Высокие отношения

Глава 5 Встречная восьмерка

«Якорь» был безобразно велик, занимая целый квартал. На первом этаже располагался кабак. На втором — кабак поприличнее, куда всех подряд не пускали — за этим строго бдил усиленный наряд городской стражи. На третьем — гостиница на четыре десятка отдельных комнат и четырех кубриков — в каждый человек двадцать напихивалось, и даже не в пять слоев.

А на четвертом, между всем этим разнообразно слоеным пирогом и выгоревшим небом, располагался господин Фуррет. Выше него никого не было. Ну кроме пары наблюдателей на вышке и птиц. Но это не серьезно — каждый признавал.

С одной стороны, каждый день приходилось то подниматься и спускаться по нескольку раз. А господин Фуррет давно перешагнул границы бесшабашной юности и зрелости, и который год приглядывался к старости, пробуя ее, будто ростовщик подозрительную монету. Старость отдавала затхлым привкусом во рту, щелканьем в коленях и болью в суставах.

С другой стороны, если кто решит прийти к господину Фуррету незваным, то этому храбрецу придется пробиваться сквозь три этажа, набитых людьми, словно бочка селедкой. Званый же, в этой толчее терялся листом в весеннем лесу, и никто бы его не запомнил и не заметил — много таких!

С третьей — на высоте не так воняло с улицы. И мухи с комарами залетали куда реже…

Хотя, на дворе такой дождь, что какие там мухи! Побоятся выбраться из тех нор, где пережидают непогоду. Не рискнут мочить хрупкие слюдяные крылышки…

Фуррет отвернулся от окна:

— На чем мы остановились?

— Наш разговор прервался на возвышенной ноте. Мы знаем друг друга не первый год. И все такое.

В дальнем углу кабинета, в кресле, прислоненном к одной из труб водостока, по которой сейчас с шумом бежала дождевая вода, сидел старик. Седой. Нет, даже белый! Старость настолько старательно выедала любые краски из его волос, что они стали белоснежными, точно у альбиноса. Только у альбиносов белизна яркая, заметная, а прическа старика отдавала тусклостью.

Но глаза искупали бесцветность седовласого. Серые, с черными пятнами — будто гиенья шкура на них пошла, удивительным образом, угодив под веки.

Старик был огромен. Даже сидя в глубоком низком кресле, он смотрел на Фуррета сверху-вниз. У кресла стоял старинный рыцарский меч в ножнах, прислоненный к стене. Оружие казалось таким древним, что могло принадлежать еще прадеду старика. А то и деду прадеда. Такие «полуторники» вышли из моды полтораста лет назад.

Отполированная частыми прикосновениями проволока на рукояти блестела даже в полумраке кабинета. Старик касался меча левой рукой. Нежно, будто любимую женщину, разлука с которой даже на миг больно ранит сердце.

— Да, — продолжил беловолосый рыцарь, — мы знакомы уже не первый, и даже не второй год. И каждый раз, когда я поднимаюсь по бесконечно длинной лестнице, борюсь с желанием послать тебя как можно дальше. Что, такой влиятельный тип как ты, не может соорудить достойный кабинет для встреч со старыми друзьями на первом этаже? Там и наливают быстрее, и жизни больше. А то сидишь тут как паук!

— Мне больше нравится сравнение с драконом, — улыбнулся Фуррет.

— Да хоть с морским огурцом, — безразлично хмыкнул старик. — Ты умный человек, Фра, но твоя главная беда в том, что ты слишком любишь все красивое. Поступки, слова…

— Кому что, Бьярн, кому что. Кто-то больше жизни любит деньги, кто-то власть, ну а мне нравится все красивое. Имею я право?

— А еще ты любишь делать вид, будто ты мудрец, проживший десяток жизней.

— Мало ли! Воля Панктократора непредсказуема, и он вполне мог перекидывать мое сознание из человека в человека. Надо же как-то набираться опыта и знаний!

— Тоже верно, — кивнул Бьярн, — тоже верно. В знаниях сила! Не зная как зажечь факел, можно до конца жизни проплутать в лабиринтах, так и не увидев света солнца… Так зачем ты меня звал, Фра? К чему эта спешка, запыхавшиеся гонцы, загнанные лошади, недовольные женщины? Никогда не любил бросать дело на середине. И да, за кем ты послал Дюссака в такой дождь?

Фуррет присел в соседнее кресло, обхватил подлокотники, выполненные в виде могучих медвежьих лап.

— Сегодня ты удивительно многословен.

Бьярн вместо ответа пробежал пальцами по гарде своего меча, изображая жонглера на канате. «Жонглер» запнулся на четвертом шаге, упал, зацепившись пальцем-рукой, сорвался, размахивая конечностями. Фуррет с интересом наблюдал за представлением.

— Так что случилось, Фра?

— Этой ночью убили купца с Островов. Парень обмывал удачную сделку, пошел в порт, и по дороге ему медленно перепилили шею тупым ножом. И отобрали все деньги.

— Последнее для островного страшнее всего, — задумчиво ответил Бьярн, покачал головой. Белая грива делала его похожим на старого льва.

— Я бы сказал, что равнозначно.

— И кто же этот пустоголовый храбрец? Имя известно?

Фуррет откинулся на спинку кресла, внимательно посмотрел в окно. Подвигал челюстью, будто пережевывая какую-то горечь.

— Кто именно резал островного пока не выяснили. Впрочем, я и не требовал уточнить. Кто-то из шайки ублюдков Рэйни.

— Рэйни… — повторил старик. — Знаешь, у него даже имя противное — на языке привкус как с похмелья. Такого, когда вино запиваешь, чем покрепче, а потом блюешь полночи. И это отвратительное имя в связи со всякими отвратительными поступками, я слышал. И не раз. А вот лица не помню совершенно.

— Это, старик Бьярн, называется старостью! — хохотнул Фуррет.

— Так я и не стараюсь выглядеть молодым. Не закрашиваю седину, не завожу юных любовниц, годящихся во внучки, не распускаю слухи о том, что могу раз десять за ночь, — начал ехидно загибать пальцы Бьярн.

— Такая должность, — сокрушенно произнес Фуррет, — чтобы ей соответствовать, я должен казаться сосредоточением жизненных сил и прочей ярости. Этаким фонтаном силы и вулканом страстей. Чтобы ни одна, даже самая храбрая мышка не смела и носа сунуть в мои закрома!

— «Вулкан страстей», — фыркнул Бьярн. — Идея ясна, но признай, что иногда это выглядит… — старик задумался, подбирая нужное слово, — да, выглядит забавно.

— Вернемся, действительно, к делу, — поморщился Фуррет.

— Вернемся, — не стал спорить Бьярн. — Каждый сходит с ума по-своему. Если тебе нравится такой вариант… Ну кто я тебе, чтобы осуждать. Это Рэйни, как понимаю, стоит поперек горла. И ты хочешь, чтобы его не стало. И как можно быстрее. Притом, ты не можешь действовать ни как стражник, ни как… никакими другими официальными способами.

— Если коротко, то да. Рэйни наглый глупец, не соблюдающий правил и думающий членом. Хорошего можно сказать мало — платит вовремя.

— И все?

— И все.

— Кхм… — протянул Бьярн, — достоинство весомое, но не в этом случае. Убить всех?

— Можешь кого посимпатичнее и пожалеть разок, если хватит сил и времени. Но потом убей. Островные не прощают убийства своих. Особенно такие наглые. Могут принять за вызов. Сам понимаешь, нужно показать, что власть в Сивере тверда, и отступники караются быстро и жестоко.

Старик медленно кивнул, не выпуская Фуррета из виду.

— Понимаю…

— Думаю, они оценят такой жест и поймут, что случайности, на то и случайности, что происходят вдруг и внезапно. Островитяне жестоки, но не глупы.

— Им можно припомнить одного из тамошних дожей, недавно упавшего с моста на копья. Тоже ведь, как-то получилось. Совершенно случайно.

— Именно так, Бьярн, именно так.

Старик продолжил рассуждать:

— Но при этом, ты не можешь нагнать туда роту стражников, и всех тех выблядков переколоть? Отчего так?

Фуррет закрыл глаза, потянул носом, принюхиваясь.

— Не успеет приказ дойти до казармы, как стража получит другой — отомстить за смерть благородного господина Фуррета, злодейски заколотого неизвестным убийцей.

— Тебя не поймут прочие, — понимающе произнес Бьярн, — те, кто платит долю.

— Не поймут. Поэтому, шайку Рэйни должны вычистить люди, по большому счету, пришлые и случайные. Со мной прямо не связанные.

Бьярн расхохотался.

— Фра, ты серьезно? Да каждая гиена на сто лиг вокруг знает, что Белый Рыцарь в долгу у господина Фуррета! И если где-то мелькнула его седина, то все дело в делах все того же господина Фуррета! Думаешь, меня не узнают? Да хоть с ног до головы замотаюсь в ткань… Нет, Фра, постарел ты. Не я! Предлагаешь поучаствовать в рытье могильной ямы тебе же! Может, еще и пнуть напоследок, а?

— Слухи пойдут не сразу, — покачал головой Фуррет. — Несколько дней пройдет. Самым говорливым накинут петлю на шею. Кому надо, тот узнает правду, но это произойдет не сразу, а очень и очень потом. И никто не будет искать второе дно по горячим следам. А спустя месяц ищется куда скучнее и без азарта.

— Второе дно?

— До Города дойдут слухи, что островные униженно просили моего разрешения на осуществление мести. Долго просили, ползая на коленях и целуя мне ноги. И я им помог. Дал десяток бойцов, упросил самого Белого Рыцаря поучастововать. С крохотной помощью Хото Высоты, кстати. Это за ним поехал Дюссак.

— Тебя погубит страсть к излишне красивым решениям, — прицокнул Бьярн. — Слишком сложно, слишком напыщенно. И Высота. Этот сумасшедший хорек, перемазанный кровью от носа до хвоста… Ты уверен, что я не откажусь? Идти на одно дело с этим…

— Не откажешься, Бьярн. Я же прошу как друг. Да и дело не только чистое, но и где-то даже благородное. Сивера станет лучше, если вы перебьете этих ублюдков. Ты и Хото. И да, давай обойдемся без оскорблений. Хорьки, они весьма умны.

— Вдвоем со зверенышем… — Бьярн снова прицокнул, сделав вид, что последних слов не расслышал. — Но погоди! Нас же будет всего двое, а ты пообещал островным помощь десятка?

— Ну, во-первых, ничего еще не обещал. Во-вторых, десяток будет — надо же перекрыть окна от любителей прыгать и лишних свидетелей. А в третьих — разве вы не стоите с ним десятка бойцов?

— Я всегда думал, что стою полтора!

— Уговорил, старый бес! Люди будут говорить о пятнадцати!

— А лучше, сразу сотню, раз уж ты хочешь поторговаться по такому глупому поводу.

— Чем тебе плох повод? Мы зато посмеялись, а смех продлевает жизнь.

— Странно, — покачал белоснежной головой Бьярн, — никогда не любил смеяться, а пережил всех.

— Это Смерть посмеялась над тобой, не более того.

Наконец-то долгий подъем кончился. Карета остановилась под длинным и высоким дощатым навесом — и дождь с солнечными лучами остановит, и чужие глаза меньше разглядят. К дверце тут же кинулось два прихлебателя — еще один стражник стал чуть в сторонке, вскинув арбалет-цагру к плечу.

Однако! Дрогнет рука, и все! Хлопнет тетива, и тяжелый болт пробьет насквозь — разве что оперение из тонких дощечек застрянет в ребрах.

Хото уступил честь первым выходить Дюссаку — его знали в лицо, так спокойнее. Следом и сам спустился по короткой — в две перекладинки — лесенке. Стража явно ждала кого другого — рожи так и вытянулись. Но пригляделись к богатому хубону, слегка обмякли. Птицы низкого полета такой не заработают, да и побоятся на плечи накинуть.

— Наверх? — уточнил он у Дюссака, уже успевшего заметить какой-то непорядок и начавшего распекать подчиненных. Что не так, Высота не понял, но подзатыльники так и мелькали.

— Думаешь, лучше сразу в подвал? — прищурился Дюссак, оторвавшись от воспитательной экзекуции.

— Я там не был, вдруг что интересное. Или сундуки с золотом наш господин Фуррет хранит где-то в другом месте?

— Может, тебе еще и ключ от подвалов дать? От мертвого осла уши, мастер Хото! А нам, да, действительно, наверх. Не всю ты память пропил, молодец!

— Постоянство — первый признак мастерства! — многозначительно проговорил Высота, и, прочистив нос, громко харкнул в лужу, под ноги арбалетчику.

Тот дернулся, но тут же снова принял суровый вид цепной гиены.

Конечно же, наверх их повели не через главный ход — возле него как раз кого-то избивали — стадия разбитой морды уже прошла, и несчастного методично и вдумчиво забивали ногами насмерть. Рядом стояло два скучающих стражника, делая вид, что все так и надо. За углом нашлась неприметная дверца, настолько неприметная, что, не зная тайны, мимо пройдешь и не почешешься.

За нею обнаружилась лестница. Дюссак и Хото молча зашагали наверх. На каждом этаже их встречала дверь с небольшим смотровым окошком и парой хмурых верзил за нею. Верзилы были огромны, и явно умны — этакие откормленные кабаны, готовые в любой миг поднять вражину на клыки. Никакого сравнения с теми оболтусами, с которыми Дюссак приехал в гости. Нарочно таких безалаберных взял? Показывая, мол, с миром заявился?

Лестница закончилась коротким коридором.

— Ну все, — выдохнул сквозь зубы Дюссак, — почти пришли.

— Почти — не считается, — поправил его Высота. И первым шагнул по знакомому пути.

Стены коридора были завешены плотной тканью. И за нею, Хото был готов голову дать на отгрыз стае мяуров, сидели бойцы в полной боевой готовности, с копьями в руках. Готовые при первом признаке опасности, сунуть длинное и хорошо заточенное перо в негодяйскую печенку. Словно в предчувствии стального жала, печенка судорожно задергалась. Во рту стало очень гадко…

Коридор, как и все предыдущие, кончился дверью — массивное сооружение — плечом не вышибешь, все кости переломаешь.

Первым, что увидел Хото, войдя в кабинет господина Фуррета, стала гнусная ухмылка зажившийся на свете мумии. Стенолаз выругался.

Впрочем, Бьярна от вида Высоты тоже перекосило. Оба синхронно сплюнули.

Господин Фуррет и Дюссак, явно ожидавшие подобного, хохотнули.

— Вижу, вы друг другу очень рады, — хмыкнул Фуррет.

— Аж блевать тянет, — признался Бьярн.

Хото вежливо промолчал. Так показалось со стороны, разумеется. Стенолаз не на словах, а на деле боролся с приступом тошноты — в кабинете отчаянно пахло какими-то цветами и тому подобными благовониями. Высота и так-то запахи не особо переносил. А уж в нынешнем своем состоянии — пьяном похмелье — его и вовсе выворачивало наизнанку.

— Ладно, господа! — вымолвил Фуррет, внимательно глядя на позеленевшего стенолаза, — будьте добры, оставьте меня и мастера Хото на несколько минут. А ты, — оглянулся он на Высоту, — марш к окну! Заблюешь ковры, спишу в галерники!

Хото, не заставив повторяться, кинулся к приоткрытому окну, жадно начал вдыхать свежий воздух, очищая легкие от липкого аромата.

Бьярн долго и со вкусом выбирался из кресла, поминая наглых малолетних ублюдков, не знающих отца. Вот мать-то их, Бьярн знал лично, да…

Дверь мягко захлопнулась за спинами ушедших.

— Отдышался?

Хото обернулся:

— Не уверен, но вроде бы да.

— Вот и хорошо. Присаживайся, — кивнул Фуррет на освободившееся место Бьярна.

— Король умер, да здравствует король! — кисло пошутил Высота, но в кресло плюхнулся. — К чему такая спешка?

— Ты еще не понял? — Фуррет задал вопрос и чуть наклонил голову набок, внимательно глядя на Хото. — За тобой долг, мастер Высота.

— Я отдал все долги, мастер Фуррет. Уже давно.

Фуррет выдохнул сквозь зубы — вышло чересчур зловеще — будто гигантская рептилия в теле человека:

— Давай не будем кривляться. Бубо угробил именно ты. И плевать, что этот мудак задолбал всех и вся! И плевать, что он был должен, что тебе, что еще паре дюжин человек! Ты угробил хорошую дойную корову. Еще и спер добрый шмат говядины, испоганив часть остальной туши. Напомнить, что за такое бывает? И, повторюсь, мне плевать, что этого жадного подонка настигла в твоем лице справедливость! Высшая справедливость в моем лице лишилась изрядного процента дохода!

Хото молчал, внимательно изучая рельеф подлокотников кресла, особое внимание уделяя коротким когтям.

— Раз молчишь, значит, признаешь вину. И да, с семьей Бубо вышло нехорошо.

— Я предпочитаю божий суд в таких делах. В конце концов, и в борделях можно жить. Ты же держишь обеих для личного пользования, не вручил еще Ратту и его береговым крысам? И да, раз уж зашла речь о борделях и шлюхах… Раз тут сидел этот буйный старикашка, значит, надо кого-то убить? И этого «кого-то» много и правильной дракой не пахнет? Какая-то из банд решила, что господин Фуррет перестал ловить мышей? И надо осуществить показательную порку?

— Знаком человек по имени Рэйни?

— Человек? — фыркнул Хото. — Да это ходячая свинья, да простят меня честные и вкусные хрюшки за сравнение!

— Знаешь, — потер ладони Фуррет, — уже лучше! Можно сберечь полсотни слов.

Высота отмахнулся:

— Этого хряка все знают. Любит шалить на границе порта и «чистых» районов. В сам порт не лезет, опасается Ратта. Тварь та еще, и банду подобрал под стать. Но зачем я? Там хватит и седой развалины с десятком обормотов Дюссака.

— Нужна полная уверенность, что Рэйни не сбежит. И еще нужна жестокость. Настоящая. Чтобы содрогнулись, представив себя на месте подвергнутых. Кто, если не ты?

Хото тяжело вздохнул:

— А ведь этот день мне не нравился с самого начала.

— Трудный день, — согласился Фуррет, — но тебе, хотя бы, не отпилили голову.

— Возможно, это лучший вариант, — меланхолично проговорил Хото, — и вообще, господин Фуррет, не найдется ли у тебя горячего вина? Можно без пряностей. Я зверски продрог.

— Эй! — рявкнул господин Фуррет. — Вы, оба, за дверью! Хватит подслушивать! Заходите!

Дверь тут же распахнулась.

— Дюссак, — скомандовал Фуррет, — не сочти за труд, свистни кухарям, чтобы принесли горячего вина, а то Хото изойдет на сопли и толку от него не будет.

Дюссак кивнул, шепнул одному из безмолвных стражников приказ на ухо, тот дробно ссыпался по лестнице.

— Ты так сказал, будто от него этот толк будет? — просопел Бьярн, топчась у входа — его кресло было занято. И мерзкий хорек вытирал свои грязные пальцы об его меч!

— Какой-то, да будет! — хихикнул Высота. Его начало знобить, а что в желудке творилось — и врагу не пожелаешь!

— Разве что на твоих соплях кто-то подскользнется и расшибет себе голову!

Хото лишь улыбнулся в ответ.

Кухари у господина Фуррета, что молнии! Раз, и перед Высотой стоит парящая кружка.

Стенолаз обхватил ее обеими ладонями — горячая глина приятно грела ледяные пальцы. Покосился на Бьярна — тот так и стоял у двери, не зная, куда себя деть.

— Раз уж судьба, в лице господина Фуррета, нас снова свела вместе, то какой у нас план, ветхобородый?

— Заходим и убиваем всех. Кто убежит, тех прихлопнут на выходе люди господина Фуррета. На тебе Рэйни и антураж, раз уж надо все обставить красиво. На мне все остальные. И остальное.

— И ты еще жив с такими продуманными и проработанными стратагемами? — покачал головой Хото.

— Мои планы трезво учитывают возможности всех сторон и трезвый взгляд на ситуацию. — Бьярн подшагнул, схватился за ножны, стал вытирать рукавом те места, которых могли касаться пальцы проклятого сопляка.

— Так бы и сказал, старик, что выпить хочешь! Дюссак, будь другом, озадачь кухарей на еще одну порцию! И себе возьми, заслужил!

'Судьбой рыцаря была война. И он принял ее с радостью. Рыцарь сражался всю жизнь. Дюжина битв и многие сотни боев. Погибшие друзья и убитые враги. Кровь на лице, своя и чужая.

А потом пришла старость. Она подарила седину, но забрала прежнюю силу рук и ясность взора. И рыцарь вспомнил, что родился он не из звона мечей и треска пожарищ.

И дорога его повернула к дому. Рыцарь не помнил, какой он, этот родной дом — очень уж давно судьба вывела на дорогу войны…

И был его доспех избит безжалостными ударами, и меч его был выщерблен, и одежда вся в засохшей крови.

Но узнали. Да и как не узнать такого героя? Особенно, когда едет он не с пустыми руками.

И отец вышел к воротам замка, и обнял крепко. И дивились люди — стоят два старика, один другому ровня морщинами да сединой — так иссушила рыцаря долгая дорога.

И несли ему сестры вино и прочее угощение, и омыли уставшие ноги. И с братом выпили, и с каждым из соседей. И спросил рыцарь: «Где мать моя? Где та, что родила на свет?»

И пропала радость в словах окружавших его, и пропало счастье в глазах их.

«Умерла она. Год назад. Ты на войне был! А она вспоминала, встречи просила! Не дождалась!»

И вскричал рыцарь в горе:

«Мама! Мама! Прости меня! Прости!»

И седина его волос стала белой, будто первый снег. И заплакал рыцарь, и сказал, что нет места ему среди людей мира, а дорога его — на войну.

И сел он на сивого коня своего, да и уехал. И ложились в скорби цветы под копыта его коня. И пропал рыцарь в безвестности. Говорят люди, что ходит Белый Рыцарь дорогами войны, ищет успокоения, да прощения.

Но не сбежать от самого себя, как ни старайся…'

Так звучала история Бьярна, когда за беловолосым закрывалась дверь.

Он же, слыша ее в пересказах редких смельчаков, смеялся. Потому что не так все было. Совсем не так!

Но как — никогда не рассказывал. А кто знал — тот умер давно.