Выход А

1. Князь Балконский

Я бы и рада детально рассказать о тех трех месяцах, но не получится. Помню только отрывки, мини-клипы. Вот мы сдаем последний номер Бука, а потом еще две недели ходим в редакцию и имитируем сдачу следующего. Вот ко мне подходит пьяный генеральный директор, называет Алевтиной, говорит, что я очень талантливая, а потом предлагает пойти редактором в журнал о моде («Ну смотри, ик, – икает он в ответ на мой отказ, – на рынке все плохо»). Я в ответ отказываюсь ехать в Суздаль. Вот мы все, кроме беременной Лели, подписываем документы «по соглашению сторон» и забираем в кассе выходное пособие, наличными – целые стопки денег, на которые, кажется, жить да жить. Вот мы с Кузей гуляем посреди рабочего (для меня уже нерабочего) дня по Нескучному саду и я радуюсь, что наконец-то живу в Москве, а не в стенах бывшей мебельной фабрики, где находилась наша редакция. Вот мы с Лисицкой провожаем Майку в Домодедово, а потом уже я одна провожаю Лисицкую на Ленинградском вокзале. Лисицкая, деловая, сосредоточенная, тащит торшер, который не влез в «газель» компании-перевозчика. Большего мой мозг не сохранил – не хочется ему мусолить первые месяцы без Бука.

Вениамина в этих воспоминаниях и вовсе нет. Появляется он только в первый летний день, на балконе, с сигаретой. Я только что приехала из Питера от Лисицкой – навещала ее в новой жизни. Мы с ней там почти не спали, много говорили, бродили по городу, пили кофе и вино. Стояли не белые, а скорее молочно-сиреневые ночи. В одну из таких ночей, уже у обратного поезда в Москву, я вдруг поняла, что надо мне поскорее уходить от Вениамина. Потому что сиреневые ночи, Питер и Лисицкая – настоящие, а мой брак – абсолютный фейк, прости меня, Кузя. Поезд прибыл в Москву в шесть утра, в семь я приехала на метро домой, выпила кофе из Кузиной чашки – в качестве страховки, что ли, или для храбрости, разбудила мужа и сказала, что нам надо поговорить.

Разговор на балконе занял меньше сигареты. Я сказала, что знаю о Катерине Х., но дело не в ней, а в том, что, кроме этой тайны и Кузи, у нас, кажется, больше нет ничего общего. Предложила быть нормальными людьми, не ругаться, не делить имущество и тем более ребенка. Мы с Кузей переедем поближе к школе (осенью он собирался в первый класс), я возьму Бегемота, микроволновку, оранжевую сковородку и свой ноутбук, остальное обсудим по ходу дела. Видеть Кузю Вениамину, конечно, можно хоть каждый день – жить мы будем рядом. Вениамин молчал. Я ждала и боялась двух вещей: что он станет просить прощения и умолять меня остаться и что начнет шантажировать ребенком.

– До двадцать восьмого успеете? – спросил Вениамин.

– Что успеем? – не поняла я.

– Переехать. До двадцать восьмого июня. Мне так удобнее, – сказал муж, с которым я прожила семь лет.

Так началось лето.

2. Нехорошая квартира

После разговора на балконе Вениамин совсем перестал появляться дома. Видимо, давал мне шанс попрощаться с квартирой, в которой я жила много лет. Я, однако, этим шансом пользоваться не спешила и ночевать старалась у мамы или у знакомых. Потому что как только оставалась одна в квартире Вениамина, садилась на стул или на пол в произвольном месте и начинала громко плакать. Однажды села на сковородку, которую сама только что сняла с плиты. Лисицкая по телефону тут же назвала меня Горячей Попкой, но и это не остановило рыданий. Поводы поплакать находились сами собой. Я вспоминала любой, даже ничтожный, счастливый момент нашего с Вениамином несчастливого брака – и все, готово, можно заливать слезами соседей снизу. Например, я жарила картошку (да, на той самой сковородке) и вспомнила, как влюбленный Вениамин семь лет назад каждый день покупал мне по дороге с работы пирожное «картошка», мое любимое. У него тогда были совсем другие глаза, а мы тогда были совсем другими людьми. Мне казалось, что романтичнее «картошки» на свете ничего быть не может.

Я сидела на полу, звонила Лисицкой по вайберу в Питер или Майке по скайпу во Флоренцию, отрывала одну от работы, а другую – от Марко, и лепетала что-то вроде «“К-картошка”, он п-покупал м-мне “картошку”, а теперь х-хочет, чтобы м-мы съехали до д-двадцать восьмого-о-о!». Мои девочки честно пытались разобраться, что со мной и чем мне помочь. Но вайбер квакал, скайп шипел, я не слышала, что мне отвечают и как именно утешают, и от этого чувствовала себя еще более одинокой и заходила на второй круг рыданий.

Однажды я расплакалась при риелторе и хозяине квартиры, которую собиралась снять. Просто на стене в кухне висели такие же часы из «Икеи», как у нас дома. «У нас дома», – произнесла я про себя и почувствовала, как из глаз вылилась внушительная порция очень горячих слез, как кофе из автомата. Риелтор растерялся, а хозяин, толстый рыжий мужик, с каким-то удовлетворением произнес: «Все ясно». И пошел себе дальше по ободранному коридору. Кажется, даже сплюнул на пол.

Заплеванных полов и ободранных коридоров я навидалась тогда, наверное, на всю жизнь. Все свободное от рыданий время я проводила на сайтах сдачи-съема и в тематических группах в фейсбуке. Научилась бояться фраз «квартира чистая», «мебель наборная» и «с/у в плитке до потолка», а заодно – дозваниваться самым безалаберным риелторам и спокойно реагировать на самых безумных хозяев. Но квартира не находилась. Мне нужна была двушка поближе к школе, и это сильно сужало круг поисков. Лишать ребенка, который пока жил у бабушки и ничего не подозревал, собственной комнаты или получаса утреннего сна я не хотела. А вокруг Кузиной школы стояли в основном страшные пятиэтажки с квартирами, в которых было бы удобно покончить с жизнью, а не начинать новую. Хозяева о своих жилищах были более высокого мнения и цены назначали исходя из собственных представлений о прекрасном. Некоторые к тому же использовали показ квартир как повод для самопрезентации. На их фоне рыжий дядька, плюющий на пол, очень скоро показался мне образцом деликатности. В одной квартире нас с риелтором ждала дама, которая хотела обсуждать наше сотрудничество только через дверь, приоткрытую на длину цепочки. «Оттуда вам видно почти всю квартиру, – нервно сказала женщина. – И фотографии я показывала. Откуда я знаю, может, вы меня ограбить пришли!» Другая хозяйка явилась на показ с двумя грудными детьми-близнецами, потребовала, чтобы я помыла одному из них попу в рекламируемом санузле с плиткой до потолка, и сказала, что проверять меня и мое поведение в своей квартире будет редко, не чаще чем два раза в неделю. Хозяин симпатичной светлой двушки, на которую я было понадеялась, пришел на встречу в приподнятом настроении. Ему было так весело, что я почти сразу все поняла. Он либо смеялся, либо «зависал», не в силах ответить ни на один простой вопрос: «Счетчики на воду? Водосчетчики. Хе-хе. Какое ржачное слово!» Риелтор, вздохнув, попросил перенести просмотр на завтра. Позитивный хозяин радостно согласился, но назавтра не вспомнил ни риелтора, ни того, что собирался сдавать квартиру.

В таком режиме я дожила до 25 июня. Оставалось три дня до установленного Вениамином срока. Я перестала ночевать у мамы и знакомых, потому что с утра до вечера бегала по чужим домам и мне надо было находиться, что называется, на районе. Приходила со встреч, садилась на пол, плакала из-за очередной «картошки», потом ложилась спать, не раздеваясь и не уж тем более не разбирая супружескую кровать. Майке и Лисицкой уже не звонила – квакающий вайбер плохо заменял лучших подруг.

Вечером 25 июня я нашла Татьяну Юрьевну и ее двушку в единственной в округе многоэтажке. Даже без помощи риелтора! Племянница Татьяны Юрьевны разместила в фейсбуке объявление, и я оказалась первой дозвонившейся: недели тренировок хорошо развивают реакцию. Квартира мне понравилась – небольшая, по-настоящему, а не по объявлению, чистая, с раздельными комнатами, без ковров и фотографий голых женщин на стенах, зато с посудомоечной машиной. И на одиннадцатом этаже. И прямо над школой, секундах в сорока от нее. Татьяна Юрьевна тоже порадовала. Спокойная интеллигентная женщина, не обкуренная. И дверь мне открыла, и даже напоила чаем на кухне за столиком с видом на посудомойку. Мечта, а не хозяйка. Мы прямо за чаем подписали договор, я выдала Татьяне Юрьевне деньги за два месяца, а она мне – две пары ключей.

– Можете уже сегодня здесь ночевать, Тоня, – сказала хозяйка, улыбнулась по-доброму и ушла.

Если бы я умела делать колесо, я бы сделала его там, в прихожей, не выпуская из рук ключей. Счастье такой силы я, пожалуй, последний раз испытала, когда увидела свою фамилию в списках поступивших в МГУ (снова прости, Кузя).

Я сбегала в квартиру Вениамина, принесла оттуда постельное белье, ночную рубашку, пачку печенья и ноутбук. Ночью на большом раскладном диване я впервые за три недели спала без уличной одежды.

В следующие два вечера я перевозила вещи – с помощью Лисицкого, который еще не отбыл в Питер к Лисицкой и по ее приказу ездил ко мне после работы. В багажнике его большого джипа почти вся наша с Кузей жизнь переехала из одной квартиры в другую. Бегемота, которого я боюсь водить, Лисицкий тоже подогнал поближе к нашему новому подъезду.

Я гордилась собой: уложилась в срок, нашла хорошую квартиру по нормальной цене, и уже третий день не плачу на полу. Прямо гора с плеч!

Если вам кажется, что гора упала с плеч, убедитесь в том, что она не упала вам, например, на ногу.

Вечером 28 июня я позвонила Вениамину и дружелюбно спросила, можно ли зайти и взять кастрюлю – варить Кузе макароны. Вениамин был холоден, но разрешил: «Ладно, заодно ключи забрось».

Я пришла, позвонила в дверь, долго ждала. Воспользоваться своими ключами теперь казалось неправильным. Наконец мне открыли. Но войти не получилось – я споткнулась об огромный чемодан в прихожей. За ним обнаружилась Катерина Х., я узнала ее по фотографии из «Одноклассников». В руках она держала противень с грибами, а ее шею украшала леска с сушащейся рыбой – наш ответ гавайским бусам. Дома было довольно тепленько.

– Кастрюлю я помою, – сказала домовитая Катерина. – Суп вот сготовила.

Пройти дальше мне не предложили, поэтому я так и стояла у открытой двери на лестничной клетке. Вся прихожая была завешана гирляндами из рыбы. Запах стоял соответствующий – праздничный. В спальне, еще вчера моей, шумел телевизор. Вениамин вышел ко мне, когда Катерина уже обменяла через чемодан мокрую зеленую кастрюлю на мою связку ключей.

– Мы на балконе нашли старые игрушки, заберешь? – спросил он не поздоровавшись. Тон у него был раздраженным. Я поняла, что теперь это единственный тон, которым муж (бывший? полубывший?) готов со мной общаться.

– Да, конечно. Кузя их любит. Ну или может у тебя в них играть, если хо…

– Мы выбросим, если не заберешь, нам они на фиг не нужны, – перебил Вениамин.

Не то что сушеная рыба.

– Хорошо, – я старалась смотреть мимо Вениамина. – Я заберу.

Он молча ушел на балкон, вернулся с большой клетчатой «челночной» сумкой и бросил мне под ноги, прямо на чемодан.

Я взяла в одну руку сумку, в другую – кастрюлю.

– До свидания, – сказала я Катерине Х., не спускавшей с меня глаз, и пошла вниз. Вениамин уже снова отбыл в спальню.

На улице я поняла, что сумка слишком тяжелая. Тогда я надела зеленую кастрюлю на голову и медленно, все время меняя руки, потащила Кузины игрушки в наш с ними новый дом.

На одиннадцатом этаже у лифта меня ждала хозяйка Татьяна Юрьевна. У нее было виноватое лицо, и это не предвещало ничего хорошего.

– Тоня, простите меня, – заговорила она сразу и быстро. – Я не хотела по телефону, сама приехала…

Тут она осеклась – заметила кастрюлю на моей голове. Выглядела я, наверное, стильно и воинственно.

– Проходите, – устало сказала я. Я же не какой-нибудь Вениамин, чтобы держать человека на лестнице.

– Простите, – повторила она уже в кухне. Тяжело села на табуретку, сложила руки на коленях. – Вам придется уехать из квартиры.

– Та-ак, – протянула я и зачем-то убрала кастрюлю в посудомоечную машину.

– Понимаете, у меня есть сын, – сказала Татьяна Юрьевна, помолчав. – Человек он своеобразный. Он, как бы это сказать, сидит. Сидел. В тюрьме. До недавних пор. А теперь выходит. Жить с ним я не могу. Лишить его квартиры тоже – все-таки сын. Но будет плохо, если он вас здесь застанет.

Своеобразный человек меня просто убьет, поняла я. И возможно, снова сядет, осчастливив мать, но мне это уже не поможет.

– Ясно, – сказала я. – Сколько у меня времени?

– Понятия не имею, – ответила Татьяна Юрьевна и опустила глаза. – Но лучше бы уложиться в пару дней. Вы не представляете, как мне тяжело. Он был таким хорошим мальчиком в детстве. Это же его пианино в маленькой комнате. Подавал надежды, ему прочили Гнесинку и блестящее будущее, я сама ставила ему руку…

Татьяне Юрьевне явно было стыдно – и передо мной, и перед всеми теми, кому ее мальчик подавал ложные надежды, и перед будущим, которое наступило вместо того, блестящего. Я пожалела ее и даже забыла о том, что мне теперь негде жить.

– Разговаривайте со своим сыном, Тоня, – сказала она горько уже в дверях. – И не только об уроках и о беспорядке в комнате. Очень важно знать, чем живет твой ребенок. Очень важно.

Не знаю, имеет ли право мать, у которой сын сидит в тюрьме, давать советы по воспитанию детей, но я ей поверила и пообещала себе, что беспорядок в комнате никогда не встанет между мной и Кузей. Особенно если я ему эту комнату заново найду.

Потом я села на пол и привычно выплакалась.

Утром я проснулась с тяжелой, похмельной головой, хотя ничего, кроме чая, мы с Татьяной Юрьевной на ночь не пили.

Итак, итог: мужа нет, дома нет, друзей нет, работы нет и о поиске даже думать страшно, а остатки денег придется отдать новому хозяину и новому риелтору, без которого за два дня квартиру точно не найдешь. Первый месяц лета прожит зря. Обнуляем результат.

В это время ожил скайп. Звонила Майка – тот самый друг, которого у меня якобы нет.

– Приве-ет, Козлик! – махала она мне с экрана. – Как ты там? Обживаешься на новом месте?

– Да, – сказала я как можно бодрее. – Привезла вчера последние вещи, познакомилась с Катериной Хэ.

– О! И как она, тепленькая? – засмеялась Майка. Она теперь все время смеялась, и мне не хотелось посвящать ее в свои криминальные хроники.

– Вполне! Грибы сушит.

– Отлично! – Снова Майкин смех. – Наша белочка! А я тебе не просто так звоню, а по хозяйству. Моя мама просила тебя заехать к ней сегодня. У нее там клубника с дачи. Тонны три. Просила взять с собой ведро или большую кастрюлю.

– Кастрюлю как раз могу! – И я рассказала Майке о том, как путешествовала по району в полном обмундировании. Майка смеялась, а я чувствовала, как с каждым ее комментарием жизнь налаживается. Квартиры нет? Подумаешь! Зато есть клубника. И Майка. И Марко, который однажды спас положение так убедительно, что прочно закрепил нашу веру в чудеса.

В общем, я решила и правда поехать к Майкиной маме за клубникой, вместо того чтобы целый день разыскивать новых риелторов и их клиентов. Завтра найду. Ну или погибну в неравном бою с хозяйским сыном-уркой.

Майкина мама, тетя Света, жила на Бауманской. Мой любимый район Москвы. Особенно с тех пор, как там закрыли на ремонт метро и таким образом значительно сократили количество неприятных людей в округе. Уютный район, уютный дом из старых, якобы охраняемых государством, неожиданно современная квартира с ремонтом, который Майкин папа успел сделать до того, как отказало сердце… Мы всегда любили бывать у тети Светы с дядей Славой. А после его смерти стали заезжать реже – боялись лишний раз соприкоснуться с чужим горем. Эгоистки несчастные – ругала я себя, пока звонила в тети-Светину дверь.

Она открыла мне, такая же улыбчивая и гостеприимная, как всегда. Обняла, расцеловала, отняла кастрюлю и пообещала кофе с тортом. В квартире пахло клубникой и солнцем. На круглом деревянном столе в гостиной, устроившись точно посередине, спал британский кот Ватсон. Ему было очень хорошо.

– Это и есть торт? – спросила я тетю Свету. – Красивый!

Мы пили кофе, Ватсон лениво играл с солнечным зайчиком, клубника постепенно переезжала в мою кастрюлю. Я очнулась, когда тетя Света вдруг в ужасе воскликнула: «Так тебе негде жить?» Оказывается, я рассказала ей все. Забылась, «поплыла» в уюте.

Повисла тишина. Я пыталась шутить – мол, у меня еще целый день, и Джек Бауэр за 24 часа успевал мир спасти, не то что найти жилье. Но тетя Света, во-первых, не знала про Джека Бауэра, во-вторых, терпеть не могла, когда обижают детей, а меня привыкла называть и считать ребенком. Минуты три она сидела молча, потом решительно подошла к шкафу с посудой, вытащила оттуда хрустальный кувшин и, наклонив его, вытряхнула что-то звенящее себе на ладонь.

– Пойдем, – сказала тетя Света. – Клубнику потом заберешь.

– Куда пойдем? – Я вопросительно оглянулась на кота, ища поддержки. Ватсон вылизывал себе зад и помощь оказывать не торопился.

– В нехорошую квартиру, – вздохнула тетя Света. – Будем снимать проклятие.

В лифте мы снова молчали, потому что с нами ехал годовалый мальчик, желающий обнимать мою ногу, и его мама, желающая это немедленно сфотографировать на айфон. На улице тетя Света сердечно попрощалась с соседями, а мне предложила идти пешком.

– Это недалеко, на «Курской», не хочется там парковку искать, – объяснила она и быстрым шагом двинулась по Старой Басманной в сторону Садового кольца. Я решила наводящих вопросов не задавать – наводить их было пока некуда.

У Разгуляя тетя Света, видимо, собралась с мыслями, потому что начала, наконец, рассказывать:

– У Майки был дедушка, художник Шишкин. Другой художник Шишкин. Не такой известный, как тот, что с медведями, но тоже хороший. Отец дяди Славы.

Я хотела было блеснуть школьными знаниями и сообщить, что тот Шишкин медведей как раз не рисовал, но почему-то промолчала.

– Так вот, – продолжала тетя Света. – Художник Шишкин и дядя Слава не общались много лет, совсем. Потому что художник полюбил какую-то юную то ли горничную, то ли учительницу, ушел от дяди-Славиной мамы и стал жить с молодой любовницей в квартире на Садовом кольце. А квартиру на Бауманской оставил жене. Дядя Слава был гордый, за мать обиделся, с отцом все отношения порвал, психанул и уехал работать на Север. Я все пыталась его убедить помириться с отцом, но дядя Слава же упря-ямый, ни в какую. А когда художник Шишкин умер, все ждали, что та юная учительница-горничная начнет претендовать на квартиру, но она вместо этого просто исчезла, а ключи нам передали соседи. Порушила, в общем, горничная сценарий. Дядя Слава расстроился, ключи швырнул в шкаф и сказал, что та нехорошая квартира ему нипочем не нужна, папа Шишкин все равно человек бесчестный, и наследство его проклятое. Потом умерла свекровь, мы вернулись с Севера и стали жить на Бауманской, ну и дальше ты знаешь… Вот и стоит нехорошая квартира как памятник то ли предательству, то ли любви – горничная-то ведь так и не нашлась, стало быть, любила старого художника Шишкина за просто так. Я бывала в той квартире. Огромная, темная, заваленная хламом, рамками, кистями, и все комнаты странной формы, как из тяжелого сна. Правда нехорошая какая-то. Но на Садовом кольце, на Земляном Валу. Может, тебе понравится?

Я не знала, что ответить. Как-то мне раньше не предлагали квартир на Садовом, даже проклятых.

– Бог знает, – улыбнулась я растерянно. И тут зазвонили церковные колокола.

Мы с тетей Светой, видимо, пришли. Свернули с Садового, прошли в арку и теперь стояли на лестнице, которая, как мы думали, ведет во двор дома. Но она туда не вела и заканчивалась тупиком. А колокола звонили – громко, призывно – и мешали думать. Тетя Света велела мне оставаться на месте и побежала искать другие пути. А я озиралась и пыталась понять, откуда звон – рядом ни куполов, ни крестов, ни вообще здания, напоминающего церковь. И я нашла: колокола звонили из дома внизу, из открытого окна на втором этаже. Их даже было видно с моего поста на лестнице. А уж как слышно! И мелодию они вызванивали красивую, необычную, даже немного рокерскую. Я все ждала, что сейчас подключится гитара, но она не подключилась, зато вернулась довольная тетя Света.

– Пойдем, – сказала она и, взяв за локоть, потянула вперед. – Я все забыла. В дом можно войти с улицы, а эта лестница ведет к школе, видишь табличку?

Действительно, мы стояли у небольшой школы, пустой по случаю июня. В окнах ее явственно различались парты и доски. Колокола замолчали. Мы спустились, вернулись на шумное Садовое, подошли к величественному девятиэтажному дому с эркерами и колоннами. Надо же, я и не думала, что в таких домах кто-то живет, входит с улицы в самую обычную дверь с синей табличкой «Подъезд 2 кв. 25–40». Тетя Света приложила к кодовому замку ключ-таблетку. Дверь запищала, мы оказались в пугающе огромном холле с очень парадной лестницей и золотой люстрой, нашли лифт и поднялись на восьмой этаж. На лестничной клетке было всего две квартиры, друг напротив друга. Дверь в правую квартиру выглядела как вход в правительственный бункер, зато левая мне понравилась – она была старенькой, обитой темно-синим дерматином и без номера. Рядом с ней, под полузакрашенным белилами звонком, было тоненько выведено ручкой «Ш. 37». Я сразу поняла, что нам туда.

Тетя Света открыла синюю дверь, помучившись немного с ключами, и мы вошли в прохладную прихожую.

Я думала, мне будет страшно или неловко. Но я глубоко вдохнула воздух Нехорошей квартиры и поняла, что пахнет здесь так же, как у нас в Белогорске пахло при бабушке. А все связанное с бабушкой – хорошо и не страшно. Поэтому я взяла тетю Свету за руку чуть выше кисти, хотя никогда людей за руки просто так не хватаю, и сказала:

– Спасибо вам большое. Здесь очень красиво. Я пойду, – и, почти не споткнувшись о подрамники, уверенно побежала к лифту.

– Ребенок, стой! – скомандовала тетя Света, и я моментально поняла, кто у них в семье все эти годы был главным – раньше думала, дядя Слава. – Давай торговаться.

Пришел вызванный мной лифт. Двери открылись, потом снова закрылись. Тетя Света ждала. Я не входила в лифт, но и в квартиру не возвращалась. Тетя Света подошла ко мне и сказала:

– Я готова тебе ее сдавать. За такие-то деньги (она назвала сумму, за которую я собиралась снимать квартиру сына-урки). Ты будешь их переводить мне, а я – беречь для Майки. Потому что никаким Майкиным мужьям я больше не верю. Этот ее Марко вроде бы хороший человек. Вот и пусть. Чем лучше я подстрахуюсь, тем более хорошим он мне будет казаться. Богатств у меня нет, зарабатывал всегда дядя Слава, зато есть эта квартира.

– Которую вы можете сдать за сто миллионов крон, если призовете фантазию и риелтора, – убеждала я ее под скрип закрывающихся дверей лифта. – Или продать – и тогда Майке ни один муж не страшен.

– Могу. Но не хочу, – сказала тетя Света спокойно. – Дядя Слава столько лет не разговаривал с отцом, а потом они умерли с разницей в два года. Так глупо! Мне уже хочется, чтобы эта дурацкая квартира принесла хоть кому-то хоть какую-то радость. Как будто они взяли и помирились. Как будто живы. Славка жив…

Я поняла, что стою такая гордая у лифта, пока женщина, которая никогда не перестанет плакать по умершему мужу, разными способами уговаривает меня принять от нее дорогущий подарок. Лифт опять уехал.

– Для начала надо прибраться и пересчитать комнаты, – сказала я и шагнула обратно в квартиру. – Их тут, на первый взгляд, штук пятьдесят. Хорошо, нам с Кузей как раз хватит. Не знаете, у художника Шишкина был веник? Или, может, большая кисть, которой можно выметать мусор? Чтобы перевезти сюда свое барахло, придется немного сократить количество подрамников на квадратный сантиметр.

– Вот и хорошо, – сказала тетя Света и обняла меня. – Вот и славно.

3. Перевод продукта

Наступил июль. Стояла приятная жара с ветерком, мыть окна в Нехорошей квартире было очень удобно. Окон было много и выходили они и во двор, к колоколам церковной общины, и на Земляной Вал. Я открывала их настежь, вставала на широченные подоконники, брызгала на стекла суперсовременным средством и потом вытирала старыми газетами, которых в квартире обнаружилось даже больше, чем подрамников. Иногда я выходила на балкон, под которым гудело Садовое, и читала там желтую в самом прямом смысле, от времени, прессу – о том, как хорошо советским гражданам, а американскому народу, наоборот, плохо, о том, как решения правительства претворяются в жизнь, а надои неуклонно растут. Все в рамках курса на импортозамещение, будто сегодня напечатано. Потом я уставала мыть окна и шла есть клубнику из старенького холодильника. Холодильник чудесным образом удалось, пусть и не сразу, включить, он оказался темпераментным и служил мне с благодарностью и рвением. Иногда, особенно ночами, он, видимо, пытался выйти в космос – трясся и гудел всеми моторами, только что лампочки не мигали. Зато мне не было одиноко. Мы с квартирой вообще как-то быстро подружились. Я ее отмыла, выбросила тонну хлама, переставила легкую мебель, а с тяжелой стерла пыль. Жила я, правда, пока только в кухне и примыкающей к ней маленькой спальне, которую сразу себе выбрала. Там была большая торжественная кровать с шишечками и исправные часы с кукушкой, а что человеку еще надо? Остальные комнаты я так и не пересчитала. Они шли веером вокруг просторного холла, который условно делил квартиру на правую сторону – окнами во двор и левую – окнами в город. Все комнаты были разного размера, с произвольным количеством углов. Попадались и тайные, прикрытые дверями и занавесками. В одной такой – видимо, гардеробной – качались штук тридцать деревянных вешалок, в другой – я назвала ее кастрюльной – громоздилась на полках посуда. А считать ли полноценной комнатой маленький треугольный закуток между прихожей и холлом? Неизвестно. Кузе я решила предоставить взрослый выбор – пусть потом сам скажет, в какой комнате хочет жить, а пока с ним о переезде и разводе трусливо не разговаривала, ждала подходящего момента или окончания лета, что наступит раньше.

Вещи из уркиной квартиры мне привезли настоящие грузчики – я, как большая, заказала «газель» со скидкой. Коробки стояли в гостиной, у балконной двери. Я развесила верхнюю одежду в гардеробной, поставила зеленую кастрюлю в кастрюльную, а свою старую турку – на плиту. Заселять квартиру активнее пока стеснялась. Одно дело вымыть пол, другое – расставлять сувениры на полках. Мне казалось, не стоит злоупотреблять гостеприимством, потому и новоселья не устраивала. Впрочем, устраивать его было особенно и не с кем. У всех вокруг кипела новая жизнь – у кого в Питере, у кого во Флоренции, а у кого и в Москве, но в совершенно новой системе координат. Я почти не виделась со старыми знакомыми, только переписывалась в мессенджерах. Однажды столкнулась у Курского вокзала с Колей и Лелей, уже весьма беременными. Мы едва перекинулись парой слов, они спешили на электричку и хотели еще забежать за пончиками. Мне показалось, они выглядят счастливее, чем во времена Бука, и я расстроилась. Получается, закрытие нашего журнала всем, кроме меня, пошло только на пользу и принесло захватывающие перспективы. Лисицкая вон зарабатывает в два раза больше, чем раньше, несмотря на кризис, у Майки любовь, у Коли с Лелей ребенок, одна я в разводе и у разбитого корыта – зеленой кастрюли. Потом я устыдилась этих мыслей, но избавиться от них насовсем не получалось.

Меж тем деньги заканчивались, а искать работу я боялась. Даже вывешивать в фейсбук объявление мне не давало чувство самосохранения: а что если не будет ответа? Что, если окажется, что я совсем никому не нужна со своим журнальным опытом в эпоху интернета? Я периодически обновляла на хедхантере резюме и всем знакомым уже рассказала, что снова готова работать, но дальше двигаться не решалась. Иногда бралась за несложный фриланс – то напишу статью о чае в журнал о путешествиях, то сделаю подборку чеховских цитат для сайта о счастье и добре. Я решила, что, если к сентябрю не найду нормальную работу, утоплюсь в старой ванне. Достойные карьерные планы, надо их упомянуть в сопроводительном письме к резюме. Пока же казалось, что до сентября времени вагон – я вообще мастер откладывать неприятные дела на вечер, понедельник и осень – дисциплинированная Лисицкая прозвала меня Всемирный Потом. Кузя жил у мамы, я их навещала, Вениамин на звонки не отвечал и увидеться с ребенком не стремился, но я и тут решила пытаться ровно до сентября. А что, 1 сентября – это настоящий Новый год, не чета январскому. Все меняется, от погоды до телесезонов, дети идут в школу, взрослые, хныча, возвращаются из отпусков. Петр Первый был не прав, в общем – лучше бы хипстеров побрил, чем устраивать нам длинные праздники посреди зимы.

Однажды утром мне предложили сделать перевод с английского. Однокурсница позвонила, сказала, что не успевает, а заказчик готов доплатить за срочность, и финальный текст с клиентом она утвердит сама. Я обрадовалась: давно мечтала заняться переводами. Правда, планировала начать с нового романа Джонатана Троппера или нового сериала Аарона Соркина, а мне заказали брошюру о повышении продаж живого йогурта. Но тоже ничего, живенько. Сорок пять страниц за пять дней, бизнес-лексика, помноженная на медицинские термины и сложные метафоры («млечный путь нашего продукта на небосклоне других молочных изделий») – к концу недели я мстительно думала, что если этот гадский йогурт действительно живой, я готова это исправить. Натравить бы на него его же собственных бактерий, раз они такие активные! Я, однако, уложилась в срок и страшно собой гордилась. Ночью выслала текст дрожащими от напряжения руками и стала ждать правок, даже спать боялась лечь – вдруг йогурту что-то не понравится. Правок не было ни ночью, ни утром – как и вообще какой-либо реакции. Я отправила однокурснице несколько сообщений в фейсбук, а в три часа дня даже позвонила.

– 3700! – обрадованно сообщила она в трубку.

– Погоди, обещали вроде больше, – расстроилась я.

– Кто обещал?

– Клиент. Ты так говорила. 1200 рублей за тысячу знаков, получается намного больше, чем 3700.

– Ой. Прости, я забыла про перевод, я тут родила. Мальчика. Сегодня утром. 3700, 53 сантиметра!

– Ничего себе, – только и могла сказать я, даже поздравить не догадалась.

– Ага, такой огромный! – веселилась молодая мать. – И глазки умные, как будто он уже все понимает, представляешь? А перевод тебе придется самой утвердить, телефон клиента я пришлю.

Она действительно прислала городской номер телефона – и только. Ни имени, ни фамилии заказчика. Видимо, ответит мне сам йогурт, лично. Обижаться на только что родившую женщину, которая к тому же все-таки дала мне шанс заработать, было нечестно. В конце концов, я журналист. Правда, странный – ненавижу звонить незнакомым людям, тем более когда мне от них что-то нужно. Особенно если между нами ресепшн и много телефонной музыки. Но я справлюсь. Я сильная. И активная, как бифидобактерия.

– Козлюк! – сказали в трубке низким женским голосом.

Ого. Йогурт меня узнал?

– Да, – осторожно ответила я.

– Что да? – не церемонился йогурт.

– Я Козлюк, – уточнила я.

– Нет, это я Козлюк.

Воцарилось молчание. Что вообще происходит? Йогурт решил похитить мою личность? И зачем? Он и так несказанно уверен в себе.

– Девушка, – позвали в трубке. – Вы будете разговаривать?

– Я Козлюк, – упрямо повторила я и перешла к шантажу. – У меня ваша брошюра о живом йогурте. Млечный путь на небесах.

– Господи, – вдруг ахнул йогурт. – Вы Козлюк?

Может, он и живой, но тормоз тот еще.

– Да! Я Антонина Козлюк, переводчик. Ваш телефон мне дала Наташа Беляева. Она должна была прислать вам перевод брошюры, но вместо этого родила мальчика. Что мне делать?

– Приезжайте к нам, – вдруг сказал подобревший йогурт, и даже голос у него стал не таким низким. – Одна. Все сразу и обсудим.

– А текст не нужно присылать?

– Возьмите с собой. И паспорт захватите. Мы находимся на Якиманке, успеете сегодня до шести?

А я всегда теряюсь, когда незнакомые йогурты с женским голосом предлагают мне приехать на Якиманку до шести. Поэтому соглашаюсь на все и даже позволяю заказать на себя пропуск.

В пять тридцать я уже вышагивала в молочно-белом лобби просторного здания на Якиманке и ждала, когда за мной спустятся и начнут обсуждать перевод. На стенах были нарисованы веселые коровы с сумасшедшими мордами, каждая из которых выражала острое желание залить население экомолоком.

– Козлюк Антонина Геннадьевна, – девушка с ресепшн зачитывала кому-то по телефону мои паспортные данные. – Место рождения – город Белогорск Московской области.

Строго тут у них, думала я. Не забалуешь. Захочешь украсть секретную формулу ряженки – и фиг, тут же депортируют обратно в Белогорск!

– Антонина Геннадьевна, поднимайтесь на шестой этаж, кабинет 606, – разрешила девушка с ресепшн, прикрывая трубку одной рукой, а другой возвращая мне паспорт.

Хорошо, не 666, думала я, входя в лифт. Кнопочки в лифте были в форме коровьих копыт. Черт, а ведь копыта тоже есть не только у коров… Куда меня занесло?

Я постучала в дверь 606 и услышала уже знакомый низкий голос: «Да-да, входите!»

Мне навстречу вышла высокая сутуловатая блондинка в сером офисном костюме. «Надо же, не йогурт», – успела подумать я, прежде чем услышала:

– Ну здравствуй, сестра!

4. Плохие Гены

– Жозефина Геннадьевна Козлюк, – представилась блондинка и посмотрела на меня выжидающе.

Здесь, кажется, пора упомянуть о моем папаше. Как я уже говорила, воспитавшая меня бабушка Аня была светочем города Белогорска. Ее все любили, а она до обеда успевала сделать столько добра, сколько кандидаты в президенты не успевают даже пообещать. В Белогорске у нее был единственный враг. Геннадий Козлюк. Мой отец.

Геннадий и моя мама встречались в школе, а потом еще недолго – после нее. Мама забеременела, маэстро Козлюк великодушно признал отцовство, а вскоре ушел к другой женщине. От Геннадия мне в итоге достались только фамилия и отчество. В общем, этот человек мне сильно удружил. Когда мы с мамой и бабушкой собирались вместе за столом, я шутила: «Графиня Элен Яворская, графиня Аннет Яворская и их украинская горничная Антонина Козлюк!»

Тему Геннадия за семейным столом всячески избегали. А Геннадий на улице избегал меня, маму и особенно бабушку. Он работал главным инженером на единственном в Белогорске предприятии – заводе, выпускающем газонокосилки. У него была жена и дочь, и весь город знал, что есть еще и я. Бабушки на лавочках Геннадия осуждали, дедушки молча ловили рыбу, так как понимали – всякое бывает у мужиков. Мы с его дочерью учились в разных школах. Говорят, по району она попадала в мою, но Геннадий проявил находчивость, дал взятку, и мы с той девочкой не встретились. Но, пожалуй, это единственное, за что я была благодарна господину Козлюку. Бабушка же, в очередной раз заметив, как зоркий Геннадий перебегает на другую сторону улицы, тихо ахала: «Вот гад!» Потом бабушка умерла, а Геннадий жил себе.

И теперь, значит, высокая блондинка Жозефина хочет меня поразить эффектным появлением. Наверное, думает, что от ее слов я упаду в обморок или нервно захохочу.

А у меня развод, Вениамин трубки не берет, Катерина Х. грибы сушит, Бук отобрали, Лисицкая с Майкой уехали, художник Шишкин умер непонятым, колокола звонят из окон второго этажа. Мне двадцать девять, я устала удивляться, да и не спала из-за перевода почти неделю.

– Очень приятно, – кивнула я и села в кресло для гостей. Жозефина Геннадьевна моргнула и опустилась в собственное кресло за столом.

– Окей, – сказала она. – Как-то слишком торжественно получилось, сорри. Все-таки столько лет ждала, понимаешь?

– Понимаю, – простила я и тоже легко перешла на «ты». – Половинку медальона можешь мне не отдавать.

– Ну мы же не близнецы, – хмыкнула Жозефина Геннадьевна.

– Да, просто однофамилицы. И эти, как их, одноотечественницы?

– Самое смешное, так и есть, – она посмотрела на меня в упор. – Я хотела с тобой об этом поговорить. Никакие мы не сестры.

Так. А вот это уже интересно. Я только обрела сестру – вестимо, родную дочь Геннадия Козлюка, которую, в отличие от меня, он воспитывал и от которой не бегал по белогорским истоптанным улицам, – а она сразу же от меня отказывается!

– Нет, так не пойдет, – серьезно сказала я. – Ты сказала: «здравствуй, сестра», отвечай за свои слова.

– Я за эти слова тридцать лет отвечаю. Пора перестать. Никакой тебе папа не отец.

– Прекрасная фраза, кстати, – заметила филолог Антонина.

– Неважно. Поверь мне. Папа порядочный человек. Странный, но порядочный. Ты ведь даже не похожа на него. У тебя уши не оттопыренные. Так хочешь услышать правду?

Уши – это аргумент. Я внимательно оглядела уши Жозефины Геннадьевны. Они светились розовым на вечернем летнем солнце, которое пробивалось сквозь прикрытые жалюзи. Кажется, она спросила, хочу ли я узнать правду о Геннадии Козлюке и его ушах.

– Хочу правду, да. Только я не злюсь на твоего папу. И не претендую на его наследство или любовь. Тогда зачем это все?

– Давай съездим вместе в Белогорск, – предложила Жозефина. – На моей машине. Сейчас как раз пробки, я много что успею тебе рассказать по дороге. И если возникнут дополнительные вопросы, заедем к папе и зададим их. А потом спокойно к своей маме пойдешь. Ладно? Перевод я тебе заочно утверждаю – в знак доверия. Я тут главная по брошюрам и йогуртам.

И мы с Жозефиной Геннадьевной поехали на родину.

Поздно вечером я позвонила в мамин белогорский домофон.

– Кто-о? – пискнула дверь от имени мамы.

– Твоя дочь, – представилась я без особенной, впрочем, уверенности.

– Ой, – испугалась мама металлическим голосом. – Что-то случилось? Кузя спит уже.

– Все отлично, – уверила я. – Ты можешь открыть дверь?

– Точно ничего не случилось?

– А если случилось, не откроешь? – домофонный разговор затягивался. Хорошо, что бабушки, вмонтированные в лавочки, уже разошлись по домам.

Дверь протяжно запищала, и я в два прыжка оказалась на втором этаже. В руке у меня был пакет с пирожками, а на лице, думаю, выражение крайней решимости.

– Откуда пирожки? – завела мама светский разговор.

– Вопрос скорее в том, отчего у меня такие маленькие уши. А пирожки испек Геннадий Козлюк. Мы с ним и его дочерью Жозефиной два часа пили чай. И теперь у меня к тебе есть пара вопросов.

– Ну вот, – вздохнула мама. – Тогда будем пить кофе.

Она очень долго грела воду в чайнике, потом минут десять шарила по полкам, пытаясь нащупать там банку с растворимым кофе, но передумала и принялась искать турку, а к ней – кофе нерастворимый. Явно готовилась к беседе. Наконец красиво выложила пирожки на блюдо, села на край табуретки и уставилась на меня своими большими глазами.

– Ну, – потребовала я.

– Да что рассказывать, – отмахнулась мама, как будто речь шла вовсе не о двадцати девяти годах, проведенных мною во тьме неведения. – Гена тебе не отец. Мы с ним дружили в старших классах, он был сильно влюблен в меня. Безответно. Потом я уехала поступать в Ленинград, а он женился на другой нашей однокласснице. Я вернулась, родила тебя, он ушел от Ларисы и дал тебе свою фамилию и отчество, иначе бы меня заклевали белогорские сплетницы за то, что принесла в подоле из Ленинграда. Мы недели две прожили вместе, потом я опомнилась и выгнала его обратно в семью. Мы с бабушкой решили, что мне надо вернуться в институт, а тебе остаться с ней. Вся история.

– Бабушка не знала?

– Нет. Она думала, что он отец.

– То есть, что он гад. А он, получается, благородный человек.

– Угу, – легко согласилась мама.

– Как-то все у тебя просто выходит…

– Да мне всю жизнь стыдно. А когда долго стыдно, привыкаешь.

– Перед Геннадием?

– Перед Геннадием, что не любила, перед Ларисой, что увела, перед бабушкой, что соврала, перед тобой, что бросила. И перед Жозефиной – так ведь зовут девочку? – что устроила ей «Санта-Барбару» в белогорских декорациях. У нее ж небось только ленивый не спросил, почему она с сестренкой не общается. А ленивых в Белогорске мало, особенно когда дело касается чужой жизни.

– Это да. Жозефину жалко. Ей год был, когда он ушел, и год же – когда вернулся. Она и не помнит ничего, а забыть не дают. А вот в остальном тебе зря стыдно.

– Как это? – Мама вскинулась, стремясь защищать свое право быть главным злодеем Белогорска.

– Да так. Геннадий тебя любил и решения принимал сам. Лариса после той истории получила обратно мужа, и у них начался ренессанс в отношениях. До этого он с самой школы жил мечтой о тебе, а тут мечта сбылась, да как-то криво, и он пересмотрел всю свою жизнь. Стал отличным семьянином, купил дачу, дарит жене розы и возит на юг. Все у них хорошо, Геннадий даже веселый, оказывается, а Лариса смотрела на меня спокойно, без всякой злости. Идем дальше. Бабушке лучше было иметь нормального, понятного и осязаемого врага из местных, чем призрачного гонщика из Питера. Так что все логично.

– Осталась ты, – криво усмехнулась мама. – Но здесь оправданий никаких. Бросила дочь, устроила ей детство в Белогорске и фамилию Козлюк.

– А сколько тебе было лет, напомни?

– Да какая разница. Двадцать.

– Двадцать лет, почти на десять меньше, чем мне сейчас. Четвертый курс филфака. Опыт отношений – влюбленный Геннадий и призрачный гонщик. Что ж, я тебе, пожалуй, благодарна. Бабушке было хотя бы пятьдесят, а еще у нее была квартира, работа, здравый смысл и желание воспитывать ребенка.

– Но ты росла без матери до четырнадцати лет!

– И наверняка психолог, если бы он у меня был, страшно бы этому обрадовался и развил тему на пятьсот сеансов. Но – ты, конечно, не обижайся – у меня было счастливое детство. Я любила бабушку. И тебя тоже любила, и не чувствовала твоего отсутствия. Знала, что ты обязательно будешь в Белогорске на каникулы, на Новый год, на майские, готовилась, радовалась. И мы к тебе ездили на ночном поезде, и это тоже было приключение, праздник. Я помню квартиру, которую ты снимала на Петроградке, в ней предыдущие жильцы оставили старенькую деревянную лошадку с красным седлом. Я на ней каталась. Было здорово.

И тут я заметила, что мама жует пирожок с вишней и плачет. До этого сидела вся прямая-прямая, с вытаращенными глазами, а тут потянулась к пирожку от Козлюка, откусила, и сидит вытирает слезы.

– Так, женщина-праздник, хватит реветь, – сказала я как можно мягче. Я до сих пор теряюсь, когда мама плачет, и мне почему-то в ответ всегда хочется ей нагрубить.

– Это я от радости, – всхлипнула мама. – Я-то думала, всю жизнь тебе испортила, а тут, а тут…

И она заплакала уже во всю мощь, покраснела даже, и правый глаз вытерла пирожком. Трогательная и маленькая такая. Точно сейчас начну грубить!

– Ну мам! Ты бы спросила, как мне понравилось мое детство, я бы давно поделилась воспоминаниями. Тогда уж сразу вдогонку вот что скажу: я дико рада, что узнала о Геннадии. Я-то думала, тебя в жизни никто не любил. А тут – сбежал из семьи, дал байстрючке Антонине свою фамилию. Большое чувство, настоящий мужик. Одна радость. Кстати, а где твой изобретатель Валерий? Давно его не видно.

– Выгнала, – заплакала мама счастливо. – В феврале еще.

– Н-да, мы и правда редко разговариваем…

– Вы, кстати, с Кузей в тот день были у меня в гостях. Ты еще рассказала, что Вениамин с тепленькой Катериной общается. А я Валере писала, чтобы забрал свою дурацкую вафельницу. Он ее годами пытался превратить в устройство для зимнего запуска «жигулей». Не превратил. Забрал. Уехал гордо на глохнущих «жигулях».

– Синхронно, однако, – улыбнулась я. Мне было так легко, будто это мою старую заскорузлую тайну открыли ко всеобщей радости. – Значит, обе начинаем новую жизнь. Без вафельниц. И безо всяких мужиков на букву В.

– Посторонним В., – сказала мама и сунула мне в руки пирожок. Она уже совсем не плакала.

5. Родственные уши

Рано утром я проснулась у мамы с одной явной и тревожной мыслью: надо прямо сегодня поговорить с Кузей обо всех переменах, которые нас с ним ждут. Конечно, мне удобно молчать как можно дольше. Но я и так слишком много всего делала как мне удобно – беременной работала, кормящей фрилансила, в полтора года оставила ребенка со свекровью и вышла в штат на полный день, а в три года отправила в детский сад. Конечно, я радовалась, что ему там сразу так понравилось. В первый садовский день Кузя спокойно и деловито пошел строить пирамидку, вместо того чтобы рыдать и проситься к маме, как другие дети. Но радовалась я скорее за себя – ура, ребенок пристроен и не страдает, можно спокойно выпускать журналы и выгадать себе целых десять часов взрослой жизни в сутки. Потом как-то незаметно семейная логистика выстроилась так: я забираю Кузю из сада один раз в неделю, а Вениамин – остальные четыре раза. Приходила я поздно, от командировок и пресс-туров не отказывалась. Иногда меня беспокоило, что Вениамин кормит Кузю пельменями и развлекает компьютерными играми, в которые играет сам же с ребенком под мышкой, но меня тут же кто-то отвлекал – издатель, редакция, довольные и недовольные герои статей, – и пельмени отходили на десятый план. Ребенок рос обескураживающе беспроблемным. На обоях не рисовал, истерик в магазинах не закатывал, буквы выучил со свекровью, а читать научился сидя у меня на коленях и складывая по слогам мои рабочие СМС. Пара ОРВИ, краснуха, ветрянка, скарлатина, о которой мне рассказали уже после того, как я вернулась из командировки в Канны, – не хотели волновать. Бывали ангины, один раз подрался в саду с лучшим другом и выбил себе плечо, один раз упал ладонью на бутылочное стекло, заботливо оставленное на детской площадке алкоголиками, пришлось зашивать. Я жалела, обнимала, беспокоилась, дрожала в травмпункте, маниакально собирала потом все найденные на улице стекла и бросала их в урну с размаху. Но знала, что меня всегда подстрахуют – муж, свекровь, мама, воспитатели. По сути, я никогда не чувствовала стопроцентной ответственности за ребенка. А теперь все должно было измениться. Свекровь умерла два года назад. Вениамин жил в катерининской эпохе и не брал трубку. Работа закончилась. Кузины документы лежали в школе, куда он автоматически перешел после сада – они были объединены в один образовательный комплекс. Бедный мой малыш. Он разом лишился всего любимого и привычного – а для детей это синонимы. Ни папы, ни дома, где прожил всю жизнь, ни апельсинового диванчика, на котором удобно спать в обнимку с коалкой Жорой. Есть только мать между прошлым и будущим, которая толком не знает, что делать дальше.

Я вскочила с кровати, схватила мобильный, набрала номер Вениамина, потом отправила ему сообщение: «Кузя скучает, позвони, пожалуйста». Подождала полчаса, листая ленту фейсбука. Вениамин – жаворонок. Он бы прочитал, если хотел.

Я пошла в ванную – вдруг, пока медленно принимаю душ, Вениамин ответит? – и не выходила оттуда, пока мама не начала стучать в дверь. Проверила мобильный – никаких новостей.

– Привет, Кузя, – сказала я, гладя ребенка по лохматой голове. – А я вот приехала.

Кузя, в отличие от Вениамина, сова. Мог бы спать, но заулыбался.

– Привет, – сказал. – У меня новое одеяло, я его зову «облачко».

Одеяло было легкое, а пододеяльник с дельфинами пах, как и обещал производитель кондиционера, океанским бризом. Минимум – морским.

– Давай вставать? – улыбнулась я. – Бабушка печет блины и последний обещала сделать в виде коалки.

– Ура, – Кузя в пижаме подскочил на кровати. Ребенок – сова, пока мир не обещает коаловых блинов! – Надо сроч-чно умываться.

Мама на кухне пела, перевирая слова. Она, кажется, ни одной песни не знает наизусть – притом что стихи, хоть Мандельштама, хоть Тредиаковского, читает десятками и с выражением.

– Старый клен, старый клен, старый клен стучит к нам в дверь, – пела мама.

– В стекло! – возражали мы с Кузей, наслушавшиеся радио «Ретро FM», которое в этом доме выключалось только на ночь.

– …нам в дверь, – невозмутимо продолжала мама, – приглашая нас с тобою на прогулку…

– С друзьями!..

– Отчего хорошо, хорошо с тобой, поверь, – переходила мама на полную отсебятину, при этом, однако, сохраняя рифму.

– Бабушка, там не так!

– …оттого, что я иду по переулку.

– Ты идешь!..

– Я и пою – «я иду»! Кому блин с коалой?

Блин с коалой напоминал в лучшем случае блин с толстым котиком, но Кузю это не очень заботило. Он поливал коалокотика сгущенкой и был счастлив. А я сидела рядом и готовилась все счастье шести лет перечеркнуть.

– Сегодня день отдыха? – спросил сияющий Кузя, когда его отмыли от сгущенки.

День отдыха – это выходной день. По сути – день, когда я не иду на работу, Кузя так называл выходные лет с трех.

– Да, – пообещала я, и ребенок заскакал по комнате: день отдыха всегда был хорошим днем. – Только нам с тобой надо поговорить.

– Давай, – беспечно согласился Кузя и схватил коалу Жору и ежика Ежи. – А потом поедем домой?

– Кузя, мы не поедем домой, – я остановила его на ходу и попыталась усадить на диван. – Не поедем.

– Почему-у? – Я не знала, что у моего ребенка такие огромные глаза. Он всегда казался мне немного китайцем, только светленьким.

– Мы с папой разводимся. Ты будешь жить со мной, а к нему ездить в гости, – зачитала я сводку с полей.

Кузя заплакал сразу и коротко – лицо покраснело, слезы пролились сплошным потоком на коалу с ежом. Потом замолчал, вцепился в игрушки.

– У нас теперь очень хорошая квартира, большая. Там на балконе живет лохматая обезьяна с большими ушами (это правда. Тетя Света первым делом постирала ее в своей машинке).

Кузя молчал.

– Хочешь, мы поедем туда сейчас? Ты выберешь себе комнату. Там есть большие, маленькие и средние. А у меня кровать с шишечками.

– Нет.

– Не поедешь?

– Не-как-да, – произнес Кузя по складам. Он уже не плакал, просто был решительный, и нос становился все больше и краснее.

Теперь молчала я. По книжкам лучших психологов, правильная мать должна была сесть на корточки, чтобы быть с ребенком на одном уровне, обнять его, уверить в том, что мы с папой его любим, и спросить, что же он чувствует. Но я и так представляла что.

– Кузя, – позвала я. – Там все твои игрушки.

– А Кутузыч? – это был его красный плюшевый краб, храбро потерявший один глаз в детсадовской потасовке.

– Тоже там. Они пока в мешке, их надо разложить на подоконнике.

– Ладно, я поеду. Жить там не буду, разложу игрушки, и все, – предупредил Кузя. – А папа теперь живет с Катей?

– Да, – не удивилась я. – Ты ее знаешь?

– Мы были у нее в гостях. Она макароны готовила.

Макароны для Кузи даже лучше блинов. Жалко, что Вениамин не отвечает.

– Поехали тогда, – решилась я. – Прямо сейчас берем Жору с Ежи и бежим на электричку.

– Мне нужно переодеть пижаму, – суровый Кузя, вдруг ставший взрослым, меня пугал. – Пойди скажи бабушке, что папа теперь воскресный папа и мы уезжаем.

Я думала, что ребенок начнет захлопывать дверь перед моим носом лет в тринадцать. Что ж, я сама решила развестись.

Маме на кухне я тоже мешала.

– Поговорила? – спросила она и включила воду на полную мощность, так что продолжать беседу стало бессмысленно.

Один переодевается в штатское, другая моет посуду – и оба по разным причинам не хотят меня видеть. Серый дымок тайн повис над нашей семьей. У кого-то отец теперь воскресный, у кого-то не Геннадий, а кто именно – спрашивать не хочется.

Я села в прихожей на тумбочку. Звякнул мой телефон. Неужели Вениамин?

Нет, это была Жозефина Геннадьевна Козлюк, обладательница уникальных ушей. Вчера мы опрометчиво задружились в фейсбуке, и теперь она написала мне сообщение: «Привет, еду из Белогорска в Москву, тебя подкинуть до метро?»

Мне хотелось с кем-то поговорить и не оставаться при этом с суровым Кузей наедине, поэтому я ответила развернуто: «Да, 10 мин».

Увидев у подъезда Кузю, Жозефина Геннадьевна закатила глаза, буркнула «Стойте здесь» и уехала. А вернулась через пятнадцать минут со стареньким детским сиденьем.

– Могла бы предупредить, – сказала она, застегивая на Кузе ремни. – Пришлось к Артуру заезжать.

– Артуру?.. – скорее повторила, чем спросила я.

– Это мой бывший муж, у него четверо детей, – объяснила Жозефина и добавила: – Не моих.

Пристегнутый Кузя сразу отвернулся к окну и замолчал. Зато Жозефина была разговорчива.

– Я после школы пыталась поступить на химфак МГУ, но недобрала один балл и от неожиданности вышла замуж за одноклассника. Продолжила, так сказать, дело родителей, – усмехнулась она и тут же тихо, с достоинством обругала подрезавшего ее таксиста. – Год проучилась в педе, потом все же поступила на свой химфак, стала жить в общежитии на Ленгорах, а по выходным приезжать к мужу. Он меня всегда встречал с одной и той же поздней электрички в пятницу. Однажды Артур, как обычно, пришел, а я не приехала. Он меня искал, бегал по пустым вагонам, кажется, даже с милиционером. Моим родителям звонить не стал – боялся напугать. Утром все-таки пошел к ним, и дверь ему открыла я. До сих пор помню его лицо… Потом мы развелись, и в том же году он женился на очень хорошей девушке Насте. У них теперь дети, дом, красиво. Прекрасная пара. Представляешь, любят Белогорск. И общаются со мной, что уж совсем удивительно.

– По-моему, ты самое интересное не рассказала. Что ты делала у родителей?

– Пряталась, что же еще, – тут она перешла на шепот. – Влюбилась в Москве и не хотела ехать к мужу. Не смогла себя заставить. На автобусе добралась до Белогорска и потом огородами – в отчий дом. Да, я чудесный человек.

– Похоже, и правда неплохой, – поспорила я. – Так трогательно рассказываешь об Артуре и Насте. Радуешься за них.

– Это я себя так, наверно, оправдываю. Типа молодец, Жозефина, так удачно развелась! – Ее уши стали краснеть.

– А моя мама только сейчас разводится, – похвастался вдруг Кузя с заднего сиденья. Я и не знала, что он следит за нитью повествования.

Жозефина Геннадьевна могла отреагировать как угодно. Выронить руль, например. Плотоядно улыбнуться – мол, не она одна тут разбитная разведенка. Сделать Кузе замечание, чтобы не вмешивался в разговоры взрослых. Или припомнить еще разок нашу темную семейную историю. А она сказала: «Очень жаль, малыш».

И я ее в этот момент полюбила.

Но мы уже подъехали к метро, надо было отстегивать Кузю и везти его в новую жизнь.

– Слушай, – сказала я, закрыв и снова открыв пассажирскую дверь, – почему тебя назвали Жозефиной?

– Была такая Жозефина Бейкер, американо-французская танцовщица и актриса. Папа где-то про нее прочитал и очень впечатлился. А потом еще и Крис Ри выступил со своей Josephine.

– Надо же, мы писали о Жозефине Бейкер в последнем номере нашего закрытого журнала. Она, говорят, умерла от радости – вечером танцевала на столе, а утром у нее случилось кровоизлияние в мозг. А еще в честь нее назван какой-то кратер на Венере.

– Ну вот, – засмеялась Жозефина. – Значит, кратер на Венере и я.

Потом мы с Кузей смотрели, как она выруливает с неудобного пятачка, заменяющего парковку у метро, и пытается выехать на полосу, но ее никто не пропускает. Никогда не стану водить машину в этом городе.

– Мам, – спокойно сказал Кузя, когда «опель» Жозефины Геннадьевны все-таки слился с потоком и исчез из виду. – А я там коалку Жору забыл.

– Ой. Где там? У бабушки?

– Нет, в машине у тети Же. Но думаю, ничего страшного, она привезет его к нам домой, да?

Я не знала точно, занимается ли тетя Ж. доставкой коал, но что-то мне подсказывало: занимается. А еще я заметила, что Кузя повеселел. И сказал про Нехорошую квартиру «к нам домой». Тогда повеселела и я.

– Позовем ее в гости? – Я протянула Кузе руку, и он вроде не противился, даже переложил одинокого Ежи под мышку с другой стороны, чтобы удобнее было идти.

– Можно, – сказал Кузя басом. – С ночевкой?

– Это уж я не знаю.

– Ты говоришь, в нашей квартире много комнат. Значит, теперь у нас все будут всегда ночевать.

Опять – «в нашей», «у нас». Ночевать пока было особо некому, но жаловаться на это шестилетнему пророку я не стала. Повела его в метро, а вскоре уже показывала обезьяну с ушами, мешок с игрушками и кровать с шишечками.

– Если хочешь, я тебе эту кровать отдам, – пообещала я, чтобы только ребенок согласился остаться в Нехорошей квартире и не плакал больше никогда.

– Нет, я вон тот диван хочу, – сообщил Кузя и в доказательство начал на нем прыгать.

– Точно?

– И-вот-э-ту-ком-на-ту, – пропрыгал он уверенно.

Кузя выбрал светлую комнату на левой стороне, с большим окном, выходящим на Садовое. У стены стоял рыжий диван, кстати, очень удобный, под ним лежал желтый коврик – в общем, пожалуй, это была самая жизнерадостная комната. Хорошо, что именно она понравилась Кузе. Только пустовата и, может, из-за машин по утрам будет шумно – но детей такие скучные подробности обычно не волнуют.

Часа два Кузя разбирал игрушки, рассаживал их на широком подоконнике. Ушастую обезьяну он, конечно, усыновил и назвал Чу. Краба Кутузыча записал ей в лучшие друзья. Потом мы сходили в соседнее кафе, где Кузя заказал макароны, а на десерт – блинный торт. Это были первые макароны и вторые блины за день, так что день в итоге оказался вполне счастливым. Вечером мы поиграли в «свинтуса», посмотрели мультики с моего ноутбука – чего-чего, а телевизора ни в одной из многочисленных комнат не было, – а в довершение всего обнаружили в квартире выход на черную лестницу! Дверь нашел Кузя, и он же разобрался с замком, каким-то чудом его открыл и был весьма собой горд.

– Там тоже есть диван, – рассказывал он мне возбужденно, хотя я и сама только что все видела. – Но очень старый. И темно.

– Поэтому и называется «черная лестница», – поиграла и я в капитана Очевидность.

– Ничего, я вкручу лампочку, и будет Белая лестница, – пообещал Кузя, окрыленный успехом.

Место для лампочки на лестничной клетке действительно было. А еще, похоже, туда давным-давно никто не выходил. Интересно, кто вынес на черную лестницу этот одинокий, продавленный, но зато кожаный диван? Не художник ли Шишкин?

Теперь нас с Кузей объединяло тайное знание о Нехорошей квартире. Даже тетя Света, похоже, о дополнительном входе-выходе не подозревала. За вечерними сосисками, которыми я решила окончательно задобрить ребенка, Кузя предлагал все новые и новые идеи по обустройству Белой лестницы. На версии «мини-зоопарк с годзиллами и гориллами» мы решили пока остановиться. Я постелила Кузе в новой комнате старое, привычное, захваченное из Вениаминовой квартиры полосатое белье, почитала книжку про Карлсона, спела песню про снежного человечка. Немного боялась, что, как только я замолчу, ребенок опять заплачет или спросит что-нибудь про папу. Но Кузя заснул еще на втором куплете «человечка».

Я пошла на кухню, поставила чайник, посмотрела сообщения в телефоне.

«У меня ваш коал, – написала Жозефина Геннадьевна Козлюк и приложила фото Жоры, висящего на настольной лампе. – Ведет себя хорошо, бессовестно ест пряники».

6. Мама-анархия

Август начался со звонка мамы, которая ненадолго пропала с радаров после разоблачающих бесед в Белогорске.

– Я тут подумала, – начала она без предисловий, – отдай мне своего Бегемота.

Бегемот, напомню, – это моя машина, на которой я не езжу. Она так и осталась во дворе уркиного дома, куда ее поставил Лисицкий.

– А у тебя есть права? – уточнила я, стараясь не удивляться.

– У меня теперь есть права и новая работа, – деловито сообщила мама. – В Москве. Так что машина будет очень кстати.

В белогорской библиотеке мама проработала со смерти бабушки, то есть, сколько там – пятнадцать лет? И за эти пятнадцать лет от нее ни разу не поступало столько новостей сразу.

– …А еще мы с Кузей четырнадцатого едем на Кипр, я купила путевку. Сделаешь согласие на выезд? – продолжала она, как казалось, по заранее составленному списку. – Я тут недалеко, за машиной приеду часа в два, потом вместе к нотариусу, а потом – на юбилей к дяде Вите.

– Мам, остановись! – взмолилась я. – Какой Кипр, какой юбилей!

– Шестьдесят лет, – сердито уточнила мама. – Я тебе говорила еще в марте.

– Да с марта как раз и прошло шестьдесят лет. Я не собираюсь ни на какой юбилей, тем более к родственникам.

– Витя – мой единственный брат, – выдала мама, как ей казалось, железный аргумент. – А что, у тебя планы?

Планы были. Уложить Кузю, смотреть сериал, читать в фейсбуке группы с вакансиями. У мамы, кажется, теперь куда более интересная жизнь.

– Давай я тебе пока пообещаю Бегемота и нотариуса, – поторговалась я. – Приезжай к нам на «Курскую», посидишь с Кузей, пока я сделаю согласие в соседнем доме, потом вместе за машиной. Может, Вениамина встретим на районе.

– Буду в четырнадцать ноль-ноль, – по-военному закончила мама разговор.

Пока я сидела в очереди у нотариуса, позвонила тетя Ира, жена юбиляра дяди Вити, – в истерике.

– Антонина, это крайне невоспитанно – не прийти на юбилей своего же дяди! Соберутся все Яворские, а единственной племянницы, значит, не будет?

– Так я не Яворская, я Козлюк, – спокойно возразила я.

Когда единственная племянница разошлась с мужем и собиралась после 28-го числа жить на улице, тетя Ира тоже позвонила. Чтобы сообщить, что они до августа уезжают на море в Черногорию, но в их квартире на Кутузовском, к сожалению, ремонт, так что пожить там, увы, не получится. Зачем она вообще звонила, непонятно – я совсем не собиралась просить их о помощи.

– В общем, мы все-таки надеемся, что вы приедете, Илья очень ждет Кузю.

Илья – это Илюха, сын дяди Вити и тети Иры. Он, по моим подсчетам, в лихом пубертате и никакого шестилетнего Кузю, конечно, не ждет.

– Тетя Ира, тут моя очередь у нотариуса подходит, я перезвоню, – сказала я.

– Я просто Ира, – захохотала вдруг она кокетливо и громко, я даже от трубки отшатнулась. – Мы вас жде-ем!

Тетя Ира – вторая, «молодая» жена дяди Вити. Вообще-то она уже давно не девочка, но привыкла считать себя юной феей при старом муже и никак из этой роли выходить не хотела. Рассказы о том, как у нее в магазине проверили паспорт при попытке купить алкоголь, затягивались, как и ее воображаемая молодость.

От нотариуса я брела переулками, грустная. Теперь не пойти на юбилей означало спровоцировать семейную драму. Одно дело тихо забыть и забить, другое – демонстративно не явиться после звонка хозяйки вечера. Я вдруг разозлилась на маму. Это ведь она натравила на меня тетю Иру. В жизни мы не посещали семейных сборищ, а теперь вон как заговорила – «это мой единственный брат»! Мама вообще была какая-то другая. У нее даже голос разом изменился, не говоря о жизненных обстоятельствах. Водительские права, работа в Москве (которой у меня, кстати, нет), Кипр. Атлант расправил плечи, как только тайна Геннадия перестала на эти плечи давить. А ведь я сама громко прощала маму и убеждала ее забыть о прошлом и жить дальше. Вот она и зажила. И совсем не виновата, что у меня это получается хуже.

– Дур-р-ра! – услышала я. – Мор-рда стр-р-рашная!

В целом я была, конечно, согласна, но хотела понять, кто зачитал обвинительный приговор. Я огляделась: никого опасного. Две девушки в розовых форменных халатиках курят у вывески «Салон красоты Люкс Плюс». Но они тут постоянно курят, я к ним уже привыкла как к части пейзажа. Обе со сложными разноцветными прическами, ярким маникюром и стразами на ногтях. Видимо, клиенты в салон «Люкс-Плюкс» захаживают редко, вот и приходится тренироваться друг на друге.

– Кор-р-рова! – раздалось совсем рядом. – Др-р-рянь!

– Это вы мне? – уточнила я на всякий случай у курящих парикмахерш.

Девушки без улыбки взглянули на меня из-под кудрей.

– Попугай это, – нехотя объяснила одна. – Администратор наша принесла на работу. Он у нее дома всех достал.

– Обзывается постоянно, – подхватила вторая, поприветливее. – И еще орет потом: «Я пр-равду говор-рю, я за пр-равду постр-радаю!»

– Диссидент, – посочувствовала я.

– Да нет, вроде порода называется жако, – неуверенно сказала первая. – Серый такой. А вы, девушка, не хотите на брови зайти?

– Куда зайти? – не поняла я.

– На брови. Сделаем вам форму, коррекцию, красочку наложим. А то вон они у вас какие… – Она покрутила сигаретой в воздухе, изображая мои неидеальные брови.

Дома меня ждала мама с возом аргументов в пользу семейного застолья. А за дверью салона красоты – попугай-диссидент с пессимистичным взглядом на мир. Вы бы кого выбрали?

Через полчаса я уже прощалась с попугаем и сотрудниками салона. Брови мне нарисовали знатные – ими можно было, если что, отбиваться от хулиганов в подворотне, как самурайскими мечами.

– Бер-реги себя, – сказал мне попугай и нахохлился. – Дур-р-рында.

– Они вообще-то до семидесяти лет живут, – сказала грустная тоненькая администратор, кивая на серого грубияна. – Но этот столько не протянет. С таким-то характером.

Я помахала попугаю рукой, он в ответ засунул голову в колокольчик – как будто шапочку из фольги надел.

Пока я ходила по нотариусам и салонам, мама успела приготовить нам с Кузей обедов и ужинов до самого четырнадцатого числа, вымыть ванную и превратить ее в Версаль, а заодно переосмыслить свое отношение к семейным торжествам.

– Не ходи на Витькин юбилей, – разрешила она. – Нечего там делать. Я тут с Ирой поговорила по телефону и вспомнила, какая она дура. А тебе еще работу искать, насмотришься на идиотов.

– Спасибо, – обрадовалась я. – Кстати о работе, а ты-то куда устроилась?

– Да в твой институт, – мама махнула рукой в сторону черной лестницы. – Опять буду преподавать литературу.

До МГУ я год проучилась в педагогическом институте – как и сестра моя Жозефина Геннадьевна Козлюк. Я вспомнила о ней и загрустила – она так и не привезла коалку Жору и вообще пропала. А я-то успела намечтать, как мы с ней будем пить чай в Нехорошей квартире…

Зато мы отлично напились чаю с мамой и Кузей. А потом сгоняли за шампанским (Кузе досталось детское, с белыми медведями на этикетке) и еще немного напились, забыв, что кто-то из нас еще должен садиться за руль. В итоге за машиной мы так и не поехали, а на юбилей единственного брата мама явилась подготовленной, дерзкой и, по отзывам, имела там успех.

Я же, как и планировала, уложила Кузю спать, посмотрела пару серий «Аббатства Даунтон» и написала, наконец, пост о поиске работы в фейсбук. Написала и села ждать.

7. Серые будни

Реакция на мой пост в фейсбуке превзошла самые смелые ожидания. Точнее, просто ожидания – смелыми они вовсе не были, потому что я трус и самооценка у меня нулевая.

Опять оказалось, что у меня есть друзья. Виртуальные, но добрые, готовые помочь и что-то такое тайное обо мне знающие. Они репостили мое объявление и сопровождали его пирамидами лестных слов. Если до сих пор я пыталась наскрести уверенность, перечитывая собственное резюме, то теперь переключилась на чужие посты обо мне.

«Настоящий профи».

«Лучший главред, с которым доводилось работать».

«Гуру заголовков и ювелир текстов».

Даже – «портативный генератор контента».

Это все я, Антонина Геннадьевна Козлюк, ценный кадр.

«Тоньк!» – первое сообщение пришло через три минуты после публикации объявления. Я не сразу поняла, что такое «тоньк!» – звук камешка, плюхающегося в воду? Оказалось – мое имя в исполнении незнакомой девушки из фейсбука. «Тоньк! Есть крутой амбициозный стартап – портал о темноте. Нужен человек с горящими глазами. Ты с нами???»

Следующий месяц я опять помню плохо. Тогда мне казалось, что часы идут так медленно, а каждая минута доставляет столько страданий, что их я точно не забуду никогда. Но моя упрямая память сохранила лишь пару сценок из того театра абсурда, в котором мне приходилось играть.

Помню офис практически дверь в дверь с храмом Христа Спасителя и капризную женщину по фамилии Безбожная, которая хочет открыть портал про ЗОЖ и ищет главного редактора. Она смотрит на меня недоверчиво и говорит нараспев:

– Я в журналистике ничего не понима-аю и свои мысли выражаю пло-охо. Хочу быть душо-ой нашего портала.

– Хорошо, – соглашаюсь я, готовая уже торгануть собственной душой.

– Портал должен быть интеллинге-ентным. Поэтому я вас и пригласи-ила.

– Замечательно, – киваю я, радуясь, что, может, обойдется и без душеторговли.

– Интеллигентный такой хочу ЗОЖ, – повторяет Безбожная. – Не про лопаты писать, а про вумбилдинг, например.

Чтобы поспокойнее реагировать и не сболтнуть лишнего, я начала записывать в телефонные «заметки»: «Интеллигенция, лопаты, вагины».

А томная Безбожная продолжала:

– Еще хочу рубрику «Удово-ольствия».

– Флоатинг, например? – козырнула я модным словом.

– Не-ет. Вдохновляющие всякие исто-ории. Вот моя подруга взяла из приюта собаку на трех ногах, вышла с ней ночью погулять и встретила свою судьбу.

«Три ноги, судьба, удовольствие», – записала я.

– …А пианист Денис Мацуев очень любит свой рояль!

– На трех ногах? – уточнила я, рискнув пошутить.

Больше из ближайшего к Богу офиса мне не звонили.

Зато пригласили на собеседование в серое здание с разбитыми стеклами на диком юге Москвы. Добиралась я туда полтора часа. На метро, на троллейбусе, потом на «корпоративном автобусе» до КПП, где мое лицо долго сверяли с фотографией в паспорте. Собеседовали меня на пустом втором этаже, в маленькой комнате с бетонным полом. Два агрессивных дядьки в свитерах пятидесяти оттенков серого были по очереди мной недовольны.

– Журфак – это не образование! – горячился один, в землистом свитере. – Когда я работал в «Коммерсанте», мы вообще не брали никого с журфака.

– Читал я ваш журнал, – нависал надо мной второй, в свитере оттенка «грозовая туча». – Очень слабо, очень! Личность Никиты Михалкова совсем не раскрыта в интервью.

– Это было бы трудно, – согласилась я. – Потому что мы не брали интервью у Никиты Михалкова.

– Вот и плохо, девушка! – отечески качал головой Землистый.

О том, что за портал они хотят открыть на втором этаже, дядьки мне толком так и не рассказали. Сообщили лишь, что это будет масштабный проект, главная задача которого – зарабатывать деньги, поэтому им и приходится искать в команду «человека-женщину из мира глянца». Меня то есть. На прощание Туча дал тестовое задание: «Подумайте, что вы можете дать нашему проекту и изложите это на обычном листе А4. Знаете, что такое лист А4? И придумайте пятьдесят тем на первое время. Только без всяких там “ста двадцати способов выйти замуж”». А Землистый мрачно разглядывал свои ногти.

Потом был позитивный Сергей из фейсбука, который слал неконтролируемые потоки эмодзи и только иногда писал словами: «Ой, я чихнул! Так прикольно!» Сергей был богатый, торговал недвижимостью и поэтому встречи всегда назначал в разных офисах. Общую концепцию его будущего тревел-портала мы обсуждали на «Белорусской», структуру – на «Киевской», а целевую аудиторию – на «Проспекте Мира». Сергей явно тяготел к кольцевым станциям метро, поэтому я прозвала его Властелином Колец. Он к тому же был маленький, волосатый и в очень больших кроссовках.

– Антонинушка! – радовался он в фейсбуке. – У меня гениальная идея! (Много эмодзи.) На нашем портале должна быть информация обо всех странах мира! (Еще больше эмодзи.) И к каждой стране нужно придумать или найти стихотворный эпиграф! (Хохочущий котик.)

Я почти простила Властелину его милое «или найти», но потом он захотел, чтобы мы полностью приводили в статьях весь Уголовный кодекс каждого государства и зарисовывали в подробностях его транспортную сеть. Я перестала отвечать на сообщения Сергея, когда он после трехнедельных и почти круглосуточных обсуждений прислал мне презентацию проекта. В презентации была одна страница. На ней стояло название портала и указывалась целевая аудитория: «Человек Мира!!! 16–78 лет». Иллюстрацией служила фотография улыбающегося Властелина на фоне олимпийских колец.

Все остальные порталы, в которые меня пытались затянуть их создатели, слились в один – темный, безнадежный и явно ведущий в ад. Я втайне мечтала, что люди, которые производят столько безумных идей, в итоге трансгрессируют через свои порталы в другую, более подходящую им реальность, а меня наконец-то найдет нормальная работа. В издательском доме. В настоящей редакции. С людьми, которые знают, что такое лид, умеют проводить планерки и не считают смешным слово «выпред».

Я скучала по Буку и предавала его. Мне больше не казалось, что мы делали такой уж прекрасный журнал. «Notebook? – переспросили меня на одном из собеседований. – Это о компьютерах, что ли?»

Дурацкое название, дурацкая концепция, дурацкий главный редактор. Ну о чем я думала? Кому нужны длинные интервью шестидесятников на дорогой матовой бумаге, когда все тексты, а за ними и журналисты, слились в интернет? Следовало развивать сайт и соцсети, искать новые формы, отказываться от ветхозаветных представлений о структуре материалов и заголовках… Так мне и надо. «Лучший главред» без редакции. «Настоящий профи» без будущего. «Ювелир текстов», готовый сдать душу в ломбард за три рубля, да не берут.

Я сидела на подоконнике в Нехорошей квартире и смотрела в телефон вместо окна. Ждала ответа из журнала о путешествиях, единственного настоящего, реально существующего издания, которое изволило мной заинтересоваться. Они искали литературного редактора со ставкой в три раза меньше той, что у меня была в Буке. Я писала тестовое задание прямо у них в переговорке – три часа редактировала от руки текст о пустыне Намиб. Очень старалась и очень надеялась. Ничего, что зарплата маленькая – доберу фрилансом. Только бы взяли, только бы закончился морок этого жуткого августа! Я все обновляла и обновляла почту в телефоне. Пусто.

Мама с Кузей уехали на Кипр. Хорошо, что они сейчас видят синее море, а не мое серое, как свитер, лицо. И зачем те дядьки носят свитера в августе, господи?

«Мы купили дом в Эстонии!» – написала Лисицкая из Питера.

«Мы женимся в сентябре!» – написала Майка из Флоренции.

«К сожалению, мы выбрали другого кандидата», – написали из журнала о путешествиях.

«Если вы не находите работу в течение полугода, грош вам цена как специалисту», – сообщил известный бизнес- и лайф-коуч в фейсбуке.

Я медленно слезла с подоконника, дошла до кухни, там прислонилась к холодной стене, сползла по ней и ударилась копчиком о плинтус. Из-под плинтуса торчали остатки моей профессиональной гордости и внимательно меня разглядывали.

На телефон пришло сообщение. Дважды одно и то же. «Удалилась с фейсбука, потом объясню. Этот номер дал наш папа Геннадий, а ему твоя мама. Коал все еще со мной, можно мы приедем сегодня?» И подпись: «Твоя сестра Ж.».

8. Дарьина роща

Когда пьяная и неустойчивая Жозефина Козлюк позвонила в дверь Нехорошей квартиры, мой копчик почти не болел, а остатки гордости я вымела из-под плинтуса в рамках терапевтической уборки помещения.

– Добрый вечер, – сказала светская дама Жозефина. – Какой у вас прекрасный дом.

И икнула.

– Спасибо, – я тоже была ничего, воспитанная. – Проходите, пожалуйста.

Я забрала у Жозефины из рук коалку Жору и коробку с тортом «Сказка». Жору отнесла Кузе в комнату, торт поставила в холодильник. Бутылку вина, которую гостья также захватила с собой, я аккуратно и незаметно опустила в корзину с бельем. Виртуозно прятать лишнее спиртное я научилась, еще когда жила в одной квартире с алкоизобретателем Валерием.

– Хотите чаю? – продолжила я салонную беседу и, придерживая Жозефину за локоть, отвела на кухню и усадила за стол.

– Лучше кофе, – жалобно попросила она. – Двойной американо.

– Карточка «Магдалина» у вас есть? Десертик заказать не желаете? – Я увидела, что Жозефина не столько пьяная, сколько уставшая и расстроенная, а значит, сможет реагировать на шутки.

– Желаю пельменей с соевым соусом, американо и аспирин.

Удивительно, но все это в моем доме нашлось. И даже растворимый витамин С в дополнение к аспирину. Я пошла варить пельмени и кофе, пока Жозефина играла с бутылкой соевого соуса и рассказывала мне свою историю.

– В общем, я тут рассталась. С человеком.

– С хорошим?

– Думала, что да. А он теперь из моей квартиры выезжать отказывается. Говорит, что сам там клеил обои и теперь имеет право находиться в данном помещении.

– Прямо такими словами и говорит? Мне как филологу это больно слышать.

– А уж какие слова он писал обо мне в фейсбуке, тебе как филологу точно лучше не знать. Пришлось мне оттуда удалиться.

– М-да. И долго вы… долго он клеил обои в общей сложности?

– Год вместе жили. Никак не ожидала, что он может так поступить. Я купила эту квартиру, мы праздновали, бенгальские огни жгли, кошку одолжили у соседей, а потом и свою завели. Я радовалась – мое первое собственное жилье. Думала, буду приезжать к себе домой, а там меня ждет родной человек. Человек и кошка.

Жозефина заплакала теми же слезами, что я месяц назад плакала из-за пирожного «картошка». И голову уронила на стол, как Кузя делает, когда сильно огорчен.

Я твердой рукой выложила в миску пельмени, полила их соевым соусом, поставила перед Жозефиной вместе с большой кружкой кофе и рядом положила маленькое имбирное печенье с листиком.

– Давай ты поешь, протрезвеешь, и мы поедем в твое Бутово.

– А я говорила, что живу в Бутово? – заморгала Жозефина, подняв со стола голову.

– Нет, но вижу, я угадала.

– Не совсем. Технически это не Бутово, а поселок Коммунарки. Улица Потаповская Роща. Там, кстати, красиво, и не такая уж жопа мира…

– Ты прирожденный экскурсовод. Ешь, пожалуйста, пельмени, и поедем в твою рощу мира.

Жозефине Геннадьевне повезло наблюдать редкое природное явление: ураган «Антонина».

Дело в том, что я вообще-то не люблю конфликты, боюсь их и всячески стараюсь обойти, как грязный бизнесмен – налоги. Это, кстати, наглядно показал мой развод с Вениамином. Мне реально проще полчаса поговорить с человеком на балконе и уйти с кастрюлей на голове и ребенком на руках, чем ругаться, отстаивать свои права, бегать по судам и делить диваны. Но раз примерно в десять лет где-то на севере, должно быть, всходит кровавая звезда, и в меня вселяется дух Вселенской Справедливости и наполняет невиданной злой силой. Для этого достаточно, чтобы кто-то мерзкий при мне обидел кого-то слабого. Тогда вместо неконфликтной и трусливой Антонины обидчику вдруг является бесстрашная скво, миссис Хайд и миссис Халк в одном лице. В прошлый раз не повезло первокурснице. Я тогда вышла за Вениамина и съехала из общежития. А она въехала – на мое место, и пока Майки и Лисицкой не было дома, перетаскала их вещи в угол, а свои, наоборот, расставила. И тут в гости к подругам заглянула я. С первокурсницей была мама, но ураган «Антонина» это не остановило. Пока испуганная Майка с возмущенной Лисицкой топтались в дверях, я встала руки в боки, открыла рот и задвинула речь минут на десять. Смысл ее сводился к тому, что если первокурсница сейчас же не приведет комнату в первозданный вид, до второго курса может и не дотянуть. Из всей речи я помню только часть, обращенную к матери малолетней оккупантки: «Вы уедете домой, а ваша дочь останется здесь совершенно одна. Подумайте об этом». Все это я произнесла тихим, хорошо поставленным голосом. Майка утверждает – зловещим. Когда я вышла из транса, первокурсница с мамой уже быстро, как на фастфорварде, собирали свои вещи. Лисицкая и Майка давились смехом и тихо аплодировали. Я стояла вся красная и вроде бы даже вращала глазами. Повторить на бис потом не смогла, как подруги ни просили.

И вот в день, когда мне отказали в журнале о путешествиях, а Жозефина явилась в гости и расплакалась на столе, кровавая звезда, похоже, снова взошла. И повела меня своим алым лучом на улицу Потаповская Роща.

В такси я была воинственна, а у подъезда Жозефининого дома немного замедлилась. А вдруг человек, который клеил обои, – двухметровый бородатый байкер в татуировках? Жозефина высокая, а значит, ее мужчина тоже может быть крупной особью. На всякий случай я поискала взглядом на парковке мотоцикл, но вроде бы не было. Ладно, справлюсь. В крайнем случае убегу. Или закричу. Или начну читать стихотворения Роберта Фроста на английском, чтобы всех запутать. Мы поднялись на третий этаж, Жозефина молча топала за мной и пыхтела. Пельмени придали ей физических сил, но не моральных. Я позвонила в дверь и замерла. Ну вот, сейчас получу от волосатого дяди рулоном обоев по голове…

Дверь открылась резко, как будто нас давно ждали. На пороге стояла скуластая девушка в майке с изображением девочки из «Звонка» и дерзко смотрела на меня снизу вверх. Роста в ней было метра полтора.

Ничего себе. Значит, Жозефинин бывший не просто отказывается съезжать, он еще и женщину привел, маленькую, но настоящую.

Воинственность моя вернулась.

– Рада познакомиться, – сказала я, хотя никто со мной и не думал знакомиться. – Вы, должно быть, хозяйка дома?

– Угу, – произнесла маленькая женщина и зачем-то распустила хвостик, в который были собраны ее темные волосы. Получились две девочки из «Звонка». – А вы?

Настоящая хозяйка квартиры, Жозефина Геннадьевна Козлюк, понуро молчала, согнувшись почти пополам, и смотрела в сторону.

– Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, – представилась я, сгоряча перепутав Фроста с «Фаустом».

– Ах ты дрянь! – закричала вдруг полутораметровая Жозефине. – Подружку уже привела!

Жозефина быстро-быстро заморгала и сделала два шага назад. Маленькая женщина села на корточки и зарыдала.

– Пойдемте в дом, – попыталась я урезонить обеих. – Поговорим там напрямую с человеком, который клеил обои. Это же, в конце концов, дело семейное. Да и как-то не круто мужчине прятаться в глубине пещеры, пока мы в коридоре разборки учиняем. Или его дома нет?

– Он Дарья, – сказала Жозефина первые слова с тех пор, как мы вышли из такси.

– Что Дарья?

– Человек этот – Дарья. Который обои, – уточнила Жозефина. – Она не мужчина. Она вот сидит.

И указала на плачущую маленькую женщину.

– А-а, – произнесла я, как будто именно этого и ждала. – Тогда ясно. Человек-Дарья. Но сути это не меняет вообще-то. Давайте все встанут с пола и пойдут разговаривать как взрослые люди? Я, кстати, сестра Жозефины, а не подружка. Если вам, Дарья, интересно.

Дарье было интересно. Она встала на ноги – общий рост, правда, сильно не изменился – и гордо шмыгнула носом:

– Антонина, что ли? И ночевала она у вас?

– Именно так, – наполовину соврала я и вздрогнула: в ноги мне ткнулось что-то гладкое, горячее и вибрирующее. Оказалось – огромная лысая кошка. Она была розовая, ушастая и глазастая и хотела ласки, все терлась об ноги. Превозмогая ужас, я погладила ее по спине. Ощущение – будто глажу живой замшевый диван.

Ну что ж, байкер оказался женщиной, кошка – лысым диваном, но в целом все не так уж плохо. Узнав, что я ей не конкурентка, а Жозефине не любовница, Дарья приободрилась и согласилась на переговоры. Девушки пошли на кухню беседовать, а мы с кошкой сидели в единственной комнате на диване – слава богу, не замшевом, а обычном, синем, икейском. Каждая стена в комнате была поклеена разными видами обоев, совершенно между собой не сочетающимися. Кошка грелась об меня, топтала тяжелыми лапами мои колени и что-то пыталась доказать утробным мяуканьем.

– Что, у тебя тоже жизнь не удалась? – спросила я.

– Мрау, – поделилась кошка, и светло-серые глаза ее были полны печали.

С кухни доносился звонкий голос Дарьи и изредка – низкое бормотание Жозефины, которая явно не была сильна в выяснении отношений.

Наконец обе вернулись. Дарья – заплаканная и грустная, Жозефина – смущенная и бледная, но вроде довольная.

– Я пойду собирать вещи, – сказала она.

– Ты? – удивилась я. Вроде бы миссия имела противоположную цель.

– Дарья просит время до сентября, чтобы найти квартиру и съехать. Я согласилась. Поживу пока в Белогорске у родителей.

– Так на работу добираться неудобно!

– Можно подумать, отсюда удобно, – возразила Жозефина.

Дарья вскинулась и демонстративно проследовала в ванную. Кошка, побежавшая было к хозяйкам, снова прыгнула мне на колени. Наверное, я казалась ей островком стабильности в море человеческих драм.

– Ее я тоже уступлю Дарье, – кивнула на кошку Жозефина и мстительно добавила: – А обои потом обязательно переклею!

Поехали мы, конечно, не в Белогорск, а ко мне в Нехорошую квартиру. Жозефина взяла с собой большой чемодан офисных костюмов, ноутбук и косметичку размером с рояль. Улицу Потаповская Роща мы покинули молча. Дарья нас провожать не вышла, а кошка тоскливо смотрела огромными глазами, как на предательниц.

– Можно я посплю у тебя? – спросила Жозефина, втащив чемодан в прихожую.

– Ну а где еще, мы же сюда приехали, – не поняла я.

– У тебя в комнате. На раскладушке или на полу.

– Так здесь еще сто комнат, выбирай любую.

– Я плохо сплю на новом месте и буду всю ночь рыдать, а завтра на работу. А при тебе постесняюсь и усну.

Я как раз сама собиралась всю ночь рыдать из-за того, что мне на работу не надо. Может, Жозефина права и вдвоем будет если не веселее, то спокойнее. Я пошла искать ей раскладушку и белье.

Ночью мама, поймавшая в лобби отеля вайфай, прислала мне фотографии веселого Кузи на море и в аквапарке. Сказала, что купила пять бутылок оливкового масла. Спросила, нашлась ли работа. Я ответила: «Нет, зато нашлась сестра Ж.». «Так даже лучше, – отреагировала мама. – Привезу ей оливкового масла».

9. Нам крышка

Сестра Ж. задержалась в Нехорошей квартире до конца августа. Правда, переехала из моей спальни в свою – первую комнату с правой стороны. Там стояло большое раскладное кресло, накрытое пледом, и висело игрушечное ружье.

– Считай, что я консьержка или охранник, – говорила Жозефина. – И если к тебе вломятся вооруженные грабители, я их встречу с ружьем и задержу, а ты сбежишь через Белую лестницу.

Я рассказала ей о Белой лестнице, и вообще много о чем рассказала. Не стала только говорить, как сильно меня обычно смущают и стесняют посторонние в доме. Тем более что Жозефина оказалась на редкость спокойным и почти незаметным гостем. Уезжала на работу рано, возвращалась поздно, из ружья не стреляла, привозила с собой что-нибудь вкусное и обязательный набор из молока-хлеба-яиц, мылась быстро и бесшумно, сериалы смотрела в хороших звуконепроницаемых наушниках.

Мы привыкли вместе ужинать, хотя она на этом не настаивала – просто жарила какой-нибудь шикарный стейк из лосося или свежую вырезку, красиво посыпала тарелку кудрявой зеленой травой и предлагала мне угоститься. За ужином мы болтали и постоянно смеялись, пусть темы для разговоров веселыми вовсе не были. Я, например, рассказывала о том, как бесцельно хожу по собеседованиям и как Вениамин не берет трубку.

– Странно это, – повторяла я. – Почему он так себя ведет? Я его просто не узнаю. А человек ведь жил со мной семь лет.

– Так теперь он живет не с тобой, – пожимала плечами сестра Ж. – Есть такие люди – как съемные диски. Что в них загрузишь с большого компьютера, то и воспроизводят. Теперь его большой компьютер – Катерина.

– А как же Кузя? «Бывший муж» – есть такое понятие, но «бывший отец»…

– Кузю он воспринимает как часть тебя и своей старой жизни. И дело не в тебе и не в ребенке, а в примитивном устройстве Вениамина. Я такого навидалась – во! – Сестра Ж. провела рукой у горла. – С одним товарищем даже рассталась из-за того, что он не общался со своей дочерью.

– У тебя детская травма? Из-за твоего папы и моей мамы?

– У меня взрослые понятия о порядочности, и все. Тот мужчина ушел от жены ко мне. И я ему два года напоминала, когда у дочки день рождения, а когда Новый год, и подарки ей покупала. А он даже на выходные ее ни разу к нам не взял, только ездил периодически туда, обедал и уезжал. Обедал! И устраивал каждый раз при ребенке скандал, а потом мне говорил, что бывшая жена стерва. В общем, постепенно я поняла, что становлюсь фанатом его жены, а его самого совсем не уважаю. К тому же выяснилось, что с женой он не только обедал… Вернулся он к ней, короче. Я тогда хотела в клинике неврозов полежать. Говорят, в Соловьевке хорошо, тихо. А вместо этого пошла на курсы сальсы и встретила Дарью.

– Не захотела больше иметь дело с мужиками?

– Подсознательно, наверное, да. Или это боженька так пошутил.

– А с Дарьей ты была счастлива?

– Минут десять. Потом начались истерики, вечный контроль, звонки на работу, проверки, точно ли я там, скандалы на два часа, примирения на три. Однажды она во время ссоры сымитировала сердечный приступ и торжественно уехала на скорой в больницу. Потом поставила на мой ноутбук программу слежения, прочитала всю мою почту от и до, орала: «Кто этот Д., с которым ты ездила в апреле в Париж?» А я с ней туда ездила, она забыла даже. Я убеждала, оправдывалась, урезонивала, а потом мне надоело, и я уехала. Она до сих пор думает, что к какому-то Д. Ну и пусть.

– Она и меня явно в чем-то подозревает. И мечтает с тобой воссоединиться.

– А я знаешь о чем мечтаю? – улыбнулась сестра Ж. – Прийти домой – и чтобы там никого. Вообще!

– Ну я тогда пойду, – засмеялась я.

Но ушла Жозефина – в тот день, когда приехали мама с Кузей. Дарья позвонила и холодным официальным голосом сообщила, что они с кошкой освободили жилплощадь (да, так и сказала). Сестра Ж. собрала свои офисные костюмы обратно в чемодан, напекла на прощание творожных конвертиков и уехала. Я не успела расстроиться и соскучиться, потому что вернулся загорелый Кузя, стал бурно радоваться вновь обретенному коалке Жоре и дарить мне купленные на Кипре магниты.

– На бешеном холодильнике как раз ни одного магнитика! – деловито распоряжался Кузя, вешал на дверцу кипрских осликов и окружал их маленькими амфорами, корабликами и корзинами с ракушками. Холодильник был благодарен и даже, казалось, трясся более деликатно, чем обычно.

Потом мы с Кузей и мамой наскоро попили чай с творожными конвертиками и мама уехала в Белогорск на моем Бегемоте, которого Жозефина наконец-то перегнала от уркиного подъезда к нашему.

– От тети Ж. много пользы! – сделал вывод Кузя и потыкал коалке Жоре в морду печеньем.

– Да, – согласилась я. – И скоро она приедет в гости.

Я угадала: сестра Ж. приехала той же ночью. Грязная, мокрая и без предупреждения.

– Там дождь, что ли? – спросила я, пропуская ее в прихожую.

– Скорее потоп.

– Странно, я не слышала шума воды. Локальный потоп в Бутово?

– Еще локальнее – в квартире. Дарья открутила в ванной и на кухне краны, открыла воду и ушла. Залила два этажа. Оторвала и унесла крышку от стиральной машины. А, и замок поменяла еще на прощание, пришлось слесаря вызывать. Я три часа воду собирала под крики соседей. Стояла по колено в воде и уронила туда телефон.

– Господи!

– Да, видимо, Дарья возомнила себя Богом. Ветхозаветным.

– Ей срочно нужен Иисус. Только он боженьку умеет успокаивать. Она не хочет вступить в какую-нибудь секту?

– Она хочет, чтобы я сдохла. Во всяком случае, на стене написала именно это.

– Не пожалела собственные обои? Маленькая, а какая эффективная. Очень красивая история.

Пока сестра Ж. переодевалась, я варила пельмени – помнила, что они ее успокаивают. Кузя спал, не проснулся ни от звонка в дверь, ни от гремящих кастрюль. Я вылавливала последний пельмешек из воды, когда вдруг громко зазвонил мой телефон. Кто это в такую ночь? И почему я звук не выключила, балда, теперь точно Кузю разбужу. Батюшки, Вениамин! Все-таки вспомнил, что ребенок приезжает – я аккуратно сообщала ему в монологах обо всех Кузиных передвижениях и событиях в жизни, надеясь на внезапное пробуждение совести или отцовских чувств. И дождалась все-таки, ура!

– Привет, я подал на развод, – проговорил Вениамин быстро.

– Спасибо, – почему-то ответила я.

– Извещение уже два раза приходило на мой адрес, потому что ты тут прописана. Тебе надо его получить, – тут я услышала в трубке какую-то возню и шепот. – И да, еще надо, чтобы ты выписалась из квартиры. Лучше все сделать в один день. Развод шестого октября у мирового судьи на Первомайской, ты придешь?

– Не знаю, – сказала я честно. – Я так далеко ничего не планирую.

– Ну естественно, – упрекнул Вениамин. – Так я и думал. Не хочешь по-хорошему – будет по-плохому!

– Погоди, у меня действительно нет планов на октябрь. Но могу и развестись, почему нет. Извещение когда забрать?

– Первого сентября же поведешь ребенка в школу? Вот и зайди, я рядом живу вообще-то.

– То есть ты помнишь о существовании ребенка? – спросила я срывающимся голосом. Но Вениамин, по самые уши загруженный информацией с большого компьютера серии «Катерина», уже положил трубку.

Бедный Кузя. Как же больно. Боль за других, особенно маленьких, – самая сильная на свете. Кузя привез Вениамину магнитик с домиком. И был уверен, что папа придет первого сентября снимать его школьную линейку на камеру. Спрашивал, надо нам покупать учительнице букет или папа принесет… Невыносимо.

На кухне появилась сестра Ж. в халате.

– О-о-окей. Так нечестно, – она отняла у меня тарелку с пельменями, в которую я роняла крупные злые слезы. – Второй потоп за день!

– Плохой день, – объяснила я. – День, когда заканчиваются все отношения.

– Все плохие отношения, – поправила Жозефина.

– Хороших только нет. И работы нет. И друзей. И даже соевого соуса к пельменям.

– Скоро первое сентября. Новый сезон, новая жизнь. Все будет лучше, вот увидишь.

Я была уверена только в соевом соусе – в том, что его, в отличие от работ и отношений, когда-нибудь найду. Но решила не спорить с Жозефиной, пережившей настоящий потоп.

– Я одного не понимаю, – сказала я. – Зачем Дарье крышка от стиральной машины?

– Маленьким женщинам – большие сувениры, – заявила сестра Ж., мастер слоганов, и отложила мне на отдельную тарелку пять антистресс-пельменей.

10. Деточка на шаре

Тридцатого августа в Кузиной школе были сборы. Там мне сообщили, что прекрасная учительница Елена Ивановна, ради которой мы и записали шестилетнего ребенка в первый класс, уволилась и решила вместо первоклассников воспитывать внучку. А Кузиному 1-му «В» выдали нового классного руководителя – Аэлиту Константиновну. Большая, громоздкая, в фиолетовом платье с бантом, она обладала голосом в четыре октавы и всячески использовала этот дар – то басила, желая придать своим словам веса, то переходила на сверхвысокий регистр, выражая незыблемую любовь к детям. «Мои птенчики» – так она назвала свой предыдущий класс, окончивший начальную школу.

Родители одобрительно зашумели, когда Аэлита Константиновна сказала, что с первого класса расслабляться нельзя и новым птенчикам сразу будут, пусть и неофициально, выставлять оценки. «Синей ручкой», – успокоила она особо впечатлительных.

– Как говорится, ЕГЭ на носу, а нос еще сопливый, – скаламбурила учительница и высоко захихикала.

Мамам и двум присутствующим папам Аэлита Константиновна явно понравилась. Они позадавали немного дополнительных вопросов («С какого класса нанимать репетитора по математике?», «Сколько точилок давать с собой в школу?», «Можно ли синий кардиган заменить на голубой свитерок?»), получили простые, как карандаши, ответы и разошлись. А я крепко задумалась. Вспомнила, что однажды видела Аэлиту Константиновну в действии. Мы с Кузей шли тогда из сада, а она гуляла со своим классом во дворе. Я запомнила ее фиолетовое платье с бантом. Дети вместе с учительницей сформировали большой круг, и я сначала подумала, что они играют. Но в центре круга стоял мальчик – красный, растрепанный и почти плачущий. А Аэлита Константиновна вещала: «Сейчас, птенчики, каждый из вас может сказать Глебу, что о нем думает».

– Ты дебил, – сказал один из одноклассников, и остальные обрадованно поддержали его хохотом. Высокий смех Аэлиты Константиновны был хорошо различим в дружном хоре.

– Так, кто желает высказаться по делу? – подмигнула ребятам учительница.

– Глеб плохо себя ведет, играет на уроке в планшет и заслуживает бойкота! – оттараторила худосочная белесая девочка, явно отличница.

– Он забыл сменку и не выучил стих, – подсказала круглолицая брюнетка в розовой кофте, с обожанием посматривая на учительницу.

– Он просто тупо-ой! – снова закричал первый обвинитель – и опять раскаты смеха.

Мальчик в центре круга съежился, красное лицо пошло белыми пятнами, а одноклассники продолжали его расстреливать.

Я тогда хотела как-то ему помочь, отозвать Аэлиту в сторону и поговорить с ней, отрезвить, но, как обычно, испугалась конфликта. Решила, что силы неравны. Только сказала Кузе, что учительница не права. Перед мальчиком Глебом мне стыдно до сих пор.

А теперь Аэлита Константиновна будет классным руководителем у моего ребенка и однажды поставит его в круг позора. Вселенная мстит даже лучше Дарьи.

Я ехала домой и лихорадочно пыталась что-то придумать. Кузя еще маленький, ему трудно рано вставать, школа теперь далеко от дома, и дорога каждое утро будет занимать почти час. Приезжаешь, а там Аэлита Константиновна с бантом…

– Нам срочно нужна новая школа, – выпалила я с порога сестре Ж., которая приглядывала за Кузей, пока я ездила на сборы.

– Во дворе есть одна, – сразу придумала Жозефина вместо того, чтобы ахать и выспрашивать, что произошло. – Между твоим домом и домом-церковью.

– Посиди с Кузей еще час, пожалуйста, я сбегаю в ту школу и попробую выловить завуча.

– Я никак не могу, в Бутово надо ехать, мастера вызвала, – расстроилась сестра Ж. Она решила сдать затопленную квартиру, а себе снять с доплатой, но поближе к работе и без следов Дарьи. – А иди сразу с Кузей. Он крутой, любой завуч от него будет в восторге.

Я не верила во впечатлительность неведомого завуча и не знала, как объявить Кузе, что его мир продолжает рушиться и со школой, похоже, тоже ничего не выйдет.