Выход на бис

Дурацкий сон N 6 Дмитрия Баринова. Потоп

…У закрытых ворот не было ни охранников, ни полицейских, и неясно было, кто их нам откроет. Вероятно, они опускались сверху по специальным пазам. Или, может быть, поднимались снизу. Во всяком случае, сейчас они были закрыты. Из труб, вделанных в нижнюю часть стены, тугими струями лилась вода и с журчанием уносилась по бетонным кюветам в ту сторону, откуда мы приехали.

— Неужели здесь нет никакой кнопки? — сама у себя спросила мисс Уильямс.

Мы вылезли из машины и стали осматривать стену, ворота и ближние к ним тюбинги туннеля. Увы, никаких кнопок, пультов, выключателей или рубильников мы не нашли. Да и вообще ворота показались мне какими-то странными. Они явно строились с расчетом на герметичность. Но из пазов тоненькими струйками сочилась вода. Тина тоже это заметила и сильно изменилась в лице.

— Господи! — пробормотала она. — Вот это сюрприз! Поехали назад!

Мы вновь забрались в машину. Мисс Уильяме сказала:

— Там, за стеной, вода. Это аварийные ворота, на случай прорыва воды.

Когда мы подъехали к ангару, кюветы были переполнены доверху и вода начинала растекаться по асфальту.

— Боже мой! — вскричала мисс Уильямс. — Неужели?!

Я еще не понял, что ее так напугало, когда она полным ходом помчалась в другой конец ангара. Мне пришлось ее догонять.

В ангаре на полу уже был слой воды. Тина нервно вставила ключ в замок, отперла дверь, и шум сифона, слышавшийся из-за двери глуховато, прямо-таки ударил по ушам.

Фонтан бил могучей стру„й. Вода не уходила из пещеры. Как видно, сток озера забило камнями, выброшенными из сифона, и теперь вода медленно, но неуклонно затопляла грот.

— Мисс Уильямс, — спросил я, — мы влипли?

— Не болтай! — проворчала она. — Вчера нам было в сто раз хуже, но выкрутились.

И Тина решительно направилась к двери одного из опечатанных боксов.

— Вы хотите сломать печать? — удивился я. — Но ведь это будет взлом?

— Да, — ответила она, — любой суд поймет, что мы были в опасном положении.

— Но зачем нам ломать печать? Что вы там собираетесь искать?

— Послушай, — раздраженно заявила Тина, — судя по скорости, с какой прибывает вода, минимум через пять часов она поднимется на шесть футов и вода дойдет до уровня пола подземного дома…

Это пока еще ничего не объясняло, и я рискнул перебить учительницу:

— Но боксы-то при чем?

— А при том, что там может быть что-то съестное. Возможно, нам придется просидеть здесь очень долго. Неделю или даже две. А может, и больше. Если мы сдохнем с голоду в двух шагах от контейнера с едой, это будет совсем идиотизмом.

— А если вода поднимется выше, чем на шесть футов? Скажем, до потолка?

— Тогда мы утонем, и, может быть, довольно быстро. А вот. мучиться от голода нам, может быть, придется очень долго. Так что лучше рискнуть и вскрыть.

Я только пожал плечами. Мне было известно, что посягать на чужую собственность — это грех, который к тому же карается законом. И не знал, найдутся ли у моего отца деньги на приличного адвоката. Правда, я толком не знал, подлежу ли я освобождению от уголовной ответственности как лицо, подчиненное мисс Уильямс и обязанное исполнять ее приказания, или считаюсь независимым субъектом, а потому должен буду проходить как соучастник кражи.

Так или иначе, протестовать было поздно. Тина быстро сорвала печать — я даже не успел разглядеть фирменный знак — и, подобрав ключ, открыла ворота бокса. Внутри было темно, но свет, как выяснилось, еще включался. Внутри бокса устроены стеллажи, на которых размещено огромное количество картонных ящиков. Судя по наклейкам, в ящиках находились банки с кетчупом. Ящики размещались на четырех ярусах, по десять в ряд, в пять рядов.

— Если питаться только этим, мы сможем прожить тут целый год, — заметила Тина. Я промолчал, хотя был уверен, что, питаясь одним кетчупом, сдохну максимум через два дня.

— Может, тут не только кетчуп? — предположил я. Вытащив ящик из первого ряда, мы открыли его. Там действительно был кетчуп. Мне так хотелось, чтобы во втором ряду находились хотя бы сосиски с бобами! Но и во втором ряду тоже был ящик с кетчупом, хотя этикетка от него отклеилась, и надежда увидеть что-нибудь более съедобное теплилась лишь до того момента, пока мы его не открыли. Правда, были еще и третий, и четвертый, и пятый ряд, но мы хорошо видели, что все ящики похожи один на другой, и вряд ли в них найдется что-нибудь, кроме кетчупа.

Тогда мы заперли этот бокс и открыли следующий, по той же стороне ангара. Увы, здесь тоже обнаружились картонные ящики с кетчуповыми этикетками. Закрыли дверь и пошли к третьему. Там повторилась та же история. В четвертом боксе находился гараж для «Форд-эскорта», и мы перешли на противоположную. Напротив гаража опять обнаружился кетчуп. Я подумал, что фирма, которая арендовала этот ангар у Пещеры Сатаны, должно быть, здорово затоварилась своим кетчупом. Кетчупа, который мы обнаружили, было бы достаточно, чтобы покрыть им все потребности штата на целый год.

В боксе с цифрой «4» (все боксы на правой стороне, если стоять спиной к воротам, выводящим в туннель, имели четные номера) мы опять нашли ящики с кетчупом. Снова сняли ящик из первого ряда, вскрыли — кетчуп. Вытащили ящик из второго ряда — то же самое. В третьем ряду опять попался ящик с отклеившейся этикеткой, и я — без особой надежды на успех — решил вытащить и его. Сделать это было непросто, пришлось ложиться на живот и вытягивать ящик, крепко зажатый с боков другими. У меня это не получилось. К тому же мне показалось, что этот ящик немного тяжелее предыдущих.

— Не мучайся, — посоветовала мисс Уильяме, — вряд ли там найдется что-нибудь, кроме кетчупа.

— По-моему, в нем что-то другое, — сообщил я, — все предыдущие были легче, а кроме того, в нем ничего не брякает.

Тина всунула голову в проем и пощупала ящик. Попка, туго обтянутая джинсами, очень интересно торчала из стеллажа, и я вспомнил, как она выглядит без одежды. Поразмышлять по этому дурацкому поводу мне долго не пришлось. Мисс Уильямс, бормоча проклятия, красная от натуги все-таки выдернула ящик наружу. Поставив его поверх первых двух, мы разорвали заклейку…

— Мука? — спросил я, увидев, что весь ящик доверху забит прозрачными полиэтиленовыми пакетами, заполненными мелким белым порошком. Тина покачала головой. На лице ее отразились нешуточная тревога и даже испуг.

— Н-нет, — пробормотала она нетвердым голосом, — это не мука. По-моему, это наркотики. Героин или кокаин — не знаю, я в них не разбираюсь. Но мне кажется, что простую муку или крахмал не стали бы прятать в ящик из-под кетчупа. Да и не хранят их в полиэтилене…

Наркотики! Мне стало не по себе. Здесь, в пещере, под видом мирных торговцев кетчупом устроили свой тайный склад наркобароны! Чего-чего, а детективов и боевиков, где копы гонялись за наркодельцами, я посмотрел немало и в кино, и по телевидению. А тут наяву. Но за свой товар киношные гангстеры беспощадно стреляли и взрывали друг друга, убивали свидетелей и конкурентов. Черт его знает, не пожалуют ли они сюда? Тогда нам даже утонуть не удастся, не то что умереть от голода…

— Я поняла, — сказала учительница, — здесь, наверно, везде так: в первых двух рядах стоят для маскировки ящики с кетчупом, а в остальных — ящики с наркотиками. Если это так, то тут их на миллионы долларов.

Мне было плевать, на какую сумму здесь запрятали наркотиков. Но в том, что теперь нам светило много неприятностей, я был уверен. Даже при самом благополучном исходе наших приключений здесь от осложнений наверху нам не отвертеться. И не угадаешь, откуда ждать напастей. Если мы сразу же все расскажем администрации компании, а она, допустим, в доле у гангстеров, то нам не жить. Если мы промолчим здесь и заявим прямо в полицию, то можем нарваться на подкупленного полицейского (про таких я тоже знал из фильмов), и он выдаст нас банде. Наконец, если мы вообще будем молчать как рыбы, это тоже не гарантирует жизнь. Сорванные печати, вскрытые ящики — они за полчаса узнают, кто у них похозяйничал, и в два счета нас найдут.

— Надо положить все на место и запереть, — предложил я.

— Нет, решительно возразила Тина, — надо глянуть в оставшиеся боксы. Мы должны помочь полиции и ФБР уничтожить этих отравителей!

Меня утешило только одно. Если туннель действительно затопило, то в ближайшие часы к нам никто не проберется. А спорить с упрямой училкой было бесполезно.

В боксе номер шесть мы сразу полезли в третий ряд ящиков и не ошиблись: там тоже лежал порошок. А вот в восьмом боксе мы не увидели знакомых стеллажей. Должно быть, здесь было подсобное помещение и гараж для поломоечной машины, которая до сих пор стояла в коридоре ангара.

— Понятно, почему они старались поддерживать такую чистоту и мыть тут полы, — заметила Тина. — Пакет мог порваться, порошок просыпаться, и если бы пришли полицейские с собаками, то могли бы найти наркотики по запаху. А эти бандиты заправляли поломоечную машину моющими средствами с ароматическими добавками, которые отбивали у собак чуть„.

«Мисс Нат Пинкертон!» — подумал я со злостью. Следствие, видишь ли, взялась вести! Лучше бы помозговала над тем, как нам спасти свои шкуры. У меня на этот счет никаких здравых мыслей не было. По-моему, все было намного безнадежней, чем тогда, когда мы шли по освободившемуся от воды руслу подземной реки и ждали, что сзади вот-вот прорвет завал.

Один ящик с кетчупом мы все-таки прихватили с собой. Хоть какая-то еда. После этого мы заперли ангар и вернулись в подземный дом, здорово промочив ноги. Пока мы искали съестное, вода на полу ангара поднялась дюйма на три.

Затащив кетчуп на кухню, мы осмотрели все кухонные шкафы. Оказалось, что в нашем распоряжении полторы бутылки бренди — одну, открытую, мы уже опробовали. Кроме того, имелась банка растворимого кофе, два лимона, около фунта различных конфет в вазочке, банка джема и три пачки крекера. Все это не очень сочеталось с кетчупом. В холодильнике, который обнаружился на кухне, лежало полфунта засохшего сыра и больше ничего. Ни унции мяса, ни корочки хлеба.

Пришлось выпить по чашечке кофе и съесть по два крекера, смазанных кетчупом и присыпанных тертым сыром. Червячка мы заморили, но сытостью я бы свое состояние не назвал.

— Может быть, все-таки телефон починили? — с затаенной надеждой произнесла Тина, покончив с едой.

Я в это время еще не допил кофе, потому что очень хотел растянуть удовольствие, а потому не пошел следом за ней. Внезапно из комнаты донесся звон разбитого стекла и вскрик мисс Уильямс, скорее удивленный, чем испуганный.

Когда я прибежал туда, то увидел, что висевшее на стене зеркало упало и разбилось на мелкие кусочки. А Тина с удивлением смотрела на дверцу небольшого шкафчика, вделанного в стену. Зеркало прикрывало тайник.

— Я нечаянно зацепила его плечом, — пояснила мисс Уильямс, указывая на обломки зеркала. — Мне казалось, будто оно накрепко привинчено к стене, а оказывается, шурупы легко выдергиваются…

— Наверно, там лежит что-нибудь ценное, — предположил я. — Может, даже золото.

— Нет, скорее всего золото у них в черном ящике, — ответила с иронией Тина, — а тут — бриллианты!

Она стала подбирать ключи к замку, но найти на доставшейся нам связке что-либо подходящее ей не удавалось.

Пока она этим занималась, я решил подключить телефон. Дело в том, что, шарахнувшись от падающего зеркала, мисс Уильямс выдернула телефонную вилку из розетки. Мне подумалось, что телефон мог не работать из-за плохого контакта, и решил осмотреть розетку и вилку. Вилка была в порядке, а вот розетка оказалась необычной. В нее была встроена малюсенькая кнопочка. Конечно, мне стало интересно, и я ее нажал.

Тут же послышался громкий щелчок, и дверца шкафчика-тайника открылась. Тина едва не получила этой дверцей по физиономии и испуганно вскрикнула, отскакивая.

— Это я нажал…

— Если ядерная война до сих пор не началась, то потому, что около пусковых кнопок сидят взрослые мужчины, — глубокомысленно произнесла мисс Уильямс. — А если б эта кнопка что-нибудь взорвала?

Я недоуменно развел руками. Вообще-то я понимал, что между гангстерами и камикадзе есть существенные различия, и предположить, что торговцы наркотиками могли заминировать свой склад, мог только псих.

Но вслух я, конечно, говорить не стал, потому что мне очень хотелось поглядеть, что спрятано в шкафчике.

Однако в это самое время со стороны входа в подземный дом долетел мощный гул, даже стены завибрировали. Мы выскочили в холл, потом на площадку лестницы. То, что мы увидели, повергло нас в ужас. По лестнице быстро поднималась вода, прорывавшаяся из туннеля в щели между стальной дверью и дверным проемом.

— В комнату! — испуганно закричала Тина. — Назад! В это время где-то замкнуло провода. Нас не убило, хотя мы стояли в мокром. Но свет погас тут же. Мы оказались в кромешной тьме и ощутили, как прибывающая вода, победоносно клокоча, вливается в наше убежище…

Похищенный

Не знаю, как бы ломали голову над скачками моего пульса и давления уважаемые профессора Кеведо и Мендоса, как бы сходил с ума доктор Энрикес, но, слава Богу, их этой ночью со мной не было. Иначе боюсь, что гран-кальмарская медицинская наука понесла бы тяжелую утрату. Кого-нибудь из этой славной троицы наверняка хватила бы кондрашка.

Я проснулся тогда, когда меня выдернули из шкафа и поставили на ноги, а потом довольно быстро усадили на диванчик в тесной каютке. Прямо передо мной сидел один из тех типов, которые, переодевшись больными, выкрали меня из клиники «Сан-Николас». Он пристально рассматривал меня, словно бы прикидывая, не ошибся ли, не утащил ли кого-то не того.

— Клянусь Пресвятой Девой — он почти не дышал! — сообщил один из тех двоих, что уселись по бокам от меня.

— Он просто дрых, — сказал первый, который, должно быть, командовал этой компанией.

Рот у меня был заклеен, и подтвердить его точку зрения я мог только кивком головы. Слава Богу, что у хайдийцев — а я их запросто отличал по говору даже от гран-кальмарцев и уже понимал, Что меня похитили «землячки» из района Мануэль-Костелло, — покачивание головой сверху вниз означало утвердительный ответ, а не отрицательный, как у болгар.

— Не бойся, — ободряюще произнес главарь, — мы увезли тебя не для того, чтобы открутить голову. Она нам очень нужна, это верно, но в живом состоянии. Ты что-то хочешь сказать?

— Угу, — промычал я. Большего пластырь не позволил.

— Хуанито, сними с него заклейку. В открытом море он может орать сколько угодно.

Парень бесцеремонно содрал пластырь с моего рта, прихватив с собой немного моей щетины. Я облизал губы и сказал:

— Интересно, на кой черт я вам сдался? В кармане у меня ни шиша, даже самих карманов нету. Если вы думаете, что за меня выкуп дадут, то надо еще поискать такого осла. А в голове — если я вас правильно понял, вам оттуда что-то нужно? — у меня сплошная каша, я и сам в ней не могу разобраться.

— Насчет своих карманов, чико, ты можешь не беспокоиться. Мы по мелочевке не работаем. — Основной присмолил сигару и пыхнул мне в физию целой тучей дыма. — А насчет выкупа, тут ты не прав. Мы еще аукцион проведем за право тебя выкупить. Со стартовой ценой в миллион баксов. И будь покоен, ребята будут набавлять, пока не надорвутся. То, что в твоей башке, нужно им, поэтому мне лично в ней разбираться не придется. Конечно, я предлагал свои услуги. У меня есть специалисты, у которых даже телеграфные столбы рассказывают все, что требуется. Я, видишь ли, долго проработал в конторе у Хорхе дель Браво, там эту науку всерьез изучали. Но сведущие люди сказали, что если я сам начну заниматься извлечением из тебя информации, то могу все испортить. Говорят, что это не тот клинический случай.

— Правильно говорят, — подтвердил я, хотя понятия не имел, о чем речь. — Во всяком случае, ежели ты попытаешься кинуть кого-то из тех, с кем будешь торговаться, то я тебе не завидую.

— Ты меня только не пугай, ладно? — убедительно попросил основной, опять пустив в меня струю дыма. — У меня здесь, между прочим, на этом самом катере, находится младший брат Арнальдо и Алонсо, — Адриан Чинчилья. А ты прикончил их. Мне очень трудно удержать мальчика от желания отомстить.

— Кэ Барбаро! — сказал я. — Ей-Богу, мне бы в жизни не пришлось этого делать, если бы сеньору Вальекасу не захотелось пощекотать мне нервы. На первый раз он отделался простреленной задницей, а второй случай привел к летальному исходу.

— Не думай, Родригес, что в этот раз тебе опять повезет. И придерживай язык. А то я все-таки разрешу ребятам тебя слегка попинать, голову они постараются не трогать.

— Извините, сеньор, — улыбнулся я. — Мне не хотелось бы, чтоб ваши покупатели получили дефектный товар. А то если ваши ребятки начнут махать ногами или руками, никто не помешает мне подставить голову под удар или тюкнуться ею о какую-нибудь железку, благо их тут полным-полно. А поскольку я примерно знаю, кто может мной заинтересоваться, то думаю, что они за свои деньги захотят получить именно то, что заказывали, а не придурка или труп ходячий. Ну, о простом трупе я вообще молчу. Во всех описанных случаях вам выдернут ноги из задницы (в жаргоне Боливаро-Норте такой идиомы не было, я просто перевел на испанский известное российское выражение).

Должно быть, у основного было богатое воображение. Он представил себе, как происходит выдирание ног из задницы, и явно поостыл. С русским бандитом такой номер, само собой, не прошел бы, поскольку наш человек, особливо если под градусом, может спокойно положить большой «струмент с прибором» на все коммерческие интересы и рациональные аргументы — лишь бы душу отвести и отметелить кого-нибудь. А в здешних местах, поскольку мирное развитие капитализма за прошедшие тринадцать лет после Кискиной революции больше не прерывалось, бандюги помаленьку научились управлять эмоциями и любить деньжата больше, чем старинные обычаи. Соответственно здесь уже стали понимать, что резать людей просто так, без прямой коммерческой выгоды, могут только кретины и недоумки. Если уж «мочить», так не ради стопесовой бумажки или бутылки текилы.

Короче говоря, мужик успокоился, и те, которые плотно придерживали меня за локти, видя, что в его настроении произошли перемены, тоже немного ослабили хватку.

— Мне нравится, как ты себя ведешь, — сказал основной. — Недаром наш босс велел стеречь тебя как зеницу ока.

— Он по-прежнему носит кличку Косой? — спросил я. — Или уже переименован в Хромого?

На роже основного опять появилось выражение некоей оторопелости, и я понял, что достаточно точно угадал, кто стоял за похитителями.

— Это тебя не касается! — рявкнул основной. — Не выводи меня из себя, чико!

— Мучча грасиас, сеньор! — сказал я смиренно. — Я все понял и лишних вопросов задавать не буду.

Основной опять смягчился и произнес заинтересованно:

— Послушай, я хорошо знал настоящего Анхеля Родригеса. И у меня дурацкое ощущение, что ты — это он. Если б я не видел, как он лежал мертвым в морге Министерства безопасности, где я тогда работал, то мог бы поверить россказням, будто он выздоровел, сбежал на Кубу, сделал пластическую операцию, вернулся на Хайди с революционерами и женился на Эстелле Рамос Росе.

— Польщен.

— Но мне, знаешь ли, доложили, что ты русский.

— Наверно, не ошиблись, раз доложили.

— Что-то не верится. Морда, конечно, совсем не похожа на Анхеля, но на русского ты тоже не похож.

— Моя прапрабабка была чеченкой, — очень кстати припомнил я информацию, которую получил пару лет назад, сидя в «джикейской» тюрьме. Правда, точных сведений, к какой из кавказских национальностей принадлежала прапрабабка Анастасия-Асият (или Хасият), у меня не было. Но я подумал, что для хайдийского головореза это не суть важно.

И ошибся. Он посмотрел на меня как-то по-иному.

— Это серьезно?

— Что? — не понял я.

— Что твоя прапрабабка была чеченкой?

— Да, по крайней мере, мне так говорили.

Он сильно помрачнел. Мне даже показалось, будто у него от волнения немного задергалось веко. Конечно, я был далек от мысли, что он вообще знает про чеченцев хоть что-нибудь. Сказать по правде, я и сам мало общался с ними. Чудо-юду они дороги не переходили ни в Москве, ни в других странах и регионах. Очень может быть, что у него были с ними дружеские, вполне товарищеские отношения. Во всяком случае, создавалось такое впечатление. Контора, согласно слухам, циркулировавшим по Москве, была серьезная и влиятельная, а потому требовавшая к себе уважительного отношения. Но я, на два года выбыв из игры, еще не знал о последних событиях на Северном Кавказе. И тем более не догадывался, что о них знают на Хайди.

— Значит, у тебя там есть родственники? — спросил похититель.

— Возможно, — ответил я, соблюдая осторожность. Первая мысль, которая посетила мой мозг по этому поводу, предполагала, будто основной решил послать кавказцам приглашение на «аукцион» по поводу моего выкупа. Но уже через пару секунд я понял: у верного «лейтенанта» из гвардейской бригады «морских койотов» элементарно заиграло очко. Поэтому появилась возможность серьезно повлиять на ситуацию, хотя и с риском пойти на блеф.

— Они могут узнать, где ты? — скромно поинтересовался «койот».

— Не знаю, — произнес я с задумчивостью, которую мне иногда удавалось неплохо играть. Сразу сказать: «В два счета узнают!» было рискованно. Этот бугай просечет фишку. Дескать, что ж они тебя два года найти не могли, а тут вдруг в момент найдут? Уж лучше дать ему повод помучиться в неизвестности. Чи найдугь, чи не найдуть…

Это сработало неплохо. Подручный Доминго Косого сильно призадумался. Небось уже слышал где-нибудь насчет того, что «Восток — дело тонкое!».

— Я слышал, — сказал он с настороженностью, явно превосходящей разумные пределы, — что чеченцы разбили русские войска и заставили их уйти из Чечни.

— Очень может быть, — согласился я, не особо в это поверив. При этом я даже немного переиграл, изобразив полное равнодушие. На самом деле я был жутко удивлен. Не тем, что чеченцы разбили Российскую Армию, я б не удивился, даже если б ее чукчи разбили — после пяти лет полного разгильдяйства и, выражаясь по-сталински, вредительства. Удивился я тому, что покуда я в коме валялся, на моей прекрасной родине опять какие-то мордобития начались. Я ведь только помнил, что там какие-то ребята против Дудаева выступали. И вроде бы даже его маленько поприжали. Но насчет того, что там российские войска ворочались, — не слышал.

Поэтому через пару секунд я позволил себе спросить:

— А что там вообще сейчас происходит? Может, вы в курсе, я два года был без памяти и поотстал от жизни…

— Ну я, конечно, за этими вашими делами в Европе специально не следил, но уж больно было занятно, что такая супердержава и не могла справиться с маленьким народом. Два года без малого воевали. У нас тут изредка CNN показывала, как там воюют. А вот неделю назад генерал Льебеда подписал там русскую капитуляцию.

— Кто? — переспросил я, не разобрав фамилию подписанта.

— Льебеда или Льебед, — пожал плечами «койот», — я точно не помню.

— Лебедь, что ли? — удивился я, на сей раз и вовсе не пряча изумления.

— О'кей, Ле Бед! — кивнул хайдиец. — Он признал поражение и вывел войска из Чечни.

Это для меня тоже было непонятно. Я привык, что Лебедь сидит себе в Приднестровье и мешает тамошним придуркам выпускать друг другу кишки. «Не иначе как его на Северо-Кавказский округ поставили», — прикинул я. Но, конечно, вслух сказал следующее:

— Самый толковый генерал у русских. Если его разбили чеченцы — это сенсация!

Фраза, которую я в обычной обстановке произнес бы если и не с глубоким прискорбием, то уж точно с досадой, прозвучала у меня вполне бодренько. Даже чувствовалось некоторое удовлетворение ситуацией. Чуть-чуть. Возможно, оттого, что я не поверил в это известие. Слишком уж невероятные вещи сообщил товарищ. Мне, бывшему десантнику Короткову, никак не верилось, что ВДВ-ный генерал-лейтенант Лебедь может проиграть войну авиационному генерал-майору Дудаеву. Разве что стратегическая авиация с ядерными бомбами перекинулась к Джохару Мусаевичу? Аллаху акбар!

Последняя фраза как-то непроизвольно, хотя и невнятно произнеслась вслух. Не знаю, понял ли ее «койот», но решил, должно быть, что я очень рад и готов завизжать от восторга.

— Не думаю, что они придут за тобой! — прошипел он, пытаясь успокоить самого себя. — Да, ты прав: я работаю на Косого. Можешь меня звать сеньор Фьерро.

— Не Мартин случайно? — хмыкнул я. Отсюда до Аргентины было далеконько, и тамошнего национального героя в Карибском море могли не знать, но «койот» утвердительно кивнул:

— Да, можешь называть меня так, я не обижусь. И не надейся, что Хан д'Арбиес вышлет за тобой самолет с коммандос. Он тебя просто не найдет.

— Хан д'Арбиес? — Мне, конечно, понятно было, что сеньор Фьерро опять пытается произнести со слуха чужестранную фамилию. — Это кто?

— Это ваш чеченский президент, — сказал он, — вместо Дудайоса. Русские, кажется, убили Дудайоса, вместо него президентом стал Хан д'Арбиес. Хуанито, сходи в гальюн, там должна быть позавчерашняя «Диарио де Сан-Исидро». Найди, что там пишут про Чечню.

Насчет «Дудайоса» я все понял. Насчет «хана» вполне допустимо, что таковой в Чечне мог объявиться. Но чтоб у него была при этом испанская или французская фамилия, это, извините, дудки.

Слава Богу, обрывок «Диарио де Сан-Исидро» был еще не использован по назначению, и Хуанито принес его только чуть-чуть помятым. Правда, отрывок про Чечню был маленький, и понять, что там происходит, по двум строчкам никто не сумел бы. Но слова «Prezidente Jandarbiev» я все-таки разобрал. Любой испанец прочел бы «j», как русское «х». Оттуда и взялся «хан», а остальное придумал глуховатый сеньор Фьерро.

— Нашего президента зовут Яндарбиев, — произнес я как можно более внятно. Произнес просто потому, чтоб сеньор Мартин Фьерро знал, как правильно произносится эта фамилия. Но он понял это скрытое выражение недовольства. И как-то подсознательно ощутил опасение, что самолет с чеченскими коммандос, может быть, уже на подлете.

В глазах у него — могу ошибаться, конечно! — прочитывалось желание поскорее от меня отделаться. Или сдать кому-то с рук на руки, или — что проще — спихнуть с катера в воду. Не было такого, в глаза не видел. Зная, что в приэкваториальной зоне встречаются люди с темпераментом, не уступающим кавказскому, отчего вероятность принятия импульсивного решения может быть довольно высокой, я спросил, чтоб успокоить сеньора Фьерро:

— А господин Абу Рустем знает о предпринятой вами акции? Мартин — или как его там? — опупел в крайней степени. Должно быть, он слыхивал это имя, но под большим секретом. О том, что я мог узнать это шибко секретное имя от Марселы, он явно не думал. И, похоже, именно после этого опасность вылететь за борт окончательно перестала мне угрожать.

Хотя бы потому, что с палубы спустился парень и сказал:

— Мы на месте.

Фьерро мотнул головой, мои молчаливые соседи по диванчику потянули меня наверх.

Приятно было вдохнуть предрассветной свежести, морского воздуха, ощутить эдакую бодрящую прохладу (я все еще был в больничном халате на голое тело). Катерок сбросил обороты до минимума и, неторопливо постукивая мотором, входил в узенькую горловину совсем маленькой бухточки. Там и четырех метров по ширине не было, а катеришко по мидель-шпангоуту пару метров имел. Вокруг были скалы и камушки, о которые даже на небольшой волне можно было хорошо почесаться днищем, да и винт сорвать было очень удобно. Но рулевой четко знал здешний фарватер и, хотя ему пришлось пройти метров двести по очень извилистому проливчику, нежно перекладывая штурвал с борта на борт, пролез в бухточку успешно. Батюшки-светы!

Место очень знакомым показалось, просто до ужаса знакомым. Только вот побывал я тут впервые не два года назад и даже не тринадцать. А ужас как давно. В 1654 году!

Нет, я не тронулся умом, и крыша у меня никуда не поехала. Хотя объяви я о своих мыслях товарищу Фьерро, он подумал бы, что все именно так и обстоит. Или подумал, будто я хочу психом прикинуться. Профессор Кеведо & Сё, обрадовавшись, что я начал молоть ерунду, решил бы, что единственный шанс спасти пациента — это убрать у него из башки непонятное затемнение. Что он для этой цели использовал бы, не знаю, но догадываюсь: моей микросхеме не понравились бы ни лазер, ни скальпель, ни кухонный ножик. Скорее всего, схему угробили бы вместе со мной, а в лучшем случае привели меня в состояние самого натурального кретинизма.

Конечно, я не стал никому ничего сообщать. Да, именно здесь, на сравнительно маленьком необитаемом острове, побывал негритенок Мануэль, купленный английским капитаном О'Брайеном на Хайди. После боя фрегата О'Брайена с двумя голландскими кораблями Мануэлю удалось спастись на шлюпке вместе с сеньорой Мерседес-Консуэлой де Костелло-д'Оро и ее служанкой

Роситой. Негритенок, ставший впоследствии мужем Роситы и дальним предком Ричарда Брауна-настоящего. Эпизоды жизни Мануэля, Мерседес и О'Брайена передались мне через генетическую память. Правда, память эта кое в чем врала. О'Брайен называл остров Сан-Фернандо. Но на настоящем Сан-Фернандо я тоже бывал и не перепутал бы его ни с каким другим.

Дурдом, „-мое! Поведать об этом всерьез ученым мужам, составившим свои представления на основании современных научных данных? Мигом нащупают синдром или манию, поставят диагноз — и кранты. Запросто положат и будут лечить от всей правды.

Именно от правды. То есть от того, что врезалось в память и передалось через дюжину поколений О'Брайенов и Бариновых. Как — неизвестно, почему — тоже, но передалось. Ведь действительно, я, никогда здесь наяву не бывавший, стал узнавать те места, которые помнил лишь по видениям распаковавшегося в моем мозгу «архивированного файла» генетической памяти.

Конечно, тут многое изменилось. И скалы поменяли форму, и деревья поредели, и рельеф вокруг бухты сгладился. Но дом, построенный некогда родственником доньи Мерседес, несомненно не раз отремонтированный и подновленный, был все тот же.

Точнее, это был небольшой замок, обнесенный шестиметровой зубчатой стеной из тесаных камней с четырьмя башенками по углам. Там, где когда-то были джунгли, сгоревшие после обстрела из пушек, располагался просторный парк, где просматривались теннисные корты и просторная площадка для гольфа с припаркованными на ночь электромобилями. Парк занимал почти пол-острова, почти всю территорию, расположенную в котловине-кальдере древнего, давным-давно потухшего, разрушившегося и заросшего растительностью вулкана. На реке, впадавшей в бухточку, была возведена мини-ГЭС, питавшая электроэнергией это старинное пиратское гнездо.

Теперь, конечно, времена изменились. Когда наш катер, пройдя двести извилистых метров пролива, подошел к выходу в бухту, дорогу ему преградила железобетонная конструкция, на мой непросвещенный взгляд, вполне способная выдержать прямое попадание из танковой пушки, землетрясение в 8 баллов по шкале Рихтера и небольшую волну цунами. Оказывается, силу приливов и отливов здешние товарищи тоже использовали для получения электроэнергии на халяву. А заодно капитально перекрыли ход в бухту и от чужих катеров, и от мини-подлодок, и от боевых пловцов. Для своего катера сделали шикарную кран-балку, с помощью которой попросту переносили его из пролива в бухту и ставили с воды на воду. Что ей, блин, 25 тонн?

У нас на такой бетонной дуре непременно написали бы лозунг. Например: «Енисей покорен!», или «Планы партии — планы народа!», или даже в стихах: «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики!». Здешние были проще, написали сурово, но внятно: «NO ENTER! PRIVATE PROPERTY! ARMED REACTION!» Короче: чужие, валите все на хрен, пока стрелять не начали.

Когда ребятки застроповали катер и кран-балка потянула его вверх, у меня немного дух захватило. На двадцать метров в воздух подняли, тросики, конечно, стальные, надежные, но все-таки… Падать пришлось бы на бетонный откос плотины или на окрестные скалы, а с такой высоты, наверное, очень больно. Но нас перенесли просто изящно, не раскачав при повороте стрелы, и мягко приводнили, особо не плюхнув. Зато, пока ехали по воздуху, я сумел поглядеть и на бухту, и на парк, и на дом, и на речку с высоты чаечьего полета. Благо, уже почти совсем рассвело.

Катер быстро пересек бухту и подошел к уютному причалу, где дремали с десяток небольших спортивных яхт и моторных лодок, предназначенных, я думаю, лишь для прогулок по этой самой частной бухте. На пирсе позевывали — небось всю ночь пробдили! — два крупных, супертяжного вида дяденьки с пистолет-пулеметами «CALICO», висевшими под мышкой на ремешках. Фьерро первым соскочил на пирс, затем мои сопровождающие довольно аккуратно выгрузили меня.

— Босс спит, — явно завидуя хозяину, произнес один из парней, охранявших пирс. — Как ему передали, что вы подошли к плотине, так он перестал паниковать, успокоился и решил вздремнуть. А до этого всю ночь не спал, переживал очень.

— Дело того стоит, — важно заметил Фьерро и пошагал с пирса. Меня повели следом. Пахло тут — обалдеть! Рай, да и только. Хотя, конечно, обитателей здешних я бы к ангельской породе не отнес.

По асфальтированной лестнице мы поднялись с причала на обрыв, где очутились на аллее, обсаженной симпатичными деревцами и ровно подстриженными кустиками. Не длинной, метров с полсотни. В конце аллеи оказался забор из металлической сетки, приваренной к стальным рамам, и раздвижные ворота, около которых дежурили пареньки вроде тех, что на пирсе. Фьерро они поприветствовали кивками, не сказав ни слова, и пропустили нас за забор. Тут аллея расходилась в двух направлениях параллельно ограде. Мы свернули направо.

Замок, сооруженный некогда непутевым дядюшкой доньи Мерседес, стоял на небольшой возвышенности, и его стены хорошо просматривались в просветы между листвой. Птички щебетали, перепархивали через дорожку. Встретился совсем мирного вида мужичок в майке, легком комбинезоне и бейсболке, который усердно поливал из шланга большую клумбу. На нас он постарался не смотреть и специально повернулся спиной, чтобы не видеть, как кого-то по этим райским кущам водят в наручниках. Ручаюсь, что если бы я чего сказать попробовал, так он бы и уши заткнул: «Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу!»

К замку мы не пошли, а свернули в аллею-тупичок, закончившуюся бетонным забором, ограждавшим площадку примерно 10х10 метров. Посреди нее стоял одноэтажный домишко. Неприятно смотрелась только спираль Бруно поверху забора. Кроме того, едва мы подошли к этому сооружению, как загавкало сразу несколько псов. И явно не тойтерьерчиков, а малость покрупнее. В стальную калитку — здесь ворот не было — нас пропустил улыбчивый усатый сеньор, коптивший небо сигарой.

— Это новый постоялец? — спросил он, ткнув в меня пальцем.

— Именно, — кивнул Фьерро. — Поручаю его тебе, Игнасио.

В тесном дворике на меня ласково оскалили клыки шесть немецких овчарок. Естественно, такой добрый хозяин, как Игнасио, не мог ограничивать собачью свободу, и все зверье было на беспривязном содержании, ну и, конечно, без намордников.

— Здесь есть все, что нужно для хорошего отдыха, — сообщил Игнасио, открывая дверь в домик, — туалет с унитазом, душ с горячей водой и койка, чтобы отоспаться всласть. Чем тебя тут будут кормить и когда — не мое дело. Можешь загорать во дворе, но не ближе, чем в метре от забора. Там по траве прокрашена белая полоса. Заступишь за нее одной ногой — собаки зарычат, переступишь обеими — схватят. Подружиться с ними нельзя, попробуешь прикармливать или называть их по именам — покусают. Не бери в руки ни камней, ни палок, не выноси во двор табуреты — тут же познакомишься с клыками. Ну, и, конечно, не спорь со мной и не ругайся, не говоря о том, чтобы поднять на меня руку. Раздерут в клочья.

— Вот этого нам не надо, — недовольным тоном предупредил собачника Фьерро. — Он нам нужен живой и только живой, так что предупреди собачек, чтобы они были поаккуратней. Чтобы брали за пятки, а не за глотку. Понял? Иначе босс тебя самого на цепь посадит.

— Я постараюсь, — поспешил поправиться Игнасио, — выше икр брать не будут.

Перспектива была приятная. Одно спасибо, сняли наручники. Фьерро удалился вместе со своими бойцами, а я плюхнулся на койку, расположенную в комнатке размером с вагонное купе. Окошка в ней не было, но имелся вентилятор. Он монотонно и вкрадчиво урчал, напоминая, что я маленько не выспался. Я позевал-позевал да и заснул на радость собаководу, который мог спокойно заняться своими четвероногими друзьями.

Ему-то было хорошо, а мне не очень. Вместо того, чтобы нормально отдохнуть от неприятностей, пережитых наяву, пришлось возвращаться в кошмар Полутьма комнаты, куда меня поселили головорезы Косого, как-то незаметно перешла в кромешный мрак обесточенного подземелья, а прохлада, навеваемая вентилятором, — в ледяной холод подземной воды, затопляющей подземный дом…

Дурацкий сон N 7 Дмитрия Баринова. К свету

Она хлынула потоком, эта вода. Я и пикнуть не успел, как она залила меня по шею, а затем подняла почти к самому потолку холла. Наверно, я не догадался бы об этом, если бы, барахтаясь, не задел рукой за светильник, привинченный к стене. Потому что темень была совершенно непроглядная. Но поскольку я сразу нащупал стену и понял, что держусь рукой за бра, которое было прикреплено примерно в семи футах от пола, то смог представить себе уровень воды. Потолок находился на высоте в десять футов, стало быть, вода оставила мне (я еще не знал, куда делась мисс Уильямс) чуть больше трех футов, но в том, что она быстро поднимается и скоро воздуха не останется вовсе, я был совершенно уверен. Спасения я не ждал. И молился — если это можно назвать молитвой, потому что я ни одного слова не мог припомнить' — только о спасении души. Мне отчего-то показалось, будто в этой пещере и впрямь орудует Сатана…

Внезапно в дальнем от меня углу затопленного холла вспыхнул свет. Загорелась лампочка на каске. Я помнил, что мы с Тиной садились в автомобиль без касок и склад тоже обшаривали с непокрытыми головами. На секунду даже появилась радостная мысль: может быть, это спасатели?

Но оказалось, что лампочка зажглась на каске Тины. Учительница плавала в трех ярдах от меня, держась одной рукой за верх вешалки, а другой — за деревянный стул, всплывший кверху ножками. При свете лампы стало видно, что вода уже затопила все дверные проемы, и от поверхности воды до потолка осталось всего полтора фута. То самое бра, за которое я уцепился, почти совсем скрылось в воде. А на поверхности плавали разные предметы, всплывшие с пола.

— Майк! — крикнула мисс Уильямс, высветив меня своей лампой. Держись! Я сейчас подплыву к тебе.

Она действительно поплыла в мою сторону, расталкивая все плавающие предметы. Один из них в результате оказался почти рядом со мной. Как ни странно, он был не деревянный и не пластмассовый. Сперва мне показалось, будто это какая-то жестяная коробка, но чуть позже, когда Тина, а вместе с ней и свет приблизились ко мне, я увидел, что это тяжеленный черный ящик. Вот уж не думал, что эта тяжеленная штуковина всплывет! Он был, пожалуй, намного тяжелее ящика с кетчупом. Но кетчуп не всплыл, а этот плавает. Я нащупал кольцо, приделанное к торцу ящика, и продел в него палец. Потом потянул ящик к себе и почувствовал, что он не тяжелее пакета с молоком.

В этот момент подплыла мисс Уильяме.

— Держись! Держись, ради Бога! — пробормотала она. — Бог нам поможет!

В это я не верил совершенно.

— Надо попробовать выплыть отсюда в туннель. — Она явно молола чушь, потому что я прекрасно помнил — свод автомобильного туннеля был намного ниже, чем пол холла. Если вода залилась сюда и добралась почти до потолка, то в туннеле ловить нечего. Там вода уже давно заполнила все до самого верха. А проплыть отсюда через ангар в грот нам не удастся — не хватит воздуха.

— Там может быть больше воздуха, — продолжала Тина. — Там мы сможем продержаться. Нас найдут и спасут!

Но по тому, что она не торопила меня нырять и перебираться в туннель, я понял, что она болтает, чтобы меня утешить и не дать совсем упасть духом. Она тоже понимала, что мы погибаем, но не хотела, чтоб и я потерял надежду… Чудачка! Наверно, думала, что я грудной младенец.

Холод воды вытаскивал из меня жизнь даже быстрее, чем сама вода, подступавшая к потолку. Теперь и фута до потолка уже не оставалось. Оторвать руку от бра я не мог, хотя это пора было сделать: бра было на целый фут под водой, продолжая за него цепляться, я мог захлебнуться.

Мне казалось, что лучше, если все произойдет быстрее… Но когда вода уже касалась моих губ, я все же сумел отцепиться от светильника и держался теперь только за ящик. Одной рукой — за кольцо, другой — просто так, за холодный бок. Тина плавала рядом, держась за стул. Она явно теряла силы.

— Господи, спаси нас! — лепетала она, уже не заикаясь о том, чтобы нырять и выплывать через туннель.

У меня не было сил говорить. Мне только очень сильно, так сильно, что дальше некуда, захотелось вырваться отсюда, из этой мокрой преисподней на свежий воздух. И чтоб Тина тоже спаслась, хоть она была во всем виновата. Очень захотелось, потому что макушка коснулась потолка и стало ясно: жить осталось даже не пять минут, а много меньше. И тут произошло нечто совершенно невероятное.

Вспышка! Ярчайшая, будто от взрыва атомной бомбы, про которую нам рассказывала Тина, вспышка ослепила меня на несколько секунд. Была даже мысль, что это и есть смерть… (Обрыв памяти.) Небо голубое и чистое — ни облачка. (Я-Баринов в этот момент даже подумал, что сон кончился.) Надо мной жужжал шмель или пчела, а с боков поднимались стебли высокой травы. Я зажмурил глаза, открыл их опять. Нет, небо не исчезло, не появился опять потолок подземного дома и черная вода. Может, все это пригрезилось? Нет, одежда была мокрая, хотя солнце, гревшее вовсю, немного подсушило ее. А на пальце правой руки ощущалось кольцо…

Я сел. Огляделся. Да, я находился на небольшой полянке, между сосен, росших на склоне горы. И рядом со мной лежал тот самый черный ящик с кольцом на торцевой стенке, через которое был продет указательный палец правой руки.

В десяти ярдах от меня лежала мисс Уильямс. Она была жива и опиралась на локти, крутила головой, будто боксер, получивший нокаутирующий удар и не понимающий, как очутился на полу.

— Боже мой! — воскликнула она. — Мы живы!

А я сомневался. Может быть, мы умерли и перешли в иной мир? Но тут с небес донесся свист турбин. «Боинг-707», судя по раскраске хвоста относившийся к компании «Пан Америкэн», рассекая небесную синь, прошел над горой и исчез из виду. Вряд ли в Раю нужны самолеты. Нет, мы явно были на Земле.

Я встал, отцепился от ящика, пощупал руки-ноги — все цело, ничего не болело. Тина тоже встала, посмотрела по сторонам и увидела ящик.

— Он тоже здесь? — удивилась она.

— Да, — сказал я. — Я же плавал, держась за него.

— Плавал? — Она поглядела на меня как на идиота. — Ты не ошибся? В нем верных семьдесят фунтов веса.

— Я это точно помню, мэм. И сам удивлялся. Но он действительно плавал,

если бы не он, я бы утонул.

Тина подошла к ящику и подцепила его пальцем за кольцо.

— Не может такого быть, — сказала она, — я не могу его оторвать от земли. Такая штука должна была тебя утопить.

— Но он плавал! — упрямо произнес я. — Может, вы еще скажете, что мы вообще в пещере не были?

— Нет, не скажу. Мы там были. Вот и одежда мокрая. Кстати, неплохо было бы, если б она высохла, а то мы простудимся…

И опять сверкнула вспышка!

На сей раз я быстро открыл глаза. Ничего вокруг не изменилось, мисс Уильямс стояла на том же месте, и палец у нее был продет через кольцо на торцевой стенке черного ящика. Ни огня, ни дыма нигде не было видно, но мне стало заметно теплее и комфортнее. Уже через секунду, ощупав

одежду, я понял отчего.

— Все высохло! — вскрикнула Тина. — Одежда сухая, будто ее жарили на солнце часов пять, а потом еще и утюгом прогладили!

— Это ящик! — неожиданно догадался я. — Он исполняет желания! Как в сказке!

— Не может быть… — пробормотала мисс Уильяме, отшатываясь от ящика, словно от гремучей змеи.

Мне захотелось проверить. В то время как мисс Уильяме с дурацким выражением оторопело стояла в стороне, должно быть, размышляя, как данное явление согласуется с теорией относительности Эйнштейна, я подошел к ящику и потребовал:

— Хочу, чтоб здесь появился «Кадиллак»!

Нет, ничего не получилось. Никакой вспышки не последовало, и «Кадиллак» не появился. Я даже украдкой на небо глянул, думая, что, может, увижу, как этот «Кадиллак» оттуда падает, но там, кроме солнца, ничего не было.

— Не надо придумывать глупости, Майк, — снисходительно усмехнулась Тина,

— чудес не бывает…

— Но ведь мы были в пещере! — вскричал я. — Еще и полчаса не прошло. За это время наша одежда не успела бы просохнуть. Мисс Уильямс задумчиво посмотрела на ящик.

— Вспомни, пожалуйста, все, что можешь. Самые последние мгновения в пещере.

Я даже лоб наморщил, припоминая:

— Там вода уже у потолка была. Я держался за ящик…

— Как ты держался? — перебила Тина. — Покажи! — Мне пришлось просунуть в кольцо палец одной руки и обхватить ящик другой. Мисс Уильямс задумчиво поглядела и сказала:

— Когда мне захотелось, чтоб одежда была сухая, я держалась только за кольцо…

В этот момент мне тоже пришла в голову эта идея. И я почти сразу же подумал, что если б я не орал: «Хочу „Кадиллак!“, стоя рядом с ящиком, а представил себе такую машину, просунув палец в кольцо, то…

Бац! Вспышка полоснула по глазам!

Я еще не успел открыть их, когда услышал испуганно-восхищенный голос Тины:

— Боже мой! Дьявольщина какая-то!

Ну, вот он, этот «Кадиллак», стоит посреди полянки. Появился. Только отсюда на нем никуда не уедешь. Дороги-то нет. Сосны стоят плотно, и на такой длинной машине, как эта, да еще и по горному склону между ними не продерешься. Но факт есть факт. «Кадиллак» появился из ничего! Настоящее чудо!

Тина со страхом подошла к автомобилю. По-моему, она даже принюхивалась к нему, не пахнет ли серой? Черный лак, хромированный металл отделки. Блеск! Американская мечта на четырех колесах. Престиж и имидж! Я помнил, как целый час глазел на такой, когда был с отцом в автосалоне мистера Логана. Наверно, Логан выставил «Кадиллак» ради престижа. На такую покупку у нас в городе вряд ли нашелся бы желающий. Это прожорливый крокодил, который за месяц слопает целую цистерну бензина. Да и гараж у нас такой, что капот этой дылды будет торчать на воздухе. Но все-таки шикарно было бы подкатить к школе на такой штуке! Самому сидеть сзади, перед баром и цветным телевизором, а за руль посадить какого-нибудь здоровенного детину в фуражке. Чтоб он, остановившись, открыл правую заднюю дверь и сказал: «Прошу вас, сэр!»

Хорошо, что к этому времени я уже не держался за кольцо. Мне все так живо представилось, что наверняка черный ящик реализовал бы мои фантазии.

Тина тем временем открыла переднюю дверцу, осторожно села за руль, дотронулась до баранки — почти, как до змеи, ей-Богу! — и нажала клаксон. Бибикнуло.

— Он с полными баками, — сообщила она. — Хоть сейчас можно ехать. Только куда?

До нее тоже дошло, что выехать с этой полянки невозможно. Но я сразу подумал, что если эта черная штука — почему-то мне захотелось придумать ей какое-нибудь название — вытащила нас из затопленной пещеры, то она же, наверное, сможет нас и домой доставить вместе с «Кадиллаком». Я втащил ящик на сиденье, уселся рядом с мисс Уильяме и продел палец в кольцо… Вспышка!

Самое интересное, что я не очень точно представлял себе, куда надо перемещаться. Сначала захотелось прямо к нашему дому, потом к школе, чтоб похвастать «Кадиллаком», затем на площадку салона. Видимо, эта чертова сила, которая сидела в ящике, все-таки выполнила последнее желание.

Конечно, днем тут никого не было. Ни машин, ни людей. Тина посмотрела на меня и на ящик, а затем пробормотала:

— Это страшная штука! Она может… ВСЕ!

— Ну и что, разве это плохо? — удивился я.

— Понимаешь, этот черный ящик может принести и пользу, и вред. Представь себе, что кто-то, обидевшись на весь мир, пожелает Конца Света?

— На кой черт человеку, у которого в руках этот ящик, желать Конца Света?

— удивился я. — Это же как джинн из арабской сказки. Хочешь — дворец выстроит, хочешь — автомобиль подарит.

— Ты лучше убери руку от кольца! — строго сказала Тина. — У людей, пресыщенных богатством и властью, появляются самые идиотские желания. Неожиданные, непонятные, нелогичные. Император Нерон Рим сжег. Калигула своего коня провозгласил сенатором. А в нашем сумасшедшем мире кому-нибудь захочется атомную войну устроить.

Я отдернул руку от ящика. Действительно, иногда мне хотелось, чтоб началась атомная война. Например, в те дни, когда я шел в школу, не выучив уроков. Правда, теперь, наверно, ничего такого не надо. Можно за один день сделаться профессором всех наук.

— Но почему вы думаете, мисс Уильямс, — обиженно сказал я, — что мне захочется устроить атомную войну или там Конец Света? Я же не идиот.

— А ты уверен, что этот ящик непременно останется у тебя? Ты представляешь себе, что будет, если хоть кто-то узнает, что черный ящик у нас? На нас начнут охотиться.

Мне стало страшно.

— Но ведь если мы его выбросим, — произнес я, — кто-то может его подобрать? И сдуру наделает таких дел, от которых с ума сойдешь!

Тина задумалась. Как видно, ей это тоже не понравилось бы.

— Вот что, — сказала мисс Уильямс. — Давай сюда ящик. Мы еще разок воспользуемся им. Попробуем перебраться в Хьюстон. У меня там работает однокурсник, Милтон Роджерс, очень серьезный физик, который, наверно, подскажет, что делать.

Она продела палец в кольцо… Вспышка!

Старый друг лучше новых двух

Я-Баринов открыл глаза с явным сожалением. У Майка Атвуда и его учительницы дела пошли на лад, хотя и самым фантастическим образом. Конечно, чего во сне не привидится, тем более если этот сон достался в наследство от товарища, заполучившего тяжелую контузию на вьетнамской войне. Черный ящик был похлеще, чем перстеньки Аль-Мохадов, с которыми у меня лично тоже связано много всяких фантастических воспоминаний. Но точно так же, как и перстеньки, этот ящик не существовал лишь как плод больного воображения. Особенно четко я понял это, когда прозвучала фамилия Милтона Роджерса.

Впервые я эту фамилию узнал от… Майкла Атвуда, в которого переселился Ричард Браун. Это он встретился с профессором в Хьюстоне. Именно Милтон Роджерс поведал ему свою полуфантастическую версию исчезновения «Боинга-737», на котором летели Киска и прочие. И этот самый Роджерс погиб в автомобильной катастрофе через два дня после встречи с Брауном-Атвудом. Странное совпадение?

Интересно, что же было дальше? Осталось легкое чувство досады, что сериал, который мне показывали во сне все последние дни, оборвался на самом интересном месте. К тому же в прошлых сериях Майку и Тине приходилось много хуже, чем мне наяву. Теперь ситуация поменялась. Они-то выкарабкались из своей Преисподней, а я, очень может быть, только-только подошел к ее порогу. Сейчас я, пожалуй, с удовольствием очутился бы на месте малыша Атвуда в затопленной пещере, имея под рукой чудесный ящик, исполняющий все желания. Реальность, в которую я вернулся, была похуже, хотя внешне и не была такой жуткой.

Разбудил меня собачник Игнасио. Он без особых церемоний тряхнул меня за плечо.

— Просыпайся! У тебя деловая встреча, сеньор Беспорточник! Тебе принесли выходной костюм.

Два здоровых мулата в черных очках, подпиравшие филенки узкой двери квадратными спинами, гнусно загоготали.

Одежду мне выдали, это точно. Майку, шорты и кроссовки на липучке. Шнурков, конечно, не доверили. Умелый человек ими и сам удавиться сумеет, и кого другого придавит. Майку отпустили драную, мечту московского панка. На ней когда-то была картинка, но сейчас — надо думать, лет двадцать спустя! — все вылиняло до неразличимости. И шорты выглядели, как после пулеметного обстрела. Ну, да что там! Дареному коню в зубы не смотрят.

Когда я оделся, мулат, тот, что повыше, приказал:

— Выходи. С тобой хочет поговорить босс. На всякий случай помолись о спасении души!

Молиться я, конечно, не стал. Во-первых, не умел, а во-вторых, не чуял надобности. Все-таки с Доминго Косым у меня в прошлом не было особых неприятностей.

Мулаты, должно быть, не очень надеясь на свои мышцы, пристроили мне на запястья браслетки. Чудаки, ей-Богу! Бежать от них мне было некуда — мы же на острове находились, и охранников с оружием тут было до фига.

Они повели меня не в замок, а в другую сторону. Мне это не понравилось. Черт его знает, не переборщил ли я сегодня ночью со своими россказнями? Напугал дуралея Фьерро своими мифическими «чеченскими родственниками», а он в свою очередь — Косого. Кто его знает, может, он уже набрал по спутниковой связи номерок и орет сейчас в трубку: «Это Джохар Мусаевич? Здравствуй, дорогой! Как не узнал, слушай?! Доминго Косой говорит…»

Нет, вроде бы Фьерро обмолвился, будто Дудаева убили. Ну и вообще, шуточки пора кончать, дело серьезное. Шлепнуть ведь могут. Просто со страху, чтоб не ввязываться в крупную разборку. Эх, отстал я от жизни за два года! Черт его знает, что теперь и как?

После пятиминутной прогулки по аллеям меня привели на теннисный корт. Там происходил занятный по форме матч между двумя приятно смуглявыми девицами, которые орудовали ракетками, будучи одетыми намного легче, чем положено в этом виде спорта. На них вообще ничего не было. Дядюшка Доминго в окружении группы товарищей наблюдал за состязанием из инвалидной коляски. Правый глаз у него аж из орбиты выпрыгивал. Был бы левый, тот тоже не удержался бы.

Мои конвоиры остановились перед калиткой, ведущей на корт, и ожидали команды. Должно быть, не решались о себе напомнить. Их узрел кто-то из окружения Косого, шепнул на ухо боссу, и тот объявил соревнования завершенными. Теннисистки подошли к Доминго, тот ласково пошлепал их по влажным попкам и прилепил на животики по зеленой бумажке. После этого девочки убежали в направлении бассейна, просматривавшегося за ближайшими кустами, а меня повели на аудиенцию к боссу.

— Сеньор Родригес! — Косой изобразил радушнейшую улыбку. — Боже мой, вот уж не чаял увидеться! Никак не думал, что вы окажетесь здесь, так близко.

— Что делать, дон Доминго, — сказал я, — такой вот поворот судьбы.

— Усадите его, ребятки! — велел Доминго. — Невежливо заставлять гостя стоять.

Мулаты подставили мне стульчик на металлических ножках, я уселся и мог продолжать беседу в более комфортных условиях, хотя и со скованными за спиной руками.

— Нет, я скажу тебе серьезно, парень, — ухмыльнулся сеньор Ибаньес, — мне и вправду очень приятно тебя видеть. После того как эти кретины-коммандос продырявили мне ходули и отволокли меня в тюремную больницу, где сдохнуть проще, чем поправиться, я думал: «Пресвятая Дева, спаси и помилуй того, кто вытащит меня оттуда!» Они — он обвел рукой почтительно склонившихся над ним помощников — уже сидели по камерам, ожидая как минимум по пять-десять лет за уклонение от уплаты налогов, а некоторые виселицы или пожизненного за пять-шесть убийств. История такого не знала, клянусь Христом! Мы, «морские койоты», после десяти лет благоденствия сели на нары! Президент Соррилья явно сходил с ума. И вдруг свобода, безопасность, извинения за незаконный арест! Еще более невероятное событие. До этого у нас на Хайди либо вообще не сажали, либо сажали так крепко, что уже не выпускали. А тут фантастика! И кому же, ребята, мы должны быть благодарны за все это?

Косой сделал небольшую, но очень эффектную паузу. Прав был, „-мое, товарищ Шекспир: «Весь мир — театр, а люди в нем актеры!»

— А должны мы благодарить, — громогласно объявил Косой, — нашего дорогого Анхеля Родригеса Рамоса, то бишь Деметрио Баринова, который крепко тряханул за мошонку старого вонючку дона Хосе Соррилью.

«Койоты» изобразили бурные, но непродолжительные аплодисменты. Доминго поднял вверх волосатую пятерню и прекратил овацию.

— Однако все было бы совсем хорошо, — резко сменил тон Косой, — если б тот же самый Анхель вкупе со своим папашей и колумбийским воротилой Даниэлем Перальтой не запродали нас с потрохами этому чертову шейху Абу Рустему. Теперь все, что мы тут ворочаем, приходится делить с этим арабом. Все так хитро построено, что мы не можем ни перерегистрировать свой филиал «Rodriguez AnSo incorporated», ни продать его. Перальта остался генеральным менеджером и ворочает всеми делами из Барранкильи. Туда, конечно, таким скромным, а главное, очень доверчивым и простодушным ребятам, как нам, не добраться. А его Новый босс Абу Рустем вообще сюда носа не кажет из своих Эмиратов. Доверенность на ведение дел, которую я от него получил, составлял какой-то садист. Это я вам точно говорю, компаньерос, садист! Только извращенец мог так ограничить права управляющего филиалом, я не могу лишнего сентаво заработать. Это рабство, сеньоры, клянусь Христом!

«Койоты» мрачно насупились и посмотрели на меня устрашающими взглядами. Другой бы на моем месте подумал, что его сейчас резать будут, пасть порвут, моргалы выколют, а мне даже смешно стало. В Косом великий комик умер, на хрена его только в бандиты занесло? Это все проклятый тоталитарный строй, гадский лопесизм виноват. Искалечил, понимаешь, судьбу молодого дарования. Все-таки жалко, что у нас с Киской революция не получилась. Мы б Косого в лагерь посадили, он бы там среди зеков художественную самодеятельность организовал, может, даже народный театр. А потом, после перековки, получил бы звание народного артиста республики, как Георгий Жженов.

От этих дурацких размышлений — а чего еще делать, когда руки скованы? — я улыбнулся. По-моему, Косому это не очень понравилось. Он-то, наверно, припугнуть меня хотел, а я зубы скалю.

— Пока ходили слухи, что сеньор Родригес и его жена покончили жизнь самоубийством (роли опереточных злодеев Доминго играл бы просто классно!), все мы, «койоты», скорбели об этой тяжелой утрате. Многие полагали, что Анхеля замучила совесть. На этой совести много нехороших дел, за которые любого другого надо было бы нижней частью тела окунуть в серную кислоту, верхней — в негашеную известь, а то, что после этого останется, — смешать с дерьмом. Вспомним, ребята, кто изрешетил, как дуршлаг, несчастного больного старика Бернардо Вальекаса? Кто продолбил в упор башку Алонсо Чинчилье, а за много лет до этого — его брату Арнальдо? Кто провернул дырки в таких шикарных парнях, как Лучо Пеньяфьель, Бартоло Кинтана, Тимо Дьегес, Эрмило Тойа? Кто угробил в подземельях нашу восходящую звезду — юного Эктора Амадо и похитил его престарелую тетушку Эухению?

Тут я возмутился. Ну и паскудник же ты, дядя Доминго! Ладно, первые семь трупов могу взять на себя, хотя я лично предлагал Сифилитику разойтись по-хорошему и «замочил» всю кодлу только в пределах необходимой обороны, так же, как когда-то Арнальдо Чинчилью, которого давно крабы съели. Но Эктором Амадо меня попрекать? Или похищением Эухении Дорадо?

— Завязывай, Доминго, — сказал я на языке Мануэль-Костелло, — не пробивай народ на слезу. А то ты сейчас скажешь, что я тебе ноги прострелил и два года не даю им срастись как следует. Дедушка Сифилитик, между прочим, получил пули от Алонсо Чинчильи, и ты знаешь это не хуже меня. Я только чуть-чуть ему помог, направив дуло в нужную сторону. Что же касается братишек Арнальдо и Алонсо, то во всем виновата их дурацкая привычка попадаться под горячую руку. Предупредите об этом Адриана, он небось последний мужчина в доме остался. И вообще, пора прекращать эту комедию. Если охота была устраивать судилища, так шел бы учиться на юриста, а не на бандита. Не изображай, что ты обожал Эктора, как родного сына. Уж я-то знаю, как цапались «койотас сениорес» с «койотас хуниорес». Небось ты полчаса плясал ча-ча-ча, когда узнал о том, что его пристрелили ребята Сарториуса. Ну и, наконец, очень хорошо, что здесь нет Эухении Дорадо. Она темпераментная женщина и выцарапала бы тебе последний глаз, если б услышала, как ты обозвал ее «престарелой».

Получилось неплохо. Доминго хмыкнул:

— Да, тут я должен извиниться. Бабулька еще сексуальна. Но тем не менее невозможно отрицать, что насвинячил ты нам немало. Ненамного меньше, чем принес пользы. Если б ты уже был трупом, я бы, наверно, все простил, как завещал Христос, но ты живой и ведешь себя с обычной наглостью. Это понятно. Нам ничего не стоило бы «замочить» тебя на больничной койке. Передали бы Сусане нужную дозу лекарства, она бы запустила тебе его в вену, и проблема решилась бы без кровопролития. Но я потратил время и деньги для того, чтоб доставить тебя сюда живым. Поскольку ты не дурак, то догадываешься, что нужен мне живым. И ты прав.

— Тогда на кой черт ты канителишься? — проворчал я. — Деловой человек не стал бы устраивать шоу, а сразу перешел к делу. Мог бы тут же объяснить ситуацию: мол, Анхелито, напиши письмишко папочке, чтоб поговорил с этим Абу Рустемом или нажал на позвонок Перальте. А то, мол, совсем озверел Черный Абдулла (несмотря на то, что Ибаньес, конечно, никогда не видел «Белое солнце пустыни», я не удержался от соблазна помянуть Abdullah-Negro), без штанов оставил. Ну и, конечно, ежели вы, дон Серхио, не войдете в понимание нашего бедственного положения, то такого-то числа вышлем вам башку вашего сыночка ценной бандеролью. Само собой, что я такое письмишко напишу, и ты сможешь откатать его по факсу. Номер дам, по крайней мере тот, что был два года назад.

— Справедливо, — согласился Косой, — учтем твой мудрый совет. Мне бы, старому дураку, ни за что не догадаться…

Вот сукин сын! Еще издевается! После этой фразы Доминго я погрустнел.

Нет, пожалуй, у него не только на это наметки есть. Еще чего-то выторговывать будет. Что именно? Долю в фонде О'Брайенов? Может, секрет «Зомби-7»? Ну неужели этот дурак до такой наглости дойдет?

Я решил его припугнуть.

— Конечно, я попросить не откажусь. Мне жить хочется, и насчет серной кислоты для нижней части тела верно подмечено, и насчет негашеной извести для верхней неплохая задумка. Но это я. Отец — это другое дело. С ним надо очень аккуратно торговаться. Был, знаешь ли, случай, когда я сомневался, не подложил ли мне отец мину в багажник. Он меня так любит, что регулярно на смерть посылает. И ежели вдруг окажется, что ты за мою шкуру слишком большие суммы начнешь требовать, то он и отказать может. Конечно, наверно, всплакнет украдкой, если что, но и вас без поощрения не оставит. Говорят, что у нас сейчас сокращение ядерного арсенала идет. Так что если к вам сюда случайно залетит что-нибудь такое на сто килотонн — не обижайся! Шутка, конечно.

Доминго весело засмеялся.

— Всегда говорил, что ты славный парнишка! Я думаю, что ты будешь хихикать даже тогда, когда тебе проденут акулий крючок через нижнюю челюсть и провезут на буксире за катером.

Это была вполне реальная угроза, хотя и прошедшая со смешком. Сеньор Ибаньес запросто мог устроить мне такой аттракциончик. Акулу на живца половить, конечно, интересно. Несмотря на тропическое солнышко, у меня по спинке пробежал морозец. Но я улыбнулся, хотя Косой явно усек небольшое замешательство, отразившееся у меня на морде.

— Доминго, ты когда-нибудь спал с Соледад? — спросил я. Косой немного прибалдел, потому что не ожидал такого вопроса.

— Нет, — сказал он с неожиданной откровенностью, — тогда я был слишком непрезентабельным для такой сеньориты. У меня не было ни одной целой рубашки и не хватало денег даже на пуговицы для ширинки.

— Жаль, что тебе не привелось этого испытать, — заметил я. — Тогда бы ты знал, что такое «страшно», и не пытался бы меня испугать всякой ерундой.

Теперь заржал не только Косой, но и все прочие «койоты». Такой юморок тут любили. Если б, паче чаяния, сеньор Ибаньес сказал что-нибудь вроде: «Конечно, спал. Кто у нас не спал с этой сучкой?», то я придумал бы еще какой-нибудь прикол.

— А вообще-то, — сделав серьезное лицо, посоветовал я, — ты бы все-таки хорошенько подумал, как вести диалог с моим папашей. Если б ты сделал жест доброй воли и не стал ему угрожать, у тебя было бы больше шансов на успех.

— Понимаешь, чикито, — ухмыльнулся Косой, — кроме твоего папаши, есть еще кое-какие ребята, которым ты зачем-то очень нужен. Все они, конечно, могут предложить немалые деньги, а также целый пакет неплохих услуг. Могу сказать пока, что, не считая твоего папочки, существует четыре конторы, которые проявляют интерес к такому приобретению.

— Мне уже говорили, что ты решил провести нечто вроде аукциона.

— Правильно говорили. Товар, который пользуется спросом, растет в цене. Поэтому все, что ты слышал насчет серной кислоты, негашеной извести и морской прогулки на крючке, — просто дружеские шутки. Пока идет торговля, ни один волосок не упадет с твоей головы, благо у тебя она еще и не начинала лысеть. А если это случится, то с того, по чьей вине это произойдет, я просто сниму скальп и заставлю сожрать под соусом из собственного дерьма.

— Оригинально! — ухмыльнулся я.

— Конечно, конкурентам, которым мы предложим поучаствовать в «аукционе»,

— сказал Доминго, — придется играть вслепую. Более того, некоторые, — например, Марсела Браун, — даже не подозревают, что у них куча соперников.

И ты дурачишь бедную девочку?

— Я? Дурачу? Обижаешь, ей-Богу! — состроил гримасу Ибаньес. — Эта бабенка сама кого хочешь одурачит. Она почти убедила меня, что ищет своего муженька Ричарда Брауна. Того самого парня, с которым мы последний раз виделись на бывшей асиенде «Лопес-23». Тот Браун уже два года как труп. Это я знаю точно, потому что капитан Гонсалес, который заведует полицией Лос-Панчоса, вызывал меня и показывал мне бренное тело. Конечно, Гонсалесу очень хотелось повесить это дело на моих ребят. Должно быть, проигрался в казино и хотел разжиться до получки. Ну, я чуть-чуть ему отстегнул по доброте душевной, хоть открутиться было без проблем. Брауна очень толково изрешетили из автомата в упор. Провалялся он к тому времени уже месяц, и от него осталось не много. Но все мы (тут Косой широким жестом обвел руками своих подручных) как раз в это время сидели в тюряге. Я думаю, что его пришил Сарториус. Поэтому мне было наплевать, где Марселита будет искать своего благоверного.

— Что ж ты не сказал ей, что его убили?

— Я ж тебе говорю: от него осталось очень мало. Гораздо больше костей, чем мяса. Если бы не остатки комбинезона, мне бы нипочем не опознать его. Там была кожаная заплата на рукаве, я ее еще на асиенде приметил. Но Гонсалесу, само собой, я не стал докладывать, потому что тогда он содрал бы с меня минимум пять тысяч песо. Раз знаешь, кто это, значит, ты и «замочил». Полицейская логика! С другой стороны, если на то пошло, скажешь Марселе, что видел труп, она побежит к Гонсалесу. Опять ему зацепка, чтобы содрать с меня отступного.

— А не мог быть в комбинезоне Брауна кто-то другой?

— И это могло быть. В конце концов, мне на этого Брауна было наплевать. Сдох он или не сдох, он это или не он — моя команда была ни при чем, это точно. Что бы там Марсела со своими холуями ни накопала, меня это не касалось. Опять же нехорошо отнимать у вдовы последнюю надежду. Но для порядка я приставил к ней Харамильо Ховельяноса, ты его знаешь, конечно. И выяснилось, что эта дрянь уже добралась до тебя и объявила, будто ты есть Ричард Браун. Пришлось сделать ей маленькую заподлянку.

— За что ее забрали?

— По подозрению в контрабанде наркотиков, конечно. Это проще всего устроить. Но сажать ее надолго я не собирался. Пару суток посидит, а потом дам команду, чтоб ее выпустили. Пусть честно участвует в торгах. В конце концов, мы все-таки нашли тебя первыми. А эта стервочка решила ухватить тебя забесплатно. Так дела не делают!

— Допустим, мне Марсела не особо нужна, — сказал я, отвечая откровенностью на откровенность. — Возиться с шестью чужими детьми, которые вряд ли признают во мне папочку, — удовольствие ниже среднего.

— Тем не менее, Анхель, ежели она предложит мне лучшие условия сделки, я продам тебя ей. Знаешь ли, «Cooper shipping industries» — приятное знакомство. Десять процентов акций я бы взял. Но твоя, так сказать, «супруга» прижимиста до ужаса.

— Надо думать, что это меня и спасет, — сказал я с надеждой. Доминго хихикнул.

— Познакомить тебя с другими претендентами? — заговорщицки произнес он. — А то, возможно, тебе придется пожалеть об этих словах.

— Двух я назову тебе сам. Это Сарториус и «джикеи». Папашу мы уже считали, ладно. Но ты вроде бы говорил, что, кроме дона Серхио, было четыре конторы. Кого-то еще не назвал…

— Ты прав, как всегда. Сарториус, точнее, один парень от него, уже подал заявку на наш аукцион. Правда, пока все обрисовано очень расплывчато. «G & К», конечно, конкретнее, но там такие кайманы — честно скажу, что боюсь с ними работать.

— Ты бы мне про пятую контору рассказал…

Косой гнусненько ухмыльнулся и сказал:

— Контора как контора. «Le Prince adorable» называется. Зарегистрирована на Мартинике, миль пятьсот отсюда к северо-востоку. Имеет филиалы на Гаити, Гваделупе, Сен-Мартене и в Кайенне, то есть в Гвиане.

— Французской? — удивился я. — И что, им тоже нужен сеньор Родригес?

— Представь себе, нужен. И не просто нужен, а очень нужен.

— А чем она занимается, эта фирма?

— Всем. Продает, покупает…

— …Вяжет веники и блины печет, — пробормотал я про себя, само собой, по-русски. Косой и ухом не повел.

— У этого «Принца», скажу напрямик, наиболее четкие предложения. И самые соблазнительные, если на то пошло. Но рассказывать тебе обо всех нюансах, наверно, еще рано. Ты и так сегодня узнал больше, чем достаточно. Мозги могут лопнуть от перегрузки.

— Спасибо за заботу. Мне тут все время в наручниках ходить придется? — спросил я скромно.

— Нет, конечно, — вальяжно произнес сеньор Ибаньес, — сейчас тебя отведут к собачнику Игнасио, накормят обедом. Денька три поживешь там. Если будешь вести себя нормально, то переселю тебя в замок, сможешь спокойно ходить по территории парка. Но это потом. Должен же ты хоть чуточку ощутить неудобство. А то так понравится быть заложником, что уезжать не захочешь!

«Койоты» единодушно похихикали. Доминго кивком головы дал приказ, и мулаты, взяв меня под локотки, повели по аллее в направлении псарни.

— Каррамба! — проворчал тот, что был повыше, останавливаясь и задирая голову. — Опять летит!

— Ну и что? — беспечно произнес тот, что был пониже. — Этим гринго не прикажешь убраться. Они заплатили баксы и хотят пощекотать себе нервы.

— А щекочут нервы мне и хозяину! — раздраженно буркнул высокий. — Клянусь, когда-нибудь я возьму пулемет и шарахну по этой жужжалке!

Я тоже задрал голову. Над островом, на высоте не более ста метров, чуть накренясь, описывал круг моторный дельтаплан или дельталет, как их принято сейчас называть.

— Ладно, пошли, Эдуардо! — позвал меньший мулат. — Отведем этого молодца

— и сполоснемся в бассейне. С рыбками…

— Жди-ка, — мрачно отозвался длинный, — хорошо, если дадут пивка перехватить. Этот Мартин найдет нам работенку. Так что не раскатывай губы, Оскар.

Все так же, придерживая меня за локти скованных рук, Эдуарде и Оскар двинулись дальше. Моторное жужжание стало заметно громче.

— Смотри-ка, второй! — подивился Оскар, повернув голову. — Вышел из-за скал и идет за первым. Раньше они попарно не летали!

— На месте босса я бы распорядился пришить того козла, который устраивает эти полеты, — Эдуардо был явно настроен по-боевому. — В конце концов, это нарушает неприкосновенность частной собственности. Может, в суд подать.

— Воздушное пространство, — толково объяснил Оскар, — не может быть частной собственностью. Остров принадлежит хозяину, но воздух над ним хайдийский. А президент Морено не объявлял эту зону закрытой для полетов спортивных аппаратов.

Я порадовался юридической грамотности мулатов. Вот что значит жить в правовом государстве. Конечно, нашим бандитам похуже. Уголовный кодекс небось наизусть выучили, а вот с Гражданским пока нелады. И насчет Воздушного кодекса не очень соображают.

И тут жужжание дельталета внезапно оборвалось.

— Что он, заглох, что ли? — Эдуардо опять остановился, обернулся и задрал голову.

Я оборачиваться не стал. У меня не было желания любоваться полетами с наручниками на запястьях. Даже если у какого-то туриста-дельталетчика испортился мотор, и он собирается грохнуться на скалы или в море. Лишь бы не мне на голову.

Странным мне показалось лишь одно — то, что моторы заглохли сразу у двоих. Скорее они их просто выключили…

Дальше удивляться я не успел.

— А! — коротко вскрикнул Эдуардо, сильно дернул меня вправо и грузно повалился наземь. Ладонь его судорожно стиснула мой локоть, прямо-таки клещами вцепилась, и от этого рывка я тоже потерял равновесие. Оскар устоял, но ненадолго. Мое ухо услышало только неопределенный, шмякающий звук с вплетением легкого треска. В отличие от Эдуардо низкий мулат отпустил мой локоть и ничком рухнул на аллею. Я тоже шлепнулся, но на мягкое — на брюхо Эдуардо. Как раз крестцом, очень удобно, скованные руки я при этом придавил собственной спиной. Конечно, можно было попробовать встать, опираясь только на ноги, но для этого их надо было как следует подогнуть. Однако, поскольку я грохнулся поперек Эдуардо, подогнуть ноги мне мешал левый бок покойного.

В том, что оба конвоира повалились не от внезапного солнечного удара, я не сомневался. Само собой, что их жизнедеятельность прекратили с помощью чего-то очень бесшумного и точного. Даже не имея медицинского образования, можно было констатировать смерть. Головы обоих граждан провернули из очень крупного калибра, да так, что через выходное отверстие вылетела вся начинка черепной коробки — и «серое», и «белое вещество», понятно, вместе с кровянкой. Конечно, все эти вещества размазались по асфальтовой дорожке, причем всего в нескольких сантиметрах от моей рожи.

Нечего и говорить, что за пять секунд, в течение которых все произошло, я успел только испугаться. С ревом, задрав нос над моей физиономией, обдав меня вихрем горячего воздуха с запахом бензина, пылью и мозговыми ошметками, в раскаленную небесную синь рванулся дельталет.

Инстинктивно крутанувшись на месте, чтобы морду прикрыть, я перевалился

на бок и увидел, что прямо на меня по аллее, едва не касаясь консолями подстриженных кустиков-шпалер, катит второй дельталет. Пискнул тормоз, аппарат остановился, и из него, будто черт из коробочки, выпрыгнул человек. Одним прыжком он оказался около меня, и последним, что я увидел, был аэрозольный баллончик, из которого прямо мне в нос пшикнула гадость, пахнущая не то духами, не то керосином, не то сиренью, не то черемухой.

Она, эта дрянь, тут же отправила меня в забытье. И, теряя сознание, я увидел отблеск вспышки, которой закончился прошлый сон…

Дурацкий сон N 8 Дмитрия Баринова. Милтон Роджерс

…Когда я открыл глаза, то увидел, что наш «Кадиллак» стоит у тротуара, перед небольшим одноэтажным домом. Мисс Уильямс сидела за баранкой и оторопело переводила взгляд из стороны в сторону.

— Невероятно! — бормотала она. По-моему, Тина даже ущипнула себя за локоть, чтобы проверить, не грезится ли ей все это.

Потом она взяла себя в руки, подхватила черный ящик, на этот раз, как ни странно, он не показался ей тяжелым, и сказала:

— Вылезай! Мы на месте, только бы он был дома! У калитки, сваренной из стальных прутьев, она нажала кнопку звонка. Из дома вышла молодая женщина, помоложе мисс Уильяме. Рядом с ней трусил огромный мраморный дог. Он скалил на нас такие клыки, что мне стало не по себе.

— Здравствуйте, — сказала Тина, — вы миссис Роджерс?

— Да, — не очень приветливо ответила женщина, — что вам угодно?

— Я однокурсница мистера Роджерса, Тина Уильямс, учительница. А это мой ученик, Майк Атвуд. Нам необходимо встретиться с вашим мужем.

— Он назначал вам встречу? — пристально разглядывая нас и изредка скашивая глаза на «Кадиллак», спросила миссис Роджерс.

— К сожалению, нет. Но у нас есть для него сообщение чрезвычайной важности.

— Послушайте, Тина, — сказала молодая леди, — не надо меня обманывать. Вы находитесь в охраняемом поселке, куда никто, кроме постоянно проживающих, не допускается без приглашений. Тем более на автомобиле. Вы приехали слишком рано, я еще не уехала. Ручаюсь, что ваш любовник назначил вам встречу на два часа пополудни, а сейчас только без четверти два.

— Что вы говорите! — жутко возмутилась мисс Уильямс. — Откуда вы взяли, что он мой любовник?! И потом, по-моему, к любовникам не ездят в компании с несовершеннолетним мальчиком.

— Еще как ездят, — пакостно оскалившись, прошипела миссис Роджерс. — Среди этих ученых полно бисексуалов…

— По-моему, у вас что-то не в порядке с головой, — предположила мисс Уильямс, — или с какой-то противоположной частью тела. Извините…

Тина поставила черный ящик на тротуар у калитки.

— Я не разрешаю вам стоять здесь! — заявила ведьма из-за забора. Мраморный дог грозно зарычал.

— У вас нет на это права, — возразила Тина. — Ваша земля ограничена забором, а мы находимся на улице.

Я очень боялся собаки. Заборчик был невысокий, и если бы ведьма приказала своему зверю: «Фас!», то нам не поздоровилось бы.

Я заметил, что Тина все еще держится пальцем за кольцо черного ящика. Она ничего не сказала вслух, но что-то подумала — и сверкнула вспышка!

Я обалдел. Миссис Роджерс исчезла! На ее месте появилась собака, мраморная догиня. Ну прямо под пару кобелю! К тому же в самом подходящем для вязки состоянии. Само собой, что кобеля это очень заинтересовало. Бывшая миссис Роджерс с лаем бросилась спасаться от ухажера, впрочем, может, это она играть с ним начала. Собаки убежали куда-то за дом, а мисс Уильяме смущенно захихикала:

— Ей-Богу, я не знала, что может так получиться! Да, с ящиком лучше не шутить. Это была настоящая волшебная штука! Волшебная лампа Аладдина, исполняющая любое желание! Даже лучше. Не надо никаких заклинаний произносить, просто подумал — и готово. Только вот думать надо осторожно, а то еще сам во что-нибудь превратишься.

Тина в раздумье стояла перед калиткой. То ли она боялась, что собаки вернутся, то ли не хотела нарушать неприкосновенность частного жилища. Неизвестно, решилась бы она зайти во двор или нет, если бы не подкатил автомобиль Милтона Роджерса. Это оказался рослый светловолосый парень, одетый в потертые джинсы и темную майку с голубой пятиконечной звездой — эмблемой футбольного клуба «Далласские ковбои». Честно сказать, он и впрямь был больше похож на ковбоя, чем на ученого.

— Не верю своим глазам, — воскликнул он. — Это ты. Тина?

— Да, это я, — ответила мисс Уильямс. — У нас очень срочное дело!

— Не иначе, как твой ученик изобрел вечный двигатель? — усмехнулся Роджерс. — Ну, ладно, проходите.

Он впустил нас в калитку и решил помочь Тине — взял ящик и потащил его под мышкой.

— Черт побери! — сказал он. — Как вы это дотащили? В гостиной он усадил нас на диван и угостил кока-колой. Наверно, ему очень хотелось расспросить Тину о том, как у нее дела, но она ему и рта раскрыть не дала.

— Вот эта штука, — сказала мисс Уильямс, продевая палец через кольцо. — И вот что она может.

Вспышка! Посередине столика, стоявшего перед диваном, возник букет роз в хрустальной вазе.

Мистер Роджерс, как мне показалось, особо не удивился. Почти сразу же он ухватился за вазу и цветы. Постучал ногтем по хрусталю, понюхал и даже, по-моему, надкусил один из лепестков, сунул палец в воду, налитую в вазу.

— Он может ВСЕ, — сообщила Тина. — Видел «Кадиллак» около дома?

— Да. И не подумал, что ты на нем приехала…

— Мы не приехали. Мы переместились в пространстве. В течение нескольких долей секунды. С его помощью можно превратить человека в собаку. Возможно, наоборот…

Я про себя подумал, как любопытно будет мистеру Роджерсу узнать, что первой в мире женщиной, превратившейся в собаку, стала его жена. Но тут в окошко, находившееся как раз за спиной мистера Роджерса, я увидел, что мраморные доги неплохо нашли общий язык и кобель лижет своей неожиданной подруге подхвостье.

Поэтому я порадовался, что мистер Роджерс не смотрит в окно.

— Это что-то фантастическое, — произнесла Тина, — понимаешь, Милтон?

— Если оно существует, значит, не фантастическое. Ясно, что эту чудо-коробку сделал не твой ученик. И ты, наверно, не конструировала ее, раз обратилась ко мне. Ты не забыла, что я занимаюсь всего лишь исследованиями магнитосферы?

— Нет, не забыла. Но эта вещь внеземного происхождения. Почти наверняка.

— Где ты ее нашла?

— В Пещере Сатаны. Знаешь такую?

— Понятия не имею. Никогда не интересовался пещерами. Как она туда попала, ты тоже не знаешь, разумеется?

— Знаю. Ее принесли туда торговцы наркотиками…

— Еще интереснее. Ты общаешься с такой публикой?

— Мы с Майком отстали от гида и группы, потом упали в подземную речку и попали в грот, где наркоторговцы устроили свою базу. Но в это время произошел обвал и подземное наводнение. Этот грот затопило и…

— Я чувствую, что ты немного не в форме, — перебил Роджерс. — Наверно, вы с малышом немало пережили под землей. Поэтому вам лучше отдохнуть. А я сейчас отвезу эту штуку одному генералу, который найдет для нее безопасное место. Здесь слишком много глаз, которые могут увидеть лишнее. Или нет… Везти на автомобиле долго и небезопасно. Я лучше сам проверю ее свойство перемещаться в пространстве. Значит, надо продеть палец в кольцо, верно?

— Да. А затем надо загадать желание, устно или про себя. Вспышки не последовало, потому что мистер Роджерс повернул голову и увидел за окошком двух мраморных догов.

— Откуда взялась эта красавица? — удивленно пробормотал он. — Неужели кто-то в поселке обзавелся… Черт побери, я с него сдеру плату за щенков!

Увлекшись собачьими делами, он отпустил кольцо ящика. Он его точно отпустил! Я помню! Но вспышка, ярчайшая, затмевающая солнце, все-таки сверкнула. Такая, что я потерял способность видеть. Но грохот, чудовищной силы удар в грудь и нестерпимый жар я ощущал несколько минут. Потом все чувства отключились…

Нечаянная радость

Я-Баринов вылетел из этого сна в секунду. Пробыл я там недолго, но уж очень страшно он закончился. Было полное впечатление, что Майк Атвуд и все прочие угодили под ядерный удар, хотя я, слава Богу, в натуре его не испытывал.

Открыв глаза, я убедился, что нахожусь на заднем сиденье двухместного дельталета, то есть, видимо, там, куда меня запихнул похититель, опрыскав парализантом. Аппарат, судя по всему, совершил удачную посадку на палубу какого-то плавсредства. Или был поднят туда с воды. Несколькими минутами позже, когда два проворных молодца в майках и шортах отстегнули ремни и выдернули меня из дельталета, я успел заметить, что у него комбинированное шасси. Второй дельталет, видимо, тот, с которого были убиты мои конвоиры, все еще находился в воздухе, его жужжание слышалось неподалеку.

Оглядевшись по сторонам, я успел заметить, что судно, на которое меня доставили, относительно небольшое. Нет, на такую палубу дельталет не посадить. Его подняли туда грузовой стрелой и, как я понял, намеревались быстро разобрать. Второй дельталет заходил на посадку, пытаясь приводниться метрах в двадцати от корабля.

Меня вели, а точнее, волокли очень быстро. И молча, не обмениваясь репликами. Понять по внешности, чьи это хлопцы, я не мог. Но даже если бы они говорили, я вряд ли сумел бы составить полное представление о своих похитителях.

С верхней палубы меня спустили по трапу вниз, провели по короткому коридорчику и втолкнули в каютку с наглухо задраенным иллюминатором; штормовая крышка с внешней стороны борта была не просто завинчена на барашки, но аж заварена. Небось это помещение предназначалось для приема таких гостей, как я.

Полной тьмы не было. В нижней части двери было устроено небольшое вентиляционное окошко, прикрытое стальными пластинами с вертикальными прорезями. Оттуда и шел свет. Поэтому удалось разглядеть койку и откидной столик, привинченный к стене. Кубатура была не очень: два метра от потолка до пола, два с половиной — от иллюминатора до двери и полтора — от стены с койкой до стены со столиком. На стене у двери обнаружился выключатель, но включать было нечего, так как осветительный плафон на потолке был снят, а провода обрезаны. Порадовало только то, что в этой каюте работала вентиляция, так что приготовлять меня в тушеном виде местные жители, видимо, не собирались. Если бы вентиляции не было, то каютка, расположенная под верхней палубой, превратилась бы в качественную духовку, а я соответственно

— в жаркое.

Не могу сказать, чтобы условия, созданные вторыми похитителями, были покомфортнее тех, что собирались мне предоставить «койоты». На псарне у Игнасио было как-то приятнее. Правда, там были зубастые овчарки, но зато гораздо просторнее, воздух посвежее, даже псиной не очень воняло. Кроме того, там с меня все-таки сняли наручники. А здесь оставили. Я даже думать не хотел, что придется делать, ежели вдруг приспичит, а около двери каюты не будет товарища уполномоченного, чтобы сопровождать меня в местный гальюн. Спасибо Косому за то, что он не успел меня накормить.

Но выбора у меня не было, я присел на койку, а потом даже прилег на бок. Кому это понадобилось устраивать такое лихое и дерзкое похищение? Причем очень уж быстро эти ребята сумели обнаружить мое местопребывание. Хотя Косой клялся и божился, что меня на островке никто не найдет. А вот хрен тебе, нашли за несколько часов. Только поспать немного успел да побеседовать со старым знакомым. Неужели сеньор Ибаньес так лопухнулся? Конечно, тут возможны варианты…

Первый вариант самый простой. Кто-то из «койотов», скорее всего из тех, что два года назад возлагали надежды на Эктора Амадо и лишь после его смерти скрепя сердце поцеловали Косого в задницу, решил заняться своим бизнесом. Он сообщил кому-то из участников предстоящего аукциона о местонахождении «товара», то бишь меня. А затем, сидя где-нибудь на лавочке в парке, навел дельталетчиков-налетчиков при помощи УКВ-рации.

Вариант посложнее мог быть, как ни странно, организован самим Доминго. Возможно, что денежки, которые предлагала за мою персону одна из пяти «контор», согласно обычаям «койотов» требовалось поделить между руководящим составом и ответственными исполнителями по коэффициенту трудового участия (КТУ, если кто забыл советские времена). Допустим, что лично Косому от этой суммы полагалось 50 процентов, а прочим господам остальная половина. Но делиться не хотелось, потому Косой предложил покупателям немного ускорить процесс покупки и провернул всю операцию так, что заработал не только 100 процентов суммы, но еще и премию за экономию рабочего времени. Да, я позабыл о великом и мудром шейхе Абу Рустеме из неведомо каких Эмиратов! Вероятно, с ним тоже пришлось бы делиться, а этого, конечно, сеньор Ибаньес и вовсе не жаждал.

Третий вариант основывался на том, что кто-то из сведущих людей начал работать с моей милой микросхемой. Правда, не очень ясно, почему это не было сделано раньше. Возможно, конечно, что эта хреновина на два года отключилась и не работала, а потом по какой-то причине опять врубилась. Правда, я сам не знал, как именно она передает информацию, на какой, фигурально выражаясь, «волне», и вообще плохо представлял себе ее принцип действия, но догадывался, что Сарториус или Чудо могли оснастить ее чем-то вроде «радиомаячка», с помощью которого меня легко отыскать на этой планете и, возможно, в ее окрестностях. Пока я лежал в отключке, помогая Энрикесу писать диссер о коматозном состоянии, схемка тоже отдыхала, а когда очухался, начала попискивать-постукивать, и любители похищать приличных людей стали слетаться со всех сторон, как мухи на дерьмо.

В первых двух вариантах могли участвовать все пять конкурентов, которым нужна была моя персона. То есть Марсела (я отчего-то засомневался, что ее привлекали одни лишь романтические чувства), Чудо-юдо, Сарториус, «G & К» и совершенно темная для меня лошадка «Prince adorable». Из третьего варианта можно было исключить — да и то условно — одну лишь Марселу.

Пока я мыслил, на судне происходила какая-то бурная деятельность, должно быть, поднимали на борт второй дельталет, снимали с него крылья и убирали оба аппарата с палубы. Все это время до меня доносились невнятные голоса, лязг железяк, урчание лебедок, плеск воды и еще нечто подобное. Затем гулко разнеслось ворчанье электробрашпиля и грохот якорь-цепи. Одновременно врубились на холостой ход дизеля, корпус судна задрожал, потом перекинули усилие на гребные валы, добавили оборотов, дрожание исчезло, не иначе, куда-то поехали.

Как следует рассмотреть судно мне не дали, в морском деле я смыслил не больно много, поэтому прикинуть, на какую посудину меня затащили, было сложно. Небось настоящий мореман, бросив пару взглядов на палубу и надстройки лоханки, уже определил бы, где она построена, к какому классу и типу судов относится, сколько в ней регистровых тонн, когда спущена на воду, сколько народа на ней плавает и скоро ли эта штука потонет. Последнее меня очень волновало, поскольку на мой сухопутный взгляд — еще раз подчеркну, очень поверхностный! — вмятин, потрескавшейся и облупившейся краски, всяческой грязи, копоти и ржавчины здесь было предостаточно. Увидев что-нибудь похожее на российском речном сухогрузе, ползущем по Москве-реке у Крымского моста, я бы особо не беспокоился: начнет тонуть, глядишь, и успеет пришвартоваться у Парка культуры или на другом берегу, у Минобороны. Но тут, извините. Атлантический океан все-таки. Места, чтоб утонуть, вполне хватит. Опять же циклоны-ураганы случаются. Я на Сан-Фернандо в хорошо защищенной от ветров лагуне любовался, как такой ветерок гуляет, джунгли гнет, как травку. Неприятно!

Успокаивало, правда, что, пока был наверху, погода была вроде бы приличная. Во всяком случае, дельталеты вполне спокойно летали. Конечно, никаких опознавательных знаков на них не имелось. Кормовой флаг судна я тоже не смог увидеть, потому что его от меня загораживала кормовая надстройка с трубой.

Чудо-юдо из списка похитителей, наверно, следовало бы исключить. Даже если бы он, допустим, не стал привлекать своих ребят, а действовал через каких-либо посредников типа Перальты, то поместил бы меня в более приличное место. Сорокин-Сарториус тоже мог бы обойтись со мной поласковей. Марсела, если б это было делом ее рук, уж и вовсе не стала бы сажать в каталажку. Она бы меня, наверно, в хорошую каютку пристроила да и сама прибежала бы поскорее. Так что тут скорее всего орудуют либо «джикеи», либо этот неизвестный хрен с горы, — «Принс адорабль». Принц он или князь, будущее покажет. Но чего от него ждать, вот в чем вопрос? С «джикеями» все ясно: им нужен фонд О'Брайенов, если его Чудо-юдо еще не растрепал начисто, «Зомби-7» со всеми прибамбасами и, наверно, перстни Аль-Мохадов, если они не исчезли после того, как мы с Кармелой ими воспользовались. И если они, конечно, вообще существуют как физический объект, а не как устойчивая галлюцинация.

Тут я, как-то по аналогии, стал припоминать свой личный устойчивый сон из восьми серий. Если с самого начала он смотрелся, как вполне реальные воспоминания Майка Атвуда, то с момента обнаружения «черного ящика» и особенно после обнаружения его невероятных свойств началась явная фантасмагория. Правда, слишком четко обрисованная, чтобы представляться полным бредом, но и к реальности имевшая очень малое отношение. Поди-ка, разберись, что он увидел наяву, а что нарисовалось у него в башке после тяжелой контузии. Завершающие «кадры» 8-й серии, совсем еще свеженькие, час назад увиденные, подсказывали, что малыш Атвуд, возможно, включил в нее впечатления, полученные гораздо позже, при обстреле Дананга вьетнамцами. Чем его там шандарахнуло, неизвестно, но и вспышка, и грохот, и ударная волна, и ожог — все это могло иметь место. Появление из ничего «Кадиллака» вполне могло всунуться из какого-нибудь кино— или телефильма, увиденного либо в детстве, либо позже. Перенесение через пространство, превращение двуногой сучки в четвероногую оттуда же.

Но ведь существует же реальная Тина Уильямс, ныне медсестра Кристина Эннабел Мэлтворд, которая действительно обучала физике четырнадцатилетнего Майка Атвуда. Это реальный факт. Сейчас ей за полсотни, а в 1968 году не было и тридцати. Она явно встревожилась, когда я соврал, будто Майк рассказывал мне о том, как заблудился вместе с учительницей в Пещере Сатаны. «Это была его любимая фантазия…» — сказала миссис Мэлтворд. Но откуда она о ней узнала? Неужели Майк, придумав эту сказочку, тут же полез ее рассказывать любимой учительнице? Или, может быть, одноклассникам рассказал, чтобы те на веки вечные сочли его хвастунишкой-врунишкой? Нет, таким дураком Майк, согласно тому, что я о нем теперь знал, не выглядел. Напротив, он был очень практичным, даже прагматичным подростком. И многое из того, что я видел в снах его глазами, наверняка существовало наяву. Жаль, что я не успел поспрошать эту самую постаревшую Тину! Наверняка можно было бы кое-что уточнить…

За дверью послышались шаги. Звякнули ключи, щелкнул замок. Дверь распахнулась. Едва я успел сесть на койке, как вошли два дяди, похоже, те же самые, что привели меня в эту камеру, и, взяв под локти, вывели в коридор. Конечно, я не упрямился и не упирался. Расстрела, я, по-моему, еще не заслужил, стало быть, кому-то захотелось со мной побалакать. Навряд ли меня увозили на дельталете только с тем, чтоб «замочить» в более комфортных условиях. Конечно, могут попасться всякие собеседники. Некоторые имеют обыкновение запястья сигаретами жечь или ногти паяльником плавить…

Поежился, припомнив, каково было клиентам. Самому делать такое неприятно, особенно если кто-то шибко визжит, а уж представить себе, как тебя подобным образом обрабатывают, и вовсе тошно. Если разговор пойдет в таком духе, мало приятного.

Миновали несколько дверей, свернули в какой-то поперечный переход, поднялись по трапу в кормовую надстройку. Здесь, должно быть, размещались каюты для приличных людей, даже коврики в коридоре просматривались, вообще было почище.

Перед дверью одной из кают конвоиры остановились и вежливо постучали согнутым пальцем. Ясно, что к начальству привели. Ну, это хорошо. Начальство редко само всерьез допрашивает, обычно предпочитает, чтоб подчиненные об чужие морды пачкались. Хорхе дель Браво до этого дела был охоч, ну, так он к старой формации принадлежал.

— Антрэ! Входите! — отозвались из-за двери. Французы! Темная-претемная лошадка «Prince adorable».

Меня завели в просторную, раза в три побольше моей, каюту. Не скажешь, что сильно богатую, но чистенькую. Диванчик, письменный стол, кресла. Окно большое, светлое.

За столом сидел средних лет лысоватый господин в очень чистой рубашке и легких брюках. А в кресле скромно устроилась пышная, полная блондинка в светлом ситцевом платье.

Вообще-то я после пары часов сидения в темноте и недолгого путешествия по корабельным переходам еще немного щурился от яркого света, тем более что в этой каюте солнца было хоть отбавляй. Но хотелось лысоватого разглядеть. Он ведь тут главный, это ясно. А на блондинку, сидевшую в сторонке, к тому же спиной к свету, я и не поглядел как следует. И зря, потому что уже через пару секунд услышал отчаянный визг:

— Дима-а-а!

А еще через секунду у меня на шее повисло некое ароматное, в меру надушенное французской парфюмерией и подрумянившееся на тропическом солнышке разумное парнокопытное. То есть Хавронья Премудрая, она же Хрюшка Чебакова, она же российская гражданка Баринова Елена Ивановна, 1965 года рождения, русская, ранее не судимая.

То есть если отбросить все нюансы, моя единственная и неповторимая законная супруга.

Без наручников

Конечно, ради приличия Хрюшку надо было обнять и как следует к себе притиснуть. Хотя бы для того, чтоб она меня на пол не сшибла. Не иначе, поросятина, еще чуточку в весе прибыла. Или я ослабел, что скорее всего. Но попробуйте обнимите кого-нибудь, когда руки за спиной и скованы в районе запястий. Фиг чего получится. Можно было только почмокать губами да потереться о Хрюшкины щечки суровой щетиной. Последний раз меня брили не то три, не то четыре дня назад.

— Два года! — бормотала Хавронья, которой, по-видимому, щетина совершенно не мешала. — Два года!

Краем глаза я увидел, что лысоватый босс весело улыбнулся и сказал нечто по-французски. Между испанским и французским разница, может быть, даже поменьше, чем между русским и польским, но я не очень врубился, потому что слишком уж балдел от возникновения Хрюшки. Конвоиры тем временем, не оттаскивая меня от Ленки, сумели расстегнуть браслетки, а я тут же облапил гнусную поросятину, а заодно, для страховки, посмотрел на шею. Нет, родинки не было, значит, это не Зинуля, не дубликат и первый заместитель моей жены по общим вопросам, а самая натуральная Ленка.

Пока мы лизались, умиляя босса, конвоиры тихо испарились. Не думаю, чтоб они ушли шибко далеко, скорее всего остались за дверью. Босс не мешал нам обниматься, ждал пару минут. Когда мы оторвались друг от дружки и, прямо-таки светясь от счастья, отошли на шаг, чтоб получше рассмотреть свои мокрые от слез физии, босс напомнил о своем существовании.

— Господин Баринов, — сказал он по-русски почти без акцента. — Я понимаю, что вы два года не виделись со своей женой, и безусловно не намерен препятствовать вашей встрече после долгой разлуки. Не стану отнимать у вас драгоценное время, но очень прошу вас уделить мне десять-пятнадцать минут. Присаживайтесь, сильвуплэ!

Первое, что я из этой речуги расчухал, так это то, что данный господин скорее всего происходит из беглоэмигрантов, которых мировая буржуазия регулярно импортировала из России. Этот дяденька, вероятно, принадлежал к потомкам первой волны. Сам он, конечно, родился уже во Франции, но по-русски его учила говорить бабушка, осуществившая драп сперва от Питера до Новороссийска, потом от Новороссийска до Севастополя, далее от Севастополя до Константинополя… В общем, пока не добежали «до городу Парижу».

Присел я, конечно, рядом с Ленкой. Эйфория от того, что Хрюшка жива-здорова, уже начала ослабевать. Мне захотелось узнать, а что она собственно делает тут, в логове белой контры? И как она сюда попала в конце концов?

— Позвольте представиться, — с торжественностью в голосе и благородным грассированием произнес босс, — князь Валери Куракин, л„ вис-президан ет директ„р ен шеф де компани коммерсиаль «Принс адорабль». Мы занимаемся поставками в Европу тропических фруктов, пряностей, ароматических добавок и растительного фармацевтического сырья.

«Понятно, — отметил я про себя, — стало быть, вы, господин Куракин, маленько баловали народ наркотой, а теперь решили составить конкуренцию „G & К“. Не иначе, где-то про „Зомби-7“ узнали. Не от вас ли, мадам Хавронья?»

Конечно, вслух я ничего спрашивать не стал, даже на Хрюшку не стал глядеть с подозрением, чтобы не задергалась и не портила общего кайфа от этой встречи.

— Мы получили информацию, — продолжал князь Куракин, — что вы захвачены в качестве заложника бандой некоего Доминго Ибаньеса. Обращаться в полицию Хайди и Гран-Кальмаро, как объяснили наши эксперты, бессмысленно и может лишь принести вам вред. Поэтому подразделение нашей службы безопасности провело собственную весьма успешную операцию по вашему освобождению. С санкции Президента Республики Хайди Антонио Морено.

— Простите, — поинтересовался я, — как это может быть? Полиция Хайди коррумпирована, и в нее бессмысленно обращаться, а Президент дает санкцию иностранцам на проведение боевой операции на собственной территории?

— Се ля ви! — ответил Куракин, и я понял без перевода. Полиция коррумпирована, а Президент еще коррумпированней. Отсыпь такому маленько — он тебе и не на такие дела санкцию выдаст.

— Значит, меня хотели освободить? — спросил я. — Но почему тогда так долго не снимали наручники? И парализантом поливать зачем?

— Это досадное недоразумение, Дмитрий Сергеевич! Разумеется, наши люди, выполнявшие операцию, должны были действовать быстро и, разумеется, не имели времени что-либо вам объяснять. Ну а здесь они поместили вас в изоляцию только потому, что каюту для вас и вашей супруги еще не успели приготовить.

«Ладно тебе, дяденька, мозги детям заполаскивать! — опять же про себя съехидничал я. — Просто тебе надо было показать, что у вас есть и кнут, и пряник. Дескать, будешь хорошо себя вести — будешь жить в приличной каюте с женой. Будешь хамить — сядешь в уже известную душегубку. Возможно, с выключенным вентилятором».

— Прошу меня извинить за причиненные вам неудобства, — расшаркался принс Куракин. — Надеюсь, что завтра, когда вы отдохнете от всех треволнений и ощутите себя свободным человеком, мы сможем поговорить несколько подробнее. А пока я препоручаю вас вашей очаровательной Елене Ивановне и более не задерживаю…

Хрюшка быстро подхватила меня под руку и повлекла в коридор. Оказалось, что каюта, которую князь-батюшка выделил нам для семейного счастья, находится совсем неподалеку. Само собой, что в сравнении с той конурой, где я сидел поначалу, это был рай земной. В каюте был раздвижной диванчик, на котором, если раздвинуть, двоих можно было уложить рядом, а не только в два этажа. Тут был даже санузел: душ, туалет и умывальник, скомпонованные на площади в два квадратных метра. Наконец, тут можно было пожрать по-нормальному, то есть сидя, а не лежа, потому что имелся стол и два кресла. Жрать, кстати, уже принесли. Правда, ничего горячего, конечно, не было. Салаты, бутерброды, фрукты и соки. Еще было сухое белое вино. Может, под тропическую погоду оно было и неплохо, но я-то почти сутки не ел.

Особливо приятно съелись бутерброды с ветчиной и холодной телятиной, само собой, сырком тоже не побрезговал. Хлеб был нарезан даже не просто по-русски, а по-чебаковски, то есть толстыми ломтищами в два пальца толщиной. Салаты я слопал так быстро, что даже не запомнил, из чего они были сделаны. Может, там и лягушки были или улитки, не распробовал. Хрюшка, конечно, тоже кушала, но больше молола языком, тем более что я сам был не против узнать, как она дошла до жизни такой и нет ли у нее каких-то выходов на Чудо-юдо.

— Надо же, — произнесла она, подперев ладошками щеки, в тот момент, когда я откусил первый кусок бутерброда и метнул в пасть первую столовую ложку салата, — все, как во сне! Сидишь, ешь — и живой, будто никуда не пропадал.

— Я и не пропадал, — прожевывая один кусок и тут же отхватывая второй, сказал голодающий. — Это ты пропала. Хоть бы рассказала, ради смеху, где тебя черти носили?

— Главный черт — это вы, сеньор Волчара. Сидела в самолете, никого не трогала, даже дремать начала. Вдруг подходит бывший вполне законный супруг, с которым меня его родный папа из соображений высшей политики развел, и тащит в самолетный туалет. Глаза бешеные, пышут жаром, сам явно не в себе. Ну, думаю, трахнуть собрался. Конечно, другая бы спорить стала, но я службу знаю…

— Это я помню.

— Прекрасно. И вот, когда я, рабыня вашего высочества — до величества ты еще не дослужился, — уже морально готовилась хотя бы проснуться ради исполнения своего интернационального супружеского долга, гнусный Волчара достает из-под унитаза парашют!

— Не надо ля-ля! Парашют был просто в шкафчике номер три. А это вовсе не под унитазом, а намного левее.

— Великолепная память! Но на фига мне парашют? У тебя с этим воспоминания молодости связаны, я понимаю, но я-то, мирное животное, к тому же в одной маечке и тощих-претощих брючках. Слава Богу, хоть на ногах кроссовки были, а не босоножки.

— Вот эти детали не помню, хоть убей.

— Надо бы убить, да жалко. Другого такого обормота не найдешь. Кушай, кушай! Аппетит-то волчий! Продолжаю излагать.

— Я кушаю и слушаю.

— Так вот. Волчище пристегнул себе к пузу бедную Хрюшечку, нажал какую-то кнопку — и р-раз! — падаем. Ужас! Потом — хлоп! Летим. Самолет от нас улетает, мигалкой помигивает, а внизу-то океан. И огонечки далеко-далеко светятся. Километров за сто. А у меня, дуры, в голове одно: сейчас упадем, и нас акулы съедят.

— Здравое, кстати, рассуждение, — заметил я.

— У меня-то здравое, да у тебя-то его не было. Мне бы надо было еще в самолете заорать: «Держите его, у него крыша поехала!» А я постеснялась, не сообразила. Привыкла, что все в твоей башке знаю и понимаю. Уж кому-кому, а мне-то надо было понять, что после того, как человек две предельные однократные дозы «Зомби-7» за раз себе вколол, с ним может все что угодно приключиться.

— А я точно вкалывал?

— Вкалывал, вкалывал. Тебе это сам Чудо-юдо объяснял. Предельная однократная доза исчисляется из расчета 1 миллилитр на 100 килограммов веса. А ты забурил два кубика при тогдашнем весе в 86 кило. Танечке бедной вообще два с половиной вкатил, а у нее всего 64 кило было. Но почему-то не померли, я это даже сейчас не понимаю. Ладно, это дело прошлое. В общем, долетели мы до воды и плюхнулись. Первым делом ты меня отстегнул и приказал отплывать подальше, чтобы не запутаться в стропах. Но в это самое время ветер поднялся. Или порыв налетел, может. А купол еще не совсем погас, он только прилег к воде. Ветер его надул, как парус, и тебя потащило за ним. Далеко унесло или нет, не знаю. Темнота ведь, луна за облаками, звезд нет — страх Божий! Вот с тех пор я тебя и не видела. С того самого момента.

— Ладно, — сказал я, хотя многого из того, что сообщила Хрюшка, припомнить не смог. — Рассказывай, что с тобой дальше было и как ты на этой французской посудине очутилась.

— Ну, поплавала немного в воде. Благо не холодно, градусов двадцать пять водичка. Замерзать стала только к утру. Орала, конечно, тебя звала, вообще кого-нибудь. Отдыхала на воде. Немного ревела, кажется. Потом огоньки появились, когда уже светало, с темной стороны. Подошел катер, знаешь, такой, с большими удилищами на корме. Там была семья — отец, мать, две дочки взрослых и сынок лет десяти. Янки. Очень симпатичные, вежливые, приятные. Кофе с ромом дали, накормили, обсушили.

— Ну а то, что я там где-то поблизости плавал, вам было, конечно, по фигу? — Хотел пошутить, но получилось очень серьезно, и Хавронья насупилась.

— Нет, что ты! Мы искали. Я их заставила три раза по полторы мили пройти. Не нашли… А потом, знаешь ли, они сказали, Что лучше тебя не искать. «It's the Sharks bank, lady!»

— To есть выходит, мы с тобой прямехонько на Акулью отмель сели?

— В том-то и дело, что так. Нам просто повезло. Акулы уже покушали и спать легли. Или телевизор смотреть засели… Но зато их потом столько крутилось — жуть! Все море в треугольниках. Там неглубоко, вода совсем теплая, много всякой живности. Рыбки помельче косяками ходят, рыбы побольше их лопают, а этих — акулы. В общем, я как подумала…

— Можешь не объяснять, — вздохнул я. Хрюшка, которая только что старательно изображала полное отсутствие переживаний, хлюпнула носом и заплакала. Конечно, уткнув мордашку в мое плечо и промочив горючими слезами линялую майку, полученную мною от щедрот Доминго Косого.

Пока Хрюшка всхлипывала, я осторожно поглаживал ее по спинке, по белобрысой гривке, по ушкам и плечикам. В еде, конечно, пришлось сделать перерыв, но зато голова начала быстренько-быстренько вспоминать…

Да, я видел этот самый катер. И огоньки видел и даже голову Хавроньи, торчащую из воды. До меня от них было метров триста, не меньше. Но Ленка оказалась прямо по курсу катера, а я в стороне. Причем пока эти янки вытаскивали ее из воды, растирали полотенцем и поили кофе с ромом, катер удрейфовал еще метров на триста к северо-востоку, и я остался у них далеко за кормой, на фоне темной юго-западной части горизонта. А орать у меня уже глотки не было. Конечно, я попытался эти триста метров проплыть, но катер врубил движок и очень быстро ушел от меня за полторы мили… Догнать я его не сумел бы, даже если бы, подобно Спасителю, умел бегать кроссы по морю аки посуху. И как раз в это время первый треугольный спинной плавник появился примерно в полсотне метров от меня. Потом еще три. И стали они вокруг меня ходить кругами, точнее, по сужающейся спирали.

Тут мне стало так страшно, что, я думаю, все последующие неприятности с памятью начались именно отсюда. Мне сначала очень захотелось умереть. По крайней мере успеть захлебнуться и пойти на дно раньше, чем одна из тварей оттяпает мне руки-ноги, а другие начнут рвать куски из туловища вместе с кишками, ребрами, лопатками, позвоночником…

Но помереть я, как назло, не мог. Даже от разрыва сердца со страху — и то не получалось. В голове носилась всякая чушь. То хотелось иметь в руках «АПС» (автомат подводной стрельбы), чтобы всадить в акул смертобойные пули-гвозди. То мечтал о гранате, которую можно швырнуть в акул и глушануть их так, что они всплывут кверху пузами. Но ни черта у меня не было, кроме обкусанных ногтей да порядком потрескавшихся зубов. Даже пришла тогда в голову совершенно несвоевременная мысль. О том, что всех сволочей-экологов (которые, дай им волю, загнали бы всех людей назад в каменный век, на деревья или в пещеры, лишь бы окружающую среду не портили) надо бы по разу вот так же бросить в море к акулам. Или дать им возможность перезимовать в сибирской тайге без топора и спичек. Или побегать по лесу от стаи тамошних «санитаров»-волков. Чтоб поняли, насколько беззащитен и беспомощен человек, если у него под рукой нет кое-каких, безусловно, вредных для живой природы достижений цивилизации.

И еще мне очень хотелось, чтобы в эту чистую, прозрачную воду вылилось двести или триста тонн мазута, бензина, серной кислоты или иприта, наконец. Черт с ним, с морем, лишь бы меня не сожрали, не включили, так сказать, в естественный круговорот органики. От химических ожогов, может, и вылечат, а вот от акульих зубов — нет. Но у Господа Бога не было под рукой продукции Большой химии, небось он передал это дело в ведение Сатаны. Ни кислотный дождь из туч не пролился, ни нефтяной фонтан из моря не ударил. А вот акулы

— твари Божьи, между прочим! — все сужали и сужали витки спирали.

Когда они обогнули меня на расстоянии пяти, самое большее шести метров, я понял: на следующем витке сожрут. Даже померещилось, что кто-то из этих акул уже готовится к атаке. И в этот момент произошло что-то невероятное. Но что именно — не помнил. Дальше был полный, совершенно непроглядный провал в памяти. Вплоть до пробуждения в клинике «Сан-Николас».

Все, что запомнилось, я пересказал Хрюшке. Наверно, не очень связно, но более-менее доходчиво. Поросятина даже реветь перестала. Пошмыгав носом, промокнула глазенки моей майкой — туши на них не было, майка не стала намного грязней — и очень заинтересованно произнесла:

— Стресс! Это был макростресс! Скорее всего с мощным выбросом биоэнергии. И, возможно, остатки «Зомби-7», которые у тебя в организме оставались, дали какую-то реакцию.

— Что такое стресс, это я краем уха слышал. Макростресс — это значит «очень большой стресс». Насчет биоэнергии — много чего треплют, но что это такое, я так и не усек.

— Не один ты. Если я буду тебе долго объяснять, что это такое, то ты перестанешь кушать и не сможешь набрать нужного числа калорий. А нам с тобой они очень понадобятся…

Ленка сделала такую рожицу, что понять намек было нетрудно. Но вот в том, что ее очень ясные надежды сбудутся, я лично немного сомневался. И не потому, что сил в себе не чувствовал, а потому что голова как-то на это благое дело не настроилась. Слишком уж интересно было узнать, что же Ленка делала дальше.

— Ладно, — сказал я, плавно отодвигая Хавронью и возвращаясь к пожиранию холодных закусок. — Давай-ка выкладывай, как ты два года без мужа существовала. С того момента, как у американцев на катере очутилась. Ужас ведь как интересно: без' денег, без паспорта, в волчьем мире капитализма…

— Понятно, гражданин начальник. Вас интересует, как я Родине изменяла и с кем?

— Ну, насчет Родины — это слишком общее понятие. Насчет мужа — уже интереснее.

— А я свободный человек, — напомнила Чебакова, — нас с тобой развели, между прочим. Ты, насколько я помню, даже успел с Вик Мэллори расписаться. То есть с пакостницей Танькой. Какие проблемы?

Поросятина разозлилась. Надо было успокоить парнокопытную, пока она мне по лбу не заехала и не наговорила лишних гадостей.

— Это приятно, — заметил я. — Со свободной женщиной можно и роман закрутить… Но все-таки ты расскажи, свободная женщина, как ты попала в команду принца Куракина и на кой хрен ему нужен рядовой паратрупер Коротков.

— До Куракина еще дойдет. Боулдеры — те самые янки, что меня подобрали, — довезли меня до Гран-Кальмаро. Они там брали катер напрокат, и вообще им пора было домой возвращаться. А я пошла в посольство России. Но не дошла…

— Как это «не дошла»?

— Потому что мне страшно стало. Я ведь не знала, с чего ты из самолета выпрыгнул. По-моему, когда мы падали, ты даже бормотнул что-то такое: мол, сейчас рванет! Но он не рванул, это точно. Они до Барранкильи долетели. А раз так, думаю, то Чудо-юдо на тебя мог сильно обидеться. Сунешься домой, а там на неприятности нарвешься.

— Ну, и куда ж ты делась? И вообще, как тебя там не забрали? Без визы, без паспорта?

— Ну, во-первых, на Гран-Кальмаро на каждом шагу паспорт не спрашивают. На самолет спрашивают, даже на местных линиях, типа Гран-Кальмаро — Сан-Исидро, без паспорта не посадят. И если с багажом, то без досмотра не пропустят. На рейсовый теплоход — тоже. А с яхт из порта пропускают без проблем, если ни чемодана, ни больших сумок не тащишь. Они все насчет наркотиков интересуются. Ну, наверно, еще насчет оружия. Когда меня через контроль проводили, полицейский просто спросил у папы Боулдера, который числился капитаном арендуемой яхты: «Сколько с вами людей, сэр?» Он спокойно так говорит: «Пятеро. Моя жена, трое детей и гувернантка». Я за гувернантку сошла.

— Ну а потом, конечно, ты к ним в гувернантки нанялась?

— Нет, к ним не нанялась. У них на это денег не было. А вот устроиться они помогли. Там, на Гран-Кальмаро, у них очень богатый знакомый обитал. Вилла на двух гектарах, яхты, пять автомобилей, вертолет, самолет. Он там почти постоянно проживал, с родной фирмой через спутник связь поддерживал. Жена, пятеро детей. Очень Россией интересовался. Боулдер, перед тем как в Штаты возвращаться, побывал у него в гостях и рассказал, что выловил на Акульей отмели русскую, которая лучше его самого по-английски говорит. А этот миллионер, Табберт, обрадовался: дескать, хочу, чтобы у меня детишки немножко русский язык выучили. Дал визитку Боулдеру, а тот передал мне. Мол, раздумаешь в свое посольство идти, загляни по этому адресу. Вот я и пошла к Табберту вместо посольства.

— И он тебя на птичьих правах устроил?

— Он мне сделал вид на жительство, контракт на три месяца. По двести баксов в неделю. На здешние деньги не так и мало. А я сдуру и говорю: «Хотите, мистер Табберт, чтоб в течение этих трех месяцев ваши дети стали говорить по-русски и по-испански, как на родном языке?» Он, конечно, сказал, что был бы не против, но не понимает, как это возможно. Дал мне «Pentium-pro», еще кое-что из оборудования, я старые чудо-юдовские программки, по которым еще мы с Зинулей обучались, чуть-чуть модернизировала. Детишки очень толковые оказались. Полный успех. Он, конечно, был дико доволен, выписал мне премию в пять тыщ и… уволил. Поскольку считал, что больше я его ребят ничему хорошему научить не могу. Но при этом дал рекомендательное письмо на Мартинику, к Куракину. Там русскому языку особо учить никого не надо было, но зато английский и испанский требовались. У него две симпатичные княжны растут — Анастасия и Елизавета. А я, пока их обучала, методику обучения французскому разработала и теперь вполне прилично говорю. Но самое главное, Куракин мне французский паспорт сумел сделать.

— С мартиникской пропиской?

— Издеваешься? Завидно, что теперь я — француженка?

— Пардон, мадам, эскюзе муа.

— Между прочим, мадемуазель… — ухмыльнулась Хрюшка. — Элен Шевалье.

— А Морис Шевалье тебе кем доводится? Дядюшкой? Иди троюродным кузеном?

— Никем, — полушутя нахмурилась самопровозглашенная мадемуазель. — Просто я переделала «барина» в «шевалье». Ты учти, мне ведь не хотелось светиться. Никто никаких запросов в МИД России не посылал, все делалось в тихом семейном кругу.

— Ну-ну, мадемуазель-этуаль… — сказал я с интонациями Отелло. — «В обыкновенном шведском городе Стокгольме жила обыкновенная шведская семья…»

— Уй-й, — пакостным голосом пропищала Хрюшка, — ревнует! Волчища заревновал!

— Ага, — подтвердил я, — кстати, помнишь, как Отелло с Дездемоной разобрался?

— Задушил, — уверенно ответила Хавронья, с готовностью подставляя шею, и я обнаружил, что второй подбородок у нее просматривается даже при откинутой голове.

— Деревня ты малограмотная, а не мамзель! — сообщил я. — Ему ее душить надоело, и он применил холодное оружие. Баалшим кынжалом немножко зарэзал!

— А у тебя есть большой кинжал? — заинтересованно спросила Хрюшка, демонстративно опустив глаза на мои шорты.

— «Кинжал хорош для того, у кого он есть, — процитировал я Черного Абдуллу из „Белого солнца пустыни“. — И горе тому, у кого его не окажется в нужную минуту».

— Кушай, кушай, пожалуйста! — Ленка сделала губки бантиком. — А то кинжала в нужную минуту не окажется. Конечно, может быть, главная толкушка найдется… Для самообороны.

— Не помню, куда положил, — сообщил я, демонстративно обведя каюту внимательным взглядом. — Как всегда, закатилась куда-нибудь.

— Ладно, кушай, а я тебя буду немножко успокаивать. Может быть, легче будет толкушку найти…

— «Расскажи, расскажи, бродяга…» Про Боулдера, про Табберта, про Куракина… И про остальных, если можно.

— Хорошо, — необидчиво, с хитрецой в голосе произнесла поросятина. — Начнем с Боулдера. Дядечке Тиму пятьдесят четыре года, супружнице Донне — сорок восемь, оба спортивные, поджарые, любят друг друга до безумия. Вместе тридцать два года, расписались на семь лет позже, чем жить начали. Старшей дочке, Флой, двадцать семь, младшей, Мод, двадцать четыре, Джейку десять. Никого из пятерых охмурить не успела, хотя очень старалась. В гувернантки не взяли.

— Допустим, — произнес я тоном Великого Инквизитора. — Но ведь к Табберту взяли? Стало быть, кого-то охмурила, по логике вещей.

— Табберту, — горько вздохнула Хрюшка, — я была совсем не нужна, потому что он, строго говоря, настоящий «голубой».

— Чего-о?! А пятеро детей? А жена? — недоверчиво спросил я.

— Это для маскировки, — ухмыльнулась Ленка. — Там все дело — в наследстве. Его папаша, мистер Рональд Табберт, когда оставлял сыночку Джеку свои трудовые капиталы, в завещании оговорил, что если Джек не женится и не заведет пятерых детей, то наследства не получит. Поскольку дедушка Рональд был в какой-то мере человек отсталый, то постеснялся оговорить в завещании самое главное — то есть то, что Джеку пора прекращать свои содомские грехи. А Джек, посоветовавшись с адвокатом, поступил просто. Сдал свою семенную жидкость на заморозку, женился на даме, которая обожала только секс с дамами, но была не против иметь детей, а потом ее, извиняюсь, как корову, ежегодно осеменяли. Во всяком случае, мне так Люк рассказывал.

— А это еще кто? — грозно спросил я. Ничуточки Хрюшку я не заревновал, кстати. Два года при таком темпераменте и в таком бойком возрасте впустую провести?! Тем более что мужа скорее всего акулы съели… Но бабам очень нравится, когда их ревнуют. Надо же сделать человеку приятное — вот я и решил Отелло сыграть.

— Люк — это такой негр, который днем был телохранителем, а по ночам хозяину небольшой чик-чик делал.

— И тебе тоже?

— Куда там! Там пролетариату туго живется. Все соки из него буржуазия жмет. На все сто процентов эксплуатирует.

— А хозяйка? — зловеще спросил я.

— Она во мне мужское начало нашла! — гордо объявила Хрюшка. — Представляешь? Конечно, если б ты мне свою толкушку в аренду сдал, что-нибудь и вышло бы… Но ты ж ее с собой забрал. Облом получился. Поэтому, скажу по секрету, меня и выгнали.

— А я-то думал, что тебя хозяйка к хозяину приревновала… — сказал я тоном человека, обманутого в лучших чувствах.

— Куда там! — вздохнула Хрюшка. — Это ж буржуи, у них все не как у людей.

— Понятно. А принц Куракин, конечно, скотоложцем оказался?

— Нет, он почти нормальный, но импотент.

— Ему же не больше пятидесяти. Рановато, однако.

— Что делать, жизнь такая. В свое время товарищ князь ядерными проблемами занимался. Вместе с дядюшкой Джека Табберта, кстати. Тот, говорят, был вполне приличным ученым. Но погиб во цвете сил при аварии на какой-то сверхсекретной установке. Правда, Куракин тогда с ним уже не работал. Он еще раньше облучился, бросил физику и занялся бизнесом по фруктовой линии.

— Что ж он так, — хмыкнул я, — на витаминах сидел и не восстановился?

— Кое-что восстановил. Он был лысый, как коленка, а теперь вот немножко оброс. Но все остальное — ноль.

— А откуда же княжны взялись, эти самые Анастасия и Елизавета?

— Так он пятнадцать лет назад еще вполне нормальным был. Когда их делал. Они близняшки, как мы с Зинулькой.

— А жена?

— Есть. Очень хорошо себя чувствует. Гуляет, конечно, но скромно, без скандалов, незаметно так. Во всяком случае, для детей.

— Так что ты, — сочувственно вздохнул я, — прожила два года исключительно в посте и молитвах о спасении моей грешной души.

— Замнем для ясности? — предложила Хрюшка. — А то это так неинтересно, так скучно, пошло и противно, что даже тошно.

— Правильно. Лучше расскажи, как вы меня искать стали и почему.

— Видишь ли, Куракин внутри своей конторы имеет подразделение, которое занимается психотропными препаратами. И нацелен примерно в том же направлении, что «джикеи».

— А с «джикеями» он не связан?

— Мне не говорили. Но то, что я — бывшая невестка Баринова, он знает. И в общем, был бы не против наладить с ним сотрудничество. Но первыми тебя обнаружили все-таки не мы, а «койоты». У них были свои люди в полиции Гран-Кальмаро. То, что ты попал в клинику Кеведо, «койоты» узнали буквально в тот же день. Правда, для начала с них содрали взятку за то, что они не станут информировать о находке хайдийские власти. Думали, что они тебя пытались утопить, но почему-то не сумели. Но «койотов» всего сутки, как выпустили на свободу. Потом там начался новый скандал в связи с тем, что «Rodriguez AnSo incorporated» была вместе с островом продана Абу Рустему, после этого на выборах провалился Соррилья и власть перешла к демократам Морено. Фактически он полностью контролируется «койотами» и шагу не может сделать без санкции Косого. Но до тебя никому дела не было. Потому что ты был в коме, и все считали, что ты из нее не выйдешь.

Тем не менее «койоты» решили сохранить все в секрете. Полиция Гран-Кальмаро периодически интересовалась твоим самочувствием, но в последнее время — очень редко. Косой, само собой, ни лекарям, ни полицейским твоего имени сообщать не стал. И постарался, чтоб никто не смог тебя опознать. Лишних убрал, нужных заставил молчать.

Поэтому никто тебя здесь, на Гран-Кальмаро, и не искал. Я толком, конечно, не знаю, кто что думал, но, по-моему, «джикеи» были вообще в неведении о том, что мы прыгнули из самолета. А когда узнали, то решили, что тебя акулы съели. И никто ни за что не поверил бы, что ты смог проплыть тридцать пять миль — почти семьдесят километров, между прочим! — от Акульей отмели до Гран-Кальмаро. Ты в курсе, что тебя нашли в пятидесяти метрах от берега? На отмели, которая обнажается при отливе.

— Да, я в курсе. Но кроме «джикеев», были еще две команды, которые точно знали, что мы спрыгнули с самолета.

— Верно. Чудо-юдо думал, что тебя похитил Сарториус. Мне так кажется. Наверно, он считал, будто тебя надо искать не на Антильских островах, а в Оклахоме. Привык ведь, что Сарториусу все операции удаются. Ан что-то не сложилось. То ли нас не в ту сторону ветром унесло, то ли Сергей Николаевич со своим катером или подлодкой в нужную точку вовремя не прибыл. Так что винить нашего папочку в том, что он не попытался нас искать в океане или на островах, некорректно. Он же не знал, что Сарториусу не удалось нас захватить.

— Но Сарториус-то знал. Кстати, я помню, что он предложил мне через микросхему выбор из двух кнопок. Нажимаем одну — выпрыгиваем, нажимаем другую — взрываемся вместе с самолетом. По-моему, я все-таки нажал ту, которая взрывала. Потому что не хотел жить. А у тебя получается, будто он наверняка знал, что мы выпрыгнем. Кроме того, он ведь передал мне, что Перальта хочет взорвать самолет и выпрыгнуть в тандеме с Мендесом. Парашют был именно там, где указал Сарториус. И еще он говорил о бомбе в ноутбуке. А самолет не взорвался. Ты знаешь, почему?

— Догадываюсь. Думаю, что никакого взрыва Перальта не готовил. Сарториус просто-напросто тебя надул. Ты еще не отошел от воздействия «Зомби-7» и был чрезвычайно суггестивным субъектом. То есть легко поддающимся внушению. Я, конечно, не знаю всего того, что тебе господин Сорокин наболтал через микросхему, но догадываюсь, в каком направлении. Мы должны были выпрыгнуть именно вдвоем. Потому что ты — сейф, в котором хранится информация, а я — ключ от этого сейфа.

Фейерверк

Это сообщение меня не очень удивило. Само собой, я догадывался, что меня разыскивают не из чисто спортивного интереса. Но все-таки любопытно было знать, какую информацию собираются изъять из моей совсем дурной головы. Тем более что сам я при всех стараниях не мог припомнить ничего такого, что бы заставило столь большое число фирм заняться моими поисками. Тем более что два года назад они не проявляли подобной активности и не спешили к Доминго Косому с выгодными предложениями. Правда, тогда, возможно, на приобретение полутрупа, который мог вот-вот превратиться в совершенного мертвеца, желающих не было.

— И что же, простите за нескромность, в этом «сейфе» лежит? — поинтересовался я, постучав пальцем по собственному виску. Звук получился очень характерный, с намеком на полную пустоту.

— Лежит там все то, за чем вы с папочкой и всеми-присными охотились в августе — сентябре 1994 года, — с полной уверенностью, будто уже досконально перелопатила мои мозги, сообщила Хрюшка. — Все, что было в ноутбуке Тимоти О'Брайена, плюс все, что мне удалось считать с памяти Сесара Мендеса. Улавливаешь?

— Понятно. Стало быть, ты все это запихнула мне в башку?

— Да, только с другой кодировкой.

— А зачем? — более глупого вопроса я б, наверно, задать не смог.

— Чтоб ни одна стерва, кроме меня лично, в твою башку не лазила, — ухмыльнулась Хавронья Премудрая. — Мне ведь очень не хотелось, чтобы Чудо-юдо меня отодвинул куда-нибудь. Поэтому каждый, кто без моей санкции попытается нашарить файлы, которые я загрузила, то начисто их сотрет. Чудо-юдо был предупрежден тогда же. Чтоб не вздумал сам шуровать, без спросу лезть. Я ведь не забыла, что он тебя на Танечке женил. То есть на фонде О'Брайенов. Тут все здорово связано.

— Но ведь компьютер у него остался?

— Остался. Только в нем была бомба, как ты помнишь. Срабатывала на третьем включении. А при попытке переписать на другой компьютер активизировался вирус, который мог бы стереть все к чертовой матери. Так что товарищ Сорокин тоже подстраховался. А я рискнула использовать для перезаписи ГВЭП с переходником. В общем, переписала все напрямую из компьютера в мозг. Ну а после этого скопировала память Сесара Мендеса.

— Так он сейчас у меня весь заархивирован? — возмутился я. — У меня там и так целая толпа народа…

— Ой, господи, скажите на милость, какие мы нежные! — проворчала Хавронья. — Потерпишь! Это ж все в архивированном виде, нераспакованное, закодированное. Места много не заняло.

— А если оно как-нибудь само собой вскроется? У меня башка не лопнет?

— Не лопнет. Не воображай, что у тебя от этого мозги распухнут или ума прибавится.

— Стало быть, компьютер О'Брайена Чудо-юдо выбросил, и теперь я за него работаю?

— Да, но у Сарториуса есть свой компьютер, в котором записано то же самое. Только на другом машинном языке. Правда, у него нет Тани-Кармелы-Вик. Она единственная наследница. Без нее вся информация о фонде теряет ценность. А без тебя теряет ценность наличие Тани у Чудо-юда. На хрен нужна наследница, которая не знает, что наследует.

— Чего ж тогда Сарториус меня с тобой прыгать заставил? Ему надо было, наверно, одну Кармелу загипнотизировать.

— А память Сесара? С секретами производства «Зомби-7» и наработками по «Зомби-8»?

— «Зомби-8»? Ничего об этом не слышал…

— Я тоже толком не знаю, кроме того, что этот препарат уже синтезирован Чудо-юдом, и того, что этот препарат влияет на наследственность. То есть у прошедших курс инъекций из восьми доз рождается потомство настолько же управляемое, насколько управляем человек, получивший семь доз «Зомби-7».

— Значит, Чудо-юдо уже не нуждается во всех этих рецептах? Тем более что у него ведь и сам Сесар имеется.

— В апреле этого года Мендес-младший погиб. Сарториус пытался его похитить, но неудачно. Подробности мне не сообщали. Так что теперь все замыкается на тебя.

— Ужас какой! — вздохнул я, доедая последний бутерброд и облизывая ложку от остатков салата.

— Слопал? — порадовалась Хрюшка. — Сытый Волчара не кусается?

— Не-а, — сказал я, — сытый волк спать хочет. «Баю-бай, должны все люди ночью спать…»

— Рановато, — хмыкнула Ленка, — но, наверно, можно. Только я думаю, что тебя надо сначала отмыть и переодеть.

— Здрассте! Сперва накормили, а потом с полным пузом — под душ? Можно так просто, прямо на полу, подрыхать? Вон коврик есть…

— Нет! Иди под душ, а я принесу тебе одежку. А то на бомжа похож, даже крысами воняет.

— Не крысами, а собаками. Меня Косой в собачнике поселил.

— Все равно. Шагом марш под душ! Не забудь одежду снять. Пока я не без удовольствия отмывался от больнично-псиных запахов, то немного поразмыслил. Ясно, что Хавронья прекрасно понимала всю ситуацию, но меня информировала очень дозировано. Чтоб знал ровно столько, сколько разрешил принц Куракин. Приятно, конечно, осознавать, что хранишь столько тайн и полезных сведений. Причем благодаря заботливой супруге не знаешь ни одной из них. Все тамошние мегабайты в прессованном виде запрятаны в голове, и даже случайно я не могу проболтаться об их содержании.

С другой стороны, никто не мог гарантировать, что, два года провалявшись без памяти, я до сих пор никак в ней не разобрался именно потому, что мои мозги были перегружены. Может быть, какие-то важные функции попросту отключились, чтобы дать возможность мозгу как-то перестроиться, перегруппироваться и разместить в моей голове еще одного постояльца. Правда, Сесар Мендес особо себя не проявлял. Но черт его знает, вдруг двинет кто-нибудь меня по башке и из нокаута я встану уже Сесаром, не знающим даже русского языка?! Совсем другим человеком, который будет шарахаться от Хрюшки, сохнуть по Лусии Рохас, которая по близорукости этого не замечает, и преданно, по-сыновнему, любить тетушку Эухению Дорадо. Но мне лично мое доминантное я-Короткова-Баринова вовсе не надоело.

Ленка появилась минут через пятнадцать. То есть когда я уже вышел из душа в каюту, освежившийся и намотавший набедренную повязку из махрового полотенца.

— Ложись, подремли чуть-чуть, — Велела она, указывая на койку. — А я тоже освежусь…

Слабенький я все-таки оказался. Вроде бы только и делал сегодня, что спал: на катере дрых, на псарне, на дельталете. Правда, всюду понемножку. Однако на голодный желудок сон какой-то не такой получался. А тут другое дело. Кроме того, простынки свежие, подушечки приятные. Заснул бы без задних ног.

Но, конечно, меня не за этим приглашали. Когда глаза уже почти что закрывались, а на все тело находило приятное оцепенение, справа привалилось нечто мягкое, влажное и ароматное.

— Сачкануть решил, чудовище? — Мятный запах какой-то жвачки волной прокатился по лицу. Ленка почесалась носиком о щеку, языком лизнула мое ухо.

— Ты если что, не мучайся, — прошептала Хавронья, — не переживай. Ну, потерялась толкушка, ну и что? Найдется. Ты только обними меня и дыши рядышком. Мне уже хорошо.

Врет, конечно, свинюшка. Или я ничего в бабах не понимаю.

— Слушай, — спросил я, — ты ж, наверно, можешь, это самое, нагипнотизировать чего-нибудь?

— Могу, — вполне серьезно сказала она. — Но не хочу. Это будет совсем не то. Тебе это не надо. Ты меня любишь?

— Вроде бы так. Но уж очень разморило…

— Лежи и дыши и, ничего больше не надо. — От этого шепоточка сон начал отступать, и захотелось провести небольшую инвентаризацию разного Хрюшкиного имущества. Конечно, подробной описи у меня не было. Но основные элементы я наизусть знал.

Начал проверять с головы. С мордашки, ресничек, ушек, ротика. Все это было на месте и никуда не делось. Поэтому, коснувшись краешками губ гладеньких щечек, притронувшись ими к полузакрытым Ленкиным векам, чуточку ущипнув нежные мочки и осторожно скользнув от носика к подбородку, я успокоился. В том смысле, что мне стало глубоко плевать на то, кто за мной охотится и зачем. Убить вроде бы никто пока не обещал, и на том спасибо. Такой пакости можно ждать только от Сарториуса, да и то если он действительно решил предотвратить применение препаратов «Зомби», а не прибрать их к рукам.

На фига себе голову забивать? Все равно будет то, что будет.

А Хавронья — это приятно. Гладкая, чуточку жирненькая, ароматная и свеженькая. И почувствовать под ладонями эту теплую, нежную кожу, погладить ее, пощекотать, немножко потискать, небольно пощипать было просто восхитительно.

— Мы шевелимся? — прошептала Ленка. — Есть порох в пороховнице?

— Порох есть, только стрелять не из чего, — доложил я. — Пока…

— Ничего… — проурчала Хавронья, наползая на меня сбоку всем своим жарким, понемногу влажнеющим и становящимся скользким телом. Интересно, почему даже не очень большая женщина, оказавшись поверх мужика, кажется такой огромной? Прямо как в том анекдоте: «Неужели это все мне одному?»

В общем, разогреть меня оказалось не так уж трудно. Я покрепче ухватился за мягкие бока, прижал к себе это сокровище, весом около пяти пудов, и стал понемножку вспоминать о своих мужских достоинствах, преимуществах и привилегиях.

Фейерверк получился, прямо фейерверк! Ленка как будто взорвалась. Я, прожив с ней десяток лет, ничего подобного не помнил. Действительно можно было подумать, что она напостилась в этой области и теперь внезапно получила возможность оторваться на всю катушку.

— Задушу-у-у! — рычало взбесившееся животное и пару раз вполне ощутимо царапнуло, но ровно настолько, чтоб мне захотелось перевернуть Ленку на спину и ввалиться между жадными, липучими ляжками. «Главная толкушка», возникнув из небытия, тут же сама нашла дорогу и въехала туда, где ее ждали…

По-моему, для человека, два года не жившего (не в смысле половой жизни, а вообще), у меня получилось неплохо. Но сил израсходовалось многовато. Позже я даже подумал, что, наверно, мог бы помереть от усердия. Аналогичным способом отдал концы вождь гуннов Аттила, переоценивший свою силушку в перезрелом возрасте. То, что со мной этого не случилось, великая удача. Наверно, удачей можно считать и то, что Ленка по ходу буйства ничего мне не отломала и не отвинтила. Оторвавшись от размякшей скользко-взмыленной красотули, я сполз на простыню и заснул почти мгновенно.

Я никак не ожидал, что после такой физзарядки увижу что-нибудь во сне. По идее люди, проскочившие живыми через такую непосильную нагрузку, спят как убитые и мозг у них полностью отключается. Но мой многосерийный сон продолжился…

Дурацкий сон N 9 Дмитрия Баринова. После катастрофы

Первое, что увиделось, — сизо-черное, полностью затянутое дымом и пылью низкое небо. Казалось, что оно медленно оседает на меня, будто свод пещеры. Однако было светло. Оранжево-алое, рыжее, багровое пламя было везде, со всех сторон, я ощущал его жар, жадно хватая глоткой ту жуткую смесь газов и аэрозолей, которую язык не поворачивался назвать воздухом. Я не мог поднять головы и видел только то, что мог увидеть, подняв, опустив или скосив глаза.

Подняв глаза, я видел клубящееся и оседающее небо, скосив влево или вправо,

смотрел на обступивший меня огонь. Опустив взгляд, я ужасался тому, что произошло с моим телом.

Поперек меня лежала огромная, тяжелая балка. Но я не чувствовал боли. Наверно, потому что позвоночник был сломан. Боль шла только от кожи верхней части тела — от лица, плеч, груди, живота. Это была адская боль от ожогов. Слава Богу, я не видел лица, только почерневший, изменивший привычный вид нос просматривался в поле зрения. Ушей и волос, возможно, у меня не было вообще, как и левой руки, от кисти до локтя превратившейся в головешку. Не видел я и ног, но видел живот и грудь. Клочья обугленной и тлеющей одежды, огромные желто-белые волдыри, почерневшее мясо…

Дом Милтона Роджерса был снесен до основания, а то, что могло гореть, полыхало. Скашивая глаза влево или вправо, я видел, что вокруг сплошное море огня. Горел весь поселок, дома, деревья, автомобили. И «Кадиллак», на котором мы с Тиной перенеслись сюда по воле черного ящика, смятый в гармошку и переброшенный с чудовищной силой через улицу, тоже пылал. На горящем дереве, разом потерявшем всю листву, висело нечто похожее на корзинку. Лишь через пару минут я понял, что вижу часть скелета человека — обугленную грудную клетку.

Я видел воочию истинный ад, поднявшийся на поверхность земли, и заживо испытывал адовы муки. Смерть не торопилась освобождать меня от них. Я кричал, но не слышал своего голоса — то ли от того, что оглох, то ли от того, что горло мое не могло издать ни звука. Да если бы и могло, то услышать мой зов и помочь мне никто не мог.

Я отчетливо понимал это. Как и то, что происшедшее не есть последствие землетрясения, короткого замыкания сети или взрыва газовой плиты. Это был ядерный взрыв. Началась война, в которой человечество будет полностью уничтожено. Возможно, что сейчас на всей земле остались только трупы и умирающие в муках. Та самая ситуация, когда «живые завидуют мертвым».

Мисс Уильямс и мистера Роджерса, а также одну из собак испепелило полностью, предварительно расплющив о что-то тяжелое. Я мог опознать, где она, а где он, только по несгоревшим обрывкам одежды на превратившемся в уголь теле.

Именно им я сейчас и завидовал. А во мне жизнь еще теплилась, и каждая секунда продолжения земного бытия стоила мне диких мук. Нечего и говорить, что я молился Господу поскорее отделить мою душу от тела. Но Он явно не торопился. Чем Человечество прогневило Его, было мне неизвестно, но Бог явно обрушил на него свой гнев.

Справа от меня, на расстоянии вытянутой руки, лежал не помятый, не пробитый и не обгорелый, хотя и черный ящик. Тот самый, из-за которого мы очутились здесь, у Милтона Роджерса, и попали под ядерный удар русских; в том, что, кроме них, никто не решился бы нанести ядерный удар по Хьюстону, я не сомневался.

Не знаю, сколько времени я пролежал, прежде чем додумался дотянуться до него. Может, час, а может, всего пять минут. Слишком сильной была боль, слишком мучителен был для меня каждый вдох и каждое движение. Я действовал лишь по наитию, а не по разуму. Может быть, это и была помощь Божья.

Первая попытка дотянуться до кольца на торце ящика не удалась. Я потерял сознание от острой боли во всем теле, едва попробовал пошевелить рукой. (Обрыв памяти.) Очнулся от того, что почувствовал жар. Балка, лежавшая поперек моего тела, уже пылала. Видимо, горели и мои ноги, но я этого не ощущал. Боль ощущалась только выше пояса. Но с черным ящиком ничего не произошло. Он не горел, не плавился и даже не нагревался. Я вновь потянулся к нему, ухватился за край, перевернул с боку на бок, сперва один раз, потом другой. После этого развернул ящик так, что смог подцепить кольцо обожженным до волдырей пальцем.

Произнести что-либо вслух я не мог. Потому что дар речи меня уже покинул. Так же, как ранее слух. Глаза тоже отказывались видеть, боль дошла до какого-то запредельного порога, когда мозг, переполненный мукой, должен был вот-вот отключиться. Однако все, что еще было во мне живого, воспротивилось наваливающейся смерти, сжалось в упругий комок жизни и беззвучно послало неведомым силам мольбу о спасении моего жалкого существа. Кто им внял? Бог или Дьявол? Или некая третья сила, несверхъестественная по природе?

Но это меня не волновало. Я только увидел вспышку, и зрение отказало мне… (Обрыв памяти.) Свет солнца ударил в глаза, едва они открылись. Я стоял на тротуаре у калитки дома Милтона Роджерса. Совершенно целого и невредимого. Сам я тоже был цел и невредим. Одежда — целехонька, только кое-где оборвалась, когда я в пещере был.

И мисс Уильяме стояла рядом, собираясь нажать кнопку звонка. А «Кадиллак» как ни в чем не бывало поблескивал черным лаком и хромированной сталью. Черный ящик рядом со мной.

Самое непонятное было в том, что Тина полагала, что пришла сюда в первый раз. У нее не было того удивления на лице, которое, наверное, было написано у меня на физиономии. По-моему, она была убеждена в том, что мы только что вылезли из «Кадиллака» и подошли к калитке.

Из дома вышла молодая женщина, которую я тут же узнал.

Это была миссис Роджерс. Та самая, которую Тина в прошлый раз превратила в собаку. И точно так же, как в прошлый раз, рядом с ней трусил огромный мраморный дог. Он скалил клыки и вывешивал на сторону длинный алый язык.

Она подошла к калитке и немного настороженно спросила:

— Здравствуйте, что вам угодно?

Вот тут и началась разница между той и этой встречей. В тот раз первой заговорила Тина. В этот — миссис Роджерс.

— Простите, вы миссис Роджерс? — вопросом на вопрос ответила мисс Уильямс.

— Да, хотя меня можно звать просто Клара, если вы не официальное лицо.

— Нет, я однокурсница вашего супруга. Тина Уильямс, если вам это что-нибудь говорит.

— Ах, Тина! — Клара Роджерс прореагировала совсем не так, как в прошлый раз. — Милтон мне много о вас рассказывал. Что ж, заходите, пожалуйста. Мистер Роджерс должен вот-вот приехать.

Когда мы с Тиной вошли, опасливо поглядывая на собаку, миссис Роджерс сказала:

— Не бойтесь, Тим не кусается. Очень добрый пес. Видите, он уже готов вас лизнуть?

— Мы не стесним вас, Клара? — деликатно спросила Тина.

— Что вы, что вы! — заулыбалась миссис Роджерс. — Я очень скучаю, сидя дома. В течение последних нескольких лет сюда никто из его друзей не приезжал. Знаете ли, NASA неохотно выдает разрешения на посещения этого поселка частными лицами. Даже с приглашениями.

— Да, да… — поспешила кивнуть Тина, и я подумал, что она очень опасается того, что Клара попросит предъявить это приглашение.

— А кто этот симпатичный юноша? — спросила миссис Роджерс, глядя на меня.

— Вероятно, ваш младший братец?

— Нет, это мой ученик. Его зовут Майк Атвуд.

— Боже мой! Прошу меня извинить. Вы очень похожи, это правда. Поставьте вашу коробку сюда, — Клара показала на свободное место рядом с диваном. Тем самым, на котором мы сидели в прошлый раз. Только почему-то у него была другая обивка… Да, точно! Тот был бордовый, а этот — лиловый. И вообще, пристально поглядев на расположение предметов в гостиной, я увидел еще немало расхождений. Прямо как на тех картинках в журналах: «Найдите двенадцать различий». Конечно, я не настолько долго был тут в прошлый раз, чтобы разглядеть все детали. Но все-таки запомнил, что на декоративном камине стояли другие часы. И гардины были хоть и такого же цвета, но с другим рисунком.

Пока мы сидели в гостиной, я пытался сообразить, что произошло. Я не сомневался в том, что мы уже были здесь. Только миссис Роджерс вела себя по-иному. Она предложила нам чай, никаких сумасшедших обвинений насчет того, что Тина — любовница мистера Роджерса, не делала. И даже то, что она разрешила называть себя Кларой, тоже говорило о том, что у этой миссис Роджерс совсем не такой характер, как у той.

До ведь каких-то пять минут назад происходило нечто ужасное. Все пылало, я задыхался, раздавленный упавшей на меня балкой, от Тины оставался лишь скелет, обугленный до черноты. И от мистера Роджерса — тоже. Я это помнил, я это видел! Время вернулось вспять? Но тогда примерно через полчаса опять должен произойти взрыв. И я опять окажусь под горящей балкой, не чувствуя ног, но ощущая страшную боль в обгорелом теле, увижу волдыри и язвы на своем теле? Господи, избавь меня от этого!

За окном послышался шум подъехавшей машины, лязг отпираемых ворот, снова шум машины, въезжающей в гараж.

Затем появился сам Милтон Роджерс. Одет он был точно так же, в майку с эмблемой «Далласских ковбоев» и джинсы. Но на руке у него были совсем другие часы, не из белого, а из желтого металла.

Как раз в это время Клара и Тина взялись разливать чай.

— О, у нас гости! — удивленно произнес он. — Я и не знал, что вы подруги…

— Просто ты мне так много о ней рассказывал, — произнесла Клара, — что нам легко было найти общий язык.

— Но ведь это ты пригласила ее сюда? — удивился мистер Роджерс.

— Не-ет… — пробормотала Клара.

— Милтон, — заторопилась мисс Уильямс, — надо внести уточнения. Никто нас сюда не приглашал. Мы с Майком попали сюда совершенно необычным способом.

— Вас привез кто-нибудь из больших боссов? — предположил Роджерс. — Не на том ли «Кадиллаке», что припаркован неподалеку?

— Нет. Это действительно наш «Кадиллак», но мы не приехали на нем, а переместились в пространстве. Это почти фантастическая история. То есть просто невероятная…

— Майк, — вежливо спросила Клара Роджерс, — это правда?

— Да, — сказал я, — чистая правда, мэм. Этот ящик каким-то образом может выполнять желания. Любые! Прямо как джинн из арабской сказки.

Супруги переглянулись. Наверно, они были уже не рады тому, что пустили в дом сумасшедших.

— И вы можете это продемонстрировать? — усмехнулся Милтон Роджерс.

— Да, — сказала Тина.

Она продела палец в кольцо и громко, отчетливо произнесла:

— Пусть появится букет из семи алых роз в хрустальной вазе! Вспышка! Розы появились точно там же, как и в прошлый раз. Роджерс и в этот раз повел себя аналогично прошлому: постучал ногтем по хрусталю, понюхал и попробовал

лепесток розы на вкус, обмакнул палец в воду.

— Фантастика! — воскликнула Клара ошеломленно. — Этого не может быть… Может, это гипноз? Устойчивая групповая галлюцинация?

— Я думаю, что это реальный объект, — задумчиво покачал головой ее муж. — Но нужны сложные исследования, чтобы понять, как это получается. Что он еще может, этот ящик?

— ВСЕ! — ответил я.

— Именно так, — кивнула Тина. — Если бы ты видел своими глазами то, что видели мы с Майком, сказал бы то же самое.

После этой фразы разговор пошел точь-в-точь, как в первый раз. Милтон Роджерс задумчиво почесывал щетину на подбородке.

— Это что-то фантастическое, — произнесла Тина, — понимаешь, Милтон?

— Если оно существует, значит, не фантастическое. Ясно, что эту чудо-коробку сделал не твой ученик. И ты, наверно, не конструировала ее, если обратилась ко мне. Ты не забыла, что я занимаюсь всего лишь исследованиями магнитосферы?

— Нет, не забыла. Но эта вещь внеземного происхождения. Почти наверняка.

— Где ты ее нашла?

— В Пещере Сатаны. Знаешь такую?

— Понятия не имею. Никогда не интересовался пещерами. Как она туда попала, ты тоже не знаешь, разумеется?

— Знаю. Ее принесли туда торговцы наркотиками…

— Еще интереснее. Ты общаешься с такой публикой?

— Мы с Майком отстали от гида и группы, потом упали в подземную речку и попали в грот, где наркоторговцы устроили свою базу. Но в это время произошел обвал и подземное наводнение. Этот грот затопило и…

— Я чувствую, что ты немного не в форме, — перебил Роджерс. — Наверно, вы с малышом немало пережили под землей. Вам лучше отдохнуть. А я сейчас отвезу эту штуку одному генералу, который найдет для нее безопасное место. Здесь слишком много глаз, которые могут увидеть лишнее. Или нет… Везти на автомобиле — долго и опасно. Я лучше сам проверю ее свойство перемещаться в пространстве. Значит, надо продеть палец в кольцо, верно?

— Да. А затем надо пожелать — устно или про себя — то, что тебе требуется.

Пока шел этот разговор, я нервно поглядывал в окно. Именно после этих слов Роджерс увидел дога и догиню, а еще через пять минут произошел ядерный взрыв, который испепелил весь городок, а может, не только его. Неужели, все еще раз повторится? И тут меня вдруг осенило.

— Мистер Роджерс! — спросил я. — У вас все в порядке на работе?

— Не очень, — сознался он, — сегодня мне пригрозили увольнением. По мнению начальства, я слишком много времени уделяю исследованиям, которые интересны только для меня самого.

— Вы очень злы на тех боссов, которые это утверждают?

— Не могу сказать, что я пожелал им спокойно дожить до завтра.

— Тогда, сэр, я бы вас попросил не трогать кольцо. Эта штука может устроить Апокалипсис!

— Он прав, Милтон! — воскликнула Клара. — У тебя накапливаются неконтролируемые эмоции. Если они станут управлять черным ящиком, то ты можешь причинить непоправимый вред всему Человечеству…

Роджерс не просто убрал руку, а отдернул ее, будто от раскаленного железа.

— Черт побери, — пробормотал он, — мне действительно полезла в голову всякая чушь. Подумал, что было бы неплохо, если бы началась большая заваруха. Тогда бы никому не было обидно. И нам бы не пришлось думать, куда отсюда переезжать, если меня выгонят.

— Сэр, — воскликнул я, потому что думал, будто точно знаю, отчего в прошлый раз произошла катастрофа, — однажды так уже было. Почти так, как

сейчас.

— Что ты мелешь? — удивленно произнесла Тина. — Когда?

— Мисс Уильямс, мы с вами здесь второй раз! Вы можете думать, что я свихнулся, но мы уже были здесь. Только все происходило по-другому. Миссис Роджерс встретила нас очень сердито и не хотела пускать. Вы на нее рассердились и превратили ее в собаку. Потом приехал мистер Роджерс, и мы пили кока-колу. А вы, мисс Уильямс, точно так же рассказывали ему о том, как мы нашли ящик. Потом вы, мистер Роджерс, увидели вашего дога и другую собаку, которая на самом деле была ваша жена…

— Бедный мальчик! — сердобольно воскликнула Клара Роджерс. — Это можно понять… С такими нагрузками ни одна психика не справится! Надо вызвать врача!

— Погоди, — остановил ее Роджерс, — по-моему, надо дослушать.

— Я не сумасшедший, честное слово! — еще раз повторил я, хотя прекрасно знал, что все идиоты считают себя нормальными людьми, даже угодив в психиатрическую больницу. — Все это было на самом деле. Вы, мистер Роджерс, сначала посмотрели, как играют собаки, потом сказали, что надо будет стребовать щенков или еще что-то такое, а потом…

Тут я отчетливо вспомнил, что руку от кольца он и тогда убрал, а потому моя версия причин катастрофы никуда не годится.

— Ну, и что было потом? — нетерпеливо спросил Милтон Роджерс.

— По-моему, — выдохнул я, — началась атомная война. Мы все погибли, то есть вы совсем, а я не совсем. А ящик остался. Я зацепился пальцем за кольцо и захотел, чтоб все стало, как раньше…

— Милтон, по-моему, у него бред. Он простудился, наверно, в этой пещере… — произнесла Тина. — Надо смерить температуру…

— Нет, — сказал мистер Роджерс, положив мне руку на лоб, — у него нормальная температура. И на психа он не похож. Все это вполне могло быть, мы же видели возникновение ниоткуда этого букета. Вот он, стоит себе… Парень нормальным образом реагируем на материальные воздействия. Хрусталь звенит, вода смачивает палец, лепестки роз пахнут и имеют свойственный им вкус. Ты не запомнил время, в которое произошла катастрофа?

— Нет, сэр. Но это было…

— Я тебе верю, Майк. Конечно, с точки зрения устоявшихся физических представлений все, что уже произошло на наших глазах, — бред сумасшедшего. Этот ящик либо порождение сверхъестественных сил, которым вообще никакие земные законы не писаны, либо продукт научной деятельности совершенно реальной сверхвысокоразвитой цивилизации, которая открыла такие физические свойства материи, которые нам еще неизвестны и станут известны, может быть, через тысячу лет…

— Не спорю, — сказала Тина, — я могу, хотя и очень смутно, представить себе, что это некий, условно говоря, генератор, который, скажем, способен извлекать из пространства рассеянные в нем элементарные частицы, каким-то образом комбинировать из них атомы, соединять в молекулы нужных веществ, а потом выстраивать из них предметы. Могу допустить, что этот же прибор может, скажем, разбив на атомы или элементарные частицы какой-то физический объект, перебрасывать его за сотни или тысячи километров, а затем восстанавливать в прежнем виде. Могу допустить, что ящик может разогнать нас до скорости света, и время для нас замедлится, вследствие чего мы можем оказаться в будущем. Но вернуться по времени назад? Не представляю себе, как это возможно…

— Я тоже не очень представляю себе. Однако утверждать на этой основе, что это невозможно вообще, некорректно, — Милтон Роджерс опять почесал щетину. — Потому, что мы все: и физики, и философы, и обыватели толком не знаем, что такое время. Единственно, пожалуй, что мы научились делать, так это его измерять. Принимая за время промежуток между какими-то событиями, делим его на условные единицы, а потом используем для измерения протяженности каких-либо процессов. А о природе времени мы по сей день ничего не знаем, одни догадки да гипотезы.

— Но мы точно знаем, что время необратимо! — сказала Тина.

— По каким признакам? — улыбнулся Роджерс. — Только по характеру процессов, развивающихся во времени. Например, я зажигаю спичку и знаю, что через минуту или чуть меньше она сгорит. То есть она сгорит за то время, что минутная стрелка часов на моей руке опишет полный круг. Можно перевести стрелку часов на один круг назад. Можно. А теперь представь себе, что кто-то неизвестным нам способом может восстановить сгоревшую спичку. Не изготовить заново, а восстановить, улавливаете разницу?

— Да-да! — воскликнула Тина. — Я понимаю!

— Иными словами, для того, чтобы вернуться назад по времени, надо все те мириады процессов, которые протекли за какой-то временной отрезок, вернуть к исходной точке. Если этот прибор, — Роджерс похлопал ладонью по черному ящику, — способен, как ты сама предположила, «разбивать» материальные объекты на элементарные частицы и затем «собирать» их вновь в другом месте, то он вполне может осуществить эту задачу.

— Неужели это возможно? — ошеломленно пробормотала Клара. — В мире происходит одновременно бесчисленное множество процессов, их только Бог может прекратить или возвратить к началу…

— Тем не менее, если вот эта штука, — мистер Роджерс опять похлопал по черному ящику, — знает некий общий принцип деструктурации и реструктурации, то ей ничего не стоит за доли секунды все вернуть на круги своя.

— Извините, мистер Роджерс, — сказал я, — но мне кажется, что тут все не так просто. Я точно помню, что мы попали под атомный взрыв или что-то в этом роде. А вы и все остальные — нет. Ваша жена наверняка не помнит, что ее превращали в собаку. Но я-то помню! Кроме того, мне кажется, будто кое-что здесь, в вашей гостиной, выглядит не так, как в первый раз. То есть эта штука не просто все восстанавливает, как было. Вот, например, я точно помню, что диван, на котором я сейчас сижу, имел бордовую обивку, а сейчас он лиловый. И на гардинах у вас были не красные цветочки, а красные вишенки. И часы на камине не совсем такие…

— Прямо как в сказке, — улыбнулся Милтон. — Пришел ребенок и сказал: «А король-то голый!» Действительно, если бы все просто возвращалось к исходной точке, то мы бы не помнили о том, что уже встречались… Верно подмечено, малыш!

— По-моему, сэр, — добавил я, — то, что я помню, а вы не помните, объясняется одним: тогда, в прошлый раз, когда был взрыв, вы все сгорели начисто, а я оставался живым, хотя и перекалеченным.

— Как страшно это слышать! — всплеснула руками Клара Роджерс. — Неужели это было в действительности?

— Кажется, я начинаю понимать… — с заметной неуверенностью произнес мистер Роджерс. — Помнишь, Клара, как мы едва не поссорились, когда выбирали диван для гостиной? Тебе очень хотелось купить лиловый, а мне действительно больше нравился бордовый.

— Да-да! — воскликнула миссис Роджерс. — Именно так. Я даже сказала, кажется, что у тебя совсем нет вкуса.

— А я, если помнишь, после этого улыбнулся и согласился купить лиловый… Помнишь?

— Конечно, помню.

— Так вот, я тогда был очень сильно обижен. Но не показал виду. После того, как ты произнесла все это насчет отсутствия вкуса, мне захотелось крикнуть: «Ты безмозглая дура, которая живет на мои деньги, да еще и пытается мной командовать! Я покупаю бордовый — и точка!»

— Господи, неужели ты был способен на такое? — ужаснулась Клара. — Из-за ерунды?

— Понимаешь, у меня в тот момент был выбор: согласиться с тобой или настоять на своем. Я выбрал согласие — и появился лиловый диван. Но мог бы настоять на своем, и тогда здесь бы стоял диван с бордовой обивкой.

— Теперь мне тоже кое-что ясно, — вмешалась Тина. — Существует несколько параллельных потоков времени. Возможно, их бесконечное множество. И каждый раз, оказавшись перед какой-то альтернативой, мы как бы сворачиваем в тот или иной поток. Вы помирились — и события пошли по одной цепочке. Поругались бы — и цепь событий была бы совсем иная.

— Но неужели начало ядерной войны зависело от цвета вашего дивана? — спросил я. — Или от того, поругались вы с вашей женой или нет?

— Напрямую, наверное, нет, — задумчиво произнес мистер Роджерс, — но во времени переплетается и взаимодействует столько разных событий и факторов, что все может быть…

— Милтон, — взволнованно произнесла миссис Роджерс, — а ты помнишь ту историю с датчиком, который вы конструировали для какого-то спутника? Помнишь, ты еще сказал, будто это очень опасная игрушка?

Мистер Роджерс потер лоб.

— Да, это действительно была опасная штука. Это происходило шесть лет назад, после того, когда к нам поступили материалы испытаний над островом Джонстон в 1962 году. Тогда в ионосфере, практически в космосе, взорвали ядерную боеголовку. Одной из целей проекта было подавление радиолокационной сети русской противовоздушной обороны с помощью мощной магнитной бури. Но у кого-то из Пентагона возникло опасение, что русские могут применить точно такой же ход для подавления наших локаторов. И тогда нам предложили разработать систему мгновенного реагирования. То есть такую систему, которая будет приводить в боеготовность и запускать наши стратегические ракеты при обнаружении в околоземном пространстве мощных электромагнитных импульсов, сопутствующих ядерному взрыву. Нам было поручено разработать спутниковый датчик. Так вот когда мы начали над ним работать, то выяснилось, что очень сложно заставить его отличать естественные явления в магнитосфере от взрывных. Офицер, курировавший нашу программу, был простой парень, который считал, что выстрелить первым всегда полезно, даже если противник и не собирался в тебя стрелять. Мне долго пришлось убеждать и его, и других, что надо сделать датчик более селективным. В общем, это получилось, но могло бы и не получиться…

— А ты помнишь, что стало решающим обстоятельством? — спросила Клара. — Эти часы на камине…

— Да, пожалуй. Если бы ты настояла, и мы купили часы с рыцарями, с настоящей позолотой, то я бы не стал спорить с Таббертом. Потому что хотел бы одолжить у него пятьсот долларов, которых мне не хватало. Но ты отказалась приобретать эту дорогую безделушку, а я смог поговорить с Таббертом именно так, как следовало, и он меня понял. Его позиция по поводу конструкции датчика стала решающей. Мы разработали новый вариант, который не мог случайно объявить ядерную тревогу.

— Точно, — воскликнул я, в тот раз у вас были часы с рыцарями!

— Мне говорили, что это настоящие часы XVIII века, — вздохнула Клара. — Вообще-то мне их было очень жалко…

— Выходит, что, купив эти часы, мы в том, параллельном, потоке времени сделали шаг к ядерной войне, — сказал Милтон Роджерс. — Невероятно, но факт!

Тина Уильямс поежилась, будто ее окунули в холодную воду.

— Это очень страшно. Значит, где-то там, в другом времени, мы уже все мертвы?

Все погрустнели. А мне сразу припомнилось то, что было там. И стало почему-то очень холодно…

Бой в неглиже

Сон на сей раз прекратился как-то неторопливо, в режиме угасания. Я обнаружил, что холод ощущал уже наяву, так как стекло окна каюты было отодвинуто, и оттуда сифонил прохладный ветерок. За окном была темень, чуть подсвеченная судовыми огнями. Судно шло солидным ходом, против ветра, поэтому и дуло здорово. Кроме того, сбоку не было Хрюшки.

Она, как выяснилось, далеко не ушла, просто бегала в туалет. Даже не одеваясь, голышом. Поеживаясь, подошла к окошку, задвинула стекло, а затем поспешила ко мне под бочок.

— Не спишь, гнусный Волчище? Небось, поросятины захотелось? — прошептало ненасытное парнокопытное.

Я отрицательно мотнул головой:

— Нет, просто выспался. Слишком рано заснул, еще засветло. А сейчас сколько времени, кстати?

— Пять минут второго, — зевнула Ленка, — самое оно: спать да спать. Или баловаться. Но ты, хоть и выспался, баловаться не настроен. Что делать будем?

— Может, заснуть попробуем? — предложил я.

— Пойдем, прогуляемся по палубе? Свежий воздух… Может, чувства пробудятся?

— Ага, — с сомнением произнес я, — на холодке разогреюсь.

— На вот халатик, — сказала Хрюшка. — Плавок и майки при таком теплом халате вполне достаточно.

Действительно, халат оказался вполне надежной защитой от ветерка, поскольку был шелковый и на ватной подбивке. В Средней Азии в таких зимой ходят. Шлепанцы Ленка тоже дала теплые. Сама отважно нарядилась в махровый. Морская душа, черт побери!

— А нам разрешат среди ночи по палубе гулять? — спросил я. — Хозяева в претензии не будут?

— Ну, если ты соберешься спустить шлюпку, наверно, будут ругаться. Рассадят нас по разным каютам. Тебя, само собой, поселят в ту, где ты сидел до обеда. Если вздумаешь прыгать за борт, тоже рады не будут. Но ты же не идиот, я думаю.

— Нет, конечно, меня в прошлый раз акулы почему-то не съели, но я как-то по новой им в пасть не собираюсь.

Вышли в коридор, где горел дежурный свет. Там, конечно, обнаружился приятных размеров мальчик, у которого под мышкой висела открытая кобура с «береттой». Он, должно быть, не больно понимал, зачем его поставили на пост, и лениво позевывал, прогуливаясь по коридору. Когда мы появились в коридоре, боец подтянулся и, пропустив нас мимо себя, последовал за нами метрах в трех-четырех.

Мне лично это было по фигу, а вот Ленка сказала:

— Во обалдуи, сторожа приставили. Можно подумать, что мы вдвоем сиганем в море.

— С парашютом же прыгнули… А тут и до воды лететь ближе, и падать мягче.

Обняв Хрюшку за теплый бочок, я двинулся с ней поближе к вольному воздуху. Охранник последовал за нами, соблюдая дистанцию.

— Как этот пароход называется, кстати? — спросил я, когда мы очутились на шлюпочной палубе и подошли к ограждению, чуть в стороне от шлюпбалок.

— «Торро д'Антильяс», бывший «Хенераль Альберто Вердуго». Сухогруз. Приписан к Сан-Исидро, флаг хайдийский. Но зафрахтован Куракиным.

— И что, он на сухогрузе тропические фрукты возит?

— Ну, вообще-то на нем есть рефрижераторная установка, так что тонн триста фруктов он увезет за рейс. Но сам понимаешь, мне не больно про все эти дела докладывают. Он может и не одни фрукты возить.

— А ты сама давно на нем катаешься?

— Нет, конечно. Как только нашарили твою микросхему. Пока ты был коматозником, она не работала, а потом застучала вовсю.

— Стало быть, теперь ее и все остальные слышать могут?

— Да. Чудо-юдо, Сарториус и «джикеи» наверняка. Если бы они еще знали, что она теперь на другом диапазоне работает, то уже давно были бы здесь. Но они не знают, думают, что она отключилась, поломалась и так далее. А это я, Мальчиш-Плохиш, подлую измену сотворила.

— Довольна, как слониха. Может, я к папе очень хочу, а ты не пускаешь?

— И не пущу. Папа мне заподлянок понаделал по линии этой жуткой Танечки.

— А детишек родных тебе повидать не хотелось бы? — спросил я. — Конечно, Зинуля их там не оставит без ласки. У деда тоже, наверно, деньжата не на исходе. Но мама-то их где? Неужели за два года так ничего и не пробудилось?

— Знаешь, Димочка, — это обращение ничего хорошего не сулило, и я понял, что зацепил Хрюшку за живое. — Не тебе бы об этом вякать! Ты сам-то много ими занимался? Ты много о них думал?!

— Ну, извини, я не хотел…

— Хотел не хотел, а выпросил. Ты все делал, как твой папочка велел. Если б мы с Зинкой были ему не нужны как рабочая сила, он бы не приказал вам с Мишкой на нас жениться. И потом все под диктовку Чудо-юда. И ни слова против!

— А ты сама-то могла бы ему возражать? — озлился я.

— Сколько раз возражала! Сам должен помнить, сколько у нас с ним было споров по научной части…

— По научной, может быть, а по чисто деловой ему никто из тех, кто еще жив и здоров, не возражал. Если он принимает решение, то всякий, кто идет вразрез, может заказывать гроб. И учти, сейчас ты, прямо скажем, ему не больно помогаешь.

— Не пугай, я пуганая. О том, что мне надо себя обезопасить, я еще два года назад догадалась. И сейчас знаю, что мне назад хода нет. Детей он не тронет, а мне жить не даст.

Ленка замолчала, а я прижался к ней поплотнее, чтоб не злилась. Постояли, помолчали, поглядели на океан для успокоения.

Качки почти не чувствовалось, волны только чуть-чуть бултыхали по бортам, немного бурлили, расшибаясь о носовую бульбу. «Торро д'Антильяс» явно шел налегке, сидел высоко. Вряд ли на нем были даже те триста тонн фруктов, про которые Ленка поминала. Огоньки корабля высвечивали темную воду, бежали рядом с бортом золотистыми змейками и струйками.

Могучий гул машин «Антильского быка» заглушал прочие звуки. А они, как оказалось, играли немаловажную роль в дальнейшем развитии событий.

В небе мерцали звезды, светила луна. Океан тоже немного светился, планктон гулял. Однако ночь все-таки была густая, тропическая. И хотя по палубам и надстройкам, кроме нас с Ленкой, прохаживалось несколько вахтенных матросов и охранников, разглядеть всего, что творилось в ночи, им было явно не под силу.

Откуда взялись три резиновые моторные лодки, выскочившие, словно камни-голыши, брошенные пацаненком, ума не приложу. То ли держались в темноте за кормой, пользуясь тем, что мощные машины «Торро д'Антильяс» заглушали звук их моторов, то ли их сбросили с какого-нибудь незаметного летающего объекта, то ли через торпедный аппарат подлодки выпустили (даже я знал, что это невозможно!), в общем, хрен поймешь. Однако факт есть факт: две лодки, подскакивая на гребнях волн — оттуда и пришло сравнение с камнями-голышами, — выскочили по правому борту, а еще одна — по левому. Я не понял толком, чего от них можно ждать, когда в море засверкали многочисленные оранжевые вспышки. С лодок замолотили автоматические гранатометы.

— Ложись! — как ни странно, но эту команду подал не я, а Ленка. Разленился, вишь ты, господин Баринов, потерял форму. Но упал вовремя. Потому что если бы пара гранат, которая шмякнулась в надстройку, прошуршав над нашими головами, угодила кому-то в лобешник, мало не показалось бы. Даром что эти гранаты были не осколочные, а химические, причем заряженные не настоящей отравой, а чем-то слезоточивым. Правда, поначалу я этого не знал и, увидев при свете ламп расползающиеся по кораблю газовые облака, порядком запаниковал. Конечно, я давным-давно позабыл предельно допустимые концентрации всяких там VX, заринов и зоманов, но хорошо помнил, что сдохнуть от них можно за несколько секунд. Сколько всего этих гранат выпустили — не считал, но догадывался, что их не пожалели.

— Тикаем! — успел крикнуть я, пока газовые облачка еще не заклубились на уровне голов. Хрюшка оказалась очень понятливой, и мы рванули вверх по трапу в надстройку. До чего вовремя — обалдеть! Едва я перескочил через комингс, захлопнул за собой тяжеленькую дверцу с маленьким иллюминатором и повернул рычаг, наглухо задраивающий выход, как новая порция гранат захлопала совсем рядом.

— Лезем выше! Натечет газу — сдохнем!

Ленке это долго объяснять не пришлось. Пока мы перебегали по лестницам внутри надстройки, стремясь улизнуть от газа, расползающегося по палубам, грохнуло еще несколько выстрелов, но уже сопровождавшихся не разрывами гранат, а каким-то бряканьем и лязгом. Потом мне показалось, стихли моторы лодок, хотя их жужжания за гулом машин не слышалось.

Мы уже пробежали несколько трапов до той палубы, где находилась наша каюта, когда снизу, у двери, через которую мы вбежали в надстройку, грохнул небольшой взрыв и что-то с лязгом повалилось на палубу. Глуховато простучало несколько автоматных очередей. Кто-то заорал, было несколько коротких вскриков, стонов, долетел надрывный кашель, сдавленная ругань.

В коридоре появился князь Куракин, с ним десяток мужиков, одетых в шорты или плавки, заспанных, но при пистолетах и автоматах.

— Быстро в каюту! — заорал он хорошим командным голосом. — Не высовывайтесь! Это нападение!

Чтоб мы не слишком медлили с исполнением приказа, два головореза энергично «помогли» нам влететь в каюту. Вообще за такую «помощь» я обычно морды бью, поскольку не переношу пинков в зад даже кроссовкой, но против автомата не попрешь… Влетели как миленькие.

Куракин проорал что-то по-французски, я не усек что, но, судя по реакции Хрюшки, явно нечто не очень выгодное для нас.

— Уи, мон принс! — полушутя ответил чернобородый и очень загорелый мужик с русалкой, вытатуированной на здоровенном бицепсе. Я это понял. У второго, который остался с нами в каюте, были черные усы и длинные волосы, стянутые в пучок, плюс черная бандана на голове с вполне понятной надписью «Mega Death». На грудных мышцах у этого товарища было наколото целое панно с черепом, костями, кинжалами и змеями. Кинжалы и змеи, не говоря уж о черепах и русалках, будучи нарисованными, меня лично не волновали. А вот то, что у этих борцов за денежные знаки имелись вполне солидные спецназовские пистолеты-пулеметы «хеклер-кох», а на кожаных ремнях, продернутых через шорты, висели кобуры с «магнумами», немного беспокоило. Вполне могло случиться так, что князь распорядился не отдавать нас живьем. Истинно русская черта, исконная, можно сказать: сам не гам, и другому не дам!

Надо сказать, что я даже начал жалеть о нашем бегстве с палубы. В конце концов, кто бы на сей раз ни собрался похищать меня и Ленку, нас взяли бы живьем. Конечно, я перепугался газовых гранат. Но это от дури. Надо было сразу догадаться, что никакими VX здесь работать не будут. Именно из того расчета, чтобы не потравить насмерть. Даже скромный CS и тот не применяли бы, чтоб не рисковать. Небось побаловались чем-нибудь вроде слезоточивой «черемухи-7». Конечно, от этого баловства кое-кому зачихалось, закашлялось. Слезки из глаз потекли, бо-бо стало. Тут с лодочек бахнули из линеметов, загарпунили этого самого «Антильского быка» и пошли на самый настоящий абордаж. Тех, кто пытался сквозь слезы пострелять, положили без особых хлопот, а тех, кто особо не дрыгался, просто скрутили в колбаску и оставили отдыхать. Впрочем, могли, наверно, и всех почикать для простоты. А то еще отдышится, развяжется кто-нибудь, неприятности начнутся…

Внизу, где-то на уровне шлюпочной палубы или чуть выше, уже в надстройке, началась ожесточенная пальба. Наши сторожа напряженно прислушивались к трескотне автоматов и пистолетным выстрелам, а также всяким прочим грохотам и бряканьям, которые могли издавать, в частности, трупы, сваливающиеся по железным ступенькам трапов. Но мне лично казалось, что эти ребята слишком сосредоточили свое внимание на двери, приоткрыв ее и поглядывая через щель в коридор. Будь я их начальником, я бы приказал одному приглядывать за окном. Что же касается нас с Ленкой, то наиболее приятным местом с точки зрения безопасности был каютный санузел. В нем не имелось окон, а дверь хоть и была деревянной, не могла угодить под прямую очередь ни со стороны выхода в коридор, ни со стороны окна.

Поэтому, воспользовавшись тем, что подручные Куракина уставились в дверь и убеждены, что мы никуда не денемся — и вполне резонно! — я утянул Ленку в санузел и задвинул за собой засов. Только после этого из каюты послышалась ругань, на которую Ленка тоже ответила несколькими словами, и охранники попритихли.

— Об чем лай? — скромно поинтересовался я.

— Куракин приказал им нас защищать, а не конвоировать. Они развыступались, что, мол, должны за нами наблюдать все время.

— А насчет того, чтобы ликвидировать нас при угрозе захвата противником, он ничего им не завещал?

— Ты по-французски понимаешь? — заподозрила Хавронья.

— Нет, я просто русскую логику понимаю. А Куракин, хоть и офранцузился за истекший период с 1917 года, все равно генетически наш. Хрен с ней, со столицей, лишь бы Москву французам не отдать.

Как уже говорилось, данный совмещенный санузел имел площадь в два квадратных метра. На одном из этих квадратных метров располагалась душевая кабина с умывальником и зеркалом, а на другой — унитаз и биде со всякими причиндалами. Меня лично очень заинтересовала крышка сливного бачка. Однажды в «джикейской» тюрьме на Хайди тяжелая фаянсовая крышка пригодилась для дела

— я вмочил этим «струментом» по хрупкому черепу одного из бойцов несостоявшегося сенатора Дэрка и унаследовал от него, помнится, не то «узи», не то «М-16А2»…

Сейчас, к сожалению, вышел облом. И бачок, и крышка были сработаны из легкой пластмассы. Так что убить ими что-либо крупнее таракана представлялось проблематичным.

Через две двери пальба слышалась послабее. Видать, штурмовой напор немного ослаб. Голоса наших защитников из каюты обменялись, как мне показалось по интонациям, оптимистическими репликами.

Я бы на их месте не спешил. Тем более какие-то шуршания и шебаршения происходили с внешней стороны надстройки. Но само собой, любители пострелять на эти шумы не обратили внимания. И зря!

Звон разбитого стекла и длиннющая, от всей души болезной, автоматная очередь подтвердили мои наихудшие опасения. Сам я, слава Богу, воспринимал побоище только на слух, присев в компании струхнувшей не меньше меня Елены где-то в районе унитаза. По первой прикидке, боец взобрался по скобам на самый верх надстройки, привязал капроновую веревку к какой-нибудь подходящей хреновине, пристегнулся к ней альпинистским карабином и аккуратно, стараясь не стучать подметками по стене надстройки, съехал на уровень окна. Потом вышиб его каблуком и начал поливать все, что было внутри, щедрыми очередями. Шибко крутым и наколотым осталось только истошно визжать и дрыгаться, пока пули выдирали из них клочья мяса вместе с фрагментами татуировок, размазывая эти неаппетитные ошметки по стенам каюты. Но не долго, секунд десять всего лишь. После этого боец вышиб из окна остатки стекляшек, чтобы не порезать что-нибудь нужное в хозяйстве, и влез в каюту. Не очень шумно, но слышно было. Вообще-то мне стало ясно, что господа или товарищи, которые учинили этот налет по всем правилам абордажного искусства, явно не заботятся о соблюдении тишины. При современном развитии бесшумного оружия можно было и поберечь нервы граждан. В конце концов, ребята Куракина, среди бела дня похищая меня из лап Доминго Косого — ей-Богу, уж лучше я бы у него на псарне остался! — обошлись без большого шума и треска. Тихо чпокнули Эдуардо и Оскара, «примочили» меня парализантом, сунули в дельталет и увезли сюда. А эти новые претенденты на содержимое моих мозгов жутко любят цирковые эффекты.

Судя по легкому бряканью, в окно влезал еще один. Меня заинтересовал практический вопрос. А именно: знают ли эти вооруженные и очень опасные граждане, что в каюте находимся мы с Хрюшкой, то есть цель их весьма небезопасной операции? Или же им это окошко просто понравилось своими размерами и удобным расположением? Если они в первую очередь рассчитывают обойти с тыла тех, кто задержал их коллег на лестнице, то могут и проскочить мимо туалета, — дай Бог, правда, чтобы для страховки нам гранату не кинули! Но надежда эта быстро растаяла.

— Он здесь, — шепотом произнес кто-то по-английски. — В туалете! Индикатор зашкаливает.

— Поговори с ним, я прикрою со стороны коридора. По-моему, сейчас здесь будут гости.

— Мистер Баринов! — Тот, что был оснащен индикатором, постучал по двери стволом автомата. — Мы знаем, что вы здесь. Если вы вооружены, отдайте оружие и выходите.

Но тут громко затарахтело в коридоре, из комнаты ответили двумя очередями, кто-то совсем недалеко вскрикнул.

— Shit! Дерьмо! — прошипел один из налетчиков. Стало тихо, внизу слышались только осторожные шаги, стрельбы больше не было. Шуршала карманная рация. Ее владелец больше не обращался ко мне, похоже, у него появились другие проблемы. Скрипнула кнопка, шуршание прекратилось.

— Питон, Питон, ответьте Мамбе.

Эти позывные нагнали на меня жуткую тоску. Запахло канализацией и подземными горизонтами «Горного шале». Неужели «джикеи» не могли за два года придумать что-нибудь новое? Впрочем, они все-таки придумали индикатор, который, должно быть, очень четко пеленгует работу моей микросхемы и вопреки предположениям самодовольной Хавроньи наводит на меня группу захвата.

— Мамба, я — Питон, — отозвались из эфира. — Где вы?

— На месте. Объект локализован, обеспечьте безопасный вывод. Как поняли?

— Понял отлично. Коридор до лестницы свободен. Оппоненты площадкой выше. Будете ждать очистки?

— Сколько времени просите?

— Десять минут.

— Работайте, жду доклада. Как поняли?

— Все понял. Доклад будет.

— Конец связи.

Питон с Мамбой своими переговорами прояснили ситуацию. «Джикеи» загнали французов выше ярусом, но оттуда, должно быть, простреливался трап. Теперь Питон просил десять минут на то, чтобы ликвидировать это неудобное обстоятельство, а Мамба, надо думать, за это время намеревалась достать меня с Ленкой из санузла. Уже через секунду прозвучала фраза, убедившая меня в том, что все обстоит именно так.

— Мистер Баринов, — вежливо позвали из-за двери. — Вам и вашей жене ничего не угрожает. Вы сами знаете, что нужны нам живыми. Выходите, и мы доставим вас в безопасное место…

Но тут в каюте оглушительно грохнуло. Дверь, соединяющую каюту с санузлом, сорвало с петель воздушной волной и с грохотом шибануло о раковину умывальника и зеркало. Осколки фаянса и стекла градом посыпались на пол, несколько кафельных плиток разлетелись на куски. Нас с Ленкой не задело, но сшибло на пол и слегка оглушило. Слава Богу, что мы не подходили к двери.

Как ни странно, но если я и вырубился от взрыва, то не больше, чем на пару секунд. Голова слегка гудела, в ушах звенело, во рту было солоно, но не от крови. Я сидел на полу, а в десяти сантиметрах от моей пятки лежал автомат, похожий на укороченную «М-16», знакомый мне по стычкам в «Бронированном трупе». «Джикей», одетый в черное трико, черную вязаную шлем-маску с прорезями для глаз, носа и рта, а также бронежилет (естественно, тоже черный), валялся поверх выбитой двери. Броник прикрыл его грудь от осколков, но, к сожалению, осколков у этой гранаты оказалось до фига. Пара штук пошли ниже пояса, и о своем мужском достоинстве «джикею», наверно, пришлось бы намертво позабыть. Но судьба была к нему милостива, бедняга об этой потере так и не узнал, поскольку еще один осколок долбанул его прямиком в лобешник.

Толком не придя в себя, я инстинктивно схватил автомат. Хотя не очень точно знал, смогу ли я из него выстрелить и, что важнее, нужно ли мне стрелять вообще.

Пыль, поднятая гранатным взрывом, не успела осесть, когда послышался некий дикий визг, отдаленно напоминающий знаменитое «ки-я!», и какой-то козел вломился в каюту из коридора. Недолго думая подручный Куракина открыл огонь, но не по мне, а по «джикеям», валявшимся на полу. Того, который лежал в каюте, я не видел, а потому не знал, подавал он признаки жизни или нет, стонов по крайней мере, слышно не было. А вот того, что лежал у нас в санузле, по моему разумению, долбить уже не было смысла. Тем более что при этом можно было запросто зацепить и нас с Ленкой. Самое удивительное, что в этот момент я, как ни странно, думал, будто застрелить нас в планы этого бойца не входит.

Увы, я сильно ошибся! Но слава Богу, это мне и Ленке сошло с рук.

— N'est tire pas! S'est Elene! He стреляйте! Я — Елена! — заверещала «француженка», и будь фортуна более вредной, нам бы после этого хана настала. Потому что мужик в шортах и черной кожаной безрукавке с заклепками влетел в санузел с одной целью — пришить нас на месте, а потом сказать, что так и было. Но его подвела любовь к длинным очередям. Все, что было в магазине, он уже распродал покойным «джикеям», а как раз на меня и Ленку не хватило. Надо было видеть его рожу, когда инструмент издал пустопорожний щелчок. Я не мог позволить промедление, смерти подобное — в буквальном смысле! — и нажал на спуск «джикейского» трофея. Господина в шортах и безрукавке проковыряло в пяти местах, и он со своим пустым «хеклер-кохом», слегка подпрыгнув и взвизгнув нечто нечленораздельное, но уже похожее не на «ки-я!», а на «мон дье!», шмякнулся поперек дохлого «джикея». На кафеле за его стеной появилось несколько выбоин, а по уцелевшим плиткам расплескалась кровища.

Ленка на сей раз даже не завизжала, а только икнула.

— Сиди! — сказал я ей, хотя она никуда идти не порывалась, а совсем напротив — забилась в угол и мелко дрожала. Я тоже дрожал, но не так сильно. Все-таки два года никого не убивал, немного потерял форму. Пока успокаивался и унимал дрожь, прислушался: в каюте стояла гробовая тишина, а наверху перестреливались короткими и одиночными.

— Мамба, Питон вызывает Мамбу! — запищала рация. Поскольку никто не отозвался, я рискнул перешагнуть через «джикея» и «куракинца».

В каюте лежало три жмурика. Те два «куракинских», которых «джикеи» расстреляли через окошко, и «джикей» с рацией. Двери в коридор не было, гранатный взрыв и ее сорвал с петель. За окошком просматривалась капроновая веревка, свисавшая вниз. В общем, все, как я и предполагал. В коридорах и на трапах надстройки было слишком шумно, чтоб туда соваться. Веревка к себе так и манила. Но у меня были сомнения насчет альпинистской подготовки Хавроньи. Правда, падать было не так уж высоко, метра четыре, не больше, но на железную палубу, где легко было плюхнуться на какую-нибудь, выражаясь по-морскому, «дельную вещь».

— Мамба, ответьте! Мамба, я — Питон, ответьте! — хрюкал «джикей». Очевидно, напрямую добежать до каюты Питону опять что-то мешало. Возможно, кто-то из «куракинцев», вроде того, что долбанул из подствольника по нашей каюте, еще был жив и, спрятавшись в какой-то каюте, ограничивал им свободу передвижения.

Грешен, у меня на какую-то секунду появилось мелкохулиганское желание подобрать рацию, нажать кнопку передачи и сказать что-нибудь приятное для «джикеев». Например: «Питон, я — Объект, Мамба накрылась медным тазом, жду указаний, куда выходить». Самое интересное при этом было бы, если бы я дословно перевел выражение «медным тазом» на английский язык. То-то бы «джикейщики» головы поломали!

Однако я предпочел не хулиганить, а ободрать с трупов боезапас. В дополнение к «джикейскому» штурмовому автомату я прибрал один «хеклер-кох», к которому набралось три магазина, и опоясался ремнем, снятым с одного из «куракинцев». Видуха от этого — ремень поверх ватного шелкового халата! — у меня получилась шикарная. Не то доблестный воин революционного монгольского хана Хатан-батора Максаржава, выступающий в поход против контрреволюционной банды барона Унгерна фон Штернберга, не то наоборот, контрреволюционный китайский мандарин, собирающийся воевать против Народно-освободительной армии Китая. Но на поясе была кобура с 15-зарядной автоматической «Береттой 92 СБФ», а также какой-то солидный штурмовой ножик. Кроме того, из-за пояса другого убиенного я выдернул небольшую гранатку. Он ее накрыл пузом, и потому при взрыве эта хреновина поленилась детонировать.

Копошился я не очень долго — минуты три, но при этом поглядывал на дверной проем. Само собой, с опаской: вдруг еще, кто гранатой плюнется? Но вся возня шла где-то далеко. Нервный Питон перестал вызывать Мамбу. То ли в горле пересохло, то ли не до того стало.

Ленка осторожненько выползла из туалета, подобрав до колен полы своего махрового халатика, чтоб не замараться в луже, которая натекла на пол душевой.

— Бр-р! — передернулась она, шарахаясь от покромсанных осколками трупов.

— Мясокомбинат какой-то!

— Слезешь по веревке? — спросил я.

— Попробую, — отозвалась Хавронья. — Ты нашел индикатор?

— И не искал…

— Ищи! — она мне, прямо как овчарке, приказала. — Если не найдешь, они нас через пару минут сцапают.

Времени у нас было не вагон. Я вообще не знал, как выглядит этот самый индикатор. Мне почему-то думалось, что он размером с японский видеоплейер. На самом деле это оказалась игрушка размером с пейджер. Ленка нашла ее и сунула в карман своего халата.

— Смотри за дверью, но из нее не высовывайся! — порекомендовал я. Дело в том, что мне захотелось поглядеть в окно.

Нельзя сказать, что «джикеи» добросовестно очистили все от стекла, кое-какие кусочки пришлось самому выдернуть. Порезаться не сумел, и на том спасибо.

Внизу никаких постов не наблюдалось. Но зато наблюдались трупы. И у меня, строго говоря, был неплохой шанс к ним присоединиться. К счастью, я вовремя заметил багрово-красный лучик лазерного прицела, который приглядывался к окну другой каюты. Снайпер устроился на полубаке и спокойно, без суеты, клал всех чужих, пытавшихся вылезти из окон надстройки. Я присел, скрывшись в каюте, и посмотрел, как ползет по потолку каюты маленькое красное пятнышко. За это время я подумал, что выбираться через окно в наряде мандарина или цирика слишком рискованно. Но было занятно поглядеть, пальнет ли снайпер по «джикею».

— Как там коридор? — спросил я. Оказывается, Хрюшка уже вооружилась здоровенным «магнумом», который я позабыл снять с «куракинца», и готова была грохнуть в любую цель, которой не повезет появиться в коридоре.

Убедившись, что «граница на замке», я не без брезгливости поднял за ремень одного из «джикеев», подтянул его к окну и высунул по пояс в проем. Снайпер тут же вновь перевел свой лучик на наше окно. Я подергал жмура за ноги, чтоб он «пошевелился». От полубака до надстройки было метров с полсотни, поэтому разглядеть, в каком состоянии находится «джикеи», одетый в черное трико и маску, было сложненько, тем более что я его показывал не больше минуты. Красный лучик скользнул по черной ткани на плечах покойного, и произошло маленькое чудо. На ней ярко мигнули буквы: «G & К». Как только лазер ушел в сторону, буквы исчезли.

— Быстро переодевайся в это! — прошипел я Ленке, указывая на ниндзевое одеяние «джикея».

— Да оно же все в крови!

Я понял, что мне легче будет пристрелить ее, чем заставить переодеться. Пришлось сделать это самому, понятно, без удовольствия и с осторожностью, то есть сидя на полу, в «мертвой зоне». Пропотелое и липкое от крови, вонючее — убиенный напоследок слегка облегчился, — это обмундирование было явно не для брезгливых. Кроме того, не было никакой гарантии, что «джикейский» снайперюга не рассек моего прикола с трупом, показанным в окно. Увидит, что я вылезаю, и долбанет. С полста метров при лазерном прицеле — это не фокус. Но, может, конечно, и пожалеть. Продырявит ногу и свистнет рации Питона: мол, принимайте, ребята.

С другой стороны, надо ведь не только самому слезть, но и Хрюшку вытащить. Переодеваться она не хочет, да и вообще неясно, как эта поросятина в своем халатике будет спускаться.

В это время опять зашуршала рация.

— Кобра, я — Питон, ответьте! — стало быть, теперь ему другая гадина понадобилась. Слава Богу, что на той же рабочей частоте можно было послушать.

— Питон, я — Кобра, слышу вас.

— Кобра, Мамба не отвечает. Что там в окна видно?

— Кто-то показывался, похоже, какие-то проблемы с выводом. Был гранатный взрыв и несколько очередей.

— Кобра, ты уверен, что это они в окно показывались?

— Они. От лазера не прятались, марка светилась.

— Почему тогда на вызовы не отвечают?

— Я ж говорю: граната взрывалась. Рацию могло повредить.

— Что они делали, когда высовывались?

— Кажется, пробовали веревку. Сейчас опять убрались. Я думаю, ждут, что вы им коридор откроете.

— Попробуй поморзить им светом.

— Опасно, несколько окон не прочищены. Особенно на верхнем ярусе. Наверно, поэтому и Мамба не выходит.

— Коридора пока нет. В нижнем ярусе тоже не зачищенные остались. У нас два средних яруса, а у этих низ и верх. Еще пара очень хорошо сидит в коридоре, между нами и Мамбой. Был бы газ, прошли бы чисто, а у нас и так без трех четыре. Как понял?

— Нормально. Питон, они нас не декодируют?

— Похоже, нет. Если Мамба начнет выходить к тебе, дай знать. Как понял?

— Понял отлично.

— И прикрывай их, по возможности, от верха и низа сразу.

— Понял, окосею, но прикрою.

— Конец связи, бай-бай, беби.

Нет, чужая рация, настроенная на рабочую частоту и с декодером, — полезнейшая вещь. Снайперюга — это он был Кобра — вкупе с Питоном, которого «куракинцы» зажали между двумя этажами, обменялись полезной информацией. Меня, правда, немного интересовало, что происходит на корме, где в кормовой надстройке находились рулевая и штурманская, а также радиорубка. Внизу тоже должны были находиться кое-какие люди, всякие там механики и дизелисты-электрики. Но судя по тому, что судно, не сбавляя хода, не рыская и не меняя курс на 180 градусов, продолжало куда-то двигаться, проблем с этими товарищами не было.

У меня проблемы были. И главная состояла вовсе не в выборе между «вылезать» или «не вылезать». Хотя это, конечно, была действительно серьезная проблема, поскольку, как выяснилось, кроме Кобры — о ней разговор особый! — пошабашить нас могут и «не зачищенные» сотрудники князя Куракина, сидящие и выше, и ниже ярусом. Увидят, как я вылезаю в «джикейском» наряде, палить не постесняются. Правда, их может отвлечь активность Питона, который, допустим, попробует атаковать вверх и вниз. У Питона положение, мягко говоря, хреновое. Говоря по-русски, его зажали с трех сторон. Во всяком случае, по его собственным словам. Конечно, они могли и брехать, если догадывались, что их кто-то подслушивает. Очень занятно прозвучала фраза «без трех четыре». Это могло быть условным знаком, согласно которому, скажем, надо было все сказанное понимать совсем наоборот. Или не все, а что-нибудь конкретное. Вместе с тем очень уж доверчивой, вопреки своему гадскому характеру, выглядела Кобра. Главной проблемой было другое.

Дело в том, что надо было придумать для себя стратегическую цель. В идеале все было просто: дождаться, кто кого, и поступить в распоряжение победителя. Обеим сторонам я нужен живым, Ленка тоже. Однако гостеприимным «куракинцам» очень не хотелось отдавать меня живым. И в том, что они меня пристрелят, можно было не сомневаться. Причем, как показал опыт с убиенным в санузле, пристрелить могут не только в самом безвыходном положении, но и просто ради спортивного интереса. Какого Аллаха молить за то, что патроны у мужика в безрукавке скончались раньше, а не позже? Хотя, казалось бы, «джикеев» он уже положил на грунт и мог потребовать с князя бутылку за наше освобождение. Нет же, падла, лезет с пушкой к беззащитным людям. Ведь мог «джикейский» автомат тоже оказаться пустым? Мог. Тогда бы трупом, наверно, был я. Конечно, это бы избавило от дальнейших неприятностей и излишнего перенапряжения мозгов, но и от всех прелестей жизни тоже. Одна такая прелесть в махровом халате сейчас приглядывала за коридором.

Куракинский приказ: «Живым не отдавать!» был вполне понятен. И ждать, что у «джикеев» в аналогичных обстоятельствах проявится человеколюбие, взыграет гуманизм или хотя бы совесть пробудится, не приходилось. Конечно, наследники Чалмерса и Дэрка менее эмоциональны, чем эти самые «белофранцузы». Они пристрелят, пожалуй, только если действительно почувствуют, что живым меня утащить не сумеют. Но зато пристрелят обязательно и очень качественно. Это прагматический подход к делу. Поскольку все, что касается Фонда О'Брайенов и секретов препаратов «зомби», было когда-то придумано людьми, то рано или поздно до этого можно будет докопаться и без помощи моей башки. Но дарить эту башку конкурентам за просто так, зачем же? Это же огромная фора и в финансировании, и в самом объеме исследований. Ан нет, мусью принс, получите-ка вы ваших землячков в дохлом виде. Тогда все будут в равных условиях, а незыблемый принцип свободы конкуренции будет соблюден от и до. Штатовская деловитость и размах, конечно, дадут преимущество производителям прохладительных напитков.

Так что просто дожидаться чьей-то победы было не шибко с руки. Это чревато не минимумом риска, а максимумом.

Но добровольно принимать чью-либо сторону и открывать боевые действия против кого-то из противников не хотелось. Князь Куракин неплохо относился к Ленке, а насчет его импотенции я справки не видал, так что надо с пониманием к делу подходить. Но ведь именно его сотрудник чуть не сделал из нас решето, за что и поплатился. То есть я лично уже выступил в роли помощника этих чертовых «прохладителей». Хотя никто из них не объявлял, что очередь из автомата, которую я два года назад всадил в Дэрка, уже по-христиански прощена. Взять меня живым они не откажутся, распечатать мои мозги с помощью Ленкиных шифров тоже, но после того, как брать из моей башки станет нечего, они ее обязательно расшибут.

В общем, никаких гарантий жизни в случае попадания в чьи-то лапы мы не имели.

Сам собой напрашивался вывод, что желательно никому не попадаться и, следуя заветам покойного Великого Вождя Ким Ир Сена, «опираться на собственные силы». То есть необходимо каким-то образом удрать отсюда. Только вот куда и как, надо было долго думать. А самое главное — на чем, потому что по морю аки по суху меня бегать не обучали.

Конечно, будь тут перстеньки Аль-Мохадов или черный ящик Майка Атвуда, можно было провернуть что-нибудь трансцендентное. Но, во-первых, ничего из этого оборудования у меня не было, а во-вторых, я не шибко верил в то, что эти вещички действительно могут переносить людей через пространство-время. То, что было понапихано в мою память, нуждалось в серьезнейшей проверке.

Конечно, на самом деле я размышлял над всеми делами не очень долго. У меня просто времени на это не было. Я для себя определил стратегическую цель

— удрать с корабля, но придумать, как это сделать и что делать, если мне это почему-либо удастся, не успел.

В коридоре жадно затарахтело сразу несколько автоматов. Ну, блин, цивилизация! То ли патронов до фига, то ли ума ни хрена нет. Такое ощущение, что запас у каждого по полтонны. А ведь уже долгонько долбятся!

После того как пара пулек рикошетом залетела в нашу каюту, я понял, что надо все-таки попробовать драпануть через окно. Наверно, потому, что у меня появилось нехорошее впечатление о каких-то серьезных изменениях в обстановке. Мне показалось, что к кому-то подошло свежее подкрепление, и оно, возможно, приведет к полной победе этой стороны, а стало быть, к тому, что проигравшая нас уничтожит. Вряд ли первыми вбегут к нам победители, а не побежденные, а нам удастся перестрелять побежденных раньше, чем они нас перестреляют.

— Я вылезу первым, повисну на веревке, а ты обнимешь меня за талию, поняла? Веревку руками не цапай! Ладони сожжешь!

От покойного «джикея» мне досталась пара замечательных противоножевых перчаток, и за свои ладони я не беспокоился.

Гораздо больше я беспокоился, чтоб меня не застрелили. Эту пакость мог проделать Кобра, то есть снайперюга с полубака. Или «куракинцы» из верхнего и нижнего ярусов. Или какой-нибудь гад мог прорваться к нашей каюте как раз в тот момент, когда мы будем болтаться перед окошком, и завалит нас одной пулей.

Кобра кусаться не стал. Он даже не навел на меня свой лазерный лучик. Должно быть, ограничился тем, что увидел знакомую одежку. Я дотянулся руками до веревки, умудрился не зацепиться автоматами за проем окна и, оттолкнувшись «джикейской» обувкой, прыгнул, обхватывая веревку ногами. Конечно, немного брякнул оружием о стальную стенку надстройки. Более-менее погасив раскачку веревки, я чуть-чуть, на полметра, подтянулся вверх, и теплые лапки Хавроньи крепко сцапали меня за поясницу.

— Ой-й! — тихо пискнуло бедное животное, когда я, откачнувшись вместе с веревкой, буквально выдернул Хрюшку из окошка. Самое главное, попа благополучно проскочила! Если б она застряла, не знаю, что получилось бы.

— Ноги поджимай! — прошипел я Ленке, скользнув вниз по веревке. Ш-ш-ших! Бух! Приземлились! Хавронью я почти тут же отковырнул, чтоб не сковывала, и, дернув за руку, оттянул в темноту, в какое-то углубление за пожарным щитом, вполне похожее на мертвое пространство.

— Питон, я — Кобра! Мамба выходит. Один вышел, вынес девку. Укрылись у пожарного щита.

— Прикрывай! Жди, пока не выведут парня! Он важнее! Понял? Все это пищало у меня в кармане, а потому не слишком громко, чтоб снайпер с полсотни метров мог услышать свой собственный треп с Питоном.

— Пусть уходят на лодку правого борта! Там безопаснее. Дай в ту сторону трассер! — распорядился Питон. — Если через три минуты парня не выведут, работай по третьему! Как понял?

— Понял отлично.

Тихо хлопнул выстрел, и одиночный трассер просверкал метрах в двух над нами. Притираясь к стенке надстройки, поскольку сразу из двух окон протарахтели очереди в направлении полубака, мы выбежали на правый борт. Глянув в сторону кормы, я увидел, что до ближайшей лодки совсем недалеко. У кормовой надстройки пришвартовались сразу две лодки, с обоих бортов, ведь их экипажам предстояло захватить радиорубку, машинное отделение и рулевую рубку. А у средней надстройки была только одна. И около нее никого не было, кроме парня в черном, который, укрывшись за лебедкой, держал на прицеле ту дверь, через которую мы с Хрюшкой убежали в надстройку после газовой атаки.

Не знаю, давали ему какой-нибудь там пароль или еще что, но только нас он ни о чем не спрашивал. Может, его Питон уже по радио предупредил, что Мамба выводит объекты.

В лодку, которая трепыхалась у борта, словно камбала на крючке, мы слезали по шторм-трапу, свисавшему с борта. Когда я сказал насчет камбалы на крючке, то не сильно преувеличил. Лодка действительно держалась на крючке, точнее, на четырехзубой «кошке», заброшенной по ходу абордажа. К «кошке» был привязан капроновый трос, а другой конец закреплен на металлическом кольце в носовой части лодки. Поскольку судно шло, не сбавляя хода, то волны, расходившиеся от бортов, порядочно дергали лодку, и слезть в нее по шторм-трапу, тоже качавшемуся из стороны в сторону, было не так-то просто. Тем более что в самой лодке никто не оставался, а потому не мог придержать веревочную лестницу.

В «джикейской» обувке по деревянным ступенькам штормтрапа я лично спустился с некоторым перетрухом, потому что в тот самый момент, когда уже собрался прыгать в лодку, резиновую посуду отвело от борта на полтора метра. Мог бы не рассчитать и искупнуться, да еще и булькнуть со своими железяками за спиной. Под винтами такой бандуры, как «Торро д'Антильяс», я бы враз превратился в мясной фарш, даже если бы не успел вовремя захлебнуться.

Но я остановился, дождался, пока лодка подошла ближе, и прыгнул. Не было уверенности в том, что я ее не переверну, но этого не случилось. После этого я уцепился за низ шторм-трапа и застабилизировал его. Как ни странно, Ленка слезла хоть и с повизгиванием, но вполне благополучно.

— Сиди у мотора, а я попробую отвязать лодку…

Наверху продолжалась стрельба, слышались какая-то возня и вопли. Возможно, дело дошло до рукопашной. Тот боец, что сопроводил нас к шторм-трапу, убрался от борта. Самое оно!

Конечно, разбираться с морским узлом, капроновым и мокрым, проще всего ножиком. Что я и сделал, перепилив скользкие волоконца. Посуду сразу потянуло вдоль борта, пронесло мимо второй лодки, тоже прицепленной к судну с помощью «кошки», и вынесло за корму «Торро д'Антильяс».

Я перебрался поближе к мотору, а Хрюшка перелезла на середину. «Торро д'Антильяс» уже оторвался от нас метров на сто, когда я открыл бензопровод и дернул за тросик этой мощной подвесной машины. Как видно, механизм еще не успел остыть и завелся, как говорили в старину, «с пол-оборота». Я ухватился за рулевую ручку, и лодка с приличной скоростью понесла нас в темноту, прочь от сухогруза, «куракинцев» и «джикеев». Только вот куда?

На курсе «Хрен знает куда»

В астрономии экваториальной области я не волок ни уха ни рыла. Браун, возможно, волок или капитан О'Брайен, царствие им обоим небесное. Но у меня лично, то есть у Короткова-Баринова, ни черта из этой науки в памяти не осталось. То ли заархивировалось где-то, то ли вообще стерлось начисто. Возможно, где-нибудь в родных широтах, под Москвой, например, я углядел бы в небе знакомые «ковшики», нашел бы Полярную звезду и решил, что знаю, где находится север. После чего прислушался к шуму и пошел бы в направлении ближайшей электрички.

Насчет Южного полушария я краем уха слышал, что у них заместо Полярной звезды должен быть некий Южный Крест. Но как он выглядит, представления не имел. В принципе любые четыре звезды, не вытянутые в одну линию, можно принять за крест, а тут звезд было до фига и больше. Кроме того, отсюда было слишком далеко до Антарктиды, и мне почему-то казалось, будто и Южный Крест здесь не углядишь. Оставалось ждать утра и определять, где восток.

Я догадывался, что «джикеи» вряд ли плыли на своих лодочках от самой Флориды или из Нью-Орлеана. Скорее всего ребяток на чем-то подвезли. Может, на таком же сухогрузе, может, на подлодке, а может, на авианосце. Ведь бродит же тут где-то 1-й флот США. Черт его знает, какие теперь у «джикеев» отношения с правительством? Может, нашли себе нового Хорсфилда? Но могло быть и так, что «джикеи» имели базу на каком-нибудь из островов. И доставить их поближе к цели мог, скажем, вертолет или пара вертолетов.

С рассветом увеличивались не только шансы определиться по солнцу, но и нарваться на «джикеев». Впрочем, и на всяких прочих тоже.

Кроме неприятностей, которые сулила встреча со знакомой публикой — «джикеями», «койотами» и «куракинцами», могли возникнуть проблемы и с появлением какого-либо патрульного корабля. От Хайди и Гран-Кальмаро, как мне представлялось, мы уплыли далеко, но если «Торро д'Антильяс» шел на северо-восток, к Мартинике, где островов больше и стоят они гуще, то тут могли появиться и французы, и англичане, и голландцы, и всякие там самостийники с Сан-Висенто и Гренадин, Антигуа и Барбуды, Тринидада и Тобаго. С оружием и без документов мы были желанной находкой для любой полиции или спецслужбы. Конечно, можно тут же заявить о своем российском гражданстве и дожидаться, пока прилетит Чудо-юдо. Несомненно, это наилучший выход. Хотя и мне, и Ленке предстоял с ним очень непростой разговор с весьма непредсказуемым завершением. Такие фокусы, как попытка взорваться вместе с отцом родным (мой грех) и сотрудничество с Куракиным (Ленкин грех), без поощрения не останутся. Это может свестись к мертвой посадке за забор Дворца Чудо-юда или заточению в Центре трансцендентных методов обучения (ЦТМО) на срок от трех до пяти лет (или больше), а может привести и к летальному исходу. Разумеется, после изъятия из моей башки всех общечеловеческих ценностей.

Но кроме разных неприятностей, связанных с задержанием, в конце концов, оружие и всякие ненужные вещи, типа «джикейского» обмундирования, индикатора, настроенного на поиск г-на Баринова, и рации, можно было утопить, нам угрожали и самые обычные сложности, которые поджидают слабо разбирающихся в навигации людей, плывущих на резиновой лодке по Карибскому морю.

Например, мог подняться ветерок, который легко перевернул бы лодочку и вытряхнул нас непосредственно в водичку. Причем на хорошем волнении я в этих водах еще не купался, а потому не знал, какой из валов меня утопит, девятый или первый. Кроме того, путешествовать, не имея точного представления даже о странах света, не говоря о том, где именно наша лодка находится, означало возможность заплутать. А тут, извините, не Подмосковье, на шоссе не проголосуешь, к электричке не выйдешь. Да и бензином не заправишься.

Насчет бензина я меры принял. То есть попросту заглушил мотор, едва мы отошли на милю от уползающего в темноту «Антильского быка». Скоро огни его совсем потерялись из виду, и мы с Ленкой остались наедине со звездами и, разумеется, с океаном. Хоть он и был Атлантический, но на наше счастье пока тихий.

— Ну, и что дальше? — спросила Хрюшка с явным недовольством в голосе.

Бабы тем и отличаются от нормальных людей, что не стесняются вслух задавать дурацкие вопросы. Хоть бы порадовалась, что ее выволокли из-под огня! Нет, не успели смыться с корабля, как она начала ворчать. Я даже обиделся немного, но решил промолчать. Что взять с этой поросятины гнусной?

— Ты хоть знаешь, куда ехать? — не унималось бедное животное. Матом ее обложить, что ли? Но я ограничился тем, что сказал:

— До утра подождем… Сейчас все равно ни черта не разглядишь. Даже если тут какой-нибудь островишко в двух шагах произрастает.

Ленка помолчала-помолчала, а потом выдала:

— У меня ведь там и паспорт, и деньги, и одежда остались… — И всхлипнула.

— Явишься в наше поселковое отделение милиции, — сказал я скучным голосом юрисконсульта, — напишешь заявление об утере. Выдадут новый паспорт, на имя Бариновой. А то это твое Шевалье какой-то швалью отдает.

— Так оно и есть, кстати, — шмыгнула носом кандидат филологических наук,

— «шваль» в русском языке появилось после войны 1812 года. Две версии происхождения слышала. Первая такая, что отступающие французы искали по деревням лошадей. Одни, чтобы драпать побыстрее, а другие, чтобы сожрать. Лошадь по-французски «шеваль», а наших всех мародеров стали называть «шваль». Вторая версия, что пленные французы говорили конвоировавшим их конным казакам: «Шевалье!»

— Это тебе, конечно, князь Куракин рассказал? — поддел я. — А по-моему, все это не так. В царской армии были полковые швальни, где солдатикам шили обмундирование. Туда, само собой, набирали тех, кто к строевой не годился. Вот их-то и называли «швалью».

— Балдежник вы, мистер Баринов, — проворчала Хрюшка. — И на кой черт я за вас замуж выходила? Была бы сейчас продавщицей в промтоварном магазине, как завещал товарищ Чебаков. Пила бы в меру, в меру воровала, в меру погуливала, и ничего такого…

— Чего?

— А вот этого. Прыжков с парашютом к акулам в пасть. Или прогулок на лодке курсом «хрен знает куда»… Может, у тебя крыша поехала, а?

— Может быть. Всякая «крыша» должна регулярно наезжать, а то уважать перестанут, — сказал я, сам удивляясь, как мы можем всякую околесицу нести в то время, когда о Боге нужно думать. Истинно, «мы — советские люди»…

Лодка, между прочим, куда-то дрейфовала. Не может предмет, плавающий в море, стоять на одном месте. Его всегда куда-то тащит, либо ветер, либо волна, либо течение. Так, в 1654 году шлюпка с негритенком Мануэлем, доньей Мерседес и горничной Роситой придрейфовала к острову, на котором сеньор Доминго Ибаньес, он же Косой, устроил себе дачный участок. Правда, надо думать, что «Торро д'Антильяс» со своими пустыми трюмами и хорошим ходом увез нас достаточно далеко от этих мест. Не скажешь, что этому стоит радоваться. Косой вряд ли был бы очень сердит на меня за то, что я вернулся, да еще и не один, а с такой ценной дамой, как Елена. Пожалуй, он даже поблагодарил бы меня и наверняка поместил в каком-нибудь более приличном месте, чем псарня. Кроме того, он не стал бы продавать нас Куракину или другим представителям «Принс Адорабль» в наказание за разбойное нападение. Да и вообще я думаю, что князю отныне надо будет держаться подальше от хайдийских берегов и от Карибского бассейна в целом. Кирпич на голову, гадюка в кровати, пол-литра метанола, подкрашенная ромом, наконец, просто пуля хорошего калибра — вот что его теперь ждет в этом районе земного шара. Впрочем, и в других местах тоже. Даже в Париже или Усть-Пиндюринске.

Правда, для того, чтобы туда добраться, ему еще нужно будет как-то разобраться с «джикеями». Хотя бы с теми, что сейчас орудуют на корабле. «Торро д'Антильяс» сейчас напоминал плавучую банку, наполненную ядовитыми пауками. Идеальным вариантом — для меня, конечно! — было бы общее утопление всего кагала, скажем, в результате какого-нибудь взрыва или торпедирования, но я понимал, что этим мечтам, скорее всего, сбыться не суждено. Кто-то должен был перестрелять своих противников раньше, чем они перестреляют его соратников. В лодке «джикеев», которая нам досталась, могло поместиться человек десять. Лодок было три, стало быть, на судно их высадилось десятка три. А на «Торро д'Антильяс» небось плыла сотня людей. Так что «джикеи» в принципе должны были кончиться раньше. Хотя, как стрелять, конечно… Кроме того, «джикеи» могли и не дождаться того момента, а пробиться к своим лодкам и удрать. Это было бы очень неприятно, потому что, удирая, они вполне могли в темноте наткнуться на нас. Если приближение «Торро д'Антильяс» мы вряд ли проморгаем, одно урчание его машин было слышно за пару миль, то лодки с моторами так легко не расслышишь.

Ленка вытащила из кармана своего халата плоскую коробочку и принялась ее ощупывать в темноте.

— Интересно, — пробормотала она, — как же они запихнули индикатор в такой объем?

— А что, наш, отечественный, в комнату не помещается? — полушутя спросил я.

— Ну, допустим, существует ли наш, российский, я просто не знаю. А французский в комнату помещается. И даже в атташе-кейс влезает. Но этот совсем миниатюрный… Дай Бог выбраться, разберусь.

— В добрый час, — поехидничал я. Однако задумался. У «джикеев» такая штука есть. У французов — хоть и размером с чемодан, но тоже имеется. Чудо-юдо в принципе запросто может сляпать не хуже, а Сарториус тем более. Так что, сколько ни бегай, найдут. Знать бы, как выключается эта микросхема… А то уж очень паршиво, когда собственный мозг на тебя стучит и постоянно докладывает всему цивилизованному миру, что, мол, есть такой Дмитрий Сергеевич Баринов и торчит, как шпала, посреди Атлантического океана. Прийдите и володейте, так сказать.

— Слушай, — спросил я у Премудрой Хавроньи, — а нельзя как-нибудь вырубить мою схемку? Ту, что в голове?

— Можно, — прохрюкало животное, — только вместе с тобой. Дать тебе по башке чем потяжелее, и нет проблем. Пока ты лежал в коме, схема молчала. Когда ты засыпал, тоже. Но как только энергетика мозга набирает определенный уровень, схема начинает работать. Сперва помаленьку, потом все мощнее.

— А какой это «определенный» уровень?

— Этого я не знаю. У тех схем, которые мы с Чудо-юдом поставили Зейнаб и Винь, совсем другие параметры. Мы их хорошо знаем. А вот у твоей и Танькиной, черт поймет. Это Сорокин делал. На основе кристаллов другого вещества. Я предлагала твоему папочке удалить ее у Татьяны, но он сказал, что это опасно. Теперь-то он, конечно, ни в жисть не согласится в ней ковыряться. Наследница! Любимая невестушка!

— Завязывай, — нежно попросил я. — А то выпросишь какую-нибудь пакость. Неужели даже здесь ревностью исходишь?

— Исхожу. Потому что ты вредный и гнусный Волчище. Бабник!

— Неправда. Просто я не могу отказать женщинам, которые очень долго выпрашивают. Зинулю я вообще бы пальцем не тронул, если бы не твои распоряжения. Марьяшку надо жалеть, она жертва геноцида. А Танечка — просто несчастный случай на производстве.

— Марселу, Соледад, Мэри, Синди, Мануэлу Морено ты, конечно, уже не помнишь…

— Если б ты в моей башке не копалась, то и не знала бы про них ничего. Мануэла — чудовище.

— Все они чудовища. А самое главное — ты. Потому что сын Чудо-юда. Чудик-юдик.

— Спасибо, что хоть по-немецки не назвала, «вундер-юде» каким-нибудь.

— Кто тебя знает? У вас там столько кровей намешано. То ли дело я — истинно р-русская.

— Если татар с чухонцами в роду не было. «Чебак» — точно татарское слово. Ну, тюркское наверняка.

— Это рыба такая. Правда, никогда не ела, но знаю, что есть. Мне захотелось спать. Возможно, у микросхемы совесть пробудилась, а может, просто умотался боец Коротков. Если бы не беспокоило наличие в море акул, бандитов и воды, в которой случайно утонуть можно, то можно было бы и дрыхануть от души. Ведь я все-таки шибко ослабел после двух лет отдыха. А тут и лазать, и стрелять, и немножко бегать пришлось. Можно и утомиться слегка.

Не знаю, отчего утомилась Хрюшка, но она, усевшись рядышком, взяла да и засопела. Конечно, ей проще. Мужик под боком, акулам, судя по всему, не по зубам, раз прошлый раз есть не стали, ни одной посторонней бабы поблизости не просматривается, а бандитов он завсегда одной левой разгонит. В воде ее мужик не тонет — известно, из какого материала сделан. Отчего не поспать спокойно и с ощущением полной личной безопасности?

Ричард Браун когда-то завидовал тому, что не родился бабой. Его, по-моему, то есть ее, кстати о птичках, собирались Кармелой назвать. Даже, помнится, рассуждал о том, что мужику приходится вертеться, дрыгаться, рисковать, чтоб выбиться в люди, а бабе надо всего ничего: замуж выйти как следует. Например, за президента или хотя бы за мэра какого-нибудь. Или за миллионера, что по нынешним временам не возбраняется.

Бороться со сном — тяжкое дело. И неблагодарное, кстати, поскольку здоровью во вред. Но я честно боролся, упорно, до тех пор, пока не заснул.

Засыпал я как-то постепенно, некоторое время ощущая, что нахожусь в лодке, которая славно покачивалась, словно колыбелька. Но потом ощущение это потерялось, зато начали мелькать картинки из прошлой жизни Майка Атвуда, точь-в-точь как в телесериалах, когда вместе с титрами показывают отрывки из предыдущих серий. Я увидел кусочек из поездки в автобусе, пару секунд из спуска в пещеру под командой Тэда Джуровски, несколько па из танца Дьяволов, «Море Плутона», «Колодец Вельзевула», «Трон Сатаны», блуждание по лабиринту, падение в реку, затопление подземного дома, таинственный прорыв на поверхность, перемещение в дом Милтона Роджерса, спасение из огня и, наконец, повторный приход в дом Роджерсов и разговор о параллельных потоках времени. А в конце этого разговора, в тот момент, когда мисс Уильямс догадалась, что где-то в параллельном времени мы все погибли от ядерного взрыва, мне отчего-то стало очень холодно…

Дурацкий сон N 10 Дмитрия Баринова. Пришельцы

Холод, который почувствовал не только я, но и все остальные участники беседы, то есть Тина Уильяме и семейство Роджерсов, был вызван не тем, что на улице похолодало и в дом потянуло сквозняком. Нет, на улице по-прежнему было тепло, и никакой сквозняк по комнатам не гулял. Это был внутренний холод, который исходил откуда-то из мозга и распространялся по всему организму. Моя душа или что там вместо нее убеждала тело, будто ей холодно, тогда как тело никакого физического холода совершенно не ощущало. Наверняка то же самое чуяли и все остальные, потому что ежились от холода с недоуменными выражениями лиц. Милтон Роджерс, например, ни слова не говоря, подошел к окну и опустил раму, хотя оттуда совершенно не дуло.

— Тебе тоже холодно, Милтон? — удивленно спросила Клара Роджерс. А Тина подошла к термометру, висевшему на стене, и, видимо, очень удивилась тому, что спиртовой столбик не упал хотя бы до 20ё F1. Но на нем значилась вполне комнатная температура.

— Странно, — пробормотала Тина, — я думала, что это только меня знобит. Мы ведь могли простудиться в пещере…

— А вдруг это какая-то болезнь? — напугалась миссис Роджерс. — Помните, как исследователи пирамид в Египте умерли от «проклятия фараонов»? Может, этот ваш ящик заразный или что-нибудь излучает?

Мне показалось, что сейчас начнется скандал, но он не успел начаться. Потому что произошло нечто совершенно неожиданное.

Было еще светло, электричество в доме не горело. Света, что попадал в комнату из окон, вполне хватало. Однако в тот самый момент, когда миссис Роджерс начала выступать насчет того, что ящик что-то излучает, стало жутко темно. Так темно, как может быть только в том случае, когда глухой, безлунной и беззвездной ночью внезапно отключается свет не только во всем доме, но и во всем городе. Но ведь электричество не горело! А это означало, что если что-то и отключилось, то не меньше, чем Солнце.

— Господи! — донесся из темноты испуганный вскрик Клары. — Что это?!

Меня обуял страх. Конечно, было от чего испугаться. Но обычно самый сильный страх бывает только в самом начале чего-то непонятного и опасного. Позже он начинает ослабевать, по мере того как человек осваивается в непривычной обстановке. В свое время об этом мне говорил Крис Конноли, когда рассказывал о переживаниях людей, впервые попавших в пещеру. В Пещере Сатаны я и сам ощущал справедливость его утверждений. Но сейчас, хотя мы вроде бы по-прежнему находились в гостиной у Роджерсов и не проваливались на тысячу футов под землю, страх усиливался. С каждой минутой и даже с каждой секундой. Наверно, потому что обстановка менялась очень быстро, и приспособиться к ней мой разум никак не успевал.

Какое-то время я думал, что опять произошла мировая катастрофа из-за того, что Роджерсы, допустим, купили не тот холодильник или покрасили стены не в те цвета. Мне сразу же захотелось найти в темноте черный ящик и попросить, чтоб он перекинул всю нашу компанию в какой-либо более благополучный поток времени. Но темень была настолько беспросветная, что я полностью потерял ориентировку. Если в первые несколько секунд я еще помнил, хотя бы приблизительно, как располагалась мебель в гостиной и где кто из нас четверых находился, то несколько мгновений спустя я перестал не только помнить, что было справа, а что слева, но даже и верх с низом мог перепутать. По-моему, на пару минут вообще исчезло тяготение, и я болтался в пространстве, как астронавт в состоянии невесомости. Кроме того, мне показалось, будто пространство, в котором я сшивался, уже не ограничено стенами гостиной в доме Роджерсов. Само собой, звуковых ориентиров не было. После суматошного вопля миссис Роджерс на какое-то время наступила абсолютная гробовая тишина. Кажется, я тоже пытался выкрикнуть что-то бессвязное, но не услышал своего голоса. Возможно, потому, что вокруг меня не было воздуха, вообще ничего не было. Никаких предметов, никаких ограничителей пространства. То есть за обступившей меня непроглядной тьмой скрывалась некая бесконечность, космическая пустота, быть может…

Это ощущение продлилось минут пять, не дольше. Тьма позади и с боков осталась прежней, а вот впереди, то есть там, куда я смотрел, появилось какое-то странное, непривычного оттенка, зеленоватое свечение. Сперва это была просто небольшая светящаяся точка, окутанная полупрозрачным и зыбким ореольчиком. Не больше теннисного мяча, наверно. Но ореольчик этот стал быстро расширяться и одновременно становиться все ярче и ярче. А точка, находившаяся в центре этого зеленоватого мерцающего сфероида, постепенно превращалась в нечто похожее на свернувшегося в клубок и растопырившего иглы ежа. Этот еж светился намного ярче, чем окружающий его ореол. Он тоже быстро рос в размерах, и я не мог понять, отчего это происходит: то ли сам еж увеличивается, оставаясь на том же расстоянии от меня, то ли это я, подчиняясь неведомой силе, приближаюсь к нему с очень большой скоростью. По размерам зеленый еж был сперва с маленького ежонка, потом со взрослого ежищу, наконец, стал огромным, как мяч, которым играют цирковые слоны. Уже можно было различить, что иглы у него не торчат постоянно на одних и тех же местах, а постоянно то втягиваются, то выбрасываются. И вообще эти иглы, похоже, были не твердыми предметами, а чем-то вроде больших искр или маленьких молний.

Когда до этого ежа осталось не больше двух ярдов, и какая-нибудь из игл вот-вот меня проткнет или испепелит, я совсем передрейфил. Но я ни крикнуть не мог, ни заплакать, ни пошевелить рукой или ногой. Ледяной холод словно бы сковал меня, превратил в статую, хотя я ощущал учащенное биение сердца, а голова, пусть сбивчиво и панически, но пыталась осмыслить происходящее.

И тут еж вместе с его ореолом стали быстро вытягиваться по вертикали. Сначала получилось что-то вроде огромной дыни, потом кабачка, затем длинного огурца или кактуса. Более всего он был похож на кактус, поскольку у него еще сохранялись «иглы».

Ореол стал сжиматься, а сам кактус расширяться, причем в середине зеленоватой искрящейся фигуры возникло продолговатое темное пятно. Оно сначала было совсем бесформенным и маленьким, но потом стало быстро увеличиваться в размерах и обретать контуры человеческой фигуры Одновременно и кактус, и сближавшийся с ним ореол стали изменять очертания, теперь напоминая по форме человеческие фигуры. За минуту все три контура совместились, и передо мной возникло черное, безликое, но с головой, руками и ногами человекообразное существо ростом эдак в девять с половиной футов. По контуру фигуры по-прежнему мерцали «иголочки»-искорки, но совсем маленькие, похожие на те, что проскакивают между контактами, по которым идет ток от слабой батарейки, только не голубого, а зеленоватого цвета.

«Инопланетянин!» — сверкнуло у меня в голове.

Вообще-то я давно хотел встретиться с пришельцами. Даже втайне мечтал, что найду в каком-нибудь неисследованном гроте следы их пребывания в Пещере Сатаны. Самое удивительное, что черный ящик мне поначалу вовсе не казался чем-то неземным. А ведь похоже, что именно за ним прибыл посланец иного мира. Только почему-то без летающей тарелки, о которых столько пишут и рассуждают. Впрочем, черт их знает, нужны ли им тарелки, если у них есть такая штука, как черный ящик, способный не только перебросить человека из одного места в другое за одну секунду, но даже из одного потока времени в другой…

Страх, хотя ничего ужасного пока не произошло, переполнял меня с головы до пят. Верзила, почти вдвое выше меня ростом, безликий и безволосый, абсолютно черный — скафандр это или его собственная шкура, я определить не мог — стоял, уперев руки в бока. Никаких звуков он не издавал, только искорки, мерцавшие по контурам его фигуры, слегка потрескивали. Я даже не знал, видит ли он меня или нет, а если видит, то чем — ничего похожего на глаза у него на голове не просматривалось. Но все-таки мне было легче увидеть такого пришельца, чем тех, которых рисовали в комиксах, то есть всяких там жутких осьминогов и шестиглазов. А так что-то вроде здоровенного манекена.

Спустя еще несколько секунд зеленоватое сияние, исходившее от черной фигуры, стало ярче. При этом, правда, искорки, потрескивавшие на ней, не стали длиннее, но зато я обнаружил, что по левую руку от меня стоит мисс Уильямс, а по правую — Роджерсы.

Я наконец-то рискнул посмотреть себе под ноги и обнаружил, что ни земли, ни пола нет. Мы стояли на пустоте, но никуда не проваливались. У всех были испуганные, ничего не понимающие лица. Не уверен, что вокруг нас был воздух, а не вакуум, потому что Клара все время открывала рот, пытаясь что-то сказать, но ничего слышно не было. И при этом мы были живы и несомненно чем-то дышали!

Холод, исходивший изнутри нас, все еще ощущался, но уже меньше, его парализующее, сковывающее действие ослабело. Я даже почувствовал, что могу повернуть голову. Едва я это осуществил, как в ужасе отвернулся: там, за нашей спиной, стояло множество таких же фигур, как та, что высилась спереди. Но и это было не последним сюрпризом. Когда я повернул голову и поглядел на первого пришельца, то увидел, что немного позади него стоят плечом к плечу точно такие же. А поглядев вправо и влево, я убедился, что мы окружены сплошным кольцом из девятифутовых одинаковых безликих фигур, испускающих зеленые искорки.

Неожиданно включился в работу мой нос, который до этого ничего не чуял. И запах, который он уловил, был не самый приятный. Несло сероводородом, словно от тухлого яйца. Но не столь сильно, чтобы можно было задохнуться. Джерри Каррачиола, с которым я имел несчастье проживать в летнем лагере, умел подпортить воздух и покрепче.

В следующую секунду я чуть не умер от страха. Потому что услышал Голос. Низкий, тяжелый, раскатистый бас. При этом ни у одного из пришельцев не прорезался рот на морде, не изменилась поза. Но я отчего-то не сомневался, что говорит тот, главный, стоящий непосредственно перед нами. Больше всего поразило, что он заговорил не на каком-то неизвестном науке языке, а на английском. Только голос звучал не в ушах, а прямо в мозгу. Телепатия!

— Следуйте за мной, леди и джентльмены!

Я даже подумал, что следующей фразой будет что-нибудь вроде: «Welcome to Hell!» — «Добро пожаловать в Ад!»

Но верзила просто двинулся мимо нас, бесшумно переставляя огромные ноги. Даже Милтон Роджерс, который имел рост далеко за шесть футов, мог бы спокойно пройти под вытянутой рукой этого великана. Все остальные перестроились в две шеренги, и мы гуськом пошли следом за главным верзилой между двумя стенами из мрачных фигур. Страх и полное безволие сковали меня. Что эти громилы с нами сделают? Посадят в клетку и увезут в зоопарк? Будут эксперименты проводить, как на кроликах или мышах?

Но сделать ничего нельзя. Слишком уж это высокая цивилизация. Хотя бы по росту.

Совершенно неожиданно я обнаружил, что строй инопланетян исчез, остался только тот, что шагал впереди. А вокруг нас возникла из ничего полупрозрачная голубоватая труба, свитая из голубоватых «нитей», очень похожих на электрические искры, только невероятно длинных и закрученных в спираль.

Где-то далеко впереди эта витая труба упиралась в некое оранжево-алое сверкающее сооружение, очень похожее на летающую тарелку, висевшую посреди абсолютной черноты, где никаких звезд и планет не наблюдалось. А труба понемногу сужалась. Мне даже показалось, что верзила сейчас вынужден будет согнуться. Но я не угадал, он не согнулся, а полетел головой вперед. Следом за ним полетел Милтон Роджерс, потом — его жена, потом — я, а позади всех — Тина Уильямс. Причем летели мы не прямо, а по спирали, точно следуя по направлению витков голубых «нитей». У меня закружилась голова, и я только успел подумать, что мы вот-вот расшибемся о летающую тарелку.

Но этого не произошло. Верзила-инопланетянин, не сбавляя скорости, вкрутился в борт тарелки и исчез в нем. Точно так же ввинтились в тарелку и Роджерсы. И я, когда до меня дошла очередь, никакого удара или толчка не ощутил, только в глазах что-то сверкнуло, хоть я их и зажмурил.

Открыв глаза, я обнаружил, что мы, все четверо, находимся в странной полукруглой комнате. То есть одна стена была плоская, а другая полукругом, и в комнате было только два угла. Вдоль полукруглой стены располагались четыре кресла, похожих не то на самолетные, не то на зубоврачебные. На плоской стене находился какой-то черный куб с ребром примерно в один фут. В креслах сидели мы, земляне, а под черным кубом стоял, положив на него руки, гигант инопланетянин. Он не поворачивал никаких выключателей, не нажимал кнопок, да на кубе ничего и не было. Откуда-то из середины обращенной к нам грани куба выбросились четыре тонкие голубые «нити» или луча, которые стали быстро закручиваться в тонкую спираль.

Эти лучи потянулись к нам, сидящим в креслах. Мне стало страшно, но поделать я ничего не мог. Всем остальным тоже было страшно, на лицах даже что-то предсмертное читалось, небось думали, как и я, что их сейчас убьют этими самыми лучами.

Но тут что-то произошло. Один из лучей, как раз тот, что тянулся ко мне, вдруг погас. Остальные благополучно дотянулись до Милтона, Клары и Тины. Тут лучи, смахивающие на завитые в спираль телефонные шнуры, разделились на множество тоненьких нитей-лучиков и за несколько секунд как бы оплели головы моих спутников. Сразу после этого с их лиц исчезло выражение тоски и страха. Они обрели спокойствие, а у Тины даже появилась улыбка на лице.

А вот инопланетянин, державшийся руками за куб, стал вести себя не так уверенно. Похоже, его техника повела себя как-то не так. Должно быть, что-то испортилось.

Гигант убрал руки от куба, но три луча продолжали работать, а четвертый так и не появился. Инопланетянин вошел в плоскую стену так, будто она была сделана из тумана, и исчез.

Конечно, я попробовал вылезти из кресла, но мне не удалось. Вроде бы я не был к нему пристегнут ремнями, или привязан веревками, или прикован цепью, но оторваться от сиденья не мог.

Верзила вышел из стены так же легко, как и вошел в нее. Он опять положил обе ладони на бока черного куба, но четвертый луч все равно не появился. Тогда гигант растопырил огромные пятерни, и я с ужасом увидел, как прямо на моих глазах тела Тины, Клары и Милтона теряют свою форму и превращаются в ослепительно яркие продолговатые штуки — не то сигары, не то морковки, — оплетенные голубоватой сеткой маленьких молний, постепенно скручивающихся в спиралевидные трубы. Такие же по виду, как та, через которую мы вошли на тарелку, только гораздо меньшего диаметра.

Кресла опустели, а витые трубы, в которых находились три светившиеся, как расплавленная сталь, морковки, стали вытягиваться, а затем упираться в полукруглую стену. Видимо, они прошли и сквозь нее, а потом и вовсе вылетели куда-нибудь в космос, но этого я, конечно, не видел. Зато хорошо запомнил, как после того, как инопланетянин сжал кулаки, морковки в трубах засверкали еще ярче и со страшной скоростью унеслись по своим трубам неведомо куда. Мне захотелось завизжать и заплакать, потому что я думал, будто все трое погибли. Но я не мог этого сделать, так же, как не мог подняться.

Верзила поджал два пальца, и две трубы исчезли, а одна стала сужаться, пока не превратилась в телефонный шнур. Потом этот шнур потянулся к моему лбу… Внутренне я орал дурным голосом, но ни звука издать не мог.

В тот момент, когда голубая трубка-шнур не дошла до моей головы самую малость, с верзилой-инопланетянином стало происходить что-то непонятное. Он убрал руки от куба и тут же стал терять свою человекоподобную форму, сжимаясь сперва в кактус, а потом в ежа. В это самое время полукруглая стена содрогнулась от мощного удара извне. По-моему, я успел заметить трещину, которая на ней появилась, или даже пролом. И оттуда по направлению к ежу, ощетинившемуся зелеными иглами, полетели ярко-белые, сверкающие штуковины, напоминающие не то швейцарские кресты, не то знаки плюс. А в ответ, со стороны ежа, к дыре понеслись зеленые иглы. Кресты сталкивались с иглами, вспыхивали маленькие, но ослепительно яркие вспышки, будто сюда ворвалась сотня фоторепортеров.

Я уже понял, что это перестрелка или даже целый космический бой. Мне было страшно: вдруг попадут в меня? Но покамест мне вреда ни от плюсов, ни от игл не было, они поражали только друг друга. С кем перестреливается еж, мне было не видно, я боялся, как бы тут еще один монстр не появился.

Но тут позади ежа лопнула плоская стена, и из нее выпал черный куб, а следом за ним из образовавшейся квадратной дыры в комнату влетело некое плотное бесформенное облако, из которого вылетело сразу пять белых крестов. Одновременно два креста вылетели из дыры в полукруглой стене. Еж выпустил сразу много игл, но один из крестов ударил прямо в него. Я ожидал, что произойдет какой-нибудь взрыв, и в ужасе зажмурился, но через пару секунд, поскольку взрыва не случилось, открыл глаза.

Ни ежа, ни облака не было, ни кресты, ни иглы больше не летали. А самое удивительное — я обрел способность двигаться, смог сойти с кресла и сделать несколько шагов по помещению, где происходила схватка. Конечно, вылезать я боялся, потому что понимал, что с космической тарелки все равно никуда не убежишь, а попасть под огонь передравшихся между собой цивилизаций я не хотел.

Поэтому, сделав несколько шагов туда-сюда по комнате, убедившись, что проходить через эти стены я не смогу так же легко, как великан, а пролом в полукруглой стене для меня слишком узок, я вернулся в кресло. Посидел в нем минут пять, прислушиваясь. Всюду была тишина.

Тогда я испугался, что инопланетяне перестреляли друг друга, и я остался где-то в космосе один-одинешенек. Управлять тарелкой я, конечно, не смогу, а у них тут и поесть, наверно, нечего.

На сей раз я подошел к дыре, которая образовалась после того, как вывалился куб. Я приставил куб к плоской стене, с опаской встал на него ногами и осторожно заглянул в дыру.

На той стороне оказалась точно такая же полукруглая комната, только кресел не было. Вместо них стояло несколько больших и маленьких черных ящиков. Все они были сделаны из того же материала, что и наш, то есть тот, который мы нашли в Пещере Сатаны. Но кольцо на торцевой стенке было только у одного. Не знаю, был ли это тот же самый ящик или какой-то другой, но я сразу понял: это мой шанс спастись. Я просунул палец в кольцо… Вспышка!

Акт из мелодрамы

Куда на этот раз унесло бедняжку Майка, мне предстояло узнать только в следующей серии. Я-то проснулся на своем месте, на корме «джикейской» резиновой лодки, почти рядом с подвесным мотором. Солнышко стояло уже высоко. Хавронья сидела на скамейке и с интересом копалась в пакетах с аварийным запасом, на которые мы прошлой ночью не обратили внимания. Горизонт был девственно чист на все триста шестьдесят градусов. Ни дымка, ни паруса, ни каких-либо признаков близкой земли. Живи как хочешь. В воздухе обстановка тоже спокойная, никто не гудит и не летает, даже птиц не видно.

— С добрым утром! — поприветствовала меня Премудрая.

Ивану-царевичу, конечно, было проще. Его Василиса спать укладывала со словами: «Утро вечера мудренее!», а затем, пока бедолага, получивший очередное сумасбродное задание руководства, дрых без задних ног, она в ночную смену ударными темпами и намного раньше графика выполняла поставленную задачу. Мне же досталась хоть и Премудрая, но Хавронья, которая, в отличие от Василисы, чаще создавала проблемы, чем их решала.

Сегодня, правда, Ленка заслуживала всяческих похвал. Она обнаружила среди аварийного запаса «джикеев» кое-что из жратвы, а потому могла предложить мне галеты, напоминающие по кондиции собачий корм «Педигри Пал», и полбанки тушенки (вторую половину сама слопала). Запивать пришлось водой из пластиковой бутылки без этикетки.

Тем не менее червячка заморили. Теперь было самое время определять направление дальнейшего движения. Правда, для этого надо было сначала определить свои координаты, свериться с картой, а потом еще выяснить, хватит ли бензина в баке подвесного мотора или для спокойствия лучше двигаться на веслах.

Я начал с последнего — что было проще всего. По самой грубой прикидке, горючего в баке осталось не более чем на две-три мили. Море вокруг просматривалось на гораздо большее расстояние, поэтому о моторе надо было пока забыть. Он мог пригодиться в том случае, если бы пришлось срочно догонять какое-нибудь невнимательное судно.

В аварийном запасе у «джикеев», как ни странно, не нашлось ни секстанта, ни карты. Народ они современный, на хрена им такая архаика. Карта — в памяти ноутбука, а к ноутбуку можно подключить какую-нибудь маленькую игрушку, дающую данные с навигационного спутника. Но ничего такого в нашей лодке не имелось. Скорее всего это имущество везли те, кто захватывал кормовую надстройку «Торро д'Антильяс», на случай, если французы сдуру поломают корабельную навигационную аппаратуру. А для группы захвата, то есть Питона с Мамбой и Коброй, которых привезла наша посуда, наличие такой аппаратуры было излишне. Чтобы не убежали, бросив командира на произвол судьбы, и не поделили ту премию, которая была обещана за отлов господ Бариновых, на десять частей вместо тридцати.

Так или иначе, но никаких старинных или современных приборов для определения местоположения судна у нас не было, карты не было тоже. Оставалось плыть по старым приметам. Запад — где закат, восток — где восход. На восток было плыть надежнее, потому что мимо гряды Малых Антильских островов проехать трудно. Конечно, было небольшое опасение, что «Торро д'Антильяс» уже прошел через один из проливов между стоящими цепочкой островами и следовал к Мартинике, огибая Антилы с востока. Тогда наше путешествие «Nach Osten» (к востоку) могло завершиться на берегах Африки. Насчет этого я хорошо знал с детства: «Не нужен нам берег турецкий, и Африка нам не нужна!», хотя так далеко мы на «джикейских» запасах, пожалуй, не уплыли бы…

Весла в лодке были, аж три пары, ветра почти не наблюдалось, и мы, подняв мотор в горизонтальное положение, чтобы он нами не рулил, и, усевшись на две передние скамеечки, очень мило погребли в направлении солнышка. Черную шкуру, снятую с «джикея» я утопил по приказу Хрюшки, поскольку от этой униформы по-прежнему воняло, а Хавронья была животным деликатным. Она перед тем, как оставить меня в плавках, а себя в купальнике — махровый халат не самое удобное одеяние для занятий народной греблей, — намазала меня неким кремом против обгорания, найденным в аварийном запасе. То же самое было повелено сделать и с ней. Мазать Хрюшку было, конечно, очень приятно, да и дух от крема поначалу показался неплохим. Однако Хавронья от всяких неуместных нежностей отказалась, и я понял, что она вступила в командование нашим безымянным резиновым плавсредством.

Час или полтора мы провели в занятиях гребным спортом. В смеси с потом запах крема дал неплохое амбре, лишь чуть-чуть уступающее духану от «джикейского» мундира. Я бы с удовольствием искупался, если бы это была какая-нибудь речка в средней полосе, где крокодилы не водятся. Само собой, я не крокодилов боялся, а акул. Прямых признаков, что они тут есть, то есть плавников, поблизости заметно не было. Но ведь эти заразы могут и под поверхностью воды гулять, не всплывая, так сказать, на «перископную глубину».

Гребли мы молча, не переговариваясь. Должно быть, обоим было ясно, что не так-то это просто — плыть по океану в резиновой лодке. Хотя тут и густонаселенное место, и полно народу эти воды бороздит, а также летает над ними, но вовсе не обязательно, чтобы мы быстро кого-нибудь встретили.

Правда, весьма возможно, что нас уже вовсю разыскивают те, кто вчера упустил: и «джикеи», и «куракинцы», и «койоты». У первых двух команд есть явное преимущество — индикаторы, засекающие работу моей микросхемки. Вообще странно, что они до сих пор еще до нас не добрались. А то, может, как в старинной песне у Высоцкого: «Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела»? Взорвали, скажем, весь «Торро д'Антильяс» с потрохами, и никто не спасся…

Это была приятная мысль, но очаровываться ею не стоило. Даже, пожалуй, надо было бы пожалеть, если произошло что-нибудь похожее. В конце концов, без индикатора нас трудно найти. Разве что повезет, допустим, «койотам». О Сарториусе и Чудо-юде я даже старался не думать. С первым встречаться попросту не хотелось. Если он действительно решил противостоять замыслам Чудо-юда и всех прочих, желающих весь мир зазомбировать, то наверняка меня грохнет. К Чудо-юду, в общем, и хотелось, и не хотелось. Конечно, у него мне было бы спокойнее всего, но уж больно стыдно будет сознаваться, что два года назад я решил поиграть в Павлика Морозова…

— Хорошо бы выбраться на какой-нибудь островок, — нарушила молчание Ленка. — И желательно — необитаемый!

— Теперь, подруга, таких нет. Если где не обитают, то, значит, там и обитать нельзя.

Действительно, перспектива высадиться на скалистое лишенное пресной воды местечко не больно приятная. На лодке, конечно, похуже, но не намного. Кроме того, от таких скал и островков приличные суда держатся на расстоянии, поскольку вокруг них мели и камни.

Но Хрюшке, конечно, очень хотелось развить эту тему.

— Ну вот, и помечтать нельзя… Так приятно было бы пожить, как Робинзон, вдали от цивилизации и всяких там бандитов.

— И сколько бы мы так выдержали?

— Без бандитов я могу сколько угодно выдержать.

— А без ванной?

— Тут море теплое.

— А без парикмахерской? — еще ехиднее спросил я.

— Какой ты все-таки гнусный, Волчище! Не можешь даже пофантазировать немножко для любимой жены.

— Немножко могу: вон корабль какой-то появился… Я действительно фантазировал, потому что наугад указал пальцем куда-то себе за спину. А Хавронья, как ни странно, не поленилась повернуться лицом в ту сторону и округлила свои глазенки.

— Идет! Господи, идет! — воскликнула она и, выхватив из аварийного пакета одноразовую ракетницу, послала в небеса оранжевый искрящий шарик с дымным хвостом.

— Ты чего, сдурела? — Я ошалело обернулся и увидел, что небольшое плохо различимое суденышко действительно появилось в восточном секторе горизонта — там, куда мы гребли.

— По-моему, не заметил он твоей ракеты. Дымового факела нет?

Пока Хрюшка искала дым, я успел найти не менее полезную штуковину — морской бинокль. Глянув в эту мощную штуковину, узнал силуэт кораблика. Он мне был даже очень знаком… Особенно вертолет на корме.

«Дороти»! У нее, по-моему, систер-шипа не было. Если, конечно, бывшая компания Куперов не построила копию.

Пш-ш-ш! Дымовой факел в руках Ленки зашипел, и клубы бурого дыма повалили в небо. Яхта сбавила ход. Заметили! Интересно, чья же это теперь посудина? Прошлый раз принадлежала Эухении Дорадо, но если Чудо-юдо увез Эухению в Россию, то теперь яхта может быть либо у «койотов», либо… Даже не придумаешь, у кого.

— Вертолет! Вертолет взлетает! — восторженно завопила Хрюшка. Это было видно невооруженным глазом.

Я ее поросячьей радости особо не разделял. «Койоты», если это они, вообще-то могут и по-грубому обойтись. Например, оттрахать коллективно такую белобрысую пышечку. Если, конечно, Косой им это дело не ограничил.

Вертолетик, как мне показалось, был поновее, чем тот, на котором летала Синди, но таких же габаритов — не больше, чем на четыре места. Меньше, чем через пять минут он появился над нами и завис на высоте пяти-шести метров над лодкой. Винт его обдувал нас весьма свежим ветерком, я даже забыл на несколько минут, что нахожусь в тропиках. Дядя в черной безрукавке и шортах, бейсболке и темных очках, отодвинув дверцу, проорал по-английски:

— Вам нужна помощь?

— Yes! — заорала Ленка, а я только кивнул. Дядя без долгих расспросов сбросил трос с крюком и пояснил сквозь рокот мотора:

— Цепляйте за носовое кольцо!

Я дотянулся до троса, выбрал слабину и зацепил за кольцо. Летчик поднял вверх большой палец и ловко потянул нашу посудину вперед. Получилось, само собой, побыстрее, чем своим ходом, даже, пожалуй, слишком быстро. Пилот попер со скоростью далеко за сто километров в час, и лодка помчалась вперед, как глиссер, вставший на редан. Как ни странно, этот лихой вертолетчик не только не оторвал кольцо, но даже не опрокинул нас, хотя кое-какие позывы к тому ощущались. Особо крутой маневр мужик совершил на подходе к «Дороти» (это точно была она — я название успел прочитать). Так вот, в тот момент, когда мне показалось, что этот ас с разгону шибанет нас о стальной борт яхты, — а эффект был бы вполне сравним с наездом мотоциклиста на танк! — дядя уверенно заложил виражик вправо метрах в ста от «Дороти», соответственно накренив лодочку градусов на тридцать, и тем самым нас притормозил. Хрюшка завизжала, я успел сказать слово «блин», а летун ловко отстегнул буксир и повел свою стрекозу дописывать окружность, чтобы сесть на посадочный круг яхты. Нас по инерции с угасающей скоростью все-таки дотащило до самого борта и не очень сильно о него тюкнуло.

Тут же с борта яхты высунулись два длинных багра, которыми загорелые пареньки зацепили нашу лодку за мотор и носовое кольцо. Затем свесился шторм-трап, по которому первой взобралась Ленка. Следом, ничего не забирая из лодки, вылез я.

На палубе меня ожидал приятный сюрприз, чреватый весьма серьезными осложнениями. В окружении четырех квадратных телохранителей — налысо бритых а-ля Майк Тайсон, усатых и бородатых чернокожих общим весом в полтонны — с очаровательно растрепавшимися волосами на ветерке, поднятом усевшимся на корму вертолетом, стояла Марсела Браун. На лице ее читалось нечто весьма суровое, и черные глазенки аж сверкали от негодования. Куда там всяким мексиканским сериалам! Это была страсть ярой собственницы, а отнюдь не романтической влюбленной. Она еще не смотрела на меня, потому что всецело вперила взгляд в Ленку и как бы царапала им физиономию невесть откуда взявшейся соперницы, которая осмелилась кататься на резиновой лодке в компании с ее, Марселы Браун, законным мужем.

Ленка, естественно, этого взгляда не пропустила и смело подняла вверх ответный, стальной и прочный, как уральская броня. Прицельный, бронебойный взгляд суровой русской бабы, как бы скромно намекающий, что его обладательница может и коня на скаку остановить, и в горящую избу войти, и пошвырять с борта в океан всех этих телохранителей, мать их растуды, вместе с их черномазой хозяйкой, ее мать распротуды трижды! Потому что не хрена мартышке антильской национальности сверкать зенками, а тем более пялить их на законного мужа Бариновой Елены Ивановны, 1965 года рождения, р-р-русской, пр-р-равославной, ранее состоявшей в ВЛКСМ.

Гнусный многоженец, грязный развратник, аморальный тип, изменник, вредитель, гадский гад и прочая, прочая, прочая, то есть сеньор-мистер-господин-товарищ Родригес-Браун-Баринов-Коротков (можно и в другом порядке перечислить), подумал, что все-таки в будущем надо как-нибудь выбрать время и перейти в ислам. Даже если для этого придется кое-чем пожертвовать. Тогда можно было бы спокойно оформить три брака по законам шариата и жить где-нибудь в Абу-Даби или Бахрейне. Даже еще одну жену можно нанять, лишь бы финансы позволяли. Если об этой шальной мысли я рискнул бы хоть что-нибудь вякнуть, меня немедленно спихнули бы за борт. Кто конкретно

— судить не берусь, обе были на это способны.

Я очень пожалел, что Марсела наловчилась болтать по-английски, да и в ее команде, судя по всему, в основном были американцы. Помнится, когда я был Брауном и резвился на этой самой яхте с четырьмя розочками сразу, незнание английского Марселой, а испанского — Мэри и Синди немало мне помогало. А вот с Соледад, знавшей оба языка, жить было сложно. Правда, был еще родной русский, которого тут могли и вовсе не знать. Вот на это и надо было надеяться. Но эмоции у Хавроньи были иной раз непредсказуемые…

На корме яхты трепыхался звездно-полосатый флаг. В прошлый раз, когда мы с Ленкой захватили ее, прибрав в заложники Эухению Дорадо, Лусию Рохас и Сесара Мендеса, там был хайдийский сине-бело-зеленый триколор. Так что я находился на территории, за захват которой мне мог намылить шею сам президент Клинтон.

Впрочем, захватывать яхту мне было нечем. Оружие я оставил в лодке, которую мальчики из команды «Дороти» уже подняли на палубу. Ясно, впрочем, что даже если бы я вылез на палубу при автоматах, то надолго они бы у меня не задержались. У тех четверых, что стояли вокруг Марселы, были отличные пистолеты и револьверы, а ближе к корме стоял молодец с мощным помповым ружьем. Из такой штуки он с одного залпа вышибет мозги и мне, и Ленке. В общем, надо поменьше конфликтовать, ибо здесь, во владениях Марселы, содержимое моих мозгов мало кого интересовало. Но как объяснишь это Ленке? Осторожность у Хавроньи чаще всего проявлялась уже после того, как что-нибудь случалось.

Поэтому пришлось идти на минимум риска.

Я проскочил мимо Ленки, все еще пытавшейся напугать Марселу взглядом, и, осторожно отодвигая ее с дороги, прошептал:

— Запомни: ты говоришь только по-русски! Ничего не понимаешь и ничему не удивляешься!

После этого я протянул руки к Марселе и жадно, не без настоящего удовольствия, кстати, облапил ароматную, хотя, как уже однажды отмечалось, несколько располневшую креолочку. Именно так, как истосковавшийся за два года разлуки любимый муж может обнять мать своих шестерых детей.

— Марселита! — прошептал я в кофейное ушко с увесистой сережкой. — Святая Дева привела меня к тебе!

Великий пролетарский рахмат тебе, дорогой и незабвенный католик Браун! Очень приятно иметь подходящие религиозные убеждения на все случаи жизни.

Но тут произошло то, чего я при всей своей осведомленности никак не ожидал. Из носового салона послышался галдеж детских голосов и топот шести пар разнокалиберных ног. Я не успел даже испугаться как следует. На верхнюю палубу, оттирая меня от ошеломленной Ленки, с визгом выскочило «приятно-смуглявое» — вечный поклон Макарушке Нагульнову за это слово! — «племя младое, незнакомое» (и тут без реверанса классику не обойдешься!), а именно шесть граждан США 1985-1990 годов рождения. И не просто выскочило, а еще и заорало:

— Па!

Это был нокаут. Оставалось только падать и ждать, когда вынесут. Дети меня узнали! Хотя я лично их никогда не видел. Только знал, что самого старшего зовут Кэвин. Двух прочих парней и трех девчонок я по именам не знал. Но они-то ни секунды не сомневались, что перед ними их родитель. Настоящий Браун (который не Атвуд), а через него и я, откуда-то знал, что примерно так ведут себя детеныши опоссума, которые ездят на своем папе и на чужом тоже.

Облепившие меня со всех сторон поросюки и поросюшки визжали от восторга и чмокали, куда только доставали. Самые большие подсадили самых маленьких, средние сами вползли мне на руки и на шею.

— Вы его задавите! — перепугалась Марсела. — Кэвин! Дороти! Вы же большие! Папа долго болел, разве вы не знаете? Он совсем слабенький! Энджел, не садись ему на шею! Ты весишь уже пятьдесят фунтов!

Конечно, оттащить их сразу не удалось. Но благодаря командам Марселы я кое-как начал узнавать имена всех этих kids (малышей). Самую большую девчонку, стало быть, зовут, как нашу яхту. Вот этого, самого младшего из мужиков, пятилетнего бойца весом в пятьдесят фунтов, оседлавшего мою шею, назвали в честь покойного брательника мамочки.

— Сейра! — Рассвирепевшая Марсела сдернула с меня среднюю неполнозубую мартышку и дала ей шлепка. — Майк! Милли!

Смешно, но среднего они назвали реальным именем отца — Майка Атвуда, хотя даже сам Атвуд считал себя Брауном… А вот четырехлетняя куколка — истинный ангелочек, в отличие от Энджела — носила имя милой бабушки Милдред.

Среди общего беснования малышни мне удалось бросить два-три взгляда на Ленку. Нет, такая женщина вряд ли могла бы остановить коня, сбегать в горящую избу, расшвырять телохранителей. Сказать, что она была удивлена, изумлена и оторопела, — значит, ничего не сказать. У нее на лице было написано столько всякого противоречивого, что свихнуться можно, прежде чем разберешься. Да, она была зла как ведьма, что на меня лезет целая куча явно чужих детей, а я не упираюсь и даже пытаюсь их гладить, пошлепывать и целовать. Но при всем этом ее как бабу не могло не растрогать столь бурное проявление детских чувств. Ведь она-то хорошо знала, что настоящий папа этих деток никогда к ним не явится… Но самое главное — Ленка вспомнила, что у нее самой имеется двое ребятишек, которые находятся более чем за пять тысяч километров отсюда. И она их тоже два года не видела. В общем, Хавронья Премудрая хлопала мокрыми глазками, и пара слезинок покатилась у нее по щекам.

Это было таким подарком! Прежде всего, конечно, для малограмотной и ни черта не понимающей в сложностях и загадках русской души Марселы. Она ожидала увидеть презрительно-снисходительную улыбочку, которую непременно изобразила бы дама с западным воспитанием, или ярую злость, так и пышущую сверхжгучим латиноамериканским перцем. А тут слезы — верный признак слабости. И поскольку Марсела была лет на пять постарше Ленки, то решила быть снисходительной к девушке. Бесцеремонно разогнав малышню — минимум слов и максимум шлепков! — она подцепила меня под руку и подвела к Ленке.

— Что же ты меня не познакомишь, Анхелито? У тебя была такая

очаровательная спутница…

— Ее зовут Елена, она русская. — Это было все, что успела придумать моя голова. Следующей фразой должна была стать уже откровенная ложь: «Она совершенно не понимает ни по-английски, ни по-испански». Но соврать я не успел, и, может быть, это было к лучшему.

— Так это ее фамилия Баринова? — произнес с каютной палубы знакомый, хотя и не очень приятный голос.

Харамильо Ховельянос! Опять он тут как тут!

— О, сеньор адвокат! — воскликнул я. — Вы тоже любите морские прогулки?

Я бы с большим удовольствием спросил у адвоката, не любит ли он морские купания. Даже если бы он ответил отрицательно, выкинуть его за борт у меня хватило бы и сил, и совести. Но, к сожалению, изменить ничего уже было нельзя.

Тем более что сеньора Баринова тут же раскололась и мило протарахтела по-испански:

— Да, именно так, я — Елена Баринова, бывшая жена вашего нынешнего мужа. И я действительно русская.

Представляю, чего стоило Хрюшке произнести это самое слово — бывшая! На какую самоотверженность она должна была пойти, черт побери! Только с чего бы это она? Меня, что ли, подзуживает? Или замышляет что-то? Мы ведь, если по большому счету, нынче из разных команд… Сам я, правда, еще не знаю, к какой принадлежу, но она-то на службе у князя Куракина состоит.

А Харамильо еще шпильку ввернул:

— Два года назад они фиктивно разошлись для того, чтобы сеньор Баринов мог вступить в брак с мисс Викторией Мэллори, наследницей колоссального состояния.

Да, вот и делай людям добро после этого! Как мы вдвоем с охранником Раулем тащили этого полусдохшего адвоката под обстрелом коммандос, окруживших асиенду Феликса Ферреры! Чуть сами не погибли… Хотя… Черт его

знает! Если бы мы тогда его сразу бросили, то могли бы погибнуть, пожалуй. Очень вовремя он тогда зацепился ногой за корень. Мы втроем грохнулись, а пулеметная очередь пришлась в спину негру-телохранителю, который прикрывал собой Доминго Косого. Кроме того, в засаду, которая ждала нас у вертолета, первым прибежал Косой, который и по сей день не выбрался из инвалидной коляски. Так что мелкие неприятности, которые доставлял адвокат, очень часто оборачивались положительными последствиями.

— Давайте спустимся вниз, — предложила Марсела тоном радушнейшей хозяйки.

— Тут слишком жарко, солнце печет… Джек, ведите яхту на Гран-Кальмаро.

Парень в синей бейсболке с вышитым изображением американского стервятника, держащего в когтях якорь, и с надписью «CAP» («Капитан») козырнул и принялся отдавать распоряжения. На яхте, судя по первой прикидке, было не меньше двадцати крепких ребят, которые состояли и охранниками, и матросами. Можно было предположить, что Марсела направлялась в погоню за «Торро д'Антильяс», дабы разобраться с ним по-свойски. Оружия у них было полно. Ясно, что гран-кальмарская береговая охрана и ВМС были оплачены и смотрели на это дело сквозь пальцы.

— Мама! — подскочил Кэвин. — Ты обещала, что нас покатают на вертолете! Пусть Гил отвезет нас на виллу, и мы не будем мешать тебе целоваться с папой!

— Гил, — устало приказала миссис Браун вертолетчику, — сначала отвезешь Рози и самых маленьких, потом всех остальных.

— Брать не больше троих за один раз, мэм?

— Да, разумеется. И будьте осторожны… Рози!

Откуда-то выскочила негритюшка лет двадцати, а то и меньше, с прической под голландского футболиста Рууда Гуллита (у него, по данным японской разведки, отец был родом из Суринама — меньше чем в тыще морских миль отсюда, если напрямик).

— Рози, ты почему не смотришь за детьми?

— Я помогала Сильвии и сеньоре Лауре Вальдес, — пропищала пухлая чернушечка. — Они готовят какое-то особенное мороженое.

— Твое дело, малышка, — наставительно произнесла Марсела, — заниматься детьми, а не принюхиваться к мороженому. Сейчас с Энджелой и Милли сядете в вертолет и полетите домой. И упаси Бог, если мне скажут, что ты опять крутилась на кухне! Уволю! Не забудь накормить детей. Они, конечно, будут упираться, но ты должна быть тверже.

Раздав все ЦУ, Марсела неожиданно для меня взяла под ручку Ленку.

— Пойдемте, Элен, я покажу вам нашу яхту.

— Я здесь бывала, миссис Браун. Два года назад нас катала на этой яхте сеньора Эухения Дорадо.

— О, — усмехнулась Марсела, — эта гадалка совершенно запустила яхту и все тут испохабила. А мы восстановили ее почти такой же, как тогда, когда мы ходили на ней с Мэри и Синди. Конечно, поставили новые компьютеры, более мощные дизели, поменяли вертолет.

— А «Аквамарин»? — Это уже я поинтересовался.

— Построили заново. Форма осталась почти такой же, а начинка посовременнее.

Пристроившись за спинами дам (напоминаю, что я был в одних плавках, Марсела — в шортиках, явно страдавших от перегрузки, и коротенькой безрукавочке, завязанной узелком в районе титек, а Ленка — в купальничке, явно рассчитанном на французскую фигурку и тоже работавшем на пределе возможностей), я проследовал на каютную палубу. Охрана Марселы осталась наверху, но, пока мы спускались, прямо-таки слюнявила Хрюшкины телеса липкими взглядами. Даже при том, что за время пребывания на всяких там Мартиниках свежеиспеченная мадемуазель подмосковного производства прилично загорела, она все-таки смотрелась белым человеком. Тем более что волосья у нее на здешнем солнышке дошли до лимонно-золотистого оттенка.

— Я думаю, что вам не помешает принять душ, — деликатно сообщила Марсела Ленке, открывая перед ней дверь каюты, где в свое время проживали «лесбиянки» Синди и Мэри. — Во что переодеться, найдете вон в том шкафчике. И постарайтесь не опоздать к ленчу. Сегодня у нас будет великолепное мороженое.

Ленка приняла эти наставления с тем же энтузиазмом, с каким Россия — рекомендации Международного валютного фонда. Хреново, унизительно, но что сделаешь?

Едва за Ленкой закрылась дверь, как Марсела прошептала мне на ухо:

— Тебе тоже надо отмыться, греховодник! И я сама сделаю это!

Не знаю, смог бы я чего-нибудь, не жравши-то, но проверять это дело экспериментально, слава Аллаху, не пришлось.

Тю-лю-лю-лю!

Я мысленно поблагодарил изобретателей спутниковых телефонов. Аппаратик запищал прямо из чехольчика на пояске Марселиных шортов.

— Алло! — отозвалась хозяйка «Cooper shipping industries». — Хай, Энди! У тебя опять проблемы? Хорошо, я даю тебе три минуты, можешь излагать суть. Так… Приятно слышать. Какой осел это сделал? Гнать в шею и вычесть стоимость этой партии. Энди, я не предлагаю вариантов. Это окончательное решение. О'кей, я позвоню тебе через десять минут.

Конечно, я немного боялся, что ей захочется посвятить эти десять минут мне. Но экс-проститутка высшего качества уже не могла отвлечься от своего крутого бизнеса.

— К сожалению, — проворчала она, — мне надо немного поработать. Ты еще не забыл, где тут наша каюта?

— Нет, — сказал я, указывая на дверь, за которой у нас все произошло в первый раз. Там же, однако, все в первый раз получилось и с Соледад. И с обеими вместе там тоже было в первый раз.

— Правильно, — порадовалась Марсела, а я подумал, что Ленке через хлипкие переборки это отлично слышно.

Я зашел в родную каюту. Да, постаралась Марселочка! При Эухении два года назад все было тут зачухано. А теперь в меру уютно, в меру шикарно, прибрано, начищено… Порядок, одним словом.

Марсела открыла модернизированный гардероб, вытащила ворох одежды и сказала:

— Выбирай. Смокинг тебе вряд ли понадобится, у нас тут принято обедать в шортах и рубашках. Тобой я займусь после ленча, а сейчас у меня срочное дело.

И она убежала, оставив меня наедине с душем и со смятением в душе.

Душ в каюте был тоже осовременен, облагорожен и оборудован по высшему классу. Попади я к Марселе в одиночестве, он бы меня сильно порадовал, и я бы просто полоскался под ним без всяких скучных размышлений. Но поскольку впереди просматривались кое-какие сложности и неприятности, связанные с тем, что на «Дороти» собрались две дамы, убежденные в том, что все законные права на меня принадлежат именно им, причем не обеим вместе, а каждой в отдельности, пришлось размышлять.

И не только поэтому. Микросхема, незримо и неслышимо пищавшая из моего мозга, словно магнитом притягивала к себе головорезов. «Джикеи», «куракинцы», «сорокинцы», отец родной — этих хватит, чтобы потерять покой и сон. А ведь есть еще обиженный французами Доминго Косой. И некий заморский шейх Абу Рустем, который теперь, как я понял, владелец Хайди. Есть старый знакомый, бывший рыботорговец Фелипе Морено, дослужившийся до президента Хайди, которому подчиняются напрямую всякие там «тигры», «пантеры», «ягуары» и «леопарды». Да и подводные пловцы у них — славные профессионалы, к тому же вооруженные всякими дарами российского ВПК, которыми тут приторговывали покойные соратники Сорокина. И все это может быть привлечено к моей поимке.

Такие прохиндеи, как дон Фелипе, вполне безопасны, если не облечены властью и не имеют под рукой подходящей банды. Тогда они часами готовы страдать о бедном хайдийском народе, которому не по карману фарфоровые зубы или маринованные анчоусы. Или жаловаться на произвол лопесистов, отбирающих водительские права, а могут и на коммунистов, которые поят их водой из унитаза.

Но если у них есть власть и стволы, готовые всласть пострелять за эту власть, такая публика перестает быть безвредной. Она в тысячу раз опаснее любого идейного коммуниста или фашиста. Потому что для тех получение власти

— лишь необходимый этап в программе преобразований. Что-то сделают по дури, что-то по-умному и даже могут принести кое-какую пользу. Но Фелипе Морено, Хосе Соррилья и иже с ними берут власть только ради нее самой. И ни для чего более. Грубо говоря, для того, чтобы разрешать или запрещать, собирать и распределять деньги, провертывать за счет казны свои личные делишки и принимать парады.

Поэтому Морено тоже может оказаться активным фактором в борьбе за содержимое моих мозгов.

В общем, куды ни кинь — всюду клин. Как всегда, ничего не сумев толком придумать, я решил: пусть события сами собой развиваются, а там посмотрим.

Выбравшись из душа с ощущением свежести, я выбрал себе шорты. Это был свежак, а не наследство от мистера Брауна-Атвуда. В полиэтилене, с бирочками. Плавки тоже подобрал неплохие. Тут их уйма была: хошь бери красные — революционные, хошь голубые — демократические, хошь зеленые — экологически чистые… Рубашка тоже нашлась. Я причесался, побрился, напшикав на морду пены из баллончика с надписью «Gillette. Shaving foam» (значит, пена для бритья). Погляделся в зеркало и подумал, что теперь самое главное — выжить. Чтобы бабы на куски не разорвали — жуть, до чего себе, родимому, понравился!

В этот самый момент вернулась деловая Марсела. И не одна, а в компании с просыхающей, то есть сушащей свою гриву, мадемуазель Шевалье.

— О, я так вспотела! — произнесла миссис Браун. — Сумасшедший день! Поскучайте без меня, я схожу в душ…

И поскольку супруге, каковой она себя считала, нечего было стесняться законного мужа, Марсела скоренько сбросила свои тряпочки и, повиливая умопомрачительной попкой, величаво скрылась за полупрозрачной дверцей.

— Сколько ей лет? — спросила Ленка, естественно, на родном языке.

— По-моему, тридцать пять или чуть больше. Самое удивительное, что, когда я был Брауном, Марсела казалась мне совсем девочкой. А ведь на самом деле она была старше меня.

— Ничего тут нет удивительного. В восемьдесят третьем Брауну было уже за тридцать, и он не замечал, что сидит в шкуре сопливого юнца, которому еще и двадцати одного не было.

— Было. Мне и по коротковским, и по бариновским документам в мае 1983 года уже исполнилось двадцать один. Только по коротковским 3 мая, а по бариновским — 5-го.

— Она у тебя самая первая была?

— Самая первая, наверно, не она, а Киска. Во время подготовки к десанту на Хайди. Но это было так, в порядке ее служебных обязанностей. К тому же я был все-таки Брауном, который еще во Вьетнаме целомудрие потерял. Ему это было все равно что в туалет сходить по-маленькому. Второй, конечно, если Морено не врет, была жуткая супертолстуха Мануэла…

— Сифилитик тебя, помнится, в извращенцы зачислил в связи с этим делом, — съехидничала Хрюшка. — «Господи! Да ты, наверно, извращенец, компаньеро!»

Цитату из покойного Бернардо Вальекаса она произнесла его сиплым басом.

— Клево! — одобрил я. — Так вот, Марсела была третьей.

— Четвертой — Мэри, пятой — Синди, шестой — Соледад… — загибала пальчики Хавронья. — И все это в течение недели с небольшим…

— Зато потом, когда я опять стал Коротковым, ничего такого не было…

— Мы с Зинкой, Марьяшка, Танечка, чтоб ей пусто было… Паскудник ты, Волчара, — резюмировала Ленка. — Вот сейчас увидел эту прости господи после долгой разлуки в голом виде и рассопелся.

— Ну, не то чтобы очень… — возразил я. — Мне ее, если откровенно, всегда было очень жалко. Патологически. Она ж, в общем, несчастная баба. Думаешь, ей было весело, когда она со здешними монстрами кувыркалась? Лишнее сболтнула — башку открутят, чего-то не доложишь кому следует — тот же результат. Может, она и любила меня-Брауна, а ей Сергей Николаевич Сорокин вместо меня Майка Атвуда подсунул. Она и не заметила. Шестерых детишек родила, фигурку испортила, а Сарториус ее муженька завез сюда и, грубо говоря, укантовал во имя идеалов мировой революции. Теперь, я чувствую, он опять все перепрограммировал, и она с детишками чужого дядю за отца семейства принимает… Играют нами, понимаешь?

— Ладно, — сказала Ленка, — я твою филантропию и политические устремления через шорты вижу. И похабства в своем присутствии не допущу. Всеми силами и средствами.

— Ты хочешь, чтобы она тебя за борт выкинула? — спросил я без обиняков. — Видела, какие у нее хлопцы на судне?

— Не выкинет, потерпит.

— Учти, она за секретами О'Брайенов и технологиями «Зомби» не гоняется. Ей начхать на все мировые проблемы, лишь бы ее детишкам было хорошо, а у нее мужик был под боком.

— У нее мужиков и без тебя — хи-хи! — полон рот!

— Тем не менее то, что для всяких прочих контор главная ценность, для нее ноль без палочки. В том числе и твой код, которым никто, кроме тебя, не может воспользоваться. Так что, если будешь хамить, она с тобой ничуточки не посчитается.

— Посчитается. У меня ведь есть еще один код. Знаешь, от чего?

— Представить себе не могу…

— А зря! Мог бы догадаться, что от тебя требуется Марселе больше всего.

— Ну, допустим, возвращение в семью… — предположил я, уже начиная догадываться, куда нацелен удар «всех сил и средств» Премудрой Хавроньи.

— Это, как говорится, формально-юридическая сторона дела, хотя и немаловажная. Но на фига ей, скажем, мужик, у которого главная толкушка потерялась?

— Ты это всерьез?

— Абсолютно. Я просто выключу у тебя все мужские способности. Одно только слово: де-ро-гейшн, и ты, Волчище, как мужик — пустое место. Могу даже сказать код, которым все обратно включается: то-ле-ранс.

— И не боишься, что я это слово Марселе продам?

— Не-а! Ни ты сам, ни Марсела, никто, кроме меня, эту кодировку не снимет. Потому что все рассчитано исключительно на мой голос и ни на чей больше.

Блеф или нет? Этот вопрос меня вдруг несказанно взволновал. Хрюшка становилась очень серьезным зверем. И теперь надо было поразмыслить над тем, не приведет ли эта акция к тому, что Марсела нас обоих отвезет на Акулью отмель.

Но тут из душа, закутавшись в полотенце, вышла наша гостеприимная хозяюшка.

Унижение и терпимость

Именно так надо было понимать кодовые словечки «derogation2» и «tolerance3». Свинтусятина не случайно выбрала их для осуществления своего пакостного замысла. Дескать, будешь облизываться на свое давнее увлечение — потерпишь унижение, а поведешь себя хорошо — проявлю терпимость…

Бедняжка Марсела, еще не знавшая, что ее лучшие надежды и чувства взяты под безжалостный прицел, попросила:

— Милый, протри мне спинку…

Наверно, это было бы очень приятно сделать пять минут назад или чуть раньше. Теперь я делал это примерно с тем же энтузиазмом, с каким бы промывал керосином закопченные детали мотоциклетного двигателя. А вредное парнокопытное, храня на лице нейтрально-невинную гримасу, скромно посматривало в иллюминатор.

Марсела явно не добилась от своей демонстрации того впечатления, на которое надеялась.

— Ты, как видно, очень устал, — промолвила миссис Браун. — Вялый какой-то, сонный… Ну ничего, сейчас подкрепишься, отдохнешь — и станешь человеком.

Хрюшка едва удержалась от тихого «хи-хи», но при этом слегка кашлянула. Марсела не обратила на это внимания.

Одевшись и причесавшись, хозяйка проводила нас в носовой салон, где нас дожидались к ленчу.

Там особых трансформаций я не углядел. Впрочем, наверно, мебель все-таки заменили.

За столом уже присутствовали нынешний капитан «Дороти» Джек, адвокат Ховельянос, глава благотворительного фонда «Изумруд» Лаура Вальдес и еще одна дама неизвестного назначения, явно англосаксонского типа. Поскольку в беседе между Марселой и Рози я краем уха услышал имя какой-то Сильвии, то догадался, что это она и есть. Все прочие, то есть охрана и матросы, в это изысканное общество допущены не были.

За столом я угодил точно в середину между Марселой и Ленкой. Уже это было бы занятно, если бы не проклятое слово «derogation», которое, словно холодный штормовой ветер, задувало все и всяческие вольные мысли. Оно выползало из недр организма, как скользкая отвратительная гадюка. Я даже физически ощущал омерзение от этого слова, будто от прикосновения к какой-то дряни. Подозреваю, что Премудрая Хавронья ввинтила мне все эти образы в память, и кодовое слово тут же возбуждало те участки мозга, которые их хранили. Но что еще более подло — «derogation» все время вертелось у меня в голове, словно навязчивая мелодия. Ленка сидела и лопала, даже не глядя на меня, а голосок ее настырно произносил внутри моего мозга это самое английское слово, но с подчеркнуто утрированным русским акцентом — у Хавроньи такого не было даже во времена обучения по методике Чудо-юда.

— Де-ро-гейшн… Де-ро-гейшн… — словно игла звукоснимателя застряла на старинной грампластинке. Я озлился, но супротив нейролингвистики не попрешь, тем более что противодействовать подобным пакостям меня не учили.

Я не обращал внимания на то, что ел и пил. Даже мороженое, изготовленное Лаурой и Сильвией по каким-то спецрецептам, не оценил. Потому что осознание своего бессилия в очень любимой мне сфере жизни жутко вредило восприятию и всяких прочих радостей бытия.

Конечно, первой умной мыслью была догадка о том, что можно попробовать отделаться от вредоносного слова, если начать произносить полезное слово «tolerance». Но ничего не получалось. Как только я пытался хотя бы мысленно подобраться к этому слову, как из недр мозга начинали косяками всплывать многие десятки слов на буквы «т» и «t», которые совершенно сбивали меня с толку, а такое, казалось бы, простое слово намертво забывалось. A «derogation», напротив, начинало звучать «громче» и повторяться с меньшим интервалом, на манер того, как в доброе старое время работал автоответчик центральной железнодорожной справочной: «Ждите ответа… Ждите ответа… Ждите ответа…» После трех или четырех попыток прорваться к «tolerance», я ощутил вполне отчетливую головную боль и понял, что от подобных лобовых атак чего доброго крыша поедет.

Марсела, очевидно, заметила, что со мной творится неладное, и заботливо спросила:

— Тебе нездоровится?

— Голова побаливает, — соврал я, потому что едва я перестал забивать башку тщетными попытками прорваться к слову «tolerance», как головная боль прекратилась.

— Может быть, дать таблетку? — услужливо предложила дама, которую я вычислил как Сильвию.

— Это Сильвия, — нежно произнесла Марсела тоном любящей сестры. — Она у меня и врач, и кулинар, и секретарь, и лучшая подруга. Тебе понравилось мороженое?

— Оно было восхитительно, — ответил я. — Неповторимый вкус!

Это была трудная задача — изобразить восхищение сквозь боль, хотя не было ни того, ни другого.

— Так дать вам таблеточку? — повторила Сильвия.

— Нет, спасибо, — сказал я, поскольку страсть как не любил никаких лекарств. К тому же мне отчего-то всегда казалось, что, приняв таблетку от головной боли, когда голова на самом деле не болит, можно себе эту боль устроить.

— Лучше сделай ему массаж головы, — посоветовала Марсела. — У нее это прекрасно получается! Она совершенно избавила меня от мигрени.

Вообще говоря, от массажа, сделанного такой цыпочкой, как Сильвия, я бы не отказался. И сам бы ей массаж сделать не постеснялся. Гибкая, хрупкая, с очень заметной талией, длинными ножками, плавными и не угловатыми бедрами, а также коротко стриженными золотистыми волосиками, даже посветлее, чем у Хрюшки. Но какой тут массаж, когда в голове сплошное «derogation». И как только мое объективное мнение о Сильвии созрело в той части моего мозга, которая еще что-то соображала, «derogation» зазвучало с интенсивностью коротких гудков в телефонной трубке. От этого точно можно было свихнуться.

Надо отметить, что в течение всего ленча никто не задавал никаких вопросов. Действительно, если бы я выловил в океане лодочку с людьми, то хотя бы поинтересовался, зачем так далеко кататься они уехали. Даже если бы не знал столь близко кое-кого из путешественников. Но все было глухо как в танке. Такое ощущение было, будто мы с Ленкой уже месячишко проболтались в океане на «Дороти», после завтрака уехали кататься на резиновой моторке, а к ленчу вернулись. Дескать, обычная морская прогулочка по теплому морю в хорошую погоду. Впрочем, даже мне самому все ночные и утренние страхи казались чушью. В конце концов, если бы не этот пакостный трюк Премудрой Хавроньи, здесь было бы почти прекрасно.

А поросятина, злодейски ухмыляясь, — что, правда, только я замечал, — осторожненько прикоснулась к моему бедру своим мягким, нежным, гладеньким… Динь! «Tolerance» прозвенело хрусталем и тут же испарилось, потому что Ленка ножку свою отодвинула.

— Да, тебе, Дикки, надо отдохнуть… — произнесла Марсела. — Сильвия, поразвлекай пока нашу гостью. А я позабочусь, чтобы мистер Браун отдохнул как следует.

Хавронья скромно улыбнулась и произнесла.

— Я тоже порядочно устала.

— О, пойдемте, я вас устрою. — Сильвия опять проявила большую услужливость.

Ленка встала из-за стола и, не удостоив меня каким-либо взглядом — даже презрительного пожалела! — удалилась с достоинством государыни императрицы,

— Идем, идем… — поторопила меня Марсела.

Мы с ней пошли в нескольких шагах позади Ленки и Сильвии. Хрюшечка ни одного раза не оглянулась. Как будто не слышала моих шагов и теплого воркования Марселиты:

— Уж я-то тебя вылечу…

В этом я очень сомневался.

Когда мы очутились в родной каюте, где тринадцать лет назад происходило столько интересного, у меня стало скучное, прямо-таки постное выражение лица. Наверно, со стороны я выглядел полным кретином.

— Садись, — сказала Марсела, указывая мне на кровать. — Настало время поговорить. Сначала я расскажу тебе, что я знаю, а потом ты расскажешь все, что мне будет интересно узнать. Но, разумеется, очень откровенно. Идет?

— Идет, — почти с радостью согласился я. Деловой разговор — это еще куда ни шло. А вот к исполнению супружеского долга я был совершенно не готов.

— Так вот. Когда эти скоты гран-кальмарцы во главе с комиссаром Ксавьером Онейдой повязали меня и моих людей, я сразу поняла, что тебе угрожает опасность. Потому что догадывалась, кто подстроил эту пакость. Конечно, сажать нас в тюрьму надолго никто не собирался. Им просто ума не хватило придумать серьезную причину для ареста. Поэтому они нас задержали до десяти часов вечера, посадили в камеры и через каждый час требовали сознаться в контрабанде наркотиков. Прекрасно знали, что наш консул уехал на рыбалку, а когда Харамильо, справившись в консульстве, где находится их шеф, отправился в порт, его задержали за нарушение правил дорожного движения. Можешь мне не говорить, что тебя похитили люди Косого, я и так понимаю, что никто другой не сумел бы выкинуть такой штуки. Но рассказать, как они тебя увезли и где держали, ты должен.

Я решил не мелочиться и рассказал не только про «койотов», но и про то, как меня похитили французы, среди которых оказалась Ленка, и про то, как на «Торро д'Антильяс» напали «джикеи». Мне казалось, что версия о простом киднеппинге ради получения выкупа будет вполне достаточной для Марселы.

Однако моя крошка с 1983 года значительно поумнела и приобрела жизненный опыт. Отделаться всякой туфтой от нее было нельзя.

— Ховельянос рассказал мне, что видел другого Брауна. Того, которого убили на Хайди два года назад. И утверждает, что видел вас рядом. Тебя и его. Я до сих пор ему не верю. Потому что помню: здесь, на «Дороти», был ты. И в аэропорт Майами я прилетела с тобой.

— Браун никогда не называл себя во сне Николаем?

— Нет. Но иногда произносил чисто русские фразы. И особенно часто я слышала слово «detdom». Что это такое?

— Сиротский приют в России, — ответил я. — Семнадцать с лишним лет в таких прожил.

— Но здесь был ты, — упрямо произнесла Марсела. — И по острову Хайди я бегала с тобой. И здесь, вот на этом самом месте, ты стал моим… Между прочим, это единственная кровать, которую я не заменила после того, как купила эту яхту.

— Да, здесь был я, но в голове у меня жил Браун, понимаешь?

— Мне наплевать, кем ты себя называешь и как твое настоящее имя, понимаешь? Я все эти годы любила человека, с которым выплыла из канализации, упала в океан на вертолете и которого мне приятно было иметь даже одновременно с Соледад.

— Но ты родила шесть детей от того, другого Брауна. Точнее, третьего, потому что самого первого ни тот, с кем вы делали этих младенцев, ни я никогда не видели в натуре.

— Мне на все это плевать. Я вижу вот эту царапинку на твоей щеке и вспоминаю, как спасла тебе жизнь. Помнишь? Пуля попала в стекло, а второй раз выстрелить тот полицейский уже не успел… Я застрелила его случайно. Зажмурив глаза от страха…

Марсела явно распалялась. Любой нормальный мужик, наслушавшись всех этих ностальгических воспоминаний, увидев, как Марсела, произнося последнюю фразу, расслабленно опускает веки, а потом еще и кладет голову на мое плечо, притягивает к себе лапками, уже лопался бы от нетерпения. Мне ничего было не надо. Я даже поцеловать ее толком не мог. Как только подумал, что надо ответить на нежность Марселиты, тут же ощутил зловещее шипение слова «derogation». Оно вновь зазудело, пригрозив головной болью.

— Ты любишь ее? — отстранившись от меня, пробормотала Марсела. — Или это так же, как с Соледад, Мэри и Синди? Просто от полноты чувств?

— Люблю, — сознался я. — У нас с ней двое детишек. Она мне самая настоящая жена. И мы с ней тоже немало пережили.

— Но вы ведь в разводе. Фиктивно ты женат на совсем друтой Мне Ховельянос даже ксерокопии документов с заверенным официальным переводом показывал. И свидетельства о разводе Бариновых и о женитьбе Анхеля Родригеса на Вик Мэллори.

— Где он их раскопал, интересно? — проворчал я. — Он кто, практикующий адвокат или частный детектив? Лицензии, между прочим, должны соответствовать содержанию деятельности.

— Он защищает мои интересы, — веско произнесла Марсела. — У него есть допуск ко многим хранилищам документов и компьютерным базам данных. Но я думаю, что… Что с тобой? Тебе хуже?

Наверно, у меня на физиономии отразились какие-то странные процессы, закрутившиеся в черепушке после того, как Марсела выговорила слово «pass-key», которое можно понять и как «допуск», и как «отмычка». Хотя мне лично было наплевать на то, что Харамильо Ховельянос имеет возможность лазить по всем государственным хранилищам и ксерокопировать там документы о семейном положении сеньора Родригеса, мистера Брауна и господина Баринова, слово «pass-key» зазвякало у меня в мозгах с интервалом в две секунды и… начисто подавило проклятое «derogation»! Поскольку я, естественно, автоматически переводил «pass-key» на русский как «допуск», то английское и русское слова объединились в пару. Первое по звучанию напоминало тихое звяканье ключика, второе — негромкий щелчок открываемого отмычкой или ключом замка. «Пасс-ки» — «допуск»… «Пасс-ки» — «допуск».

— Что с тобой? — не на шутку запаниковала Марсела. — Я сейчас Сильвию позову!

Она выскочила из каюты, пересекла коридор, и до меня долетел голос кого-то из охранников:

— Если вы ищете Сильвию, мэм, то она уже ушла отсюда.

— Куда ушла?

— Наверх, мэм. Ее позвала миссис Вальдес.

Я услышал, как лязгнула дверь тамбура, а затем босоножки Марселы застучали подметками по трапу, ведущему на верхнюю палубу.

Оставшись в одиночестве, я прилег на кровать. «Derogation» было подавлено. Но «pass-key» — «допуск» надоедало не меньше. Как будто все время стоишь перед каким-то постом и мрачный охранник спрашивает у тебя: «Пропуск!» Допуск-пропуск… Допуск-припуск… Стоп! Ведь по-русски «допуск»

— не только разрешение на пользование какими-то документами, но и допустимая точность обработки какого-либо материала. Металла, например. Говорят же про хорошего слесаря или токаря: «Работает с микронным допуском». А по-английски этот самый технический термин — «допуск» — будет именоваться… «tolerance»!

Пакостный секрет гнусного парнокопытного был раскрыт. Хрустальное, пробуждающее силы и интерес к жизни словечко победно зазвенело у меня в мозгу. Организм выходил из угнетенного состояния, обретая самостийность и незалежность. Ну и, конечно, как всегда в таких случаях, его обуяла святая жажда мести к бывшим угнетателям. Мне на полном серьезе захотелось наказать вредную Хрюшку, которая воспользовалась служебным положением в личных целях. Оставалось только ждать, когда появится Марсела.

Да здравствует свобода!

Прождал я не больше пяти минут. В коридоре послышались быстрые шаги, и в каюту прямо-таки вбежали с озабоченным видом и хозяйка, и ее лейб-медикесса. Последняя тащила с собой чемоданчик по типу того, с которыми выезжают врачи «скорой помощи».

Я мог бы встретить их с самым бодрым видом и доложить, что жив-здоров, чувствую себя нормально и готов выполнить любое задание любой партии и любого правительства. Но тогда у Марселы могло появиться ощущение, что я зловредный симулянт. И поскольку Марсела (в молодости по крайней мере), несмотря на свою основную профессию, была ужас какая ревнивая, ее могла охватить подозрительность с непредсказуемыми последствиями.

Поэтому я предпочел не подниматься с постели и еще чуть-чуть поимитировать хреновое самочувствие. Пусть немного полечат, если для этого, конечно, им не понадобится делать уколы или клизмы. Всего остального из медицинской практики я не боялся. Кроме операций без наркоза, конечно.

— Как ты себя чувствуешь, Анхелито? — Марсела подошла к моему изголовью.

— Я привела к тебе врача. Сильвия поставит тебя на ноги, будь спокоен!

— Мне уже становится лучше, — сказал я, постаравшись, чтобы голос прозвучал чуть-чуть тверже, чем у умирающего. — С тобой мне было бы хорошо даже на краю могилы…

— Господь с тобой, — замахала руками Марсела, — что ты говоришь! У тебя просто переутомление. Сейчас Сильвия тебя выслушает, даст лекарство, мы приедем на виллу, и там ты окончательно поправишься.

Сильвия начала с того, что заставила меня поднять рубаху и стала выслушивать через фонендоскоп по известной схеме «дышите — не дышите». Не знаю, что она там услышала. Мне лично отчего-то показалось, что Сильвия в большей степени «играет в больницу», как маленькая девочка или опытная проститутка из какого-нибудь борделя, замаскированного под лечебно-оздоровительное учреждение. Но ее маленькие ручки с аккуратно опиленными и украшенными перламутрово-розовым лаком ноготками своими легонькими прикосновениями к моей груди и спине приятно тревожили кожу. И я поймал себя на мысли, что мне будет очень жаль, если Марсела, убедившись, что я «поправился», выгонит это воздушное создание из каюты.

— Вам надо прилечь, — ангельским голоском заявила Сильвия, — мне надо проверить ваш пульс.

— Можешь присесть на кровать, — сказала Марсела, указывая на свободную площадь рядом с моей подушкой.

Сильвия осторожно опустила свою аккуратную попочку, туго обтянутую бежевыми шортами, на выделенную ей территорию и взялась обеими лапками за мое правое запястье. При этом она посматривала на свои маленькие, но, кажется, золотые часики и чуть-чуть шевелила губками, как будто и вправду считала пульс.

При этом мой локоть она уложила поперек своих коленей. Вряд ли это соответствовало новейшим методикам измерения пульса. Точно так же, как и легкое прижатие кисти моей руки к розовой маечке, причем как раз там, где эта маечка прикрывала довольно крупные выпуклые формы. Скорее всего с медицинской точки зрения эти действия были совершенно не обязательными, а то и вовсе неправильными. Но, как мне показалось, Марсела совершенно не обратила на них внимания. То ли оттого, что была слишком озабочена состоянием моего здоровья, то ли оттого, что все они были ею самою и санкционированы. Так или иначе, но поведение лейб-медикессы не могло не отразиться на моем самочувствии.

— Пульс немного учащенный, — доложила Сильвия Марселе, — но хорошего наполнения.

Насчет наполнения она была права, и то, что кровь у меня очень весело забегала по жилам, соответствовало действительности.

— Голова не болит? — спросила Марсела, тоже присаживаясь ко мне на койку, причем так, что ее коленки соприкоснулись с коленками Сильвии.

— Кажется, нет, — произнес я немного более крепким голосом, чем прежде.

— Температуры у тебя нет? — Мягкая, сильно надушенная ладошка Марселы улеглась мне на лоб. Лоб был явно намного прохладнее, чем эта милая лапка. И немудрено: кровь уже устремилась совсем в другое место.

Не убирая руки с моего лба, Марсела скинула с ног босоножки и, пропустив мою правую руку через свою подмышку, прилегла ко мне на грудь. Будь я настоящим больным, то, может быть, и возмутился бы, но поскольку я был стопроцентным симулянтом, то протестовать не стал. Уж больно много всяких приятных округлостей и сдобностей ко мне прижалось, и чуять их нежную близость было приятно даже через ткань одежды, которой, впрочем, было немного.

— Я чувствую, что нам скоро совсем полегчает… — Шепоток Марселы сопровождался осторожным рукоположением на мои шорты. Там все было более чем в порядке. Надевая их час назад, я прикидывал, что они мне тютелька в тютельку, а теперь ощущал явную тесноту. Когда же Марселина лапка бережно погладила через ткань все, что в этих местах находилось, а потом, перескочив мне на живот, пролезла под рубашку, чтобы слегка пощекотать кожу, я только мурлыкнул от удовольствия.

Тремя средними пальцами левой руки я дотянулся до Марселиного ушка, прикоснулся к большущей сережке, тронул мочку, через которую она была продета, и услышал поощрительный шепот:

— Надо же… Ты не забыл о том, что мне всегда нравилось…

Вот тут она была не права. Я, по-моему, никогда об этом не слышал. Я даже не помнил, носила она какие-нибудь серьги в те времена, когда мы с ней развлекались в этой самой каюте. Помню, что у «стриженой медведицы» Мэри Грин были сережки с синими камушками, а какие у Марселы, убей Бог, запамятовал. Впрочем, она могла сообщить о том, что ее возбуждает. Майку Атвуду, а думать, что посвятила в эту тайну меня.

Моя левая рука, потеребив Марселино ушко, занялась довольно сложной задачей — попыталась распутать узел, которым, как уже упоминалось, была стянута на груди ее легкая безрукавка. Конечно, удобнее было призвать на помощь и правую руку, но та, будто не ведая, о том, что делает левая, работала по своему плану.

Эта самая правая рука, воспользовавшись тем, что Сильвия перестала щупать пульс и вместо этого осторожно гладила ладошкой затылок своего пациента, проникла в промежуток между коленками лейб-медикессы. И это не встретило серьезных возражений. Напротив, правая ладонь Сильвии поощрительно потерла костяшки пальцев, воровато шурующих у нее между ляжками. Моей ладони там, прямо скажем, очень нравилось: кожа была гладенькая, теплая, слегка влажная, а под ней прощупывалась в меру упругая и в меру нежная плоть. Исследовав то, что не было прикрыто шортиками, мои пальцы дотянулись до металлической петельки, расстегивающей «молнию», и стали нежно тянуть ее вниз. А пальчики Сильвии только чуть-чуть погладили мою ладонь мягкими подушечками, даже не попытавшись остановить предерзостную акцию.

Точно так же, как Марсела отнюдь не собиралась прогонять мою левую руку, возившуюся с узлом. Она прекрасно видела, что Сильвия гладит меня по голове, но мешать не пыталась. К тому же ей, наверно, стало жарко, потому что она, убрав свою руку с моего лба, не только ускорила процесс развязывания узла, но и в два счета скинула с себя безрукавочку. Там, правда, вопреки прикидкам, оказался еще и купальник, но с его застежкой я разобрался в буквальном смысле одной левой.

Бюст не портили даже небольшие складочки, которых когда-то, на вилле «Лопес-23», где я впервые увидел Марселу голенькой до пояса, конечно же, не было. Но надо было признать, что и кожа, и форма, и упругость оставались в основном на прежнем, очень высоком уровне.

Освободившись от верхней части одежды, Марсела вновь прилегла на бочок, но моя рубаха в застегнутом состоянии ее уже не устраивала. Пальчики обеих ручек стали ловко расстегивать одну пуговку за другой…

Между тем моей правой руке удалось осторожно раскрыть «молнию» на шортах Сильвии и пробраться через прореху к тонким и очень ласковым на ощупь трусикам. Само собой, что и это не вызвало никаких возражений. Правда, откуда-то сверху на мою ладонь опустилась ладошка Сильвии, но вовсе не затем, чтобы шлепнуть меня по руке или хотя бы отодвинуть мою руку от прорехи. Нет, ладошка появилась для того, чтобы покрепче прижать мои пальцы к тонкой ткани трусиков и нежному животику, который под ними прощупывался. А потом проворная ручка Сильвии услужливо расстегнула верхнюю пуговку на ее шортах… Это позволило мне забраться за резинку трусиков и чуть-чуть поворошить волосики. Дотянуться дальше и, главное, глубже я не сумел, поэтому Сильвия, которая, должно быть, вовсе не боялась вызвать негативную реакцию своей нанимательницы, чуточку приподняв попку, спустила с нее до колен и шорты, и трусики.

— Ты не слишком торопишься? — спросила Марсела, впрочем, довольно благодушным тоном. — Иди-ка для начала запри дверь в каюту…

Сильвия послушно встала, отчего ее шорты и трусики просто-напросто съехали вниз до лодыжек. Лейб-медикесса изящно переступила через них, и я смог посмотреть, хотя и через плечо Марселы, на то, как элегантно покачиваются из стороны в сторону абрикосового цвета половиночки с молочно-белым треугольным отпечатком трусиков.

Марсела, конечно, этот взгляд заметила, но никакого недовольства на ее лице не отразилось. Куда там!

— Нравится? — заговорщицки прошептала владелица «Cooper shipping industries». — Чудо-девочка! Какие ножки стройненькие, правда? И умеет такие штучки — диву даешься…

Голос, которым Марсела рекламировала свою служащую, вполне подошел бы владелице борделя. Я, конечно, никогда не забывал, что Марсела в молодости была весьма дорогой хайдийской шлюхой и по таксе, утвержденной, должно быть, Хорхе дель Браво, стоила аж до семисот долларов за ночь. Так что я выслушал, несомненно, профессиональную оценку.

Сильвия повернула защелку замка и пошла обратно. Естественно, что при этом она стала хорошо видна спереди и, чтобы усилить впечатление, сбросила с себя маечку и треугольнички, обозначавшие бюстгальтер. Выпуклые, некрупные, но очень кругленькие грудки и приятный, аккуратный животик прямо-таки ласкали глаз. Но самой любопытной деталькой было, конечно, пространство пониже пупочка. Из волосиков, которым там полагалось быть, путем фигурного бритья был сооружен некий гребешок, обрамлявший края самой главной щелочки. Эдакий «ирокезик», какими когда-то щеголяли панки. Только у тех такие штуки были на головах. Посередине гребень, а с краев все сбрито наголо.

— Симпатичная, верно? — мурлыкнула Марсела. — Клянусь, что ты успеешь и посмотреть, и потрогать. Но ты ведь и меня, бедную старушку, не должен забывать…

Расстегнув все четыре пуговки на моей рубахе, «бедная старушка» мягко распахнула ее и прилегла мне на грудь. Голенькая и грациозная Сильвия проскользнула к изголовью, забралась на кровать, приподняв подушку и уложив ее себе на ноги вместе с моей головой. В то время, как Марсела, шумно и учащенно дыша, елозила по моей груди своими ласковыми и пышущими жаром сдобными булочками, ее помощница, в очередной раз проявив услужливость, плавно вытянула из-под моей спины рубаху и сбросила ее с кровати на кресло. А потом осторожные и баловные ладошки Сильвии стали почти невесомо, но волнующе скользить по моим плечам, прокатываться пониже, туда, где Марсела, жадно посапывая, совершала вращательные движения бюстом. При этом, как мне показалось, любвеобильной Сильвии было, пожалуй, одинаково приятно гладить и мои плечи, и Марселины груди. А та, в свою очередь, поймав эти шаловливые, издающие тонкий клубничный аромат пальчики, прижала их сперва к своим губам, потом к моим…

— Наша маленькая фея… — елейно прошелестела Марсела. — Не правда ли, без нее было бы скучнее?

Я балдел. Слов не было — не выговаривались. Кондиционер создавал в каюте умеренную прохладу, но мне становилось все жарче и жарче.

Марсела приподнялась, встала с кровати и демонстративно медленно — по-моему, впрочем, кое-какие объективные обстоятельства тоже мешали ей действовать быстрее — спустила шорты и трусики. Подбоченясь и поставив ноги несколько шире плеч, она немного полюбовалась собой и произнесла.

— Ну, хватит играть больного, Анхелито! Вспомни, каким мужчиной ты был когда-то!

Да, игру в умирающего надо было заканчивать, поскольку все что надо было в полной боевой готовности и передержка была ни к чему. Я пружинисто соскочил со своего «смертного одра». Маленькая фея вспорхнула следом за мной, приготовившись, видимо, оказывать медицинскую помощь.

Вплотную подойдя к тяжко дышащей, плавящейся от внутреннего жара Марселе, я обнял ее гладкие тяжеленькие телеса и припал ртом к пухлым, влажным и сладковатым губкам. В этот момент Сильвия обняла меня сзади и ловкими пальчиками ухватилась за последние остатки одежды, которые держали в неволе то, что по терминологии семейства Бариновых именовалось «главной толкушкой». Ж-жик! — распахнулась «молния». Чик! — расстегнулась пуговка Ш-ших! — шорты и плавки очутились на полу, а ладошки Сильвии нежно-пренежно, осторожно-преосторожно сцапали все, что в результате этого очутилось на воле. И тихонечко так, неназойливо стали шебаршиться там, между нашими с Марселой животами. Грудки маленькой феи истомно потерлись о мои лопатки, животик погладил пониже спины, а «ирокезик» волнующе пощекотал.

Да здравствует свобода! Несмотря на все прочие случаи жизни, которые в основном переживались не мной лично, а Брауном, посаженным в мою шкуру, такого бесстыдства, которое на меня накатило, я что-то не припомню. Даже мысль о том, что Ленка сейчас находится всего в десяти шагах отсюда по прямой, в каюте напротив, меня не могло остановить. Сама, зараза, виновата. Надо мужиков естеством, а не колдовством держать.

Поэтому я с чувством глубокой нравственной правоты повлек Марселу, а заодно с ней и Сильвию, цепко державшуюся за мой инструментарий, к постели. Как-то непроизвольно я перешел с английского на родной Марселин жаргон района Мануэль-Костелло, потому что он лучше других подходил к такого рода ситуациям. Да и Марселу этот специфический диалект будоражил крепче, поскольку напоминал о временах бурной юности. В русском переводе получился бы сплошной мат с небольшими вкраплениями нормативной лексики, к тому же часть фраз даже испано-язычной публикой могла быть понята неправильно или произвести не то впечатление, которое следует. Например, если даже хайдийке, но уроженке другого района Сан-Исидро кто-либо, сверкая глазами и тяжко сопя, пообещает. «Я проткну тебя от задницы до горла, распорю брюхо и выгрызу из него всю требуху!», то она скорее всего завопит. «Караул, насилуют! Полиция, держите маньяка!» или что-то в этом роде. А вот если ту же устрашающую фразу услышит уроженка Мануэль-Костелло с улицы Боливаро-Норте, разумеется, из уст своего земляка, то у нее тут же учащенно забьется сердечко и охватит его не страх, а предвкушение умопомрачительных любовных безумств. Такая вот штука — лингвистика.

Да и вообще, если сказать по правде, руками и губами (языком, впрочем, тоже) я действовал в основном молча. Хоть и говорят, что женщина любит ушами, но это относится прежде всего к тем, кто только что познакомился. У нас с Марселой знакомство было давнее, поэтому тут всякие звуковые раздражители играли роль второстепенную.

— Я так ждала этого! — шептала Марсела через каждые полторы секунды, пока

мы добирались до кровати. — Я отгрызу тебе петуха!

Само собой, что и это была гипербола.

Я прямо-таки вмял ладони в ее пышную спину, скользнул ими книзу, туда, где просматривалась зыбкая, в складочках, талия, потом докатился до большущих прохладных половинок. Потом переехал вверх к плечам, выскользнул из подмышек, подхватил на ладони объемистые гладкие шары. То, что было ближе к промежутку, загорело побольше, до шоколадного оттенка, то, что чаще укрывалось под верхней частью купальника, — только до цвета кофе с молоком.

Пока я облизывал языком и пощипывал губами эти самые шарики — по калибру чуть-чуть поменьше тех, которыми в кегельбане орудуют, — Марсела, ухватив меня за бока, выпятив и без того полненький живот, вращала бедрами. Сопя и мыча, она терлась пузечком о мой перед, точнее — о тот инструментарий, который оказался в цепких лапках беленькой феи.

Конечно, громадное большинство баб, как известно, предпочитает в половой жизни обходиться без ассистенток. Кстати, иметь по два-три мужика сразу, как Танечка Кармелюк (она же Вик Мэллори), вообще-то мечтает не так уж много дур, как кажется.

Да и сама Марсела в юности не была поклонницей многоместного секса. Во всяком случае, она не очень приветствовала появление Соледад, которая буквально по нахалке влезла к нам в постель. И хотя все, что потом произошло, она вряд ли вспоминала с отвращением, ей, как мне казалось, пришлось принять навязанную раскладку только из страха.

Однако, видно, времена изменились, характеры тоже. То ли присутствие рядышком совсем молодой бабенки заставляло ее самое быть поактивнее, то ли вообще начали всякие там инстинкты нездоровые проявляться — фиг знает.

Дотанцевав па-де-труа до койки, Марсела отшвырнула одеяло и привольно развалилась на простыне. У стеночки пристроилась Сильвия, которая улеглась на бочок и заняла совсем мало места. Я перебрался через откинутое в сторону Марселино бедро и в принципе считал, что можно начинать. Но тут ангельский голосок Сильвии заставил меня остановиться.

— Позвольте мне надеть на вас вот это…

Само собой, «вот это» оказалось ароматным французским презервативом с клубничным запахом. К тому же нежного розового, цвета. Марсела, улыбаясь, посматривала на то, как ассистентка накатывает средство защиты на прибор. Профессионально получалось, будто она лет сорок проработала на курсах по борьбе со СПИДом.

— Ну вот, — застенчиво улыбнулась феечка, — теперь, если можно, я помогу вам его ввести…

В принципе я был не против такого сервиса, но зачем девочке надрываться? Сам бы справился, не забыл как-никак, но Марсела, уже расслабленно раскинувшаяся в ожидании, приподняла голову и пробормотала:

— Доставь ей и мне это удовольствие…

Мне ругаться не хотелось. Даже было интересно, как у Сильвии это получится. Наша лейб-медикесса быстро, Как прыткая ящерица, вскочила на хозяйкин живот, взяла меня, мягко говоря, за самый корешок и плавно, не доставляя боли, потянула вперед. Другой бы, может, и упирался, а я мужик Покладистый. Особого восторга от того, что одна баба вставила мою хреновину другой, я не испытал. Но ситуация, конечно, любопытная.

После первых толчков Марсела сделала глубокомысленный вывод:

— Ты совсем не изменился!

Интересно, по сравнению с кем? С Коротковым-Брауном или с Брауном-Атвудом? И самое главное — каким местом она это определила? Хе-хе!

Со своей стороны, конечно, если быть до конца откровенным, я не смог бы ответить Марселе аналогичным комплиментом. Изменилась она, и даже очень. В чем-то к лучшему, а в чем-то наоборот.

Сразу надо предупредить, что мое мнение, конечно, на абсолютную объективность не претендовало. Потому как судил я и рядил со своей колокольни. С позиций человека, который вернулся к бабе, с которой последний раз трахался тринадцать лет назад. При этом я был тогда не самим собой, а Брауном — матерым мужиком, прошедшим огонь, воду и публичные дома Сайгона, Кейптауна и Солсбери, не считая родных американских городов. С этой точки зрения Марсела, будучи в реальности немного постарше целомудренного, хотя и довольно крепкого парня Кольки Короткова, казалась Дику Брауну воплощением юной свежести. При том даже, что он имел информацию о ее профессии.

Да, Марсела была тогда юная, хрупкая, гибкая и очень подвижная в постели. Озорно смеялась, смешно сердилась, темпераментно ругалась и была жутко глупенькой во всех вопросах внешней и внутренней политики. Иногда трусила, иногда являла чудеса храбрости и очень надеялась на мудрость старика Брауна. Надо думать, и любила его тоже. Именно его — почувствуйте разницу! Коротков проснулся внутри родной черепушки только тогда, когда вся «Атлантическая премьера» уже накрылась медным тазом. И слава Богу, потому что иначе бы его, сопляка несчастного, сожрали бы тут в два счета. Но даже если бы и обошлось все, то вряд ли он сумел бы найти общий язык с этой дорогой и знающей себе цену девкой.

Конечно, теперь на Марселе было намного мягче лежать. Но… все-таки масса — мера инерции. И в физическом, и в социальном плане. Была маленькая девчонка, стала большая леди. Прибавила в весе и физически, и в обществе. Хотя, конечно, наверно, от физического веса пыталась избавиться, а общественный вес до гибели Брауна-Атвуда был ей не особо нужен. А вот теперь…

Вроде бы уже вся горела, пыхтела, сопела, а теперь лежит без реакции. Надо ж хоть чем-то ответить на мое усердие. Вроде бы и мокро внутри, хоть и не разберешь через резину в смазке… Может, на основе конкуренции чего-то поменяется? Я оставил Марселу в покое и без долгих размышлений подтянул к себе послушную Сильвию.

— Правильно, — услышал я тихое одобрение хозяйки, — ты сделал то, что нужно.

Кому? Мне или ей? Ну, тут мне было некогда разбираться, уж очень трепетна и податлива была эта молодушка. Установить ее на коленки и локоточки, взяться за бедра и — тык снизу! У-ау! Вот это игрушка!

— А-а… А-а… А-а… — запела маленькая фея, выгнув шейку. Она, очаровательно прогнувшись в талии, стала ужас как интенсивно толкаться попкой, очень отчаянно, бесстыдно и азартно. Конечно, я тоже не сачковал и вовсю шлепал животом по ее гладеньким половинкам. Само собой, от такой партнерши не заскучаешь, и времени на всякие воспоминания и размышления уже не хватало.

Интерес к жизни как-то повысился, я сам себе показался молоденьким и стал забывать о том, что еще недели не прошло, как я из комы вышел. Если, конечно, это действительно была настоящая кома, а не какое-то иное состояние, которому медики еще не придумали названия.

— Йя! Йя! Йя! Йа-йа-йа-йа-а! — с быстро нарастающим темпом завизжала Сильвия. — Йа-а-а-а!

Феечка расслабленно нырнула вперед, и я решил ее отпустить. После того, как я довел до кондиции эту шибко горяченькую девочку, мне было в принципе наплевать на Марселу, кончит она сегодня или нет, лишь бы эта ведьмочка-феечка меня раньше времени не выдоила. Но еще по ходу траханья с Сильвией краем глаза я все-таки увидел, что Марселу этот процесс не оставляет равнодушным. Не в смысле того, что она ревнует или сердится. Нет, она прямо-таки любовалась всем этим делом со стороны, положив ладони на низ живота и усердно поглаживая ими то ляжки, то мохнатое место между ногами. Надо думать, она не хотела совсем остывать.

— Я опять к тебе… — Марсела на сей раз потянулась ко мне жадно, жарко обхватила руками и ногами. И когда «толкушка» довольно грубо воткнулась куда следует — на сей раз уже без помощи Сильвии! — миссис Браун так заходила ходуном, что все мои предположения о том, что она утратила прежнюю лихость, разом были опровергнуты. Нет, Марсела просто хотела удовольствие растянуть. В этом-то и отличие ее высокого и зрелого профессионализма от пылкой романтики Сильвии. Девочка пшикнула и сгорела, а бывалая леди только разогрелась.

Хорошо, что каютная кровать была крепко привинчена к полу, да и вообще сконструирована с расчетом на всякие там бортовые и килевые качки. А то вообще поломали бы мы ее на хрен. Шибко уж мощными получились все эти колебательные и возвратно-поступательные движения. Ну, известно, масса — мера инерции. Сдвинуть трудно, а как попрет — не остановишь. Три раза Марсела окатила меня тепленьким и так при этом стонала, что я даже боялся, не прибежит ли охрана спасать хозяйку от супостата. Но охрана не прибежала — должно быть, все понимала. Так что и мне дали возможность спокойно дойти до финиша.

— Уф-ф! — только и выдохнул я, устало скатившись с Марселы в промежуток между ней и Сильвией. Феечка, как видно, еще переживала свой собственный фейерверк и в наших делах не участвовала.

Только тут, когда наступили приятная усталость и расслабление, меня клюнула неприятная мыслишка. Партнерши так орали, что не услышать их через коридор и две двери было просто невозможно. Мне лично все было по фигу, если бы не Ленка. Злая идея наказать Хрюшку за самоуправство уже не казалась мне слишком симпатичной и не поднимала меня в собственных глазах. Нет, я не очень сожалел о своем поступке и не шибко каялся в своих грехах, но предпочел бы, чтобы Хавронья о моих хулиганствах не знала.

— Мы не слишком шумели? — осторожно поинтересовался я.

— Здесь хорошо вышколенный персонал, — благодушно ответила Марсела. — Нас не станут беспокоить.

— Если вы смущаетесь той дамы, которая в каюте напротив, — догадалась Сильвия, — то можете не беспокоиться. Она проспит до утра.

— Вы в этом уверены, Сильвия?

— Абсолютно. Я дала ей умеренную дозу снотворного. Еще за ленчем.

— Это я ей приказала, — сообщила Марсела, — на тот случай, если ты еще не выбрал, с кем остаться.

Я немного успокоился. Раздражитель был снят, приятная усталость стала постепенно переходить в сонливость. Само собой, что момента окончательного погружения в сон я не уловил, но довольно быстро, еще не заснув полностью, стал ощущать, что меня вновь уносит в мир, где то ли выдумывал, то ли переживал в натуре свои чудеса четырнадцатилетний Майк Атвуд.

Дурацкий сон N 11 Дмитрия Баринова. Странное возвращение

На сей раз после вспышки я долго не мог открыть глаза. После предыдущих вспышек зрение возвращалось ко мне через пять-десять секунд. А в этот раз прошло уже несколько минут, но зрение не возвращалось. Мне даже показалось, будто я ослеп навсегда.

Но зрение все-таки вернулось. И не как-нибудь постепенно, а словно бы его кто-то выключателем включил. Поначалу, увидев окружавшее меня, я не поверил своим глазам.

Нет, не потому, что попал в космос на инопланетном корабле, не потому, что угодил на неведомую планету или перелетел в далекое будущее. Я просто очутился у себя дома.

Именно дома, на Земле, в США, в нашем штате, в нашем городе и в нашем доме. Там, где я всю жизнь прожил с родителями. Правда, почему-то черный ящик перенес меня не в мою комнату, а в мастерскую, которую мой отец оборудовал в подвале, рядом с гаражом. Точнее, я оказался в кладовке, отделенной от мастерской тонкой кирпичной перегородкой с фанерной дверью. В этой кладовке вдоль стен были сделаны стеллажи, на них отец хранил краски, лаки, кисти, пакеты с цементом, плитки, рулоны обоев, обрезки досок, гвозди и прочие материалы, которые могли понадобиться для ремонта или иных работ по дому.

Рядом со мной стоял все тот же черный ящик. В том, что именно он перенес меня сюда с «летающей тарелки», я ни на секунду не усомнился. Он чуточку изменился. То ли немного сузился, то ли вытянулся. Но это был он, и ничто другое в мире я с этим ящиком никогда не спутал бы.

Конечно, когда я понял, что мне не чудится и я действительно нахожусь дома, то очень обрадовался. Черт побери, какая же радость будет для моих родителей! Они ведь наверняка с ума сходят от горя! Да они уже за одно то, что я появился живым, подарят мне что-нибудь стоящее… А как мне будут завидовать все ребята! Только вот поверят ли они, что я был на корабле у инопланетян? А почему бы и нет! Ведь я привез с собой черный ящик! Ящик, который может исполнять ЛЮБЫЕ желания! Можно и без всяких родителей обзавестись чем хочешь: хоть «Кадиллаком», хоть «Роллс-Ройсом», хоть яхтой или даже собственным самолетом… Обалдеть! С этим ящиком мы можем стать миллиардерами, самыми богатыми в мире! Но пока его надо куда-нибудь спрятать. Иначе его могут украсть. Да и родителям лучше не показывать. А то чего доброго заберут и отдадут в распоряжение федерального правительства. Истинные патриоты Америки!

Я прикинул, что лучше всего спрятать ящик на нижнем ярусе стеллажей, там, где лежали главным образом ненужные вещи, за которыми отец не полезет и через год. Я распихал в стороны старье, затолкнул ящик в самый дальний угол и снова завалил все хламом — на это потребовалось минут десять.

— Майк! — Голос отца прозвучал как гром среди ясного неба. — Долго тебя еще ждать? Неужели для того, чтобы принести четыре шурупа, надо возиться целый час! Ты меня задерживаешь!

Яне поверил собственным ушам. Что это значит?

А значит это, что никто мне особенно и не обрадуется, потому что убеждены, что я ни в какой пещере не пропадал.

Конечно, я тут же подумал о параллельном потоке времени, про который говорил мистер Роджерс. Если бы я уже не возвращался однажды в буквальном смысле с того света, то, возможно, удивился бы еще больше и ни черта не смог бы понять. Но после того, как я узнал, что из-за покупки дивана с обивкой другого цвета или более дорогих по цене каминных часов может начаться ядерная война, и побывал в этом варианте будущего, мое удивление было на порядок меньше.

Больше того, я уже через минуту припомнил, в каком моменте прошлого сейчас нахожусь. Было это две недели назад, когда я еще был убежден, что в Пещеру Сатаны мы поедем с Крисом Конноли, а о Тине Уильяме знал только то, что она занудная физичка.

Отец, помнится, решил починить какой-то верстак у себя в мастерской и заставил меня ему помогать. Конечно, делать что-то всерьез он мне не разрешал, но постоянно посылал за чем-нибудь, что было в двух шагах от него. Одним словом, подай то, принеси это. И был момент, когда ему понадобились четыре шурупа.

Выходит, отец посылал меня за какими-то шурупами, и, если учесть его привычку все преувеличивать и проявлять нетерпение, то не больше, чем четверть часа назад. Ему и пять минут иногда кажутся часом. Стало быть, он думает, что там, в кладовке, тот самый я, который еще не бывал ни в Пещере Сатаны, ни на инопланетном звездолете. И это значит, что он ни на грош не поверит ни одному моему слову, если, конечно, я не покажу ему черный ящик.

— Майк, — еще более нервно произнес отец, — долго тебя ждать, черт побери?!

Я вспомнил, что тогда — в первой жизни, наверно, если можно так сказать,

— шурупы, которые я принес отцу, оказались слишком маленькими. Он отругал меня, сходил за шурупами сам, и только после этого я достоверно узнал, какого размера шурупы ему нужны.

Поэтому на сей раз я выбрал именно те шурупы и вышел из кладовки.

— Вот, я их нашел, папа!

— Молодец, — похвалил он, — если бы ты их не искал так долго. Неужели нужно было возиться полчаса?

Да, он действительно ремонтировал верстак. Тот самый, что две недели назад. Конечно, этих двух недель для него еще не прошло. Но выходит, поездка в Пещеру Сатаны еще впереди? Что же тогда получится? Мы опять потеряемся с мисс Уильяме, опять едва не погибнем в подземной реке, опять выйдем в подземный дом, опять найдем черный ящик? А потом, пережив ядерную войну, вернемся к мистеру Роджерсу, попадем в плен к инопланетянам? И, спасшись от них, я вновь окажусь в кладовке, а потом все закрутится по новому кругу?

Или же в этом потоке времени все будет совсем по-другому?

Первый шаг к тому, чтобы повторения не было, я уже сделал: принес отцу те длинные шурупы, которые ему были нужны.

— Возьми отвертку, два шурупа и вкручивай вот в эти отверстия, — распорядился отец, — а я буду привинчивать вторую боковину.

Этого тоже в прошлый раз не было. Тогда я только стоял и смотрел, а все шурупы отец вкрутил сам. Интересно, как же все повернется дальше?

С шурупами я благополучно справился. Отец посмотрел на мою работу и показал большой палец: о'кей!

— Конечно, в четырнадцать лет ты мог бы делать работенку и посложнее, — заметил он, — но, может быть, начнешь с этого. В твои годы я дня не мог провести без того, чтобы не смастерить что-нибудь. Мужчина должен уметь работать руками вне зависимости от того, чем он занимается на работе. Это придает уверенности, что, если дела пойдут хуже, ты найдешь себе дело. Даже если ты сумеешь поступить в университет и стать «пи-эйч-ди» (Philosophy doctor), это не значит, что в жизни тебе не придется быть столяром или автослесарем. Я тоже не родился тем, кем стал…

Вот это все было точно так же, как и в первый раз. Хотя, как мне показалось, тон его нравоучений сегодня был намного мягче. И, пожалуй, он с большим благодушием воспринимал мир. Наверно, потому, что в прошлый раз он думал, что его сын сущая бестолочь, раз не может сразу сообразить, какие шурупы нужны для того, чтобы отремонтировать верстак.

Припоминая, что было дальше, я помог отцу переставить отремонтированный верстак на его законное место. В этом смысле ничего не изменилось. Потом он велел мне идти мыть руки. Точно так же, как и в первый раз, мы закончили работу как раз к обеду. И блюда за обедом были такие же, и мама была одета в

то же самое платье. Правда, в мороженом мне досталось не семь клубничин, а девять.

Разговоры за обедом велись примерно те же, но мне, конечно, было трудно вспомнить всякие мелочи. Две недели назад каникулы еще не начинались, и мать с отцом упорно убеждали меня, что мне надо хорошо закончить учебный год. Как и в прошлый раз, мне не давали раскрыть рот, но тем не менее, я слушал и не возражал, потому что мне надо было понять, как у меня обстоят дела в школе. Слава Богу, согласно тому, что я услышал, у меня не было серьезного ухудшения. Конечно, ругались из-за физики, но ситуация явно была не хуже, чем в прежнем потоке времени.

Все было бы хорошо, если бы я, желая уверить родителей в своем усердии, не сказал в конце концов:

— Папа, я же себе не враг! Крис Конноли не возьмет меня в Пещеру Сатаны, если я буду иметь плохие оценки!

— Какой Крис Конноли? — удивился отец. — Он же в прошлом году сорвался со скалы и погиб. Что ты говоришь, Майк?

Мама посмотрела на меня встревожено.

Я быстро сообразил, что родители могут потащить меня к психоаналитику.

— Ты в порядке, Майк? — спросила мама самым спокойным голосом, изобразить который ей стоило немалых усилий. — Ты не устал?

Мне показалось, что лучше будет, если я отвечу на вопрос матери, проигнорировав то, что спрашивал отец.

— Нет, мама, я не устал, у меня все в порядке.

— Но ты только что упомянул о Крисе Конноли, — сказал отец. — Откуда ты его знаешь?

— Он же преподавал у нас географию… — пробормотал я, уже чувствуя, что говорю чушь.

— Что ты мелешь? — Отец выпучил глаза. — Какая география? У вас все время преподавал географию мистер Тэд Джуровски. А Крис Конноли — вожак этих наркоманов-хиппи, которые устроили акцию протеста против войны во Вьетнаме. Они залезли на пятисотфутовую скалу и вывесили на ней лозунги. А Крис от ЛСД-25 совсем одурел и решил, будто может летать. Вот и свалился. Но я понятия не имел, что ты был с ним знаком. Признайся, ты куришь траву?

— Н-нет, — пробормотал я. Наверно, это получилось так жалко и так испуганно, что мой отец тут же убедился в полной правоте своих предположений.

— Куришь или нет? — взревел он, соскочив с места, и схватил меня за шиворот.

— Билли! — испуганно вскрикнула мама. — Ты его задушишь! Я тоже насчет этого беспокоился, но сказать ничего не мог. Тут отец внезапно отпустил меня и сказал:

— Нет, марихуаной не пахнет… Может быть, ты жрал какие-нибудь таблетки?

Говори!

— Ничего я не ел! — завопил я.

— Врешь! — заорал отец. — Теперь я понимаю, что ты полчаса делал в кладовке! Ты сперва разыскивал свои таблетки, потом принимал их, а потом прятал.

— Неправда! — завизжал я.

— Успокойтесь, мальчики! — замахала руками мама. — Неужели тебе не надоело всех подозревать. Билли? Ты можешь хотя бы дома не быть полицейским?

Теперь уже я обалдел от известия о том, что мой отец — полицейский. В той жизни, из которой я, по-видимому, навсегда ушел, он содержал небольшой магазин.

— Папа! — сказал я. — Разве ты не бизнесмен?

— Я пятнадцать лет работаю в полиции! Ты еще не родился, когда я уже там работал! — В глазах отца ярость уже сменялась беспокойством. — Что с тобой? Ведь до обеда все было нормально…

— Да я и сейчас нормальный, папа! Только если я расскажу всю правду, ты подумаешь, что я сумасшедший.

Тут меня осенило: покажу родителям черный ящик! Пусть даже они и отберут его у меня, но зато будут знать, что я не вру.

— Пойдемте! Я покажу вам, что прятал в кладовке… Родители последовали за мной.

В кладовке я тут же полез на нижний ярус стеллажей, раскопал кучу хлама и вытащил ящик.

— Вот, — сказал я. — Видите?

— По-моему, это корпус от старого аккумулятора, — произнес отец.

Мама поглядела внимательнее и сказала:

— Нет, Билли, это что-то другое. Она закупорена со всех сторон.

— Если просунуть палец в кольцо… — начал объяснять я, поставил ящик на попа и похолодел… Никакого кольца там, где оно всегда находилось, не было. Нет, оно не отвалилось. Если бы кольцо отвалилось, то остались бы пазы, в которых оно держалось. Или хотя бы след от них. Но на торце ящика не было ничего, лишь гладкая, не то металлическая, не то пластмассовая поверхность.

— Какое кольцо, Майк? — удивилась мама. — Где ты его видишь?

— Оно было здесь. — Я ткнул пальцем в пустое место. — И если просунуть в него палец, то можно было просить чего угодно и исполнялось любое желание…

— Это такая игра? — спросила мама, видимо, считая, что мне семь лет.

— Нет, это не игра, мама! Этот ящик действительно исполнял желания, иначе бы я не увиделся с вами никогда…

Отец тем временем вертел в руках ящик. На его лице отразилось недоумение.

— Странная штука! С какой свалки ты ее притащил, Майк? Не то металл, не то пластмасса… Непохоже, чтобы эта штука была литой, но и швов не видно.

— Ее сделали инопланетяне с «летающей тарелки»! — выпалил я, хорошо понимая, что выгляжу идиотом.

— У него бред. Билли… растерянно пробормотала мама. — Может быть, вызвать врача?

— Нет, подожди, — сказал отец, пощелкав ногтем по ящику. — Готов держать пари, что ни один инженер не скажет, из чего эта штука сделана. Может, попробовать ее вскрыть?

— Ничего не получится, папа, — предупредил я.

— Посмотрим. У меня есть чем проверить эту дрянь на прочность.

— Осторожнее, Билли! — заволновалась мама. — Может быть, это взрывается?

— Не волнуйся. Я просто попробую поцарапать ее алмазом. Мы пошли в мастерскую. Отец вытащил из ящика с инструментами алмазный стеклорез и провел им по одной из стенок ящика. Раз, другой, третий, каждый раз с большей силой нажимая на инструмент.

— Да… — протянул он. — Похоже, тут что-то сверхтвердое. А ну-ка, попробуем с ружейным маслом…

Он налил на поверхность ящика несколько капель из масленки, после чего снова попробовал поцарапать неподатливый материал. Ничего из этого, конечно, не вышло.

Отец поставил передо мной табурет и сказал:

— Садись. Рассказывай все, что ты хотел рассказать. Мы не будем тебя перебивать…

— Дэдди! Мамми! — пробормотал я. — После того, что я уже знаю, мне кажется, что вы ни черта не поймете. Тина Уильяме вам известна?

— Ну, это же твоя учительница физики! — удивленно сказала мама.

— Слава Богу, а то я уж думал, будто она в этой жизни стала воровкой или еще кем-то похуже… — произнес я обрадовано.

— Как ты сказал? — переспросил отец. — В этой жизни? А что, была какая-то другая?

— Да, папа! Понимаешь, мы жили в этом же доме, и ты, и я, и мама — все мы были такими же, но многое было совсем не так. Крис Конноли был учителем географии в нашей школе, а Тэд Джуровски работал гидом в Пещере Сатаны. А ты, папа, был вовсе не полицейским, а содержал магазин на Балтимор-роуд.

— Хм… — удивленно произнес отец. — Вообще-то когда я вернулся из армии в сорок восьмом, то хотел его купить. Но у меня не хватило денег. Конечно, мне тогда предлагали хорошую сумму, но уж слишком грязные были деньги… Я немного поработал руками, а потом нашел место в полиции. Теперь я уже лейтенант.

— А я кем была в той жизни? — спросила мама.

— Домохозяйкой, — ответил я.

— Для меня нет альтернатив, — вздохнула миссис Атвуд. — Извини, что перебила.

— Значит, говоришь, мистер Джуровски работал гидом в какой-то пещере? Никогда не слышал такого названия — Пещера Сатаны. Это где, в Апалачах?

— Нет, это совсем недалеко отсюда. Одна компания превратила эту пещеру в туристический центр.

— В наших горах? Я наверняка бы знал. Да и весь город тоже. Ни Пещеры Сатаны, ни Пещеры Дьявола в наших горах нет. И уж во всяком случае, нет

туристического центра.

— Вот видишь, а в той жизни такая пещера была, и в ней создали туристический центр. Там показывали гроты, подземное море, «Колодец Вельзевула», «Трон Сатаны». И нас повезли туда на экскурсию. Крис Конноли — тот, тамошний, — сначала хотел взять только самых лучших учеников по географии и тех, кто смог сдать тесты по спелеологии. Но потом он на тренировке сломал ногу и поехать не смог. И поэтому поехал весь класс с Тиной Уильямс. Она все время боялась, что кто-нибудь потеряется, а на самом деле потерялась сама. Правда, вместе со мной. Мы там упали в подземную реку, она нас унесла куда-то далеко. А потом был обвал, но нас не убило, и мы по сухому руслу прошли в грот, где стоял подземный склад торговцев наркотиками. В нем было несколько боксов размером раза в три больше, чем наша кладовка, и стояли картонные ящики с кетчупом в банках. В первых двух рядах был кетчуп, а в остальных порошок в пакетах — не то кокаин, не то героин…

— Стоп! — сказал лейтенант Атвуд. — Кетчуп! Вот оно что!

— Папа, это же было в той жизни, — напомнил я.

— Неважно, сынок. Кое-что могло происходить и в этой, Ладно, продолжай, пожалуйста.

— Так вот, там, под землей, у наркоторговцев был сторож, который прятал в озере ящик. Но после того, как река пробила завал, вода стала фонтаном бить в озеро, и оттуда полетели камни. А этот охранник упал в озеро и утонул. Тина Уильямс утащила ящик, и мы принесли его в подземный дом. Но тут все стало затоплять водой. Мы бы утонули, если бы я случайно не зацепился за кольцо ящика и не подумал, что очень хочу быть на поверхности земли. Иное вместе с мисс Уильямс вынесло наверх. Только вспышка — бац! — и мы вместо пещеры оказались в лесу. Потом захотели, чтобы одежда высохла, потом — чтобы появился «Кадиллак», такой, как мы видели в салоне у мистера Логана…

Я очень торопился, чтобы успеть рассказать все, прежде чем отец или мать окончательно убедятся в том, что я свихнулся. Но, как ни странно, хотя мой сбивчивый рассказ действительно очень напоминал бред сумасшедшего, отец прислушивался к нему со все большим интересом. Вероятно, это потому, что теперь он был полицейским и умел разбираться в том, кто псих, а кто нет.

— Логана? — переспросил отец. — Значит, в той жизни Логан содержит автосалон? Там ему повезло больше. Сейчас он работает клерком в автосалоне Тима Бэрона. Мы там с тобой действительно были и рассматривали «Кадиллак» 1969 года.

Мне было приятно узнать, что отец моего дружка Дуга владеет автосалоном, а не работает рекламным агентом, но я не стал останавливаться и продолжил рассказ:

— «Кадиллак» появился, но мы на нем не поехали, а попросили ящик, чтобы он перебросил нас прямо сюда. Мы попали на площадку автосалона, и тут мисс Уильямс решила, что надо отправиться к ее приятелю Милтону Роджерсу, который работает в NASA, и показать ему этот ящик. И мы перелетели прямо туда. Сначала нас встретила очень злая миссис Роджерс, которая подумала, будто мисс Уильяме — любовница ее мужа. Тогда мисс Уильямс приказала ящику, чтобы он превратил миссис Роджерс в собаку. Потом приехал сам Роджерс и стал смотреть ящик, но как раз в это время началась ядерная война и почти всех убило, кроме меня. Но я дотянулся до ящика, и он перебросил меня в другой поток времени, туда, где война не должна была начаться. Зато туда прилетели инопланетяне. Огромные, ростом в десять футов, черные и искрящиеся. Они утащили нас на «летающую тарелку» и там превратили всех, кроме меня, в какие-то светящиеся морковки…

После этих слов я посмотрел на родителей. Если бы мне кто-нибудь начал нести подобный вздор, я бы точно позвонил по телефону скорой психиатрической помощи. У матери такое намерение уже вовсю просматривалось, но отец был весь внимание. Судя по всему, он вовсе не считал мои россказни полным идиотизмом.

— Ну и как же ты оттуда выбрался? — спросил он на полном серьезе.

— На этих инопланетян напали другие. Они стали стрелять друг в друга иглами и крестами. Потом все куда-то исчезли, и я остался один. Тогда я нашел этот ящик, продел палец в кольцо и захотел очутиться дома. А потом оказался у нас в кладовке и услышал, как ты меня зовешь. Вот и все.

— Боже мой! — воскликнула мама. — Я все поняла! Билли, мы с тобой родили вундеркинда! Если записать все фантазии Майка, то получится фантастическая повесть. По ней в Голливуде снимут фильм, и мы получим миллион долларов!

— Это не фантазия, — перебил ее восторги отец. У него было очень серьезное лицо.

— Ты хочешь сказать, что все эти чудеса из сказок были на самом деле? — По-моему, отцовскому заявлению мать изумилась даже больше, чем тому, что я наговорил.

— Этого я пока не знаю, — загадочно ответил отец, — но то, что три незнакомых человека разного возраста рассказывают похожие вещи, я не могу воспринимать как вранье.

— А что, разве еще кто-то видел инопланетян? — удивилась мама.

— Две недели назад наши ребята задержали некоего Боба Ламберта, безработного, который в нетрезвом виде учинил драку в баре. Когда стали разбираться, в чем причина побоища, Ламберт заявил, что рассказывал собутыльникам о том, что видел на пустыре у заброшенной лесопилки каких-то типов ростом в десять футов. Те подняли его на смех, а Ламберт завелся, ударил кого-то по морде, и началась потасовка. Конечно, никто не мог поручиться, что Ламберт не врет о причинах драки, но при опросе свидетелей оказалось, что он действительно молол какую-то чушь про пришельцев, и драка началась после того, как над ним посмеялись. Я не очень хорошо помню, что там написано в показаниях Ламберта, но он вполне подробно описал тех, кого он видел. Мы тогда подумали, что ему спьяну могли и черти померещиться. Но вот что приключилось на прошлой неделе. Нам сообщили, что в соседнем штате угнана машина и угонщик может появиться в нашем графстве. Автомобиль нашли, причем парень, которого задержали, утверждал, будто угнал машину, спасаясь от инопланетян. Он тоже говорил про десять футов роста, про искры зеленого цвета, про какие-то голубые лучи. По его словам, его друга таким лучом втянули в «летающую тарелку». При этом вроде бы этот второй парень превратился не то в светящуюся сигару, не то в сосиску. Но потом пропавший нашелся и ничего не подтвердил. По его словам, он всю ночь проспал и никуда не выходил из дома. Угонщика увезли в его штат, и сейчас он там сидит под следствием, поэтому что было дальше, я не знаю. И вот то же самое я слышу от родного сына. Это все неспроста…

— И что ты думаешь делать?

Отец только хмыкнул.

— Ты меня торопишь. Так просто такие вопросы не решаются. Мне не хотелось бы угодить в отставку по причине психического расстройства. Если я начну убеждать начальство, что речь идет об инопланетянах, мне обеспечено как минимум направление на психиатрическую комиссию. По-моему, надо просто предложить кому-то из чиновников сравнить показания Боба Ламберта, того парня из соседнего штата и твои. Ну а потом показать ящик.

— Неужели ты думаешь. Билли, что кто-то будет этим всерьез заниматься? — нахмурилась мама.

— Конечно, шансов мало. Главное — ящик. Им могут заинтересоваться. Хотя бы только тем, из чего он сделан. Это может и промышленников заинтересовать, и военных.

— И шпионов тоже, — встревожено сказала мама. Отец утвердительно кивнул.

— Ты права. Если все, что говорил Майк, — правда, то владелец этой штуки может стать Богом.

— Мне страшно. Билли, — испуганно произнесла мама.

Мне тоже стало отчего-то очень страшно. Почти как тогда, когда в доме у мистера Роджерса вдруг стало темно, а потом появились пришельцы. Почему-то я вдруг понял: они возвращаются, приближаются к нам неведомо откуда. Наверняка этот вроде бы беспричинный страх ощутил и отец. Но ни он, ни мать еще не знали ничего о том, что означает этот страх, а я знал. Эх, будь на ящике кольцо, я бы знал, что делать!

Тем не менее, я все-таки ухватился за ящик двумя руками: одной — за одну длинную грань, другой — за противоположную. И ощутил, что ящик быстро нагревается! Именно в этот момент мне очень сильно захотелось, чтобы на ящике было кольцо.

И тут произошло то, чего я не ожидал. Точно в середине торцевой стенки ящика твердая поверхность неизвестного материала вдруг выпучилась в виде небольшого непрозрачного пузыря, который стал быстро раздуваться и превратился сперва в полусферу, а потом в сферу диаметром примерно в один дюйм. Еще через пару секунд сфера стала менять форму, сплющиваться и, в конце концов, превратилась в хорошо знакомое мне кольцо, продетое через цапфы.

Конечно, я тут же просунул палец через кольцо и пожелал, чтобы пришельцы не смогли прорваться на Землю. Может быть, я просто пожелал, чтобы исчез страх. Не знаю, мне трудно было оценить свои действия и мысли, потому что на все это я потратил десять секунд, не больше.

Вспышка! Она была очень яркой, но на сей раз я не потерял зрения даже на пару мгновений. Только в сам момент вспышки зажмурился, а потом тут же открыл глаза.

Мать и отец недоуменно переглядывались, вокруг ничего не изменилось. Скорее всего, в окружающих домах вспышку, происшедшую у нас в мастерской, никто не заметил, а если и заметил, то принял ее за искру электросварки. Но страх исчез, и я отчего-то был убежден, что теперь никакие инопланетяне — ни те, что стреляли зелеными иглами, ни те, что стреляли белыми крестами, — уже не появятся.

— Это… он сработал? — произнес отец, поморгав глазами и увидев, что я держу ящик за кольцо, просунув в него палец.

— Да, — пробормотал я, еле ворочая языком от удивления. Удивился я, конечно, не тому, что ящик сработал, и даже не тому, что мне удалось восстановить на нем кольцо. Удивился я тому, насколько ящик уменьшился в размерах. Теперь его и ящиком было трудно назвать. Предмет, вписывающийся в объем 10х5х5 дюймов, проще, наверно, назвать коробкой. Вообще-то мне и раньше казалось, что ящик способен немного увеличиваться и уменьшаться, но сейчас это уже явно не казалось, а было фактом.

— Он стал совсем маленьким, — произнесла мама. Теперь это шкатулочка какая-то…

— Что ты ему приказал? — спросил отец.

— Мне показалось, что всем нам стало жутко. Так было, когда там, в той жизни, появились инопланетяне. Вот я и захотел, чтобы они не смогли сюда прийти…

— Ты думаешь, он выполнил твой приказ?

— Не знаю, это трудно проверить.

— Но он действительно выполняет желания или только пускает вспышки?

— Раньше выполнял, а выполнит ли теперь — не знаю… Но можно попросить его сделать что-нибудь. Такое, чтобы было сразу видно, получилось или нет.

— Хорошо. Прикажи ему, чтобы здесь появилась бутылка «White Horse».

Вспышка! Виски появилось как раз на том верстаке, который мы отремонтировали перед обедом. Отец отвернул пробку и жадно сделал несколько глотков прямо из горлышка.

— Настоящее! — констатировал он. — Черт побери, Волшебная лампа Аладдина в наших руках!

— Может быть, попросить хотя бы десять тысяч долларов? — предложила мама. А то если ты будешь все время просить виски, эта лампа не принесет нам счастья.

Отец почесал лоб и сказал:

— Надо немедленно отвезти ящик губернатору штата, минуя промежуточные инстанции.

— Но ведь сегодня выходной. В канцелярии губернатора вряд ли есть кто-то, кроме дежурных чиновников, — напомнила мама.

— Я думаю, если они увидят то, что только что увидел я, то найдут его на дне моря или Большого Каньона.

Каюсь, но в этот момент я растерялся и не подсказал отцу, что ему надо просто просунуть палец в кольцо и попросить у коробки, чтобы она перенесла его прямо в столицу штата. Но он уже схватил коробку под мышку и перебежал в гараж.

— Билли! — взволнованно крикнула мама. — Осторожнее в дороге, до города два часа езды!

Я подбежал к автомобилю в тот момент, когда отец уже завел мотор.

— Оставайся с мамой! — велел он.

— Нет! — закричал я. — Ты многого еще не знаешь, мне надо ехать с тобой!

— Хорошо. — Он не стал упираться и позволил мне сесть на заднее сиденье.

— Ради Бога, осторожнее! — еще раз напомнила мама, когда мы выезжали из ворот…