучал людей. Маги тоже когда-то были ими, но, пройдя точку невозврата, никогда уже не смогли бы слиться с корнями, из которых выросли деревья их душ.

Последний год он провёл в Зоуинмархаге – дурацком городишке, коих, как проказы, много на теле Зеосса. Ренн мог продолжить путь, но застрял, кружил и не находил сил сдвинуться, словно слепец, что потерял ориентир и блуждает по кругу.

Обирайна снова подтолкнула его – и он покорно шагнул. Без сопротивления, не задумываясь. По крайней мере, больше не нужно торчать в ненавистном городе. Вперёд вели его две причины. Каждая – хороша по-своему.

Лишь вдохнув пыль дороги, Ренн понял, как скучал по движению. Но, очутившись в толпе, осознал, что лучше бродить в одиночку: тогда нет причин остро чувствовать свою обособленность. Нет желания хоть на время забыться, стать, как все: сидеть у костра, говорить ни о чём, ловить тепло взглядов. Находясь к людям слишком близко, ощущал себя ещё большим изгоем, чем раньше.

Не выдерживал, срывался, забывая о данном самому себе слове не вмешиваться, молчать, быть сторонним наблюдателем. Понимал, что врёт: никакие клятвы не могли удержать его. Может, поэтому без всяких договорённостей готовил еду на всех: так создавалась иллюзия, что он часть этих людей, незаменимая одна четырнадцатая от целого.

Стычка с Дарой и Гелланом – жалкий повод выпустить пар. Низкое желание разбушеваться. Сдался ему этот кровочмак – он-то впервые увидел полутрупов, удрав с Острова. Просто ещё были живы маги, помнившие ту войну. Это их знания ложились письменами предостережения на неокрепшие и впечатлительные мальчишеские души. Сам он никогда не пытался узнать и понять тайные знаки этой неприязни, хотя всегда стремился заглядывать в суть вещей, ища справедливость.

– Рядом с тобой шесть человек, готовые принять тебя, – сказала Росса.

Не то чтобы он был настолько слеп, что не видел очевидное. Просто не хотел сам сближаться, чтобы не утратить остатки баланса. Ренн пока не понимал, почему так цепляется за собственную обособленность. Может, чтобы не упасть и не разбиться насмерть.

Глава 14 Тогда и сейчас

Айбингумилергерз

– Когда-нибудь ты вспомнишь этот день, Айбин. Пройдут столетия, пыль веков закроет глаза и бесстрашным, и трусам. Земля спрячет всех, даже меня. А ты будешь жить и вытаскивать из сердца мгновения и годы, лица и морды, занозы и драгоценности.

– У меня нет сердца, Чер.

– У тебя оно есть, друг. Просто ты никому не хочешь его показывать. Наверное, это и правильно. Тогда никто не всадит в твоё сердце кол.

Черрон Дирайя – высший маг и по совместительству друг –  был тем ещё мерзавцем и негодяем. Саркастичной дрянью, шагающей по трупам своих врагов и пьющей нектар на могилах тех, кто желал ему смерти.

Они шли рука об руку долго-долго. Смеялись, шутили, проливали кровь. Подставляли спину друг за друга. Айбингумилергерз – кровочмак первородный по отцу – не задумываясь вырвал бы своё сердце за Черрона.

Война разметала их по свету, развела по разные стороны, но не смогла убить ни огонь душ, ни умения пожертвовать ради кровной дружбы всем.

– Я хочу, чтобы ты жил, Айбин, – сказал Черрон Дирайя, всаживая  ему в грудь печать. Произнёс перед тем, как отправиться гулять по Небесному Пути в одиночку. Кровочмаки умеют убивать молниеносно – жертва не чувствует ни боли, ни удивления. Черрон принял первое не дрогнув, лишь судорога невольно обезобразила его чистые черты, когда шагнул маг навстречу Вечности. Последнее, что видели его глаза – лохматое ничтожество с затравленным взглядом, в котором разливалась кровавой рекой угасающая жизнь друга.

Тогда Айбингумилергерз впервые убил подобного себе. Рвал зубами, слабея от собственного бессилия, почти умирая от раскалённой боли в груди, проваливаясь в беспамятство и желая только одного: уйти за Черроном вслед.

«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – эти слова не давали ему слететь в бездну.

«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – ненавидел эту фразу всей душой, но продолжал влачить жалкое существование, потому что, закрывая глаза перед забытьём, видел Черрона – могучего, ясноокого, с неизменной едкой усмешкой на губах.

«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – било эхом где-то внутри, когда бунтовал, получая пинки и побои.

– Я не хочу больше жить, Черрон, – выкрикнул зло, когда срывал ненавистную печать, а, избавившись от клейма и вдохнув чистый воздух свободы, понял, что не может уйти просто так, исчезнуть, как трус. Хотя бы в память о друге, который умер, завещая ему жизнь.

Может, именно это дало силы держаться. Умирать от голода, но не вернуться назад, не попасться глупо в ловушку из-за лишней выпитой капли крови. Валяясь по ночам в траве, он смотрел в небо и слышал голос Черрона.

Прошли столетия. Время закрыло глаза многим, кто помнил войну. Он видел, как сжигались свитки и писалась новая история. Презрительно кривил губы, слушая, как вдалбливают в юные головы новые лозунги и гимны. Усмехался, когда события перестали быть прошлым, превратившись в недомолвки и туманные обрывки. Закрывал глаза, когда добивали, гноили или возводили на костёр тех, кто осмеливался говорить правду.

Он помнил разбитые в хлам губы менестрелей, клейма на лбах и растоптанные вдребезги лютни. Смотрел, как шли по дорогам Зеосса в рваных одеждах и цепях «раскаявшиеся» философы. Как переставляли изгои ноги, оставляя в пыли кровавые отпечатки сбитых до мяса ступней.

Хватило полтысячелетия, чтобы зеоссцы разбрелись по телу Дракона, словно блохи, спрятались в шкурах замков и городов, отгородились  заборами и потеряли связь друг с другом. Мужчины за это время превратились в шутов и бездельников, а магия земли дала женщинам небывалую силу, о которой грезили люди прошлого…

Коварный план драконов сработал, но щёлкнул по носу не только людей, а и самих великих интриганов. Все, кто помнит или знает, предпочитают молчать, не поднимать муть со дна столетий, чтобы не захлебнуться в горькой правде, которую никто не хочет ни слышать, ни видеть.

Айбин смотрит в небо и ловит звёздную дрожь. Чувствует, как меняется ветер, а земные токи поднимают на-гора вихри перемен. Грядёт. Он знает.

– Я помню тот день, Черрон Дирайя, – шепчет Айбингумилергерз растрескавшимися губами и обнимает себя руками, будто ему холодно. Людишки верят, что кровочмаки ничего не чувствуют, кроме голода. Это почти правда. Почти. Но истины уже не помнит никто. Разве что маги, что выжили в той войне.

Ему нестерпимо хочется посидеть у костра. Не разговаривать, не вмешиваться. А просто быть в толпе, где никто не хочет тебя ударить или унизить. Пусть боятся, брезгуют, презирают – что значат подобные чувства по сравнению с возможностью дышать и смотреть в теплое сердце огненного цветка?..

Он подползает неслышно, сливаясь с твердью. Подслушивает разговор Алесты с магом. Закрывает глаза и перестаёт дышать. Кровочмаки могут не дышать долго.

Ренн ничем не напоминает Черрона. Ни одной схожей черты. Другой характер и голос. Иная внешность. Внутри – клубок противоречий и спутанных желаний, тёмные пятна страстей и зияющая дырой мрачная тайна. Айбин мог бы рассказать, но знал: не время. Спешить – всегда плохо. Пусть всё идёт своим чередом.

Глава 15 Фальшивая печать

Дара

Утром мы никуда не тронулись. Ни умом, ни в путь. Хотя рехнуться в хорошем смысле слова вполне было от чего.

– Он получит фальшивую печать, – без предисловий заявил Ренн, как только мы столкнулись нос к носу.

Думается, маг искал меня спецом, чтобы ошарашить своей щедростью: по тому, как сжимал челюсти и как жестко блестели его глаза, благодарностей Ренн не ждал. Ну и фиг, не собираюсь кланяться. хотя в душе ёкнуло так, что трудно стало дышать.

– Но если я займусь этим, нам придётся задержаться. С наскока такое не делается.

Из него бы памятники отливать! Сплошной металл высокого качества. Или из чего статуи ваяют? Уж точно не бронза и никак не мрамор: слишком звенел и бряцал при каждом слове.

– Сделай то, что должен, – ровно произнёс Геллан, стоящий рядом.

– Я никому ничего не должен, – огрызнулся Ренн, ожидая возражений. Но никто не посмел перечить. Все понимали бессмысленность препираний.

– Ну вот и хорошо, вот и ладно, – забормотала Росса, деловито засуетившись. – Пока суть да дело, наготовлю-ка еды впрок, чтобы жевать на ходу вкусненькое и свеженькое.

– Соберу ягод и трав в лесу, пополню запасы, – безмятежно заявила Иранна и отправилась к деревьям, что виднелись в стороне.

– Там есть хорошая поляна, – повела глазами Алеста, – чудное место, как на заказ.

По-моему, Ренн ошалел. Ждал, что начнутся возражения, вопросы, недовольство, а тут такой крупный и всеобщий облом! Мне хотелось плясать от возбуждения: все приняли новость, как надо. Ни тебе вопросов, ни хмурых лиц, ни возражений. Даже Геллан поддержал, хотя любые задержки – драгоценные минуты Милиной жизни.

Вначале я бестолково пробежалась по лагерю, попыталась помочь Россе, но руки не слушались, поэтому лендра с позором отогнала меня от костра, как надоедливую курицу. Попыталась пристать к Алесте, но так лишь улыбнулась и начала «умирать» перед Раграссом, якобы не в состоянии справиться с ниткой и иголкой. Беспомощно хлопала глазами, очаровательно краснела от стыда, лепетала, что не хотела бы надоедать, но в плаще у неё прореха, а она никогда не занималась рукодельем.  Раграсс смотрел снисходительно, ловко вдевал нитку в иголку и показывал, как делать стежки. Алеста следила за ним с восхищением, не забывала ахать в нужных местах и рассказывать, какая она бестолковка.

Хитрая мудрая змеюка! Я начинала её уважать. Не к Иранне она помчалась, не к Россе ткнулась, не к Ви – уж царевна-лебедь точно умела шить! Нет! Ей нужен был именно мужчина. Да и Ренна не пойми каким образом ей удалось уломать без особого труда. Что Алеста ему такого сказала? Теперь не узнать.

В общем, я оказалась не у дел, поэтому просто присела, соображая, как бы подобраться к той самой поляне в лесочке, куда направился Ренн. Айболита, кстати, вообще не видно.

– Это может быть опасно, – тихо произнёс Геллан, присаживаясь рядом. Как он меня достал – вы не представляете! Даже подумать ни о чём левом невозможно: тут же всё знает и пресекает на корню все мои передвижения.

– Тебе самому-то не любопытно? – поинтересовалась, старательно изображая сияющую улыбку.

– Любопытно, – ответил, помолчав. – Маги, кровочмаки… узнал бы я их близко, если бы не этот путь? Хочу, чтобы ты знала: я не жалею о вынужденной паузе. И вообще ни о чём не жалею. Происходит что-то очень нужное для всех нас. Нельзя сопротивляться или мешать.

Я обалдела. Во даёт.

– Ты себя слышишь, Геллан? Я только то и делаю, что везде мешаюсь, нос сую куда попало, ты без конца бухтишь на меня! А потом глаголишь подобные умные вещи.

Непробиваемый властитель смотрит на меня внимательно, словно хочет найти в траве упавшую  монету.

– Мне нельзя говорить подобное, но скажу: тебе можно совать нос. Потому что ты груз небесный, зачем-то посланный. И большая часть твоих нелогичных поступков случается по прихоти Обирайны. Как бы ни пытался я изменить ход, не получается: то, чему суждено – происходит. Мне не остановить тебя.

Нет, вы только представьте: взял и выдал! Я никогда, наверное, не пойму его до конца. Вначале палки в колёса, а потом вот такое. И тут меня понесло…

– Геллан, миленький, ну давай хоть одним глазком глянем, а?.. Я ж помру, если не увижу. Мы тихонько, в кустиках. И ты будешь рядом, помнишь, как на ярмарке? Буду молчать, как рыбка, слушать тебя. Самая послушная и покладистая Дара.

Болтаю и просительно в глаза ему смотрю, как Тяпка или Пуфик. И Геллан дрогнул. Я поняла по его лицу. Взгляд изменился, стал мягче, живее. В такие моменты хочется зажмуриться – таким он красивым становился.

– Ладно, – говорит он через сто пятьдесят миллионов лет, – очень тихо и без фокусов.

Я киваю так часто, как только могу, в голове аж извилины местами поменялись. Геллан протягивает руку, я вкладываю ладошку в его, мы поднимаемся и не спеша идём к виднеющемуся неподалёку лесочку.