Сергей Соловьев о Вячеславе Тихонове



Про Вячеслава Васильевича Тихонова мне говорить легко и радостно. Ну, прежде всего потому, что я, сколько вот себя помню, столько я прежде всего восторженный зритель из нормального, обыкновенного советского кинотеатра, который смотрит на экран и видит лицо, которое, как говорят, с молодых ногтей, оказалось мне родным, близким, знакомым и, как ни странно, дорогим. Потому что, будучи еще мало чего соображающим пацаном, я посмотрел фильм «ЧП» и на всю жизнь запомнил, что патриотизм – да? – это вовсе не какое-то такое абстрактное понятие, очень такое с надутыми щеками произносимое: «Я люблю свою родину!». А патриотизм – это жутко веселое и сильное соображение разума, которое помогает тебе остаться человеком, достойным того куска земли, на котором ты родился. Тогда это сделал Вячеслав Васильевич Тихонов в фильме «ЧП». Потому что, когда его пытали какие-то злые азиатские ляхи и говорили: «Ты изменишь родине? Ты изменишь родине?» – он говорил: «Да, изменю, изменю. Я уже изменил». Но при этом он вот так вот складывал пальцы. И все люди, зрители советские, миллионы советских зрителей, знали, что дело не в словах, изменил ты там родине или ты ее с утра до ночи обожаешь, беспрерывно стучась головой в стену в знак верности. Говорить ты можешь все, что угодно, но ты должен помнить, что когда ты говоришь вот так, скрестя пальцы, все должны понимать, – все, посвященные в эту патриотическую тайну твоей родины, – все должны понимать, что если пальцы так и ты чего-нибудь говоришь, значит не совсем то, что от тебя хотят услышать, то ты вре-е-ешь. И мы все, так называемые патриоты нашей земли, – не так называемые, а реальные патриоты нашей земли, – мы знаем, что жизнь так сложно устроена, так она непроста, что никакими словами нельзя выразить ее сложность элементарными словами: «Ах, как я люблю свою родину! Ах, как мне хотелось бы получить деньги от новых менеджеров на фильм, в котором я патриотическую тему бы развил». Да не нужно ни денег, ни менеджеров, не нужно вообще никаких слов, нужно просто, чтобы это стало частью твоей жизни, частью твоей души и чтобы ты вошел в круг посвященных. А круг посвященных – это нормальные люди, живущие по всей огромной территории России, это круг посвященных. И среди этих посвященных вот таким веселым, с ненадутыми щеками, без всякой суровости, так сказать, в лице, оказался молодой артист изумительного обаяния. То есть вся эта огромнейшая Россия была влюблена в этого веселого лжеца, в этого очень правдивого, очень сердечного и очень честного человека, которого сыграл Вячеслав Васильевич Тихонов. Вот это было первое знакомство. Я еще ни о каком кино и не думал. Я не думал даже о том, что я когда-нибудь буду кинорежиссером. Я думал только о том, что как же здорово, что здесь, вот в этой вот России, патриотические чувства, которые я должен испытывать по ранжиру, по букварю, по всему, существуют такие люди, когда ты вдруг начинаешь испытывать любовь к своей отчизне в силу того, что тебе нравится это, нравится. Не то что ты хочешь понравиться, там, Путину или менеджерам, а тебе нравится это – быть патриотом. Потому что вот такие люди, вот такие люди существуют.


Дело было в Пенькове

* * *

Потом я, тоже мальчишкой, увидел картину Станислава Ростоцкого «Дело было в Пенькове». И вот, казалось бы, ну да… Во-первых, это нужно отметить, что это была первая картина ну настоящего, большого, необыкновенно красивого и нежного творческого союза Станислава Иосифовича Ростоцкого и Вячеслава Васильевича Тихонова. А Ростоцкий еще в институте говорил: «Слава, ты великая звезда. Вот дождемся момента, когда я начну тебя снимать, и это увидят все». И вот Вячеслав Васильевич с той же невероятной убедительностью и отсутствием каких бы то ни было лишних слов сыграл такое тончайшее и сложнейшее понятие, как любовь. И в этом сложнейшем понятии это слово, волшебное слово «любовь», вступило в колоссальное противоречие, естественное противоречие, которым вся великая литература занималась весь XIX век, когда любовь входит в противоречие с понятием «долг», «должен», с понятием «верность». И вот этот сложнейший клубок, который разматывал, там, со страшной сложностью и страшно сложными переживаниями Федор Михайлович Достоевский, с какой-то нежной и ясной простотой сыграл, потому что понимал, что играет, Вячеслав Васильевич Тихонов. Его уже тогда можно было, по честности, считать великим русским актером. Постольку, поскольку когда он возвращается из тюрьмы домой, видит ребенка, и видит ту жену свою, из-за которой он как бы попал в тюрьму, изломал жизнь, и видит собственного ребенка, и вдруг кидает шапку в небо от счастья. От счастья чего? От счастья того, что он пережил то, что Бог ему дал пережить. Пережил и выжил. И это одна из главных таких, сердечных и главных тем, которые сыграл актер Вячеслав Васильевич Тихонов.


Дело было в Пенькове

* * *

Следующая картина «На семи ветрах» тоже на меня произвела огромное впечатление за счет того, что в ней снимался Тихонов. Хотя я понимаю, что это не так, что уже с этого момента все самое замечательное, что делал Тихонов в кино, было накрепко связано с именем Станислава Иосифовича Ростоцкого, накрепко связано. И, допустим, такой великий режиссер, как Андрей Тарковский, терпеть не мог эту картину. Он считал (даже когда писал потом об «Ивановом детстве») и говорил: «Более фальшивого, так сказать, фильма с фальшивой образностью я не видел» – и приводил пример: «Там, вот, значит, госпиталь стоит. В госпитале, там, Лариса Лужина лечит, так сказать, раненого Тихонова. А потом немцы наступают, стреляют из пушек, одна стена обваливается, и там идут прямо внутрь госпиталя немецкие танки. Какая фальшь, какая фальшь!» Ну да, с точки зрения Андрея Арсеньевича, действительно фальшь, потому что он внутренне ценил, понимал и принимал другую образную систему. Но существует же так называемая русская наивная живопись, волшебная страница русской живописи, когда сверхсложность жизни сводится к очень простым, практически наивным понятиям, где добро и зло начинают существовать так, как будто они незыблемо даны нам в этих ясных, простых и понятных образах от Господа Бога, один раз и на всю жизнь. И вот эта наивность верности, наивность любви, наивность вот таких бескомпромиссно нежных отношений друг к другу, которые, кстати, и помогли нам выиграть войну. А уж кто вообще, как не Ростоцкий, знал, что давало жить человеку на войне, что давало ему надежду победить и выжить. Ростоцкий знал это превосходно. А Тихонов вот эту наивнейшую, казалось бы, на наш уже полуциничный взгляд, на наш, так сказать, вообще взгляд… ладно, любовь-морковь, Господи спаси. Да? Вот Тихонов во все это дело не просто поверил, – было видно, что он из тех, он из тех… И может быть, самым таким огромным откровением у Тихонова в этой картине, – во всяком случае, которое сражало опять-таки вот всех зрителей, от Тихого океана до Балтийского моря, – все были напрочь сражены тем, когда Тихонов там пел.

Загрузка...