Выбар

«ПАКУЛЬ МАЁ ДЗІЦЯ ПРЫБЯГАЕ Ў СЛЯЗАХ...»

У лістападзе 1965 года ў Мінску праходзіла Усесаюзная канферэнцыя па мастацкаму перакладу, у якой удзельнічалі многія вядомыя паэты і пісьменнікі бадай што з усіх рэспублік Саюза, у прыватнасці — Мікалай Ушакоў, Дзмітрый Кавалёў, Грэгор Віеру, Юлій Ванаг, Рыгор Кочур, Якаў Хелемскі, Олеў Йнгі, Мікалай Любімаў, Вільгельм Левік, Яўген Мазалькоў, Вагаб Рузіматаў, Арсеній Астроўскі, Агей Батаў і іншыя. На канферэнцыі ўзялі слова і беларускія пісьменнікі, у тым ліку і аўтар гэтых радкоў. Запомнілася: калі пасля выступлення я выйшаў на падворак Саюза пісьменнікаў, адзін з маіх добрых знаёмых, які ўсё жыццё дакладна арыентаваўся, дзе можна голасна, а дзе лепей пусціць шэптам, сунуў свае пальцы ў маю чупрыну і спагадліва сказаў: «Пашкадуй гэту сваю кучаравую, у цябе ж усё-такі сям'я...»

Захавалася стэнаграма маёй прамовы, копію якой мне тады ж перадала кансультант СП БССР Т. К. Іваніцкая. На фоне сучасных размоў пра лёс нашай мовы і культуры ў маім тагачасным выступленні няма нічога «страшнага». Але гэта з вышыні нашага сёння. А тады, дваццаць пяць гадоў назад, праўдзівае слова пра стан беларускае мовы, беларускае школы, беларускае кнігі ўспрымалася як страшная палітычная крамола, што я і адчуваў на сабе цягам доўгага-доўгага часу. Тым больш, што і далей я зусім не прыслухоўваўся да парад грамадзян добранамерных...

Прапаную ўвазе чытачоў стэнаграму — у перакладзе на беларускую мову — майго выступлення на Усесаюзнай канферэнцыі, з якога ў апублікаваную тады ж справаздачу трапіла толькі некалькі радкоў (гл. «Літаратура і мастацтва» за 23 лістапада 1965 г.).

Маё выступленне крыху «скараціў» Агей Рыгоравіч Гатаў, таму што я хацеў прывесці лічбы, якія назваў ён, і цяпер ужо няма сэнсу іх паўтараць. Але без некаторых лічбаў мне ўсё ж не абысціся.

Вядома, у нас у Беларусі ёсць поспехі ў развіцці мастацкага перакладу, перш за ўсё — у плане культуры перакладчыцкай працы. Так, у гэтых адносінах прагрэс відавочны. Асабіста я, напрыклад, ганаруся тым, што працую ў адным атрадзе з такімі адмысловымі майстрамі мастацкага перакладу, як Аркадзь Куляшоў, Юрка Гаўрук, Язэп Семяжон, Максім Танк, Уладзімір Дубоўка, Максім Лужанін і іншыя нашы выдатныя паэты-перакладчыкі. Аднак, таварышы, я хачу завастрыць увагу на адным балючым пытанні, якое мяне асабіста і, я ведаю, усіх нас, беларускіх пісьменнікаў, вельмі хвалюе.

Агей Рыгоравіч пытаецца, што ж здарылася ў Беларусі, чаму ў параўнанні з іншымі рэспублікамі і наогул з лічбамі, сярэднімі па Савецкаму Саюзу, у нас гэтыя лічбы больш чым дзіўна мізэрныя? Сапраўды, я таксама чытаў той даведнік, на які спасылаўся Татаў. Паводле гэтага даведніка, у сярэднім па Саюзу кнігі замежных пісьменнікаў складаюць 11 працэнтаў ад ўсёй мастацкай літаратуры, а ў нас у Беларусі — толькі 3-4 працэнты. Вельмі дзіўна, чаму ж гэта ў Беларусі ўсяго толькі 3-4 працэнты? Каб адказаць на гэта пытанне, я пастараюся сёе-тое растлумачыць нашым гасцям, якія здзіўляюцца, чаму ў Беларусі такое становішча з мастацкай перакладной літаратурай.

У Беларусі такія класічныя творы сусветнай літаратуры, без якіх немажліва ўявіць існаванне нацыянальнай культуры, у апошні раз выдаваліся 30-35 гадоў таму назад. Напрыклад, кнігі Бальзака на беларускай у апошні раз выдаваліся ў 1938 годзе, Сэрвантэса — у 1938-м, Скота — ў 1934-м, Стывенсана — у 1938-м, Дэфо — у 1934-м, Войніч — у 1937 годзе і г. д. і г. д. Знакамітыя кнігі Жуля Верна, як і Фенімора Купера, і Майна Рыда, і Марка Твэна, у апошні раз былі выдадзены па-беларуску перад вайной. Адным словам, пералічваць можна вельмі доўга. Усе найлепшыя кнігі гэтых пісьменнікаў я прачытаў у дзяцінстве на сваёй роднай мове і быў бясконца шчаслівы ад гэтага. А цяпер іх на беларускай мове няма. Шэсць раманаў Жуля Верна былі выдадзены да вайны на беларускай, а пасля вайны не было надрукавана ні радка! Гэтаксама быў я шчаслівы ў той далёкі час, чытаючы на сваёй роднай мове шматтомны збор твораў Максіма Горкага, кнігі Шолахава, Фадзеева, Астроўскага... Усё гэта тады выдавалася ў нас у перакладзе на беларускую. І я вам скажу, што маё пакаленне — гэта тое пакаленне, якое дало шмат піянераў-герояў, такіх, як Марат Казей, і памаглі выхаваць гэта пакаленне патрыятычныя кнігі, якія мы чыталі на сваёй роднай мове.

Што ж здарылася пасля? Гэта сапраўды горка: за дваццаць пасляваенных гадоў у нас выдадзена каля сотні назваў кніг замежных пісьменнікаў, — прыкладна столькі, колькі за адзін 1934 год. Здарылася штосьці невясёлае.

Што ў нас цяпер у перакладах выдаецца? Або рэчы выпадковыя, або юбілейныя. Прыязджаў балгарскі пісьменнік Стаян Даскалоў, пабываў у выдавецтве ў Матузава, дамовіўся аб выданні яго рамана. І хоць я лічу, што з балгарскай літаратуры трэба перакладаць больш цікавыя рэчы, але справа зроблена, ёсць дамоўленасць, і раман у нас выйшаў. Гэта — прыклад выдання выпадковага. З нагоды юбілею пасля вайны ў нас былі выдадзены Байран, Шэкспір, Гейнэ, Міцкевіч, Славацкі... Так, гэта — дзякуючы юбілеям. Што такое юбілейнае выданне? Мне асабіста здаецца, што гэта ў пэўнай ступені паказуха. У нас яна вельмі распаўсюджана, і хоць Камуністычная партыя ўвесь час змагаецца з ёю, з пусканнем пылу ў вочы, але ў Беларусі ў кнігавыдавецкіх справах паказуха жыве. Перакладчыкі, вельмі паважаныя людзі, працуюць сумленна, але як толькі справа даходзіць да выдавецтва — паяўляецца паказуха. Учора за гэтай трыбунай абураліся, чаму такі маленькі тыраж кнігі Шэкспіра на беларускай мове — 1500 экземпляраў. Для паказухі — дастаткова. Хопіць, каб звазіць у Лейпцыг на кірмаш, у Маскву на ВДНГ... Але хіба можна гаварыць, што дзякуючы такому тыражу гэта выданне з'явілася сур'ёзным укладам у справу развіцця беларускай нацыянальнай культуры? Яно можа стаць такім укладам, калі пойдзе шырока ў масы. А для гэтага тыраж павінен быць не менш 60 тысяч экземпляраў — з разліку: у рэспубліцы 20 тысяч бібліятэк і кожная з іх павінна мець тры экземпляры кнігі Шэкспіра на беларускай мове.

Кажуць аб тым, што ўсё ўпіраецца ў Кнігагандаль. Няма, ці бачыце, галавы, разумнейшай за Кнігагандаль, каб растлумачыць, што кожная наша бібліятэка павінна мець кнігі, якія з'яўляюцца гордасцю чалавецтва і павінны быць на мове нашага народа.

Што ж здарылася? Чым усё гэта растлумачыць?

Галоўная прычына, пра якую трэба гаварыць на ўвесь голас, — гэта грэблівыя адносіны да беларускай мовы і культуры, якія назіраюцца ў рэспубліцы, і перш за ўсё — у школах рэспублікі. Што адбываецца ў нас у школах Беларусі? Беларускім таварышам гэта вядома, але, напэўна, не ўсё вядома нашым гасцям з іншых братніх рэспублік.

Сёння ў гарадах рэспублікі беларускіх школ няма. Няма такіх школ, у тым ліку і ў сталіцы БССР — у Мінску, у якіх бы ўсе прадметы выкладаліся на беларускай мове. У лепшым выпадку ёсць школы, дзе беларуская мова выкладаецца як прадмет, і то ён самы апошні па колькасці гадзін і па агульных да яго адносінах. Ёсць у нас школы на англійскай мове, на нямецкай, на французскай, але школ, дзе б усё навучанне і выхаванне вялося на беларускай мове, — такіх школ няма. І гэта не толькі ў Мінску, але і ва ўсіх гарадах Беларусі.

Гэтым летам я трапіў у такую, здавалася б, глыбінку — Браслаўскі раён. І там вясковая школа — руская, усё выкладанне ў ёй вядзецца на рускай мове. У нас цяпер справы дайшлі да таго, што паступіла інструкцыя — беларускую літаратуру ў школах выкладаць на рускай мове. Цяпер Купала, Колас, Кузьма Чорны і іншыя нашы пісьменнікі вывучаюцца беларускімі дзецьмі на рускай мове. Што гэта такое? (Ажыўленне ў зале). Ды Купала і Колас у труне перавярнуліся б, дальбог, калі б даведаліся, што іх творы беларускія дзеці вывучаюць не на роднай мове! А чаму нашы дзеці пазбаўлены магчымасці чытаць усе лепшыя творы сусветнай літаратуры па-беларуску? Чаму ўжо трыццаць гадоў гэтыя творы ў нас не выдаюцца?

Таварышы, мы, беларусы, здаўна і вельмі моцна любім рускую мову, рускую літаратуру. Але няўжо трэба, каб у імя гэтай любові мы ахвяравалі роднаю мовай? Каму і дзеля чаго патрэбна такая ахвяра? Рускі народ гэтага не патрабуе, руская мова ў інтарэсах свайго развіцця гэтага не патрабуе. Чаму ж тады гэта адбываецца?

Чытацкая база на беларускай мове звужаецца катастрафічна, скажам адкрыта. Што такое наша беларускае нацыянальнае выдавецтва? Па ідэі, яно павінна існаваць іменна як нацыянальнае выдавецтва, г.зн. перш за ўсё павінна задавальняць патрэбы ў развіцці беларускай нацыянальнай культуры. Але яно перастала быць такім. Па маіх падліках, пяць шостых ці, прынамсі, чатыры пятых паперы з усяго выдавецкага плана пажырае не нацыянальная культура. Як жа можна гаварыць аб развіцці перакладчыцкай справы, калі мы знаходзімся ў такім становішчы, калі беларускія пісьменнікі чуюцца вельмі заціснутымі і з выданнем сваіх арыгінальных твораў?

Нядаўна Юрка Паўлавіч Гаўрук расказваў мне, колькі пакут прыйшлося зведаць яму, пакуль ён дабіўся выдання шэкспіраўскага «Гамлета» на беларускай мове. Адказны таварыш так заявіў Гаўруку: «Навошта Шэкспір на беларускай мове, калі ёсць на рускай?» Што гэта: свядомая дыскрымінацыя ці тупасць — узровень той дамачкі, якая паблытала Драйзера са штапелем? Ну як яму даказаць — навошта? Між іншым, учора Яўгеній Сямёнавіч Мазалькоў напомніў нам, што ў славянскім свеце першым прафесіянальным перакладчыкам быў беларус — Скарына.

Наступнае пытанне — дзе друкавацца? Нашы перакладчыкі хочуць і могуць працаваць плённа, але — дзе друкавацца? Вось выдавецкі план: адна кніжачка з Якуціі і чатыры з братніх сацыялістычных краін. Усяго — пяць кніжак. Скора паедзем у Таджыкістан, на Дэкаду. Павязём з сабой адзін зборнічак таджыкскай паэзіі на беларускай мове. А таджыкі выдалі сем кніг беларускіх паэтаў. Як жа наш кнігагандаль, наш Камітэт па друку на гэта глядзяць? Маім таварышам сорамна туды ехаць. Друкавацца няма дзе. Заўтра Юрка Паўлавіч перакладзе Шылера, але — хто яго будзе друкаваць? Наша выдавецтва задыхаецца. Каб надрукаваць у «Маладосці» вершы, трэба чакаць каля года. Патрэбен новы часопіс. Таварыш Семяжон сказаў праўду — трэба дабівацца выдання добрага ілюстраванага часопіса, для гэтага ў нас сілы ёсць, і наша канферэнцыя можа ў гэтым дапамагчы нам, і тады ў выданні перакладной літаратуры ў Беларусі адбудуцца перамены.

Коратка пра ганарарную палітыку. Колькі атрымлівае беларускі перакладчык за сваю нялёгкую працу? Прывяду толькі адзін прыклад — наконт выдання падрыхтаванай мною анталогіі сучаснай балгарскай паэзіі «Ад стром балканскіх». Восем гадоў я працаваў над гэтаю кнігай. Ездзіў на тры месяцы ў Балгарыю, вывучаў мову, літаратуру, гісторыю, адбіраў вершы. Пераклаў, як было дамоўлена ў выдавецтве, каля дзесяці аркушаў. Хацелася прадставіць гэту паэзію па-сапраўднаму. І вось — заместа дзесяці далі толькі пяць аркушаў. На маё горкае пытанне: як жа так? — адказалі: не можам, фінансісты бяруць за горла. Так і сказалі ў выдавецтве, што задыхаюцца і не могуць дазволіць сабе такую раскошу. У выніку — палавіна анталогіі пайшла без аплаты перакладчыку: на пяць аркушаў падпісалі са мной умову, а чатыры — на грамадскіх пачатках, безганарарна. І я з радасцю згадзіўся, бо мне важна, каб кніга была выдадзена непакалечаная. І балгары ганарацца гэтай кнігай. Я вазіў яе ў Балгарыю, яны вельмі ганарацца (апладысменты). Як бачыце, палавіна маёй працы пайшла за так. Калі ўлічыць, што ў нас стаўкі для паэта-перакладчыка — 40 капеек і 70 капеек, вышэйшых я не ведаю, бо не карыстаўся больш высокімі, дык мне, так бы мовіць, можна трохі і паспачуваць...

Я хачу, каб мы ўсе зразумелі, пра што гаворка, стварылі нейкую агульную думку і паставілі перад адпаведнымі інстанцыямі пытанне аб тым, што ў нас вельмі дрэннае становішча з беларускай мовай, і ў школах — перш за ўсё. Гэта свістапляска з беларускай мовай, перш за ўсё ў школах, павінна быць спынена! (Апладысменты.)

Вось дэталь, ці факт, які можа адкрыць вочы, наколькі далёка ў нас гэта зайшло. «Литературная газета» прывяла такі прыклад з работы нашых бібліятэк. У вёсцы Уваравічы на Гомельшчыне маладая дзяўчына-бібліятэкар нічога не чытала з беларускіх кніжных навінак. У апраўданне заявіла, што не любіць беларускую літаратуру. Нарадзілася і вырасла ў Магілёве, там скончыла тэхнікум, працуе ў бібліятэцы, атрымлівае зарплату, а аддачы для беларускай культуры — ніякай! Чаму ж гэта магчыма, што чалавек, які вырас у Беларусі, заяўляе, што беларускую літаратуру не любіць? (Голас з месца: «Выхавалі так!») Я не магу сабе ўявіць, каб, скажам, у Разанскай вобласці, у раённым цэнтры бібліятэкар заявіў, што ён не любіць рускую літаратуру. Чаму ж такое магчыма ў Беларусі? І вы думаеце, што пасля выступлення газеты будуць приняты меры, што тую бібліятэкарку звольняць з працы і скажуць памяняць прафесію?

Расказвалі, што Мікіта Сяргеевіч Хрушчоў у сваю бытнасць першым сакратаром ЦК дзесьці ў прыватнай гутарцы ў Латвіі заявіў: вы, латышы, нацыяналісты, вы бярыце прыклад з Беларусі. Беларусы першымі прыйдуць у камунізм, таму што вы трымаецеся за родную мову, а беларусы паказваюць прыклад інтэрнацыяналізму. Я не ведаю, як хочацца таварышу Хрушчову, але асабіста мне не хочацца быць ні бліжэй, ні далей за латышоў. Мне хацелася б быць у адным шэрагу з усімі братнімі народамі Савецкага Саюза. (Апладысменты.)

Дык вось: да той пары, пакуль не спыніцца гэта непрыгожая свістапляска з беларускай мовай у школах рэспублікі, і не толькі ў школах, да той пары, пакуль маё дзіця будзе прыбягаць з вуліцы ў слязах і крычаць мне: «Нашто ты вучыш мяне беларускай мове, мяне хлопчыкі б'юць кулакамі, калі я гавару па-беларуску!» — да той пары, выбачайце, я не вельмі веру ў магчымасці паспяховага развіцця беларускага мастацкага перакладу ў нашай рэспубліцы. (Апладысменты) .

СБЛИЖЕНИЕ? ДА! НО КАК МЫ ЕГО ПОНИМАЕМ?

Предварительное пояснение автора

В марте 1967 года «Литературная газета» пригласила меня принять участие в разговоре, начатом на ее страницах диалогом таджикского поэта Мирзо Турсун-заде и московского критика Ю. Суровцева. Я согласился и написал небольшую статью под заглавием «Сближение? Да! Но как мы его понимаем?». Статья была принята, одобрена, подготовлена к печати, даже присылали мне на вычитку корректуру, но... увы, публикация все же не состоялась. «Видимо, для такого выступления еще не пришло время», — извинительно-сочувственно ответила мне по телефону сотрудница редакции. Ну что ж, время действительно было не благоприятствующее разговору начистоту. Но теперь, слава Богу, в этом отношении оно резко изменилось к лучшему. Время изменилось, а статья... актуальности, к сожалению, все еще не потеряла. Потому и предлагаю ее читателям. Кроме того, это нужно сделать и ради восстановления справедливости: должны ведь современные молодые люди знать, что и тогда, четверть века назад, не все восторженно поддакивали да хлопали в ладоши, слушая громкие слова об «окончательно решенном национальном вопросе», не все жили, закрыв глаза на реальные проблемы в сфере духовной, в области взаимодействия национальных культур, которое по существу является вопросом политическим. Это нужно, подчеркиваю, новым поколениям читателей, нашим преемникам, — для их более уверенного участия в созидательной работе на благо человека и человечности.

Статью предлагаю в том же самом виде, не изменив в ней ни единого слова.

В диалоге Мирзо Турсун-заде с Ю. Суровцевым («Литературная газета», № 11) затронуты вопросы, которые волнуют многих литераторов, в том числе и нас, белорусов. Это вопросы, уходить от которых нельзя, потому что они выдвигаются самой жизнью и их должно решать.

Из множества верных мыслей и замечаний, высказанных в диалоге, я целиком разделяю мнение маститого поэта о том, что «между декларациями насчет единства и многообразия и реальным изучением этого единства и многообразия существует, к сожалению, определенный разрыв». Да, в декларациях у нас недостатка нет, а что касается изучения — дело, действительно, идет туговато. Хотя, кажется, все понимают, что только конкретное изучение процессов, происходящих в советской литературе в целом и каждой национальной литературе в отдельности, позволит сделать необходимые теоретические обобщения и практические выводы для дальнейшего развития «единой и многообразной».

Именно потому мне и хотелось бы поделиться некоторыми соображениями, имеющими непосредственное отношение к теме диалога.

У нас все больше и в общем справедливо говорится о взаимном сближении литератур и еще шире — культур всех народов Советского Союза. Подчеркивается, что в основе этого сближения лежат общие закономерности социально-исторического развития различных народов, общность их жизненных интересов и устремлений, общность благородных целей. В плане теоретическом ничто здесь не может быть подвергнуто сомнению — все верно, общие закономерности есть. Ну а как этот процесс сближения выглядит на практике, в чем его сущность и каковы его особенности? Соответствует ли практика теории в каждом отдельном случае — применительно к литературно-художественной и культурной жизни каждой нации и народности? Достаточно ли мы знакомы с реальным положением дел на местах? Да и все ли мы одинаково понимаем и представляем, как должно проходить это сближение и к чему оно приведет? Ведь в жизни сколько угодно приходится слушать заявлений людей, которым все это видится очень просто: сольем все воедино, перейдем все на один язык, и литература будет вся на одном языке, и мудрить тут нечего. Мне могут возразить: так вы говорите о каких-то людях непонимающих, ограниченных, что ли; а мы руководствуемся партийным принципом, по которому взаимное сближение национальных культур должно служить взаимному обогащению и дальнейшему расцвету этих культур и не имеет ничего общего с ассимиляцией национальных языков, растворением одной национальной культуры в другой, поглощением духовных сокровищ одного народа другим. Увы, именно эти оптимистически настроенные дяди, для которых все ясно, нередко и осуществляют на практике сближение национальных культур, и делают это, разумеется, в силу своего понимания. Это они нередко занимают «культурные» должности на селе, в районном городке и большом городе! И в результате... что получается в результате — мне трудно дать определение, только, кажется, не то, что провозглашается в декларациях.

Определенные характерные явления в той или иной национальной литературе не должны оставаться незамеченными, если мы серьезно озабочены изучением опыта всех братских литератур в целях их же дальнейшего роста и развития. Тем, кто слабо знаком с условиями литературной жизни в Белоруссии, наверное, покажется странным, почему в современной белорусской поэзии (да и не только в поэзии) так сильно звучит мотив национального самоутверждения, особенно в стихах о родном языке. В лирике это сейчас один из ведущих мотивов. Казалось бы, а что тут удивительного? Разве это противоречит идейным основам советской литературы? Или тому сближению, о котором мы так много говорим? Нет, конечно, не противоречит. Но почему же, интересно, этот мотив не звучал так отчетливо раньше, например в 30-е и 40-е годы? Почему именно теперь зазвучал он с необычайной силой? Чем это вызвано? Что изменилось в жизни республики или страны? Сейчас у нас нет, пожалуй, ни одного поэта — от самых старших до начинающих, — кто не писал бы на темы национального самосознания, будь то стихи о родном языке или о белорусской народной песне, о видных деятелях национальной истории и культуры или о Белоруссии вообще, о ее земле и людях. Вот некоторые строки из опубликованных стихов о языке. У М. Танка (перевод везде подстрочный): «А песни поете на каком языке? Говорите, что на многих, только не на своем?..» У П. Панченко: «Говорят, мой язык отживает век свой тихий: ему исчезнуть пора. Для меня же он вечно живой — как роса, как слеза, как заря... Плачу я, иль пою, или беседую с матерью — язык свой, песню свою я к груди прижимаю». У Р. Бородулина: «Утверждают историки и языковеды, что стираются грани наций и будто бы обязательно должен отмереть как пережиток язык моей матери — белорусский язык». У Г. Буравкина: «Слова жудостно умирают, угасают, как светляки... Люди, люди! Ну что же вы, люди, не спасаете их, родных?» Подобных примеров можно привести десятки. Не трудно заметить, что эти стихи написаны очень искренне, взволнованно, иногда они звучат как объяснения в любви, иногда как клятва, иногда как страстная речь в защиту. Я написал «в защиту» и задумался: а почему, собственно, родной язык нуждается в такой поэтической защите и от кого его надо защищать? Кто на него нападает? Да вроде бы никто не должен сметь. Ведь его право на жизнь гарантировано Конституцией. Так что же, поэты выдумывают? Нет, конечно. Ничего они не выдумывают. Эти чувства и настроения продиктованы им жизнью. Ага, значит, сама жизнь побуждает поэтов поднять голос в защиту родного языка. Но что значит — сама жизнь? Разве общество не управляет важнейшими жизненными процессами? Разве они развиваются у нас без руля и без ветрил?

Вопросов возникает много. Чем больше думаешь, тем больше вопросов. И одним из самых главных для нас, литераторов, является, несомненно, вопрос о языке. Давно и все согласились на том, что перспектива развития национальной литературы — это перспектива развития языка данного народа, потому что язык — первоэлемент литературы, начало всех ее начал. Следовательно, забота о языке для писателя — одна из главнейших, если не самая главная. Писатель должен все время обогащать и развивать свой язык, используя неисчислимые сокровища живой народной речи. Но вот у нас в Белоруссии сложилась такая ситуация, что, если писатель хочет услышать настоящий белорусский язык, он должен поехать в деревню, потому что в городе такового не услышишь. У белорусских писателей нет того счастья, которым располагают, скажем, их русские или эстонские коллеги,— каждый день, каждый час и на каждом шагу слышать живую речь своего народа, постоянно находиться в ее стихии. Нужно ли объяснять, как это сказывается на творчестве?

Недавно на собрании писателей, посвященном обсуждению белорусской прозы за 1966 год, один из наших старейших литераторов Я. Скрыган приводил примеры, каким ужасным, отвратительным языком пишут некоторые молодые, да и не только молодые белорусские прозаики. Что ни предложение — все калька с русского, притом не с настоящего русского, а с какого-то безобразного чиновничьего волапюка. Слушаешь такое и думаешь: что же будет дальше, как сложится дальше творческая судьба этих писателей? Может быть, им лучше перейти на русский язык? Но ведь русского они тоже не знают, только по книгам...

Или возьмем другой пример. Полтора года назад на всесоюзном совещании по вопросам художественного перевода в Минске очень много говорилось о непостижимо мизерном количестве переводов, издаваемых в последние годы на белорусском языке. Так, в 1965 году в Белоруссии было издано всего пять книг зарубежных писателей. Такое положение было оценено участниками совещания как совершенно ненормальное. Все высказали надежды, что будут сделаны соответствующие выводы. И они были сделаны. В нынешнем, 1967 году из всей зарубежной литературы на белорусском языке выходит уже не пять, а... только одна книга: небольшой томик болгарских рассказов. Простите, но это в несколько раз меньше, чем в проклятом 1913 году, когда белорусский язык не только не являлся государственным, но был по существу под запретом — даже школ белорусских не было. За небольшим исключением, все крупнейшие писатели мира издавались на белорусском языке в последний раз более тридцати лет назад. Между прочим, те же симпатичные дяди, для которых по данному вопросу все ясно, в ответ на несмелый ропот писателей заявляют: а зачем, собственно, переводить на белорусский, если у нас все умеют читать по-русски? Зачем на белорусском Шекспир, Сервантес, Гёте, Бальзак, Диккенс, если все они есть на русском! Ну как им объяснить, этим товарищам, зачем нам нужен белорусский Гёте? Как объяснить, если им и так все совершенно ясно? Нет, вряд ли они могут понять такое. Но кто-то должен понимать, что народ имеет право читать лучшие творения мировых писателей на своем родном языке? И кто-то должен понимать, что без художественных переводов значительно замедляется, ограничивается и сдерживается развитие национальной литературы и литературного языка, что художественный перевод всякой литературе жизненно необходим, если, конечно, она не думает умирать завтра. Этим «кто-то», мне кажется, могло бы быть руководство Союза писателей СССР — никто другой лучше его не может понимать ненормальности такого положения с художественными переводами. Но — известно ли все это руководству Союза писателей? Известно ли ему, что в 1934 году было издано на белорусском языке зарубежных книг ровно в сто раз (!) больше, чем в 1967 году (куда же мы идем?)? Известно ли ему, что произведения писателей братских республик у нас переводятся, как правило, только в связи с юбилеями и к литературным декадам, т.е. не по естественным запросам, а по праздничным программам, а потому нередко в спешном порядке, небрежно, формально, лишь бы числилось? Известно ли ему, что школьники белорусских городов изучают белорусского Купалу, Коласа, Черного и других не в оригинале, а в переводе на русский, точно так же, как Сервантеса или Марка Твена? А если все это ему известно — где же его голос? Можно ли умалчивать о подобных явлениях, которые разрастаются в исключительно острые проблемы развития одной из национальных литератур? (Я говорю «одной», потому что не знаю, как с этим вопросом в других республиках.) Ведь сколько бы мы ни уходили от таких жизненных проблем — от них не уйдешь, и рано или поздно их придется решать. Так, видимо, лучше все-таки решать их своевременно.

Или вот еще одна сторона этой же проблемы. Все последние годы справедливо упрекают белорусскую драматургию в отставании — совсем мало оригинальных пьес поступает в театры (не говоря уже о их качестве). Кадры драматургов растут очень слабо. Но опять же возникает вопрос: а могут ли выявляться и развиваться кадры национальной драматургии в сложившейся ситуации, когда из одиннадцати государственных театров республики только три являются белорусскими? Кто будет выявлять, поддерживать и растить эти кадры?

В диалоге Мирзо Турсун-заде и Ю. Суровцева затронута проблема воспитания молодого поколения, говорится о том, как важно появление хороших книг на эту тему. Задумал было и я написать поэму о фабрично-заводской молодежи, о ее жизни и труде, о тех проблемах, которые ее волнуют. Начал ближе знакомиться с «темой» будущей книги и — стал в тупик. Лучшие молодые рабочие, техники, инженеры, хорошие производственники и общественники, поразили меня непонятным нигилизмом и даже пренебрежением по отношению к своему родному языку и культуре. Белорусских писателей читают мало, да и тех в переводе на русский, белорусской музыки почти не знают, искусства тоже, о национальной истории имеют невероятно смутное представление (некоторые даже не знают, когда образовалась БССР — государство, в котором они живут). И стало мне от всего этого грустно. Как же писать с них положительные образы? Иваны, не помнящие родства (они же хорошие производственники), — и вдруг положительные герои книги? Какие же они положительные? А еще мне стало ясно, что надо проводить — умно и терпелиро — большую работу среди молодежи, особенно городской, по воспитанию у них чувства национального достоинства, национальной гордости, иными словами, надо пробуждать у них — как ни странно это звучит сегодня — национальное самосознание. Видимо, это понимают и все белорусские писатели, и потому-то белорусские национальные мотивы выходят в литературе на передний план. Нет нужды доказывать, что это никак не ослабляет интернационального звучания нашей литературы, всегда ей присущего. Ведь, говоря словами Мирзо Турсун-заде, нельзя представлять дело так, «будто бы интернациональное («общее») существует где-то «над» или «около» национального, а национальное — это, мол, что-то такое, что обитает «рядом» с интернациональным».

Очень хотелось бы надеяться, что эти проблемы не будут обойдены вниманием на IV Всесоюзном съезде писателей.

ГУМАНИЗАЦИЯ ВСЕГО И ВСЯ [1]...

Ответы на вопросы корреспондента «Известий» Н. Матуковского.

Каким вы видите сегодня место писателя на фронте перестройки?

Более ста лет назад прозвучало — как наставление и завет всем, кто будет иметь дело с душой человека: «сейте разумное, доброе, вечное...» Доброе — оно-то и есть вечное. К литературе, к писательству это относится в первую очередь. Лиру, которая (потревожу тень еще одного великого) не пробуждает в человеке «чувства добрые», — следует выбросить на свалку: к чему она? Такая лира — бездушная, фальшивая — никогда не нужна была людям, особенно же — сегодня у нас. Постараюсь пояснить, почему «особенно». Потому что в течение всего XX века развитие истории шло через такие перипетии, которые способствовали ожесточению сердца человеческого. Любо не любо, но мы вынуждены признаться себе: милосердия заметно поубавилось в мире, у нас — не будем обольщаться — тоже. Слишком долго с человеком обходились не по-человечески, достоинство личности не только унижалось, но и растаптывалось, сама жизнь человеческая теряла значение наивысшей ценности из всего сущего на земле. Да и что могли значить один человек и его жизнь, если не церемонились с огромными массами людей, с миллионами жизней, с целыми народами! И это немилосердное отношение к человеку, особенно очевидное в таких социальных катаклизмах, как войны и массовые репрессии, с неизбежностью перешло в плоть и кровь нашего ежедневия, во всю нашу экономико-хозяйственную, культурно-идеологическую и прочую деятельность. Разве такие катастрофические события, такие ужасные народные трагедии, как чернобыльская авария, гибель Арала, отравление Байкала, обречение на смерть «неперспективных» деревень и несть этому числа, — разве все это не от бессердечия, не от жестокости, не от равнодушия к людям? Разве это исходило из чувства заботы о человеке, о его жизни, о его будущем?.. Вот почему гуманизация всего и вся — идеологической сферы, системы образования, способов и методов хозяйствования и т. д. — должна стать доминирующей всеобъемлющей идеей развития нашего общества, ибо вне этого теряет смысл все прочее. Отсюда и главнейшая, как я понимаю, задача литературы наших дней— самоотверженно содействовать гуманизации общества, работать на воспитание человечности, доброты, милосердия.

Впрочем, подлинная литература всегда понимала свое призвание только так. Как говорится — ничего нового.

Ваше отношение к той «писательской» полемике, которая ведется многими журналами в последнее время.

Вопрос этот мне представляется более сложным, чем иные товарищи полагают. В целом эти разногласия идут в русле поисков истины, а конкретнее — поиска путей возрождения ленинской модели социализма, то есть — путей осуществления перестройки. Естественно, что несовпадения и различия во мнениях и взглядах здесь неизбежны. Еще бы! Столько наворочено в теории и практике целых десятилетий, столько разного наслоилось на стержне отечественной истории, столько всякого наскрещивалось в мыслях и чувствах человеческих! Огорчает, и сильно, в полемике коллег-писателей то, что ведет к разъединению усилий, — чрезмерные, поверхностные эмоции, невзвешенные, легковесные заявления, непродуманное обращение с фактами, необоснованные обвинения. В оправдание используется при этом известная формула: прежде чем объединиться... Да, конечно, объединение может быть только лишь на принципиальной основе. Но разве такой основы нет? Критерий общественной позиции каждого из нас — отношение к перестройке, и не просто отношение, а конкретная работа на обновление: есть она или нет? Впечатление таково, что кое-кто, сознательно или несознательно, ищет основу для объединения в стороне от этих критериев и принципов. Удивляет, с какой легкостью полемисты лишают друг друга «звания» сторонника перестройки. Доходит до попыток заронить сомнение у читателя даже в отношении самых выдающихся писателей, составляющих гордость современной русской литературы, писателей, которые трудились в духе перестройки всегда — начиная с первых опубликованных страниц. Теряют при этом сами же обвинители, потому что читатель не слеп и не глуп, он очень хорошо чувствует правду, особенно ту, что исходит из сердца изболевшегося и обжигает его сердце болью. Рядом с этим заметно нежелание считаться с объективными условиями исторического времени и сведение причин многих народных бедствий к злокозненным промышлениям дьявола. Думаю, что помочь на пути к истине может только мудрость. И надеюсь, что с помощью большого читателя, имя которому — народ, эта мудрость будет обретена.

Сейчас ведется много дискуссий по поводу национального и интернационального в литературе. Какова ваша личная позиция по этим проблемам?

Прежде всего отмечу, что до недавнего времени на эту тему слишком много велось разговоров схоластических, пустопорожних. «Специалистами» по теме издана уйма толщезных фолиантов, в которых, однако, невозможно найти объективную картину реального положения вещей. Беда в том, что эти «специалисты» чаще всего способны лишь предписывать, а ведь литература в предписаниях не нуждается. Художники слова догмами руководствоваться не могут. Если литература того или иного народа развивается естественно, свободно, в подлинно демократических условиях — она непременно отображает все то, что составляет особенности его национального характера, бытового уклада, исторической судьбы, культуры. И чем более литература верна жизни своего народа — тем более она национально самобытна и — тем более интересна для читателей других стран и народов, т. е. тем более она интернациональна.

Во многих республиках, в т.ч. и в Белоруссии, обострилась проблема национального языка Одни говорят, что национальный язык надо сделать в республике единственно государственным, другие же говорят, что такое же место рядом с ним должен занимать и русский язык. У вас филологическое образование, вы четверть века преподавали в Белгосуниверситете, имеете тысячи своих учеников. Что вы им исповедовали и исповедуете?

В самом общем смысле — всегда, начиная с первых своих лекций, исповедовал одно и то же: надо знать, уважать и любить язык земли, где ты родился или волею судеб прижился. Потому что иное отношение к языку народа, которому ты принадлежишь или среди которого живешь, — не есть свидетельство высокого уровня культуры и не на пользу для тебя же самого. Незнание языка значительно ограничивает твои возможности приобщения к большому миру духовной жизни народа, к его культурным традициям. А уж всему народу терять свой язык и через это терять себя, обрекать себя на исчезновение с исторической арены — это и вовсе никуда не годится!.. К сожалению, слишком долго в общественной жизни республики преобладали настроения, способствовавшие развитию национального нигилизма. Теперь, можно сказать, начался процесс прозрения, постепенного осознания того, что дело зашло слишком далеко и требует, конечно же, самого серьезного пересмотра. Делаются — партийными и общественными организациями — и первые практические шаги к исправлению положения. Но, убежден, желаемого успеха не будет до тех пор, пока белорусскому языку не будет придан статус государственного. Иначе все будет оставаться на уровне не гарантированной законом самодеятельности. Государству правовому, а тем более — суверенному, каковым является БССР, это, простите, не к лицу. И совершенно не следует опасаться, что повышение статуса белорусского языка отрицательно скажется на положении и авторитете русского языка. Уверен, что у нас, в Белоруссии, ничего подобного не случится. Язык межнационального общения, язык нашего интернационального братства будет нам так же дорог, как и доныне. И знать его хуже мы себе не позволим.

Многие писатели являются в то же время и журналистами, работают в редакциях газет и журналов, на телевидении и радио. В связи с этим хочется спросить о вашём мнении по поводу открытых нападок на печать со стороны некоторых выступающих, дескать, слишком много критикует, слишком много вытаскивает «негатива»... Некоторые утверждали даже, что печать... нападает на партию, настраивает народ против нее. Насколько обоснованы такие утверждения?

Дело, на мой взгляд, не в том, что «негатива» слишком много, а «позитива» маловато. Арифметический подход в идеологии — наследие прошлых времен, он не пригоден в принципе. Важно, как и во имя чего этот «негатив» подается. Ведь о трагично-тяжелых, печальных событиях можно сказать так — с такой очищающей душу человеческой болью, что рассказ не расслабит волю читателя, не деморализует его, не повергнет в отчаяние, а напротив — мобилизует его духовные, нравственные силы на сопротивление злу... А можно ведь над горем-бедой и позлорадствовать, цинично-пошло позубоскалить, с прозрачным намеком: это, мол, всё они, они виноваты, видите?.. Когда «негатив» идет от искреннего желания помочь общему делу, т.е. когда он пропущен через доброе, честное, чистое сердце, — зачем же его бояться? Иначе — как же мы его и все подобные ему «негативы» одолеем?.. Что касается обвинений в настраивании народа против партии... Хорошо бы не отождествлять нашу партию с ее отдельными представителями, если даже они занимают (или занимали) очень высокое положение. И если даже этих «отдельных» достаточно много. У меня, как говорится, перед глазами — коммунисты, совесть, честность и принципиальность которых — образец гражданского и человеческого достоинства. Знаю их и среди рабочих, и среди хлеборобов, и среди интеллигенции... Они безосновательные нападки на себя всегда отобьют.

За что вы как писатель намерены дальше своим словом бороться, что будете утверждать, а что отвергать?

Моя платформа — решительнее осуществлять перестройку во всех сферах общественной жизни. Применение своих сил вижу прежде всего в области культуры, национальных взаимоотношений, морали, экологии... Как и до сегодня, буду, бороться за свободное развитие эстетической мысли, литературы и искусства, за то, чтобы над ними не довлело примитивно-вульгарное мнение бюрократа. Нужно завоевать новые условия для творческой личности, для труда и самоосуществления писателя, художника, артиста. Перемены к лучшему в этом отношении заметны, но главная работа — точнее борьба — впереди. Ведь долгие годы, в условиях застойного прагматизма и усиления бездуховности, отношение к деятелям литературы и искусства, а значит и к художественной культуре, вырабатывалось не очень почтительное, чтобы не сказать совсем откровенно: плевое. Подлинной заинтересованности в развитии этой культуры весьма и весьма не хватало. Такое отношение, распространяясь сверху донизу, неизбежно ослабляло и умерщвляло духовные начала в человеке, что для жизни общества чрезвычайно опасно. Надо вернуть литературе и искусству высокий авторитет и достойное положение в обществе, а это зависит не только от творческих успехов художественной интеллигенции, но и от заботливого, заинтересованного отношения к ней со стороны «потребителей». Пока же в печати еще можно и такое увидеть: «Хорошо этим писателям книжечки почитывать, ума набираться, а хлебушек-то наш едят!..» Самое ужасное то, что многие не понимают, сколь это ужасно. В том числе и те, кто по служебному положению своему должны это понимать. А они — довольны, потирают руки: правильно, мол, гвазданул рабочий этих писак!.. (Между прочим, и рабочие едят хлебушек, выращенный крестьянством, но — не в этом дело; попрекать куском хлеба тех, кто честно трудится, — кому же на ум придет?..)

Что прежде всего необходимо в нашей жизни отвергать и выкорчевывать? Ложь и лицемерие. Считаю, что этот порок за долгие десятилетия развился так, что стал самым тяжелым и самым опасным недугом нашего общества. Из лжи и лицемерия (а это и есть: говорим одно, а делаем другое) прогресс восходить не может. Прогресс, о котором ныне все заботы наши, может зиждеться только на Совести — на великой человеческой Совести. Да поможет литература человеку на этом единственно достойном его пути!

1989, март.

ПЛЁН — БУДЗЕ, ДЫ ЯШЧЭ ЯКІ ПЛЁН!..

«Літаратура і мастацтва» за 25 студзеня 1985 г.

Пішу гэтыя радкі пад уражаннем ад незвычайнага фальклорнага вечара «Чатыры пары года», які адбыўся ў Доме літаратара ў Мінску. У надрукаванай праграмцы вечар так і названы: «фальклорны» — і гэта правільна, бо ўсё, што ўбачылі шчаслівыя гледачы на сцэне, — фальклор, беларуская народная творчасць, з тым, аднак, удакладненнем, што творчасць не наогул, а харэаграфічная, народны танец і скокі, з элементамі спеву, гульні, абраду. Яно і зразумела: вечар падрыхтаваны на кафедры харэаграфіі Мінскага інстытута культуры — спецыялістамі ў галіне менавіта танцавальнай народнай творчасці (загадчык кафедры прафесар Ю. М. Чурко, мастацкі кіраўнік курса, занятага ў вечары, выкладчык В. П. Бяляева).

Чаму я назваў вечар незвычайным, а гледачоў — шчаслівымі? Ці ёсць падставы для такіх высокіх эпітэтаў? Упэўнены, што ёсць. І справа, думаю, не ў асабістых эмацыянальных адносінах да таго, што дзеялася на сцэне. Эмоцыі — узнікаюць і праходзяць, а памяць і думкі — застаюцца. Што да памяці — дык вечар пакінуў у душы след чагосьці святочнага, радаснага, менавіта незвычайнага, бо не часта даводзіцца штось падобнае бачыць, — з такім цудам сапраўднай народнай творчасці сустракацца. Шчыра кажучы, такога багатага вянка беларускіх народных танцаў на сцэне нешта і прыгадаць не магу. Ну і вядома: калі для гледача адкрываецца столькі незвычайнага, новага, цікавага, дабаўлю — радаснага і ўцешнага, то ў яго нараджаюцца і нейкія думкі. Падзялюся збольшага тым, пра што думалася ў зале і пасля, па дарозе дадому, мне — аднаму з нямногіх шчасліўцаў. (Ах як я спачуваю вам, дарагія калегі, — усім, хто меў запрашэнне на вечар і прамяняў яго на цёплае драманне перад чарговым тэлесерыялам! Як вы многа страцілі, мае паважаныя таварышочкі!..)

Дык вось, на сцэне Дома літаратара студэнты Інстытута культуры (пераважна — трэцяга курса) выконвалі — у сцэнічнай інтэрпрэтацыі — даўнія беларускія народныя танцы, а таксама харэаграфічныя кампазіцыі, сцэнкі, эцюды, пастаўленыя на аснове аўтэнтычнага харэаграфічнага і песеннага фальклору, народных абрадавых дзействаў, забаў і гульняў. У прыватнасці, былі паказаны — падкрэсліваю: у творчым узнаўленні — народныя танцы «Дожджык», «Рэпка», «Цапы», «Кабылка», «Мяцеліца», полькі «Праз нагу», «З падкіндэсам», «Матылёк», «Грабаўшая кадрыля», «Танец з гладышом», вясельны танец каравайніц і іншыя. Ці ўсе яны, паважаны чытач, табе вядомы? Не ўсе? Мне таксама. Пра некаторыя даведаўся толькі цяпер, пачуў і пабачыў упершыню. Былі выкананы харэаграфічныя кампазіцыі і сцэнкі з выкарыстаннем сямейна-бытавых, земляробча-каляндарных абрадаў, зімовых, вясновых і летніх народных святочных гульняў, забаў, карагодаў, песень і нават дэкаратыўна-прыкладнога мастацтва: «Масленіца», «Калыханка», «Першы гром», «Вербачка», «Чубры», «Вясёлае кола», «А ну, спаймай!», «А мы лён расчэшам», «Застолле», «Каравай», «Пераскачы, дарагі», «Скамарохі» і іншыя. Колькі, паважаны чытач, у гэтым дзівосным багацці для цябе незнаёмага, новага? Многа? Для мяне таксама. Многае з гэтага я спазнаў упершыню.

А як жа гэта мы з табою жывём, не ведаючы, што ў нас жа, на нашай жа роднай зямлі існуюць такія цуды мастацтва, створаныя нашымі дзядамі-прадзедамі? Як жа гэта мы маглі мірыцца, што такі прыгожы плён творчага генія народа знаходзіўся ў забыцці-занядбанні, не служыў людзям, новым пакаленням, творцам і гаспадарам будучыні? Ад думкі, што мы маглі б спазніцца і ўсё гэта магло б загінуць, беспаваротна, бясследна кануць у небыццё, — аж млосна робіцца. Страшна і на міг дапусціць у думках такое — цяпер, калі ўжо мы гэта пабачылі, калі ўжо яно перайшло ў нашы душы і сэрцы і стала часцінкай нашага духоўнага быцця. Ну, добра, — пранізвае неспакойная думка, — гэта паспелі разумныя людзі ўратаваць, гэтаму загубіцца і згінуць не далі, а колькі ж такога загінула, колькі такога страчана для нацыянальнай і агульначалавечай культуры назаўсёды? Колькі?.. Не будзем сёння ўдавацца ў падобныя невясёлыя падлікі — хаця б таму, што страчанага не вернеш. Падумаем пра іншае — пра тое, дзеля чаго я, шчыра кажучы, і прамаўляю гэта невялікае слова. Пра тое, што яшчэ у нашым народзе жыве, што яшчэ ў яго духоўным побыце і ў памяці захоўваецца — хоць прызабытае, прымёрлае, прызасыпанае пылам-трухою часу, смеццем модных этыкетак наноснай — і танцавальнай, і песеннай, і бытавой — псеўдакультуры. Пра тое, што ячшэ можна — ячшэ не позна — адшукаць, знайсці і творча выкарыстаць, даць новае, у новых грамадскіх умовах, жыццё, і такім чынам вярнуць народу ягоныя ж скарбы, узбагачаныя талентам новых, маладых пакаленняў.

Фальклорны вечар «Чатыры пары года» вельмі пераканаўча засведчыў, што, па-першае, у народным побыце яшчэ можна апытаць шмат каштоўнага харэаграфічнага і іншага відовішчнага фальклору, — акцэнтую ўвагу на гэтых відах народнай творчасці, паколькі да апошняга часу на Беларусі збіраўся пераважна фальклор вусна-моўны, славесны (казкі, песні, прыказкі і г. д.), а па-другое, што гэты фальклор можна і трэба — абавязкова трэба! — браць на ўзбраенне, каб жывіць ім сучаснае нацыянальнае мастацтва, сучасную духоўную культуру. Нават сціплы студэнцкі канцэрт паказаў, якія багатыя запасы паэзіі, хараства, мастацкай фантазіі ў простых, немудрагелістых народных скоках, абрадах, гульнях, у карагодах і песнях і як усё гэта можа хораша паслужыць эстэтычнаму выхаванню сучаснікаў, калі паставіцца да справы творча, зацікаўлена, з натхненнем, калі кіравацца высокімі патрыятычнымі мэтамі.

Такім чынам, гаворка ідзе пра тое галоўнае, з чаго трэба сыходзіць, вырашаючы пытанні далейшага развіцця нацыянальнай харэаграфічнай культуры на сучасным этапе. Самабытныя, непаўторныя ў сваёй прыгажосці кветкі гэтай культуры могуць прарастаць толькі з роднага долу, падымацца толькі на роднай глебе, у якой бездань спажыўных сокаў — тых, што не дадуць ім зачахнуць, завянуць. Глыбока засвоіўшы гэту зусім не новую ісціну, зрабіўшы яе сваім непахісным перакананнем, творчым прынцыпам, можна гаварыць і пра ўсё іншае, што неабходна ўлічваць і на што трэба звярнуць увагу ў непасрэднай творчай працы са студэнтамі — будучымі мастацкімі кіраўнікамі харэаграфічных калектываў, у дзейнасці галіновай навукова-даследчай лабараторыі беларускай танцавальнай творчасці, якая адкрылася пры Мінскім інстытуце культуры.

У пастаноўках, паказаных удзельнікамі фальклорнага вечара, было багата выдумкі — і ў інтэрпрэтацыі ідэі твора, і ў дэталях пластычнага вобраза, і ў элементах сюжэтных, — выдумкі ўдалай, дасціпнай, вясёлай, часам нават гарэзлівай, аднак такой, што не разыходзіцца з агульным тонам высокай маральнасці народнага мастацтва. Нідзе і ні ў чым ніякага намёку на пошласць, — і таму на сцэне ўвесь час панавала атмасфера цнатлівасці, свежасці, чысціні, той натуральнай, прыроднай, я сказаў бы, «дзіцячай нявіннасці», якая адвеку характарызуе змястоўную сутнасць беларускага фальклору.

Харэаграфічныя кампазіцыі і сцэнкі — творы па сваёй мастацкай прыродзе сінкрэтычныя, якія спалучаюць і пластыку рухаў, і музыку, і міміку, і абрадавае пераапрананне, і элемент гульні, і спеў, і сям-там, сяды-тады — слова. Дык вось наконт слова, дакладней — наконт культуры слова: пра яе трэба клапаціцца гэтак жа, як і пра ўсё астатняе ў пастаноўцы. Пачынаючы з назваў. Калі ўжо гэта творы беларускія і на беларускай фальклорна-харэаграфічнай аснове — то давайце і назавём па-беларуску: не «Івушка», а «Вербачка», не «Танец з крынкай», а «Танец з гладышом» і не «Бабачка», а «Матылёк». Няма ў нашай мове і слова «ражаныя» (па-руску — «ряженые», ад «рядить, наряжать»). На вяселлях пераапранутыя ўдзельнікі абраду называліся ў нас або «цыганы», або «скамарохі» — думаю, што апошняе магло б ужывацца і ў дачыненні да ўсякай іншай гурмы вясёлых пацешнікаў у смешных апратках і масках. Культура мовы — гэта і культура мыслення, і культура працы, вытворчасці, і культура ўзаемаадносін, культура пачуццяў. Тут поўнае, непадзельнае адзінства. Без культуры мовы — адзінства цэлага разбураецца. Аднабокая ж культура — гэта, выбачайце, не культура. Вось чаму выхаванне ў студэнтаў глыбока шаноўных, любоўных і беражлівых адносін да мовы — задача таксама архіважная, жыццёва актуальная ў найвышэйшай ступені.

Усе, без вынятку, кампазіцыі, ацэнкі і танцы фальклорнага вечара «Чатыры пары года» пастаўлены студэнтамі, — вядома, пад кіраўніцтвам і з удзелам выкладчыкаў, прафесійных харэографаў і канцэртмайстраў. Аднак жа студэнтамі — яны і пастаноўшчыкі, і выканаўцы. Гэта не можа не радаваць. Таленавітая моладзь ідзе ў мастацтва! Вучыцца, узбагачае сябе ведамі, вопытам, развівае свае задаткі, каб з цягам часу стаць рупліўцамі роднай культурнай нівы, панесці «галоўную вахту» на службе народу, Бацькаўшчыне, чалавецтву. Вось чаму, думаючы пра шчыры энтузіязм гэтых маладых людзей і іх настаўнікаў, пра адзіна правільны агульны накірунак іх творчых пошукаў, хочацца ад душы прывітаць іх першыя крокі і выказаць пажаданне-ўпэўненасць: «Працуйма, сябры! Плён будзе, ды яшчэ які плён!..»