Вязниковский самодур

XXXI

Чаковнин сидел за завтраком на обычном своем месте, рядом с князем. Гурий Львович завел разговор о духах и косметике, причем заявил, что из старых средств предпочитает для освежения лица холодец, то есть мятную настойку, а что мытье лица сливками никуда не годится. В заключение он добавил, что уж если и помогает что-нибудь для белизны и нежности кожи, так это — земляничные ванны.

— А мне кажется, что если от рождения природа не дала красоты, то ничего не поможет, никакие притирания не будут действительны, — проговорил Чаковнин. — Вот ваша актриса, что, говорят, новая, как, бишь, зовут ее?..

— Маша, — подсказал князь.

— Ну, вот она! Она и без всяких земляничных ванн хороша.

Чаковнин с нарочною целью завел разговор о Маше. Ему хотелось разведать, где она.

— А что? Хороша небось? — спросил князь.

— Хороша! Жаль, что вы ее показываете редко. Такую красавицу грех взаперти держать. Ведь вы ее взаперти держите? — обратился Чаковнин прямо к князю.

— То есть как вам сказать? Конечно, нельзя на волю пускать девку, но, чтобы так уж очень запирать, тоже этого не делаю. Вот теперь, например, она переведена у меня в турецкий павильон, что в парке…

— Какой павильон? — опять спросил князя Чаковнин с полнейшим равнодушием в голосе.

— А разве не знаете? — охотно стал объяснять князь. — Недалеко от дома, с минаретом таким. Я вам показывал, вы еще ковры там хвалили.

— А, знаю! Так это — главный павильон? Да? И что ж, она там живет у вас?

— Да, я перевел ее туда…

После завтрака Чаковнин принялся ходить вокруг турецкого павильона, так будто, гуляя. У дверей на страже стоял гайдук Иван. Чаковнин подошел к нему.

— Ты что ж здесь? Павильон сторожишь?

— Да, павильон сторожу.

— Ну, а мне войти в него можно?

— Не приказано пускать.

— А ты знаешь, в павильоне-то этом есть кто-нибудь?

— Не могим знать…

Чаковнин не настаивал дальше. Он круто повернулся и направился во флигель.

Он уже после завтрака успел послать за помощником парикмахера, который был нужен ему якобы для стрижки волос.

Гурлов почти одновременно вошел с ним во флигель.

— Ну, батюшка мой, — сказал ему Чаковнин, когда они заперлись в комнате, — узнал я все подробности. Сам князь за завтраком рассказал мне. Никита Игнатьевич, мы вам мешать будем? — обратился он к Труворову, улегшемуся на свою постель для сна после завтрака.

Никита Игнатьевич спал и после завтрака, и после обеда. На него нашел теперь период спячки.

— Ну, что там мешать! Ну, какой там! — сонным голосом протянул он.

— Ну, хорошо! Так вот, государь мой, узнал я все подробно. Она находится теперь в турецком павильоне, в парке. Я там пронюхал малость: действительно, у турецкого павильона гайдук стоит и никого в него не пускает.

— Неужели? — произнес Гурлов, вдруг приходя в волнение.

— Что ж, это тревожит вас?

— Да вы знаете, что это за павильон? Нет? Ведь в прошлом году там зарезалась одна вдова, красавица помещица. Она приехала сюда по приглашению, ей отвели этот павильон — там оружие турецкое на коврах висит — она осталась ночевать, а наутро нашли ее мертвой. Она зарезалась кинжалом, со стены снятым.

— Скверная история! Так что ж вы-то испугались? Думаете, что с Машей может подобное приключиться, что место это так действует или просто что страшно ей там будет? Может, вдова-то зарезанная по ночам ходит?

— Ни то, ни другое, Александр Ильич. А дело в том, что вдова-то зарезалась, как говорят, по особому случаю. По слухам, в этот павильон у князя потайной ход сделан, и он явился к ней ночью. Она там одна была — ни кричать ей, ни позвать на помощь — ничего, решительно ничего не слышно. Она была беззащитна от насилия князя и зарезалась…

— Ах, забодай его нечистый! — проговорил Чаковнин. — Никита Игнатьевич, слышите?

Труворов ничего не слыхал. Он спал и всхрапывал, вздрагивая головою.

— Вот этот подземный ход и смущает меня, — сказал Гурлов.

— Думаете, значит, что князь по этому ходу и к ней, к Маше, явиться может?

— Очень просто.

— Ну, этого мы не дадим! — твердо заявил Чаковнин. — Сегодня ночью идем туда; если нужно, дверь выломаем и освободим Машу. Ведь если павильон в стороне, так это и нам на руку.

— Я жизнь готов положить! — сказал Гурлов.

— Зачем? Живы будем. Деньги у нас есть: кафтан Никиты Игнатьевича сам князь купил. Все отлично идет. Я сегодня же поеду, сговорюсь на постоялом дворе. Может, и священника найду…

— Решено, значит?

— Решено!..