Выбор воина

Глава 1 Возвращение Диармайда

«Много правды поведали филиды[37] о деяниях Диармайда О’Дуйвне, много лжи они рассказали о его любви к Грайне, жене короля ирландских фениев[38] Финна. Не было во всей Ирландии девушки краше Грайне, дочери короля Кормака Мак Арта, внучки непобедимого Конна Ста Битв. Славили мужи всех ирландских пятин мужество, силу и воинскую доблесть Диармайда О’Дуйвне, славили девушки Ирландии его несравненную красоту и ум. Полюбили они друг друга, но король Финн первым посватался к Грайне. Не хотел отказать ему Кормак, но воспротивилась девушка немилому браку. И надо сказать, что Финн был старше ее в три раза. И узнал он, что сердце его избранницы уже отдано лучшему из его собственных воинов. И взыграли в нем лютая злоба и ревность. И приказал он своим фениям убить Диармайда, а Грайне привести к нему. Но было у могучего Диармайда много друзей среди фениев, и предупредили они его. Тогда решили влюбленные бежать вместе.

Неправду рассказывают филиды, что наложила дочь Кормака на Диармайда любовные узы, коих не мог разорвать он. Не было здесь колдовства. Ревность старого Финна всему виной. Нанял он множество убийц, дабы нашли они славного воина и принесли королю его черноволосую голову. Но были у Диармайда друзья – Ойсин, сын Финна, Осгар, сын Ойсина, Конан, сын Лиатлуахра, и Ангус из Бруга на Бойне, мудрый друид и воспитатель Диармайда О’Дуйвне. Помогали они ему, предупреждая об опасности, и нашли свою смерть все посланные Финном убийцы. Непобедим в бою был герой Диармайд, и пали они от его руки.

Но Финн, сын Кумала, продолжал преследовать влюбленных. Он насылал на них чары, стараясь затуманить мысли, и вновь нанимал убийц. Нашелся один воин из Лохланна, носивший Кабаний Шлем, который мог потягаться с Диармайдом во владении оружием. Сошлись они у банн-гульбайнского холма, и убил Диармайд врага. Однако и сам был тяжело ранен. Воина же из Лохланна сопровождал юноша по имени Хаген, который помог раненому Диармайду и привел его друзей. В благодарность за это Диармайд стал воспитателем Хагена.

Когда пришли друзья Диармайда, то увидели его тяжелую рану. И сказал тогда Конан, сын Лиатлуахра:

– Не можешь ты вечно скрываться в лесах, о Диармайд, друг мой. Могуществен Финн, и найдет он способ, как убить тебя. Нужно тебе на время покинуть Ирландию, а мы сделаем так, чтобы все решили, что ты погиб. Грайне же спрячем мы в Бруге на Бойне у Ангуса. Непраздна она и ждет от тебя сына. Будем охранять их, и никто не узнает, где они.

И потекли тогда слезы из глаз прекрасной Грайне. Оплакивала она разлуку с любимым. Излечил мудрый Ангус раны Диармайда, и отправились они с юным Хагеном в Шотландию. Друзья же его наложили чары на труп убийцы, чтобы выглядел он как Диармайд, и отвезли тело Финну. Бросили труп к его ногам, проливая горькие слезы, и сказали: „Добился ты своего, о Финн! Погубила твоя зависть и ревность лучшего из ирландских мужей. Не хотим мы больше служить тебе!“

И удалились они в Бруг на Бойне и стали ждать там возвращения Диармайда. Обещал он Грайне, что вернется через три года, свершив множество подвигов в ее честь.

И прошло с тех пор без малого четыре года. Не вернулся еще Диармайд. Известно лишь, что совершили они с юным Хагеном в стране Скоттов много славных дел и отправились дальше на восток, в страну, что на языке Лохланна зовется Гарды, или Гардарика.[39] Ждет любимого Грайне у Ангуса, что из Бруга на Бойне. Растет их сын, и станет он великим воином. Недалек тот день, когда возьмет он в руки отцовское копье Га-Дарг и отомстит старому Финну за несчастья, которые тот причинил его родителям…

И стояла прекрасная Грайне у окна дворца Рат-Грайнан, что у Ангуса в Бруге на Бойне, а сын ее, Доннхад, играл в саду со своим воспитателем, Конаном, сыном Лиатлуахра. И смотрела прекрасноволосая Грайне на железную рябь моря и ждала. Потому что верила она – возвратится Диармайд. Говорило ей любящее сердце, что жив ее любимый и вернется он со славою. И отомстит старому королю Финну за все обиды…

Не знала Грайне, что близко уже Диармайд и вот-вот покажутся из-за мыса паруса его кораблей. И катила светлая река Бойне свои воды навстречу водам морским. И немало было в тех водах слез прекрасной Грайне…»

Стучат топоры в борге. Строят воины быстрые драккары и вместительные кнорры.[40] Решил Хаген Стурлаугсон покинуть отцовский фьорд, после того как похоронил отца и мать. Позвал с собой людей своих и бондов окрестных позвал. Правда, бонды, те все больше за землю держатся. Немногие захотели переселиться. Но Олав, сын Эгиля, решил идти с хевдингом, и братья Олава, и сыновья их с чадами и домочадцами. Большой род у Олава, тяжело сниматься с насиженных мест. Но хороша земля в Западной Стране, как называют еще Ирландию…

Душно. В надвратной башне полумрак. Хаген, стоя у бойницы, смотрел, как смолят мастеровые пузатое днище нового кнорра. Чтобы перевезти всех людей, да семьи, да скот и добро, надо не меньше десятка таких кораблей. И вот они – почти все готовы… Хаген с отцом большую добычу взяли. Даже после уплаты отступного за ссору с русами осталось столько добра, что Хаген смог нанять мастеровых, за месяц построивших ему полтора десятка кораблей. А своими силами пришлось бы несколько лет… Да дерево пришлось прикупить, чтоб быстрее строили… Свое, выдержанное в корабельных сараях, сгорело при набеге Рагнвальда, будь он проклят.

Богатство многое дать может. Воинов, корабли, славу. Но не в силах богатство вернуть Хагену мать, воскресить отца… Не в силах отвратить черное безумие, если то вновь нахлынет.

В другой раз может не оказаться рядом побратима Александра со своим стрелком. Дала та стрела Хагену лишний миг, чтобы суметь вырваться из объятий Волчьего Духа. Лишь чуть-чуть зацепился за нее ногой Хаген. Чуть замешкался Волк. И этого хватило… Иначе пришлось бы броситься на меч, потому что убил бы Хаген Сигурни, любовь свою. А после такого невмочь жить. И сейчас тяжело, но рядом его золотоволосое счастье. Посвятила Эорвис, мать Хагена, Сигурни в валькирии и умерла… Он чуял, как изнутри поднимается знакомая волна ярости. Хотелось схватить факел и поджечь эту проклятую богами башню. Именно здесь, на этих досках, пролилась кровь Эорвис. И не мог здесь больше жить Хаген. Но и бросить своих людей не мог.

Тогда Диармайд, видя, как мечется по боргу, словно по клетке, молодой хевдинг, сказал:

– Почему бы тебе, Хаген, не отправиться в Ирландию вместе со мной? Построишь себе новый борг на земле, что издревле принадлежит моим предкам. Разве я не твой воспитатель? А это то же, что и отец. Значит, и земля твоя, раз ты сын мне. И воинам твоим дело найдется, когда соберу я войско, чтобы мстить Финну, сыну Кумала!

Хаген посмотрел на ненавистные стены и понял, что не будет ему в них покоя. И станет он искать утешения в битвах, а Сигурни – ждать его из походов. Но однажды не вернется он… Что тогда будет с ней? Или вернется, а здесь – дым и копоть! И кровь, вперемешку с пеплом.

Нет больше веры этому месту. Утеряло оно способность хранить и оберегать. Значит, надо искать другое…

И Хаген решил вопросить Руны.

Первой выпала «Перт», руна Смерти. И выпала она перевернутой. Значило это, что причина происходящего кроется в чьей-то смерти и насилии. И что все беды – это расплата за содеянное зло. Да, Хаген и его отец убили многих…

Второй выпала «Наутиз», руна Нужды. И значило это, что должен Хаген принять происходящее как искупление и набраться мужества, чтобы «пересечь бездну под парусом терпения».

И третьей выпала «Сиг», руна Солнца. Она гласила, что помогут Хагену справиться с Нуждой Теплота и Любовь. Что должен он хранить внутренний свет сердца, и тогда Силы будут с ним, и успех придет непременно.

Четвертой пришла «Райдо», руна Движения и Путешествий. И сказала она, что необходимо Хагену отправиться в путь.

Последней же выпала «Феу», руна Плодородия и Богатства, предвещая в конце пути благополучие и процветание.

Хаген взвесил в руке холодные камушки. Потом ссыпал их обратно в мешочек и сказал Диармайду:

– Не будет мне покоя в этой земле. Все здесь напоминает об утрате… Я пойду с тобой, Диармайд.

И черноволосый вальх[41] улыбнулся так, как это умел только он, и сжал пальцами сильное плечо воспитанника. Теперь у Диармайда два сына, и старшим можно гордиться.

Глава 2 Який спить – таке i снитця[42]

Сашка проснулся среди ночи. Его выбросило из сна резким рывком. Чувство опасности оказалось таким острым, что Савинов, еще не сознавая происходящего, скатился с ложа на убитый ногами земляной пол. Меч, висевший на столбе рядом с ложем, непонятным образом очутился в руке. В первый миг Сашке показалось, что он успел разглядеть нависший над собой темный силуэт. Нет, почудилось… Но все же что-то было не так. Темнота вокруг шевелилась, текла сумрачно мерцающими нитями и сгустками, клубилась и шелестела. Шорохи слышались со всех сторон, словно легионы мышей шли в наступление. Савинов помнил, что на поляне ночью, когда они с Хагеном ходили выручать Сигурни от хазар, тоже происходило нечто похожее. Тьма казалась не просто отсутствием света, а чем-то материальным. И живущим своей, враждебной и зловещей жизнью. Даже обладающим собственной волей… Но тогда было не до темноты. Зато теперь…

Сашка чувствовал, как волоски на коже встают дыбом. По спине пронеслась волна ледяного холода. Шорохи, шелест, скрип. Чудилось, что все предметы в дружинном доме, которые мог в темноте различить глаз, пришли в движение. Их очертания плыли, принимая вовсе уж фантастические формы. Дыхание спящих людей звучало змеиным шипением. Собачий брех, доносившийся снаружи, казался криком охотящегося чудовища. И даже стук собственного сердца – как мерный шаг наступающих полков!

Вдруг над соседним ложем поднялась черная тень, увенчанная изогнутым рогом! Сашка подпрыгнул от неожиданности и заорал. Точнее, хотел заорать, но горло словно сжал кто-то. И связки издали только простуженный хрип…

– Помстилось что? – Тень с рогом уселась на ложе. – После грибов бывает…

– Какого хрена? – Савинов вдруг узнал Ольбарда. Шорохи, словно испугавшись человеческой речи, тут же улетучились. Все сразу стало на свои места, и тьма обернулась темнотой. Ночью то есть… «Вот ведь!.. Это ж князь… И у него чуб, а не рог… С ума я сошел, что ли?»

– Ты меч-то опусти. – Ольбард сел на ложе. В ухе тускло блеснула серьга. – А то не ровен час заденешь кого!

Сашка сообразил, что совершенно гол и сидит на корточках, рядом со своим ложем, выставив вперед изогнутый луч клинка. И что его этак потряхивает. Без лязга зубов, но все же ощутимо. А пол холодный, и босые пятки уже замерзли. Савинов сделал над собой усилие и опустил меч.

– Прости, княже, и вправду помстилось… Тьма… Она… Будто живая…

– Живая и есть. – Ольбард почесал голый бок. – Я ж говорю, после грибов бывает…

Сашка поднялся, убрал меч в ножны и плюхнулся на постель. Спать расхотелось совершенно. Он скосил глаза в сторону и увидел, что князь все еще сидит и разглядывает его, словно хочет удостовериться, отпустило ли больную головушку. Подумав малость, Сашка снова сел.

– А что, княже, все так скачут после этих грибов? И ты? – Савинов скорее угадал, чем увидел, что князь улыбнулся.

– Нет, я не скачу. Мне это питье без надобности… Хотя, когда Ререх учил меня воинской науке, пить пришлось… Один раз.

– И что? – Сашка аж подобрался, приготовившись выслушать целую историю. Но князь сказал только:

– Очнулся в речке. Ререх сунул меня туда, чтобы охолонул. Холодная вода, она дурман хорошо уносит…

Сашка вспомнил речку, в которой полоскался после битвы с весинами, смывая угар «медвежьего» безумия. И вода тогда была словно ртуть, густая и медленная.

– Да, я помню, – согласился он. – С тех пор как берсерком побыл, помню. И не забуду, это точно.

– Нет, Александр, – Ольбард покачал головой, – не был ты берсерком…

– Это как?.. – Сашка оторопело уставился на князя.

– А вот так. Потому что нет бывших берсерков. Бывают те, кто укротил своего зверя, взял за ноздри! Но и тогда все может случиться, потому что и собака иной раз кидается на хозяина. Вот хоть на Хагена посмотри…

Савинов промолчал, задумчиво скребя бритую голову. «Перспектива, надо сказать, печальная. Ведь всю жизнь придется самому над собой на стреме стоять! И чуть что – тащить за уши… Хаген вот сам меня учил, как с Духом Зверя бороться… и побеждать. Знает, умеет, но ведь не уберегся. Поймался на сильной эмоции…» А заруби тогда Хаген Сигурни – жить бы не стал.

«Ну ты и дурак, Сашка, – сказал он сам себе, – кто же о таких вещах думает? Сплюнь!»

Он представил себя на месте друга. И что Сигурни – это Яринка… Его снова затрясло. «Да я же просто бомба с часовым механизмом! Я же опасен! Тоже дурень, думал все позади… А на тебе хрен! Выкуси!..» Он зло сжал зубы, пальцы впились в меховое одеяло. «Бедная ты моя радость, Ярина, свет Богдановна! Угораздило тебя замуж за урода выйти…» И тут Сашка вспомнил, что ему снилось…

Яринка и снилась. Сон был какой-то сумбурный. Все в нем менялось внезапными рывками… Сначала крутилось что-то на военную тему. Самолеты, танки, гаубичная батарея, ведущая огонь… Шла в атаку наша пехота, и тускло блестели на солнце примкнутые штыки. А пулемет все бил и бил с сопки, и атака захлебнулась… А он, Сашка, почему-то лежал в цепи вместе с пехотой, и рука сжимала цевье карабина. Пули с мерзким посвистом взбивали фонтанчики пыли у самого лица. Голову было не поднять… Потом из кустов с ревом выползла «тридцатьчетверка»,[43] развернулась, чадя сизым солярным дымом. Хобот пушки пошевелился, примериваясь, и плюнул огнем. На сопке жахнуло, ухнуло, и в воздух взлетели какие-то клочья. Пулемет заткнулся. Впереди тут же заорал ротный. В атаку, мол… Все поднялись и побежали. А Сашка почему-то никак не мог отклеиться от земли. Наверное, потому, что последняя пулеметная очередь прошлась прямо по нему… Были в этом сне еще всякие выверты, вроде отсека подводной лодки, в котором тускло горела «аварийка» и соленая ледяная вода стояла по грудь. И надо выходить через торпедный аппарат… Еще – ясный солнечный день, аэродром. И он сам на УТИ-16[44] выруливал на взлет, а в передней кабине сидела Яринка, оборачивалась к нему, улыбалась и махала рукой. И летный шлем ей был необычайно к лицу… А потом сразу они оказались уже в Белоозере, и Ярина, смеясь, протягивала Сашке расписную деревянную ложку. На девушке было богатое платье с вышивкой и свободными, широкими рукавами. На высокой груди лежало ожерелье, на голове надета смешная двурогая кика – убор замужней женщины. Савинов сидел за столом, а перед ним стоял большой горшок с кашей вперемешку с ломтиками куриного мяса. И пахло так, что просто хоть язык глотай… Сашка вместо языка стал заглатывать кашу, быстро орудуя ложкой, а Ярина присела напротив и смотрела, как он ест. А потом сказала:

– Возвращайся поскорее! Мне грустно без тебя…

Сашка удивленно поднял на нее глаза и хотел сказать: «Я же здесь» – и тут вспомнил, что это сон. Тогда он бросил ложку и накрыл маленькую ручку Ярины своей ладонью. И почудилось ему – и вправду коснулся!

– Я вернусь! Обязательно, ты только не печалься… Ведь мы всегда вместе, где бы ни находились… А еще – я люблю тебя больше жизни. И значит, ничто меня не остановит. Я вернусь!..

Она печально улыбнулась: «Я знаю…» Сашка потянулся через стол, чтобы поцеловать ее… и проснулся.

Сашка посидел еще немного на ложе и встал. Натянул портки и сапожки, накинул рубаху и стал пробираться к выходу. Настроение, как ни странно, поправилось. Он шел по проходу, слушал дыхание спящих и думал: «Не-ет! Черта с два я позволю своему „мишутке“ причинить зло Ярине! Удушу, порву пополам, – тоже мне Дух Медведя! Да хоть мамонта! Плевать я хотел… Значит, буду стоять у себя над душой и следить. Если Хаген не смог удержаться, еще не значит, что и я не смогу…»

Он вглядывался в спящих, проверяя на всякий случай, не шевельнется ли еще какой «рогатый». Не расцветают ли у кого на ушах розовые кусты… Однако галлюцинации и миражи куда-то попрятались, мышиные легионы отступили, и все было путем. «Вот и хорошо. Вот и ладно… Не надо мне таких приключений. Мне другие нужны. Например, ковш с водицей и свежий воздух…»

– Малыши-карандаши, – тихонько пропел Сашка, отворяя дверь, – лопали грибочки, чтоб у папеньки на брюхе расцвели цветочки! А мухоморы кислые – на носу повислые!

Снаружи занимался рассвет…

Глава 3 Исход

Решено было, что бонды на новое место перебираться по осени станут. После сбора урожая. Олав сказал: не бросать же будущий урожай! Вот по осени соберем и придем. Хаген пообещал прислать к тому времени два драккара. Для охраны. А Олав отпустил с ним двух сыновей с семьями, чтобы отстраивались пока. Рабочих рук у него и здесь хватит. Еще Хаген решил оставить в борге одну полусотню. Так, на всякий случай. И три кнорра для Олава. Трех должно хватить. Часть скотины и пожиток отвезут сейчас сыновья, остальное – потом.

Корабли, изрядно нагруженные, стояли у пристани. На них по широким сходням сводили коров и лошадей. Люди сновали туда-сюда, между боргом и кораблями, несли кули, свертки и мешки. Против переселения никто не возражал. Конечно, бросать обжитое место не хотелось, однако набег халогаландцев враз перевернул налаженную жизнь. И стены борга больше не казались надежной защитой. Хаген понимал, что крепость вряд ли долго станет пустовать. Он уже послал известие своим родичам в Стейнхьер. Скоро здесь появятся новые хозяева. Место удобное, земля родит хорошо. Заселят…

Почему-то его совершенно не волновало, что ждет впереди. Не то чтобы Хаген успокоился, увидев ответы Рун на свои вопросы. Он знал, что Руны не предсказывают будущего. Они дают совет и говорят о том, что будет, если совет выполнить. Выполнил – получи желаемое. Не выполнил – ничего не получишь. Силы не работают за человека и поле за него пахать не станут. Хочешь удачи – пролей пот, а то и кровь. Заслужи!

Он стоял и смотрел на свой фьорд, который не был уже родным. На стены борга и зеленеющие поля, на лес за полями, карабкающийся на холмы. Смотрел на встающие позади леса, окутанные туманной дымкой горы. На пик Оссколтен, вздымающий снеговой шлем к самому небу, и на реку, впадающую в воды фьорда. Все, что он видел, оставалось в прошлом. Прошлое – Урхр. И только корабли, полные людей, только палуба под ногами и ветер, что тихонько поет в снастях, – все это Сейчас. А из Сейчас – Вертханди – начинается Будущее – Скульд.[45] Три имени Норн, богинь Судьбы, прядущих свою вечную пряжу, всегда сходятся для человека в едином миге. И только этот миг и живет человек на самом-то деле… «Здесь и сейчас, Хаген, здесь и сейчас!» Он отвернулся от борга и подал знак Даину: «Отплываем!»

Затопали по палубе ноги. Концы заскрипели, палуба качнулась, причал медленно отодвинулся. Весла легли на воду, и «Мунин» плавно направился к выходу из фьорда. За ним потянулись остальные корабли. Русы запели. До Хагена долетели слова: «Прощай, любимый город! Уходим завтра в море…» Улыбка тронула губы хевдинга. Песня была из тех, что часто пел Александр. «Надо же, переняли!» Сигурни подошла и встала рядом. Ее рука коснулась плеча Хагена. Девушка улыбалась, слушая песню, и так тепло вдруг стало на сердце, что Хаген рассмеялся.

– А ну-ка, Греттир, – крикнул он скальду, – ответь им чем-нибудь!

Больше всего Савинова поражало то, насколько легко эти, казалось бы, совершенно оседлые люди в несколько дней собрались, бросив привычное место, налаженное хозяйство, могилы предков (!), и подались куда-то к черту на рога. Туда, где никто из них не был и где неизвестно, что ждет: то ли спокойное, безопасное житье, то ли мечи врагов. Новых врагов, взамен старых. Да, собрали свой тинг – народное собрание, да, покричали, поспорили, но как только решение было принято, сообща взялись за дело. Может, оседлость их была кажущейся, а может, он, Савинов, чего-то не понимал. Но ведь видно невооруженным глазом: народ-то патриархальный. Консервативный, можно сказать. А вот сорвались с насиженных мест. И поплыли по синему морю.

«Не удивительно, – думал Сашка, – что эти ребята заселили Исландию, добрались до Шпицбергена и Гренландии. Не только добрались – жили там! А еще точнее – живут. А надо будет – отправятся дальше, в Америку например. Если только уже не отправились!»[46] Он бы ничуть не удивился, если бы узнал о чем-то подобном, после того, что видел перед собой. Это ведь не какой-нибудь одинокий искатель приключений. Целый городок, по здешним меркам – не самый маленький, снялся в одночасье и – вперед, навстречу ветру! Почти тысяча человек – воины, женщины, дети, старики, со всем скарбом, домашней живностью и добром… Савинов понимал теперь, как проходило Великое Переселение Народов. Не почему, а именно КАК… Ему все больше нравился этот храбрый, предприимчивый и жизнелюбивый народ, словно находящийся в вечном поиске. Народ-первопроходец. Как называет его Диармайд – Лохланнах, народ Лохланна, страны Озер. Норвегии то есть…

Сашка стоял у борта и смотрел, как бойко подпрыгивают на волнах пузатые кнорры, распустив по ветру крылья парусов. И слушал, как несется над морем песня…

Корабли прошли вдоль побережья Норвегии курсом на юго-запад, временами приставая к берегу. Пополняли запасы, отдыхали и шли дальше. Местные жители относились к ним спокойно. Идут – ну и пусть их, главное, чтобы скотину не угнали да безобразничать не принялись. Несколько раз эскадра встречала в виду берегов драккары местных конунгов и ярлов. Те в драку не лезли. Слишком крепким орешком им казалась эскадра в два десятка кораблей, больше половины которых – боевые…

Так прошло несколько дней, пока на траверзе[47] горы Галлхепигген эскадра не повернула направо, в открытое море, и взяла курс на Шетландские острова. Сашка плохо помнил здешнюю географию. Кажется, южнее Шетландских лежали Оркнейские острова. Оттуда рукой подать до побережья Шотландии. Потом Гебридские острова, и вот он, проход в Ирландское море… По непонятному капризу природы погода во все время плавания стояла свежая и ясная. Волнение моря, что называется, умеренное. Только у мыса Рат, что на северном побережье Шотландии, корабли попали в полосу густого, непроницаемого тумана.

Савинов впервые так долго находился в морском походе. Ему чудилось, что море, покрытое пенными валами, не просто очень большое количество воды, собранной вместе. Нет, море было живым, и по ночам он слышал странную песню, которую ветер исполнял на пару с волнами. Море дышало и звало, манило тайной. Оно не казалось равнодушным, наоборот, было ощущение, что оно эдак благосклонно наблюдает за усилиями людей, пересекающих его просторы. И ему нравятся именно эти люди, а значит, они благополучно достигнут цели… И дул ветер, а вода изумрудным буруном уходила за корму. И сияли восходы, когда неясным казалось, где кончается небо и начинается море. И пламенели закаты, будто бы сошедшие с картин Айвазовского, который еще не родился… И кричали в синеве чайки, провожая корабли, кричали и садились на воду… Кто-то из воинов посмотрел и сказал: «К ведру…» – к хорошей погоде то есть. Примета не обманула… А Сашка все смотрел и смотрел на море, понимая уже, что влюбился в эту стихию не меньше, чем в небо…

Глава 4 Эрин

«…И вот стояла прекрасная Грайне в своем чертоге, что у Ангуса в Бруге на Бойне, и смотрела на море, а сын ее, Доннхад, играл в саду со своим воспитателем, Конаном, сыном Лиатлуахра. И синела безбрежная даль моря, за которой лежала земля Шотландии. А Грайне ждала своего любимого.

Тогда подошел к ней воспитатель Диармайда, Ангус, великий мудрец и провидец, и сказала ему Грайне:

– Отчего-то сегодня неистово бьется сердце в груди моей. Быть может, скоро увижу я Диармайда, сына Дуйвне, прекраснейшего из мужей.

Промолчал великий Ангус. И воспарил духом своим к небесам, чтобы узнать, – долго ли ждать еще прекрасной Грайне своего мужа. Увидел он за мысом множество кораблей, идущих к устью реки Бойне. Тогда возвратился назад Ангус, и спросила его Грайне:

– Что видел ты, о мудрый?

И ответил он:

– Видел я множество кораблей, идущих сюда.

– А кто в тех кораблях, что идут сюда?

– Нетрудно сказать! На тринадцати кораблях идут к нам сыны Лохланна с воинами, и женщинами, и детьми, и старцами, и скотом своим, и другими богатствами. А ведет их великий воин, с глазами, как лед горных вершин, по имени Хаген, сын Стурлауга, прозываемый Молниеносный Меч.

– Не тот ли это Хаген, сын Стурлауга, что отправился когда-то с мужем моим, прекрасным Диармайдом, в страну Скоттов? – спросила Ангуса Грайне.

– Да, это он, – отвечал мудрец.

Тогда женщина вновь взглянула на море и узрела в нем множество парусов. И были те паруса искусно украшены разными знаменами и гербами.

– А кто эти воины, – спросила она Ангуса, – что идут сюда под невиданными парусами?

– Нетрудно сказать, – ответствовал Ангус. – Это народ рек, зовущийся русами, ибо река по-ихнему – Рось. А еще их зовут вендами, и варягами, и ругами, – всякий сосед по-своему. А землю их в Лохланне зовут Гардарикой, что значит Земля городов. Ибо силен этот народ и много в земле своей крепких городов имеет. И ведет их могучий воин, король Ольбард Синий Ус, с ним шесть вождей и пять сотен отважных воинов. На семи кораблях идут они прямо сюда, к Бругу на Бойне.

Тогда прекрасная Грайне снова спросила Ангуса:

– Скажи, о мудрый, зачем идут сюда все эти вожди с воинами, и женами, и детьми, и скотом, и со всяким иным богатством? Зачем идут они к Бругу на Бойне?

– Нетрудно сказать, – ответил Ангус. – Хаген, сын Стурлауга, идет, чтобы поселиться здесь, в земле Ирландии, и построить город, и распахать поля, и пасти скот, чтобы дети его детей жили в довольстве и счастье. Ибо муж твой, Диармайд О’Дуйвне, позвал сюда Хагена и нарек его при этом своим сыном. А сделал он так оттого, что Стурлауг, отец Хагена, и Эорвис, мать Хагена, погибли в битве и нет теперь у него родителей. А король русов идет сюда, чтобы вернуть под родимый кров мужа твоего, могучего Диармайда. Ибо друзья они и побратимы!

Тогда заплакала прекрасная Грайне от счастья и побежала в свои покои, чтобы надеть свои лучшие одежды и украшения, ибо была она женщиной и хотела предстать перед любимым мужем во всей своей красоте.

Мудрый же Ангус печально покачал головой, ибо предвидел он еще многие несчастья, предстоящие влюбленным. А корабли тем временем входили в устье реки Бойне…»

Копье Диармайда имело собственное имя – Га-Буйде. Что это значило, Сашка не знал, но частенько видел, как ирландец лелеет свое оружие, чистит и смазывает, украшает ясеневое древко искусной резьбой и время от времени дает копью «поиграть». В такие мгновения оно выглядело как змея со стальной головой, молниеносно вырастающая из рук воина, гибкая, словно резиновый шланг. Воин, играющий копьем, казался оплетенным сетью из полос и ярких бликов, настолько велика была скорость движений. И еще копье пело. Не так, как мечи. Те звенят и свистят в воздухе, копье же ревело рассерженным тигром, только изредка позволяя себе мелодичную трель, когда им наносили колющий или секущий удар…

Савинов пытался научиться владеть копьем, но за год, конечно, к такому результату даже приблизиться невозможно. Хотя для боя в строю Сашкиного умения вполне хватало. Но о том, чтобы проделать что-то подобное Диармайдову «ревущему копью» пока речи не шло. Ирландец своему искусству учился с детства… Но все-таки Сашка полагал, что он, по крайней мере, в курсе всех более или менее эффективных способов обращения с копьем. Как выяснилось, он ошибался…

«Змиулан» подошел к пристани примерно на длину весла. От крепости, возвышавшейся на холме неподалеку, быстро пылила навстречу прибывающим кораблям богатая колесница, запряженная парой ослепительно белых лошадей. Экипаж сопровождал десяток всадников. На колеснице стояли двое – мужчина и светловолосая женщина в богатых одеждах.

«Хозяева встречают», – подумал Сашка.

Его «Медведь» шел следом за «Змиуланом»…

И тут Диармайд передал кормило Ольбарду и взял свое копье. Следующие секунды растянулись и в то же время сжались до предела. Савинов видел, как ирландец быстро шагнул к борту, оттолкнулся древком… А потом единым мощным движением метнул свое тело вверх!

В Сашкиных глазах, как на фотопленке, запечатлелся краткий миг, в котором Диармайд, вытянувшись струной и опираясь одними руками на древко своего копья, завис в воздухе вниз головой. А сверкающее холодное железо наконечника было в ладони от лица ирландца… Потом время бросилось вскачь. «Змиулан» качнуло. Диармайд пронесся над водой, описав красивую дугу. Га-Буйде перевернулось в его пальцах… В следующий миг черноволосый ирландец мягко приземлился на дощатый настил пристани и замер, раскинув руки, прямой как свеча… С грохотом подлетела колесница. Кони встали на дыбы. Молодая красивая женщина бросилась с колесничной площадки прямо в объятья Диармайда. Их волосы на мгновение сплелись – черные с золотыми…

Это было здорово! Конечно, Савинов знал, чисто теоретически, что возможны подобные фокусы. В конце концов, есть же соревнования по прыжкам с шестом… Но такое! Нет, давно ясно, что Диармайд очень сильный воин, у которого все эти смертоубийственные штучки, типа: «поднять щит – удар ребром – коли копьем – прикройся», уже переросли в ранг высокого искусства. Но что он может такое!..

Савинов поймал себя на том, что стоит разинув рот. Пришлось быстренько его захлопнуть. «Раскрыл пасть, раззява… И все же, ну до чего силен ирландец!» Сашка покосился на Ратимира. Тот одобрительно усмехался в усы, глядя на пристань. Потом крякнул, перекладывая кормило, и, мельком глянув на Савинова, сказал:

– Каков, а? Прием называется «стойка на острие копья». Говорят, вальх как-то раз убил им пятьдесят воинов.

– Не понял. – Сашка тоже посмотрел на пристань. – Это же прыжок. Как им можно убить, да еще пятьдесят человек?

– То-то и оно! – Ратимир довольно усмехнулся. – Врагов было слишком много. Вот он и вызвал их на соревнование в ловкости. Все, кто пытался повторить, наткнулись на копье… Сказывают, оно заговоренное.

Савинов рассеянно кивнул.

В это время статный седой мужчина, что приехал с женщиной, величественно спустился с колесницы. Диармайд ему поклонился.

– А это еще кто?

– Воспитатель Диармайда, Ангус. – Ратимир нахмурился. – Говорят, колдун… – Кормчий помолчал, а потом добавил: – Очень большой силы колдун.

«Интересно». Сашка внимательно рассматривал Ангуса. Тот напоминал манерами какого-нибудь римского сенатора. По крайней мере, Савинов их себе такими и представлял. Ангус был величествен. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, кто тут главный.

«И все-таки непонятно, – подумал Сашка, – они же тут все давно уже христиане. Или я ошибаюсь? И как же тогда церковь смотрит на всяких там колдунов? Хотя… может, у них это дело считается в порядке вещей. Этакий симбиоз…»

Лодья мягко ткнулась бортом в бревна причала. Молодшие из дружины проворно завели швартовые концы на специальные столбики. Ангус царственно повернул голову навстречу вновь прибывшим и, встретившись с Савиновым глазами, медленно наклонил голову. Сашка кивнул в ответ. Глаза у колдуна были черными.

«Здорово, дядько», – мысленно поприветствовал его Савинов и шагнул на причал…

Глава 5 Символы

Как человек, большую часть жизни проживший в городе, Сашка совершенно искренне считал, что нигде так хорошо не отдыхается, как на свежем воздухе. А уж с похмелюги тем более. Пир вчера был такой, что ушатало даже Сашку, даром что он привык к более крепким напиткам, чем местное население. В ушах гнусно шумело. Живот бурчал и всячески проявлял недовольство. «Сколько же я выпил? – изумленно подумал Савинов. – А съел? Нет, так жить нельзя. Берегите здоровье смолоду!» Помнится, когда он, Сашка, еще учился в фабрично-заводском училище, был у них старый слесарь Потапыч. Золотые, как говорится, руки. Но пил Потапыч безбожно. И всякий раз поутру, доковыляв до работы, он, мучаясь с похмелюги, плачущим голосом проникновенно произносил: «Не пей, Сашка! Не пей никогда!»

Савинов поднялся на пологий холм, возле которого вновь прибывшие разбили палаточный лагерь, и уселся прямо в траву. Ноги как-то расхотели идти дальше. «Прав, прав был Потапыч… Пить вредно».

Пейзаж вокруг был замечательный. Зеленые холмы, поросшие клевером, медленная красивая река, море, в этот час очень спокойное и тихое. Поодаль рощи раскидистых деревьев. Птички поют, ветерок эдак мягко играет травой. Мимо соседнего холма с мычанием двигалось стадо пятнистых коров. Здоровенная мохнатая псина, совершенно зверовидного облика, состоявшая, похоже, на должности главного пастуха, завидев Сашку, подбежала поближе, чтобы оценить его намерения. Принюхалась, потом шумно задышала и умчалась тяжелым скоком. Документы у Савинова, по всей видимости, были в порядке. Мальчик-подпасок что-то крикнул. Сашка на всякий случай помахал ему рукой. Было немножко зябко, и предусмотрительно прихваченный с собой толстый шерстяной плед в зеленую клетку оказался нелишним. Савинов укутался в него и, потихоньку согреваясь, стал вспоминать, что же было вчера…

В Бруге, как выяснилось, их уже ждали. Хозяин, самый что ни на есть настоящий друид, знал о прибытии кораблей задолго до их появления на горизонте. И отдал соответствующие распоряжения. А слуги постарались на славу. Пир вышел такой, что Савинов, считавший себя после года, проведенного в этом мире, так сказать, видавшим виды, понял: все допрежь Бруга на Бойне это так, баловство. Ну выпили, ну закусили. А здесь ка-ак ВЫПИЛИ! А потом ка-ак ЗАКУСИЛИ! Страсть, жуть, мрак, как говаривала Эллочка Людоедка. А волынки! «Нет, – подумал Сашка, – если человек не слышал ирландской волынки, считай, что и не жил вовсе…» А джига! Эти ирландцы танцевали так, что дух захватывало. С грохотом, дробью, гиканьем и смехом они выделывали такие коленца, что любой чечеточник помер бы от зависти. Громадный зал сотрясался. С потолочных балок летела пыль…

Савинов решил: «Я не я буду, а научусь не хуже!» И, конечно, Диармайд танцевал лучше всех. И румянец у него был аж во всю щеку. А потом местная молодежь показала, что такое чувство локтя. Они сплясали ту же джигу, только абсолютно синхронно, по ходу танца совершая сложные перестроения. Слитные удары нескольких десятков подошв гремели громом, казалось, потолок вот-вот рухнет на головы танцующих. Это смотрелось настолько воинственно, что кровь вскипала в жилах и горячая волна взбегала по спине, ударяя в голову…

В голову ударяли не только танцы. В основном этим занимались пиво, эль и – о чудо! – настоящее виноградное вино. Правда, Савинов так и не понял из объяснений – то ли лоза привезена из Греции, то ли все-таки сам напиток… А потом Диармайд и Грайне, чем-то с виду напоминавшая Сигурни (может, тем, что такая же золотоволосая), пошептались и под шумок испарились с торжества… И Хаген с женой тоже последовали их примеру. А воины полезли тискать девок. И те были очень даже не против. Какая-то очень симпатичная хохотушка пыталась напялить на Сашку венок из полевых цветов… Но ему почему-то вдруг стало тоскливо и в то же время как-то светло, что ли… В общем, Савинов аккуратно спровадил красотку Храбру, а сам вышел на двор. И сказал звездному небу, нависшему над Бругом: «Ярина! Слышишь? Я люблю тебя! И кроме тебя мне никто не нужен…» И еще, кажется, он сочинил стихи, а потом… Потом было уже форменное безобразие. Почти на автопилоте Сашка добрался до своей комнаты и рухнул в постель. У него, правда, все же хватило сил раздеться перед этим. И сон был невероятно ярким, живым. Снилась, конечно, ОНА. Обнаженное тело Ярины сияло солнечным светом. У Савинова захватило дух от нежности и неистового желания. Он касался ее груди губами. Руки скользили по бархатистым бедрам, обнимали, ласкали. Жар сжигал его изнутри. Казалось, Сашка вот-вот взорвется, лопнет, как перетянутая струна. Водоворот страсти подхватил его и помчал, поднимая на волнах безумия. Тела влюбленных сплетались, будто стремились проникнуть друг в друга и слиться навсегда, чтобы уже никогда, никогда не разлучаться… Но в какой-то момент сквозь сияющую пелену сна стало проступать что-то иное. Не будучи ни опасным, ни неприятным оно каким-то образом заставило Савинова напрячься и рвануться из объятий любимой. Он с сожалением выскользнул из сна… И даже не сразу понял, что происходит. Может, каким-то чудесным образом его, Сашку, забросило за тысячи километров обратно в Белоозеро? И он дома, рядом с Яриной… Но нет! Жаркое тело женщины под боком никуда не исчезло. И это… Савинов узнал бы любимую, даже если бы ослеп, оглох и потерял обоняние… Это – не она!

Между тем ловкие маленькие ладошки скользили по его телу. Мягкие губы что-то шептали у самого уха. Упругая грудь коснулась плеча… Сашка силился хоть что-нибудь разглядеть в темноте, но чьи-то длинные вьющиеся волосы мешали это сделать, приятно щекоча щеку. «Черт! Может, я еще сплю?» Но одеяло уже недвусмысленно топорщилась, а горячая, настойчивая ладошка… Сашка со стоном, переходящим в рычание, ухватил неизвестную за плечи и оторвал от себя. Сел. Голова кружилась. Неизвестная замерла на миг, а потом снова придвинулась. Но Савинов остановил ее, удержав за плечо.

– Ты кто? – хрипло спросил он по-норвежски.

– Эми, – тихо ответили из темноты. – Что с тобой, воин? Я не нравлюсь тебе?

«Черт! Черт! Черт!» Сашка сжал плечо девушки и сказал:

– Ты вот что, Эми… Иди-ка спать… Ты, конечно, замечательная… Но я… Я дал обет, понимаешь?

Девушка еще несколько мгновений сидела рядом, потом тряхнула волосами и встала. Послышался шорох собираемой одежды. Скрипнула дверь, и наступила тишина… А Савинов рухнул навзничь в мокрую от пота постель. Сердце тяжко колотилось в груди. В голове шумело. «И чего же ты испугался? – спросил он себя. – Что было не так? В конце-то концов, это здесь в порядке вещей. И Ярина вовсе не стала бы возражать. Наоборот…» Однако он чувствовал, что поступил верно. Так надо. Так и только так. Никакая, ни одна другая не заменит ЕЕ.

Теперь Сашка сидел на пригорке и пытался понять – почему? В голове шумело уже совсем слабо, но понять отчего-то не удавалось. Однако было такое чувство, что все это как-то связано с возвращением… Солнце взобралось уже довольно высоко. И в Бруге, наверное, все уже проснулись. Савинов поднялся, собираясь отправиться назад… и вдруг понял, что уже не один на вершине холма. Седовласый Ангус стоял в пяти шагах и обозревал окрестности. Хотя, вне всяких сомнений, интересовал его именно Сашка. Тот привык уже, что при первой встрече представляет для местного населения жгучий интерес пополам с некоторой опаской. Вроде как верблюд на улице Питера. Животина, конечно, известная и вроде как мирная, но кто его знает – вдруг плюнет.

«Вот ведь, подкрался! Я и не слышал ничего». Савинов с уважением посмотрел на друида. Тот ответил спокойным и внимательным взглядом. Возникло неприятное ощущение, что Ангус оценивает и взвешивает его, Сашкины, плюсы и минусы, словно даже немного сомневается – человек ли перед ним. Тогда Сашка в свою очередь принялся рассматривать друида и сделал интересные наблюдения. Шея у Ангуса была как у чемпиона по вольной борьбе. Плечи и грудная клетка тоже говорили о том, что, вполне возможно, этот друид – воин не из последних. Вчера, когда Савинов видел его на пристани, Ангус одет был в длинную белую одежду, напоминающую монашескую рясу, подпоясанную золотым наборным поясом. Пояс остался прежним, а вот одежда на друиде сегодня темно-зеленого цвета. В волосах Ангуса, тщательно убранных и расчесанных, блестел тонкий серебряный обруч. Еще в левой руке властитель Бруга держал резной посох с навершием в виде конской головы. На поясе друида висел золотой серп и кошель, а на шее… Нет, конечно, там была золотая гривна и еще какие-то амулеты, но Сашкин взгляд запнулся о свастику из вороненого серебра. И свастика эта, в отличие от солярного знака на парусе «Змиулана», была знакомых рубленых очертаний.

«Нет, ну конечно, – рассеянно подумал Савинов, – надо изживать стереотипы этого… ну, мышления в общем. Фашисты тут ни при чем уже точно. Вот разве что этот Ангус на самом деле какой-нибудь Курт или Дитрих. И попал сюда примерно как я, то есть снаряд в лоб, танком переехало или еще что-то в этом роде…» Сашке захотелось ляпнуть что-нибудь типа: «Guten Morgen!» и пронаблюдать за реакцией друида. Однако пришлось сдержаться. Ирландцы ведь не германское племя, вдруг у них это значит не «Доброе утро!», а «Пошел вон, вонючий козел!». А при таком раскладе еще неизвестно кто окажется козлом…

Тем временем Ангус, видимо насмотревшись и выяснив, что Сашка все же принадлежит к человеческому роду, повернулся в сторону Бруга и сделал приглашающий жест: пошли, мол. Савинов сигналу внял. «Пошли, почему бы не пойти». И двинулся вслед за друидом. Шаг у Ангуса был широкий, и Сашке пришлось слегка поднапрячься, чтобы не отстать. А через пару минут до него дошло, что друид идет, не приминая травы. То есть он, конечно, ступал по ней, как и все люди, но она почему-то не мялась. Словно не давил ее вес здоровенного мужика, ростом на голову выше Савинова. «Ни хрена себе, цирк!» Сашка пытался рассмотреть, как друид ставит ногу, но мешали длинные полы его одеяния. И еще было ощущение, что Ангус прекрасно знает, какое впечатление на непосвященного оказывает его походка, и ухмыляется. Хотя лица его Савинов видеть не мог.

Таким макаром они добрались до Бруга. В трапезной уже собрали на столы и ждали, видимо, только хозяина. Сашка плюхнулся на свое место, которое ему отвели еще вчера. По правую руку от него тихо беседовали Сигурни с Хагеном, дальше – во главе стола – величественно воссел сам хозяин, справа от которого уже сидели Диармайд и Грайне, смотревшие только друг на друга. Рядом с ними и прямо напротив Савинова – Ольбард, затем Буривой, какой-то рыжий ирландец, Греттир и вся остальная братия. Слева от Сашки сидел Храбр, за ним – Гюльви, Василько и другие. Длинный стол находился на помосте. За ним сидели только вожди. Остальные воины расположились вне помоста за такими же длинными столами. Сидели вперемешку – русы, скандинавы, ирландцы. Симпатичные, слегка заспанные девушки разносили еду и напитки. Сашка заметил, что за верхним столом прислуживают только мужчины. Видимо, это было более почетно.

Есть не особенно хотелось. Но тушеная телятина с гарниром из каких-то овощей пахла восхитительно. Сашка поковырял ее ложкой, попробовал и неожиданно для себя вошел в раж. Да так увлекся, что пропустил первый вопрос Ангуса, адресованный лично ему. Храбр толкнул его в бок, а Хаген перевел:

– Хозяин спрашивает, почему тебе не понравился знак Солнца, который он носит на груди.

«Это ж надо – отследил!» Савинов посмотрел на хозяина, а потом на свастику. «Твою мать! Она же левосторонняя!» На душе сразу стало легче. Сашка расслабился. «Ну чего спьяну не привидится…»

– Скажи ему, – обратился он к Хагену, – что когда-то давно я сражался с людьми, носившими похожий знак. Только концы его были загнуты в другую сторону.

Хаген перевел. Брови Ангуса вскинулись вверх.

– И кто победил? – Вопрос оказался слегка неожиданным.

– Не знаю, – честно ответил Сашка. – Хотя очень хотел бы знать. Я, так сказать, отбыл раньше, чем все прояснилось. Но война шла на нашей земле.

Хаген перевел снова. Друид вдруг улыбнулся, продемонстрировав великолепные зубы. Савинов подумал, что ничего смешного тут нет, когда услышал ответ.

– Тот, кто выходит на битву с таким знаменем, про которое ты сказал, не может победить до конца. Ибо знак Солнца, вывернутый наизнанку, означает извлечение Силы из Источника Жизни. Это обязательно приведет к саморазрушению и гибели!

«Хорошо бы!» – подумал Сашка, но следующий вопрос застал его врасплох.

– Я могу тебе сказать, воин, Пришедший из-за кромки Мира, кто победил в той войне! Назови мне знамя, под которым сражался ты.

– Красное!

Ангус кивнул и повторил вопрос:

– Конечно, красное,[48] но знак, какой знак носили ваши воины?

– Звезду, – ответил Сашка, – красную звезду с пятью лучами, а в середине – скрещенные серп и молот. И еще колосья пшеницы, – добавил он, вспомнив государственный герб СССР.

Ангус аж привстал со своего места. Почему-то слова Савинова произвели на него неизгладимое впечатление.

– Победа на вашей стороне, – произнес друид. – С такими богами вы не могли проиграть![49]

Глава 6 Совет вождей

«Гонец примчался в светлый Альмайн Лагенский уже под вечер. Король ирландских фениев Финн, сын Кумала, восседал в своем тронном чертоге. Славные воины собрались вокруг. Ойсин, сын Финна, Диоруйнг, сын Довара О’Байсгне, Голл, сын Морне, Осгар, сын Ойсина, Кайльте, сын Ронана, и Дубтах, сын Лугайда Могучей Руки, а также Эд-Баг из Авуйна и его братья. И вошел гонец в чертог, стал перед королем фениев и произнес следующую речь.

– Слышал ли ты удивительную новость, о Финн? Пристали в устье реки Бойне двадцать кораблей с воинами, и женщинами, и детьми, и старцами, и скотом, и прочими богатствами. Приплыли на них люди из далекого Лохланна, а с ними те, кого называют вендами, из Гард. И принял их Ангус у себя в чертоге, устроив большой пир.

– Что же удивительного здесь? Ангус принял гостей. Наверное, они его родичи или друзья!

– Но это не вся новость, о Финн! Прибыл с ними высокий загорелый воин с черными волосами, и зовут его Диармайд О’Дуйвне!

– Не новость, а глупость это! – ответил старый король. – Диармайд мертв, и я сам видел его голову! Осгар с Ойсином принесли ее мне.

– Но и это не вся новость! Золотоволосая Грайне, дочь Кормака Мак Арта, увидев того воина, упала ему на грудь и плакала от счастья! А ведь все знают, как любили друг друга Диармайд и Грайне.

Помрачнел тут король Финн, и взыграла в нем великая ревность. Не по нраву ему было, когда вспоминали о том, как обманула его девушка, сбежав с прекраснейшим из его воинов. Но сдержал свою ревность Финн и ответил:

– Еще большую глупость сказал ты! Все знают, как неверно женское сердце! Грайне могла полюбить другого!

– И это не вся новость, – сказал гонец. – И если ты не веришь прежним словам, хоть передали их верные люди, то выслушай последнее. Когда подходили уже к берегу корабли под яркими парусами, прыгнул на берег тот черноволосый воин, исполнив знаменитый прием „стойка на острие копья“!

Свет померк от ярости перед глазами короля фениев, ибо понял он, что это действительно Диармайд, а значит, обманули его Осгар с Ойсином. И от гнева совсем ослабел Финн. Но быстро пришел в себя и выхватил из ножен свой знаменитый меч.

– Предатели! – вскричал он. – Вы двое обманули меня!

Тогда встали со своих мест Осгар, сын Ойсина, и Ойсин, сын Финна. И гневно ответили королю:

– Не предатели мы, о Финн! Мы не дали тебе убить нашего друга, Диармайда О’Дуйвне, который не раз спасал твою жизнь! Ты же хотел умертвить его из мелкой ревности, ведь Грайне даже не была твоей женой! Так кто из нас предатель?

Тут ярость совсем помутила ум короля. Забыл он, что Ойсин – сын ему, а Осгар – внук, и крикнул Финн:

– Вперед, зеленые фении! Убейте предателей!

Но ни Диоруйнг, сын Довара О’Байсгне, ни Голл, сын Морне, ни Кайльте, сын Ронана, и ни Дубтах, сын Лугайда Могучей Руки, не захотели исполнить его приказа, ибо были все они друзья Диармайда. Только Эд-Баг из Авуйна и его братья, а также Айфе, дочь Конана из Авуйна, вскочили со своих мест и бросились на Осгара и Ойсина с мечами. И стали они биться яростно и неустрашимо. Разлеталися в щепу дубовые столы и кресла. И кровавые брызги запятнали драгоценные занавеси на стенах. Первым пал Кел-Крода из Авуйна, сраженный рукой Ойсина, а за ним и Куалан Лойгайре из Авуйна – Осгар убил его. Но много было братьев, и стали они теснить героев в угол зала. И не могли пробиться сквозь их ряды Ойсин и Осгар. Тогда Голл, сын Морне, так обратился к остальным воинам, не принимавшим участия в битве:

– Неужели позволим мы, чтобы по приказу безумного Финна убили у нас на глазах наших друзей?

Тогда выхватили все четверо свои могучие мечи и бросились в битву. И прошли ряды фениев из Авуйна насквозь, нагромоздив груды тел. Осгар с Ойсином, увидев помощь, воспрянули духом и пробились к выходу из дворца, но оба были ранены. Тогда вскочили шестеро друзей на быстрых коней и умчались прочь. И ничего мы не знаем о них, пока не прибыли друзья в Бруг на Бойне.

А король Финн, красный от ярости, бросил клич по всем пятинам[50] Ирландии, чтобы собирались фении идти войной на Диармайда О’Дуйвне и его друзей. И пришло к нему фениев пятнадцать сотен. Тогда Финн не медля приказал запрячь свою колесницу и выступил в поход со своим войском. А по пути к нему присоединялись новые отряды фениев, и, когда они пришли на берега Бойне, стало их уже больше двух тысяч».

Пир как-то незаметно перерос в совет, что, впрочем, было обычной практикой. Обсуждали самые разнообразные проблемы, начиная от неминуемого столкновения с предводителем местных вольных дружин Финном и заканчивая выбором места для строительства борга для Хагена и его людей. Как выяснилось, последнее – дело не простое и с кондачка не решается. Нужно по обычаю вопросить богов и духов страны, а уж потом, дождавшись благоприятных знамений, приниматься за дело.

Савинов внимательно слушал, присматривался к говорившим, оценивая новых людей, их ход мыслей и старательно запоминая местную иерархию взаимоотношений. Он давно понял: от того, насколько хорошо он будет разбираться в характерах и качествах новых соратников, зависит многое, в том числе и его собственная жизнь. Привычку делать такие наблюдения Сашка приобрел еще в том мире, придирчиво отбирая и оценивая молодых летчиков, что приходили с пополнением в его эскадрилью. С ними даже не детей крестить – идти в бой.

Наибольшее впечатление на Савинова произвел, конечно, сам хозяин крепости Ангус. С первого взгляда становилось ясно, что дядька ох как не прост и ровня ему здесь, пожалуй, только Ольбард, да еще Диармайд. Даже Хаген смотрелся рядом с друидом не совсем оперившимся, словно не вошел еще в полную мужскую силу. Это Хаген-то!

Была в Ангусе какая-то тайна. И Сашка чувствовал, что не по его возможностям пока разобраться в ее сути. Это настораживало. Однако Савинов понимал, что хозяин Бруга относится к гостю как к темной лошадке. Пусть они и на одной стороне, но внимательнее быть не помешает. Впрочем, таинственность Ангуса была напрямую связана с его силой. И то, что эта непонятная сила – союзник, внушало определенную уверенность.

Кроме друида обращал на себя внимание еще один воин. Звали его Конан, сын Лиатлуахра. Такой же черноволосый и высокий, как и Диармайд, он производил впечатление не только шириной плеч, которой не уступал даже Ольбарду и Василько, а спокойствием и умом, что читались в его глазах. Мощные жилистые запястья в тонких шрамах от вражеского оружия. Гордая посадка головы, сильная шея. Мягкий шаг и пластика большого хищного зверя. От воина исходили волны уверенности, но уверенности не показушной. Савинов оценил его как надежного человека, на которого можно опереться в трудный момент и быть уверенным, что тот не подведет. Сашка еще больше утвердился в своих выводах, когда заметил, что Конан, так же как он сам, присматривается к собеседникам. Отличный парень!

Пир завершился, и воины направились во двор Бруга – упражняться с оружием. «Как там сейчас парни, наевшись от пуза, мечами махать станут? Неправильный здесь распорядок…»

Вожди остались сидеть за столом. Разговор шел о Финне, сыне Кумала. Савинов уже знал, что этот самый Финн спит и видит, как бы прикончить Диармайда, несмотря на то что раньше тот был одним из лучших его воинов. По всему выходило, что предводитель фениев порядочная сволочь, однако по каким-то непонятным причинам обладает немалым весом во всех ирландских областях. Что-то вроде некоронованного короля, хотя в каждой пятине страны есть свои короли, причем часто не по одному.

Сначала Сашка подумал, что Финн в местной иерархии занимает место Великого Князя. Но нет! Хаген сказал, что Великий Князь – он же Верховный король Ирландии – это Кормак Мак Арт, отец Грайне. А Финн при нем – Хаген не нашел в русском языке подходящего слова – вроде воеводы с обширными полномочиями и привилегиями. Например, он может невозбранно охотиться в чужих владениях. А это, надо сказать, немало. Другого нарушителя, не долго думая, хозяева угодий вправе просто прикончить или стребовать выкуп, да такой, что мало не покажется… Финну же никто слова не скажет. Даже во владениях Верховного короля.

Сашка принялся искать аналогии этой непонятной ситуации, старательно перетряхивая все свои исторические познания. Его постоянно отвлекали, потому как пошла самая ответственная работа: вожди обсуждали варианты диспозиций на случай тех или иных действий Финна. Надо было внимательно слушать, поэтому Савинов свой вопрос отложил. Но тот уже существовал самостоятельно, как бы сам по себе. Ум получил команду и принялся просчитывать и отбраковывать варианты решений. Все это происходило в глубине сознания, а на поверхности… Сашка был увлечен перепалкой ирландских вождей за право их отрядов занять почетное место в построении войска. Спорил рыжий воин, оказавшийся предводителем каких-то Туата де Данан, и еще несколько других вождей. Аргументы приводились презабавнейшие, вроде: наши предки ваших в такой-то битве в лепешку раскатали, поэтому… Наконец Ангус не вытерпел и легонько стукнул посохом об пол. Спор мгновенно прекратился.

Все это время ум Савинова исподволь искал решение. И в конце концов нашел! А подсказкой оказался тот факт, что фениев может быть только строго определенное количество. Как сказал Ангус, отвечая на вопрос Ольбарда о том, сколько Финн может собрать войска: «Воинство их состоит из семижды по двадцать мужей, да еще десяти военачальников, причем при каждом из последних еще трижды по девять рядовых воинов».

Быстро переведя этот эпический счет в нормальные цифры, Сашка получил число четыреста двадцать. Не так уж много. У одного Ольбарда дружина больше. Да у Хагена – почти три сотни. Сколько бойцов в Бруге, Савинов не знал, но опять-таки не меньше двухсот. И Ангус также владеет обширными землями, со многими городками и фермами, а значит, может собрать ополчение. И – немалое. Выходило, что у них минимум тысяча мечей против четырехсот с небольшим у Финна.

Что-то здесь было не так. Вожди озабочены, значит, более чем двойного превосходства в числе недостаточно. То ли эти фении настолько хороши, что каждый из них стоит двоих, а то и троих русов или урман, то ли он, Савинов, чего-то не знает. Пришлось пуститься в расспросы. И выяснилось, что есть фении, а есть ок-фении.[51] Первых действительно может быть только определенное число, а вторые – что-то вроде кандидатов на звание полноправного воина, как молодшие в дружине Ольбарда. Причем места полноправных они могут занять, только если те освободятся по причине смерти или изгнания занимающих их фениев. Да и то, если пройдут испытания. Причем присутствует и наследственный порядок посвящения: сыновья занимают места отцов или дедов. Такой вот интересный обычай… Из коего проистекало, что, считая ок-фениев, у Финна может быть и две тысячи воинов, если не больше. А это уже не радует.

Особенно же худо обстояли дела, если Сашкина аналогия была верной и фении – это нечто вроде рыцарского ордена. То есть воинское братство, наподобие варягов, которыми можно не только родиться, но и стать. Если заслужишь. Вот хотя бы как сам Сашка. Правда, усов и чуба ему не синить, – это только для рожденных варягами. Но дело не в цвете…

Эти фении – они ведь не просто дружина. Над ними Идея и Клятва, а значит, должно произойти что-то из ряда вон, как у Диармайда, чтобы они усомнились в справедливости действий ригфейннида. Отсюда вывод: драться будут насмерть. Впрочем, обнаружились и плюсы. Как и на Руси, здесь род священен. И немногие решатся выступить против родственников, даже фении. А это значит, что клан О’Дуйвне за Финном не пойдет, хотя, быть может, и за Диармайдом тоже. Такой расклад…

Свет солнца яркими снопами врывался через стрельчатые окна, отчего в углах зала сгустилась тень. Со столов давно убрали. Снаружи доносились звон оружия и воинские клики. Дружины готовились. Вожди готовились тоже. Тут дело посложнее, чем просто рубить врагов. Их задача врагов этих переиграть, чтобы на поле боя лишь подтвердилось уже свершившееся. Дело это не шуточное, и без поддержки горних сил никак не обойтись.

А посему приговорили: вопросить богов – это раз. Отправить гонцов к Ангусовым вассалам и родичам Диармайда – это два. Выслать дальнюю разведку – это три. А вот с выбором места для Хагенова борга погодить. Дело сложное и долгое. Значит, сначала – разбить врага, а уж потом обустраиваться. Но вот выбор места для битвы – это серьезно, и откладывать его нельзя. Сказано – сделано. Гонцов отправили. Затем снова прикинули примерный план действий Финна, благо знали – каков, как думает и на что способен. Отыграли несколько вариантов контрдействий. Причем за Финна играли Диармайд и Конан, как те, кто лучше всего его знает, а против – Ольбард, Хаген и другие вожди. Ангус был в роли посредника. Принесли даже карту местности, искусно начерченную на здоровенном куске пергамента. Ну чем не штабные учения?

Сашка смотрел, слушал и мотал на ус. Все-таки Академии Генштаба он не заканчивал и в совещании такого ранга участвовал впервые. Если не считать прошлогоднюю войну с весью. Там был похожий расклад, но только на первый взгляд. Фении – это вам не весь. Профессиональные воины, их так просто не надуешь…

Сидели над картой до самого обеда. После которого совет быстренько свернули, благо все уже было решено. Каждый отправился заниматься своим делом. Сашка – натаскивать своих воинов… Видно, каким-то образом Ангус ухитрился-таки зацепить Сашкину память своими вопросами о символах и знаменах. Потому что когда Савинов, уже поздно вечером, добрался до постели, охрипший и уставший, упарившийся от беготни в доспехах по холмам, упражнений с мечами, перестроений и маневров, сон сразил его как удар секиры. И был тот сон непростой.

Глава 7 Сон перед бурей

…Зенитки впились в них, как пиявки. Бронекорпус грохотал от ударов, словно по нему колотили исполинским молотом. В крыльях прямо на глазах с мерзким хряском появлялись рваные дыры. Сашка вцепился в рукоятки своего УБТ[52] и вжал голову в плечи. Бронестекло слева от него вдруг покрылось сеткой мелких трещин.

Передний край немецкой обороны пылал огнем. Жирный черный дым поднимался над горящими танками, окопы перечеркнула сеть воронок. Перепаханная железом земля стремительно уносилась назад. Пилот прижимал самолет к ее поверхности, сбивая прицел зенитчикам. Но «эрликоны» голодными псами вцепились в него и рвали, рвали на части. Струи трассирующих снарядов, зеленые, желтые и красные, подобно новогодним гирляндам, тянулись со всех сторон. Движок надсадно ревел, – пилот старался вырваться из-под огня, уводя поврежденный самолет от переднего края, через нейтралку, к своим.

Сашка, тот, который спал и видел во сне подбитый штурмовик,[53] краем сознания почувствовал удивление. «Почему я стрелок, а не летчик?» Но тот, который сидел в задней кабине «Ила», не удивлялся, потому что на это не было времени. Собачий лай зениток внезапно смолк. Стало тихо, но Сашка не спешил радоваться, потому что знал, ЧТО это значит! Он завертел головой – и тут же увидел то, что искал.

– Командир! – заорал Сашка. – «Худой»[54] сзади – слева и выше!

– Вижу! – ответил тот и еще сильнее прижал самолет к земле. Пулемет в руках Сашки задергался, выплевывая огонь навстречу истребителю. Но фашист оказался опытный – скользнул на крыло, ушел из-под огня вниз, туда, где его заслоняло хвостовое оперение «Ила». Штурмовик вильнул – командир пытался подставить истребитель под Сашкин огонь. Но фашист ловко повторил его маневр, едва не задев крылом землю. «Смелый, сволочь!»

Фрр! Фррр! Хрясь! Штурмовик подбросило. Кабину заполнил дым.

– Ах ты, падло! – Сашка понял, что фриц угодил очередью точно в маслорадиатор под брюхом «Ила». Двигатель завыл, теряя обороты. «Хорошо, мы без бомб, – пронеслась мысль, – иначе гореть нам бенгальским огнем!» Штурмовик резко вильнул влево. «Худой» на миг выскочил из-за заслонившего его хвоста и влип в кольца прицела. УБТ снова задергался. Сашка орал, не слыша собственного голоса. Огненные трассы – его и немецкая – скрестились. Истребитель неуклюже вильнул и врезался в землю. Шар огня вспух на месте падения и исчез позади. В ту же секунду «Ил» странно дернулся, обороты двигателя совсем упали. Земля надвинулась, рябая, рваная, и ударила в штурмовик.

Сашку оглушило, шибануло о переплет фонаря кабины. Штурмовик, как бульдозер, пропахал землю, сшибая какие-то столбики, круша проволочные заграждения, увешанные ржавыми консервными банками. Лопасти винта согнулись в бараний рог. «Ил» наконец остановился. Под капотом его что-то потрескивало и дребезжало.

– Командир! – позвал Сашка и попытался подняться. Ноги были ватные, но, кажется, держали. Кашляя от дыма, он сдвинул фонарь и выбрался на то, что осталось от крыла… И тут же присел. Через усеянное воронками поле к упавшему самолету бежали серо-зеленые фигуры. Немцы! Сашка оглянулся. Советские окопы были дальше, но и оттуда бежали люди. «Не успеют!» – подумал он и рванул фонарь кабины командира. Тот не открывался. Бронестекло потрескалось и изнутри было заляпано чем-то темным. – Командир!!! – еще раз позвал Сашка. Пилот не ответил, но, кажется, застонал. Сашка снова затряс фонарь. Совсем рядом пролаял автомат. Немецкий! Сашка выглянул из-за фюзеляжа. Фрицы были уже близко. Наши гораздо дальше – залегли. В той стороне загремел пулемет. «Вашу мать!» Савинов запрыгнул в свою кабину – откуда только силы взялись! – и ударил из «убэтэшки» по набегающим фашистам. Страшная штука – «крупняк»![55] Одного фрица так просто перерубило пополам, другому оторвало руку, и он дико закрутился на месте. Кровища из его плеча хлестала во все стороны. Остальные залегли и, что-то крича, принялись лупить по самолету из всех стволов. Звонко рявкали карабины, автоматы злобно тараторили, наперегонки заплевывая кабину свинцом. Сашка совершенно оглох, но еще несколько минут прижимал фрицев к земле. Хотя что это за боезапас для пулемета – полторы сотни патронов? Тем более что большую часть он потратил на «Мессер»!

Внезапно Сашку схватили за плечи и поволокли из кабины. Он принялся было отбиваться, но увидел – свои. Двое с автоматами пытались его вытащить, а третий колотил прикладом винтовки по командирскому фонарю.

– Спасибо, братцы! – Сашка бросился помогать бойцу с винтовкой. Вдвоем они открыли-таки фонарь… Командир сидел в пилотском кресле, сжимая побелевшими пальцами рукоять управления. В первый миг Савинов подумал, что впервые видит этого летчика. Два ордена Красного Знамени на груди, одна «шпала» в петлицах – капитан! Глаза командира смотрели прямо перед собой, и в груди его, точно напротив сердца, зияла аккуратная дырочка. «Как же так… – растерянно подумал Сашка, – ведь броня же…» И тут он понял, что смотрит на самого себя, мертвого. А потом что-то ударило его по голове…

…Через бескрайнюю степь неслись всадники. Сверкала броня, тускло мерцали наконечники копий. Многотысячная лавина стали и конских копыт подминала под себя жухлую от жары траву. Тучи пыли не позволяли рассмотреть задние ряды воинов. Передние горячили коней и, бахвалясь, подбрасывали вверх тяжелые копья.

Переход был настолько резким, что ум Савинова словно отключился. Он просто наблюдал, не осознавая того, что видит…

Лавина замедлила движение и остановилась. Дорога закрыта. Перегородив поле длинными щитами, стояло войско. Солнце дробилось на островерхих шлемах. Щетина копий грозила вечному небу. Всадники в тяжелой броне неподвижно замерли позади щитоносцев. Над ними полоскались по ветру яркие стяги. «Русы!» – понял Сашка. Их было гораздо меньше, раз в пять наверное, но шедшая через степь конница остановилась окончательно. Из ее рядов вылетели двое верховых и помчались к русскому строю. Оттуда – двое им навстречу. Сошлись, придержали коней. «Переговоры!» Потом русы поворотили назад, к своим. Их противники остались ждать. «Печенеги?» Мысль пришла из пустоты.

Русы вернулись, и всадники снова замерли друг против друга. Наконец, видимо договорившись, парламентеры разъехались.

Из рядов степного воинства медленно выехал гигант в черной броне. На его высоком шлеме мерно колыхались темные ленты. Огромный жеребец, покрытый кольчугой, легко вынес седока на середину. Всадник что-то прокричал. Русы не двигались. Гигант снова что-то крикнул. В его голосе послышалось презрение. Он поиграл копьем и грохнул им о щит. Вороной жеребец под ним нетерпеливо заплясал.

В рядах русов наметилось движение. Они расступились, и вперед выехал всадник в пластинчатом доспехе явно скандинавской работы. Длинное копье он держал острием вверх. Печенег взревел и поднял вороного в галоп. По сравнению с ним русский всадник казался маленьким и легким. Славянин тоже послал коня вперед, и Сашка вдруг ясно увидел его загорелое лицо и светлые, выгоревшие на солнце усы. Варяг!

Всадники стремительно налетели друг на друга и сшиблись. Рус в последний миг увернулся. Печенег пронесся мимо и поворотил коня. Снова налетели. Удар! Варяг покачнулся в седле. Степняк только чуть двинул щитом. Снова сшибка. Копье руса зацепило вражеский шлем, печенег опять промахнулся. Еще раз! Щит славянина треснул и вырвался из рук, зато его удар распорол бедро гиганта. Тот зарычал, но легкий всадник осадил коня, развернулся и настиг печенега. Удар! Еще!!! Печенег с ревом ухватился за древко варяжского копья и едва не вырвал варяга из седла. Но тот вдруг вскочил на седло, оттолкнулся и прыгнул! В тяжелых доспехах! Прямо на спину печеногова коня. Варяг не промахнулся. Жеребец печенега присел на задние ноги и захрапел. Варяг вцепился в плечи своего противника. Блеснул нож. Гигант оторвал славянина от себя и как пушинку отшвырнул в сторону. Руки его потянулись к мечу, но вдруг метнулись к шее. Он забулькал и начал клониться навзничь. Ноги потеряли стремя, и степняк рухнул наземь, подняв тучу пыли. Его конь рванулся и помчался к печенежскому строю.

Варяг, шатаясь, поднялся. Орда за его спиной дрогнула и двинулась. Степняки поворачивали коней. Русы издали воинственный клич. Победитель взобрался в седло и поехал к своим. Доехав, он спешился и… упал. Воины подхватили его на руки и понесли.

У Савинова, который наблюдал за всеми событиями откуда-то сверху, появилось непонятное, смутное ощущение, что этот храбрый варяг чем-то очень важен для него. Чем, Сашка не успел понять…

…В лесу не пели птицы. Мрачные тени ложились от старых деревьев. Ощутимо пахло сыростью и тленом. Редкие солнечные лучи, пробивая кроны, падали на заросли папоротника узкими световыми столбами. Птицы не пели, зато звенела мошкара. И сквозь этот звон, ловко раздвигая ветви кустов древками копий, шли и шли воины в зеленых плащах. Матово отблескивала броня. Беззвучный шаг, суровые лица. Воины не произносили ни слова.

Вот передовой отряд достиг опушки, и солнце блеснуло на золотом венце идущего впереди седого великана. Скалы, покрытые алым лишайником, возвышались над поляной. Где-то справа слышался морской прибой. Венценосный великан, ростом почти на голову выше остальных, поднял руку. Его иссеченное морщинами и шрамами лицо обратилось прямо к Сашке. Холодные глаза грозно сверкнули и…

Савинов проснулся, мокрый от пота. Жар сжигал его изнутри. Губы пересохли и потрескались. «Я, похоже, заболел, – подумал он. – Пить. Как хочется пить!» Он поднялся с постели, устланной мехами, и на трясущихся ногах проковылял к скамье, на которую вчера сбросил одежду. За дверями было тихо. В окно вливалась ночная тьма. Преодолевая мерзкую дрожь в коленках, Сашка оделся и подпоясался, пристегнул меч. Дверь открылась бесшумно. В коридоре чадили факелы…

– Интересно, который час? – пробормотал Сашка и поморщился, вспомнив, что часы здесь в лучшем случае солнечные или водяные. Первые ночью время не показывают, а вторые – редкость.

В коридорах по-прежнему было тихо. Факелы трещали, роняя на стены мятущиеся рыжие отсветы. В какой-то миг показалось, что издалека доносятся голоса. То ли пение, то ли речитатив. Савинов свернул в ту сторону. Пение стало более явственным. «Ага! Это ж главный зал…» Тяжелые дубовые двери были приоткрыты. Рука мягко толкнула створку. «Петли здесь хорошо смазывают. Не ленятся… Ну-ка, что тут у нас?»

На возвышении, во главе стола, сидел хозяин крепости Ангус. Одежды его отливали багрянцем. Рядом, взгромоздившись на стул с высокой спинкой, мрачно попирал локтями стол князь Ольбард. Между вождями на столе стояло что-то вроде небольшой жаровни на бронзовой треноге-подставке. Над жаровней курился дымок. Оба вельможных властителя не отрываясь смотрели на дым. А с дымом происходили какие-то метаморфозы. Друид пел, время от времени что-то подбрасывая в жаровню, и тогда дым начинал валить гуще.

«Гадают!» – понял Савинов.

Его, конечно, заметили, но не отреагировали. Мол, хочешь – оставайся, а нет – и суда нет! Он остался. Пить почему-то расхотелось.

Вот дым снова повалил гуще. «Судя по запаху – можжевельник и, кажется, что-то еще… Паленый волос?» Пение друида усилилось и приобрело повелительные интонации. Сизые клубы заволновались, как от порыва ветра, и вдруг сквозь них начали проглядывать то ли картины, то ли просто узоры. От входа Сашке было видно плохо. Потом дым сгустился, и в нем образовалась смутно знакомая физиономия. Она грозно зыркнула дымными очами и открыла рот, словно собираясь проклясть присутствующих. «Да это же венценосный, тот, что мне только что снился!» Выражение лица дымного призрака было совершенно таким же, как и во сне. Сказать венценосный ничего не успел. Потому что друид вдруг выхватил откуда-то свой серп и отрезал голову от дыма! Сашке почудился яростный вопль. Дымная голова всплыла к потолку и повисла там, бесшумно ругаясь, а дым из жаровни перестал подниматься вверх, словно его действительно перерезали пополам. Вместо этого он потек через края, расползся по столу.

Друид откинулся на спинку кресла, и физиономия его сделалась очень довольной. Правда, серпа Ангус не убрал, держал наготове. Дымная голова продолжала болтаться под потолком, беззвучно разевая дыру рта. Ангус снова поднялся и громко запел что-то на своем языке. При этом он держал золотой серп в вытянутой руке, направляя его на голову венценосного, словно вызывал того на бой. Факелы на стенах громко затрещали. Ольбард вскочил на ноги. Меч внезапно возник в его руке, так же как давеча – серп у друида. Князь крутанул клинком и простер его над плечом Ангуса. Видно, чтобы поддержать его. Тот уже не пел. Слова его падали, как валуны с откоса, как удары гонга, как…

Видимо, они были достаточно вескими. Потому что дымный призрак вдруг съежился и начал медленно гаснуть. Как только он растворился совсем, друид тяжело опустился в свое кресло. Видно, Ангус устал, но раз улыбается – значит, все получилось…

Ольбард убрал меч, сел на место, и тут они вдвоем с друидом одновременно посмотрели на Савинова. Мол, сказать чего хочешь или так просто зашел? Сашка отлепился от дверей и двинулся к ним через зал.

– Сон мне был, – обронил он, подойдя поближе.

Двое сидящих за столом переглянулись.

– И что за сон?

Савинов уселся в кресло напротив князя, покрутил ус на пальце (образовалась же дурацкая привычка!) и спросил:

– А выпить ничего нет?

Друид понимающе улыбнулся и выудил откуда-то из-под стола здоровенный кувшин. Вот это по-нашему!

Глава 8 Накануне

Наутро в Бруг примчалось шестеро всадников. Двое из них – раненые, но в седлах держались крепко. Все вновь прибывшие сердечно обнялись с Диармайдом и Конаном. Оказалось – старые друзья, тоже из фениев. Сашка наблюдал всю сцену, стоя на крыльце. По гостям было видно, что вояки они лихие. В кольчугах и шлемах, с выпуклыми круглыми щитами, разрисованными белым, причем узор на щите у каждого свой. Богатые мечи в ножнах, копья. Зеленые плащи за плечами, секиры у седел. Зато лук на шестерых только один. И не чета славянскому. Простой, без роговых накладок и сухожильных струн. Вряд ли далеко бьет…

Седой здоровенный дядька, лет эдак за сорок, руки – как клешни, оказался сыном того самого Финна, с которым собрались воевать. Однако папаша на сына осерчал, спустил на него своих гавриков, поэтому левая рука Ойсина была на перевязи. Злой оказался папенька, совсем больной на голову: единственного законного сына и того не пожалел. У Ойсина тоже был сын, внук Финна, но тут антагонизма не наблюдалось. Осгар примчался в Бруг вместе с отцом и, похоже, собирался стоять за батьку до последнего. И за Диармайда тоже, поскольку оказались они друзьями – не разлей вода.

Савинов отметил про себя: все вновь приехавшие двигаются точно и мягко, взгляд не прячут, с оружием обращаются как с продолжением рук, координация у всех отличная и реакция, судя по всему, тоже. Тертые ребята, опытные. Если все фении такие, то драка будет страшной. Когда сходятся равные да бьются насмерть – без большой крови не обойтись. Эх, не было печали!

Диармайд уволок корешей в дом, кормить да расспрашивать, а Савинов спустился во двор и кликнул Позвизда. Тот примчался от колодца как был – без рубахи, с мокрой от умывания физиономией. Сашка кивнул вслед входящим на крыльцо фениям:

– Ну, что скажешь, разведка?

– Сильные витязи. – Позвизд отжал из усов воду. – Вожди, а то и князья. Здесь, в Западной стране, много таких. Коли придется ратиться – нелегкой будет победа.

Савинов кивнул:

– Правда твоя… Собирайся-ка, брат, бери Потеху с Рысенком и иди пошарь с ними в лесу, что на том берегу реки. Враг, похоже, с той стороны появится. Смотрите там – на рожон не лезьте. А Ратимиру передай: пусть собирает дружину. Пора браться за дело – позвенеть мечами да проверить, не позабыли ли мы в море, с какой стороны за них браться. Пусть Ратимир поторопится. Я его здесь жду.

Позвизд умчался, а Сашка поднялся на крепостную стену. Бдительные стражи изваяниями застыли на башнях.

«Хоть и расставлены дальние дозоры, а все же лучше перебдеть, чем недобдеть. Вот такой каламбур. Шутки шутками, а из того вон леска хоть сейчас может показаться ощетинившийся копьями строй воинов в зеленых плащах. Во главе со злобствующим ригфейннидом. Здесь, конечно, обычаи своеобразные. Можно сказать, рыцарские. Без предупреждения нападают редко, хотя и такое бывает. Но облеченный властью дядька, вроде Финна, никогда себе этого не позволит. Он сначала построит войско, затем встанет в позу, произнесет речь, сдобренную отнюдь не куртуазными выражениями. А затем убьет всех, до кого дотянется. Но это потом, а сначала поза и речь… Впрочем, эти обычаи не мешают подсылать наемных убийц, например. Или пытать пленного и вообще творить всяческие непотребства. Потому что непотребства эти с обычаями не расходятся… Так и на Руси, и у свеев, да и, по слухам, – в Константинополе тоже. Просто в иных местах в позу перед убийством королю становиться не обязательно».

Савинов задумчиво смотрел, как солнечный свет растекается по небосводу, золотя легкие облачка, разбрызгивается на глади реки, сверкая искрами в мелких волнах. Капельки росы сияли в траве бриллиантовой россыпью. Мысли сами собой потекли в иную, далекую от предстоящей войны сторону. Вспомнилась улыбка любимой, ее смеющиеся зеленые глаза, нежная персиковая кожа, позолоченная утренним лучом, и запах… Ее запах…

Сердце рванулось, ударило в ребра, словно собираясь пробить грудь и полететь туда, навстречу взошедшему уже солнцу. Полететь стремглав, чтобы оказаться рядом и чтобы последний, пусть предсмертный, толчок был рядом с Ней. Только с Ней…

«Эх, Яринка!.. Яра!.. Солнце ты мое рыжее! Как же я соскучился по тебе… обнять бы тебя сейчас, почувствовать на губах вкус поцелуя, утонуть в твоем сладком дыхании. Какая это смертная боль – быть вдали от тебя! Но я верю: ты слышишь меня. Не может не слышать твое сердце, живое, жаркое… Вещее. Не понимаю и, наверное, никогда не пойму, почему мне так повезло. Почему ты со мной… А может – это я с тобой? И швырнуло меня из пекла войны в этот неспокойный мир только потому, что нужен был тебе лишь человек с неба. И кто знает: вдруг это твоя нераскрывшаяся еще любовь выдернула меня из смертельных вод Баренцева моря… Но теперь я снова вдали, снова на войне. Зато я уже знаю – ты есть! Поэтому я вернусь к тебе! И никто меня не остановит!»

– Эй, Олекса! – крикнули откуда-то снизу.

Сашка вздрогнул и обернулся. Во дворе под стеной стоял Ратимир. В доспехах, с учебным тяжелым мечом и щитом.

– Зброя[56] готова! Дружина ждет! Пойдем, что ли, позвеним железом…

– Добро! – сказал Савинов и стал спускаться со стены.

Ярина проснулась среди ночи. В доме было тихо. Она откинула одеяло и села, подобрав под себя ноги. Рука привычно коснулась ложа. Яра нахмурилась и отдернула руку.

«Нет его, – подумала она, – третий месяц уже пошел, как нет. Отплыли лодьи. Далеко, на Закат отправились. И где теперь ладо мое?» Она вновь потрогала ложе, где должен был спать сейчас ее муж. Холодное ложе. Пустое.

«Но ведь вернется. Он сильный. Любит… Значит, вернется».

Однако сердце не верило мыслям, трепыхалось, как пойманный зайчонок, словно чуяло: беда у Алешки.

«Алеша, Александр, что с тобою случилося? Силы небесные, помогите ладе моему, отвратите стрелы вражии, затупите мечи их…»

Ярина встала с постели, ощутив под ногами мягкую медвежью шкуру. Мужнин дух-хранитель здесь, защищает. Она подошла к столу, взяла с поставца свечку, зажгла огонек. Не зря ее Сигурни, подруга задушевная, в тайных Словах наставляла. Ярина и допрежь того знала немало. Батька Богдан, лучший кузнец в округе, многие Слова знает и дочь свою учил. Как руду-кровь заговорить, как с железом сырым подружиться да упросить его стать харалугом добрым, как заклясть милого от клинков, да стрел, да от копий острых…

Яра накинула шерстяной плат поверх рубахи и вышла из светлицы. Пламя свечи плясало перед ней, но не чадило. Ладно в доме, чисто повычищено. Никаких злых Сил да наговоров не пропустят сюда родные стены, боится нечисть светлого очага. В трапезной темно. Тихо в трапезной. Ярина прошла сквозь и оказалась в сенях. Здесь было прохладно. Она толкнула двери и шагнула на крыльцо. Ночь простерла над ней свои осененные звездами крылья. В конюшне коротко ржанул Ворон. Услышал хозяйку. Ярина спустилась по ступенькам. В подклети кто-то заворочался, заворчал во сне. Спят работники. Сны видят. А она? Что снилось ей, перед тем как проснулась? Нет, не вспомнить…

Где-то в детинце забрехала собака. Яра остановилась среди двора. «Тихо как! Даже ветерок не дует. Вон свеча как ровно горит… Что же за кручина на сердце?»

Она посмотрела в закатную сторону. Черным-черно небо. Лишь звезды мерцают. Там где-то, за тридевять земель, ее ладо любимый с воинами. Жив ли?

«Жив, – сказало сердце. – Думает о тебе».

Ярина вздохнула. Что же снилось? Мгла туманная, не пробиться. Или… Нет, что-то всплывает со дна. Вот блеснуло оружие, вот и строй воинский виден. Корзно[57] зеленое на каждом, шлемы острые, копья… Что за люди такие?

«Враги, – ответило сердце. – Грядет битва, рать великая!»

Душно стало Ярине. Пусть дала она мужу оберег на дорогу, что сама из своих волос делала. Из своих да его. Иные такое на приворот плетут, чтобы привязать-присушить ладу милого. Она не для того делала. Знала: любит ее Алешка пуще жизни. Не бросит, не оставит. А если б и не любил, и тогда не стала бы ворожить. На все воля богов да свободная воля людская. Коль не хочет кто любить – не заставишь. Только горя изопьешь чашу полную. Она же свой оберег делала со Словом тайным. Заплела в волосы те кольчужную проволоку, чтобы хранила любовь ее ладу от всякого зла да от ударов вражьих. Сильное вышло Слово. Батя аж на другом конце города учуял. Похвалил после… Сильное слово, да на душе все ж неспокойно.

«Жаль нельзя женкам ратиться! Пошла бы в поход с дружиною! И не болело б тогда сердце. И Он рядом был бы… Да какая ж с меня поляница![58] Хоть и знаю, как за меч браться, а была бы обузою. Все назад смотрел бы любый мой да за меня боялся…»

Ярина вошла в конюшню. Ворон вздернул голову, переступил копытами. Яра поставила свечу, обняла мощную конскую шею. «Один ты у меня, Ворон, все понимаешь. Тоже скучаешь небось по всаднику своему? Вот и я…» Она не заметила, как потекли по щекам горючие слезы. «Не зареветь бы в голос только. Работников перебужу…» Ворон мягко толкнул ее головой. Утешал…

«Нехорошо было Финну, сыну Кумала, в ночь перед битвой. Страшные сны видел он. Неисчислимые враги подступали к нему. Свирепые, потрясали оружием, бранили. Обвиняли в преступлении клятв, отказывали в доверии. И был среди врагов сын его, Ойсин. Текла из ран его кровь яркая. И говорил сын отцу:

– Гляди, что сделала ревность твоя! Пролил ты кровь сына своего единственного. Пролил, убить приказал! А сын лишь о чести твоей думал, ибо недостойно Великого Финна, сына Кумала, героя и вождя фениев Ирландии, преступать клятвы и мстить, забывая о долге. Обязан ты жизнью Диармайду, сыну О’Дуйвне! Много раз он спасал тебя и всегда приходил на помощь, много раз проливал кровь свою, чтобы ты жил, о Финн! А ты ответил ему неблагодарностью черной, ибо прекрасно известно тебе, что Грайне, дочь Кормака Мак Арта, наложила на Диармайда тяжкие оковы любви, и не мог он поступить иначе, как увезти ее. И облилось при этом кровью его сердце. А когда полюбили они друг друга, то уже не смогли один без другого… Но жаден ты и жесток, о Финн! Не была Грайне твоей женой, ты только и успел, что посвататься, и не дали тебе еще согласия… Но мстишь ты так, будто похитили твою жену законную против ее воли! Но все равно тебе! Дикая ревность гложет! И вот изгнал ты меня, сына своего, за то, что не позволил тебе убить Диармайда и покрыть себя вечным позором! А теперь нет у тебя ни сына, ни друга, ни жены. Один ты остался, о Финн! С тобой только ревность и ненависть рядом!

И замолчал Ойсин, плача от горя, ибо потерял он отца. Огляделся Финн, и боль вошла в его сердце. Увидел он вокруг друзей своих. И холодно смотрели они, словно чужие. И стоял среди них Диармайд О’Дуйвне. Печальным был взгляд его. Ибо когда-то любил Диармайд Финна, короля фениев. А теперь не мог он даже уважать его. И сжала боль, что вошла в сердце Финна, горло его. И закричал король, словно умирающий. От ужаса закричал, страшась того, что сотворил он. И проснулся.

Стояли вокруг ирландские фении, и печальными были взоры их. Словно были они теми, из сна. Поднялся тогда Финн во весь свой великанский рост и крикнул. Ярость его обуяла такая, что враз ослабел он. И тогда закусил он палец свой зубами крепкими, чтобы узнать, кто причинил ему боль, ибо так он мог узнавать скрытое. И понял он, что наслал на него морок великий друид Ангус, что из Бруга на Бойне. И снова закричал от ярости Финн. И приказал поднимать войско. Бросились фении выполнять приказ и не видели, что плачет их король…»

Глава 9 Брод

Вышли они из-за леса, что раскинулся на другом берегу реки. Длинная змея войска, отблескивая металлом и зеленью плащей, быстро вытягивалась из-за деревьев. Сашка смотрел, как они идут, стоя на левом берегу Бойне, и пытался прикинуть численность вражеского войска. Много, черт подери, как их много! Не меньше двух тысяч. Никак не меньше…

Шли фении легко, словно не сделали до этого несколько дневных переходов по пересеченной местности в доспехах и при оружии. Впереди колонны катилась богатая колесница, запряженная парой лошадей. На колеснице – высокий воин в броне, неподвижный, как столб. «Ишь как стоит! А ведь колеса-то без рессор!» Фении направлялись к единственному в этом месте броду через реку, и в их молчаливом движении читалась угроза.

Сашка оглянулся на своих. Войско построилось ровными рядами сразу за переправой. Союзников – русов, ирландцев и скандинавов – тринадцать сотен. Ангус собрал своих Туата де Данан, клан, который издавна служил его предкам. Савинов слыхал, что соседи считают этот клан, да и самого Ангуса чуть ли не мистическими существами. Колдунами, знающими запретное и к роду людскому, судя по рассказам, имеющими малое отношение. Считалось, что живут Туата в холмах – сидах, одноногие, однорукие и одноглазые, владеют всякой магией и богаты безмерно. Насчет богатства – это да. Ангус точно не беден, да и люди его хорошо живут. Стада у них тучные, обнесенные стенами городки построены и вправду на вершинах холмов, оружие хорошее, крепкое. Однако при чем тут колдовство, Сашка так и не понял. Может, завидуют соседи? Так ведь и сами неплохо живут. А может, в основе лежит какая-то другая история. Из тех, что с давних времен тянутся…

Туата были, конечно, совершенно нормальными людьми, с полным набором ног, рук и органов чувств. Ну разве что волосами чуть потемнее, чем соседи. Их отряд в четыреста человек стоял прямо напротив брода.

Ирландцы предпочитали носить сразу два копья. Одно для метания, другое для боя накоротке. Вчера, когда упражнялись с оружием, Савинов видел, как ирландцы метали копья сразу с обеих рук. Здорово метали, метко и сильно…

Справа от ирландцев стоял хирд Хагена и сотня родичей Диармайда с ним самим во главе. Пришли все-таки… Левый фланг заняли русы. Дружина Ольбарда сомкнулась монолитной стеной. Первая шеренга – вся с ростовыми вытянутыми щитами. Молча ждали, опираясь на длинные копья, пока подойдет противник. Ставр с пятью десятками лучших стрелков прикрывал левое крыло. Где-то там с ним – Рысенок…

Грозное молчание нависло над полем будущей битвы. Только ворона каркнула, пересекая путь колонне фениев. Те спустились к самой воде и начали выстраиваться для боя. Точнее – как для боя. Сашка знал, что все эти построения – не более чем демонстрация силы. Сражаться будут позже и в другом месте – на равнине перед Бругом. Хотя, на взгляд Савинова, грамотнее было бы встретить ирландцев здесь. Засыпать стрелами, расстроить ряды, а потом перемолоть у брода и скинуть в реку. Заодно бы и численное преимущество фениев компенсировалось. Но что поделать – обычай! Да и сам Финн, иди война по другим правилам, наверняка нашел бы для переправы более удобное место…

А здесь, на берегу, должен произойти ритуальный поединок. Так называемая «битва у брода». Хаген рассказывал, что даже в Скандинавии до сих пор случается, что войска противников не бьются там, где встретились, а их предводители заранее назначают место для битвы. Иногда это поле даже обносят изгородью. И режутся там насмерть. Своеобразный турнир. «Честный бой». Только вместо брода викинги выбирают перекресток дорог или холм. А то и отправляются в лодке на маленький прибрежный островок, заливаемый на время приливом. Впрочем, что такое «хольмганг», Савинов знал не понаслышке. Доводилось участвовать…

Отсюда было хорошо слышно, как шелестит прибрежная трава под ногами фениев. Потом ирландцы грохнули щитами, смыкая ряды, и… Тишина. Войска замерли, словно два воина, меряющиеся взглядами. Ну, кто первый дрогнет? Так стояли долго. Время, казалось, остановилось, лишь плыли в вышине редкие белые облачка. Темные тени от шлемов лежали на лицах воинов. Казалось, и не живые они уже – мертвые! Умерли давно, но прозвучала труба, и встали из могил, чтобы участвовать в битве. Сашка почувствовал, как пальцы с неистовой силой сжимают древко копья. «Мандражируешь? – спросил он себя и усмехнулся. – Ничего, брат, все уже решено. Главное – ввязаться в драку, а там… Там ты знаешь, что делать! А чего не знаешь – почувствуешь!»

И тут проревел рог. Вызов! Из рядов фениев вышел высокий светловолосый воин и стал спускаться к воде. Речные волны достигли его колен, когда он остановился и крикнул:

– Я Гарв, сын Сканлана из Слиав-Куа! Кто выйдет на битву со мной у славного брода, что лежит рядом с Бругом, на бреге прекрасной Бойне?

«Да он поэт, – подумал Савинов, слушая перевод Ратимира, – ишь как излагает!»

– Я выйду биться с тобой, славный Гарв, сын Сканлана из Слиав-Куа! – раздался ответ. – Я, Хаген, сын Стурлауга из Лохланна!

Жребий бросили еще вчера, но Сашка беспокоился за Хагена. Мало ли кого выставят против него ирландцы, а побратим после припадка ульфхеднаровой ярости и не бился еще ни разу. Успел ли он восстановиться?…

Гарв вскинул меч, приветствуя противника, и двинулся через реку. По обычаю нападающий переходит брод, а обороняющийся поджидает его на той стороне.

– Я вырву твое сердце! – сказал Гарв и нанес очередной удар.

Хаген молча уклонился. Противник был выше на голову и явно сильнее. Однако Хаген быстр. Щит треснул. Хевдинг бросил его и, улучив мгновение, выхватил второй меч. А ну поглядим! Удары посыпались как град. От щита фения летела щепа. Он отступал, кружил, стараясь поставить Хагена спиной к воде. Видно было, что ему приходилось сражаться с обоерукими. Удары принимает ловко, взгляд внимательный. Только зря языком-то болтает. Хаген плавно двигался, не давая противнику вести свою игру, путая планы, срывая замыслы. Мечи в руках хевдинга пели, жаждая крови. Бросались вперед змеиными жалами, отдергивались, кружили, ища лазейку. Вальх хорошо прикрывал левую, «щитовую», ногу, в которую уже несколько раз целил Хаген. Меч фения то и дело пробовал на прочность защиту противника. Хаген видел все, отклонял вражеский клинок и снова искал лазейки и бреши. Он понимал: это только проба сил. Скоро начнется настоящее…

Началось! Вальх взревел медведем и рванулся вперед, заставляя Хагена отступить. Потом резко остановился и тут же снова прыгнул. И метнул щит! Целил в колени. Хаген отбил бросок стопой, одновременно отскакивая в сторону. Клинок фения пропел, разя там, где врага уже не было. Левый меч Хагена скользнул по шлему противника, правый задел бедро. Но тот крутанулся, взвился вверх – его доспех легче! В левой руке вальха на лету возник нож. Он метнул его, целя в глаза, и тут же, приземляясь, рубанул мечом. Раз! Другой! Хаген отбился на чутье. Дернул головой – нож зацепил щеку. Железо взблеснуло, звон, лязг. Вражеский клинок задел нагрудник. Хаген упал на колено – удар прошел выше, – воздел клинки, атакуя и защищаясь сразу. Оружие жалобно взвизгнуло, но хевдинг уже вскочил на ноги и, развернувшись, ударил вальха ногой в живот. Того отшвырнуло назад, согнуло пополам. Но враг был хорош! Мягко упал, перекатился и, будто земля его подбросила вверх, высоко прыгнул, метнув второй нож!

И когда достал?!

Хаген отбил смертоносный металл, и они снова закружили…

Воины следили за битвой, затаив дыхание. Мастерство бойцов было невероятным! Сашка, до боли сжав зубы, смотрел, как пляшет и вращается железный водоворот. Исходит искрами, блещет холодным пламенем. Вот ирландец упал, покатился, прыгнул. Да как он так скачет в тяжелой кольчуге?! Хаген отбил бросок, но фений все же выиграл время, выдернул из-за пояса топор. Теперь их двое, обоеруких. Они закружили, обмениваясь ударами. Сталь плясала и звенела. Ноги в мягких сапогах топтали траву. Хаген! Хаген, давай!!!

Фений достал топор. Теперь сложнее! Он старался подцепить ногу Хагена изгибом лезвия, делал обманные движения. Хевдинг чувствовал, как враг наращивает быстроту ударов, надеясь, что противник в тяжелых доспехах устанет и замедлит движения. Вр-решь! Они бились неистово, и Хаген почуял, как начинает плыть и дрожать воздух. Краски поблекли. Все сделалось серым. Волк подступал, спеша на помощь хозяину. Нет, не сейчас! Рано! Хевдинг извернулся, мечи повели его вбок и вперед. Идти за клинком! Топор рухнул сверху. Мимо! Меч фения скользнул у самого лица. Воздух взвизгнул и вдруг стал плотным, как вода. Нет никого, кто лучше норманнов умеет плавать!

Сашка чуть не заорал от ужаса. Ирландец побеждает! Он заставил Хагена атаковать. И побратим бросился вперед, изгибаясь змеей. Со стороны казалось, что он не касается ногами травы. Мечи Хагена пропали, возникли, пропали снова. Но ирландец хитрее! Он остановился, отступил и остановился опять. Атака Хагена провисла в пустоте. А топор уже падал, целя в бедро, и меч летел с другой стороны прямо в шею скандинава. Сердце Савинова остановилось. По крайней мере, ему так показалось. Он замер, глядя на бой расширенными глазами. Вчерашние слова побратима загремели в ушах:

– Если я погибну, позаботься о Сигурни, брат! Ей лучше будет уехать в Гарды.

– Но ведь я женат…

– Ты вождь! А по вашим законам можно иметь нескольких жен. Моя с твоей – как сестры… Обещаешь?

– Да…

Никто лучше норманнов не умеет плавать! Никто… Сталь победила плоть, и Волк ушел не проявившись. Трава была мокрой от росы и крови. Хаген падал…

…И тут он лег на воздух! Именно лег! Клинки конусом сошлись над головой Хагена. Он развернулся в полете, выполнив «бочку»[59] как заправский истребитель. Вражеские меч и топор пронеслись вдоль его тела… А голова ирландца подлетела вверх, роняя тяжелые темные капли, и со всплеском упала в воду. Обезглавленное тело секунду стояло, нелепо раскинув вооруженные руки, а затем рухнуло навзничь, и темная кровь смешалась с речными струями. Первая кровь этого дня…

Побратим поднялся с земли, отсалютовал мечами и пошел к своему хирду. Строй взревел!

Глава 10 Стальная метель

Они орали и выли, потрясая оружием. Сразу выяснилось, что в лесу очень много ворон. Черные бестии взлетели, присоединяясь к людскому крику, и закружились над воинствами, хрипло каркая. Савинов вопил вместе со всеми, и вскоре многоголосый ор и вой превратился в имя. «Ха-ген! Ха-ген!!!» – скандировали союзники. По рядам фениев прокатилась волна. Нет, это было не замешательство. Войско Финна двинулось через реку.

«Какой удобный момент! Вот сейчас они станут выходить на берег. Тут бы и встретить их щетиной копий, сбить в воду! А там…» Савинов видел, как многие из его сотни оглядываются на вождей, ищут глазами Ольбарда. Может, подаст знак? Подал… Взмахнул рукой – отходим. «Ох уж эти обычаи! Народу положим… Если эти, в зеленых плащах, все хотя бы на треть такие, как покойный Гарв, дело пахнет керосином! А ведь их к тому же больше…»

Сашка отдал команду. Воины закинули щиты за спину и, сохраняя строй, стали отходить к городу.

«И вот ведь еще дилемма, – подумал Савинов, отступая последним. – Предположим, мы победили. Разогнали этих шустрых фениев, Диармайд прикончил Финна… Ура! Виктория! Предположим… И что дальше? А дальше вот что. Хаген и его хирдманы остаются здесь. И Диармайд остается. А мы уходим домой… И тогда родичи всех этих Гарвов и Финнов собирают новое войско и устраивают побратиму веселую жизнь. Потому что он на пару с Диармайдом убил их дядьев, отцов или там сыновей. Начинают, следовательно, эти родичи войну. Не могут не начать: кровная месть – это не игрушки. Не отомстил – позор на твою голову! Не мужчина… Будет резня, которая продлится, возможно, не один год. К Хагену прибудут родичи, Диармайд бросит клич… В общем, бились они долго и счастливо. Одно плохо: не победить Хагену и Диармайду. Даже при поддержке Ангуса с его Туата… Потому не победить, что фении – они со всей Ирландии к Финну идут, значит, и кровники у наших друзей будут со всей страны. А против всех, да без внешней поддержки в чужой стране много не навоюешь. Выходит, приехал побратим сюда, ища покоя и нового дома, а нашел войну. Тоже новую… Знал об этом раскладе Диармайд? Думаю, да… А Хаген?»

Савинов перебросил копье на другое плечо и оглянулся. Фении в полном порядке выходили на этот берег реки. Неторопливо, уверенно. Гибель их поединщика ничуть не поколебала духа ирландцев.

Хаген сидел на брошенном в траву щите и оселком заглаживал отметины на своем клинке, оставшиеся после поединка. Когда Савинов подошел к нему, Хаген рассеянно улыбнулся и стал придирчиво осматривать свою работу. Потом отложил оселок, взял кусочек кожи, посыпал его каким-то порошком и продолжил доводку. Сашка некоторое время молча наблюдал за ним. Лицо побратима было по-детски безмятежным. Будто и не предстоит ему через каких-нибудь полчаса участвовать в битве.

Сашка присел рядом с другом и завел разговор о вещах, что пришли ему в голову в последнее время. Хаген выглядел поглощенным работой: непонятно, слушает или нет. Когда Савинов закончил излагать, хевдинг долго разглядывал доведенное лезвие на свет, потом удовлетворенно хмыкнул и вложил меч в ножны.

– А знаешь, – сказал он невпопад, – Волк снова пытался завладеть моей душой! Но я справился без него! Он мне больше не нужен… – и Хаген рассмеялся. Потом посмотрел на Сашку, засмеялся еще громче и хлопнул того по плечу: – Нет-нет, друг Александр! Хаген, сын Стурлауга, не сошел с ума! В здравом уме я! Что же до твоих слов, немало я думал об этом. И с Диармайдом долго пиво пили, решали, как быть. Мира не захочет Финн! Не захочет, пока не разбит он. Войско у него больше нашего, – какой тут мир? А вот ежели прижмем ему хвост – тогда да! Диармайд сказал, что знает даже, чем заставить поклясться сына Кумала, чтобы тот не нарушил клятву… Однако прав ты: кровная месть все равно будет…

Сашка молча сжал напоследок руку побратима и отправился к своей сотне. Войска строились к битве.

Савинов увидел, как напружинились шеренги фениев, как уплотнился их строй и качнулся вперед, словно камень, готовый пуститься вниз по горному склону. Рты раскрылись, намереваясь испустить боевой клич… Копье само по себе рванулось из Сашкиных рук, пронзая острием яркое небо, и его сотня, а затем и все войско взорвались свирепым ревом. Два клича столкнулись над полем битвы, как грозовые тучи, исторгающие гром и молнии. Лучники Ставра испустили поток стрел. Смертоносный град пал на ряды ирландцев, пробивая насквозь щиты и кольчуги. Сильны славянские луки! Фении завыли еще громче. Их плотные ряды, осыпаясь окалиной трупов, покатились вперед, к подножию холма. Союзники ринулись им навстречу, лавиной стекая по травянистому склону. Русские сотни на ходу сформировали клинья и вломились в ирландский строй. На другом фланге скандинавский хирд поступил так же. Туата предпочли наступать фалангой. За миг перед столкновением ирландцы с обеих сторон метнули копья. Повалились тела. Затем две волны войск с грохотом сшиблись, вспучились гребнем, исходя пеной клинков. Лязг оружия заглушил все остальные звуки. Ирландские сорвиголовы невероятными прыжками перелетали первую шеренгу врага, чтобы атаковать с тыла, расстроить ряды. Но строй русов плотен. Смельчаков сдавливали щитами и тут же приканчивали. Фаланга фениев пошатнулась, глубоко рассеченная в нескольких местах. Их правое крыло, стоявшее против русов, попятилось, истекая кровью, устилая траву, вмиг ставшую красной, телами в зеленых плащах. «Р-Рра!!!» – гремело над полем. «Перр-рун!!!»

Рысенок вместе с полусотней под командой Ставра находился позади строя русов на вершине холма. У каждого из стрелков было по три тула со стрелами. Они прекратили стрельбу, когда воинства сошлись слишком близко. «Наши теснят». Рысенок смотрел за битвой и видел, что русы, Туата и урмане заставили фениев попятиться. Те медленно отступали, огрызаясь, но строй восстановить не пытались. Их разодранные на части ряды сами собой вдруг превратились в подобие клиньев, которые, как волосы в зубцы гребня, затесались между наступающих отрядов. Отдельные воины ловко проскальзывали в тыл к противнику, но не пытались нападать, а вместо этого сбивались в кучки и метали во врага копья и дротики. Рысенок между делом снял нескольких фениев из лука. Ос-тальные, заметив опасность, стали прикрываться щитами и попытались даже напасть на стрелков. Рысенок усмехнулся и выцелил самого ловкого чернобородого воина в блестящем шлеме. Тот быстро взбегал на холм, на ходу отбивая отдельные стрелы. Рысенок потащил из тула сразу три: срезень,[60] обычную и с бронебойным наконечником. «Донг! Донг! Донг!» – пропела тетива. И все три отправились в полет. Стре-лок наложил еще одну бронебойную на тетиву, и тут первый выстрел достиг цели. Ирландец отмахнул стрелу мечом, но идущий следом срезень целил фению в бедро. Левая, «лучная», рука Рысенка слегка меняла положение после каждого выстрела. Чернобородый увидел, шарахнулся в сторону, избежав удара… бронебойная стрела, пронзив кольчугу, угодила ему точно в сердце. Ирландца отшвырнуло назад: бой у Рысенкова лука – о-го-го!

Другие стрелки тоже не теряли времени даром и почти уже перебили врагов, что просочились в тыл к сражающимся. Рысенок выискивал новую цель и спускал тетиву, тянул новую стрелу, накладывал, оттягивал тетиву к уху, стрелял, снова тянул стрелу – пальцы сами находили нужный хвостовик. Он так увлекся битвой, что едва не пропустил предостерегающий крик Ставра. А кричать было от чего. Нападая, фении растянули свое левое крыло. Поступить так же с правым им мешала река. Урманский хирд огромным клином вломился в их ряды, пробил насквозь и отсек левое крыло от остальной массы воинства. Ирландцы, как собаки медведя, облепили его со всех сторон, сдавили числом. Урмане проволокли их за собой еще немного и встали. Их окружили, и началась игра. Небольшие отряды фениев бросались на урманские щиты. Часть высоко прыгала, метая копья и тяжелые ножи, часть катилась в ноги, ныряя под острия рогатин, стараясь подсечь поджилки, а остальные ловко уворачивались от ударов, отвлекали. Если кто-то в строю падал, отряд тут же отходил назад – дело сделано! – и сразу начинал новый танец. Урмане огрызались, и уже много храбрых воинов нашло смерть, стараясь разрушить их строй. Острие хирда глубоко увязло в массе ирландской рати и тяжко ворочалось там, как кабан в тростнике.

Но самое опасное творилось еще правее, там, где отсеченное хирдом левое крыло фениев под предводительством высокого седого воина обошло урман и устремилось наверх, к вершине холма, стремясь сбить оттуда надоедливых стрелков. Рысенок огляделся и понял: дело плохо. Колдуны Туата в центре еще держали строй, а вот русы медленно отступали под натиском превосходящих сил. Фениям удалось разъединить их клинья и отсечь крайний от остальных. Рысенок не сразу сообразил, что в опасности оказались Олекса и его сотня. Дикий рев стоял над побоищем. Страшно кричали раненые.

«Наших бьют, – растерянно подумал Рысенок. – Как же это?»

Но додумать он не успел. Ставр крикнул: «Бегло!» – и рядом загремели тетивы полусотни луков. Рысенок опомнился и стал быстро опустошать початый колчан. «Фр-р-р! Ффр-р-р!!!» – урчали стрелы и врезались в воинов врага, взбегающих на холм. С хрустом пронзали щиты, опрокидывали людей. Те валились безжизненными полешками под ноги товарищей, сшибали их, катясь вниз. Рысенок видел, как чья-то стрела пробила навылет одного из фениев. Тот упал вперед, а над ним тут же возник щит его товарища. Рысенок выстрелил в тень под щитом. Воин упал. Следом еще один, еще… Вал из мертвецов громоздился все выше и выше. Фении что-то кричали – быть может, проклятия. Но Рысенок не знал их языка, значит, колдовство не подействует!

Страшная сила – лук. Да еще на расстоянии всего в четверть стрелища. Когда не спасают броня и щиты, когда невозможно уклониться. Но фении храбры и умны. Они не отступили, а перетекли на ту сторону холма, что была за спиной у сражающихся дружин. Надеялись, видно, что стрелки не смогут бить из луков, боясь попасть в своих. Другие и не смогли бы! Но отряд Ставра продолжал стрелять, правда, медленнее, тщательно выверяя каждый выстрел. Фении приближались. Они платили за каждый шаг кровью, но их осталось еще около полутора сотен. «А ведь вначале – не менее четырехсот! Неужто мы побили остальных?» Истыканный стрелами вал трупов говорил сам за себя. «Вправду побили! Побьем и этих!» Рука скользнула в тул за очередной стрелой… И схватила пустоту. Стрелы вышли!

Хаген привычно приподнял щит, отшиб удар окованным краем, чуть повернулся. Меч выскользнул из-за щита, кольнул, втянулся обратно. Копейное жало прянуло в лицо. Мимо! Хевдинг отклонил голову. Взмах клинка. Надрубленное древко хрустнуло. Над плечом скользнула рогатина. Фений с копьем отпрыгнул, избегая удара. Другой подскочил ближе, кувырнулся, норовя рассечь жилу на ноге. Хаген пинком остановил его. Хирдман слева с хаканьем рубанул секирой, вырвал оружие. Ирландец в запале вскочил, пошатнулся… Кровь ключом ударила из прорубленной шеи. Рогатина снова скользнула вперед. Впилась, провернулась и убралась назад. Фений, с кровавым месивом вместо лица, опрокинулся. Но его товарищи наседали. Свистнул нож, и тут же что-то ударило Хагена по плечу. Сзади послышался хрип, и рогатина, выпавшая из рук убитого, скользнув по доспеху хевдинга, упала наземь. «В глаз!» – мелькнула мысль.

Ирландцы роились вокруг, как слепни возле коровы. Жалили, отскакивали, жалили снова. Хирд держался, теряя воинов, огрызаясь, отвечая ударом на удар. Но было ясно, что долго так продолжаться не может… Солнце уже давно перевалило за полдень. В глотке пересохло. Щит Хагена дернулся. Жало вражеского копья высунулось с внутренней стороны прямо против сердца. Хевдинг наклонил щит к себе, собираясь отсечь древко. Сразу двое фениев кинулись ему в ноги, рубя на лету. Их приняли в топоры. Один увернулся, второй – нет…

«Рассыпной строй?.. Нет… Их больше! Развернуться в линию?» Мысли падали словно камни в омут. Удар! Еще! «Что с остальными? Жаль ростом не вышел – не видать!»

– Поле! – хрипло пролаял Хаген. Услышали. Передали дальше. Хаген знал, что там, сзади, сейчас трое хирдманов подбросят четвертого на щитах вверх. Тот повернется вокруг себя, окинет взглядом сражение… Готово!

– Обошли справа! На холме свалка! Смяли стрелков!.. Русы отходят… Вальхи в центре еще держатся! У реки сеча! Окружили кого-то…

Треск! Снова удар в щит! Хаген еле устоял на ногах. Крепкие доски расселись, пропуская железо. «Еще такой удар, и развалится!»

– Щит! – прорычал Хаген, а затем: – Острие слева!

Ему передали запасной щит. Запоздалый дротик гулко ударился в навершие. Отскочил. А затем хирдманы выполнили второй приказ хевдинга…

Первоначальный разгон утрачен. Враги навалились со всех сторон. Щит трещал и стонал от града ударов. Держаться! Держаться! Савинов отбивался коротким клинком – длинный неудобен в такой толчее. Нечем дышать. Большой щит становился все тяжелее с каждой секундой. Но он прикрывал ноги! Какая-то сволочь уже пару раз пыталась подсечь Сашке поджилки! Ирландцы все давили и давили. Сотня отступила к самой воде. Грохот и лязг оружия заглушал даже крики умирающих. Фении дрались грамотно. Атака – отскок – атака! Метали тяжелые ножи и копья. Один раз повезло – нож угодил Сашке точно в наносник шлема. Мог бы и в глаз! Савинов не видел за толпой нападающих, что происходит в других местах. Но чутье подсказывало: плохо дело! Победный клич фениев все нарастал.

«Надо прорываться к своим, – подумал он, – иначе сбросят в реку и утопят как щенят!»

– То-овсь! – Предварительная команда мгновенно облетела ряды русов. Сашка почувствовал, как напряглось плечо соседа слева.

– Крепость! – заорал он, падая на колено и втискивая нижний заостренный угол щита в сырую траву. Между лопаток тут же уперлось чье-то плечо. Над головой возник чужой щит, сразу же вздрогнувший от удара. Сотня с лязгом сжалась, сомкнув чешую щитов с боков и сверху, ощетинилась шипами копий и рогатин. Римская команда, конечно, звучала по-другому,[61] но Савинов нашел аналогию. Что «крепость», что «черепаха» – это нечто закрытое и защищенное. Ольбарду идея понравилась, он о таком слышал. В Константинополе. Но обучить Сашка успел только свою сотню…

Атакующие на мгновение замерли. А потом с ревом устремились вперед. Они сообразили: угол зрения у обороняющихся ограничен. Значит, от копий легче увернуться! Кто-то с грохотом запрыгнул прямо на крышу из щитов. Однако опора ушла из-под ног смельчака, чешуя расступилась, и он рухнул в темноту. Лязг, стон. Готов! Ирландцы навалились толпой. Щиты загрохотали. Сашке показалось, что он оказался в огромном барабане. Чьи-то грязные пальцы ухватились за край щита, рванули. Савинов полоснул по ним клинком. Снаружи кто-то заорал. В щель сунулось копье. Его схватили, дернули. Копьеносец уперся, пытаясь освободить оружие… Вот этот миг! Они столпились вокруг! Совсем рядом!

– Таран! – взревел Сашка, вскакивая на ноги, и его со страшной силой толкнули в спину…

Ольбард отводил поредевшие сотни вверх по склону холма. Они отходили медленно, свирепо огрызаясь, кололи и рубили, срезая с боков друг друга наседающего врага. Клиньям вновь удалось наладить взаимодействие, и только одна сотня была оттеснена от других к берегу реки. Отсюда со склона холма было хорошо видно, как она яростно защищается уже у самой воды, а фении кружат вокруг, пробуют на крепость славянские щиты.

«Хороший способ», – подумал князь, глядя, как фении, держась на безопасном расстоянии, выжидают удачный миг, потом быстро атакуют и так же быстро отходят, сменяются и понемногу расшатывают, растаскивают оборону. Он прикидывал уже, как обучить такому своих воинов, не сомневаясь, что останется жив и что будет кого обучать.

«Чтобы растащить плотный клин, неплохи будут еще и арканы. Как у хузар и печенегов. Будь у ирландцев хорошие луки, они уже выиграли бы эту битву. А будь больше стрелков у нас, фении уже проиграли бы».

Оглядываясь назад, князь видел на вершине холма водоворот схватки, мелькающие копья и мечи. Непонятно, кто побеждает. Он видел, как фении обошли завязший в массе врагов урманский хирд, как стрелы косили их, словно траву. И как они все же прорвались к стрелкам. Он пока ничем не мог помочь им, как не мог помочь и сотне Медведковича, стиснутой на берегу превосходящими числом врагами. Ирландцы все напирали на строй русов, а князю оставалось только медленно отводить своих воинов назад, прикрывая левое крыло Туата. Союзники еще держались. Их полк стоял нерушимо, как скала в пене прибоя. «Где-то там – Диармайд…»

Рысенок вырвал топор из груди упавшего врага. Над головой лязгнуло: Потеха принял мечом удар, предназначенный для Рысенка. Тот быстро повернулся, ударил обушком в колено нападавшего. Фений пошатнулся, и рогатина Позвизда довершила дело. Стрелки растратили стрелы, но все они были хорошими воинами и умели драться врукопашную не хуже своих врагов. Прикрывали друг друга от ударов, по трое-четверо нападали на одного врага, втроем же, вчетвером и защищались, ловко меняясь. И хоть было стрелков поначалу меньше, чем вражеских воинов, а стало уж вровень. Ибо они были из лучших в дружине Ольбарда Синеуса.

Так сражались они с врагами, и Рысенок среди прочих. Парень был ловок и быстр, а его друзья, как более опытные в открытом бою, прикрывали весина от ударов врага. И таково оказалось воинское умение стрелков, что разбили они нападавших, хоть и было тех вдвое больше. Но осталось стрелков всего три десятка и еще пятеро раненых. А враги погибли все… И Рысенок смог оглядеться. И увидел, как навалилось множество врагов на сотню Олексы, оттесненную к берегу. Как закрылись русы щитами, а фении атаковали их неистово, и казалось – вот-вот сломят и утопят в воде. Но раздался крик, и вспух вдруг на месте боя вал из человеческих тел. Прянули русы с колен, подпирая один другого, ударили слитно, всем весом. Расшвыряли щитами ряды нападавших, рубя их направо и налево, опрокидывая и топча. Пробили сжимавшееся кольцо и грянули сбоку на тех врагов, что наседали на дружину князя. А дружина вмиг остановила отход. Копья вдруг разом выплеснулись из ее рядов на всю длину. Фении отшатнулись назад, а русам только того и надо.

«Стена!!!» – пронеслось над полем. И уже затупились клинья, расплавленным железом сливаясь в единую стену, и прянули вниз по склону на врагов. А Ставр уже кричал:

– Собирайте стрелы! – и Рысенок помчался вместе со всеми наполнять пустой тул, выдирая наконечники из мертвецов.

И урмане, завязшие было в толпе врагов, вдруг с ревом качнулись назад, как топор, выдирающийся из крепкого полена. Острие их строя оказалось с другой стороны, словно хирд провернулся внутри самого себя. И вот уже урмане освободились и пошли поперек поля, нацеливаясь на левое крыло врага, отражая попутно наседающих сзади фениев. Колдуны Туата тоже увидели это и так завыли, что у Рысенка волосы встали дыбом под шлемом. Теперь он понял, почему другие ирландцы считают Туата родней злых духов. И дрогнули фении, пораженные этим криком. Стали отступать повсюду к холму, что лежал против Бруга, а русы с урманами били их с боков. И побежали ирландцы…

Пружина разжалась! Слитный удар щитов расшвырял атакующих, как кегли. Сашкина сотня с ревом и топотом рванулась вперед, рубя опешивших фениев, наседая, не давая прийти в себя. Сначала Савинов хотел просто прорваться к своим, но когда враги, отступая под напором русов, подались назад, он увидел… Это был шанс, какой случается только раз! Ирландцы оттеснили остальных варягов вверх по склону холма. Те медленно отступали, и Сашкина сотня оказалась позади правого фланга фениев. И спины врагов были открыты!

– Правое плечо вперед! – Сотня с лязгом развернулась. – Прямо! Бегом! – Маленький отряд все быстрее и быстрее покатился по полю.

Часть фениев пыталась преследовать его. Поздно! Сапоги гулко бухали в землю. Кольчуга на плечах сделалась вдруг невесомо легкой, щит больше не оттягивал руку… Сто метров они преодолели в два счета.

Многие из врагов даже не успели обернуться, когда удар копий и секир вбил их тела в массу ирландского воинства. Калеча людей, ломая и путая строй противника, варяги вломились в тыл его правого фланга. Волна, порожденная силой удара, промчалась по шеренгам фениев, сбивая их с ног, стесняя движения. Наступление на несколько мгновений остановилось, и Ольбард использовал время передышки, чтобы контратаковать! Дикий вой и рев взвился над полем, когда Туата перешли в атаку следом за русами. Фении дрогнули. Хагенов хирд повторил Сашкин маневр на правом фланге. Савинов со своими людьми все это время снова сражался в окружении. Преследователи, опомнившись, настигли их, насели яростно, не считаясь с потерями… Но спустя несколько долгих минут на помощь к Сашке пробилась сотня Храбра, с головы до ног забрызганная кровью, и фении обратились в бегство.

«…И увидел тут Финн, что побежали фении. Облилось его сердце горячей кровью. Бросился он на Диармайда и нанес ему такой удар, что треснул щит героя. Но тот не растерялся и ударил короля своим копьем Га-Буйде. Оно пробежало насквозь королевский щит, пробило кольчугу и вонзилось в плечо короля фениев. Финн не почувствовал боли, хоть и опасной была рана, а ударил Диармайда по шлему своим могучим мечом. Но выдержал шлем, так как был заговорен от любого оружия. Выхватил тогда Диармайд из ножен Маральтах Мананнан, меч, подаренный ему мудрым Ангусом из Бруга на Бойне, и стали биться Финн с Диармайдом посреди кровавого поля. И никто из них не мог одержать верх. Тогда взял Диармайд в левую руку свое второе копье Га-Дарг и совершил прием под названием „Удар грома“. И пронзило копье левую ногу Финна. И охромел король. Потекла из его раны кровь, но он не прекратил битвы. А фении, отступив на холм, сомкнули свои ряды и собрались с духом, чтобы спасти Финна, сына Кумала, которого окружили враги, потому что достойнее было умереть, чем оставить короля в беде. Но враги преградили им путь, и не смогли фении пробиться на помощь своему королю.

Тогда прекрасный Диармайд, сын О’Дуйвне, отступил на шаг от раненого Финна и сказал такие слова:

– Видишь ли ты, о Финн, сын Кумала, к чему привела твоя глупая ревность? Вот сын твой, Ойсин, стоит против тебя с оружием в руках. И враг он своему отцу. Вот внук твой, семя твое, зеленый росток твоего рода, Осгар, сын Ойсина. И он тоже враг тебе! Вот твои лучшие воины, герои Конан, сын Лиатлуахра, Диоруйнг, сын Довара О’Байсгне, и Голл, сын Морне, и Кайльте, сын Ронана, и Дубтах, сын Лугайда Могучей Руки. И эти – враги тебе. А вот тела твоих верных фениев, которых погубил ты из мелкой ревности. Посмотри вокруг и узри: кругом тебя враги, и все хотят твоей смерти, а фианна не может прийти на помощь. Что станешь делать ты?

– Убью тебя, проклятый предатель! – воскликнул Финн, сын Кумала, и нанес удар.

Но Диармайд легко увернулся и спросил второй раз:

– Что станешь делать ты, о Финн? Ведь ты ранен и не сможешь убить меня. А я мог бы, но нет у меня на сердце злобы к тебе, хоть и причинил ты мне много горя. Когда-то ты был моим другом. Неужели не желаешь ты мира со мной? Не хочу я, чтобы напрасно гибли храбрые зеленые фении. Многие из них мои друзья; я делил с ними хлеб! Если я и дальше буду сражаться с ними, то нарушу один из своих гейсов.[62]

(А надо сказать, что были у Диармайда следующие гейсы: ему нельзя было охотиться на кабана, убивать друзей и проходить через зачарованные двери.)

– Мне нет до этого дела! – ответил Финн и снова ударил Диармайда. – Если ты умрешь, я буду отмщен!

Диармайд отвел удар копьем и сказал:

– Странно, как ты не видишь этого, Финн, сын Кумала! Если ты заставишь меня нарушить мой гейс, то сам нарушишь свой! Ведь тебе нельзя заставлять воина преступать его гейсы! Тогда умрем мы оба и некому будет защитить Ирландию! Начнется великая смута, потому что ты лишил своего сына права наследовать тебе. Ты этого хочешь?

И задумался тут Финн, сын Кумала, потому что были эти слова справедливы. И явилось ему в этот миг видение. Узрел он Святого Патрика,[63] стоящего средь других, окруживших короля. Печальным было лицо Святого. И спросил его Финн:

– Отчего ты так печален, Святой отец?

И сказал Святой Патрик:

– Оттого я печален, что твое упрямство погубит Ирландию, а ревность недостойна христианского смирения!

И склонил голову Финн, сын Кумала, король ирландских фениев, потому что обуял его великий стыд. А Диармайд спросил:

– Готов ли ты заключить мир, о Финн?

– Да, – ответил король.

– Тогда поклянись бородой Святого Патрика, что не будешь больше чинить козней и перестанешь преследовать меня. И простишь сына своего Ойсина и внука своего Осгара, и вернешь им свое расположение! И не станешь мстить союзникам моим – сынам Лохланна, русам и Туата!

И поклялся в этом король фениев. Тогда подошли к нему сын и внук и обняли его. А ряды войска расступились, и вышел Финн к своим людям живой, хоть и раненый. И обрадовались зеленые фении.

Так мир пришел на ирландскую землю. Так обрели счастье Диармайд О’Дуйвне и Грайне, дочь Кормака Мак Арта. А все, что рассказали другие филиды, – ложь и неправда, ибо не было их там, на месте битвы у Бруга на Бойне. А я был и все видел собственными глазами! На этом заканчивается повесть о Диармайде и Грайне. На этом и слава им великая!»

Глава 11 После битвы

Ночь спустилась на истерзанную, залитую кровавой росой землю. Закат, отражая пламя костров, был красен. Темные холмы вокруг Бруга казались спинами огромных зверей, утомившихся и уснувших прямо на поле битвы. Легкими призраками скользили в темноте женские фигуры. Наклоняясь над распростертыми телами, светили факелами, отыскивая близких. Лагерь фениев на большом холме тонул во мраке. Костры, горевшие там, лишь подчеркивали темноту ночи. Солнце давно село.

Савинов потрясенно смотрел на этот пейзаж, и слезы сами текли по его щекам. Храбр убит! Погиб тот, кто первый в этом мире подал Сашке руку, тот, кто, еще ничего не зная о нем, поделился своей одеждой. Тот, кто учил Сашку биться незнакомым оружием, помогал советом, делился знаниями. Храбр убит!

Последний, отчаянный натиск фениев был свиреп. Варяги отбили его, но пущенное умелой рукой копье ударило Храбра в горло… Он умер сразу, без мучений. И в светлых усах его спряталась спокойная улыбка. Сашка помнил, как стоял над телом побратима, и в жилы вливалась предательская слабость. Мир был уже заключен. Бой кончился, и воины бродили меж телами, ища раненых, чтобы помочь им, и добивая тех, кому помочь уже нельзя. Сашка стоял и смотрел на улыбающегося мертвыми губами друга. И что-то внутри рвалось с металлическим звоном. Казалось, что лопнула последняя нить, связывавшая Савинова с тем миром, откуда он попал сюда. Из боя – в бой.

Одиночество навалилось мертвой глыбой отчаяния. Ноги задрожали…

Сашка очнулся, стоя на коленях. Руки сжимали древко копья, принесшего Храбру смерть. В горле что-то булькало: быть может, рыдания, а может – задавленный крик. А на плече лежала чья-то жесткая ладонь. Савинов поднял взгляд. Хаген не убрал руку. Наоборот, его пальцы сжались сильнее. И, глядя Сашке в глаза, он произнес:

Как ни странно, но от этих слов стало легче. Сашка судорожно вздохнул и поднялся на ноги. Хаген встал рядом с ним, коснулся рукой древка рокового копья.

– В этом оружии, – тихо сказал он, – душа твоего друга. Возьми его с собой…

Теперь Савинов смотрел в ночь, и пальцы его сжимали твердое дерево. Было прохладно, но копье оставалось теплым. А может, это только казалось…

Огни горели во тьме, стонали раненые, лязгало оружие, и кто-то невероятно одинокий играл на ирландской волынке. Ее голос, переполненный тоской и печалью, плыл над полем сражения, как плач погибшей души. Волынка прощалась с мертвыми и умирающими. С теми, кто покинул этот кровавый мир, и с теми, кто его еще покинет, так и не увидев рассвета. Савинов сидел и слушал. Ему казалось: сама земля Ирландии оплакивает своих погибших детей. Где-то за городскими стенами завыла собака… Завтра тризна.

После боя Савинов долго не мог понять, как он остался в живых. Более того: он не был даже ранен! Ни царапины… Щит пробит в трех местах, кольчуга разорвана на плече. На шлеме добавилось вмятин. Сапоги и штаны в дырах и порезах от ножей фениев. И ни одной раны, только синяки под доспехом… То ли Бог хранил, то ли… Рука сама собой нащупала мешочек на шее. Яринкин оберег.

«Да хранит тебя наша любовь от всякого зла!» Слова возникли в памяти вместе с ее образом. Зеленые глаза любимой смотрели серьезно. «Возвращайся живой! Слышишь? Возвращайся, я буду ждать…»

Тогда они долго целовались, неистово и торопливо, как будто в последний раз. Неизъяснимое чувство копьем пронзило все Сашкино существо, чтобы выразиться в двух, казалось бы, таких несовместимых словах: сокрушительная нежность.

А потом она долго стояла на причале, глядя вслед уходящим кораблям. И Сашка знал: она не может уйти, пока не скроются вдали паруса. Он и сам бы не смог…

И он поклялся себе, что обязательно вернется, и еще – что больше никто не сможет разлучить их. Никто и ничто… Никогда… Теперь пришло время возвращаться. «Я иду к тебе, Яра! Я иду…»

Волынка плачет в ночи…

Глава 12 Последняя кровь

От Сашкиной сотни осталось неполных семь десятков тех, кто мог держать оружие. Еще несколько метались в горячке под сводами дворца Ангуса. Женщины ухаживали за ними, поили отварами, меняли повязки. Другие сотни понесли не меньшие потери. Ольбард ходил мрачный: болел за дружину. Когда хоронили Храбра и других погибших, Савинов видел, как ходили на скулах князя твердокаменные желваки. Был Храбр для Ольбарда верным другом. Многое вместе пережили, многое повидали…

Сашке не впервой терять друзей. Но только раз, когда не вернулся из разведывательного полета друг Юрка, Савинов испытывал такую же ошеломляющую боль. Друзья погибали и на той войне, сгорая огненными факелами в своих самолетах, подрывались на минах, умирали под бомбами. Он скорбел о них, но сердце черствеет на войне, а печаль приходит и уходит. Остается только ненависть и желание отомстить. Но и ему нельзя бездумно открывать дорогу. Ярость слепит глаза и туманит ум. В таком состоянии много не навоюешь. И приходилось сжимать зубы и гнать из сердца смертную тоску. Поэтому, забираясь в кабину самолета, Савинов становился холоден и трезв. Потому и продержался так долго в стальном вихре боев. Да держался бы и дальше, если б не отказал мотор…

Но ненависть, не находя выхода, копится в человеческом сердце, чтобы в единый миг найти себе дорогу наружу. Сашка чувствовал, что такой миг подступает все ближе, и крепился, как мог, черпая силы в образе любимой. Старался думать о том, как вернется, обнимет ее и утонет в нежности, вдыхая сладкий запах ее волос. Хоть и знал, что думать об этом нельзя. Слишком многие из тех, кто предавался таким мечтам, и практически все те, кто осмеливался заговорить об этом перед боем, не возвращались назад. Это считалось дурной приметой: говорить о том, как будет здорово после войны.

Савинов пытался забыться, упражняясь с Хагеном на мечах. И тот, чувствуя его настроение, старался поглубже вовлечь друга в воинскую науку. Разъяснял способы и приемы, делился тайными ключами к искусству боя. Показывал приемы с копьем и секирой, учил метать щит и вообще использовать любые предметы вместо оружия. Это было знакомо. Сашкины детдомовские сверстники частенько так поступали. Савинов учился быстро. Хаген удивленно цокал языком и хлопал ладонями по бедрам. «Ну ты даешь! – говорил он. – Этому приему я учился с детства! А ты освоил за несколько дней!» Савинов пожимал плечами. Он занимался с утра до ночи с каким-то мрачным остервенением, словно чувствовал: должно что-то случиться.

Хотя, казалось бы, все кончено. Война угасла. Хагеновы соплеменники сообща возводили крепость на берегу, защищенном от морских ветров высокими скалами. Ирландцы пригнали кучу повозок, запряженных смешными лохматыми лошадками, чтобы забрать тела своих убитых родичей. Русы насыпали над могилой погибших огромный курган, а один из викингов вытесал на установленном сверху камне имена тех, кто никогда не вернется домой. Финн отпустил по домам большую часть своих воинов и предложил, в знак заключения мира, поохотиться на кабанов. Диармайд отказался, сославшись на гейс, но остальные восприняли приглашение с энтузиазмом. И королевские ловчие отправились выслеживать зверя. Сашке было все равно. Он готов охотиться хоть на динозавров, лишь бы заглушить глухую, ноющую тоску.

Это случилось перед самой охотой. Завтра поутру должны затрубить рога, и король Финн заявился в Бруг с десятком своих вождей, чтобы обсудить предстоящую охоту. Грайне, не желая встречаться с ним, удалилась в свои покои. Но Диармайд с Ангусом приняли Финна радушно. Накрыли столы для пира, и воины собрались в обширном зале, чтобы чествовать своего бывшего врага.

Сашка на пир не пошел. Как-то не лежала душа. Он упражнялся с копьем на заднем дворе. Оружие было то самое, которое убило Храбра. Савинов теперь редко с ним расставался. Как ни странно, но именно с этим копьем приемы удавались легче, словно, забрав жизнь побратима, оно впитало и его воинское умение. А с рогатиной Храбр был силен…

Оружие в Сашкиных руках вертелось и кружилось, описывало петли, уступы, замирало, бросалось, втягивалось назад, хлестало и било. И сквозь эту исчерканную острием пелену движений, казалось, прорывался спокойный, знакомый голос: «Не тяни его, Олекса, пусть само тянется! Дай ему поиграть, порезвиться, почувствовать волюшку… А сам помогай, поддерживай его… Да не дергай так! Слушай, чего зброя сама хочет… Вот так! Слушай, куда оно вертится, и сам вертись следом, пусть несет тебя, тянет да разворачивает… Молодец! Ладно! Подправь десницею, чтобы точнее шло… Не спеши, дай соскользнуть… А здесь перехват, а вот тут и поддерни чуть, дабы хлестало шибче… Да наполни его своим духом, тогда гудеть ровнее станет!»

Конечно, не было никакого голоса. Умер Храбр, не успев дать Савинову все уроки. Но то, что он дал, Сашка запомнил твердо. И слова погибшего друга всякий раз всплывали следом за движениями. Всплывали в памяти, и, значит, не было никакого… Нет! Голос был, незнакомый, чужой и насмешливый.

– И ведь машет моим копьем, как корова хвостом! – сказал кто-то и засмеялся. На него зашикали, но было поздно – Сашка остановился. Говоривший отсмеялся и продолжил: – Смотри не проткни им свой зад, венд! Уж не оттуда ли ты его вытащил? Дай-ка сюда, не порть!

Сказано было по-норвежски. Сашка уже достаточно хорошо понимал этот язык, чтобы разобрать смысл оскорблений. Он медленно обернулся. Их было двое, высоких, русоволосых, в богатой одежде. Один, темнобровый, с румянцем во всю щеку, нагло скалился, и в глазах его читалось презрение. Второй, чуть повыше ростом, борода лопатой, волосы отливали сединой. Постарше первого. И поумнее, судя по тому, что пытался остановить наглеца.

«Фении, – подумал Сашка. – Кой черт им сдался на заднем дворе? Может, обратили внимание, как слуги бегали меня звать?»

Но тут до него полностью дошел смысл сказанного. И ненависть, пополам с болью потери, так долго копившаяся внутри, прорвалась наружу неистовым жаром. Опалила, скомкала сознание. Сашка, не помня себя, шагнул вперед. Левая, свободная, рука вытянулась к темнобровому, сжалась в кулак, словно хотела сдавить наглецу горло. И не голос, рык вырвался из Сашкиной груди:

– Твое копье, говоришь?!

Видимо, страшным было его лицо, потому что молодой фений отшатнулся, подавившись очередной фразой. А его спутник качнулся в сторону, закрывая товарища плечом. Пальцы молодого нашаривали на поясе меч и все промахивались мимо рукояти. Копье в Сашкиной руке дернулось, будто желая ринуться вперед, впиться жалом в горячую плоть. Лицо темнобрового покрылось мертвенной бледностью. Он расширенными глазами смотрел на Савинова и на свое копье. Его спутник, стараясь предотвратить неизбежное, быстро заговорил:

– Не сердись на моего друга, венд! Он слишком молод еще и не знает языка вождей! Прости ему поспешные речи! Я Готан из Банн Гульбайна, королевский ловчий, а это мой племянник Куалан. Я надеюсь, ты простишь его…

Но Сашка уже справился с приступом ярости. Он мрачно оглядел фениев и выразительно кивнул в сторону крыльца – убирайтесь, мол. И тут молодой, оправившись от испуга, ляпнул:

– Это мое копье, венд! И я хочу выкупить его у тебя за…

У Сашки что-то взорвалось в голове. Его швырнуло вперед. Копье описало дугу… Готан успел раньше. Тяжелая затрещина опрокинула молодого фения навзничь, наконечник оружия пронзил пустоту. Бородатый встал над племянником, заслонив его собственным телом.

– Мир! Мир! Не убивай его!

На крыльце возник Хаген. Мигом сообразил, что к чему, метнулся через перила. Ухватил Сашку за плечи, стиснул, прижал к себе.

– Что стали?! – крикнул ирландцам. – Пошли прочь, пока целы! Он же берсерк!

Готан не стал мешкать, подхватил полуоглушенного племянника и был таков. Сашку затрясло. Он оперся о плечо Хагена и простоял так с минуту, глубоко дыша, пока кровавая пелена перед глазами не стала рваться, распадаясь на багровые клочья.

– Как хорошо, – выдавил он наконец, – что ты здесь… Не то… убил бы паршивца!

Хаген похлопал его по спине.

– Шел тебя звать. Князь просил… А как услышал твой рев…

– Я кричал?

– Не то слово! Даже в пиршественном зале и то, наверное, слышно было!

Сашка потряс головой:

– Ну и ну! Чуть не убил щенка! Он ведь копье у меня требовал! «Мое», – говорит!

Хаген понимающе кивнул.

– Пойдем-ка, брат. Князь ждет! А молодого этого запомни! Вам здесь еще седмицы две быть. Вряд ли стерпит оскорбление! Может, и мстить станет…

Ярина ехала верхом по песчаному плесу, вдоль озера. Раньше, в старину, озеро звалось Весь, по имени народа-племени, что обитал в здешних краях. А потом пришли на берега Веси словене, увидели прозрачную воду да туман над ней и прозвали озеро Белым. И срубили градец на высоком полуденном берегу. Прошло несколько столетий, и призвала новогородская земля к себе варяжского князя Рюрика – Сокола. И пришел он с дружиной да братьями и со всей русью своей. И сел в Белоозере брат его Синеус, а Трувор в Изборске. И стали они втроем боронить от врагов словенскую землю. С тех пор и живет здесь род Синеуса и прирастает землями да народом, а потомки варяга Рюрика правят всею русской землей.

Ворон мягко ступал по влажному песку. Яра беспечно смотрела, как плещется подле конских копыт чистая вода и как играют у самого дна стремительные тела рыб. Солнышко грело-припекало, красило листву деревьев сусальным золотом, а стволы сосен одевало в червонное. Малые птахи стрекотали и шебуршали в листве, стремительно взлетела по неохватной сосне белка. Оглянулась наверху и пропала. Хорошо! Ветерок дунул в лицо, играя, шевельнул серебряные височные подвески. Ярина засмеялась, звонко гикнула и подняла Ворона в галоп. Ох как замелькали мимо столетние сосны, как весело загудела под копытами земля-матушка! А жеребец вошел во вкус, мчался все стремительнее, легким скоком перелетая старые коряги. Вытянулся струной и летел, летел над землей, едва касаясь ее копытами. Берег стал подниматься, обратившись песчаным обрывом, из которого кое-где торчали спутанные корни. Под верхней кромкой его ютились ласточки. При звуке копыт они взлетали, заполошно пища, и провожали лихую всадницу.

Ярина придержала коня, тот пошел легкой рысью. На ходу поворачивая морду, косил большим влажным глазом: мол, что мало так побегали, хозяйка? Давай еще! Она гладила ладошкой его сильную теплую шею. Хвалила:

– Ай да удалец ты у меня, весь в хозяина!

Ворон радовался, горделиво поднимал голову, словно говоря: вот я каков! любуйтесь!

Так они ехали довольно долго. Ярина уже совсем было собралась поворачивать домой, когда жеребец вдруг всхрапнул и встал. Вытянул морду, принюхиваясь, и злобно заржал, ударил передним копытом раз, другой.

Яра тревожно огляделась. Боевой конь хузарской выездки зря беспокоиться не станет! Уж не люди ли лихие поблизости? А может, зверь дикий? И точно! Над обрывом бесшумно возникла серая остроухая голова, а за ней вторая. Волк с волчицей. Серые встали над обрывом, широкогрудые, матерые. Их ясные глаза пристально смотрели на всадницу. Ярина крепче перехватила поводья, придерживая Ворона, готового броситься на волков. Жеребец их не боялся – с ним не справятся и пятеро таких, а вот за хозяйку беспокоился. У нее ни оружия хорошего, ни зброи. Только нож на пояске да плеточка из витого ремешка с гирькою. Плеточка не простая – хузарская. Такой умелый всадник в степи и от волков оборониться может. С маху просекает она жесткую шкуру, не для лошади предназначена. И Ярина умела такой плеткой бить на скаку. Суженый научил, называя плетку «ногайкой». Сказывал, что ногайцы – это степняки такие, очень злые. Там, откуда он пришел, они на месте нынешних хузар живут…

Волки не двигались, все смотрели. Ворон храпел и бил копытом, предупреждая хищников. И Ярина вдруг поняла, что совсем не боится серых. Какие-то они были неправильные. Другие бы, если животы подвело, уже давно б бросились, а сыты – так ушли бы в лес. Но эти все стояли наверху и раз даже переглянулись совсем по-человечьи. А потом волчица глянула Ярине прямо в глаза. На языке зверей это значит угрозу, но не было в зеленоватых зрачках серой ничего, кроме тоски и печали.

И поняла тут Яра, что не волки это, а Сигурни с Хагеном пришли ее о чем-то предупредить. Потому что не бывает у волков таких глаз – зеленых и небесно-голубых, а если и бывают, то очень редко. Забилось сердце женское, и спросила она:

– Вы ли это, друзья мои? Неужто что приключилося с ладой моим? Ужели ранен он каленым железом?

И волки враз заскулили, и светлоглазый бирюк печально опустил лобастую голову. А потом исчезли они, даже трава не шелохнулась. Ярина вдруг заплакала горькими слезами, а Ворон, оборачиваясь, хватал ее мягкими губами за сапожок. Жалел. Она зарылась лицом в его густую гриву и плакала…

Но недолго владело ею отчаянье. Яра потянула повод и, поворотив коня, сказала, вытирая слезы:

– Вези-ка меня, родимый, к батюшке Богдану! С ним вдвоем мы что-нибудь придумаем. Чует сердце, жив мой Алеша! Не таков, чтобы сгинуть без вести…

Ударили копыта коня в сырую землю, и понес он хозяйку свою, куда сказано было. А волков уже и след простыл…

С самого начала Савинова преследовали дурные предчувствия. Едва он проснулся – снаружи только занималось утро, – как навалилось странное беспокойство. Просочилось откуда-то изнутри. Сердце отозвалось привычной тяжестью, словно говоря: «Знаю, знаю, – опасный день предстоит!» Сашка от предчувствий не отмахивался, как не отмахивался от них и на ТОЙ войне, в бытность свою летчиком. Интуиция его не обманывала никогда. Случалось, правда, что включалась она поздновато. Но такое бывало редко.

На этот раз он даже ощутил какую-то мрачную радость. Наконец-то удастся выплеснуть накопившуюся за последние дни ярость и желание убивать. Гибель Храбра содрала с Сашки налет цивилизованности, как воздушный вихрь, поднятый винтом самолета, срывает с плоскостей скрывавшие его до поры зеленые ветви. Двигатель ревет, и боевая машина выруливает на взлетную полосу. И в душе не остается ничего, кроме напряженного внимания охотника, знающего, что жертва в любую секунду может поменяться с ним местами… Так и сейчас. Неважно, от кого исходит опасность – от зверя или человека.

Савинов неторопливо оделся и вооружился. На кабана ему уже приходилось охотиться. Вряд ли местные пожиратели желудей отличаются от тех, что водились в окрестностях Белоозера. За дверями слышался приглушенный шум. Дом Ангуса просыпался, готовясь к предстоящей охоте.

К месту засады приехали верхами. Загонщики уже давно в лесу, замыкали кольцо вокруг кабаньего стада, недавно обнаруженного ловчими Финна. Лошадей оставили у опушки и углубились в лес. Листва шелестела над головами охотников, мягко касаясь людей зелеными ладошками. Словно спрашивала недоверчиво: «Вы уже были здесь сегодня, чего еще надо?» Сашка отводил древком ветви, идя следом за весельчаком Гюльви. Им выпало быть в одной засаде. Мрачный Готан возник откуда-то слева, чтобы указать воинам место на едва различимой звериной тропе. На Савинова он предпочитал не смотреть, а сволочной его племянник не показывался. Черт с ним!

Гюльви присел в траву возле здоровенного вяза. Хитро подмигнул и приложил палец к губам. Савинов кивнул: знаю, мол, и устроился с другой стороны тропы. Лес шумел, гукали какие-то птицы. Впереди, метрах в десяти от охотников, тропу шустро перебежало нечто мышеподобное. Сашка не успел разглядеть что. Он пристроил охотничью рогатину с перекладиной на сгибе руки и стал ждать. Копье Храбра, прислоненное к дереву, стояло рядом. Зачем он взял его на охоту, Сашка не знал. Когда собирался, рука сама ухватила древко…

Плечо Гюльви, влажно отблескивающее металлом кольчуги, чуть шевельнулось. Норвежец повернул голову и напряженно прислушался. Вот оно! В глубине леса послышались крики, грохот и вой. Загонщики, колотя оружием о щиты, подняли стадо. Ага! Сашка весь подобрался, слушая приближающийся шум. Волной накатило то самое ощущение, которому обучил его Хаген во время их первой охоты на медведя. Лес сделался прозрачным и каким-то объемным. Звуки, что до поры сливались в единую шумную кашу, вдруг разделились, одновременно становясь четче и понятнее. Вот спряталась в кроне белка, вот сорвался и помчался куда-то вбок вспугнутый олень, а вот какой-то хищник, похоже, лесной кот, с визгом вонзивший в древесину острые когти. Миг – и нет его, затаился где-то в ветвях…

Тяжелый кабаний скок приближался. Савинов определил: голов пятнадцать. Но что-то… Топот приближался под углом, словно загонщики гнали зверей влево от засады, туда, где должны быть Ольбард с Финном и Хаген с Конаном.

«Впрочем, понятно. Князьям первая честь. Стадо, конечно, разделится, но вряд ли на нас выбежит что-нибудь путное…»

Сашка посмотрел на напарника. Тот, тоже разобравшись в происходящем, недовольно нахмурился и показал кивком себе за спину: может, перейдем? И тут Савинова накрыло… Он смотрел, как медленно кривятся губы скандинава, будто он что-то собирается сказать. Не успеет! Сашка ударил его в бронированное плечо древком рогатины. Гюльви опрокинулся набок. А в том месте, где только что была его голова, из коры дерева торчал, злобно вибрируя, тяжелый метательный нож. Сверху посыпался мусор. Сашка обнаружил, что сам он валяется поперек тропы, вытянув вперед руки с оружием. «Успел!» – мелькнуло в голове. Он быстро вскочил, мельком заметив, что в его собственном дереве торчат сразу два ножа. Где-то сбоку витиевато выругался скандинав. Не до него!

Их было четверо. Они возникли из кустов, росших вдоль тропы, и замерли. Все четверо были со щитами, в шлемах, в руках – по два копья. Одно – под щитом, второе готово к удару. На поясах топоры с длинными рукоятями и мечи.

Фении не проронили ни слова, но одного Сашка сразу узнал.

«Ну как же! Кто бы сомневался! Мистер Куалан, племянник королевского ловчего!»

Подумалось, что парень, наверное, никогда в жизни не пугался так сильно, как вчера. И очевидно, решил кровью смыть память о страхе.

«Хочешь выпустить мне кишки? Паря, как же ты ошибся! Ты даже не представляешь… Потому что я тоже хочу прикончить тебя! И причина у меня посерьезней!»

Гюльви, перестав чертыхаться, встал рядом с Савиновым, надменно осмотрел врагов и сплюнул.

– А! Ирландские собаки! – заорал он так, как будто фении были от него за тридевять земель. – Что стоите, женоподобные ублюдки? Давайте! Нападайте всем скопом! Честной драки от вас не дождешься!

«А ведь не зря орет, – подумал Сашка, – в лесу далеко слышно».

Ирландцы оскорбление проигнорировали, хотя оно им вряд ли понравилось. Обозвать воина женоподобным – хуже некуда. По закону можно убивать за эти слова сразу, но… Они просто стояли и смотрели, словно ждали, что кто-то появится из леса за Сашкиной спиной. Никто не появился. И тогда фении разом бросились вперед…

Секач был здоровенный. Седая щетина вдоль хребта, который, казалось, был Хагену по грудь, кривые клыки – серпами…

Зверь с треском выломился из зарослей и с ходу ринулся на заступивших дорогу людей. Хаген краем глаза успел заметить, что две свиньи с поросятами обошли их засаду слева и скрылись в подлеске. Там есть кому их встретить… Тяжеловесный секач двигался стремительно. Заметив выставленное навстречу лезвие рогатины, он вильнул в сторону – клык лязгнул по металлу – и устремился прямо на Хагена. Тот ловко сместился вбок, и наконечник его оружия с хрустом вонзился в кабанью тушу. Аккурат между челюстью и правой ногой. Опасный прием! Очень легко промахнуться. Дрогнет рука, и соскользнет железо по жесткой щетине. А зверь подсечет клыком поджилки и пройдется по упавшему, выдирая ребра, словно корни. Потому на кабанью охоту одевают кольчугу, хоть и она не всегда выручает…

Удар был страшен. Хагена едва не оторвало от земли. Мышцы затрещали, свиваясь в тугие жгуты. Ноги хевдинга пропахали по земле две глубоких борозды. Кабан рвался к нему, хрипя в смертной муке. Дергался, чуя, как выпивает его жизнь холодное железо рогатины. Второе копье ударило кабана в бок. Зверь задергался, но вдвоем люди уже крепко держали его. Последние силы матерого секача вдруг разом ушли куда-то. Короткие сильные ноги подкосились, и кабан тяжело рухнул набок. Хаген толкнул тушу ногой – «Готов!», вырвал рогатину… и услышал крик.

Это был голос Гюльви, и слышался он справа, оттуда, где Сорвиголова сел в засаду вместе с Александром. Это не был победный клич охотника. Хаген не разобрал слова, но было ясно, что Гюльви бросает кому-то вызов. Хевдинг быстро взглянул на Конана. Ирландец кивнул, и они ринулись через кусты в ту сторону, откуда уже доносился шум схватки, бросив на месте остывающую кабанью тушу.

– Кабан!!! – крикнул Гюльви и отпрыгнул в сторону. Сашка высоко подскочил, на одном инстинкте уворачиваясь от удара. Что-то задело его бедро, отшвырнуло. Он развернулся в воздухе, приземляясь на согнутые ноги, отбил древком рогатины копье, летевшее в грудь… Зверюга, пронесшаяся мимо него, застала фениев врасплох. Кабанище возник будто из воздуха – никто его топота почему-то не слышал. Возник бесшумно и стремительно, уже летя во всю прыть, и с разгона врезался в загораживавших дорогу людей. Один из фениев успел увернуться, а второй – сам Куалан, оказавшийся прямо перед кабаном, – успел только чуть опустить щит, прикрывая ноги. Зверь сшиб его, как кеглю, и помчался дальше, прорвавшись к свободе. Ирландец совершил невероятный кульбит, упал на колено. И Сашка, почти не целясь, левой рукой от бедра метнул в него Храброво копье… «Когда я успел подхватить его?»

Железко вражеского копья нацелилось Савинову в грудь. Он отклонил корпус. Оружие с лязгом пробороздило кольчугу… и нашло-таки давешнюю прореху на плече. Местный кузнец залатал хреново! В первый миг Сашка ничего не почувствовал. Перехватил рогатину, подсек ногу нападавшего. Кровь ударила струей, фений пошатнулся, и второй удар раскроил ему голову вместе со шлемом. Он повалился навзничь, таща за собой засевшее в черепе оружие. Его товарищ прыгнул через тело, ужалил копьем. Савинов, на миг оставшийся безоружным, крутанулся, уклоняясь. Враг налетел, ударил щитом, сбив Сашку с ног, и пошел шуровать копьем, прямо как швейная машинка «Зингер».

Савинов крутился на земле, стараясь перехватить древко. И хотя фений был опытным рубакой, но Сашка все же улучил момент, чтобы, уходя от смертоносного железа, подкатиться ему под ноги. Тот ударил навстречу носком сапога. «Если бы еще попал… А так – поздно! Увлекся ты, братец!» Перехватить пинок, лежа на земле, на самом деле несложно. Главное – не дать ноге разогнаться, опередить! Савинов успел, перехватил голень, зажал стопу под мышкой и правым локтем врезал ирландцу под колено. Нога подогнулась… и фений ловко упал набок, целя подошвой второго сапога Сашке в голову. Но тот уже бросил захват, откатился и вскочил на ноги. Меч со свистом покинул ножны.

И тут Сашка понял, что с левой рукой что-то не то. Она как-то задеревенела и неохотно подчинялась. По пальцам текло. Кровь! Савинов бросил быстрый взгляд на плечо. Так и есть! Дырища – будь здоров! И в ней видно что-то белое, похожее на кость, а рядом пульсирует и бьется уцелевшая вена…

«Твою мать!!!» А фений уже на ногах, поигрывает копьем, щерится. За его спиной Гюльви весело, с прибаутками, сражается с оставшимся противником. «И не понять – чья берет… Зато Куалан отпрыгался. Вон валяется под деревом, запрокинув удивленное лицо». Его копье, как он и хотел, вернулось к нему… пробив шею насквозь. «Храбр! Брат мой! Я отомстил!»

Савинов опустил руку с мечом. Рукоять в ладони – как влитая: хорошие мечи делают япошки! Фений чуть присел, повел острием копья, как бы примериваясь ударить в ноги. Сашка усмехнулся в усы. «Ну, давай, падла, бей! Меня на такие штучки не купишь!» Копье рванулось к его бедру, потом, на лету, отдернулось, описало короткую петлю… В шею! Савинов шагнул вбок, подбил древко снизу тыльной стороной меча. Железко свистнуло у него над ухом, но Сашка уже ввинтился в атаку, прилипнув клинком к древку вражеского копья. Скользнул как по рельсам. Враг еще успел довернуть оружие, ударил тупым концом копья в раненое плечо. Боль взорвалась огненной бомбой, но клинок уже достиг цели. Фений заорал, когда его отсеченные пальцы упали в траву. Копье вывалилось из беспалой руки…

Но он все-таки был опытным воином, этот ирландец. Наверняка какой-нибудь спец по берсеркам. Кого еще мог взять с собой покойный Куалан? Преодолев боль, он рванулся вперед, ударил щитом. Сашку развернуло. Пятка фения вонзилась ему под колено. Он упал, перекатился, стараясь оберечь плечо… А ирландец уже бросил щит и вырвал левой рукой меч из ножен. Перехватил вверх клинком и стремительно атаковал, держа искалеченную ладонь на отлете, как заправский мушкетер. Савинов отбил выпад, и они закружились, нанося и отражая удары. Оружие гремело погребальным звоном, и постепенно становилось ясно, что левая рука противника не хуже Сашкиной правой…

Варяг оказался быстрым, как рысь. Услышав окрик, он высоко подпрыгнул, провернулся в воздухе. Копья в его руках прочертили воздух, сбивая чей-то бросок. Кабан пролетел мимо, сшиб одного из фениев. Тот не успел встать, когда копье Олексы пробило ему шею. Двое ирландцев бросились на варяга, а оставшийся обрушил на Гюльви удар копья. Сорвиголова принял удар древком, подкрутил. Ирландец ломанулся вперед, норовя ударить викинга шипом на щите. Гюльви отпрянул и быстро, один за другим, нанес три удара разными концами рогатины. Фений принял наконечник на щит, отбил пинком удар в колено, повернулся… и выронил копье: втулка рогатины ударила его в предплечье. «Косорукий!» – выругал себя Сорвиголова. Ирландец после удара должен был остаться без ладони… а он лишь зашипел как рассерженный кот, прикрылся щитом и вытащил из-за пояса топор. Гюльви презрительно засмеялся и ткнул фения наконечником прямо в лицо. Тот снова принял удар на щит, ловя топором древко рогатины. Сорвиголова скользнул назад, с силой выдохнул, резко разворачивая тяжелое оружие… и угодил тупым концом ирландцу в голову. Тут бы все и закончилось, но фений успел отклониться, и удар лишь сшиб с него шлем, разорвав подбородочный ремень. Видимо, ирландцу все же досталось, потому что он быстро отступил назад, потряс льняными патлами, прогоняя круги перед глазами… и спокойно так улыбнулся. Неплохо, мол. Гюльви осклабился: «А то!» и принялся обходить противника слева. Слышно было, как сквозь лес кто-то шумно ломится.

«Хорошо бы – свои», – подумал викинг. За спиной его противника варяг неистово рубился на мечах с последним ирландцем. Еще один валялся рядом, с рогатиной в башке. «Ловок, чубатый!» – подумал Гюльви, но заметил, что Олекса ранен. Впрочем, его противник тоже…

Фений понимал, что Сорвиголова тянет время. Шум в кустах становился все громче, вот-вот на поляну выскочит подмога. Поэтому ирландец испустил дикий вопль и напал. Гюльви встретил его ударом в лицо. Тот увернулся, махнул топором. Викинг отшагнул, пропуская удар… И зацепил перекладиной рогатины щит врага. Тот инстинктивно дернул его на себя. Стальное жало вдруг выросло у него перед самым лицом… и с хрустом вломилось промеж удивленных темно-серых глаз.

Перешагнув через упавшее тело, Сорвиголова выдернул из него оружие и замахнулся… Но в этот самый миг варяг принял удар противника на грудь. Лопнула кольчуга, темная кровь хлынула из раны. Но в этот же миг странный, изогнутый меч Олексы напрочь отсек голову не успевшего обрадоваться ирландца. Она подлетела вверх и грянулась оземь. Обезглавленный воин постоял еще мгновение и мягко повалился вперед, залив кровью сапоги врага. Тот покачнулся, но упрямо остался стоять, вонзив меч в траву и опираясь на него здоровой рукой. Его взгляд, мутный от боли, нашел в траве тело первого убитого им фения. Варяг мрачно улыбнулся, выдернул меч из травы и нетвердыми шагами подошел к трупу. Вложил меч в ножны и взялся за торчащее вверх древко копья. Рванул. Убитый дернулся, словно еще был жив. Железо с хлюпаньем вышло из его шеи.

– Дурак ты, паря! – пробормотал Олекса, глядя на тело, а потом обернулся к Гюльви: – Славная вышла охота! А этот, последний…

Олекса хотел добавить что-то, но из кустов с треском выломились Хаген с Конаном. Варяг, который прислонился спиной к стволу дерева и, кажется, готов был потерять сознание, приветствовал их слабой улыбкой и поднятием руки. Хаген выхватил из-за пазухи тряпицу и прижал к ране Олексы. А у того уже закрывались глаза и на лице проступила нехорошая бледность, какая бывает, когда человек исходит кровью. Уж Гюльви-то знал, как это бывает! Но раненый разлепил веки и прохрипел:

– Хаген! Я отомстил!

Хевдинг молча кивнул и нахмурился: рана больно опасна! Особенно та, что в плече! Гюльви помог ему усадить раненого на землю. А Конан ходил вокруг, осматривая убитых. При этом он невесело усмехался, будто покойники были ему знакомы. «Да так оно и есть! – подумал Сорвиголова. – Конан ведь тоже из людей Финна!»

– Что здесь произошло? – послышалось сзади. Гюльви обернулся. «Ага! – подумал он. – Народу-то все больше! Как говаривал дружище Видбьёрн: помянешь черта, а он тут как тут!»

На тропе, опираясь на рогатины, стояли вожди – Ольбард с Финном. Король фениев обежал взглядом окружающее, на мгновение задержавшись на ножах, торчащих из стволов деревьев.

– Ну! – грозно переспросил он. Гюльви весело усмехнулся.

– Нетрудно сказать, конунг! – ответил он. – Эти негодяи пытались нас убить!

Ольбард подошел ближе, присел рядом с раненым. Помолчал мрачно, наверное «слушая» рану своим ведовским слухом, а потом что-то спросил у Хагена. Тот молча кивнул. Олекса, кажется, еще дышал.

«Какой воин! – подумал Гюльви. – Пожалуй, и Хагену не уступит! Жизнь спас глупому Сорвиголове… Как же это я не почуял удар в спину? А он почуял… Может, и не врут, что он с неба?»

А Сашка проваливался куда-то в багровую, клубящуюся мглу. Мимо проносились непонятные тени, мелькнуло напряженное лицо Хагена. Хотелось сказать ему, что Храбр отмщен, и Савинов, кажется, даже смог произнести эти слова. Наверное смог, потому что Хаген кивнул, делая что-то с Сашкиной раной, и тихо, едва слышно ответил: «Подняв оружие, которым отнята жизнь друга, воин берет на себя и обязательство мести!»

А может, это Савинову только почудилось. Потом все померкло, но он успел заметить чубатую голову Ольбарда, склонившуюся над ним…

Вой ветра ворвался в уши, и Сашка увидел несущиеся навстречу свинцовые водяные валы. Мотор заглох, и было видно, как медленно, вхолостую проворачивается пропеллер. Летчик дернул фонарь кабины, но тот заклинило намертво, и стало ясно, что ему уже не выбраться.

«Может, это все привиделось мне? – подумал он. – Все эти битвы, мечи и любовь… Привиделось потому, что я умираю!»

А волны надвинулись стеной и со страшной силой ударили в самолет. Что-то треснуло, привязные ремни лопнули, и Савинова бросило головой прямо на приборную доску, лбом о прицел. Перед глазами вспыхнуло солнце, в сиянии которого внезапно возникло чье-то лицо… «Ярина! – закричал он, узнавая. – Ярина!!!» Но солнце погасло… и стало совсем темно… Совсем… Темно…