Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Новорожденный слишком тихо себя ведет

Комната размером два метра на три, в ней хватает места только на двуспальную кровать и кушетку. А еще – плетеную корзинку-колыбель, нераспакованное детское кресло для автомобиля, коробки, громоздящиеся одна на другой, и несколько мусорных пакетов, набитых одеждой. И комод, на котором стоит телевизор. И пять человек. И собаку.

Занавески сдвинуты и в середине окна сколоты деревянными штырьками, чтоб в комнату не проникало солнце. В комнате темно, виден только яркий белый треугольник перины. Я жду, пока глаза приспособятся к темноте.

Из темноты проступает живая картина. Стоп-кадр. Все ждут указаний. Женщина, которая меня впустила, топчется у двери. На единственном свободном участке пола присел ее сын. Он мертвецки бледен и на грани обморока, но я приехал не к нему. Его подруга – усталая, раскрасневшаяся, вся в поту, то плачет, то смеется – в одном халате лежит на кровати, широко раздвинув ноги, приподнимаясь на локтях посреди целого болота насквозь мокрых бумажных салфеток. А между ног у нее лежит дочь, появившаяся на свет меньше пяти минут назад, бледная, вялая, вся в околоплодных водах, меконии[2] и крови, неплотно закутанная в полотенце.

– Ну что же, поздравляю!

– Спасибо.

Задолго до того, как я задумался о жизни в бледно-зеленой форме, мне было предупреждение, но я к нему не прислушался. Позорный опыт, благодаря которому я должен был бы кое-что о себе понять. Это событие должно было сработать как знак: «Не входить!», но вместо этого раскрутило маховик, который до сих пор не остановился.

Забавно, что унижение может подстегнуть честолюбие. Любой, кому довелось смачно облажаться на публике, знает, как это раззадоривает. Может быть, сначала вам захочется навсегда поселиться в противоядерном бункере, но со временем этот плотный туман сожалений превращается в горячее желание преодолеть свою неудачу, и не успеешь оглянуться, как самое страшное позорище прорастает семенами небольшой победы.

Я оглядываюсь в поисках свободного места, куда можно положить снаряжение. Как турист, отправляющийся в незнакомое место, – или фельдшер в стремлении предотвратить несчастье – я взял с собой все, что мог унести в руках.

На секунду становится тихо. За исключением собаки. На месте происшествия всегда есть какая-нибудь собака. Она подпрыгивает и тявкает, как живой метроном, на единственном свободном месте – прямо у меня под ногами. Я обращаюсь к новоиспеченной маме.

– Как вас зовут?

– Ребекка.

– Хорошо, Ребекка. Вы отлично справились. Мальчик или девочка?

– Девочка.

– Отлично. Давайте посмотрим на вашу девочку.

Команды скорой помощи испытывают смешанные чувства по поводу родов. Некоторые считают, что это самые простые вызовы на свете: больше всего старается мама, а медику нужно поймать младенца, протереть его, поставить зажим на пуповину, обрезать ее, обняться с родственниками и поздравить их. Вы участвуете в важном моменте в жизни семьи, вокруг улыбки, а потом вы сможете рассказать друзьям милую историю. Другие считают, что роды – дело неопрятное, непредсказуемое и нервное (в первую очередь, неопрятное), а если что-то пойдет не так, то помочь очень сложно. Акушерки столь невозмутимы, потому что у них за плечами долгое и сложное обучение, но для врачей скорой помощи и фельдшеров родовспоможение – одна из многих областей, в которых мы обладаем базовыми знаниями и надеемся, что их хватит. Я знаю немало команд, которые с удовольствием поедут на вызов к пациентам с тяжелыми травмами, остановкой сердца или обострением психической болезни, но сделают все возможное, чтобы избежать беременных и рожениц.

Я честно признаюсь, что в начале моей работы на скорой помощи ничто не внушало мне такого ужаса, как мысль, что мне придется принимать на руки новорожденного младенца и брать на себя ответственность за первые минуты его жизни. Это дело серьезное, а я в этой области уже отличился.

Сегодняшние роды застигают меня посреди смены. Сообщение приходит отдельными порциями. Бип – бип – бип:

Я километрах в восьми от места вызова, один в машине быстрого реагирования. Я включаю мигалку и сирену, но пока что все выглядит довольно безобидно. Я застреваю на перекрестке, и система оповещения снова пищит. Следующее сообщение:

Затем:

Чувствуется, как на том конце провода растет напряжение. Я запихиваю в карман несколько пар перчаток и отмечаю про себя, какое оборудование мне понадобится. Это трудно предсказать, но лучше перестраховаться. Про потуги я уже слышал. Но пока я не увижу все своими глазами, меня одолевают сомнения.

Минуту спустя:

Я в двух милях. Я прибуду туда первым, но за мной туда должна прибыть полноценная машина скорой помощи. Снова писк:

Еще одно сообщение из диспетчерского центра:

Что в переводе означает: «Ты предоставлен самому себе».

Инстинктивная реакция – газ в пол. Сирена. Лихость. Скорость. Гонка через все пробки, потому что важна каждая секунда. Но инстинкт глуп, и его нужно обуздать. Побеждает другая точка зрения: сосредоточенность. Ясность. Вместо спешки – постепенное продвижение вперед. Повышенная скорость, но никакого дополнительного риска.

Я представляю себе лебедя. Методичные гребки. Медленное, глубокое дыхание. Над водой видна только безмятежность. Я решаю, что взять с собой, планирую, что сделаю первым делом. Сначала оценить ситуацию. Действовать как можно проще. Нельзя будет сразу поехать в больницу, поэтому я буду лечить, как смогу.

Во всяком случае, таков план.

Первым делом я разворачиваюсь и выхожу из комнаты. Я оставляю все свои сумки в прихожей и возвращаюсь с тем, что мне сейчас нужнее всего: набором предметов первой необходимости для матери и ребенка и кислородным мешком.

– Нельзя ли куда-нибудь увести собаку?

– Он будет не рад.

– Он как-нибудь переживет.

Собака пытается нырнуть под кровать, но новоиспеченная бабушка настроена решительно. Она хватает тявкающего пса за ошейник и тащит его из комнаты по ламинату. Я обхожу отца.

– Не очень хорошо себя чувствуете?

– Кажется, он пока не справляется с ситуацией.

– Но ведь всю работу сделала ваша подруга!

Я разрываю пакет с вещами первой необходимости.

– Шучу. Это настоящий шок, правда? Может, залезете на кровать? Расчистите там место и лягте.

Молодой отец забирается на кровать, как будто покоряет Эверест, и прислоняется к стене. Лицо у него серого цвета.

– Вот так, а теперь посмотрим на малышку. Во сколько она появилась?

Я беру девочку у мамы и кладу ее на полотенце.

– Минут пять назад?

Пуповина еще не разрезана, поэтому ее не унести далеко. В такие моменты все очень хорошо знакомо. Я начинаю вытирать малышку.

– Вы придумали ей имя?

– Нет еще.

Малышка дышит, но я еще не слышал крика. Я начинаю с головы и лица, энергично растираю ее, убираю грязь, оставшуюся после недавних мучений, потом спускаюсь к груди и спине, собираю полотенцем блестящую влагу, поворачиваю полотенце в поисках сухих мест для ягодиц, ручек и ножек, стараюсь вызвать реакцию. Мне было бы куда веселее, если бы я услышал крик.

Рация жужжит: «Внимание, внимание, требуется экипаж скорой помощи, сохраняется ситуация: младенец родился до приезда скорой, на месте специалист быстрого реагирования, требуется экипаж».

Это про меня. Но никто пока не спешит на помощь.

Я немного беспокоюсь, но я не хочу, чтобы родители это заметили. У мамы усталый вид, а папа – белый как мел. Если он запаникует, это его добьет. У меня сейчас два пациента, и мне не нужен третий.

Цвет кожи у малышки мог бы быть лучше, и она по-прежнему вялая. Если ребенок получает достаточно кислорода, эти показатели улучшаются. Этой девочке нужно закричать. Издать отчаянный вопль новорожденного, громкую жалобу существа, выброшенного из рая прямо в лужу. Писк, выталкивающий жидкость из легких и наполняющий их воздухом. Пока что она не издала ни звука.

Каждый, кто когда-то чувствовал, что не соответствует требованиям, поймет, как сложно будущему отцу в дни ожидания большого события. Его роль идеально описывается термином «запасная часть». Беременность и роды даже в лучшие времена представляют собой загадку для мужского ума, но лишь когда начинается гонка с неопрятным финалом, ее участник-мужчина, до сих пор уверенный в том, что находится в центре событий, вдруг понимает, насколько он неважен. Проще говоря, чем он может помочь? Его сведения об организме жены устарели на девять месяцев. У него нет никаких нужных навыков. Родной человек мучится все сильнее? Он не может это изменить. Вот-вот появится на свет его дитя? Это случится вне зависимости от его участия или неучастия в процессе. Никогда в жизни он не был так сильно вовлечен в ситуацию, на которую столь бессилен повлиять.

Именно в этом положении сейчас находится парень Ребекки, Джеймс, и, кажется, он глубоко задумался над этим вопросом. Может быть, он думает: удивительно, что именно отцовство влечет за собой такое чувство бессилия. А может быть, просто все это дело для него тяжеловато.

Порядочного мужчину, присутствующего при родах, раздирают противоречивые желания. Он хочет поддержать свою спутницу – разделить с ней все тяготы, ободрить, побыть хорошим парнем, – но он в совершенно непривычной ситуации и страшно боится сказать или сделать что-то не то. Он не может почувствовать ту же боль, но, может быть, он может посочувствовать?

– Хочешь воды?

– Нет! Нет!

Она отталкивает стакан.

– Схватки усиливаются?

– Конечно, усиливаются!

– Может, скоро будет полегче?..

– Я не хочу «полегче»! Схватки должны быть все сильнее и сильнее! В этом весь смысл. Ты разве не читал книгу?

На самом деле он и вправду пролистал эту главу, потому что его от нее тошнило.

– Воды!

Он подносит стакан к ее губам.

– Дай мне руку!

Он протягивает руку, она хватается за нее, лицо искажает гримаса: снова схватки. Она впивается в руку ногтями и сжимает ее, потом сжимает еще крепче. Он рад, что хоть чем-то полезен.

Другая стратегия поведения, популярная у тактичных отцов предыдущих поколений, – как можно меньше попадаться на глаза или тихо смыться. Преимущества подхода «с глаз долой – из сердца вон» понятны, но у него есть и недостатки. Уходя в самоволку, молодой отец рискует на всю жизнь прослыть дезертиром, удравшим с переднего края обороны.

Однако есть третий путь. Согласно этому сценарию, мужчина, обуреваемый чувством вины, ухитряется одновременно присутствовать и отсутствовать, демонстрировать намерение поддержать свою вторую половину и тем не менее пребывать в блаженном, абсолютно бесполезном состоянии. Как так может получиться? Молодой отец добивается этого при помощи на удивление популярной тактики: он теряет сознание.

Похоже, что парень Ребекки, Джеймс, выбрал именно этот метод. Строго говоря, Джеймс не прошел весь путь и не упал в обморок прямо на пол, но укрылся в состоянии слабого недомогания. Непонятно, действительно ли Джеймс предпочитает упасть в обморок, но не дезертировать. В любом случае, очень хорошо, что его мама оказалась поблизости и смогла взять на себя бразды правления.

– Когда она появилась, она кричала?

– Нет.

– А потом?

– Нет. Это плохо?

– Это нормально. Просто нам, может быть, придется ей помочь.

– Что-то не так?

– Я перережу пуповину, ладно?

Я закрепляю на ней три пластмассовых зажима: один на каждой стороне и еще один, чтобы наверняка. Пуповина гладкая и скользкая, как желе, прочная, как канат, свитая в спираль и набухшая, как морское животное. Я чикаю изогнутыми ножницами, оставляя два зажима на стороне малышки. Я заворачиваю ее в сухое полотенце и кладу обратно на кровать, а затем выныриваю из комнаты за аспиратором[3]. Я заметил, что при дыхании у нее вокруг ноздрей образуются желто-коричневые пузырьки: возможно, во время родов в дыхательные пути попал меконий. Я убираю эти следы со рта и ноздрей крошечной пластмассовой трубочкой.

– Мама, как вы себя чувствуете?

– Нормально.

Она выглядит все более встревоженно.

– Голова не кружится?

– Нет.

– Схватки продолжаются?

– Нет, остановились. С ней все хорошо?

– Да, просто я хочу ее еще немного осмотреть.

– Похоже, что-то не так?

Я разворачиваю стетоскоп, прикладываю его к груди малышки и слушаю. Я слышу, как бьется сердце, вижу, как движется грудь, но мне по-прежнему не нравится ее цвет, вялость и молчание. Я достаю из упаковки маленький мешок Амбу[4] и надеваю на лицо малышке самую маленькую маску – немногим больше резинового наперстка.

– Не волнуйтесь, мама. Она дышит. Я просто хочу ей помочь.

– С ней все хорошо?

– Так часто бывает. Просто нужно немного простимулировать.

Я прикладываю стетоскоп к груди малышки и придерживаю маску. Я слушаю дыхание и нажимаю на мешок, чтобы протолкнуть воздух в легкие. Я напоминаю самому себе, что надо быть осторожнее: легкие очень маленькие, а руки рвутся нажать со всей силой. Но достаточно слегка ущипнуть мешок, и легкие расширяются.

Я делаю это полминуты. На первый взгляд безмятежная и трогательная сцена, но спокойствие может быть обманчивым. Пока я аккуратно нажимаю на мешок и смотрю на грудь, у меня в голове роятся мысли. Нет ли у мамы кровотечения? Я ее еще не осмотрел. Не холодно ли малышке? Вряд ли, здесь тепло. Не попал ли ей меконий в легкие? Насколько сильно встревожены родители? Не потеряет ли папа сознание? Может быть, я что-то упустил? Наверняка я что-то упускаю. Что делать, если ребенку не станет лучше? Если бы я был в родильном отделении, я бы мог нажать большую красную кнопку на стене, и пришла бы целая группа акушерок и гинекологов. Единственная кнопка, которую я могу нажать сейчас, – это кнопка на рации, а помощь по-прежнему далека. Ко мне вообще хоть кто-нибудь приедет?

И самый главный вопрос: все ли я делаю правильно?

Может быть, я так сомневаюсь в себе, потому что вижу участь Джеймса. Затруднительное положение молодого отца, который почти уже лег и не в силах принять участие в важном событии, слишком хорошо мне знакомо. Оно напоминает мне рождение моего первого ребенка, мой собственный «былинный провал». Я стоял рядом, стоял, подбадривал жену, протягивал таблетки глюкозы, приносил нужные вещи, стоял и стоял, пока события развивались и подтягивались другие люди, а затем настал «час икс», и я понял, что никак не могу удерживать вертикальное положение. Когда первый раз показался мой сын, меня охватил жар, прочный мир вокруг стал растекаться и двигаться в моих глазах, я повернулся, углядел кресло в самом подходящем месте, рванулся к нему и еле успел сесть.

Можно заметить, что неспособность удержаться на ногах в драматической медицинской ситуации – плохая предпосылка для работы в экстренной медицине. Кто-то даже скажет, что подобный опыт полностью закрывает возможность пойти по этой стезе. А что если он повторится? Представьте себе, что было бы, если бы я в самый ответственный момент, когда пациент мучается от боли, «поплыл» и решил принять горизонтальное положение…

Тем не менее людям свойственно испытывать себя на прочность. Наверное, мое решение было инстинктивным, но я скоро осознал его последствия. Мне пришлось смириться и даже подружиться со своими недостатками: нехваткой опыта, тревожностью, смутным страхом перед липкими красными жидкостями. Когда я сменил профессию, они маячили перед моим мысленным взором и казались мне огромными. Они оставались со мной во время обучения и преследовали меня во время дежурств. Я жаловался, что мне не хватает борьбы и преодоления, но теперь я получил все сполна: я испытывал ужас перед регулярными выступлениями на арене, где вечно не хватало страховочных сеток. Я сам вызвался компенсировать свои недостатки, окружить мою позорную тайну каркасом из знаний и навыков в непрестанной надежде, что со временем смогу выносить тяжелые ситуации самостоятельно. Я совсем не был уверен, что это сработает.

Сидя на корточках над новорожденной малышкой несколько лет спустя и бережно впуская кислород в ее легкие, я одновременно чувствую, что прошел долгий путь и что не продвинулся ни на шаг. Знакомый страх никуда не делся, но не я первый, не я последний его ощущаю. Все решает контекст. Другая роль, другие обстоятельства. Мои воспоминания не дают мне быть излишне самодовольным. Все обыденные и одновременно уникальные элементы сцены – теснота, жара, беспорядок, медицинские принадлежности, которые я принес; измотанная мама, ждущая ободрения, папа, прислонившийся к стенке, энергичная бабушка, лающая собака и особенно маленький, беспомощный младенец – не просто части задачи в реальном мире, но маркеры, позволяющие сохранять дистанцию и сосредоточиться на самой работе. Для какой-нибудь другой реакции просто нет места. Вспоминаем лебедя. Сосредотачиваемся на процессе. Спокойствие.