Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир

Глава 1

Я смотрел на своего друга и видел перед собой человека, который меня предал, обманул и ограбил. Ужасно неприятно. Хуже не бывает.

Джоди Лидс глядел на меня, все еще улыбаясь, все еще не веря.

— Чего-чего?

— Я забираю своих лошадей, — повторил я.

— Но... но я же твой тренер! — ошеломленно воскликнул он. Весь его тон и выражение лица говорили о том, что порядочные владельцы лошадей своих тренеров не бросают. — Это просто невозможно! Только психи или бессердечные скупердяи таскают своих лошадей из конюшни в конюшню, а я ведь не был ни тем ни другим...

Мы стояли перед весовой ипподрома в Сэндаун-парке, и мимо нас поспешно проходили жокеи с седлами и номерами в руках, торопясь на очередной заезд. Было холодно и ветрено. Джоди ежился в своей дубленке и время от времени встряхивал непокрытой головой. Прямые каштановые волосы падали ему на лицо тонкими прядками, и Джоди раздраженно откидывал их назад.

— Да ты что, Стивен? — сказал он. — Не валяй дурака!

— Я серьезно.

Джоди. Невысокий, крепенький, двадцати восьми лет от роду, очень трудолюбивый, очень умный, толковый и пользующийся большой популярностью. Он был постоянным моим советником с тех пор, как я три года тому назад впервые начал держать лошадей. И с самого начала он с дружелюбной улыбкой обдирал меня как липку.

— Ты с ума сошел! — сказал Джоди. — Я же принес тебе победу!

Мы и в самом деле стояли на лужайке, где расседлывают победителей. Улыбающийся жокей только что спрыгнул с Энерджайза, моего последнего приобретения, самого лучшего из моих стиплеров, и теперь Энерджайз рыл землю копытом и гордо встряхивал головой, принимая как должное восторги толпы.

Выигранная им скачка была не особенно значительной, но то, как он ее выиграл, было достойно звезды экстракласса. Когда я увидел, как он мчится в гору к финишному столбу, точно темно-гнедая стрела, я ощутил непривычный прилив радости, восторга... быть может, даже любви. Энерджайз был красив, отважен и переполнен волей к победе. И именно потому, что он выиграл, и выиграл так блестяще, я наконец решился открыто порвать с Джоди.

Хотя, наверно, следовало бы выбрать более удачное место и время...

— Это ведь я купил для тебя Энерджайза на аукционе! — сказал Джоди.

— Я знаю.

— И всех прочих твоих лошадей, которые брали призы.

— Да.

— Это из-за тебя мне пришлось переехать в новые, более просторные конюшни! Я коротко кивнул.

— Ты... ты просто не можешь бросить меня сейчас! Ошеломленность уступила место гневу. В ярко-голубых глазах вспыхнул воинственный блеск, лицо закаменело.

— Я забираю лошадей, — повторил я. — И начну с Энерджайза. Можешь оставить его здесь.

— Ты с ума сошел!

— Нет.

— И куда же ты его в таком случае отправишь? На самом деле, я не знал. Потому сказал просто:

— Я все устрою. Оставь его в конюшне и отправляйся домой без него.

— Ты не имеешь права! — взорвался он. — Дерьмо вонючее!

Право я имел. Он это знал, и я тоже. Любой владелец имеет право в любое время отказаться от услуг тренера, если он им недоволен. Правда, правом этим пользовались крайне редко, но это уже другой вопрос. Джоди весь кипел от ярости.

— Я забираю лошадь с собой, и ничто меня не остановит!

Именно его настойчивость окончательно убедила меня, что позволять ему это делать не следует. Я решительно покачал головой. И сказал:

— Нет, Джоди. Лошадь останется здесь.

— Через мой труп!

Пока что Джоди был более чем жив. Он готов был ринуться в драку.

— Отныне и впредь, — сказал я, — я отменяю твое право действовать от моего имени. Прямо отсюда я пойду в весовую и сообщу об этом всем официальным лицам, которым следует это знать.

Он уставился на меня исподлобья.

— Ты мне должен! — сказал он. — Ты не можешь забрать своих лошадей, пока не заплатишь!

Я каждый месяц аккуратно оплачивал присылаемые им счета, так что должен я ему был только за последние несколько недель. Я достал из кармана чековую книжку и снял колпачок с ручки.

— Прямо сейчас и выпишу чек.

— Черта с два!

Он вырвал у меня из рук всю чековую книжку, разодрал ее пополам и перебросил через плечо. Обрывки чеков тут же разлетелись по ветру. Люди начали изумленно оборачиваться в нашу сторону, репортеры резко оживились. Если бы я хотел, чтобы о нашей ссоре знали все, я не мог бы найти более подходящего места. А ссора постепенно приобретала характер сенсационного скандала.

Джоди огляделся. На глаза ему попались люди с блокнотами. Он увидел в них своих союзников.

Он решил сделать мне пакость.

— Ты об этом пожалеешь! — воскликнул он. — Я тебя в порошок сотру!

Куда и делась вся его улыбчивость и дружелюбие, которым он лучился всего минут пять тому назад! Даже если я отступлю и извинюсь, прежних связей уже не восстановить. Доверие разбилось, как Шалтай-Болтай, и его уже не собрать.

Его яростное сопротивление заставило меня зайти дальше, чем я намеревался. Впрочем, цель моя осталась прежней, хотя для того, чтобы ее достичь, придется приложить больше усилий...

— Как бы то ни было, — сказал я, — мои лошади у тебя не останутся.

— Ты меня разоришь! — возопил Джоди. Репортеры придвинулись на пару шагов. Джоди покосился на них. Лицо его злобно исказилось.

— Вам, проклятым богатеям, все равно, что будет с простым человеком!

Я резко развернулся, ушел в весовую и исполнил свое обещание: официально отказался от его услуг тренера. Я подписал документы, лишающие его права действовать от моего имени, и на всякий случай добавил к ним еще записку, в которой специально подчеркивалось, что я недвусмысленно запретил ему увозить Энерджайза из Сэндаун-парка. Никто не отрицал, что у меня есть такое право, но чувствовалось, что к человеку, который так внезапно и решительно отказался от услуг тренера, десять минут назад принесшего ему очередной приз, относятся весьма прохладно.

Я не стал им говорить, что мне, чайнику, потребовалось очень много времени, чтобы посмотреть фактам в лицо и понять, что меня надувают. Я не стал рассказывать, как отметал в сторону первые подозрения, считая их недостойными нашей дружбы, как я изо всех сил старался оправдать Джоди, пока у меня не осталось никаких сомнений.

Я не стал говорить, что одной из причин моей непреклонности было то, как именно Джоди среагировал на мое заявление, что я забираю лошадей.

Он ни тогда, ни потом не задал одного, самого естественного вопроса.

Он не спросил, почему я это делаю.

Когда я вышел из весовой, ни Джоди, ни репортеров на прежнем месте уже не было. Зрители торопились к трибунам, смотреть главную скачку дня, и даже распорядители, с которыми я только что имел дело, поспешно направились туда же.

Мне не хотелось смотреть скачку. Я решил вместо этого сходить к ипподромной конюшне и сказать сторожу, чтобы он ни в коем случае не позволял уводить Энерджайза. Но, поскольку сторож сидел у конюшни в основном для того, чтобы не пускать внутрь всяких подозрительных чужаков, а не затем, чтобы мешать кому-то выводить оттуда лошадей, я не был уверен, что от него будет какая-то польза, даже если он и согласится помочь.

Сторож сидел у себя в будке. Человек средних лет, крепкий, коренастый, в темно-синей форме с медными пуговицами. На стенах висели какие-то списки, приколотые к специальным дощечкам, электрокамин вел безнадежную битву с декабрьским холодом.

— Извините, — сказал я, — я хотел бы узнать насчет лошади...

— Сюда нельзя! — перебил сторож начальственным тоном. — Владельцам без тренеров входить не положено!

— Я знаю, — сказал я. — Я просто хотел предупредить, чтобы мою лошадь не увозили.

— Это какую?

Ему явно нравилось перебивать и одергивать, как и многим людям, наделенным мелкой властью. Он принялся дышать на замерзшие руки, глядя на меня без малейшей любезности.

— Энерджайза, — ответил я.

Он поджал губы и задумался, стоит ли отвечать. Видимо, никаких причин не отвечать не было, кроме врожденного нежелания кому-то помогать, потому что в конце концов он неохотно ответил:

— Это черный такой, которого Лидс тренирует?

— Да.

— Так его уже увезли, — сказал сторож.

— Увезли?!

— Ну да. Конюх его увел, пару минут тому назад. — Он дернул головой в сторону дорожки, ведущей к стоянке фургонов для перевозки лошадей. — И Лидс с ним был. Я так думаю, что они уже уехали.

Эта мысль его, похоже, порадовала, потому что он улыбнулся.

Я оставил его с его кислым удовлетворением и бегом помчался по дорожке. Она вела через кусты и выходила на засыпанную гравием площадку, где как попало стояли десятки фургонов.

Фургон Джоди был бежевый, с алыми полосами по бокам. И он уже сдвинулся со своего места и разворачивался, чтобы проехать к воротам.

Я осторожно положил на землю свой бинокль и припустился бегом. Пробежал первый ряд машин, выскочил в проход и увидел, что фургон Джоди уже почти развернулся ярдах в тридцати от меня и едет прямо в мою сторону.

Я встал у него на пути и замахал руками, приказывая шоферу остановиться.

Шофер меня знал достаточно хорошо. Звали его Энди-Фред. Он регулярно возил моих лошадей. Я видел его лицо, напряженное и испуганное. Он принялся лихорадочно жать на гудок.

Я не обратил внимания на гудки, уверенный, что он остановится. По одну сторону от нас был высокий деревянный забор, а по другую — ряды фургонов. Через пару секунд я понял, что Энди-Фред, видимо, забыл, для чего существуют тормоза, и мне пришло в голову, что, возможно, Энерджайза увезут не через труп Джоди, а через мой собственный.

И все же я не двинулся с места, скованный не столько страхом, сколько яростью.

Слава богу, у Энди-Фреда нервы не выдержали первыми, но в самое последнее мгновение. Он крутанул баранку, когда массивная решетка радиатора была уже футах в шести от моей груди и рев дизеля громом гремел у меня в ушах.

Тормозить было поздно. Свернув, он врезался прямо в кабину одного из фургонов. Раздался визг тормозов, скрежет металла, и дверцы кабин обоих фургонов сцепились намертво. Во все стороны полетели бритвенно-острые осколки стекла. Мотор захлебнулся и заглох.

Бампер фургона Джоди меня миновал, но гладкое крыло все же зацепило меня, когда я запоздало отскочил. Я отлетел в сторону, врезался в забор и некоторое время лежал, переводя дух.

Энди-Фред, живой и невредимый, выскочил из непострадавшей дверцы своей кабины и бросился ко мне со смешанным чувством страха, ярости и облегчения.

— Ты, блин, соображаешь, что ты делаешь? — заорал он.

— Почему... — с трудом выдавил я, — почему ты не остановился?

Похоже, он меня не услышал. Во всяком случае, не ответил. Вместо этого он обернулся навстречу разъяренному Джоди, который мчался к нам вдоль фургонов, с той же стороны, откуда появился я.

Когда Джоди увидел разбитую машину, его буквально затрясло, и он принялся поливать Энди-Фреда руганью.

— Недоумок! — вопил он. — Мать твою так...

— А чего мне было делать? — орал в ответ шоферюга. — Он у меня прямо на дороге стоял!

— Я ж тебе сказал, чтоб ты не останавливался!

— Я бы его задавил!

— Не задавил бы!

— А я те говорю, задавил бы! Он стоял прямо на дороге! Стоял, и все!

— Если бы ты не остановился, он бы отскочил! Недоумок! Идиот! Ты только погляди, что ты натворил, мать твою...

Они кричали на всю стоянку. Издалека доносился усиленный репродукторами голос комментатора, рассказывающего о ходе стипль-чеза. За забором, на Гилдфордском шоссе, ведущем в Лондон, гудели машины. Я неловко поднялся с холодного гравия и прислонился к некрашеному забору.

Я ничего себе не сломал. Дыхание постепенно восстанавливалось. Единственный ущерб — это что с моего пальто оторвались все пуговицы. На том месте, где они были пришиты, красовался ряд прямоугольных дырочек — пуговицы отлетели с мясом. Я поглядел на них — и понял, что мне сильно повезло.

Энди-Фред во всю глотку объяснял Джоди, что он, Энди-Фред, не собирается никого убивать, чтобы угодить ему, Джоди.

— Ты уволен! — проорал Джоди.

— Ну и ладно!

Энди-Фред шагнул назад, посмотрел на помятый фургон, взглянул на меня, потом на Джоди, придвинулся поближе к нему и снова рявкнул:

— Ну и ладно!

И, не оглядываясь, ушел в сторону конюшен. Теперь внимание и ярость Джоди резко переключились на меня. Он решительно шагнул в мою сторону и завопил:

— Я на тебя за это в суд подам!

— Почему бы тебе не посмотреть, в порядке ли лошадь? — спросил я вместо ответа.

Я говорил достаточно тихо, и Джоди, успевший за сегодняшний день привыкнуть к крику, меня не услышал.

— Чего?

— Энерджайз! — сказал я, уже громче. — С ним все в порядке?

Джоди глянул на меня с горячей ненавистью и бросился к фургону. Я последовал за ним, хотя и медленнее. Джоди отворил дверцу, предназначенную для конюха, подтянулся и забрался внутрь, я — следом.

Энерджайз стоял, дрожа с головы до ног, и дико косил глазом. Джоди погрузил его в фургон, когда он еще не успел остыть после скачки и был совершенно не готов к перевозке; а это столкновение окончательно его доконало. Но тем не менее он удержался на ногах. Джоди с тревогой осмотрел его, но никаких повреждений не нашел.

— Если бы он покалечился, то по твоей вине! — с горечью бросил он.

— Нет, по твоей.

Мы смотрели друг другу в лицо в тесном фургоне, тихом оазисе, защищенном от ветра.

— Ты меня обворовывал, — сказал я. — Я сперва не хотел верить. Но впредь... Больше я не дам тебе возможности это делать.

— Ты ничего не докажешь!

— Быть может. Быть может, я и пробовать не стану. Быть может, я просто буду считать все, что я потерял, ценой собственной глупости. Мне не следовало слишком доверяться тебе.

— Я так много для тебя сделал! — негодующе сказал Джоди.

— И так много из меня вытянул...

— А ты чего ждал? Тренеры работают не из любви к искусству!

— Не все тренеры делают то, что делал ты.

В его глазах внезапно появилась задумчивость.

— Ну, и что же я такого сделал? — осведомился он.

— Ты сам знаешь, — сказал я. — Ты даже не попытался отрицать, что надувал меня.

— Слушай, Стивен, ты прямо как с луны свалился! Ну ладно, может, я и подделал пару счетов. Если ты насчет того, что я тогда слупил с тебя транспортные расходы за перевозку Гермеса в Хейдок, когда скачки были отменены из-за тумана... Ну да, на самом деле я его туда не посылал — он в то утро захромал и не мог участвовать в скачке. Ну, так ведь тренер перехватывает где может. Работа такая. Тебя ведь это не разорило? Что тебе какие-то несчастные тридцать фунтов!

— Что еще? — спросил я.

Джоди явно успокоился. Его голос вновь сделался уверенным и в то же время льстиво-заискивающим.

— Ну... — протянул он. — Если тебя не устраивали суммы, указанные в счетах, что ж ты ко мне-то не обратился? Я бы сразу все уладил. Вовсе незачем было ни с того ни с сего лезть в бутылку.

«Ого!» — подумал я. Мне даже не приходило в голову проверить все статьи в ежемесячных счетах Джоди. А ведь каждая из них могла увеличивать общую сумму... Даже когда я был уверен, что Джоди меня обворовывает, я не подозревал, что это делается так просто.

— Что еще? — спросил я.

Он на миг отвел взгляд, потом, видимо, решил, что я все равно не могу знать всего.

— Ну ладно, ладно! — сказал он так, словно это признание было верхом великодушия. — Ты насчет Раймонда, что ли?

— В том числе.

Джоди виновато кивнул.

— Да, тут я, пожалуй, перегнул палку — брал с тебя за его работу дважды в неделю, хотя иногда он приходил только раз в неделю...

— А иногда и вообще не приходил.

— Ну что ты! — протестующе воскликнул Джоди. — Хотя... ну да, было дело... пару раз...

Жокей Раймонд Чайльд ездил на всех моих стиплерах на скачках и время от времени по утрам приезжал за пятьдесят миль на конюшню к Джоди, чтобы потренировать их в прыжках через препятствия. Джоди платил ему за работу и оплачивал расходы на дорогу и добавлял все это к моему счету. Весь июль он регулярно присылал мне счета за тренировки два раза в неделю, а недавно я совершенно случайно узнал, что никаких тренировок не было, потому что Раймонд был в отпуске в Испании.

— Ну, подумаешь, десятка тут, десятка там, — убеждал меня Джоди. — Что от тебя, убудет, что ли?

— Лишняя десятка дважды в неделю в течение всего июля — это будет сто фунтов, — заметил я.

— О-о! — Джоди попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая. — Значит, ты в самом деле проверял...

— А ты как думал?

— Ну, ты ведь такой беспечный! Всегда без вопросов оплачивал все счета...

— Больше не буду.

— Да, конечно... Слушай, Стивен, мне на самом деле очень жаль, что так получилось. Если я дам тебе слово, что никогда больше не буду с тобой мухлевать... Если я пообещаю, что впредь все счета будут точными... Почему бы нам не начать все сначала? Я ведь выиграл для тебя столько призов!

Джоди говорил совершенно серьезно, и раскаяние его казалось абсолютно искренним. Он был уверен, что я предоставлю ему еще один шанс. Галопом от признания к покаянию и к обещанию исправиться, а потом все будет как раньше!

— Поздно, — сказал я.

Это его не обескуражило. Он просто еще больше сделался похож на нашкодившего мальчишку, у которого на рожице написано: «Да, я был очень-очень плохим, но теперь, когда меня застукали, я сделаюсь настоящим ангелочком!»

— Да, я вел себя очень глупо. Но это, наверно, все из-за дополнительных расходов. Я ведь новую конюшню в кредит купил, и выплаты просто грабительские. А ведь я переехал туда только из-за тебя, ты же знаешь!

Ага, значит, это я виноват, что ему пришлось воровать!

— Я ведь предлагал выстроить несколько новых денников в старых конюшнях, — заметил я.

— Нет, это бы не пошло! — торопливо перебил Джоди. На самом деле вся штука в том, что старые конюшни были простыми и скромными, а новые — откровенно роскошными. Во время переезда я еще удивлялся, как это Джоди может себе такое позволить. Теперь-то я знал, как!

— Так что давай считать это предупреждением, ладно? — заискивающе попросил Джоди. — Я не хочу терять твоих лошадей, Стивен. Я тебе откровенно говорю, я их терять не хочу. Мы ведь были добрыми друзьями все это время, верно? Если бы ты только сказал... понимаешь, если бы ты сказал: «Джоди, ты, сволочь такая, чего-то намудрил со счетами!..» Мы бы в момент все утрясли! А ты взорвался вот так, ни с того ни с сего, просто сказал, что забираешь лошадей... да еще после того, как Энерджайз так блестяще выиграл... Естественно, я вышел из себя. Признаюсь, было дело. Я наговорил много такого, чего говорить не следовало. Знаешь ведь, как это бывает, когда человек выйдет из себя.

Он улыбнулся совсем как в старые добрые времена, словно ничего не произошло. Словно мы не стояли в разбитом фургоне рядом со взмыленным и дрожащим Энерджайзом. Словно мое пальто не было разорвано и вымазано в грязи после слишком близкого соприкосновения со смертью.

— Стивен, ты же меня знаешь! — сказал Джоди. — У меня же характер — сущий порох!

Я не спешил отвечать. Джоди принял мое молчание за знак согласия с его объяснениями и извинениями и тут же вернулся к более насущным проблемам.

— Ну вот, для начала надо вывести отсюда нашего приятеля, — он похлопал Энерджайза по крупу. — А пандус опустить нельзя, пока мы не отъедем от той, другой машины. — Джоди задумчиво цыкнул зубом. — Надо попробовать. Почему бы и нет?

Он выпрыгнул наружу и побежал к кабине. Я заглянул в кабину и увидел, как Джоди сел за руль, проверил рычаг передачи и нажал на стартер — решительный, деловой человек, способный разобраться с любой неловкой ситуацией.

Дизель взревел, мотор заработал. Джоди устроился поудобнее и осторожно дал задний ход. Фургон содрогнулся и остался на месте. Джоди надавил на акселератор. Через ветровое стекло я видел, что к нам приближаются двое или трое людей. Лица у них были удивленные и разгневанные. Один из них вдруг бросился бежать к нам, размахивая руками, — классическая реакция человека, который возвращается на стоянку и обнаруживает, что его машина разбита.

Джоди не обратил на него внимания. Фургон раскачивался, разбитый бок кабины со скрежетом терся о помятого соседа. Энерджайз запаниковал.

— Джоди, прекрати! — крикнул я.

Он не обратил на меня внимания. Он еще прибавил оборотов, потом снял ногу с акселератора, потом снова вдавил его в пол. И так несколько раз.

Изнутри машины впечатление было такое, словно фургон раздирают пополам. Энерджайз заржал и принялся рваться с привязи, беспокойно переступая острыми копытами. Я не знал, как успокоить его, и не мог даже подойти поближе, чтобы похлопать лошадь — если это вообще могло его успокоить. Мои отношения с лошадьми всегда сводились к тому, что я любовался на них издалека и угощал морковкой, когда они были надежно привязаны в деннике. Никто не учил меня, что нужно делать с впавшей в истерику лошадью, которая мечется рядом с вами в дергающейся консервной банке.

Еще один жуткий рывок, скрежет — и покалеченные машины наконец расцепились. Машина Джоди, более ничем не удерживаемая, рванулась назад. Энерджайз поскользнулся, присел на задние ноги, я тоже упал на пол. Джоди нажал на тормоза и выпрыгнул из кабины — прямо в объятия троих новоприбывших, один из которых был близок к апоплексии.

Я встал, обобрал с одежды клочки сена и посмотрел на свою четвероногую собственность, дымящуюся, взмыленную, перепуганную насмерть.

— Все в порядке, приятель, — сказал я. Это прозвучало ужасно нелепо. Я улыбнулся, прокашлялся и начал снова:

— Остынь, старина. Худшее уже позади.

Энерджайз, похоже, не услышал. Я стал говорить ему, что он замечательный конь, что он только что блестяще выиграл скачку, что он скоро будет чемпионом и что он мне очень нравится. Я говорил, что скоро его закутают попоной и поставят в стойло где-нибудь поблизости, хотя я еще не знаю, где именно, но непременно договорюсь, и что кто-нибудь даст ему охапку самого дорогого сена и ведро очень дешевой воды и, наверно, еще овса и чего-нибудь такого. Я говорил ему, что очень жаль, но морковки у меня сейчас с собой нет, но в следующий раз я непременно угощу его морковкой.

Через некоторое время эта болтовня его, похоже, успокоила. Я похлопал его по шее. Шкура у него была на ощупь мокрая и очень горячая. Он встряхнул головой и шумно фыркнул влажными черными ноздрями, но косить глазом перестал и дрожать тоже. Я внезапно увидел его новыми глазами: как личность, которая в то же время — лошадь.

Я осознал, что никогда прежде не оставался наедине с лошадью. На самом деле, это странно. Энерджайз ведь был уже двенадцатой принадлежащей мне лошадью. Но владельцы скаковых лошадей обычно заходят к своим питомцам только на минутку и всегда в сопровождении тренера или конюха. А в основном они видятся с лошадьми только в паддоке, на глазах у всего света, да там, где лошадей расседлывают после скачки, снова в толпе друзей и знакомых, которые спешат поздравить победителя. Владельцы, которые сами верхом не ездят, — как я, например, — редко проводят в обществе своих лошадей больше пяти минут подряд.

Сейчас, в этом фургоне, я провел вместе с Энерджайзом больше времени, чем за все пять месяцев, что я им владел.

А у Джоди явно были проблемы. Один из мужчин привел полисмена, и тот что-то деловито писал в своем блокноте. Интересно, свалит ли Джоди вину на меня? Если он все еще надеется, что мои лошади останутся у него, он постарается это замять. Ну, а если он поймет, что я все-таки их забираю, он изойдет ядом! Я, улыбаясь про себя, тихо обсуждал все это с Энерджайзом.

— Сам не знаю, — говорил я ему, — почему я до сих пор не сказал Джоди, что мне известно о другом его обмане. Но пока что оно обернулось к лучшему. Понимаешь, ведь все эти мелкие проделки, в которых он признался, не более чем пена.

Энерджайз успокоился и устало опустил голову. Я смотрел на него с сочувствием.

— Речь ведь идет не о нескольких сотнях фунтов, — сказал я. — А о тридцати пяти тысячах.

Глава 2

Владелец разбитой машины принял мои извинения, вспомнил, что его машина застрахована, и решил в суд на нас не подавать. Полисмен вздохнул, перечеркнул свои записи и удалился. Джоди опустил пандус своего фургона, вывел Энерджайза и поспешно увел его в сторону конюшен. А я подобрал свой бинокль, снял пострадавшее пальто и задумчиво направился в весовую.

Целых десять минут все было тихо-спокойно — до тех пор, пока Джоди вернулся из конюшни и обнаружил, что я своего распоряжения насчет него не отменил.

Он нашел меня в небольшой толпе, стоявшей на веранде перед весовой.

— Эй, Стивен! — начал он. — Ты, видно, забыл им сказать, что я по-прежнему на тебя работаю!

Он не проявлял ни малейшего беспокойства — только легкое раздражение по поводу моей забывчивости. На миг я готов был сдаться при мысли о том, какая буря сейчас разразится. И снова принялся малодушно убеждать себя, что он ведь действительно хороший тренер и мои лошади действительно время от времени берут призы... Я мог бы просто внимательно следить за счетами, так, чтобы он знал об этом... А что до всего остального... Легко ведь можно сделать так, чтобы в будущем меня не обкрадывали...

Я набрал воздуху в грудь. Теперь или никогда!

— Я не забыл, — медленно произнес я. — Я своего решения не отменял. Я забираю лошадей.

— Чего?!

— Я их забираю.

Неприкрытая ненависть, отразившаяся на его лице, потрясла меня.

— Ублюдок!

Люди начали оборачиваться в нашу сторону. Джоди выкрикнул еще несколько нелицеприятных эпитетов, очень громко и отчетливо. Я краем глаза заметил, как вокруг запорхали белые блокнотики репортеров, и решился пустить в ход единственное, что могло заставить Джоди заткнуться.

— Сегодня я ставил на Энерджайза на тотализаторе.

— Ну и что? — тут же ответил Джоди, прежде чем до него дошло, что это может значить.

— Я закрываю свой счет у Дженсера Мэйза. У Джоди был такой вид, словно он готов меня растерзать, но он снова не спросил, почему. Он стиснул зубы, покосился на репортеров — на этот раз он был им явно не рад — и прошипел очень тихо и угрожающе:

— Если ты что-то скажешь, я подам на тебя в суд за клевету!

— За оскорбление личности, — автоматически поправил я.

— Чего?

— Клевета — это то, что распространялось письменно, а оскорбление наносится устно.

— Короче, если ты что-нибудь скажешь, я тебя привлеку!

— Ты настоящий друг! — заметил я. Глаза Джоди сузились.

— Для меня было большим удовольствием нагреть тебя как можно круче!

Наступила тяжелая пауза. Я внезапно проникся отвращением к скачкам и подумал, что лошади никогда уже не будут доставлять мне такого удовольствия, как раньше. Три года простодушной радости развеялись, как дым.

В конце концов я просто сказал:

— Энерджайза оставь здесь. О перевозке я позабочусь. Джоди с каменным лицом развернулся на каблуках и скрылся в весовой.

С перевозкой проблем не было. Я договорился с молодым шофером, владельцем транспортного предприятия, состоящего из одной машины — его собственной, что он заберет Энерджайза в свою конюшню, а на следующий день отвезет его к тренеру, которого я подыщу.

— Темно-гнедой конь. Почти черный, — сказал я. — Сторож вам скажет, в каком он деннике. Конюха при нем, скорее всего, нет.

Оказалось, что шофер, он же владелец фирмы, может подыскать и конюха, чтобы тот присматривал за Энерджайзом.

— Все с ним будет в порядке, — сказал он. — Не тревожьтесь.

Он привез на ипподром еще двух лошадей, одна из которых участвовала в последней скачке, и пообещал мне, что вернется, когда отвезет ее в конюшню, где-то через час после окончания скачек. Мы обменялись телефонами и адресами и ударили по рукам.

Потом я — скорее из вежливости, чем потому, что мне хотелось смотреть остальные заезды, — вернулся в ложу, принадлежащую человеку, который перед тем угощал меня ленчем и вместе со мной любовался победой моей лошади.

— Стивен, где же вы были? А мы вас ждали, чтобы отметить победу!

Чарли Кентерфильд, хозяин ложи, встретил меня с распростертыми объятиями, с бокалом шампанского в одной руке и сигарой в другой. Еще восемь или десять гостей сидели за большим столом, застеленным белой скатертью, на которой теперь вместо остатков ленча красовались полупустые бокалы с шампанским, программки сегодняшних скачек, бинокли, перчатки, сумочки и билетики от букмекеров. В воздухе витал слабый аромат гаванских сигар и хорошего вина, а за плотно закрытой стеклянной дверью находился балкон, с которого открывался вид на ипподром, продуваемый декабрьским ветром.

Четыре заезда были позади, оставалось еще два. Середина дня. Промежуток между кофе с коньяком и чаем с пирожными. Все довольные и веселые. Уютная комнатка, дружеская болтовня с легким налетом снобизма.

Милые, порядочные люди, которые никому не делают ничего плохого.

Я вздохнул про себя и ради Чарли постарался изобразить хорошее настроение. Я пил шампанское и выслушивал поздравления по поводу блестящей победы Энерджайза. Мы все ставили на него... Дорогой Стивен, какая удача... Какой замечательный конь... Какой замечательный тренер этот Джоди Лидс...

— Угу, — ответил я довольно сухо. Но этого никто не заметил.

Чарли предложил мне сесть на пустой стул между ним и дамой в зеленой шляпке.

— На кого бы вы поставили в этой скачке? — поинтересовался он.

Голова у меня была абсолютно пуста.

— Я не помню, кто участвует в этом заезде. Чарли немедленно сменил тон. Я и раньше замечал за ним такое: мгновенная реакция на новые обстоятельства. Видимо, в этом и крылся ключ к его колоссальному деловому успеху. Он мог лениво сидеть в кресле, добродушно потягивать сигару и растекаться воздушным пудингом, но разум его непрерывно работал. Я криво улыбнулся.

— Давайте пообедаем вместе, — предложил Чарли.

— Сегодня вечером?

Он кивнул.

Я поразмыслил.

— Давайте.

— Хорошо. Скажем, в «Парксе», на Бошам-плейс, в восемь.

— Договорились.

Мы с Чарли уже несколько лет были чем-то средним между хорошими знакомыми и друзьями. Мы радовались друг другу при случайных встречах, но нарочно не встречались. Сегодня он впервые пригласил меня в свою ложу. Приглашение на обед означало окончательный переход на новый уровень.

Пожалуй, он мог не правильно истолковать мою рассеянность. Но я все равно хорошо к нему относился, а потом, ни один человек в здравом уме не станет отказываться от обеда в «Парксе». Надеюсь, ему не придется пожалеть о пропавшем впустую вечере...

Гости Чарли понемногу принялись разбегаться — они отправились делать ставки на следующую скачку. Я взял забытую на столе программку и понял, почему Чарли так интересовался моим мнением: в этой скачке с препятствиями участвовали двое из лучших фаворитов, и газеты обсуждали ее уже в течение нескольких дней.

Я поднял голову и встретился взглядом с Чарли. В глазах у него было любопытство.

— Ну, так который из двух?

— Крепитас.

— Вы на него ставите? Я кивнул.

— Уже поставил. На тотализаторе. Чарли фыркнул.

— Я предпочитаю букмекеров. Чтобы заранее знать, сколько я получу в случае выигрыша. — Если учесть, что его ремеслом были банковские инвестиции, это было вполне логично. — Только сейчас мне неохота спускаться вниз.

— Могу поделиться с вами своей ставкой.

— А сколько вы поставили? — осторожно спросил Чарли.

— Десять фунтов. Он рассмеялся.

— А ходят слухи, что вы мыслите исключительно в пределах трех нулей!

— Это профессиональная шутка, — сказал я. — Ее не правильно понимают.

— А что имеется в виду?

— Я иногда пользуюсь прецизионным токарным станком. Он позволяет установить точность в пределах трех нулей — после запятой. Ноль-ноль-ноль-один. Одна десятитысячная дюйма. Это мой лимит. Большая точность мне недоступна.

Чарли хмыкнул.

— А на лошадей вы тысячами не ставите?

— Бывало пару раз.

На этот раз он явно расслышал сухость в моем голосе. Я небрежно встал и направился к стеклянной двери, ведущей на балкон.

— Они уже выходят на старт, — сказал я.

Чарли молча вышел на балкон вслед за мной, и мы стояли рядом и смотрели, как две звезды заезда, Крепитас и Уотербой, гарцуют мимо трибун, сдерживаемые своими жокеями.

Чарли был чуть ниже меня, гораздо плотнее и лет на двадцать старше. Он носил превосходные костюмы так, словно привык к ним с детства, и никто, слыша его мягкий, густой голос, не догадался бы, что его отец был водителем грузовика. Чарли никогда не скрывал своего происхождения. Напротив, он гордился им, и гордился по праву. В согласии со старой образовательной системой его послали в Итонский колледж, как мальчика из местного округа, на деньги муниципального совета, и Чарли сумел наряду с образованием приобрести там также правильное произношение и светские манеры. Его золотая голова несла его по жизни, как волна несет умелого пловца, и то, что он родился под самыми стенами знаменитого учебного заведения, вряд ли было такой уж случайностью.

Другие его гости тоже вышли на балкон, и Чарли переключился на них. Я их плохо знал — в основном в лицо, и кое о ком что-то слышал. Для случайной встречи вполне достаточно, для более близкого знакомства маловато.

Дама в зеленой шляпке коснулась моей руки зеленой перчаткой.

— Уотербой выглядит чудесно, не правда ли?

— Чудесно, — согласился я.

Она широко улыбнулась мне, близоруко щурясь из-за толстых очков.

— Вы не могли бы сказать, сколько предлагают сейчас за них букмекеры?

— Пожалуйста.

Я поднял бинокль и навел его на таблички букмекеров, сидящих перед трибунами чуть справа от нас.

— Насколько я вижу, Уотербой — один к одному, Крепитас — пять к четырем.

— Вы так любезны! — тепло ответила дама в зеленом Я перевел бинокль чуть дальше и нашел Дженсера Мэйза. Он стоял в середине ряда букмекеров, толпившихся вдоль перил, отделяющих трибуны для участников от общих мест. Худощавый человек среднего роста, с крупным острым носом, в стальных очках, с манерами епископа. Он никогда мне особенно не нравился, и беседовали мы исключительно о погоде. Но я ему полностью доверял — а это было очень глупо.

Он стоял, опираясь на перила, опустив голову, и беседовал с кем-то, находившимся на трибунах для участников. Его собеседника загораживала от меня толпа народа. Потом толпа рассосалась, и я увидел, что беседует он с Джоди.

Вся фигура Джоди выражала крайнюю степень раздражения. Он что-то яростно говорил Дженсеру. Дженсер отвечал ему скорее успокаивающе. Когда Джоди сердито махнул рукой и удалился, Дженсер поднял голову и проводил его взглядом, с лицом скорее задумчивым, чем озабоченным.

Дженсер Мэйз достиг той стадии в карьере букмекера, когда удачливый одиночка превращается в главу крупной и респектабельной фирмы. Для игроков Дженсер Мэйз был уже не человеком, а учреждением. К югу от Глазго существовало множество букмекерских контор, носящих его имя, и недавно он объявил, что во время следующего сезона будет спонтировать скачки на короткую дистанцию для трехлеток.

Тем не менее на больших скачках он по-прежнему стоял в ряду букмекеров, чтобы лично разговаривать с самыми богатыми клиентами и не позволять другим букмекерам их переманивать. Чтобы вовремя раскрывать свою акулью пасть и заглатывать новых неосторожных рыбешек.

Я поморщился и опустил бинокль. Я, наверно, никогда не узнаю, на какую сумму меня обокрали Джоди с Дженсером. Что до моего самоуважения, от него они оставили только жалкие крохи.

Скачка началась. Суперскакуны боролись не на жизнь, а на смерть, и Крепитас обошел Уотербоя на целый корпус. На тотализаторе мне должны были выплатить небольшую сумму за него и довольно значительную — за Энерджайза. Но двух выигрышей в один день было недостаточно, чтобы развеять мое уныние. Я отказался от чая с пирожными, поблагодарил Чарли за ленч, простился с ним до вечера и спустился к весовой, посмотреть, не осенит ли меня вдохновение насчет нового тренера.

Кто-то догнал меня сзади и схватил за руку.

— Слава богу, я вас нашел!

Это был молодой шофер, которого я нанял, чтобы перевезти Энерджайза. Запыхавшийся и очень озабоченный.

— В чем дело? Фургон сломался?

— Нет... Слушайте, вы сказали, что ваша лошадь черная, да? В смысле, я ничего не напутал?

— Что с ним?! — пожалуй, от волнения мой голос сделался чересчур резким.

— Ничего... по крайней мере... с ним — ничего. Но только лошадь, которую оставил мне мистер Лидс, — это рыжая кобыла.

Я отправился с ним в конюшню. Сторож по-прежнему улыбался, довольный тем, что у кого-то что-то не так.

— Ну да, — с удовольствием подтвердил он. — Лидс уехал с четверть часа тому назад в наемном фургоне и увез одну лошадь. Сказал, его собственный фургон разбился, а Энерджайза он оставляет по распоряжению владельца.

— Лошадь, которую он оставил, — не Энерджайз! — сказал я.

— Ну, а я чего сделаю? — с достоинством возразил сторож.

Я обернулся к молодому человеку.

— Рыжая кобыла с большой белой проточиной? Он кивнул.

— Это Асфодель. Она участвовала в первом заезде. Ее тренирует Джоди Лидс, но она не моя.

— И что же мне с ней делать?

— Оставьте ее здесь, — сказал я. — Мне очень жаль. Пришлете мне счет за труды.

Шофер улыбнулся и сказал, что я ему ничего не должен. Это почти восстановило мою веру в человечество. Я поблагодарил его за то, что он меня разыскал. Мог бы ведь по-тихому увезти эту кобылу, а потом прислать мне счет. Молодой человек был шокирован моим цинизмом. Я подумал, что до знакомства с Джоди я таким не был.

Джоди все-таки забрал Энерджайза.

Я полыхал медленным гневом. Злился я отчасти на себя самого. Как я этого не предусмотрел? Ведь если он был готов заставить Энди-Фреда переехать меня, первая неудача наверняка бы его не остановила! Он твердо решил взять надо мной верх и увезти Энерджайза к себе. Я недооценил его кровожадность и его наглость.

Нет, вряд ли мне удастся так легко избавиться от Джоди. Я вернулся к своей машине и уехал с ипподрома, думая только о том, какого тренера мне нанять и как скоро мне удастся перевезти своих лошадей на новое место.

Мы сидели за золотистым полированным деревянным столом. Чарли улыбнулся мне и отодвинул пустую кофейную чашку. Его сигара была наполовину докурена, портвейн наполовину допит, и в животе у него покоился обед, приготовленный в одном из лучших ресторанов Лондона.

Интересно, как он выглядел в молодости, до того как обзавелся солидным брюшком и двойным подбородком? Крупные бизнесмены лучше смотрятся, когда они немного полноваты. Тощие и голодные — это новички, энергичные начинающие. А Чарли набирал мудрость и зрелость с каждым фунтом лишнего веса.

У него были прямые седеющие волосы, поредевшие на макушке и зачесанные назад по бокам. Глубоко посаженные глаза, крупный нос, плотно сжатые губы. Лицо не слишком приятное, но запоминающееся. Однажды встретившись с Чарли, люди потом его обычно узнавали.

Он пришел один. Ресторан, который он выбрал, состоял из нескольких небольших зальчиков, по три-четыре столика в каждом, так что там легко было уединиться. Чарли весь вечер говорил о скачках, о еде, о премьер-министре, о состоянии биржевого рынка, но так и не сказал, зачем он меня позвал.

— У меня такое впечатление, — добродушно заметил он, — что вы чего-то ждете.

— Вы еще никогда не приглашали меня на обед.

— Мне нравится ваше общество.

— И все?

Он стряхнул пепел с сигары.

— Нет, конечно.

— Я так и думал, — улыбнулся я. — Но, возможно, я воспользовался вашим гостеприимством на основании ложных предпосылок.

— Сознательно?

— Быть может. Я ведь не знаю, что у вас на уме.

— Отчего вы так рассеяны? — спросил Чарли. — Когда такой человек, как вы, погружается в нечто вроде транса...

— Я так и думал! — вздохнул я. — Нет, это не полезная умственная деятельность. Это последствия ссоры не на жизнь, а на смерть между мною и Джоди Лидсом.

— Очень жаль.

— Что жаль? Что мы поссорились или что это было не вдохновение?

— И то и другое, я полагаю. А из-за чего вы поссорились?

— Я отказался от его услуг.

Чарли изумленно уставился на меня.

— Господи, почему?

— Он сказал, что, если я кому-нибудь это расскажу, он подаст на меня в суд за оскорбление личности.

— Вот как! — Чарли внезапно оживился, как пришпоренная лошадь. — А что, он действительно может подать в суд?

— Думаю, что да.

Чарли затянулся и выпустил дым тоненькой струйкой из уголка рта.

— Не хотите рисковать?

— Ну, вам довериться можно, вы человек надежный...

— Абсолютно, — подтвердил он. — Дальше меня это не пойдет.

Я ему поверил. И сказал:

— Он придумал способ обворовывать меня на крупные суммы, так что я даже не знал, что меня грабят.

— Но ведь вы должны были заметить, что кто-то... Я покачал головой.

— Наверно, я не первый, с кем проворачивают такую штуку. Это так просто...

— Продолжайте, продолжайте! — сказал Чарли. — Чем дальше, тем интереснее.

— Хорошо. Предположим, вы — неплохой и довольно талантливый тренер скаковых лошадей, но при этом питаете непреодолимую тягу к чужим, незаработанным деньгам — Предположим.

— Тогда вам прежде всего нужен глупый лох с кучей денег и энтузиазма, ничего не смыслящий в скачках.

— То есть вы?

— То есть я, — я печально кивнул. — Кто-то рекомендует мне вас как хорошего тренера, на меня производит большое впечатление ваш деловитый вид, и я прибегаю к вам и спрашиваю, не могли бы вы купить мне хорошую лошадь, потому что я желаю сделаться владельцем.

— И я покупаю по дешевке хорошую лошадь и сдираю с вас за нее целое состояние?

— Нет. Вы покупаете самую лучшую лошадь. Я очень доволен. Вы начинаете тренировать эту лошадь, и скоро она уже готова к скачкам. И тут вы говорите, что знаете одного хорошего букмекера, и знакомите меня с ним.

— Гм-гм...

— Вот именно. Однако букмекер действительно оказывается весьма почтенным человеком. Я не привык делать крупные ставки и поэтому очень доволен, что могу довериться столь достойному господину. Вы, мой тренер, говорите мне, что лошадь подает большие надежды и что мне стоит поставить по маленькой на то, что она займет одно из призовых мест. Ну, скажем, по сто фунтов.

— Это называется по маленькой?!

— Вы ставите мне на вид, что это немногим больше расходов на содержание лошади за три недели.

— Вот как?

— Именно. Я немного покряхтел — до сих пор я никогда не ставил больше десятки — и поставил. Но лошадь действительно показала хороший результат и заняла третье место, так что в результате букмекер заплатил мне, а не я букмекеру.

Я допил свой портвейн. Чарли прикончил свой и заказал еще кофе.

— В следующий раз, когда лошадь участвует в скачках, — продолжал я, — вы говорите мне, что сейчас она действительно в хорошей форме и, если я хочу сорвать по-настоящему крупный куш, это надо делать теперь, пока об этом не пронюхали букмекеры и прочие игроки. Букмекер предлагает мне хорошую ставку, я в эйфории и решаюсь рискнуть.

— И ставите тысячу?

— Тысячу, — кивнул я.

— И?

— Об этом становится известно, и мой конь делается фаворитом. Однако день для него оказывается неудачным. Он скачет хуже, чем в прошлый раз, и приходит пятым. Вы очень расстроены. Вы не понимаете, в чем дело. Мне приходится вас утешать и говорить, что в следующий раз конь непременно придет первым.

— Но этого не происходит?

— Происходит. Он блестяще выигрывает скачку.

— Но вы на него не ставили?

— Ставил. На этот раз ставка была не пять к двум, как раньше, а шесть к одному. Я поставил пятьсот фунтов и выиграл три тысячи. Я был абсолютно счастлив. Я вернул все, что потерял, и даже значительно больше, плюс еще приз за скачку. Я оплатил из выигрыша счета тренера и отчасти окупил стоимость лошади. Мне начинает нравиться быть владельцем. Я прошу вас купить мне еще одну лошадь. Можно даже двух или трех, если найдутся подходящие.

— И на этот раз вы выкладываете большие деньги за аутсайдеров?

— Ни в коем случае! Моя вторая лошадь — чудесный двухлеток. Он выигрывает первую же скачку. Я ставил на него всего лишь сотню, но так как ставка была десять к одному, я был весьма доволен. Поэтому в следующий раз моя лошадь оказывается первым фаворитом, о ней пишут во всех газетах, и вы уговариваете меня поставить действительно крупную сумму. Вы говорите, что такая возможность представляется нечасто и что все противники вашему коню, как говорится, в подметки не годятся. Вы меня убедили. Я выкладываю три тысячи фунтов.

— О господи! — сказал Чарли.

— Вот именно. Мой конь с самого начала ведет скачку, как настоящий чемпион, и все идет чудесно. Но на середине дистанции в пять фарлонгов у седла ломается пряжка, подпруги расстегиваются, и жокею приходится остановить лошадь, потому что иначе он упадет.

— Три тысячи! — вздохнул Чарли.

— Псу под хвост, — кивнул я. — Вы безутешны. Подпруга была новая, а вот пряжка подвела... Ничего-ничего, говорю я, покряхтывая. Попробуем в другой раз.

— И вы попробовали?

— Вы быстро схватываете. В следующий раз лошадь — снова фаворит, и, хотя на этот раз мне не удалось вернуть себе предыдущий проигрыш, мой конь снова выиграл приличный приз, так что в целом я не остался в убытке и получил массу удовольствия. И был весьма доволен.

— И так оно и шло?

— Так оно и шло. Я обнаружил, что вид скачущих лошадей доставляет мне все больше и больше радости. Особенно когда эти лошади мои. Конечно, это хобби обходится недешево — владельцы редко остаются с прибылью, — но оно того стоит.

— А что потом?

— Да ничего. Просто у меня появились мелкие подозрения. Я старался выбросить это из головы, говорил себе, что это чудовищная несправедливость по отношению к вам после того, как мои лошади брали столько призов, и все благодаря вам. Но подозрения умолкать не желали. Видите ли, я заметил, что мои лошади проигрывают именно тогда, когда я делаю самые крупные ставки.

— Ну, это могли бы сказать многие владельцы, — заметил Чарли.

— Да, конечно! Но я подсчитал все крупные ставки, которые ко мне не вернулись, и вышло что-то около сорока тысяч фунтов.

— Великий боже!

— Мне стало ужасно стыдно, но я все же задался вопросом: что, если предположить — только предположить! — что каждый раз, как я ставлю больше тысячи, мой тренер с моим букмекером сговариваются, просто оставляют деньги себе и делают так, чтобы лошадь не пришла первой. Предположим, что, когда я ставлю, скажем, тысячу, они делят денежки пополам, а лошадь спотыкается, или не выходит на старт, или ломается пряжка на подпруге... Предположим, что на следующий раз лошадь в великолепной форме и скачка выбрана такая, чтобы соперники были значительно слабее, и лошадь, само собой, выигрывает, и я снова доволен и счастлив... Предположим, что в таком случае мой тренер и букмекер ставят на лошадь сами — на те деньги, которые они получили с меня в прошлый раз... Чарли слушал, затаив дыхание.

— Если моя лошадь выигрывает, они тоже выигрывают. Если лошадь проигрывает, они теряют не свои деньги, а мои.

— Чистенько!

— Да. Потом проходит несколько недель, сезон гладких скачек заканчивается, подходит время стипль-чезов. А вы, мой тренер, нашли для меня превосходного молодого стиплера, действительно первоклассную лошадь. Я ставлю на него в первой скачке, и он выигрывает без особого труда. Я восхищен. Но и озабочен, потому что вы мне сказали, что в Сэндаун-парке будет скачка, словно специально для него созданная, и что он непременно выиграет, и советуете сделать на него очень крупную ставку. Но теперь я исполнен жутких страхов и подозрений, и, поскольку этот конь мне особенно нравится и мне не хочется, чтобы он сломался оттого, что его придерживают, когда он мог бы победить, — а я уверен, что с двумя другими лошадьми именно это и произошло, — я говорю, что не буду на него ставить.

— Это встретили в штыки?

— Еще как! Вы энергичнее, чем когда бы то ни было, убеждаете меня сделать крупную ставку. Я отказываюсь. Вы явно разочарованы и предупреждаете меня, что я об этом пожалею, потому что лошадь непременно выиграет. Я отвечаю, что обожду до другого раза. Вы говорите, что я совершаю большую ошибку.

— А когда я все это говорил?

— Вчера.

— А сегодня? — спросил Чарли.

— А сегодня мои подозрения разыгрались с новой силой. Сегодня я подумал, что, быть может, вы дадите коню выиграть, если он сможет, специально затем, чтобы доказать мне, что я промахнулся, не поставив на него. Так что в следующий раз вы без труда убедите меня сделать самую крупную ставку.

— Эге-ге!

— Именно. Поэтому сегодня я не сказал вам, что некоторое время назад я, из-за возникших у меня подозрений, открыл кредитный счет на тотализаторе и поставил там тысячу фунтов на свою лошадь.

— Какой вы нехороший!

— Разумеется.

— И ваша лошадь выиграла.

— Он выглядел великолепно, — я криво улыбнулся. — А после скачки вы мне сказали, что я сам виноват, что не поставил на него. Вы сказали, что предупреждали меня. И что в следующий раз мне стоит слушаться ваших советов.

— И что?

— И тогда, — я вздохнул, — тогда все мои подозрения превратились в уверенность. Я знал, что он обманывал меня и другими способами. По мелочам. Множество мелких предательств. Ничего страшного. Я сказал ему, что следующего раза не будет. Я сказал, что забираю лошадей.

— И что он сказал на это?

— Он не спросил, почему.

— О боже! — сказал Чарли.

Глава 3

Я рассказал Чарли обо всем, что произошло в этот день. Постепенно вся веселость оставила его, и под конец он сделался чрезвычайно мрачным.

— И он останется безнаказанным, — сказал Чарли, когда я закончил.

— Да, конечно.

— Вы ведь помните, что его отец — член Жокейского Клуба?

— Помню.

— Джоди Лидс — вне подозрений! Отец Джоди, Квинтус Лидс, добился высокого положения в мире скачек благодаря тому, что родился пятым сыном пэра, владел несколькими скаковыми лошадьми и был знаком с нужными людьми. Он обладал внушительной внешностью — высокий, плотный, красивый, — и его голос и манеры источали глубокую уверенность в себе. Он умел пронизывать людей взором красивых серых глаз, глубокомысленно поджимать губы и таинственно качать головой в ответ на вопросы, показывая, что знает, но не имеет права отвечать. Я про себя думал, что его благородный вид и величественные манеры — нечто вроде великолепных портьер, предназначенных для того, чтобы скрывать внутреннюю пустоту. Впрочем, он, несомненно, был человек честный и благонамеренный.

Квинтус весьма гордился Джоди, гордо выпячивая грудь и сияя от радости на ипподромах от Эпсома до Йорка.

С точки зрения Квинтуса, его сын Джоди, энергичный, умный и толковый, не мог сделать ничего дурного. Квинтус верил ему во всем. А он, несмотря на отсутствие мозгов, имел достаточный вес в обществе, чтобы повлиять на мнение официальных лиц.

Как и говорил Джоди, мне не удастся ничего доказать. Если я хотя бы намекну, что он меня обворовывал, Джоди натравит на меня адвокатов и вся махина Жокейского Клуба встанет на его сторону.

— И что вы намерены делать? — спросил Чарли.

— Не знаю, — я слабо улыбнулся. — Наверно, ничего.

— Это же несправедливо!

— Любое преступление несправедливо по отношению к жертве.

Чарли сделал гримасу по поводу того, как дурно устроен наш мир, и попросил счет.

На улице мы свернули налево и пошли по Бошам-плейс. Как оказалось, мы оба оставили свои машины за углом, на Уолтон-стрит. Вечер был холодный, облачный, сухой и ветреный. Чарли спрятал уши в воротник пальто и натянул теплые черные кожаные перчатки.

— Ненавижу зиму! — сказал он.

— А я ничего против нее не имею.

— Вы еще молоды, — сказал он. — Вы просто не чувствуете холода.

— Ну, не так уж я и молод. Мне тридцать пять.

— Практически младенец.

Мы свернули за угол, и на нас яростно набросился ледяной, как в Арктике, ветер.

— Ненавижу! — повторил Чарли.

Его машина, большой синий «Ровер-3500», стояла ближе, чем мой «Ламборджини». Мы остановились у его машины, и он отпер дверцу. По улице навстречу нам шла девушка в длинном платье. Ветер рвал ее юбку, и ее волосы полоскались на ветру, как знамя.

— Очень содержательный вечер, — сказал Чарли, протягивая мне руку.

— Не то, чего вы ожидали, — сказал я, пожимая ему руку.

— Это, пожалуй, даже интереснее.

Чарли открыл дверцу и сел в машину. Девушка в длинном платье прошла мимо, цокая каблучками по мостовой. Чарли пристегнул ремень, и я захлопнул дверцу.

Девушка остановилась, постояла в нерешительности и вернулась к нам.

— Извините... — сказала она. — Я хотела спросить... Она вроде бы передумала и замолчала.

— Не могли бы мы чем-нибудь помочь? — осведомился я.

Американка, лет двадцати с небольшим, и явно ужасно замерзла. На плечах у нее была лишь легкая шелковая шаль, а под ней — легкое шелковое платье. Без перчаток. В золотых сандалиях. Золотая сетчатая сумочка. В свете уличных фонарей ее лицо казалось совершенно белым, и она дрожала крупной дрожью.

— Садитесь ко мне в машину, — предложил Чарли, опуская окно, — спрячьтесь от ветра. Девушка покачала головой.

— Наверно, я... — она повернулась, чтобы уйти.

— Не глупите, — сказал я. — Вам нужна помощь. Не отказывайтесь.

— Но...

— Скажите, что вам нужно?

Она еще немного поколебалась, потом наконец решилась:

— Мне нужно немного денег!

— И все? — сказал я, выуживая из кармана бумажник. — Сколько?

На такси... до Хэмпстеда.

Я достал пятерку.

— Этого хватит?

— Да. Я... куда их вам прислать?

— Да не беспокойтесь.

— Нет-нет, я верну!

— Да он это добро пачками считает, — сказал Чарли. — Не обеднеет он от одной пятерки.

— Дело не в этом, — возразила девушка. — Если вы мне не скажете, куда их вернуть, я не возьму.

— Смешно спорить о морали, когда вы совсем замерзли, — сказал я. — Меня зовут Стивен Скотт. Мой адрес — Риджентс-парк, Мальтхауз. Присылайте — дойдет.

— Спасибо.

— Да давайте я вас сам отвезу. У меня машина, — я махнул рукой вдоль улицы.

— Нет, спасибо! — ответила девушка. — Как вы думаете, каким образом я влипла в эту передрягу?

— И каким же?

Она плотнее закуталась в свою шаль.

— Я приняла самое обычное приглашение на обед, а потом обнаружила, что обед должен был иметь продолжение. Поэтому я оставила его еще за супом и сбежала, и только выйдя на улицу, обнаружила, что у меня нет с собой денег. Он заехал за мной домой, понимаете? — она внезапно улыбнулась, показав ровные белые зубы. — Надо ж быть такой дурой!

— Тогда пусть Стивен сходит и поймает вам такси, — предложил Чарли.

— О'кей.

На то, чтобы поймать такси, у меня ушло несколько минут, но, когда я вернулся, она по-прежнему стояла на улице, рядом с машиной Чарли, пытаясь укрыться за ней от ветра. Я вылез из такси, она села в него и без долгих разговоров уехала.

— Вот так дураки и ловятся, — заметил Чарли.

— Да нет, она говорила правду.

— Не факт. Откуда вы знаете, что она не выскочит из такси в двух кварталах отсюда и не отправится вытягивать пятерку из очередного сэра Галахада?

Чарли рассмеялся, поднял стекло, махнул мне рукой и уехал.

Утром в понедельник я получил одну хорошую новость и две плохие.

Хорошей новостью было письмо со вложенной в него бумажкой в пять фунтов. «Вот вам, Чарли!» — торжествующе подумал я.

"Дорогой мистер Скотт!

Очень благодарна вам за то, что вы так меня выручили в субботу вечером. Видимо, впредь я всегда буду брать с собой на свидание деньги на дорогу.

Искренне ваша Александра Уорд".

А плохие новости были напечатаны в газетах. Обе газеты, которые я получал (одна спортивная, другая обычная), высказались по поводу владельцев, бросающих тренеров, которые работают на них в поте лица. В одной заметке говорилось:

«Джоди Лидс очень тяжело воспринял тот факт, что после всего, что он сделал для мистера Скотта, этот владелец счел нужным объявить, что забирает от него своих лошадей. Как мы уже писали в этой рубрике год назад, Джоди Лидс переехал в более обширные конюшни Берксдаун-Корт специально ради того, чтобы иметь возможность разместить всех лошадей Скотта. И вдруг, без малейшего предупреждения, двадцативосьмилетний тренер оказался брошен на произвол судьбы, при том, что он еще не успел расплатиться с долгами. Возможно, слово „предательство“ покажется чересчур суровым. Но слово „неблагодарность“ здесь вполне уместно».

Другая статья была написана в более развязном стиле, свойственном бульварным газетам:

"Лидс (28 лет) ни с того ни с сего получил по шапке от своего неблагодарного владельца Стивена Скотта (35 лет). В субботу в Сэндауне он сказал следующее: «Я остался на бобах. Скотт послал меня подальше и отправился получать выигрыши и призы за победу своего стиплера Энерджайза, которого я тренировал. Мне ужасно хреново. Бьешься, бьешься ради этих владельцев, а они тебе в морду дают».

Пора защитить тренеров от подобных выходок! Ходят слухи, что Лидс намеревается подать в суд".

Да, все эти навострившие уши репортеры с блокнотиками присутствовали там не напрасно. Вполне возможно, все они искренне верили в то, что Джоди был пострадавшей стороной, но ни один даже не потрудился узнать мою точку зрения. Никому, похоже, не пришло в голову, что у моих действий была серьезная причина.

Я с отвращением отложил обе газеты, закончил завтракать и взялся за дневную работу. Она, как обычно, состояла по большей части в том, что я сидел в кресле и пялился в потолок.

День был тихий и морозный. Я написал письмо мисс Уорд.

"Дорогая мисс Уорд!

Спасибо большое за то, что вернули деньги. Не согласитесь ли отобедать со мной? Продолжения не будет. Пять фунтов на дорогу домой прилагаются.

Искренне ваш Стивен Скотт".

Вечером я позвонил трем разным тренерам и предложил каждому взять по три лошади. Все трое согласились, но с опаской. Ни один не спросил, почему, собственно, я порвал с Джоди, хотя газеты все трое явно читали.

Один, прямолинейный северный фермер, сказал:

— Мне нужны гарантии, что вы оставите их у меня как минимум на полгода, конечно, если они не охромеют или что-нибудь такое.

— Хорошо.

— Письменная.

— Если вам угодно...

— Ага. Мне угодно. Присылайте их вместе с гарантийным письмом, и я их возьму.

Для Энерджайза я выбрал большую конюшню в Сассексе, где были созданы самые лучшие условия для стиплеров. Несмотря на осторожный тон и недомолвки тренера Руперта Рэмзи, я понял, что он ставит Энерджайза почти так же высоко, как и я.

Последних трех я решил отправить в Ньюмаркет, в небольшую конюшню, чьи питомцы достигали средних успехов. Стивен Скотт больше никогда не станет хранить все яйца в одной корзине!

В конце концов я с неохотой снял трубку и набрал знакомый номер Джоди. Трубку, однако, снял не он, а Фелисити, его жена.

— Что вам надо? — резко, с горечью спросила она. Я представил ее себе в их роскошно обставленной гостиной. Худенькая и решительная блондиночка, такая же всеведущая и трудолюбивая, как Джоди. Она сейчас, наверно, одета в тугие синие джинсы и дорогую рубашку, на запястье у нее позванивают шесть золотых браслетов, и она благоухает мускусными духами. У нее обычно обо всем было свое мнение, которое она высказывала решительно, не терпя возражений. Но до сих пор она никогда не пробовала своих коготков на мне лично.

— Договориться о перевозке, — сказал я.

— Стало быть, вы все же решили нас погубить!

— Вы выживете.

— Трепло самодовольное! — зло сказала Фелисити. — Так бы и придушила! После всего, что Джоди для вас сделал...

Я помолчал.

— А он вам не сказал, почему я решил порвать с ним?

— Из-за какой-то паршивой лишней десятки в счете!

— Нет, все было куда серьезнее, — возразил я.

— Чепуха!

— Спросите у него, — сказал я. — Как бы то ни было, в четверг утром я пришлю за лошадьми три фургона. Шоферы будут знать, как выглядит каждая из лошадей и куда их нужно везти. Скажите Джоди, что, если он снова вздумает подменить лошадей, ему придется заплатить за лишние перевозки самому.

Слова, которыми она меня обозвала, потрясли бы отца Джоди до глубины души.

— В четверг, — повторил я. — Три фургона, в разных направлениях. До свидания.

Неприятно. Ужасно неприятно.

Я мрачно сидел, смотрел по телевизору какую-то пьесу и не слышал ни слова. Без четверти десять зазвонил телефон. Я выключил телевизор.

— Я просто хотел узнать, сэр, как теперь со мной будет.

Раймонд Чайльд. Жокей-стиплер средней руки. Тридцать лет. Довольно серая личность. Ездил он неплохо, но чем чаще я бывал на скачках и чем лучше разбирался в них, тем отчетливее я видел его недостатки. К тому же я был уверен, что Джоди не мог бы так манипулировать моими лошадьми без помощи жокея.

— Я пришлю вам премию за Энерджайза, — сказал я. Жокеи официально получают процент от суммы приза, но владельцы, которые хотят выразить особую благодарность, часто посылают им дополнительные премии от себя.

— Спасибо, сэр... — он, похоже, удивился.

— Я ставил на него и выиграл крупную сумму.

— Разве? — Раймонд удивился еще больше. — А Джоди говорил... Он осекся.

— Я ставил на тотализаторе.

— А-а...

Молчание затянулось. Раймонд прокашлялся. Я ждал.

— Так вот, сэр. Я... э-э... как насчет будущего?

— Мне очень жаль, — сказал я, отчасти даже искренне. — Я благодарен вам за победы, которые вы одерживали. Я пришлю вам премию за Энерджайза. Но в будущем на нем будет ездить жокей, который работает с его новым тренером.

Раймонд ругаться не стал. Он только тяжело вздохнул.

— На самом деле, сэр, я вас понимаю... Это было почти равносильно признанию. Ответить я ничего не успел — он повесил трубку.

Во вторник одна из моих лошадей должна была участвовать в скачках в Чепстоу, но, поскольку я отказался от услуг Джоди, он не мог ее туда отправить. Все утро я бесцельно бродил по квартире, а днем отправился гулять. Я прошел от Кенсинггон-Гарденс до Тауэра. Холодный, серый, сырой день; над илистыми отмелями, обнажившимися во время отлива, орут чайки. Кофейного цвета река торопится к морю. Я стоял, глядя на Сити с вершины невысокого холма, на котором стоит Тауэр, и думал о тех, кто сложил здесь голову на плахе. Совершенно декабрьское настроение. Я купил пакетик жареных каштанов и поехал домой на автобусе. В среду пришло письмо.

"Дорогой мистер Скотт!

Где и когда?

Александра Уорд".

Пятерку она оставила себе.

В четверг вечером три тренера подтвердили, что получили моих лошадей. В пятницу я немного поработал, а в субботу поехал на скачки в Челтенхем. Я, конечно, не думал, что меня встретят овацией, но всеобщей обструкции тоже не ожидал.

Некоторые просто ненавязчиво поворачивались ко мне спиной. Некоторые знакомые, говоря со мной, прятали глаза и при первой возможности спешили удалиться. Репортеры исподтишка следили за мной, тренеры держались настороженно, а Жокейский Клуб проявлял холодную враждебность.

Один только Чарли Кентерфильд подошел ко мне, улыбаясь во весь рот, и пожал мне руку.

— У меня что, рога выросли, что ли? — спросил я. Он расхохотался.

— Вы ударили лежачего. Благородные британцы вам этого не простят.

— Даже если этот лежачий ударил первым?

— Слабейший всегда прав. Он повел меня в бар.

— Я провел нечто вроде социологического опроса. Процентов десять полагают, что вас тоже стоит выслушать. Процентов десять придерживаются мнения, что вас надо пристрелить. Что пить будете?

— Шотландское виски. Воды и льда не надо. А остальные восемьдесят процентов?

— Столько благородного негодования, что «Гринпису» хватило бы на несколько месяцев работы. — Он расплатился за выпивку. — Ваше здоровье!

— И вам того же.

— Уляжется, — сказал Чарли.

— Я тоже так думаю.

— На кого бы вы поставили в третьей скачке?

Мы принялись обсуждать сегодняшних фаворитов и о Джоди больше не упоминали. Но потом, когда я остался один, мне стоило большого труда не обращать внимания на всеобщую враждебность. Я поставил по десятке на пару лошадей на тотализаторе и проиграл. Такой уж день выдался.

Весь день мне ужасно хотелось объяснить всем и каждому, что это я был пострадавшей стороной, я, а не Джоди. Но я вспоминал о новых тысячах, которые он непременно вытянет из меня, если я хотя бы заикнусь об этом, и помалкивал.

Гвоздем программы был Квинтус собственной персоной. Он преградил мне путь и громко заявил, что я позорю доброе имя английских скачек. Я подумал, что Квинтус постоянно изъясняется штампами...

— Должен сказать вам одну вещь, — продолжал Квинтус. — Если бы вы не поступили так подло с Джоди, вы были бы избраны членом Жокейского Клуба. Мы рассматривали вашу кандидатуру. Но теперь вам этого не предложат — я об этом позабочусь.

Он резко кивнул и отступил в сторону. Я не двинулся с места.

— Это ваш сын поступил подло со мной.

— Да как вы смеете!

— Можете мне поверить.

— Глупости какие! Нестыковка в вашем счете — результат обычного недоразумения. Секретарь ошибся. Если вы посмеете утверждать, что это было нечто иное...

— Знаю, — перебил я. — Он подаст на меня в суд.

— Совершенно верно! Все деньги Джоди заработаны законным путем.

Я ушел. Квинтус пристрастен, но я знал, что от репортеров я получу прямой ответ.

Я подошел к старшему обозревателю одного из ведущих ежедневников, человеку лет пятидесяти, который писал отрывистым телеграфным стилем и сосал мятные леденцы, чтобы не курить.

— Как Джоди Лидс объясняет то, что я забрал у него своих лошадей? — спросил я.

Обозреватель причмокнул губами и дохнул на меня мятным ароматом.

— Говорит, что он по ошибке взял с вас деньги за работу с лошадьми, которой на самом деле не было.

— И все?

— Еще — что вы обвинили его в воровстве и сказали, что решили сменить тренера.

— А как вы к этому отнеслись?

— Я — никак. — Он пожал плечами и снова задумчиво причмокнул губами. — А другие... Общее мнение — что это действительно была ошибка и что вы, мягко говоря, поступили опрометчиво.

— Понятно, — сказал я. — Спасибо.

— Это все? Вы мне ничего не хотите рассказать?

— Нет, — сказал я. — Извините.

Он сунул в рот еще одну конфету, неопределенно кивнул мне и ушел искать более перспективные темы. Моя история для него была уже вчерашним днем. Он отправился на поиски новых жертв.

Я в задумчивости отправился на лужайку Клуба смотреть скачку. Когда все относятся к тебе как к негодяю — это не очень-то приятно. Последний удар нанесла мне девица, которую я однажды возил в Аскот.

— Стивен, дорогой, — сказала она с кокетливым упреком, — вы просто бессердечный богатей! Бедный малый еле-еле сводит концы с концами. Ну, даже если он и нагрел вас на пару фунтов, что в этом такого? По-моему, вы чересчур неуравновешенны.

— Вы всерьез полагаете, что богатые существуют для того, чтобы всякие Робин Гуды их грабили?

— Чего-чего?

— Да ничего.

Я сдался и уехал домой.

Вечер прошел куда лучше. В восемь часов я забрал мисс Александру Уорд из дома в Хэмпстеде и повез ее обедать в алый с золотом зал «Кафе-Рояль».

В свете ламп, в тепле и уюте, она оказалась точно такой, как запомнилась мне с прошлой недели. Все та же длинная черная юбка, кремовая кофточка, кремовая шелковая шаль. Все те же золотые сандалии, золотая сетчатая сумочка, без перчаток. Но на этот раз ее каштановые волосы были причесанными и блестящими, на щеках горел румянец, глаза блестели. В ней чувствовалось неуловимое нечто, некая печать породистости, свойственная американкам.

Когда я позвонил в дверь ее дома, она отворила мне сама. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга. Она, полагаю, увидела перед собой крепко сбитого мужчину шести футов ростом, темноволосого, темноглазого, ничем особенно не примечательного. Аккуратного, подтянутого, хорошо воспитанного, в традиционном вечернем костюме.

— Добрый вечер, — сказал я.

Она улыбнулась, кивнула, словно укрепилась в принятом решении, переступила порог и закрыла за собой дверь.

— Тут живет моя сестра, — пояснила она, указывая на дом. — А я у нее в гостях. Она вышла замуж за англичанина.

Я открыл перед ней дверцу машины. Она скользнула на сиденье, я завел мотор, и мы поехали.

— Из Штатов приехали? — спросил я.

— Да. Из Уэстчестера... это рядом с Нью-Йорком.

— Быстро развивающийся небольшой городок? — усмехнулся я.

Она покосилась на меня.

— Вы знаете Уэстчестер?

— Нет. Я только несколько раз бывал в Нью-Йорке. Мы остановились у светофора. Она заметила, что сегодня чудесный вечер. Я согласился.

— Вы женаты? — вдруг спросила она.

— Вы захватили пятерку?

— Захватила.

— Хм... Нет, не женат.

Загорелся зеленый свет. Мы поехали дальше.

— Вам можно верить? — спросила она.

— В этом отношении — да. Я не женат. И никогда не был женат.

— Мне просто хотелось знать, — сказала она мягко, как бы оправдываясь.

— Да нет, все в порядке.

— Ради вашей предполагаемой жены.

— Я понял.

Наконец мы остановились перед «Кафе-Рояль» у цирка Пиккадили. Я помог ей выйти из машины. Входя в ресторан, она обернулась и увидела, как невысокий худощавый человек садится за руль моей машины.

— Он на меня работает, — пояснил я. — Он отгонит машину на стоянку.

Это ее, похоже, позабавило.

— И что, он вот так все время стоит тут и ждет?

— Нет, не все время. По субботам, в выходной.

— И ему это нравится?

— Он всегда просит, чтобы я приходил с дамами. Иначе я отгоняю машину сам.

Войдя в ярко освещенный холл, она остановилась, чтобы еще раз разглядеть, с кем, собственно, она собирается обедать.

— Чего вы от меня ждете? — спросила она.

— Прежде чем я вас забрал, я ожидал, что вы окажетесь честной, прямой и колючей. Теперь, когда мы знакомы уже полчаса, я жду, что вы окажетесь колючей, прямой и честной.

Она широко улыбнулась, блеснули белые зубы, от глаз разбежались лучики.

— Я не это имела в виду.

— Понимаю... А чего вы ждете от меня?

— Безукоризненно джентльменского поведения и приличный обед.

— Фу, как скучно!

— Не хотите — как хотите.

— Бар там, — указал я. — Я согласен.

Она одарила меня еще одной ослепительной улыбкой, младшей сестрой первой, и отправилась в указанном направлении. Она взяла водку с мартини, я — шотландское виски, мы закусывали маслинами и деликатно сплевывали косточки в кулак.

— И часто вы подбираете девушек на улице? — спросила она.

— Только когда они падают.

— В смысле, падших девушек?

Я рассмеялся.

— Нет, не этих!

— А чем вы зарабатываете себе на жизнь? Я глотнул виски.

— Я — нечто вроде инженера. Это прозвучало ужасно скучно.

— Мосты, башни и все такое?

— О нет, ничего столь полезного и долговечного.

— А что тогда?

Я криво улыбнулся.

— Я делаю игрушки.

— Что-что?

— Игрушки. Такие штуки, которыми играют.

— Да знаю я, что такое игрушки, черт возьми!

— А чем вы занимаетесь? — поинтересовался я. — Там, у себя в Уэстчестере.

Она усмехнулась поверх бокала.

— А почему вы так уверены, что я работаю?

— У вас вид такой.

— Я повар.

— Гамбургеры и пицца?

Ее глаза насмешливо блеснули.

— Нет, свадьбы и приемы.

— Метрдотель? Она кивнула.

— Мы занимаемся этим вместе с подругой, Милли.

— А когда вы уезжаете?

— В четверг.

Мне внезапно показалось, что до четверга совсем мало времени. После длительной паузы она сказала почти виновато:

— Видите ли, Рождество на носу. Во время Рождества и Нового года у нас самая работа. Милли одна не управится.

— Да, конечно.

Мы отправились обедать. Ели копченую форель и мясо в тесте. Она прочла меню от начала до конца с профессиональным интересом и уточнила у главного официанта компоненты двух-трех блюд.

— Здесь многое по-другому, — пояснила она. В винах она разбиралась плохо. — Я его пью, когда предложат, но на вкус лучше различаю крепкие напитки.

Официант, подававший вина, посмотрел недоверчиво, но, когда она безошибочно определила, что коньяк, поданный к кофе, — это «Арманьяк», официант проникся к ней почтением.

— А где находится ваша игрушечная фабрика? — спросила она.

— Фабрики у меня нет.

— Но вы же говорили, что делаете игрушки.

— Делаю.

Вид у нее сделался недоверчивый.

— Вы что, хотите сказать, что действительно делаете их? В смысле, своими руками?

— Да, — улыбнулся я.

— Но... — она оглядела бархатную комнату. Мысли ее были ясны как божий день: если я работаю руками, часто ли я могу позволить себе такую роскошь?

— Я их делаю не так часто, — пояснил я. — Большую часть времени я провожу на скачках.

— Ладно, — сказала она. — Сдаюсь. Вы меня поймали. Раскройте, наконец, свою тайну.

— Хотите еще кофе?

— Мистер Скотт... — начала она, потом осеклась. — Глупо как-то звучит, правда?

— Глупо, мисс Уорд. И вообще, почему мы до сих пор на «вы»?

— Стивен...

— Вот, так гораздо лучше.

— Мама зовет меня «Александра». Милли меня зовет «Эл». Ты можешь называть как хочешь.

— "Элли" пойдет?

— Да бога ради.

— Я изобретаю игрушки, — пояснил я. — Беру патенты. Другие люди их производят. А я получаю авторские.

— О-о.

— Что означает это «о-о»? Понимание, восхищение или просто скуку смертную?

— Это означает: «О, как классно! О, как интересно!» Я еще никогда не встречала людей, которые занимаются чем-то подобным.

— А ведь таких очень много.

— Это ты изобрел игру «Монополия»?

— К сожалению, нет! — усмехнулся я.

— Но твои игрушки тоже в этом духе?

— В основном механические.

— Как странно... — начала она, потом остановилась. Но мне это говорили достаточно часто, так что я докончил за нее:

— Как странно, когда взрослый человек проводит свою жизнь в стране игрушек?

— Ну вот, ты сам сказал.

— Детей надо развивать. Она поразмыслила.

— Ну да, ведь нынешние дети — это наши будущие правители?

— Ну, так высоко я не замахиваюсь. Нынешние дети — это будущие отцы и матери, учителя, фермеры и бездельники.

— И ты исполнен миссионерского зуда?

— Да, особенно когда получаю очередной чек.

— Ты циник!

— Лучше быть циником, чем напыщенным занудой.

— Это честнее, — согласилась она. Ее глаза улыбались в мягком свете, отчасти насмешливо, отчасти дружелюбно. Серо-зеленые, блестящие глаза, с голубовато-белыми белками. Брови у нее были безукоризненные. Нос короткий и прямой, уголки губ чуть приподняты, на щеках — едва приметные ямочки. В общем, не стандартная красавица, а миловидная и энергичная женщина с характером. Жизнь уже успела оставить на ее лице легкие, чуть заметные следы. Удачливая, довольная жизнью. Не знающая тревог и смятения. Очень уверенная в себе, знающая о своей привлекательности и преуспевающая на избранном поприще. Явно не девственница: у девушек взгляд другой.

— А до четверга ты будешь занята? — спросил я.

— Ну, несколько минут выкроить смогу.

— А завтра?

Она улыбнулась и покачала головой.

— Нет, завтра времени нет совсем. Вот в понедельник, если хочешь...

— Я за тобой заеду, — сказал я. — В понедельник утром, в десять.

Глава 4

Судя по голосу в телефонной трубке, Руперт Рэмзи не особенно обрадовался известию о моем визите.

— Да, конечно, если хотите навестить лошадей, то приезжайте. Дорогу знаете?

Он дал мне четкие и подробные указания, и в воскресенье, в половине двенадцатого, я миновал белые каменные ворота и остановился на большой, усыпанной гравием площадке возле его дома.

Это был настоящий дом эпохи короля Георга: простой, с просторными комнатами и элегантными лепными потолками. Но мебель не была нарочито антикварной — все эпохи смешались, создавая общую рабочую атмосферу, абсолютно современную.

Руперту было лет сорок пять. Обманчиво медлительный, а на самом деле — очень энергичный. Говоря, он слегка растягивал слова. Я видел его только издалека. Встретились мы впервые.

— Здравствуйте. — Он пожал мне руку. — Зайдемте ко мне в кабинет?

Он провел меня через белую входную дверь, через просторный квадратный холл в комнату, которую он называл кабинетом. Обставлена она была скорее как гостиная, если не считать обеденного стола, который служил письменным, и серого шкафа с папками в углу.

— Присаживайтесь, — он указал на кресло. — Сигарету хотите?

— Не курю.

— Разумно.

Он усмехнулся так, словно придерживался другого мнения, и закурил сам.

— Судя по виду Энерджайза, последняя скачка далась ему нелегко, — сказал он.

— Он выиграл без особого труда, — возразил я.

— Да, я тоже так подумал. — Руперт затянулся и выпустил дым через ноздри. — И все-таки он мне не нравится.

— Чем?

— Ему надо восстановить силы. Мы этим займемся, не беспокойтесь. Но сейчас он выглядит чересчур исхудалым.

— А как остальные двое?

— Дайэл из кожи вон лезет. А с Ферриботом еще надо работать.

— Боюсь, Ферриботу больше не нравится участвовать в скачках.

Сигарета Руперта застыла, не донесенная до рта.

— Почему вы так думаете? — спросил он.

— Этой осенью он участвовал в трех скачках. Вы ведь, наверно, заглядывали в каталог. Все три раза он показал плохой результат. В прошлом году он был полон энтузиазма и выиграл три скачки из семи, но последняя скачка была очень тяжелой... и Раймонд Чайльд избил его в кровь хлыстом. И этим летом, на пастбище, Феррибот, похоже, решил, что, если он будет слишком близок к победе, ему снова придется отведать хлыста, так что единственный разумный выход — не высовываться. Вот он и не высовывается.

Руперт глубоко затянулся, поразмыслил.

— Вы рассчитываете, что я добьюсь лучших результатов, чем Джоди?

— С Ферриботом или в целом?

— Ну, скажем... и в том и в другом. Я улыбнулся.

— От Феррибота я многого не жду. Дайэл — еще новичок, величина неизвестная. А Энерджайз может выиграть Барьерную Скачку Чемпионов.

— Вы не ответили на мой вопрос, — мягко заметил Руперт.

— Не ответил. Я рассчитываю, что вы добьетесь других результатов, чем Джоди. Этого достаточно?

— Мне бы очень хотелось знать, почему вы с ним расстались.

— Из-за денежных недоразумений, — сказал я. — А не из-за того, как он работал с лошадьми.

Он стряхнул пепел с механической точностью, показывавшей, что мысли его заняты другим. И медленно произнес:

— Вас всегда устраивали результаты, которые показывали ваши лошади?

Вопрос завис в воздухе. В нем таилось множество мелких ловушек. Руперт внезапно поднял голову, встретился со мной взглядом, и его глаза расширились — он понял.

— Вижу, вы понимаете, о чем я спрашивал.

— Да. Но ответить не могу. Джоди обещал, что привлечет меня к суду за оскорбление личности, если я кому-то расскажу, почему я порвал с ним, и у меня нет оснований не верить этому.

— Эта фраза — сама по себе оскорбление личности.

— Несомненно.

Руперт весело встал и раздавил окурок. Теперь он держался куда дружелюбнее.

— Ну, ладно. Пошли, посмотрим ваших лошадок. Мы вышли во двор. Повсюду чувствовалось процветание. Холодное декабрьское солнце освещало свежевыкрашенные стены, двор был залит асфальтом, повсюду аккуратные цветочные кадки, конюхи в чистых комбинезонах. Ничего общего с тем беспорядком, к которому я привык у Джоди: никаких метел, прислоненных к стене, никаких сваленных в кучу попон, бинтов, щеток и ногавок, нигде ни клочка сена. Джоди любил показывать владельцам, что работа кипит, что у него о лошадях постоянно заботятся. Руперт, похоже, предпочитал прятать пот и труд с глаз долой. У Джоди навозная куча была всегда на виду. У Руперта этого не было.

— Дайэл стоит вот тут.

Мы остановились у денника, расположенного снаружи основного прямоугольника, и Руперт ненавязчивым щелчком пальцев подозвал конюха, стоявшего футах в двадцати.

— Это Донни, — сказал Руперт. — Он ходит за Дайэлом.

Я пожал руку Донни — крепкому парню лет двадцати, с неулыбчивыми глазами, всем своим видом демонстрировавшего, что его не проведешь. Судя по тому, как он взглянул сперва на Руперта, а потом на лошадь, это было не недоверие лично ко мне, а общий взгляд на жизнь. Мы полюбовались некрупным рыжим крепышом. Я попробовал дать Донни пятерку. Он взял, поблагодарил, но так и не улыбнулся.

В том же ряду, чуть подальше, стоял Феррибот. Он смотрел на мир потускневшими глазами и даже не шелохнулся, когда мы вошли в денник. Его конюх, в противоположность Донни, одарил его снисходительной улыбкой и пятерку взял с видимой радостью.

— Энерджайз в главном дворе, — сказал Руперт, показывая мне дорогу. — Вон в том углу.

Когда мы были на полпути к деннику Энерджайза, во двор въехали еще две машины, из которых вывалилась толпа мужчин в дубленках и звенящих браслетами дам в мехах. Они увидели Руперта, замахали ему и потянулись к конюшне.

Руперт попросил меня обождать пару минут.

— Ничего-ничего, — сказал я. — Вы скажите, в каком деннике Энерджайз. Я к нему сам загляну. А вы пока встречайте других владельцев.

— Он в номере четырнадцатом. Я скоро приду.

Я кивнул и направился к четырнадцатому деннику. Отпер засов, вошел. Внутри был привязан темный, почти черный конь. Видимо, его приготовили к моему визиту.

Мы с конем поглядели друг на друга. «Старый друг», — подумал я. Единственный, с которым у меня был настоящий контакт. Я принялся разговаривать с ним, как тогда, в фургоне, виновато оглядываясь через плечо на открытую дверь — а вдруг кто-нибудь услышит и решит, что я спятил!

Я сразу увидел, почему Руперт беспокоился на его счет. Энерджайз действительно похудел. Похоже, вся эта тряска в фургоне не пошла ему на пользу.

Я видел, как Руперт в другом конце двора разговаривает с владельцами и провожает их к их лошадям. Видимо, по воскресеньям владельцы съезжаются толпами.

Мне было хорошо здесь. Я провел со своим черным конем минут двадцать, и у меня появились странные мысли...

Руперт вернулся почти бегом и принялся дико извиняться:

— Вы все еще здесь... Прошу прощения...

— Не за что, — заверил его я.

— Идемте в дом, выпьем по рюмочке.

— С удовольствием.

Мы присоединились к прочим владельцам и вернулись в кабинет Руперта, где нас щедро угостили джином и виски. Траты на напитки для владельцев нельзя было включать в деловые расходы при расчете налогов, за исключением тех случаев, когда владельцы — иностранные граждане. Джоди жаловался на это каждому встречному и поперечному и с небрежным кивком принимал от меня в подарок ящики спиртного. А Руперт наливал, не скупясь, безо всяких намеков, и это было очень приятно.

Прочие владельцы возбужденно строили планы. Они собирались встретиться на Рождество в Кемптон-парке. Руперт представил нас друг другу и сообщил, что Энерджайз тоже будет участвовать в Рождественской Барьерной.

— Ну, если судить по тому, как он выиграл в Сэндауне, — заметил один из людей в дубленках, — это будет первый фаворит.

Я глянул на Руперта, спрашивая его мнения, но он возился с бутылками и стаканами.

— Надеюсь, — сказал я.

Дубленка глубокомысленно кивнула.

Его жена, уютная дамочка пяти футов ростом, скинувшая своего оцелота и оставшаяся в ярко-зеленом шерстяном костюме, посмотрела на меня с удивлением.

— Но, Джордж, солнышко, Энерджайза ведь тренирует тот славный молодой человек, у которого еще такая хорошенькая женушка. Ну, помнишь, та, которая познакомила нас с Дженсером Мэйзом.

Она жизнерадостно улыбнулась, не замечая, как ошарашены ее слушатели. Я, наверно, с минуту простоял как вкопанный, лихорадочно прокручивая в голове все, что из этого вытекает. А тем временем диалог между солнышком Джорджем и его ярко-зеленой супругой перешел на шансы их собственного стиплера в другой скачке. Я отвлек их:

— Извините, не расслышал, как вас зовут...

— Джордж Вайн, — сказал мне мужчина в дубленке, протягивая широкую, как лопата, ладонь, — и Поппет, моя жена.

— Стивен Скотт, — представился я.

— Рад познакомиться.

Он отдал свой пустой стакан Руперту, который радушно снова наполнил его джином с тоником.

— Поппет не читает спортивных новостей и не знает, что вы отказались от услуг Джоди Лидса.

— Вы говорили, что Джоди Лидс познакомил вас с Дженсером Мэйзом? — осторожно спросил я.

— Да нет, не он! — улыбнулась Поппет. — Его жена. Джордж кивнул.

— Повезло, можно сказать.

— Видите ли, — небрежно говорила Поппет, — выигрыши на тотализаторе иногда такие маленькие! Настоящая лотерея, не правда ли? В смысле, никогда не знаешь, что ты получишь за свои деньги. Не то что у букмекеров.

— Это она вам говорила? — спросил я.

— Кто? А-а, жена Джоди Лидса... Да, это она. Видите ли, я как раз забирала на тотализаторе свой выигрыш за одну из наших лошадей, а она тоже стояла в очереди к соседнему окошку, и она сказала, как обидно, что тотализатор платит только три к одному, когда у букмекеров стартовая ставка была пять к одному, и я с ней была совершенно согласна. Мы немножко постояли и поболтали. Я ей сказала, что того стиплера, который только что выиграл скачку, мы купили только на прошлой неделе, и это наша первая лошадь. Она очень заинтересовалась и сказала, что у нее муж тренер и что иногда, когда ей надоедает, что на тотализаторе такие маленькие ставки, она ставит у букмекера. Я сказала, что мне не нравится толкаться в рядах — там толпа народа и ужасно шумно. Она рассмеялась и сказала, что она ставит у букмекера, который стоит у ограды, так что можно просто подойти и совсем не надо пробираться через толпу у ларьков. Да ведь вы же должны их знать! В смысле, они-то вас должны знать, если вы понимаете, о чем я. А мы с Джорджем о них даже и не слышали. Я так и сказала миссис Лидс.

Она остановилась, чтобы отхлебнуть джину. Я слушал как зачарованный.

— Ну вот, — продолжала Поппет, — миссис Лидс вроде как заколебалась, а мне вдруг пришла в голову великолепная идея — попросить ее познакомить нас с тем букмекером, который стоит у ограды.

— И она вас познакомила?

— Она согласилась, что идея великолепная.

Ну, еще бы...

— И мы забрали Джорджа, и она познакомила нас с этим милым Дженсером Мэйзом. И он предлагает нам куда более высокие ставки, чем на тотализаторе! — торжествующе закончила она.

Джордж Вайн закивал.

— Вся беда в том, что теперь она ставит больше, чем раньше, — сказал он. — Вы же знаете этих женщин...

— Джордж, солнышко! — воскликнула она с нежным упреком.

— Да-да, милая, ты знаешь, что делаешь.

— Что толку возиться с мелочью? — с улыбкой сказала она. — Так много не выиграешь.

Он ласково похлопал ее по плечу и сказал мне как мужчина мужчине:

— Когда приходят счета от Дженсера Мэйза, то, если она выиграла, она забирает выигрыш, а если проиграла, то плачу я.

Поппет безмятежно улыбнулась.

— Джордж, солнышко, ты такой лапусик!

— А что бывает чаще? — поинтересовался я. — Выигрыши или проигрыши? Поппет поморщилась.

— Фи, мистер Скотт, какой нескромный вопрос!

На следующее утро, в десять ноль-ноль, я заехал за Элли в Хэмпстед.

Я впервые видел ее при дневном свете. День был мерзкий, но Элли сияла. Я подошел к ее двери с большим черным зонтиком, защищаясь от косого дождя со снегом. Она открыла мне уже одетая в аккуратный белый плащ и черные сапожки по колено. Ее волосы были блестящими и расчесанными после мытья, а ее румянец не имел ничего общего с косметикой.

Я галантно чмокнул ее в щечку. От нее пахло живыми цветами и туалетным мылом.

— С добрым утром, — сказал я. Она хихикнула.

— Вы, англичане, такие чопорные!

— Не всегда.

Элли спряталась под мой зонтик, я проводил ее к машине, и она уселась на сиденье, ухитрившись не потревожить ни единого волоска в своей прическе.

— А куда мы поедем?

— Пристегни ремни, — сказал я. — В Ньюмаркет.

— В Ньюмаркет? — переспросила она.

— Лошадей смотреть, — пояснил я, выжал сцепление и направил свой «Ламборджини» примерно на северо-восток.

— А-а, я могла бы и догадаться!

— А что, ты предпочла бы что-нибудь другое? — усмехнулся я.

— Я побывала в трех музеях, в четырех картинных галереях, в шести соборах, в одном лондонском Тауэре, двух палатах парламента и семи театрах.

— За какое время?

— За шестнадцать дней.

— Ну вот, как раз пора соприкоснуться с реальной жизнью.

Блеснули белые зубы.

— Если бы вам пришлось прожить шестнадцать дней с двумя моими малолетними племянниками, вы бы не чаяли, как от них сбежать, от этой реальной жизни!

— Это дети вашей сестры?

— Ральф и Уильям, — кивнула она. — Чертенята!

— А во что они играют?

— Проводите исследование рынка? — усмехнулась она.

— Покупатель всегда прав!

Мы пересекли Северную кольцевую и поехали по магистрали А-1 в сторону Белдока.

— Ральф одевается в солдатскую форму, а Уильям строит на лестнице крепость и стреляет бобами во всех, кто проходит мимо.

— Здоровая агрессивность.

— Когда я была маленькая, я терпеть не могла всех этих развивающих игрушек, которые подсовывают детям, потому что они якобы полезны.

— Всем известно, — улыбнулся я, — что игрушки бывают двух видов. Те, которые нравятся детям, и те, которые покупают их мамы. Угадай, каких производится больше?

— Циник ты!

— Мне это часто говорят, — ответил я. — Но это не правда.

«Дворники» непрерывно работали, стирая снег с ветрового стекла. Я включил обогреватель. Элли вздохнула — похоже, удовлетворенно. Машина без остановок проскочила Кембриджшир и въехала в Суффолк. Полуторачасовое путешествие показалось совсем коротким.

Погода была не самая лучшая, но конюшня, которую я выбрал для трех своих самых молодых лошадей, предназначенных для гладких скачек, даже в июле выглядела бы угнетающе. Два небольших прямоугольных строения, расположенные бок о бок, кирпичные, прочные и приземистые, как все здания эпохи короля Эдуарда. Все двери выкрашены в угрюмый темно-коричневый цвет. Никаких архитектурных излишеств, никаких кадок с цветами, ни клочка травы — все серо и уныло.

Как и многие конюшни Ньюмаркета, эта стояла прямо на городской улице, посреди других домов. Элли огляделась без особого энтузиазма и высказала вслух то, что я думал про себя:

— Больше похоже на тюрьму.

Окна денников зарешечены. На въезде — крепкие ворота в десять футов высотой. Стена, которой обнесены конюшни, утыкана битым стеклом. На каждом засове болтается по висячему замку. Не хватает только охранника с винтовкой. Хотя, по-видимому, временами бывает здесь и охранник.

Владелец всего этого негостеприимного хозяйства и сам оказался довольно суровым. Пожимая нам руки, Тревор Кеннет улыбнулся, но улыбка казалась совершенно непривычной для его угрюмой физиономии. Он пригласил нас к себе в кабинет, укрыться от дождя.

Голая комната. Линолеум, поцарапанная металлическая мебель, лампочка без абажура и кучи бумаг. Полная противоположность кабинету Руперта Рэмзи. Жалко, не к тому я повез Элли...

— Ваших лошадей устроили нормально, — сказал он, словно ожидая, что я буду спорить.

— Это замечательно, — вежливо ответил я.

— Вы небось повидать их захотите? — Поскольку именно за этим я и приехал сюда из Лондона, вопрос показался мне дурацким. — Ну, само собой, их сейчас не тренируют.

— Да, конечно, — согласился я. Предыдущий сезон гладких скачек завершился полтора месяца назад. До следующего было еще месяца три. Ни один владелец, пребывающий в здравом уме, не подумал бы, что его лошади, предназначенные для гладких скачек, будут в работе в декабре месяце. Тревор Кеннет умел изрекать очевидные вещи!

— Дождь идет, — сказал он. — В неудачный день вы приехали.

На нас с Элли были плащи, а я захватил зонтик. Тревор Кеннет долго нас разглядывал и наконец пожал плечами.

— Ну, пошли, что ли...

Сам он надел непромокаемый плащ и шляпу с обвислыми полями, которая явно уже немало лет защищала его от непогоды. Он провел нас через первый прямоугольник. Мы с Элли шли за ним, Элли жалась ко мне, прячась под зонтик.

Кеннет отодвинул засов на одной из уныло-коричневых дверей и распахнул обе половинки.

— Реккер, — сказал он.

Мы вошли в денник. Реккер шарахнулся в глубину денника, пол которого был кое-как присыпан торфом. Реккер был длинноногий гнедой годовичок, довольно нервный и пугливый. Кеннет даже не попытался его успокоить — встал как вкопанный и уставился на жеребчика оценивающим взглядом. Джоди, при всех своих недостатках, с молодыми лошадьми обращался очень хорошо, никогда не упускал случая приласкать их, дружески с ними разговаривал. А может, зря я отправил Реккера именно сюда?

— Ему нужен добрый, мягкий конюх, — сказал я. Кеннет бросил на меня презрительный взгляд.

— Нечего с ними нянькаться. Неженки никогда не выигрывают.

Конец беседы.

Мы снова вышли под дождь. Кеннет с грохотом задвинул засов. Пройдя четыре денника, он снова остановился.

— Гермес.

Снова молчание и оценивающий взгляд. У Гермеса за плечами было два сезона скачек, и он уже приучился не бояться людей. Поэтому он только покосился на нас. С виду — совсем обычный конь. Но он выиграл несколько скачек, как настоящий чемпион... и проигрывал всякий раз, как я ставил на него крупную сумму. К концу последнего сезона гладких скачек он дважды пришел к финишу в самом хвосте. Джоди сказал, что Гермес перетрудился и ему нужно отдохнуть.

— Что вы о нем думаете? — спросил я.

— Ест хорошо, — ответил Кеннет.

Я ждал продолжения, но его не последовало. После короткой паузы мы снова вымелись под дождь. В деннике моего третьего жеребчика, Бабблгласса, вся угнетающая процедура более или менее повторилась.

На Бабблгласса я возлагал большие надежды. Это был задержавшийся в развитии двухлеток. До сих пор он только один раз участвовал в скачках и ничем особенным себя не проявил. Но года в три он обещал сделаться чем-то примечательным. С тех пор как я видел его в последний раз, он подрос и пополнел. Когда я сказал об этом, Кеннет ответил, что этого следовало ожидать.

Мы вернулись в кабинет. Кеннет предложил нам кофе и явно испытал облегчение, когда я сказал, что мы лучше поедем.

— Что за унылое место! — сказала Элли в машине.

— Видимо, все нарочно устроено так, чтобы владельцам не хотелось появляться здесь чересчур часто.

— Ты что, серьезно? — удивилась Элли.

— Некоторые тренеры полагают, что владельцы должны оплачивать счета и помалкивать в тряпочку.

— Но ведь это глупо!

Я вопросительно посмотрел на нее.

— Если бы я тратила такие деньжищи, — решительно сказала Элли, — я бы ожидала более теплого приема.

— Это национальная традиция — кусать руку, которая тебя кормит.

— Все вы психи.

— Как насчет закусить?

Мы зашли в паб, где кормили совсем неплохо для понедельника, а после ленча не спеша покатили обратно в Лондон. Элли не стала возражать, когда я остановился у двери своего дома, и без опаски последовала за мной.

Я занимал два нижних этажа высокого узкого дома на Принс-Альберт-роуд напротив Риджентс-парк. В первом этаже помещались гараж, прихожая и мастерская. А наверху — спальня, ванная, кухня и гостиная. В гостиной был еще балкон размером с половину самой гостиной. Я включил свет и повел Элли наверх.

— Типичная холостяцкая квартирка, — сказала Элли, оглядываясь вокруг. — Ни единой безделушки!

Она пересекла комнату и выглянула через раздвижную балконную дверь на улицу.

— А тебя не раздражает этот уличный шум?

— Мне нравится, — ответил я. — Летом я практически живу на балконе. Вдыхаю полной грудью выхлопные газы и жду, когда развеются тучи.

Она рассмеялась, расстегнула плащ и сняла его. Красное платье выглядело таким же безукоризненно свежим, как и за ленчем. Элли была единственным ярким пятном в этой кремово-коричневой комнате и, похоже, сознавала это.

— Что-нибудь выпить? — предложил я.

— Да рановато еще...

Она еще раз огляделась, как бы ожидая увидеть что-то кроме диванов и кресел.

— А игрушки ты здесь не держишь?

— Игрушки в мастерской, — сказал я. — Внизу.

— А можно посмотреть?

— Пожалуйста.

Мы снова спустились в прихожую и направились в глубь дома. Я отворил обычную деревянную дверь. За ней ковер сменялся бетоном, белый воротничок — рабочим комбинезоном, шампанское — перекурами (впрочем, я не курю). Здесь, в темноте, ждал меня знакомый запах машинного масла. Я включил яркие лампы и отступил, давая Элли пройти.

— Да это же фабрика! — она, похоже, была ошеломлена.

— А ты что думала?

— Н-не знаю... Я думала, она поменьше. Мастерская была футов пятьдесят в длину. Именно ради нее я и купил этот дом. Мне тогда было двадцать три года, и дом я купил на деньги, заработанные мной самим. Три верхних этажа я перепродал. Этого хватило, чтобы обставить мою квартиру на втором этаже. Но сердце дома было здесь, в допотопной мастерской, принадлежавшей раньше какой-то фирме, которая прогорела.

Система приводов, которая позволяла почти всем станкам работать от одного мотора, сохранилась еще с прошлого века, только теперь паровая машина была заменена электродвигателем. Я заменил пару станков, но в целом старая техника работала вполне прилично.

— А для чего все это? — спросила Элли.

— Ну... вот этот электромотор, — я показал ей компактный кожух, смонтированный на полу, — соединен вот с этим приводным ремнем, который вращает вон то большое колесо.

— Ага, — она задрала голову.

— Колесо присоединено к вон тому длинному валу, который идет под потолком вдоль всей мастерской. Когда вал вращается, он приводит в движение другие приводные ремни, которые идут к станкам. Сейчас покажу.

Я включил мотор. Ремень привел в движение большое колесо, которое начало вращать вал, и другие приводные ремни тоже пришли в движение. Слышалось лишь жужжание мотора, тихое поскрипывание вала и шуршание ремней.

— Прямо как живые! — сказала Элли. — А как работают станки?

— Подключаются каждый к своему приводу, и ремень вращает ось станка.

— Как в швейной машинке.

— Примерно так.

Мы пошли вдоль ряда станков. Элли спросила, для чего предназначен каждый из них.

— Вот это фрезерный станок, для ровных поверхностей. Это токарный станок, для работы по дереву и по металлу. Вот этот маленький станочек я купил у часовщика, для мелких деталек. Это пресс. Это шлифовальный станок. Это циркулярная пила. А это сверлильный станок. А вон тот, что стоит отдельно, — я указал на другую сторону, — это большой токарный станок, для особо крупных деталей. Он работает от своего электрического привода.

— Невероятно! И все это...

— И все это для игрушек?

— Ну...

— На самом деле все эти станки совсем несложные. Они просто экономят массу времени.

— Неужели для игрушек нужна такая... такая точность?

— Модели я обычно делаю в дереве и металле. В массовом производстве они делаются в основном из пластика, но, если первоначальный образец не будет точным, игрушки будут плохо работать и часто ломаться.

— А где ты их держишь? — Элли осмотрела голую, чисто выметенную мастерскую без малейших признаков деятельности.

— Вон там, справа. В шкафу.

Я подвел ее к шкафу и открыл широкие дверцы. Она распахнула их пошире.

— О-о!

Элли была потрясена. Она стояла перед полками, разинув рот, и глазела на игрушки, как малое дитя.

— О-о! — повторила она, словно утратила дар речи. — Это же... это же вертушки!

— Они самые.

— Что ж ты сразу-то не сказал?

— По привычке. Я никому не говорю. Она улыбнулась мне, не отводя глаз от рядов ярких игрушек на полках.

— Что, у тебя так часто просят бесплатные образцы?

— Да нет, просто надоело рассказывать.

— Я же ими сама играла! — она внезапно уставилась на меня, явно озадаченная. — У меня дома, в Америке, была куча таких игрушек, лет десять-двенадцать тому назад!

Она явно имела в виду, что я слишком молод, чтобы быть их изобретателем.

— Первую я сделал в пятнадцать лет, — объяснил я. — У моего дяди в гараже была мастерская... он сам был сварщиком. Он мне показал, как обращаться с инструментами, когда мне было еще лет шесть. Дядя был мужик толковый. Он заставил меня взять запатентовать игрушку прежде, чем я ее кому-то показал, и одолжил денег на патенты.

— Одолжил?

— Патенты очень дорого стоят, а для каждой страны надо брать отдельный патент, если не хочешь, чтобы твою идею сперли. Кстати, самые дорогие — японские.

— О господи!

Элли снова обернулась к шкафу и достала оттуда игрушку, послужившую основой моего состояния, — юлу-карусель.

— У меня была такая юла, — сказала Элли. — Точно такая же, только другого цвета.

Она раскрутила юлу пальцами, и разноцветные лошадки побежали по кругу.

— Просто не верится!

Она поставила юлу на место и принялась доставать другие игрушки, восклицая при виде старых друзей и внимательно разглядывая незнакомые.

— А двигатель от них у тебя есть?

— Конечно, — сказал я, доставая его с нижней полки.

— Ой, можно я?

Элли была взбудоражена, как маленькая. Я поставил двигатель на верстак, а она притащила туда четыре игрушки.

Двигатель для вертушек представлял собой большой плоский ящик. В данном случае он был квадратный, два на два фута, и в шесть дюймов высотой, но бывали и побольше, и поменьше. Сбоку у него торчала ручка, которой он заводился. Внутри коробки был вращающийся вал — почему эти игрушки и назывались «вертушками». Длинный вал, на который наматывалась широкая лента, усаженная рядами зубчиков, как у шестеренки. А на верхней части ящика были ряды дырочек. Каждая из механических игрушек, таких, как юла и сотни других, вращалась на оси, которая торчала снизу и заканчивалась шестеренкой. Когда эту ось вставляли в дырочку, она цеплялась за зубчики на ленте, и, стоило повернуть рукоятку, как лента приходила в движение и игрушки начинали работать — каждая по-своему. Внизу каждой игрушки было простенькое устройство, которое не позволяло вертеться ей самой.

Элли принесла карусель и американские горки из набора «Луна-парк», корову из набора «Ферма» и стреляющий танк Она расставила игрушки в дырочки и повернула рукоятку. Карусель завертелась, по американским горкам забегали вагончики, корова принялась качать головой и размахивать хвостом, а танк начал вращаться и пускать искры из ствола.

Элли радостно рассмеялась.

— Просто не верится! Я и не думала, что это ты изобрел те самые вертушки.

— Я и другие изобрел.

— Какие, например?

— Ну, вот... последней в магазины поступила шифровальная машинка. Говорят, очень хорошо расходится перед Рождеством.

— Это что, «тайный шифр», что ли?

— Да.

Я удивился, что она о нем слышала.

— Ой, покажи! Сестра купила ребятам к Рождеству по такой машинке, но они уже запакованы в подарочные пакеты...

И я показал ей шифровальную машинку, которая обещала позволить мне завести еще пару-тройку скаковых лошадей. Она нравилась не только детям. Недавно выпустили новый вариант, для взрослых. Он был сложнее и, соответственно, стоил дороже, а значит, приносил мне больше процентов.

Снаружи машинка в детском варианте выглядела как ящичек, чуть поменьше обувной коробки, со скошенной верхней частью. На этой скошенной крышке были клавиши с буквами — такие же, как у обычной пишущей машинки, только без цифр и знаков препинания и без пробела.

— А как она работает? — спросила Элли.

— Просто печатаешь какую-нибудь фразу, и она получается зашифрованной.

— И все?

— Вот попробуй.

Она с хитрой улыбкой посмотрела на меня, повернулась так, чтобы я не мог видеть ее пальцев, и умело напечатала одной рукой около сорока букв. Из коробки выползла узкая бумажная полоска, на которой были напечатаны группы из пяти букв.

— И что теперь?

— Оторви бумажку, — сказал я. Она так и сделала.

— Как телеграфная лента!

— Это и есть телеграфная лента. По крайней мере, она той же ширины.

Она протянула ленту мне. Я посмотрел, что там напечатано, и почти покраснел, хотя мне это в принципе не свойственно.

— Что, ты это просто так читаешь? — удивилась Элли. — Ты что, крутой шифровальщик?

— Я ведь ее сам изобрел, — сказал я. — Я все эти шифры наизусть знаю.

— А как она действует?

— Там внутри цилиндр с двенадцатью вариантами полного алфавита, все буквы разбросаны в случайном порядке, и ни один не повторяется. Поворачиваешь вот этот диск и устанавливаешь его на любую цифру от одного до двенадцати, а потом печатаешь то, что хочешь зашифровать. А клавиши внутри печатают не те буквы, на которые ты нажимаешь, а те, которые соответствуют им внутри. Еще внутри есть пружина, которая автоматически делает пробел после каждых пяти букв.

— Просто фантастика! Сестра говорит, мальчишки уже давно просили эту игрушку. У многих их приятелей уже есть такие, и они обмениваются тайными посланиями. Матери с ума сходят.

— Можно делать и более сложные шифры, пропуская каждую запись через машину несколько раз. Или меняя шифр через каждые несколько букв. А чтобы его расшифровать, надо только знать номер шифра.

— А как расшифровывать?

— Передвигаешь вот этот рычажок и впечатываешь зашифрованную фразу. И она напечатается в расшифрованном виде, только, разумеется, снова в группах по пять букв. Попробуй.

Теперь Элли сама смутилась. Смяла ленту, рассмеялась.

— Да нет, я тебе и так верю!

— Хочешь такую? — робко спросил я.

— Конечно!

— Красную или синюю?

— Красную.

В другом шкафу у меня хранились авторские экземпляры машинок, упакованные в коробки, как в магазине. Я открыл одну из картонок, убедился, что машинка действительно красная, снова закрыл и протянул ее Элли.

— Если будешь писать мне поздравление с Рождеством, — сказала Элли, — пусть оно будет зашифровано шифром номер четыре.

Обедать мы снова поехали в ресторан — я не умею готовить ничего сложнее яичницы с беконом, а Элли все-таки в отпуске, и вовсе незачем заставлять ее возиться у плиты.

В том, чтобы пригласить девушку в ресторан, не было ничего особенного. И в самой Элли тоже не было ничего особенного. Мне нравилась ее простота и естественность. С ней было легко общаться. Она не воспринимала мое молчание как личное оскорбление, не жеманничала, не требовала слишком многого, не кокетничала и не возбуждала особого влечения. Не слишком интеллектуальная, но умненькая.

Но это, конечно, не все. Была между нами какая-то искорка, которая притягивает одного человека к другому. Элли, похоже, это тоже чувствовала.

Я отвез ее в Хэмпстед и остановил машину перед домом ее сестры.

— А завтра? — спросил я. Она не ответила напрямик.

— Я уезжаю домой в четверг.

— Я помню. Во сколько у тебя самолет?

— Вечером. В полседьмого.

— Можно, я отвезу тебя в аэропорт?

— Я, может быть, с сестрой буду...

— Да бога ради!

— Ну ладно.

Мы немного посидели молча.

— Завтра... — сказала она наконец. — Ну, может быть... если хочешь...

— Хочу.

Она коротко кивнула, отворила дверцу машины, оглянулась через плечо.

— Спасибо за чудный день.

Я не успел помочь ей выйти — она уже была на тротуаре. Она улыбнулась мне. Насколько я мог судить, она действительно была довольна.

— Спокойной ночи, — она протянула мне руку. Я пожал ей руку и в то же время наклонился и поцеловал ее в щеку. Мы посмотрели друг другу в глаза. Ее рука все еще была в моей. Я просто не мог упустить такого случая. Я снова поцеловал ее — на этот раз в губы.

Она ответила мне, как я и ожидал: дружелюбно и сдержанно. Я поцеловал ее еще дважды, так же, как и в первый раз.

— Спокойной ночи, — повторила она, улыбаясь. Я смотрел ей вслед. Элли махнула рукой и скрылась за дверью. Я сел в машину и поехал домой, жалея, что она не со мной. Вернувшись домой, я зашел в мастерскую и достал из мусорной корзины смятую бумажку с шифром. Разгладил ее и перечитал послание. Я не ошибся.

— Приятно, черт возьми! «Игрушечник такой же классный, как его игрушки». Я сунул полоску бумаги в свой бумажник и поднялся наверх, чувствуя себя полным идиотом.

Глава 5

В среду утром Чарли Кентерфильд позвонил мне в половине восьмого. Я сонно протянул руку и нащупал трубку.

— Алло?

— Где тебя черти носили? — спросил Чарли, непринужденно перейдя на «ты». — Я тебе с воскресенья звоню.

— Меня не было.

— Это-то понятно! — он на самом деле не сердился, наоборот, развлекался. — Послушай... Не мог бы ты мне уделить сегодня некоторое время?

— Сколько угодно.

Моя щедрость была вызвана тем печальным фактом, что Элли сочла нужным провести свой, считай, последний день в Англии с сестрой. Сестра уже купила билеты и строила планы. Я догадывался, что, ради того чтобы провести со мной понедельник и вторник, Элли отменила несколько походов в разные культурные учреждения, так что я не имел права ворчать. Вторник мы провели даже лучше, чем понедельник, если не считать того, что завершился он так же.

— Утром, — сказал Чарли. — В полдесятого, идет?

— Ладно. Забегай.

— Я собираюсь привести с собой одного приятеля.

— Хорошо. Как добираться, знаешь?

— Таксист найдет, — сказал Чарли и повесил трубку. Приятель Чарли оказался крупным мужчиной, примерно его ровесником, с плечами грузчика и с такой же манерой выражаться.

— Берт Хаггернек, — сказал Чарли, представляя мне гостя.

Берт Хаггернек пожал мне руку своей лапищей. Мои косточки хрустнули.

— Друзья Чарли — мои друзья, — буркнул он без особой теплоты.

— Идемте наверх, — сказал я. — Вам кофе? Или завтрак?

— Кофе, — сказал Чарли. Берт Хаггернек сказал, что не возражает, но наложил себе тарелку бекона с консервированными бобами, залив все это кетчупом. Он сам отыскал все это среди моих скудных припасов и с аппетитом принялся уплетать.

— Недурная жратва, — заметил он, — для такого...

— Чего — такого? — поинтересовался я. Он глянул на меня поверх тарелки и махнул рукой, указывая на обстановку квартиры и, видимо, окружающие дома.

— Для такого буржуя, как ты. Он произнес «буржуя». Видимо, с его точки зрения, это было самое страшное оскорбление.

— Расслабься, — дружески сказал Чарли. — Его происхождение не менее безупречно, чем твое или мое.

— Хм-... — отозвался Берт Хаггернек с недоверием. Что, однако, не помешало ему взять еще кусок хлеба. — Джем есть?

— Увы, нет.

Он обошелся половиной банки мармелада.

— Какое там происхождение? — с подозрением спросил он у Чарли. — Буржуй все снобы.

— Его дед был механик, — сказал Чарли. — Так же, как мой был молочник, а твой — землекоп.

Я улыбнулся про себя. О моих родителях — школьном учителе и медсестре, — Чарли предпочел не упоминать. Куда респектабельнее упомянуть о дедушке-механике, дяде-сварщике и куче кузенов — членов профсоюза. Впрочем, если политики всех мастей тщательно выискивают у себя предков-пролетариев, ежедневно трижды отрекаясь от родственников-аристократов до того, как успеет пропеть петух, чем я хуже? На самом деле, именно две, казалось бы, не пересекающихся ветви рабочих и интеллигенции дали мне лучшее, что есть в обоих мирах: умение работать руками и образование, которое позволяет мне изобретать веши, которые я умею делать. А деньги и опыт сделали остальное.

— Видимо, мистер Хаггернек здесь не по своей воле, — заметил я.

— Да что ты! — сказал Чарли. — Ему нужна твоя помощь.

— Ах, вот как? А как же он стал бы вести себя, если бы хотел дать мне в морду?

— Он не стал бы у тебя завтракать.

Что ж, это достаточно благородно. Вкусив соли под кровом человека, ты уже не можешь его ограбить. Если это правило еще соблюдается, значит, не все потеряно.

Мы сидели за столом на кухне, Чарли курил сигарету, стряхивая пепел в блюдце, а я удивлялся, чего ради он так срочно меня разыскивал. Берт вытер тарелку оставшимся куском хлеба и запил все это кофе.

— А что у тебя на ленч? — поинтересовался он. Это, видимо, вместо «спасибо».

Чарли, похоже, решил, что пора перейти к делу.

— Берт работает клерком у букмекера, — начал он.

— Полегче, приятель, — перебил его Берт. — Работал.

— Работал, — поправился Чарли. — И будет работать. Но в настоящий момент тот, на кого он работал, обанкротился.

— Босс прогорел, — кивнул Берт. — Пришли пристава и вынесли все эти гребаные конторские столы, стулья и все прочее.

— И всех этих гребаных машинисток?

— Не! — сказал Берт, удивленно вскинул брови, и на его лице наконец-то появилось нечто вроде улыбки. — А ты, стало быть, не такая уж дрянь!

— Я загниваю на корню, — сказал я. — Ну, так что?

— Ну, что босс просчитался. Или, как он изволил выразиться, «его математические расчеты были основаны на неверных предпосылках».

— То есть не та лошадь выиграла? Берт улыбнулся.

— Соображает, а? Да, и притом не одна. Понимаешь, я на него отпахал хрен знает сколько лет. У него есть — то есть было — место на всех больших скачках: и в Тэтте, и на Серебряном Круге тоже. Я все больше работал у него самого, то есть лично, сечешь?

— Да.

Букмекеры всегда ездят на скачки с клерком, который записывает ставки. Каждая букмекерская контора высылает команду из двух человек, а иногда и больше, на большинство скачек в округе. Чем крупнее фирма, тем на большем количестве скачек бывают ее представители.

— Ну вот, я, — значит, его пару раз предупреждал, что дела наши идут все хуже и хуже. После того как я проторчал там столько лет, я неприятности просто задницей чуял, понимаешь? А за этот год он не раз влипал по-крупному. Я ему говорил, что он доиграется, что нас опишут. И доигрался ведь, верно?

— А он что говорил?

— Говорил, что, мол, не лезь не в свое дело, — ответил Берт. — А как же не Мое, когда это как раз и есть мое дело, верно? В смысле, тут ведь дело шло о моей работе. Я ею себе на жизнь зарабатывал, все равно как и он. Я ему говорю, мол, где же я тогда возьму на хлеб с маслом и на пару пинт с приятелями, а он мне на это отвечает, что, мол, не волнуйся, у меня все схвачено, я, мол, знаю, что делаю!

Голос Берта выражал крайнее презрение.

— Но это было не так, — заметил я.

— Вот то-то и оно, черт возьми! Я ему говорю, а он и ухом не ведет. Как последний идиот, блин. А десять дней тому назад он прогорел по-настоящему. Влетел на крупную сумму. Вся контора — псу под хвост. И мы все оказались на улице, и без выходного пособия. Он перебрал кредитов в банке и сидит по уши в долгах.

Я покосился на Чарли. Тот чрезвычайно внимательно изучал пепел на своей сигарете.

— А почему ваш босс не обращал внимания на ваши предупреждения и очертя голову ринулся в пропасть? — спросил я.

— Да никуда он не ринулся! Сидит целыми днями в пивнушке и квасит.

— Я имел в виду...

— Да не, я понял. Почему он пустил все это чертово предприятие на ветер? А потому, что кто-то запудрил ему мозги, вот что я думаю. В день скачек он был весь из себя, пальцы веером и сопли пузырем. А потом возвращается домой и говорит, что фирма накрылась медным тазом. Белый весь, как мел. Аж трясется. Я ему говорю, что, мол, предупреждали же его. И в тот день я тоже ему сказал, что он дает чересчур большую ставку на этого Энерджайза и в случае чего мы всего не выплатим. А он смеется и мне говорит, что, мол, не лезь не в свое дело. И я так понимаю, что кто-то ему шепнул, что Энерджайз точно не придет первым. А он, блин, пришел, и фирма наша накрылась.

Берт умолк. Тишина была оглушительной, как набат. Чарли стряхнул пепел и улыбнулся.

Я сглотнул.

— Э-э... — протянул я, чтобы хоть что-то сказать.

— Это еще не все! — мягко перебил меня Чарли. — Давай, Берт, рассказывай остальное. Берт не заставил себя упрашивать:

— Ну вот, значит, захожу я в субботу вечером в пивнушку. В прошлую субботу, а не тогда, когда Энерджайз выиграл. Это, стало быть, четыре дня назад. Уже после приставов и всего прочего. Ну так вот, зашел в пивнушку Чарли — он туда иногда забредает, — и усидели мы с ним пару кружечек. Мы ведь старые приятели, еще пацанами сдружились. Мы тогда жили в соседних домах, и он ходил в этот свой чертов Итон, а по выходным мы вместе развлекались. Ну вот, посидели мы в пивнушке, излил я ему свои печали, а Чарли и говорит, мол, есть у него один приятель, и ему бы тоже было любопытно все это послушать. Ну, вот мы и того... пришли.

— А какие у тебя еще проблемы? — спросил я.

— Э-э... Ага. Видишь ли, у босса была пара букмекерских контор. Ничего особенного, просто пара контор в Виндзоре и в Стейнсе, понимаешь? Та контора, куда явились пристава и все вынесли, она была как раз позади той лавочки в Стейнсе. И вот, значит, стоит наш босс, держится за голову и завывает, как сирена, потому что всю его гребаную мебелишку выносят. И тут звонит телефон. Конечно, к этому времени телефон уже стоял на полу, потому как письменный стол уже был на улице. И вот, значит, босс присаживается на корточки и снимает трубку, а на том конце какой-то хмырь предлагает ему купить обе его лавочки!

Он сделал паузу для пущего драматического эффекта.

— Ну, ну? — подбодрил его я.

— Для босса это была прям манна небесная, — продолжал Берт. — Видишь ли, иначе бы ведь ему пришлось платить налог за обе конторы, несмотря на то что они закрыты. Он этому хмырю буквально на шею бросился. И хмырь приехал в то же утро и выложил ему денежки на бочку наличными, три сотни как один пенни. Вот на них-то босс с тех пор и квасит.

— А чем он занимается, этот хмырь? — спросил я.

— Как чем? — удивился Берт. — Букмекер он, ясно дело.

Чарли улыбнулся.

— Да ты про него небось слыхал, — сказал Берт. — Дженсером Мэйзом его зовут. Я это предчувствовал.

— Ну, и какой помощи ты от меня ждешь? — спросил я.

— Чего?

— Чарли сказал, что тебе нужна моя помощь.

— Ах, это! Да не, на самом деле не нужна. Чарли просто думал, что не помешает рассказать тебе то, что я рассказал ему, вот я и рассказал.

— А Чарли не говорил тебе, кто владелец Энерджайза? — спросил я.

— Нет, Чарли не говорил, — сказал Чарли.

— А какая, к черту, разница, кто евойный владелец? — осведомился Берт.

— Я его владелец, — сказал я.

Берт посмотрел на меня, потом на Чарли, потом снова на меня и снова на Чарли. Видно было, что он что-то обдумывает и прикидывает. Мы с Чарли ждали.

— Ага, — сказал Берт наконец. — Это, значит, ты все это подстроил?

— Конь бежал честно и выложился в полную силу, — сказал я. — Я ставил на него на тотализаторе.

— А тогда с чего мой босс взял?..

— Понятия не имею, — солгал я. Чарли закурил следующую сигарету от окурка предыдущей. Ну ладно, в конце концов, это его легкие.

— Весь вопрос в том, — сказал я, — кто именно дал твоему боссу ложную информацию.

— Не знаю, — сказал Берт, потом подумал, покачал головой и повторил:

— Не, не знаю.

— А не мог ли это быть сам Дженсер Мэйз?

— Бля!

— Поосторожней с оскорблениями личности, — заметил Чарли. — Он может привлечь тебя за это к суду.

— Я же просто спросил, — возразил я. — И еще я спрошу у Берта, не знает ли он о других мелких фирмах, которые прогорели таким же образом.

— Бля! — повторил Берт еще энергичнее. Чарли горестно вздохнул, как будто это вовсе не он организовал сегодняшнюю встречу.

— Дженсер Мэйз, — заметил я, как бы между прочим, — за последний год открыл уйму букмекерских контор. Спрашивается, где его бывшие конкуренты?

— Сидят и квасят в пивнушках, — ответил Чарли.

После того как Берт ушел, Чарли остался еще на некоторое время. Он уютно устроился в одном из моих кожаных кресел и, слава богу, вновь сделался самим собой.

— Берт — замечательный мужик, — сказал Чарли. — Но утомительный.

Я отметил, что исчезнувшее было безукоризненное итонское произношение вернулось к нему с новой силой. Я слегка удивился тому, как ловко он приспосабливал свой язык и манеры к собеседнику. Чарли Кентерфильд, которого я знал, — это могущественный банкир, курящий сигары, ворочающий миллионами. Но Берт Хаггернек этого Чарли не видел. Мне пришло в голову, что из всех известных мне людей, поднявшихся из низов, Чарли проделал это с наибольшим успехом. Он чувствовал себя в большом бизнесе как рыба в воде, но в то же время совершенно свободно держался с Бер-том Хаггернеком, на что я, чьи успехи были значительно скромнее, способен не был.

— Так кто же у нас главный злодей, Дженсер Мэйз или Джоди Лидс? — спросил Чарли.

— Оба.

— Равноправные партнеры? Мы обдумали это.

— В данный момент это узнать нельзя, — сказал я. Чарли вскинул брови.

— В данный момент?

Я чуть заметно улыбнулся.

— Я подумал, что мне, возможно, удастся найти небольшую брешь в... в том, что обычно называется правосудием.

— Брать правосудие в свои руки опасно.

— Ну, линчевать я никого не собираюсь.

— А что тогда? Я поколебался.

— Мне надо кое-что проверить. Пожалуй, я этим займусь прямо сегодня. А потом, если я окажусь прав, я устрою большой скандал.

— Невзирая на то, что тебя могут обвинить в клевете?

— Не знаю... — я покачал головой. — Это отвратительно!

— А что ты собрался проверять? — спросил Чарли.

— Позвони завтра утром, я тебе все расскажу. Перед уходом Чарли, как и Элли, попросил показать ему, где я делаю игрушки. Мы спустились в мастерскую. Оуэн Айдрис, исполнявший у меня всю работу по дому, усердно подметал чистый пол.

— Доброе утро, Оуэн.

— Доброе утро, сэр.

— Оуэн, это мистер Кентерфильд.

— Доброе утро, сэр.

Со стороны казалось, что Оуэн ни на мгновение не отрывался от своего занятия. Он лишь раз мельком взглянул на Чарли, но я знал, что Оуэн все равно что сфотографировал его. У моего слуги, маленького и аккуратного суховатого валлийца, была феноменальная память на лица.

— Вам сегодня понадобится машина, сэр? — спросил Оуэн.

— Только вечером.

— Тогда я сменю масло.

— Хорошо.

— Парковать потребуется? Я покачал головой.

— Сегодня вечером — нет.

— Хорошо, сэр, — Оуэн тяжело вздохнул. — Имейте в виду — я к вашим услугам.

Я показал Чарли станки, но он смыслил в технике еще меньше, чем я в банковском деле.

— А чем ты работаешь сперва, головой или руками?

— Сперва головой, — сказал я. — Потом руками, потом снова головой.

— Не понял?

— Сперва я что-то изобретаю, потом делаю, потом рисую.

— Рисуешь?

— Ну, не рисую, а черчу. Знаешь, технические чертежи?

— А-а, знаю, такие, на кальке, — кивнул Чарли с умным видом.

— Да нет, на кальке — это обычно копии. Оригиналы делаются на ватмане.

— А-а, а я-то думал...

Я выдвинул один из длинных ящиков, в которых у меня хранились проекты, и показал ему несколько чертежей. Тонкие карандашные линии, цифры и непонятные надписи имели очень мало общего с яркими блестящими игрушками, которые попадают на прилавки. Чарли сравнил чертеж с готовым образцом и медленно покачал головой.

— Просто не понимаю, как ты во всем этом разбираешься.

— Привычка, — сказал я. — Так же, как ты переводишь деньги из одной валюты в другую по десять раз за час и зарабатываешь на этом тысячи.

— Ну, в наше время тысяч так просто не заработаешь, — уныло заметил Чарли, глядя, как я убираю чертежи и игрушки на место. — Но ты все-таки не забывай, у моей фирмы всегда найдутся финансы для поддержки хороших идей.

— Не забуду.

— Должно быть, когда тебе требуются деньги, с десяток коммерческих банков наперебой их тебе предлагают, — сказал Чарли.

— Деньги добывают производители. Я просто получаю проценты.

Чарли покачал головой.

— Так миллионов не заработаешь.

— Зато и язвы не наживешь.

— У тебя что, совсем нет честолюбивых устремлений?

— Есть. Выиграть Большое Дерби и расквитаться с Джоди Лидсом.

Я заявился в шикарную конюшню Джоди незваным, тайком, в половине первого ночи, пешком. Машину я на всякий случай припрятал в полумиле отсюда.

Неверный лунный свет озарял помещичий дом с фронтоном и рядами одинаковых окон. Ни наверху, в спальне Джоди и Фелисити, ни внизу, в большой гостиной, свет не горел. Между домом и мною, прятавшимся в кустах у ворот, лежал газон, увядший и засыпанный поздней палой листвой.

Я немного подождал. В доме, похоже, все спали, что я и предполагал. Джоди, как и многие люди, которые встают в половине седьмого, обычно ложился самое позднее в одиннадцать и на телефонные звонки после десяти отвечал резко и неохотно, если отвечал вообще. Зато сам он не стеснялся звонить людям в седьмом часу утра. Джоди не признавал за людьми права вести иной образ жизни, чем такой, как у него.

Справа, чуть позади дома, тускло блестели под луной крыши конюшен. Вокруг них и позади лежали левады, обнесенные белыми изгородями. Среди левад виднелись ландшафтные уголки, где росли великолепные старые деревья. При постройке Берксдаун-Корта его владельцы больше думали о великолепии, чем об экономии.

У меня с собой был большой черный фонарик в резиновом футляре. Не зажигая фонаря, я бесшумно прошел по дорожке к конюшням. Ни одна собака не гавкнула. Никакой сторож не вышел, чтобы спросить, чего мне тут надо. Усадьба была окутана тишиной и покоем.

И тем не менее дыхание мое участилось. Сердце колотилось как бешеное. Если меня поймают, может выйти нехорошо. Я пытался убедить себя, что, во всяком случае, бить меня Джоди не станет, но мне что-то слабо в это верилось. И все же гнев, который заставил меня встать на пути фургона, снова толкал меня на риск.

В конюшнях тоже все было тихо. Цены на солому выросли втрое, поэтому Джоди посыпал пол денников опилками, которые не шуршат под ногами. Внезапный конский храп заставил меня вздрогнуть.

Конюшня Джоди была выстроена не прямоугольником. Она представляла собой ряд чрезвычайно уютных двориков разного размера, с трех сторон окруженных денниками. Лошадей было всего сорок — маловато для того, чтобы содержать такую роскошную усадьбу, — а с тех пор как я забрал своих, их осталось только двадцать. Так что Джоди срочно был нужен новый лох.

Джоди всегда экономил на работниках, полагая, что они с Фелисити вдвоем могут работать за четверых. Из-за его неиссякаемой энергии конюхи у них подолгу не задерживались — не выдерживали бешеного темпа работы. Последний так называемый главный конюх обиделся и ушел, потому что Джоди вечно вмешивался в его дела. Вряд ли в нынешних стесненных обстоятельствах Джоди мог нанять нового. Значит, домик по другую сторону конюшен будет пуст.

Во всяком случае, света там не было, и никто не выскочил наружу, чтобы выяснить, что это тут поделывает чужак среди ночи. Я осторожно подошел к первому деннику в ближайшем дворе и бесшумно отодвинул засов.

Внутри стояла большая рыжая кобыла, лениво жующая сено. Она спокойно повернула голову на свет фонарика. Большая белая проточина на морде. Асфодель.

Я закрыл дверь, задвинул засов на место. В эту холодную безветренную ночь любой резкий звук будет слышен далеко, а Джоди наверняка остается настороже даже во сне. Во втором деннике стоял грузный игреневый мерин. В третьем — темно-рыжий с белым чулком на передней ноге. Я медленно обходил первый дворик, освещая фонариком каждую лошадь.

Мое беспокойство, вместо того чтобы улечься, становилось все сильнее. Я еще не нашел того, за чем приехал, а с каждой минутой вероятность, что меня обнаружат, становилась все больше.

В деннике номер девять, в следующем дворике, стоял темно-гнедой мерин без отметин. В следующем — гнедой без особых примет, в двух других — то же самое. Потом — очень темный, почти черный конь со слегка «арабской» головой, еще один очень темный конь и еще два гнедых. В следующих трех денниках стояли три рыжих подряд, для меня — абсолютно на одно «лицо». В последнем обитаемом деннике — единственный серый.

Я аккуратно запер дверь серого и вернулся к рыжему, который стоял перед ним. Вошел, осветил коня фонариком и внимательно осмотрел его дюйм за дюймом.

Единственное, что я понял, — это что я слишком плохо разбираюсь в лошадях.

Я сделал все, что мог. Пора домой. Пора моему сердцу перестать колотиться со сверхзвуковой скоростью. Я повернулся к двери.

Внезапно вспыхнул свет. Я вздрогнул и сделал шаг к двери. Всего один шаг.

В дверях появились трое.

Джоди Лидс.

Дженсер Мэйз.

И еще один человек, которого я не знал. Его вид не внушал особой радости и доверия. Здоровый, мускулистый, в теплых кожаных перчатках, в натянутой на лоб шерстяной шапке и в очках от солнца — это в два часа ночи.

Похоже, они ожидали увидеть кого угодно, только не меня. На лице Джоди отразился ужас, смешанный с гневом, причем ужаса было куда больше.

— Какого черта ты тут делаешь? — рявкнул он. Ответить мне было нечего.

— Он отсюда не уйдет, — сказал Дженсер Мэйз. Глаза за очками в металлической оправе сузились от злобы, длинный нос торчал, словно кинжал. Куда и подевались светские манеры, которыми Дженсер Мэйз очаровывал своих клиентов, облегчая их карманы! Их место заняла неприкрытая жестокость преступника, застигнутого на месте преступления. И застиг его я. Но теперь уже поздно раскаиваться...

— Чего? — обернулся к нему Джоди.

— Он отсюда не уйдет.

— Как же ты его остановишь?

Никто ему не ответил. И мне тоже. Я успел сделать еще два шага к выходу, когда здоровый мужик, ничего не сказав, начал действовать. Тяжеленный кулак в перчатке врезался мне под ребра. Удар был короткий, но очень умелый. Я выдохнул весь воздух, что был у меня в легких, куда быстрее, чем это предусмотрено природой, а вздохнуть оказалось уже весьма затруднительно.

Если не считать ребяческих драк в школе, мне никогда не приходилось всерьез защищать себя. И учиться было уже некогда. Я ткнул локтем в лицо Джоди, пнул Дженсера Мэйза в живот и рванулся к двери.

Но здоровяк в шапке и темных очках понимал в драках куда больше моего. Он был на пару дюймов выше меня и фунтов на тридцать тяжелее. К тому же я подогрел его энтузиазм. Я крепко врезал ему между носом и ртом. Взамен получил пару крепких тумаков напротив сердца. К свободе я не продвинулся ни на шаг.

Джоди и Дженсер Мэйз очнулись после моего первого натиска, схватили меня за руки и повисли на мне, как пиявки, всем своим весом Я пошатнулся. Здоровяк примерил дистанцию и прицелился мне в челюсть. Мне вовремя удалось отдернуть голову, и перчатка только ожгла мне щеку. За первым ударом тут же последовал второй, другой рукой, и этот кулак попал в цель. Денник вокруг меня завертелся, Дженсер Мэйз и Джоди внезапно отпустили меня, я упал и крепко приложился головой о железные ясли.

В результате я провалился в никуда.

Наверно, это похоже на смерть.

Глава 6

Сознание вернулось ко мне размытым пятном. Я ничего не мог разглядеть как следует. Зрение не фокусировалось. До меня доносились странные звуки. Я не мог управлять своим телом — ни ногой шевельнуть, ни голову приподнять. Язык не ворочался. Голова шла кругом. Все смутно, как в тумане.

— Пьяный, — отчетливо произнес кто-то. Слово было бессмысленным. Это же не я пьяный.

— Он не может шевельнуться.

Земля была мокрая. Блестящая. Слепила глаза. Я сидел на земле, обмякший, как мешок, прислонившись спиной к чему-то твердому. Прикрыл глаза, защищаясь от мелкой мороси, но от этого голова закружилась еще хуже. Я почувствовал, что падаю. Ударился головой. Упал щекой и носом в сырое Я лежал на жесткой сырой земле. Слышался шум — как дождь.

— Вот развлекуха, блин! — сказал кто-то рядом.

— Ладно, понесли.

Сильные руки подхватили меня под мышки и взяли за ноги. Я не мог сопротивляться. И вообще не понимал, где я и что происходит.

Мне смутно казалось, что я на заднем сиденье машины. Я чувствовал запах обивки. Я лежал носом в сиденье. Кто-то рядом очень громко сопел. Почти храпел. Кто-то что-то произнес. Бессвязный, нечленораздельный набор звуков. Это не мог быть я. Это просто невозможно.

Машина внезапно дернулась и остановилась. Водитель выругался. Я скатился с сиденья и потерял сознание.

Следующее, что я запомнил, — яркий свет и люди, которые снова меня куда-то несут.

Я попытался что-то сказать. Получилось невнятное бормотание. На этот раз я понял, что эти звуки издаю я сам.

— Опять очнулся, — сказал кто-то.

— Уберите его отсюда, пока его не начало тошнить. Шаги, шаги. Меня снова несут. Гулкий стук каблуков по полу.

— Тяжеленный!

— Тяжелый, зараза.

Голова продолжала кружиться. Стены вращались вокруг меня, точно гигантская карусель.

«Карусель».

Это было первое воспоминание. Я был не просто комком странных расплывчатых ощущений. Я был... кем-то.

Карусели, карусели... Я обнаружил, что лежу на кровати. Каждый раз, как я пытался открыть глаза, меня ослеплял яркий свет. Голоса отдалились и затихли.

Прошло некоторое время.

Мне стало ужасно плохо. Я услышал, как кто-то застонал. Но не подумал, что это я сам. Через некоторое время я понял, что это все-таки я, и прекратил стонать.

Шаги вернулись. По крайней мере две пары ног.

— Как вас зовут?

Как меня зовут? Я не помнил.

— Он насквозь мокрый.

— Ну еще бы! Он сидел на тротуаре под дождем.

— Снимите с него пиджак.

Они усадили меня и сняли с меня пиджак. Потом я снова лег. С меня стянули брюки, и кто-то накрыл меня одеялом.

— Мертвецки пьян.

— Да. Но все-таки надо проверить. Эти пьяницы — такой геморрой! Всегда надо проверять, не треснулись ли они головой Может быть все, что угодно, вплоть до перелома основания черепа. Вы ведь не хотите, чтобы он отдал концы во время вашего дежурства?

Я попытался сказать, что я не пьян. Перелом основания черепа... Господи! Проснешься утром, а ты уже мертвый...

— Что вы говорите? Я попробовал еще раз:

— Я не пьян...

Кто-то невесело рассмеялся.

— Вы только понюхайте, как от него несет! А откуда я знаю, что не пьян? Ответ ускользал от меня. Я просто знал, что не пьян... потому что знал, что выпил совсем мало... или даже совсем не пил спиртного... Откуда я знаю? Просто знаю, и все. Откуда?

Пока я безуспешно пытался собраться с мыслями, чьи-то руки ощупывали мою голову.

— Точно, треснулся головой, черт бы его побрал! Глядите, какая опухоль.

— Он сейчас не хуже, чем когда его принесли, док. Это лучше, чем ничего.

— Скотт, — внезапно произнес я.

— Чего-чего?

— Скотт.

— Это ваше имя?

Я попытался сесть. Перед глазами закружились огни.

— Где я?

— Все об этом спрашивают.

— В камере, приятель. В камере.

— Что? — переспросил я.

— В камере полицейского участка на Сэвил-Роу. Пьяный до потери сознания. Этого не может быть.

— Послушайте, констебль, я сейчас сделаю ему анализ крови. Потом у меня будут еще кое-какие дела, а потом я загляну сюда и осмотрю его еще раз, на всякий случай. Я не думаю, что у него может быть перелом, но рисковать не стоит.

— Ладно, док.

Я смутно ощутил укол шприца. «Зря время тратят, — подумал я. — Я же не пьян». А что тогда со мной? Если не считать того, что мне плохо, у меня кружится голова, все плывет перед глазами и я ничего не понимаю? Не знаю. И думать мне сейчас не хотелось. Я покорно соскользнул во вращающееся черное забытье.

Следующее пробуждение было хуже во всех отношениях. Для начала, я не был готов к тому, чтобы меня вытаскивали из темноты. Голова болела жутко, различные части тела тоже, и вдобавок я ощущал нечто вроде сильного приступа морской болезни.

— Вставайте, граф, вас ждут великие дела! Вот вам чай. Хотя вы его не заслужили.

Я открыл глаза. Яркий свет по-прежнему горел, но теперь я видел, что это не луна в тумане, а обычная лампочка под потолком.

Я перевел взгляд в том направлении, откуда слышался голос. Передо мной стоял полисмен средних лет, держащий в руке бумажный стаканчик. Позади него виднелась дверь, открытая в коридор. Я лежал в тесной камере, на сравнительно удобной кровати, под двумя одеялами.

— Что, трезвеете потихоньку?

— Я... я не был пьян.

Голос у меня был хриплый, язык лохматый, как меховая шуба.

Полисмен протянул мне стаканчик. Я приподнялся на локте и взял его.

— Спасибо.

Чай был крепкий, горячий и сладкий. Но мне, похоже, стало от него только хуже.

— Док уже два раза заходил, проверял, как вы тут. Были вы, были пьяны. И еще башкой приложились.

— Нет, я не был...

— Были-были! Док даже анализ крови сделал, чтобы убедиться наверняка.

— Где моя одежда?

— Ах да, одежда! Мы ее сняли. Она была вся мокрая. Сейчас принесу.

Он вышел, не закрыв двери. Те несколько минут, пока его не было, я пытался разобраться, что к чему. Я помнил кое-что из того, что было ночью, но смутно и отрывочно. Я помнил, кто я такой. Уже хорошо. Я посмотрел на часы. Половина восьмого. Чувствовал я себя препаршиво.

Полисмен вернулся с моим костюмом. Костюм был измят до полной неузнаваемости. Совсем не похож на то, в чем я уехал из дома...

Уехал из дома. Куда?

— Это... это Сэвил-Роу? Западная окраина Лондона?

— Вы помните, как вас сюда привезли?

— Отчасти. Плохо помню.

— Патрульная машина подобрала вас где-то в Сохо около четырех утра.

— А что я там делал?

— А мне откуда знать? Насколько мне известно, ничего. Просто сидели на тротуаре под проливным дождем, мертвецки пьяный.

— А почему меня привезли сюда, если я ничего не делал?

— Да ради вашей же пользы, — беззлобно ответил полисмен. — Пьяные причиняют больше вреда, если их оставить на улице, чем если привезти их в участок, вот мы их и привозим. Пьяный может вылезть на середину дороги и устроить аварию, или свалиться с моста и разбить свою дурную башку, или начать буйствовать и громить витрины. Оно нам надо?

— Мне плохо...

— А вы чего ждали? Если начнет тошнить, в головах стоит ведро.

Он не без сочувствия кивнул мне и удалился.

Примерно через час меня вместе с тремя другими джентльменами, оказавшимися в том же неловком положении, отвезли в суд на улице Мальборо. Похоже, здесь каждый день начинался с пьяниц. Рутина...

За время, прошедшее до суда, я успел, хотя и с неохотой, убедиться в нескольких вещах.

Во-первых, несмотря на то что я не помнил, чтобы что-то пил, в четыре утра я был безнадежно пьян. Анализ крови, который был сделан очень быстро из-за опухоли на голове, показал, что уровень алкоголя у меня в крови такой, как если бы за несколько часов до этого выпить не менее полбутылки виски или джина.

Во-вторых, даже если я сумею их убедить, что в половине второго находился в Беркшире, в семидесяти милях отсюда, и был совершенно трезв, это ничего не изменит. Они просто скажут, что я вполне мог напиться по дороге.

И, в-третьих, что самое неприятное, я обнаружил у себя на теле куда больше больных мест, чем думал.

Я постепенно вспомнил все подробности своего визита к Джоди. Я вспомнил, как пытался драться с тремя мужиками одновременно. Что само по себе было идиотизмом, даже если не брать в расчет, что здоровяк в темных очках оказался профессионалом. Я припомнил хлюпающий звук, с которым мой кулак ударился о его нос, и все тумаки, которыми он наградил меня взамен. Но все равно...

Я пожал плечами. Наверно, я просто всего не помню, так же, как не помню, когда меня напоили. Или, быть может... Что ж, у Дженсера Мэйза и Джоди имелись причины меня ненавидеть, а на Джоди были сапоги для верховой езды...

Судебное разбирательство заняло десять минут. Мне предъявили обвинение в «пьянстве и причинении беспокойства». Я спросил, кому я причинил беспокойство. Мне сказали, что полиции.

— Признаете ли вы себя виновным?

— Признаю, — покорно вздохнул я.

— Штраф пять фунтов. Можете ли вы выплатить его немедленно?

— Могу.

— Вот и хорошо. Следующий, пожалуйста. Я позвонил Оуэну Айдрису из маленького кабинета, где должен был заплатить штраф. С выплатой штрафа все же возникли проблемы, потому что бумажника в моем наскоро высушенном пиджаке не оказалось. Как, кстати, и чековой книжки, и ключей. Я спросил, не могли ли они случайно остаться в участке. Кто-то позвонил в участок. Нет, там их не было. Когда меня подобрали, у меня в карманах вообще ничего не было. Ни документов, ни денег, ни ключей, ни ручек, ни носовых платков.

— Оуэн? Возьмите, пожалуйста, такси и десять фунтов и привезите их в суд на улицу Мальборо.

— Хорошо, сэр.

— Прямо сейчас.

— Да, конечно.

Я еле держался на ногах. Я уселся на стул с прямой спинкой и принялся ждать. Интересно, сколько времени потребуется, чтобы вывести из организма полбутылки джина?

Через полчаса приехал Оуэн и без комментариев вручил мне деньги. Даже лицо его не выражало ни малейшего изумления по поводу того, что я помят, небрит и попал в такую передрягу. Я не уверен, что по достоинству оценил его сдержанность. С другой стороны, придумать более или менее правдоподобное объяснение я не мог. Ничего не оставалось, как пожать плечами, оставить все как есть, уплатить пять фунтов и отправиться домой. Оуэн сидел в такси рядом со мной и бросал на меня косые взгляды через каждую сотню ярдов.

Я дополз наверх, в гостиную, и плюхнулся на диван. Оуэн остался внизу расплачиваться с таксистом. Потом я услышал, как он говорит с кем-то внизу, в прихожей. Только посетителей мне сейчас и не хватало! Сейчас мне хотелось только одного — забыться и заснуть минимум на сутки.

Посетителем оказался Чарли.

— Твой человек говорит, что у тебя неприятности.

— Угу.

— Великий боже! — Чарли остановился у дивана и посмотрел на меня сверху вниз. — Где тебя черти носили?

— Это долгая история.

— А-а. Твой человек не сделает нам кофе?

— Попроси его... он должен быть в мастерской. Переговорник в той комнате, — я кивнул на дверь и тут же пожалел об этом. Меня словно дубиной по голове огрели.

Чарли поговорил с Оуэном по переговорнику. Оуэн поднялся наверх с самым учтивым видом и принялся возиться на кухне с кофеваркой.

— Так что с тобой приключилось? — спросил Чарли.

— Ударили по голове, напоили и... — я остановился.

— И что?

— Ничего.

— Тебе нужен доктор.

— Мне нужен полицейский врач. Хотя... полицейский врач меня уже видел.

— Если бы ты мог видеть свои глаза... — серьезно сказал Чарли. — Хочешь ты того или нет, а доктора я тебе вызову.

Он вышел на кухню, посоветовался с Оуэном, потом я услышал, как он набирает номер по телефону. Вскоре Чарли вернулся.

— А что у меня с глазами?

— Булавочные зрачки и взгляд стеклянный.

— Просто прелесть!

Оуэн принес кофе. Кофе пах чудесно, но пить его я не мог. Чарли и Оуэн смотрели на меня, я бы сказал, озабоченно.

— Как ты в это влип? — спросил Чарли.

— Мне уйти, сэр? — вежливо спросил Оуэн.

— Нет, Оуэн. Останьтесь. Вам тоже стоит знать... Он устроился в небольшом кресле, не на краешке, но и не слишком развалясь. Я дорожил Оуэном именно из-за его манеры поведения — он сознавал, что, хотя он работает на меня и я ему плачу, в остальном мы равны. Оуэн работал у меня меньше года, и я надеялся, что он останется у меня как можно дольше.

— Вчера ночью, когда стало темно, я пробрался на конюшню Джоди Лидса, — сказал я. — Я не имел права там находиться. Джоди и еще двое мужчин застали меня в одном из денников, когда я осматривал лошадь. Мы немного не поладили, я ударился головой — скорее всего о ясли — и потерял сознание.

Я остановился перевести дух. Мои слушатели ничего не сказали.

— Когда я очнулся, я сидел на тротуаре в Сохо, мертвецки пьяный.

— Не может быть! — сказал Чарли.

— И тем не менее все было именно так. Полицейские подобрали меня — они, похоже, подбирают всех пьяных, которые валяются на тротуарах. Остаток ночи я провел в участке, а утром меня оштрафовали на пять фунтов. Остальное вы знаете.

Наступило продолжительное молчание.

Наконец Чарли прокашлялся.

— Э-э... возникают разнообразные вопросы.

— Естественно.

— А машина, сэр? — спокойно спросил Оуэн. — Где вы оставили машину?

Машину он особенно любил, холил и лелеял ее так, точно она золотая.

Я подробно объяснил, где я ее оставил. И сказал, что ключей от нее у меня нет. Так же, как и ключей от квартиры и от мастерской, кстати уж.

Чарли с Оуэном встревожились и дружно решили, что первое, что следует сделать Оуэну, даже прежде, чем забрать машину, это поменять все замки.

— Но я же их сам делал! — возразил я.

— Ты хочешь, чтобы сюда ввалился Джоди, когда ты будешь спать?

— Нет.

— Тогда Оуэн поменяет замки.

Я не стал спорить. Я уже давно подумывал о замке нового типа, только все руки не доходили его сделать. Ничего, скоро я этим займусь. Я запатентую его как детскую игрушку — у детей тоже есть свои вещи, которые хочется спрятать, — а через двадцать лет половина дверей в Англии будет с такими замками. Этому замку не понадобятся ключи, в нем не будет электроники, и подсмотреть код тоже будет невозможно. Этот замок стоял у меня перед глазами во всех деталях.

— С тобой все в порядке? — спросил вдруг Чарли.

— Чего?

— У тебя сейчас был такой вид... — он не закончил.

— Нет, умирать я не собираюсь, если ты об этом. Я просто придумал новый тип замка.

Чарли мгновенно насторожился, как тогда, в Сэндауне.

— Принципиально новый? Я улыбнулся про себя.

— Можно сказать и так.

— В случае чего — имей в виду мой банк.

— Поимею.

— Первый раз вижу человека, который способен что-то изобретать, будучи полумертвым.

— Может, я и выгляжу полумертвым, — сказал я, — но на самом деле я вполне живой.

Правда, я действительно чувствовал себя полумертвым, но это пройдет.

В дверь позвонили.

— Если это не доктор, — сказал Чарли Оуэну, — скажите, что нашего друга нет дома.

Оуэн коротко кивнул и спустился вниз. Вернувшись, он привел с собой не доктора, а совсем другого посетителя, неожиданного, но куда более желанного.

— Мисс Уорд, сэр.

Не успел он сказать это, как вошла сама Элли — не вошла, а влетела, точно порыв свежего ветра. Она выглядела особенно чистенькой, свежей и аккуратной в сравнении со мной, грязным, помятым и небритым. Элли казалась воплощением самой жизни. Когда она вошла, комната словно озарилась.

— Стивен!

Она остановилась как вкопанная в нескольких шагах от дивана и уставилась на меня. Потом посмотрела на Чарли и Оуэна.

— Что с ним?

— У меня была довольно бурная ночка, — объяснил я. — Это ничего, что я не встаю, мисс?

— Здравствуйте, — вежливо сказал Чарли. — Меня зовут Чарли Кентерфильд. Я знакомый Стивена. Он пожал ей руку.

— Александра Уорд, — озадаченно ответила она.

— Вы уже встречались, — сказал я.

— Где?

— На Уолтон-стрит.

Они переглянулись и поняли, что я имею в виду. Чарли принялся рассказывать Элли, как я дошел до жизни такой, а Оуэн отправился покупать замки. Я лежал на диване и куда-то плыл. Все утро представлялось мне дерганым и обрывочным, точно мои мозги работали с перебоями.

Элли подвинула мягкий кожаный табурет и села рядом со мной. Мне сразу резко полегчало. Она положила руку на мою. Еще лучше.

— Ты псих! — сказала она.

Я вздохнул. Что ж поделаешь, никто не совершенен.

— Сегодня вечером я улетаю домой. Ты не забыл?

— Не забыл, — сказал я. — Но, боюсь, мне придется отменить свое предложение отвезти тебя в аэропорт. Пожалуй, я немного не в форме. Да, кстати, и машина моя неизвестно где.

— Я, собственно, за тем и пришла. — Элли поколебалась. — Мне не хочется, чтобы сестра знала... — она не договорила, не желая обсуждать семейные проблемы. — Я пришла попрощаться.

— В каком смысле «попрощаться»?

— Что ты имеешь в виду?

— На время или навсегда? — спросил я.

— А ты что предпочитаешь? Чарли хмыкнул.

— Вот, что называется, двусмысленный вопрос!

— А вы вообще ничего не слышите! — бросила она, изображая суровость.

— На время, — сказал я.

— Вот и чудесно! — она улыбнулась ослепительной улыбкой. — Меня устраивает.

Чарли бродил по комнате, разглядывал обстановку, но уходить явно не собирался. Элли не обращала на него внимания. Она отвела мои волосы со лба и мягко поцеловала. Я ничего против не имел.

Через некоторое время пришел доктор. Чарли спустился вниз, чтобы впустить его и, видимо, по дороге ввел его в курс дела. Они с Элли удалились на кухню и, судя по звукам, принялись варить кофе.

Доктор помог мне раздеться до трусов. Честно говоря, я предпочел бы, чтобы меня оставили в покое. Он постучал меня по коленям, проверяя рефлексы, посветил зеркальцем в глаза, заглянул в уши, прощупал больные места. Потом уселся на табурет, на котором раньше сидела Элли, и наморщил нос.

— Сотрясение мозга, — сказал он. — Вам стоит недельку полежать в постели.

— Глупости какие! — запротестовал я.

— Так оно будет лучше.

— Вон, жокеи-стиплеры получают сотрясение мозга, а через минуту выигрывают скачку!

— Жокеи-стиплеры — идиоты. — Он сурово оглядел меня. — Будь вы жокеем-стиплером, я сказал бы, что по вам прошелся табун лошадей.

— Но я не жокей.

— Вас кто-то избил?

От врача таких вопросов как-то не ожидаешь. Тем более заданных таким будничным тоном.

— Не знаю.

— Как это — не знаете?

— Конечно, по ощущениям похоже на то, но, если даже они меня и избили, я был без сознания.

— Чем-то тяжелым и тупым, — добавил доктор. — Синяки большие.

Он указал на обширные краснеющие пятна у меня на ляжках, руках и груди.

— Сапогами? — предположил я. Доктор спокойно посмотрел на меня.

— Вы рассматривали такую возможность?

— Поневоле. Он улыбнулся.

— Ваш друг, который впустил меня, сказал мне, что, пока вы были без сознания, вас еще и напоили.

— Да. Вставили трубку в глотку? — предположил я.

— В какое время все это происходило? Я рассказал ему все, насколько помнил. Он с сомнением покачал головой.

— Да нет, вряд ли чистый алкоголь, залитый прямо в желудок, мог бы так быстро вызвать такое сильное опьянение. Чтобы большое количество алкоголя успело всосаться в кровь через стенки желудка, должно пройти довольно много времени. — Доктор призадумался. — После удара по голове, — принялся он рассуждать вслух, — вы пробыли без сознания часа два или чуть больше. Хм...

Он наклонился, взял мою левую руку и принялся осматривать предплечье. Потом осмотрел правое и наконец нашел то, что искал.

— Вот оно! — воскликнул он. — Видите? След от иглы. Прямо в вену! Они потом ударили по этому месту, чтобы скрыть след от иглы кровоподтеком. Еще через несколько часов след от иглы совсем пропадет.

— Обезболивающее? — с сомнением спросил я.

— Дорогой мой, какое там обезболивающее! Скорее всего просто джин.

— Джин!

— А почему бы и нет? Прямо в кровь. Куда эффективнее, чем через трубку в горло. Результат будет получен куда быстрее. Смертельная штука, на самом деле. И в целом куда проще.

— Но... но как? Нельзя же привинтить бутылку к шприцу!

Он усмехнулся.

— Да нет, конечно. Устанавливаете капельницу со стерильным глюкозно-солевым раствором — совершенно стандартная вещь, продается в полиэтиленовых пакетах в любой аптеке. Заливаете в пакет с раствором пол-литра джина и вводите прямо в вену.

— Да, но сколько времени это займет?

— Да около часа. Страшный удар по организму. Я обдумал это. Если это действительно сделали именно так, значит, по дороге в Лондон мне в вену закачивали джин. Потому что на то, чтобы сперва накачать меня джином, а потом уже ехать, времени не было.

— А если бы я очнулся? — спросил я.

— Вам повезло, что вы не очнулись. Насколько я понимаю, им ничто бы не помешало еще разок огреть вас по голове.

— Как спокойно вы это воспринимаете! — заметил я.

— Так ведь и вы тоже. Любопытный факт, не правда ли?

— Да, очень, — сухо ответил я.

Глава 7

Чарли с Элли остались обедать. Это значит, что они сами пожарили себе яичницу и нашли в холодильнике кусок сыру. Пока они были на кухне, Чарли, похоже, заполнил пробелы в сведениях Элли, потому что, когда они принесли свои подносы в гостиную, Элли знала все, что было известно ему.

— Есть хочешь? — спросил Чарли.

— Не хочу.

— А выпить?

— А не пошел бы ты?..

— Извини.

Доктор сказал, что алкоголь выводится из организма очень медленно. Ускорить процесс невозможно, и от похмелья никак не избавиться — остается только терпеть. Доктор еще сказал, что люди, которые обычно пьют мало, страдают сильнее, потому что у них нет привычки к алкоголю. Он с улыбкой выразил мне свое сочувствие.

— Ну, и что ты собираешься со всем этим делать? — спросил Чарли, положив в рот кусок яичницы и указывая вилкой на меня, бессильно распростертого на диване.

— Ты предлагаешь обратиться в полицию? — равнодушно спросил я.

— Гм...

— Вот именно. Я только что оттуда. Полицейские точно знают, что я был настолько пьян, что все, на что я могу пожаловаться, легко истолковать как пьяный бред.

— Ты думаешь, Джоди и Дженсер Мэйз именно поэтому так и поступили?

— А почему бы еще? Наверно, я еще должен быть им благодарен за то, что они всего лишь опозорили меня, вместо того чтобы избавиться от меня раз и навсегда.

Элли пришла в ужас от этой мысли. Честно говоря, мне это было приятно. Чарли был более практичен.

— Всем известно, как сложно избавиться от трупа, — сказал он. — Я бы сказал, что Джоди и Дженсер Мэйз посовещались и пришли к выводу, что будет куда безопаснее бросить тебя мертвецки пьяным где-нибудь в Лондоне.

— Там был еще один человек, — сказал я и описал этого здоровяка в темных очках.

— Ты его раньше встречал? — спросил Чарли.

— Нет, никогда.

— Исполнитель?

— Может, он и головой работает. Не могу сказать.

— Ясно одно, — сказал Чарли. — Если они намеревались опозорить тебя, завтра о твоих приключениях станет известно на всех ипподромах.

«Только этого не хватало!» — подумал я. Я был уверен, что Чарли прав. После этого посещать скачки станет еще менее приятно.

— Наверно, тебе это не понравится, — заметила Элли, — но, если бы я хотела облить тебя грязью, я позаботилась бы о том, чтобы сегодня утром в суде присутствовал какой-нибудь репортер.

— О черт!

Час от часу не легче.

— И ты будешь лежать и ждать, пока тебя уделают с головы до ног? — поинтересовался Чарли.

— Тут есть маленькая загвоздка, — улыбнулась Элли. — Что он вообще делал в конюшнях Джоди в такое время?

— А-а! — сказал я. — Да, тут-то и зарыта собака. Согласен. Я вам все расскажу, но только вы должны поклясться своей душой, что об этом никто не узнает.

— Ты шутишь? — спросила Элли.

— Да нет, не похоже, — сказал Чарли.

— Я абсолютно серьезен. Обещаете?

— Ты слишком много возишься с игрушками. Это ребячество.

— Обычай приносить клятву принят во многих государственных учреждениях.

— Ну ладно, ладно! — вздохнул Чарли. — Клянусь своей душой.

— И я тоже, — весело сказала Элли. — Давай, рассказывай.

— У меня есть конь, которого зовут Энерджайз, — начал я. Мои слушатели кивнули. Они его знали. — Я провел с ним полчаса в разбитом фургоне-коневозке в Сэндауне. — Они снова кивнули. — Потом я отправил его к Руперту Рэмзи. В прошлое воскресенье я снова провел с ним полчаса.

— И что? — спросил Чарли.

— Ну так вот, тот конь, что стоит у Руперта Рэмзи, — не Энерджайз.

Чарли, который до того сидел, развалившись в кресле, выпрямился так резко, что его тарелка с яичницей полетела на пол. Он наклонился и принялся на ощупь подбирать куски яичницы, не сводя глаз с меня.

— Ты уверен?

— Уверен. Он очень похож на Энерджайза, и, если бы не эти полчаса, я бы и не заметил разницы. Владельцы часто не знают своих лошадей. Сколько анекдотов ходит на эту тему! Но Энерджайза я тогда в Сэндауне запомнил. И когда я побывал у Руперта Рэмзи, я понял, что конь не тот.

— И прошлой ночью ты пробрался в конюшню Джоди, чтобы посмотреть, там ли еще Энерджайз, — медленно произнес Чарли.

— Да.

— И он там?

— Да.

— Ты абсолютно уверен?

— Абсолютно. Слегка щучья голова, небольшой надрыв у кончика левого уха, на плече лысинка размером с двухпенсовую монету. Он стоит в деннике номер тринадцать.

— Гам они тебя и застукали?

— Нет. Элли, помнишь, как мы ездили в Ныюмаркет?

— Разве такое забудешь!

— Гермеса помнишь? Она наморщила нос.

— Это такой рыжий?

— Да, верно. Видишь ли, в тот день я поехал с тобой к Тревору Кеннету, чтобы проверить, смогу ли я определить, действительно ли тот Гермес, что стоит у него, тот же самый, который был у Джоди. Понимаешь?

— И это был тот самый? — зачарованно спросила она.

— Я не смог определить. Я обнаружил, что слишком плохо знаю Гермеса. И, в любом случае, если Джоди его подменил, он, вероятно, сделал это еще прошлым летом, перед двумя последними скачками, потому что Гермес в них показал себя очень плохо и пришел в самом хвосте.

— Великий боже! — сказал Чарли. — И что, ты нашел у Джоди и Гермеса тоже?

— Не знаю. Рыжих там стояло трое. Все трое без особых примет, как и Гермес. Очень похожи друг на друга. Я не могу сказать, был ли среди них Гермес. Но Джоди со своими дружками застал меня в деннике одного из рыжих, и они явно не только разозлились, но и встревожились.

— Но что он с этого будет иметь? — спросила Элли.

— У него есть несколько своих лошадей, — объяснил я. — Многие тренеры держат своих лошадей. Они выставляют их на скачки от своего имени, а потом, если лошади оказываются хорошими, продают их с прибылью, обычно своим же владельцам.

— Ты хочешь сказать... — медленно произнесла Элли, — ты хочешь сказать, что он отослал к Руперту Рэмзи свою собственную лошадь, а Энерджайза оставил у себя? А потом, когда Энерджайз выиграет еще какую-нибудь крупную скачку, он продаст его за кругленькую сумму одному из тех, кто держит у него своих лошадей, и будет сам же тренировать его дальше?

— Где-то так.

— Ничего себе!

— Я вовсе не уверен, — заметил я с сардонической улыбкой, — что ему не случалось продавать мне моих собственных лошадей, прежде подменив их своими.

— О гос-споди! — сказал Чарли.

— У меня было две гнедые кобылки, которых я не мог отличить друг от друга. Первая некоторое время выигрывала, а потом скисла. По совету Джоди я ее продал и купил другую, одну из его собственных. И она тут же начала выигрывать.

— А как ты собираешься это доказать? — спросила Элли.

— Лично я не знаю, как это можно доказать, — заметил Чарли. — Тем более теперь, когда все будут думать, что ты был пьян.

Мы все трое некоторое время обдумывали ситуацию.

— Черт побери! — вспылила наконец Элли. — Ну почему этот мужик может тебя ограбить, опозорить перед всем светом и уйти безнаказанным?

— Не уйдет, — спокойно ответил я. — Дай срок.

— А что ты будешь делать?

— Думать, — объяснил я. — Раз лобовая атака повлечет за собой обвинение в клевете — а так оно и будет, — надо придумать хитрый план, который позволит мне ударить с тылу.

Элли с Чарли переглянулись.

— Многие вещи, которые он изобрел как детские игрушки, вполне пригодились и взрослым, — сказал ей Чарли.

— Все равно как первое судно на воздушной подушке?

— Вот именно, — одобрительно кивнул Чарли. — И я подозреваю, что изобретатель пороха тоже выглядел человеком мирным и безобидным.

Элли ослепительно улыбнулась ему, потом мне, потом глянула на часы и вскочила.

— Ой, мама! Я опаздываю! Мне надо было уйти час назад. Сестра, наверно, там с ума сходит... Стивен...

Чарли посмотрел на нее, вздохнул и покорно понес тарелки на кухню. Я заставил себя подняться с дивана.

— Ужасно жаль, что ты уезжаешь, — сказал я.

— Надо, Стивен...

— Тебе не будет противно целоваться с небритым пьяницей?

Она, похоже, не имела ничего против. Мы зашли дальше, чем когда бы то ни было.

— Со времен Колумба Атлантический океан сделался гораздо уже, — сказал я.

— Ты его пересечешь?

— Вплавь, если понадобится.

Она рассмеялась, чмокнула меня в колючую щеку и быстро ушла; В комнате сразу потемнело и сделалось как-то пусто. Мне так захотелось, чтобы она вернулась, что я даже сам себе удивился. У меня было несколько девушек, но каждый раз, когда они уходили, я с радостью возвращался к привычному одиночеству. У меня мелькнула мысль, что, быть может, в тридцать пять лет мне нужна не подруга, а жена...

С кухни вернулся Чарли, неся в руках чашку с блюдцем.

— Сядь, а то упадешь, — сказал он. — Ты шатаешься, как телебашня.

Я опустился на диван.

— Выпей.

Он заварил чаю средней крепости и добавил чуть-чуть молока. Я сделал пару глотков и поблагодарил его.

— Ничего, если я теперь уйду? — спросил Чарли. — А то у меня встреча назначена.

— Да, конечно.

— Береги себя, олух!

Он надел пальто, дружески помахал мне рукой и ушел. Оуэн давно уже поменял замки, взял запасные ключи от машины и уехал ее разыскивать. Я остался один в квартире. Почему-то здесь было значительно тише, чем обычно.

Я допил чай, откинулся на подушки и закрыл глаза. Мне было очень плохо, все тело болело. «Черт бы побрал этого Джоди Лидса! — подумал я. — Чтоб ему сквозь землю провалиться!»

Неудивительно, что он так стремился забрать Энерджайза из Сэндауна. У него, должно быть, уже стояла наготове подмена, ожидая подходящего момента. Когда я сказал, что собираюсь отправить Энерджайза в другое место прямо отсюда, Джоди решился пойти на все, чтобы этого не произошло. Теперь я был уверен, что, если бы за рулем фургона сидел не Энди-Фред, а сам Джоди, я попал бы в больницу, если не в морг.

Я думал о паспортах — свидетельствах, которые выдаются каждой британской чистокровной верховой лошади. Это такая бумажка, на которой сверху нарисованы три стилизованных изображения лошади: справа, слева и спереди. Когда лошади дается кличка (обычно в возрасте года-двух), ветеринар, обслуживающий конюшню, где она стоит, вносит в бланк ее стати, промеры и подробное описание. Затем паспорт отсылается должностным лицам, которые ставят на нем печать, подшивают его в папку и возвращают ксерокопию тренеру.

Я уже давно замечал, что у большинства моих лошадей нет ни звездочек и проточин на морде, ни белых чулок на ногах. Я не видел в этом ничего удивительного. Таких лошадей тысячи. Наоборот, мне это нравилось.

Паспорт используется чрезвычайно редко, если не считать поездок за границу. Насколько мне было известно, как правило, его проверяют только один раз: перед первой скачкой лошади. И то не из подозрительности, а только затем, чтобы убедиться, что лошадь соответствует описанию ветеринара.

Я не сомневался, что конь, который стоит сейчас на конюшне Руперта Рэмзи вместо Энерджайза, по всем статьям соответствует его паспорту. А мелкие индивидуальные приметы в него не заносятся...

Я вздохнул и поерзал на диване, пытаясь поудобнее устроить свои ноющие кости. Ничего не вышло. Джоди явно не пощадил своих сапог.

Я с удовлетворением вспомнил, как ударил Дженсера Мэйза в живот. Но, вероятно, он на мне тоже отыгрался...

До меня внезапно дошло, что Джоди было вовсе не обязательно прибегать к сообщничеству Раймонда Чайльда для того, чтобы добиться желаемого исхода скачки. Во всяком случае, не каждый раз. Если у него были подменные лошади, значительно слабее моих, все, что требовалось, — это отправлять на скачки подмену всякий раз, когда нужно было, чтобы скачка была проиграна.

История скачек кишит слухами о таких подменах. Только обычно плохих лошадей подменяют хорошими. А Джоди делал то же самое, только наоборот. Теперь я был в этом уверен.

Оглядываясь назад, я видел, что со всеми принадлежавшими мне лошадьми происходило примерно одно и то же. Сперва — ряд единичных успехов, перемежавшихся проигрышами в тех случаях, когда я ставил особенно крупные суммы, а потом сплошная череда неудач. Видимо, неудачами я был обязан тому, что настоящая лошадь была уже заменена на худшую, которая работала в меру своих способностей.

Это объясняло, почему Феррибот так плохо выступал этой осенью. Не потому, что он боялся хлыста Раймонда Чайльда, а потому, что это был не Феррибот. И с Реккером то же самое. И по крайней мере с одной из более старых лошадей, которых я отослал на север.

Это уже как минимум пять. И еще та кобылка. И две самые первые, которых я продал как не оправдавших надежд. Восемь. Дайэл, пожалуй, по-прежнему настоящий, и Бабблгласс, наверно, тоже, потому что это новички, которые еще не успели проявить себя. Если бы они показали себя хорошо, им бы тоже нашли замену.

Целая система надувательства. Все, что нужно, — это богатый лох.

А я пребывал в счастливом неведении. Никто из владельцев не рассчитывает, что его лошади будут выигрывать всегда. Бывали дни, когда разочарование Джоди действительно было искренним. Даже самые лучшие лошади иногда встречаются с более сильными соперниками.

Деньги, которые я ставил у Дженсера Мэйза, — это мелочи по сравнению со стоимостью самих лошадей.

Теперь даже невозможно подсчитать, сколько тысяч ушло этим путем. Помимо разницы в цене настоящих и подменных лошадей, еще и призовые деньги, которые могли бы выиграть настоящие лошади, а в случае Гермеса — еще и возможные прибыли от использования его в качестве племенного жеребца... Настоящий Гермес был хорош. А подменыш, разумеется, будет регулярно проигрывать в скачках для четырехлеток, и использовать его как производителя будет бессмысленно. Да, Джоди вытянул из меня все, что мог, до последнего пенни.

И Энерджайз...

Я ощутил прилив гнева. Энерджайза я любил и восхищался им больше, чем любой другой лошадью. Здесь дело было не в деньгах. Энерджайз был личностью, с которой я успел познакомиться тогда, в фургоне. Так или иначе, а его я верну!

Я резко поднялся. Зря. Головная боль, терзавшая меня с утра, вгрызлась в голову, как отбойный молоток. Может, дело было в алкоголе, может, в сотрясении мозга, но результат получился паршивый. Я прошел в спальню, натянул халат поверх рубашки и брюк и рухнул на кровать. Короткий декабрьский день начал сменяться сумерками. Пожалуй, прошло уже часов двенадцать с тех пор, как Джоди бросил меня на улице.

Прав ли был доктор насчет того, что джин ввели мне в вену? Отметина, про которую он сказал, что это след от иглы, давно исчезла под большим синяком, как он и предсказывал. А была ли она вообще? Если так подумать, это маловероятно по одной простой причине: вряд ли у Джоди была под рукой капельница. Может, ее и можно купить в любой аптеке, но не посреди же ночи!

Круглосуточные аптеки есть только в Лондоне. Могли ли они успеть приехать сюда по шоссе М-4, купить капельницу и ввести мне раствор где-нибудь на стоянке в центре Лондона? Почти наверняка — нет. Да и зачем? Ввести в желудок резиновую кишку — и готово дело.

Это куда проще.

Я задумчиво потер шею. Нет, горло не болит. Так и так ничего не докажешь.

И все же маловероятно, чтобы у заехавшего в гости к Джоди Дженсера Мэйза оказались под рукой шприц и капельница. Как же мне все-таки не повезло! Надо же было явиться туда в один из немногих вечеров, когда Джоди не лег спать в половине одиннадцатого. Видимо, несмотря на всю мою осторожность, луч фонарика все-таки заметили снаружи. Наверно, Джоди вышел из дома, чтобы проводить гостей, и они заметили слабый свет в конюшне.

Дженсер Мэйз. Я ненавидел его куда меньше, чем Джоди, потому что он никогда мне особенно не нравился. Джоди меня попросту предал. А доверие, которое я испытывал к Дженсеру Мэйзу, было чисто поверхностным. Я полагался на его профессиональную честь.

Судя по рассказу Берта Хаггернека о захвате мелких букмекерских контор, профессиональной чести у Дженсера Мэйза было не больше, чем у спрута. Он протягивал щупальца, хватал свои жертвы и высасывал их досуха. Мне представилась целая толпа отчаявшихся маленьких людей, сидящих на полу у себя в офисе, потому что судебные приставы вынесли всю мебель, и всхлипывающих от радости в телефонную трубку, когда Дженсер Мэйз предлагает за бесценок избавить их от обузы. А потом те же маленькие люди, напивающиеся в зачуханных пабах, чтобы заглушить боль при виде новых ярких вывесок, горящих на пепелище их прогоревших контор.

Скорее всего, маленькие люди сами дураки. Скорее всего, им следовало бы дважды подумать, прежде чем слепо полагаться на сообщенные кем-то сведения, даже если в прошлом сведения из этого источника неизменно оказывались верными. Любой хороший шулер знает, что жертва, которой для начала дают выиграть, потом потеряет больше всего.

Если этот трюк неоднократно удавался Дженсеру Мэйзу со мной и мне подобными, насколько же больше выигрывает он, затягивая в свои сети мелкие фирмы! Он высасывает соки, выплевывает шелуху и жиреет.

И ведь ничего не докажешь! Слухи о ложных сведениях проследить невозможно, а несчастные банкроты считают Дженсера Мэйза скорее избавителем, чем виновником их несчастья.

Я представил себе последовательность событий в истории с Энерджайзом с точки зрения Джоди и Дженсера Мэйза. Для начала они, видимо, решили, что я должен поставить большую сумму, а лошадь должна проиграть. Или даже — что лошадь просто следует подменить. Таков был первоначальный план. Потом, накануне, я отказался делать ставку. Все попытки переубедить меня провалились. Быстрый военный совет. Решено, что меня следует проучить, чтобы я слушался тренера, когда он говорит мне, что нужно делать ставки; Лошадь — сам Энерджайз — должна была выиграть.

Отлично. Но босс Берта Хаггернека приехал в Сэндаун, рассчитывая — зная наверняка, что Энерджайз проиграет. Единственные люди, которые могли сказать ему об этом, были Дженсер Мэйз и Джоди. Или, быть может, Раймонд Чайльд. Пожалуй, полезно будет выяснить, когда именно босс Берта Хаггернека получил эти сведения. Надо найти Берта и спросить.

Мне вспомнился кабинет Руперта Рэмзи и ярко-зеленая Поппет Вайн. Они с мужем начали делать ставки у Дженсера Мэйза, и устроила это Фелисити. Неужели Фелисити тоже посвящена в махинации Джоди? Наверно, да. Она ведь знает всех их лошадей. Конюхи постоянно сменяются, не выдерживая бешеного темпа работы, но Фелисити дважды в день проезжает лошадей, чистит и задает им корм по вечерам. Фелисити не может не заметить подмены.

Возможно, конечно, она направляет людей к Дженсеру Мэйзу в качестве дружеской услуги, или за комиссионные, или еще по какой-то непонятной причине. Но все, что я узнал и о чем догадывался, говорило о том, что, хотя Джоди и Дженсер работают в несколько разных направлениях, все равно они действуют заодно.

И еще этот третий — здоровяк в темных очках. Мускульная сила. Никогда не забуду: плащ, обтягивающий широкие плечи, шерстяная шапка, надвинутая на лоб, темные очки... почти маскировка. Но я его действительно не знал раньше. Я был уверен, что никогда с ним не встречался. Зачем же ему понадобилось маскироваться в половине второго ночи, когда он даже не знал, что застанет в деннике меня?

Все, что я о нем знал, — это что он когда-то учился боксу. Что он имеет право принимать решения — он ударил меня, не дожидаясь распоряжений Джоди или Дженсера Мэйза. Что Дженсеру Мэйзу и Джоди нужны его мускулы, потому что сами они не слишком могучи, — хотя Джоди довольно силен для своей комплекции, — нужны на тот случай, если кто-нибудь из облапошенных вдруг вздумает полезть в драку.

Сумерки сменились тьмой. Я подумал, что я всего лишь роюсь в причинах и значении того, что произошло. И ни на шаг не продвигаюсь к решению проблемы: как избавиться от неприятностей самому и доставить их Джоди? На эту тему мне в голову ничего толкового не приходило.

В тишине я отчетливо услышал скрежет ключа в замке входной двери. Сердце у меня подскочило и снова отчаянно заколотилось, как тогда, в конюшне. И только потом разум сурово напомнил мне, что бояться глупо.

Ключи от новых замков есть только у Оуэна. Никто, кроме Оуэна, сюда войти не сможет. И все же, когда в прихожей включился свет и я услышал на лестнице его знакомые шаги, я испытал прилив облегчения.

Он вошел в темную гостиную.

— Сэр!

— Я в спальне.

В дверях комнаты появился его силуэт, обрисованный светом из коридора.

— Свет включить?

— Не надо.

— Сэр...

Его голос внезапно показался мне странным. Словно Оуэн был сильно не в себе. Или очень расстроен.

— Что случилось?

— Я не нашел машину! — выдохнул Оуэн. Он действительно был расстроен.

— Налейте себе чего-нибудь покрепче и возвращайтесь сюда.

Он поколебался, потом вернулся в гостиную и принялся звенеть стаканами. Я протянул руку, пошарил в темноте и включил ночник у кровати. Прищурился, взглянул на часы. Половина седьмого. Элли уже в «Хитроу», поднимается в самолет, машет рукой сестре...

Оуэн вернулся с двумя стаканами. В обоих было разбавленное виски. Он поставил один стакан на столик у кровати. Я открыл было рот, чтобы отказаться, но он вежливо перебил меня:

— Клин клином вышибают, сэр. Это помогает, вы же знаете.

— Только сильнее опьянеешь.

— Зато полегчает.

Я укачал Оуэну на кресло, и он сел так же свободно, как в прошлый раз, озабоченно глядя на меня. Он осторожно держал свой стакан, но не пил. Я со вздохом приподнялся на локте, взял стакан и отпил. Первый глоток показался отвратительным, второй пошел легче, третий был даже приятным.

— Хорошо, — сказал я. — Так что там с машиной? Оуэн глотнул виски. Лицо его сделалось еще более озабоченным.

— Я доехал до Ньюбери поездом и там взял такси, как вы говорили. Мы приехали на то место, которое вы показывали на карте, но машины там не оказалось. Я заставил таксиста объехать все дороги, ведущие к конюшне мистера Лидса, но ничего не нашел. Под конец таксист совсем озверел. Сказал, что больше она нигде быть не может. Я заставил его объехать более обширную территорию, но вы говорили, что шли оттуда до конюшни пешком, значит, вы не могли оставить ее больше чем в миле оттуда...

— В полумиле, на самом деле, — сказал я.

— Так вот, сэр, машины попросту нигде не было! — он снова глотнул виски. — Я просто не знал, что делать! Я попросил таксиста отвезти меня в полицию, но там тоже ничего не знали. Я устроил небольшой скандал, и они позвонили в пару соседних участков, но там о ней тоже ни слуху ни духу.

Я немного поразмыслил.

— Вообще-то у них есть ключи...

— Да, я об этом тоже подумал.

— Так что сейчас машина может быть в принципе где угодно.

Оуэн кивнул с несчастным видом.

— Не расстраивайтесь, — сказал я. — Я заявлю о пропаже. Где-нибудь да найдется. Они ведь не специалисты по угону машин. На самом деле, если подумать, этого следовало ожидать. Ведь если они собираются отрицать, что я был в конюшне прошлой ночью, им вовсе ни к чему, чтобы мою машину обнаружили в полумиле от нее.

— Вы хотите сказать, что они ее нарочно отыскали?

— Ну, вряд ли они решили, что я свалился с неба! Оуэн слабо улыбнулся и отхлебнул еще немного виски.

— Принести вам поесть, сэр?

— Да мне неохота...

— Лучше поешьте, сэр. Поесть на самом деле стоит. Сейчас схожу в ресторан, чего-нибудь принесу.

И Оуэн поставил свой стакан и ушел, прежде чем я успел возразить. Минут через десять он вернулся с жареным куриным крылышком.

— Жареной картошки я решил не брать, — сказал он. Поставил передо мной тарелку, принес нож, вилку и салфетку и допил свое виски.

— Ладно, сэр, — сказал он. — Если с вами все в порядке, я, пожалуй, пойду.

Глава 8

Благодаря заботам ли Оуэна или естественному ходу вещей, наутро я чувствовал себя уже куда лучше. Лицо, смотревшее на меня из зеркала в ванной, было украшено двухдневной щетиной, но зато обрело нормальный цвет, и взгляд снова сделался осмысленным. Даже мешки под глазами почти исчезли.

Я побрился и принял душ. Раздевшись, я отметил, что по крайней мере одна пятая часть моей кожи разукрашена синяками. Я порадовался, что, когда мне их ставили, я был без сознания. Болели они уже значительно меньше, чем накануне, к тому же кофе и завтрак тоже сильно помогли делу.

Полиция не горела желанием разыскивать угнанный «Ламборджини». Они без особого энтузиазма записали приметы и сказали, что, возможно, через недельку что-нибудь и проявится. Тем не менее они перезвонили мне через полчаса, кипя от возмущения. Их коллеги отбуксировали машину накануне ночью, потому что я оставил ее на стоянке, зарезервированной для такси на Лестер-сквер. Она находится на полицейской стоянке у Марбл-Арч, и я могу ее забрать, уплатив штраф и расходы по транспортировке.

Оуэн вернулся в девять утра с вытянувшимся лицом. Услышав новости, он сильно повеселел.

— А вы газеты читали, сэр?

— Нет еще.

Оуэн протянул мне одну из своих.

— Вам стоит знать, — сказал он.

Я развернул газету. Элли была права насчет репортера. Заметка была короткая, резкая и недвусмысленная.

«Неудачный денек выдался у Стивена Скотта (35 лет), богатого владельца скаковых лошадей. Вчера ночью полиция подобрала его в канаве в Сохо, мертвецки пьяного. Утром Скотт, помятый и небритый, предстал перед судом на улице Мальборо. Он признал себя виновным в том, что напился до бессознательного состояния, и был оштрафован. Не спешите сочувствовать! Завсегдатаям скачек уже известно, что недавно этот самый Скотт бросил на произвол судьбы Джоди Лидса (28 лет), тренировавшего всех его победителей».

Я просмотрел обе ежедневные газеты, которые я выписывал, и «Спортивную жизнь». Обо мне рассказывалось во всех газетах, всюду примерно в том же духе, разве что менее развязным тоном. Чувство глубокого морального удовлетворения по поводу того, что любителя бить лежачих самого ткнули мордой в грязь.

Разумно будет предположить, что информация попала во все газеты и что большинство из них ее напечатали. Я ожидал чего-то подобного, но от этого было не легче. Ни капельки.

— Какое свинство! — воскликнул Оуэн, читая заметку в «Спортивной жизни».

Я посмотрел на него с удивлением. Его обычная невозмутимость сменилась бессильной яростью. Неужели и у меня физиономия такая же перекошенная?

— Я рад, что вам это не безразлично.

— Но это же ни в какие ворота не лезет, сэр! — его лицо вновь сделалось спокойным, но видно было, что это стоило Оуэну немалых усилий. — Могу я что-нибудь сделать, сэр?

— Как насчет съездить за машиной? Он немного просветлел.

— Сию минуту!

Радость Оуэна длилась недолго. Через полчаса он вернулся весь белый и такой разгневанный, каким я его еще ни разу не видел.

— Сэр!!!

— В чем дело?

— Машина, сэр... Машина!

Все стало ясно. Подробности Оуэн излагал, запинаясь от ярости. Левое переднее крыло разбито всмятку. Фары — вдребезги. Диск с колеса отвалился. Капот помят. Весь левый бок исцарапан, краска содрана до металла. Левая дверца держится на честном слове. Окна разбиты, ручка двери оторвана.

— Словно на ней в кирпичную стенку врезались, сэр, или что-нибудь в этом духе!

Я хладнокровно подумал о левом боке фургона Джоди, получившем точно такие же повреждения. Мою машину разбили из мести.

— Ключей в ней не было? — спросил я. Оуэн покачал головой.

— Она была не заперта. Да ее и не было смысла запирать, все равно один замок сломан. Я поискал ваш бумажник, как вы говорили, но его там не было. Там вообще не было ничего из ваших вещей, сэр.

— Ездить-то на ней можно? Оуэн немного поостыл.

— Да, мотор в порядке. Должно быть, до Лестер-сквер она доехала своим ходом. Машина здорово разбита, но ездить должна нормально — иначе как бы они ее туда отвезли?

— Ну, уже кое-что.

— Я ее оставил на полицейской стоянке, сэр. Все равно придется отдавать ее в ремонт — пусть рабочие ее оттуда и заберут.

— Да, конечно, — согласился я. Видимо, Оуэн просто не мог ехать через весь Лондон на разбитой машине — он не без основания гордился своим искусством водителя.

Оуэн в расстроенных чувствах спустился в мастерскую, а я остался наверху, не менее расстроенный. Этим новым ударом по самолюбию я был обязан исключительно тому, что залез ночью в конюшню Джоди. Я задумался, стоило ли оно того. Не слишком ли высокая цена за то, чтобы провести полминуты в обществе Энерджайза? Но, по крайней мере, теперь я точно знаю, что Джоди его подменил. Это факт, а не пустые домыслы.

Все утро я провисел на телефоне, борясь с воцарившимся хаосом. Договорился с автомеханиками насчет ремонта, взял напрокат другую машину. Сообщил своему банковскому менеджеру и десятку других заинтересованных лиц, что потерял свою чековую книжку и кредитные карточки. Заверил множество своих обеспокоенных родственников, читавших газеты, что я не в тюрьме и не в белой горячке. Выслушал проповедь дамы с пронзительным голосом, неизвестно откуда добывшей мой телефон, о том, как это мерзко, когда богачи напиваются и валяются в канавах. Я спросил, прилично ли валяться в канавах беднякам, и если да, то почему у них должно быть больше прав, чем у меня. «Давайте уж по-честному, — сказал я. — Да здравствует равенство!» Дама обозвала меня нехорошим словом и бросила трубку. Это было единственное светлое пятно за весь день.

Под конец я позвонил Руперту Рэмзи.

— То есть как? Что значит — вы не хотите выставлять Энерджайза на скачки?

Он был не менее удивлен, чем Джоди в Сэндауне.

— Я подумал, — робко сказал я, — что, быть может, надо дать ему побольше времени. Вы ведь сами говорили, что ему нужно восстановить силы. А до рождественских скачек осталась всего неделя. Мне не хочется, чтобы он скакал хуже, чем может.

Удивление Руперта явно сменилось облегчением.

— Ну, если вы так настроены, тогда ладно, — сказал он. — Я посмотрел его в работе, и, честно говоря, я им несколько разочарован. Вчера я немного погонял его вместе со стиплером, который Энерджайзу, по идее, в подметки не годится. А Энерджайз даже не мог за ним угнаться. Я несколько озабочен. Не хочется вас огорчать, но вот такие дела.

— Все нормально, — сказал я. — Держите его у себя и делайте все, что в ваших силах, и у меня к вам никаких претензий не будет. Только ни в коем случае не выставляйте его на скачки. Я ничего не имею против того, чтобы подождать. Я просто не хочу, чтобы он участвовал в скачках.

— Вас понял! — судя по голосу, Руперт улыбался. — А как насчет двух других?

— Это на ваше усмотрение. На Феррибота я уже рукой махнул, но мне хотелось бы выставить Дайэла, когда вы решите, что он будет в форме.

— Он уже сейчас в форме. Я его записал на скачки в Ньюбери через две недели. Думаю, он покажет очень хорошие результаты.

— Вот и отлично, — сказал я.

— Вы приедете на скачки? — многозначительно спросил Руперт. Он тоже читал газеты.

— Если наберусь храбрости, — небрежно ответил я. — Ближе к делу видно будет.

В конце концов я все же поехал.

У большинства людей память короткая, и на меня косились не больше, чем я ожидал. Возможно, дело было еще и в прошедшем Рождестве, которое оставило в людях следы благожелательности и снисходительности даже к тому, кто так дурно обошелся с бедным Джоди Лидсом и вдобавок был оштрафован за пьянство. Люди больше посмеивались, чем осуждали меня, — за исключением, разумеется, Квинтуса Лидса, который нарочно разыскал меня, чтобы выразить мне свое неодобрение. Он сообщил, что теперь меня уже точно не изберут членом Жокейского Клуба. «Только через мой труп!» Похоже, папа с сыном оба любили это выражение.

На самом деле, из-за Жокейского Клуба я расстроился. Что ни говори, а приглашение сделаться членом Жокейского Клуба означало своего рода признание. Принадлежность к привилегированному обществу, определенный вес в мире скачек, что-то в этом духе. Вот если бы я покорно позволил Джоди продолжать грабить меня, меня бы туда приняли. А поскольку я восстал, меня не приняли. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

Дайэл вернул мне хорошее расположение духа, выиграв барьерную скачку для четырехлеток. Он обошел своих соперников на целый корпус, и даже Квинтус, который говорил всем и каждому, что этой победой я обязан трудам Джоди, не испортил мне удовольствия.

Руперт Рэмзи похлопал Дайэла по дымящемуся боку. Вид у Руперта был виноватый.

— Боюсь, Энерджайз все еще не в форме...

«Ты даже не знаешь, насколько ты прав!» — подумал я. А вслух сказал:

— Ничего. Не выставляйте его на скачки.

— Да, — с сомнением ответил Руперт, — но ведь он записан на Скачку Чемпионов. Стоит ли лишать его очередного шанса?

— Не выставляйте его! — поспешно повторил я. — В смысле... мне не хочется напрасно платить лишний взнос за участие в скачках.

— Да-а, конечно... — Руперт явно не был убежден. Ну, разумеется. — Как хотите... Я кивнул.

— Хотите выпить?

— Только по-быстрому. У меня еще несколько заездов.

Он дружелюбно проглотил свое виски, отказался от второй порции и галопом умчался туда, где седлают лошадей. Я в одиночестве поднялся повыше на трибуны и принялся лениво разглядывать продуваемый холодным ветром ипподром.

В течение этих двух недель я пытался выяснить, какой именно лошадью подменили Энерджайза, но так ничего и не узнал. В списке лошадей, которых тренировал Джоди, не было ни одной подходящей. Темные, почти черные лошади встречаются довольно редко, и ни одна из этого списка не подходила либо по возрасту, либо по масти. Подменыш, стоявший у Руперта, был похож на Энерджайза всем: мастью, возрастом, ростом, общим сложением. Видимо, Джоди приобрел его не случайно — он, должно быть, долго и тщательно подбирал нужную лошадь. Интересно, как вообще покупаются такие подменыши? Нельзя же просто обходить конюшни и аукционы и спрашивать, не найдется ли у них точной копии такой-то лошади за бросовую цену.

Внезапно мой блуждающий взгляд остановился.

В толпе, снующей меж рядами букмекеров, я заметил знакомые темные очки.

День был пасмурный. Грозил пойти снег, пронизывающий ветер забивался во все дырки. Казалось бы, никакой нужды защищать глаза от солнца...

Очки появились снова. Они плотно сидели на носу широкоплечего мужчины. На этот раз он был не в шерстяной шапке, а в мягкой фетровой шляпе. И не в плаще, а в дубленке.

Я поднес к глазам бинокль, чтобы разглядеть получше. Мужчина стоял спиной ко мне, слегка повернув голову влево. Я видел только кусок щеки и темные очки. Он просматривал программку скачек.

Темно-русый, среднего роста. На руках — кожаные перчатки. Коричневатые твидовые брюки. Бинокль на плече. Типичный завсегдатай скачек, каких тысячи. Если не считать темных очков...

Мне очень хотелось, чтобы он обернулся. Но вместо этого он ушел, не поворачиваясь, и скрылся в толпе. Нет, если не подойти поближе, то ничего не разглядишь...

Весь день я разыскивал человека в темных очках. Но не нашел никого, кроме актрисы, которая скрывалась от поклонников.

И, разумеется, в какой-то момент я столкнулся с Джоди.

Он жил рядом с Ньюбери и выставлял на эти скачки трех лошадей, так что я был уверен, что Джоди здесь будет. Неделей раньше я так боялся встречи с ним, что готов был не ездить на скачки, но в конце концов понял, что ехать надо. Нужно как-то убедить его, что большая часть ночного визита выветрилась у меня из головы, что удар по голове и сотрясение мозга начисто стерли мне память.

Я не мог допустить, чтобы Джоди понял, что я видел и узнал Энерджайза и догадываюсь о подмене. Я не мог допустить этого по той же причине, почему я не обратился в полицию. По той же причине, по которой я всерьез заставил Чарли и Элли поклясться соблюдать тайну.

Если Джоди будет грозить судебное преследование по обвинению в мошенничестве, он не замедлит избавиться от улик. Полиция и глазом не успеет моргнуть, как Энерджайз будет убит и переработан на собачий корм.

Я тщательно гнал от себя мысль о том, что Джоди уже убил его Я доказывал себе, что Джоди не мог быть уверен, что я видел коня и узнал его, даже если и видел. Они застали меня в предпоследнем деннике — они не могли быть уверены, что я не начал обход с дальнего конца. Они вообще не могли быть уверены, что я искал именно подмененных лошадей, и вообще, что я знаю о подмене Они не могут знать, зачем я забрался на конюшню.

Энерджайз — ценный конь, слишком ценный, чтобы убивать его из-за пустых подозрений. Я надеялся, что они убьют его только в случае крайней необходимости. Зачем бы еще им было предпринимать столько мер ради того, чтобы мне не поверили? То, что они отвезли меня в Лондон и накачали джином, дало им достаточно времени для того, чтобы перевезти Энерджайза в надежное место. Я был уверен, что, если бы я сразу же примчался туда с полицией, меня бы встретили с невинным изумлением.

«Да? Ну что ж, ищите», — сказал бы Джоди. И никакого Энерджайза мы бы не нашли.

«Ах, так вы были пьяны? Ну, значит, вам это все примерещилось!»

Конец расследованию — и Энерджайзу тоже конец, потому что после этого держать его у себя стало бы слишком опасно.

А вот если мне удастся убедить Джоди, что я ничего не помню, он, наверно, оставит Энерджайза в живых, и тогда я так или иначе сумею его вернуть Я наткнулся на него — буквально — рядом с весовой. Мы обернулись друг к другу, чтобы извиниться, — и извинения застыли у нас на губах, когда мы узнали друг друга.

Глаза у Джоди потемнели, точно грозовая туча. У меня, думаю, тоже.

— Убирайся с моей дороги! — рявкнул он.

— Послушай, Джоди, — сказал я, — мне нужна твоя помощь.

— Да я тебя скорее в задницу поцелую, чем стану тебе помогать!

Я не обратил на это внимания и сделал озадаченное лицо.

— Слушай, не был ли я у тебя на конюшне две недели тому назад?

Джоди мгновенно притих и насторожился.

— В смысле?

— Я знаю, что это глупо, но... Я как-то ухитрился надраться и получил сотрясение мозга от сильного удара по голове... Я думал... мне казалось, что накануне вечером я отправился к тебе, хотя, убей бог, не пойму, почему и зачем — мы ведь с тобой на ножах. Вот я и хочу знать: был я у тебя или все-таки не был?

Джоди пристально посмотрел на меня прищуренными глазами.

— Может, и был, — сказал он. — Я тебя не видел. Я с безутешным видом опустил глаза и покачал головой.

— Ничего не понимаю! Обычно-то я много не пью. Я с тех пор все пытался понять, что к чему, но не мог вспомнить ничего с шести вечера до того момента, как очнулся в полиции на следующее утро, с жуткой головной болью и весь в синяках. Я думал, может, ты мне скажешь, где я был и что делал, потому что у меня полный провал в памяти.

Я почти видел поток нахлынувших на него эмоций. Удивление — восторг — облегчение — и мысль, что ему неожиданно крупно повезло.

Джоди почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы вернуться к оскорблениям.

— А за каким это чертом тебе понадобилось бы ко мне приезжать? Ты ведь так торопился от меня избавиться!

— Не знаю, — угрюмо ответил я. — Может, ты мне позвонил и попросил приехать — но мне что-то не верится...

— Совершенно верно. Я тебе не звонил. И вообще, не попадайся мне на дороге. Я тобою сыт по горло. Я бы не взял твоих лошадей, даже если бы ты приполз ко мне на коленях Он посмотрел на меня исподлобья, развернулся и зашагал прочь. Если бы я не знал, о чем он думает, я бы и не заметил легкой торжествующей улыбки, которую Джоди не сумел скрыть полностью. Я ощущал примерно то же самое. Если Джоди так настойчиво требует, чтобы я не появлялся вблизи его конюшен, очень велика вероятность, что Энерджайз по-прежнему там, живой и здоровый.

Крепкий, коренастый Джоди пробирался через толпу. Я смотрел ему вслед и видел, как люди улыбались ему. Все видели в нем молодого способного тренера Я же видел беспринципного мошенника.

На Рождество я послал Элли открытку, написанную шифром номер четыре.

«Когда и где ты сможешь отобедать со мной? Двадцать долларов на такси прилагаются».

Наутро после скачек в Ньюбери я получил ответ, тоже разбитый на группы по пять букв, но не в шифре номер четыре. Элли зашифровала свое послание так ловко, что даже мне потребовалось минуты две, чтобы его прочесть. Очень короткие тексты расшифровывать труднее всего, а это письмо было очень коротким.

«Пятого января в Майами».

Я рассмеялся вслух. Двадцать долларов она оставила себе.

Той же почтой принесли «Календарь скачек». Я взял чашку кофе, сел в кресло у окна в гостиной и принялся его просматривать. Небо над зоопарком в Риджентс-парк было таким же свинцово-серым, как накануне, затянутым снеговыми тучами. Над бурой водой и поросшими травой берегами канала качались голые черные ветви деревьев, а текущие непрерывным потоком машины, как обычно, разбивали иллюзию деревенского покоя. Мне нравился этот вид из окна — он, как и моя работа, гармонично сочетал в себе седую старину и современную отточенную технологию. Вся штука в том, думал я, чтобы уметь черпать вдохновение в первой и пользоваться помощью второй. Если у меня и был языческий бог, это было электричество, падающее с небес и приводящее в движение машины. Таинственная, смертельно опасная сила природы, обузданная человеческим разумом и подчиняющаяся нажатию кнопки. Когда я был маленьким, мой дядя-сварщик приучил меня считать электрический ток живым существом. «Если ты не будешь осторожен, ток выскочит и укусит», — говорил он мне. И электричество представлялось мне этаким огненным чудищем, которое прячется в проводах и выжидает, чтобы наброситься на тебя.

Жесткие желтоватые страницы «Календаря скачек» знакомо похрустывали под пальцами. «Календарь скачек» — еженедельное официальное издание, где печатаются списки лошадей, которые должны участвовать в скачках на следующей неделе. Десятки страниц, по четыре столбца на каждой. Кличка лошади, имя владельца, тренера, возраст лошади, вес жокея и вес гандикапа.

Я принялся тщательно просматривать списки лошадей, участвующих в барьерных скачках, с карандашом в руках, чтобы случайно не пропустить строчку. Кличка лошади, имя владельца, имя тренера... Я занимался этим и на прошлой неделе, и за неделю до того.

"Грейпвайн (миссис Р.Уонтедж),

Б.Фритвелл... 61111

Пайрит-Бой (лорд Дресден),

Э.Дж.Бернс... 10 11 4

Хопфилд (мистер П. Хейтли),

К.Паундсгейт... 5 11 2"

И так далее. Я закончил просматривать списки лошадей, которые должны были участвовать в скачках в Вустере, и вздохнул. Триста шестьдесят восемь участников одних барьерных скачек для новичков, триста сорок девять — других, но той лошади, которую я искал, среди них не было.

Кофе почти остыл. Я все равно выпил его и принялся просматривать списки скачек в Тонтоне.

Еще сотни кличек — и снова ничего.

Аскот — ничего. Ньюкасл — то же самое. Уорик, Тиссайд, Пламптон, Донкастер — ничего.

Я на некоторое время отложил «Календарь» и вышел на балкон, подышать свежим воздухом. Воздух был отчаянно холодный, он резал легкие. Дикий полярный ветер, несущий городскую сажу. Та же смесь, что и всегда. Звери в зоопарке притихли, прячась в утепленных домиках. Летом они всегда шумят больше.

Вернемся к работе.

Хантингдон, Маркет-Рейзен, Стратфорд-на-Эйвоне... Добравшись до Стратфорда, я вздохнул и посмотрел, много ли там еще осталось. Ноттингем, Карлайл, Уэзерби. Вот и еще одно утро потрачено впустую...

Я вернулся к Стратфорду — и нашел его!

Я моргнул — и поспешно снова уставился на страницу, словно кличка лошади могла исчезнуть, если я отведу взгляд.

Где-то посередине списка шестидесяти четырех участников Шекспировской Барьерной для новичков.

«Паделлик (мистер Дж.Лидс), Дж.Лидс 5 10 7»

Паделлик.

Эта кличка впервые упоминалась рядом с фамилией Джоди. Я хорошо знал клички всех его прежних лошадей. Искал я новую, неизвестную. Которая, если мои догадки верны, должна принадлежать самому Джоди. И вот она!

О масти Паделлика в «Календаре» ничего не говорилось. Я чуть ли не бегом бросился к полке, на которой стояло несколько каталогов, и принялся разыскивать его во всех указателях.

Ну да, конечно. Черный или темно-гнедой мерин, полукровка от чистокровного производителя и кобылы породы гунтер. Тренировал его человек, о котором я никогда не слышал, четыре раза участвовал в скачках для четырехлеток, призовых мест не занимал.

Я тотчас же позвонил тренеру. Представился мистером Робинсоном и сказал, что хочу купить дешевого новичка.

— Паделлика? — переспросил он с сочным бирмингемским выговором. — Да я от этого урода избавился еще в том октябре. Совсем бестолочь. Скакал так медленно, что замерзнуть можно. Что, его снова выставили на продажу? Ну, не могу сказать, что меня это удивляет. Типичный тихоход.

— А... а кому вы его продали? — осторожно поинтересовался я.

— Выставил его на смешанные торги в Донкастере. Там у них была сплошная дрянь. Он пошел за четыреста фунтов. Это за него, пожалуй, дороговато. Покупатель нашелся только один, понимаете ли. Этот мужик, пожалуй, мог бы купить его и за триста, если бы постарался. Я был очень рад выручить за него целых четыреста, честно вам скажу.

— А вы не знаете, кто его купил?

— Че? — этот вопрос его, похоже, удивил. — Не могу сказать. Он заплатил аукционерам наличными и имени своего не назвал. Я только видел, как он торговался. Здоровый такой мужик. Никогда его раньше не видел. В темных очках. И потом он куда-то делся. Заплатил и забрал мерина. Честно говоря, я был рад от него избавиться.

— А какой он из себя, этот мерин? — спросил я.

— Я ж говорю, медлительный, как улитка.

— Да нет, я спрашиваю — какой он с виду?

— То есть? Вы же вроде покупать его собрались.

— Только на бумаге, так сказать. Я думал, — соврал я, — что он все еще принадлежит вам.

— А-а, понял. Черный он. Почти весь черный, только морда чуть коричневая.

— А белых метин нет?

— Ни волоска. Весь как есть черный. Черные часто ни к черту не годятся. Он от моей кобылы, понимаете? Думали, будет рыжий, а уродился черный. На вид-то он ничего. Смотрится. Но толку с него никакого. Резвости в нем нет.

— А препятствия берет?

— Ну да, берет. Когда в ударе. В общем, неплохо.

— Спасибо вам большое.

— Не берите его, — предупредил тренер. — Он никуда не годится. Если что — потом не жалуйтесь, что я не предупреждал.

— Не возьму, — заверил я его. — Еще раз спасибо за советы.

Я задумчиво повесил трубку. Конечно, возможно, на аукционах сшиваются десятки неуловимых здоровяков в темных очках, выкладывающих наличные за медлительных черных лошадей без отметин. А может быть, и нет.

Телефон зазвонил у меня под рукой. Я снял трубку после первого же звонка.

Стивен?

Этот голос, отдающий сигарами и портвейном, ни с чьим не спутаешь.

— Чарли!

— Ты уже завтракал? — осведомился он. — Я только что слез с поезда в Юстоне и подумал...

— Здесь или где? — перебил я.

— Сейчас заеду к тебе.

— Отлично!

Он явился, сияющий и экспансивный. Он успел вложить три миллиона долларов где-то в районе Регби. Чарли, в отличие от многих банкиров, предпочитал видеть все своими глазами. Он говаривал, что доклады на бумаге, конечно, штука хорошая, но они не передают оттенков. Если проект припахивает гнильцой, он, Чарли, не станет выкидывать деньги на ветер. Чарли верил своему чутью, и оно было его состоянием.

В данный момент он с удовольствием принюхивался к большой порции разбавленного виски.

— Как насчет той жратвы, которой ты угощал Берта? — поинтересовался он, выныривая из стакана. — По правде говоря, мне надоело обедать в ресторанах.

Мы отправились на кухню и дружно позавтракали ветчиной с хлебом, консервированными бобами и сосисками. Все это ужасно вредно для фигуры, тем более для фигуры Чарли. Он погладил себя по внушительному брюху.

— Надо будет как-нибудь сесть на диету. Но не сегодня.

Мы сварили кофе, перешли в гостиную и удобно устроились в креслах.

— Хорошо живешь, — сказал Чарли. — Тихо, спокойно... Прямо завидно.

Я улыбнулся. Через три недели такого спокойного существования Чарли угодил бы в психушку. Он нуждался в деловой суете, крупных сделках, молниеносных решениях, финансовых манипуляциях и власти. А меня, признался я себе, такая жизнь свела бы с ума значительно быстрее.

— Ты уже сделал этот замок? — спросил Чарли как бы между делом, закуривая сигару. Но я задал себе вопрос, не за этим ли он приехал.

— Наполовину, — ответил я.

Он потряс спичкой, чтобы затушить ее.

— Тогда дашь мне знать?

— Обещаю.

Он глубоко затянулся гаванской сигарой и кивнул Его взгляд говорил о том, что сейчас он действует в интересах своего банка.

— Ради чего ты пойдешь на большее, — спросил я. — Ради дружбы или ради замка? Он немного опешил.

— Ну, это зависит от того, что тебе нужно.

— Практическая помощь в контрнаступлении.

— Против Джоди? Я кивнул.

— Ради дружбы, — сказал Чарли. — Это проходит по статье дружбы. Можешь на меня положиться.

Его решимость меня удивила. Он заметил это и улыбнулся.

— То, что он сделал с тобой, — это верх свинства. Не забывай, я ведь был здесь. Я видел, в каком ты был состоянии. Видел все это унижение от обвинения в пьянстве и боль от бог знает чего еще. Ты был малость не в себе, это факт.

— Извини.

— Не за что. Если бы он ударил только по твоему карману, я бы помог тебе разве что трезвым советом, а так буду помогать всерьез.

Я не ожидал ничего подобного. Я полагал, что дело будет обстоять как раз наоборот, что потеря собственности разгневает его куда сильнее, чем потеря лица...

— Ты уверен?.. — осторожно спросил я.

— Конечно! — решительно ответил Чарли. — Так что надо сделать?

Я взял «Календарь скачек», лежавший на полу возле моего кресла, и объяснил, как я нашел Паделлика.

— Его купил в Донкастере за наличные крупный мужчина в темных очках, а выставляют его под именем Джоди.

— Это наводит на мысли.

— Ставлю этот дом против комариного чиха, — сказал я, — что Руперт Рэмзи из кожи вон лезет, пытаясь подготовить его к Скачке Чемпионов.

Чарли неторопливо потягивал сигару.

— У Руперта Рэмзи стоит Паделлик, а он думает, что это Энерджайз. Так? Я кивнул.

— А Джоди собирается выставить Энерджайза в Стратфорде-на-Эйвоне под именем Паделлика?

— Думаю, да.

— Я тоже так думаю.

— Только не все так просто.

— Почему?

— Потому что Паделлик записан в еще две скачки, в Ноттингеме и Лингфилде, — объяснил я. — До всех трех скачек — от десяти до четырнадцати дней. И неизвестно, какую из них выберет Джоди.

Чарли нахмурился.

— А какая разница, которую он выберет? Я объяснил.

Пока он слушал, глаза у него вылезли на лоб. Наконец он улыбнулся.

— Ну, и как же ты собираешься выяснить, в которой скачке он будет участвовать?

— Я подумал, — сказал я, — что мы могли бы мобилизовать твоего друга Берта. Он для тебя пойдет на многое.

— А на что именно?

— Как ты думаешь, сможешь ли ты убедить его устроиться на работу в одну из букмекерских контор Дженсера Мэйза?

Чарли расхохотался.

— И как много я могу ему сообщить?

— Только то, что надо узнать. Но не зачем.

— Стивен, ты меня убиваешь!

— И еще одно, — сказал я. — Что тебе известно об ограничениях рабочего времени для водителей грузовиков?

Глава 9

Когда я улетал из «Хитроу», шел снег. По земле мела поземка. Я оставлял за собой полузаконченную работу, полуотремонтированную машину и полуразработанный план.

Чарли позвонил и сообщил, что Берта Хаггернека взяли в одну из контор, прежде принадлежавших его боссу. А я осторожно навел справки у аукционеров в Донкастере, но безуспешно. Имя человека, который купил Паделлика, у них записано не было. Наличными платят многие. Они не могли вспомнить, кто именно купил дешевую лошадь три месяца назад. След оборвался.

Оуэн, как и Чарли, выразил готовность мне помогать. Он сказал, что тут дело даже не в личных отношениях. Мерзавец, который помял «Ламборджини», заслуживает смертной казни через повешение. И, когда я вернусь, он поможет мне соорудить эшафот.

Путешествие от снега к солнцу заняло восемь часов. В аэропорту Майами было семьдесят пять по Фаренгейту[1], а у отеля на Майами-Бич лишь чуть-чуть прохладнее. И это было чудесно. Внутри отеля благодаря кондиционерам было почти так же холодно, как зимой в Англии, но моя комната на седьмом этаже выходила прямо на послеполуденное солнце. Я отдернул занавески, отворил окно и впустил в комнату свет и тепло.

Внизу, вокруг блестящего на солнце бассейна, раскачивались на ветру высокие пальмы. Дальше бетонный пандус вел прямо к узкой полоске песка и белопенным волнам Атлантики. Миля за милей темно-синей воды уходили вдаль, к голубому горизонту.

Я ожидал, что Майами-Бич окажется чересчур ярким и кричащим, и не был готов к тому, что он так красив. Даже множество огромных белых многоэтажных отелей с однообразными рядами прямоугольных окон таило в себе некое величие, подчеркнутое и смягченное растущими между ними пальмами.

Вокруг бассейна лежали на лежаках загорающие, впитывавшие ультрафиолетовые лучи с таким тщанием и благоговением, словно исполняли некий религиозный обряд. Я стянул с себя липкую дорожную одежду и вышел поплавать в море. Я лениво шлепал по теплой январской водичке и сбрасывал с себя заботы, точно старую кожу. Джоди Лидс в пяти тысячах миль отсюда, в другом мире. Как легко — и как полезно — забыть о нем!

Вернувшись наверх, я принял душ, переоделся в хлопчатобумажную рубашку и свободные брюки, посмотрел на часы и позвонил Элли. После писем мы обменялись еще телеграммами — но уже незашифрованными: телеграфистам это не понравилось.

Я спрашивал:

«Где в Майами».

Она ответила:

«Позвони четыре два шесть восемь два после шести любой вечер».

Когда я позвонил ей, было пятое января, пять минут седьмого по местному времени. Голос в трубке был незнакомый. Я испугался, что на телеграфе что-то напутали и теперь я ее не найду.

— Мисс Уорд? Это, в смысле, мисс Александра?

— Погодите минутку, пожалуйста. И после паузы я услышал знакомый голос. Я помнил его, но внезапно заново ощутил всю его прелесть.

— Алло?

— Элли... Это Стивен.

— Привет! — в ее голосе звучал смех. — Ты знаешь, я побилась об заклад на пятьдесят долларов, что ты приедешь.

— Ты выиграла.

— Просто не верится!

— Мы же договаривались, — рассудительно сказал я.

— Да, конечно.

— Так где мне тебя искать?

— Садовый остров, двенадцать — двадцать четыре. Любой таксист довезет. Приезжай прямо сейчас, у нас будет коктейль.

Садовый остров оказался тенистым мысом, отделенным от земли каналами, достаточно широкими, чтобы его можно было называть островом. Такси медленно проехало по мостику длиной ярдов в двадцать, с затейливой кованой решеткой, и остановилось у дома 1224. Я расплатился с водителем и позвонил в дверь.

Снаружи дом казался небольшим. Беленые стены прятались в тени тропических растений, окна были затянуты сеткой от насекомых. Дверь была прочная, словно в банке.

Открыла Элли. Широко улыбнулась, чмокнула меня в щеку.

— Это дом моей двоюродной сестры, — объяснила она. — Заходи.

Внутри дом оказался светлым и просторным, отделанным в ярких, незамысловатых цветах. Синий, цвет морской волны, ярко-розовый, белый, оранжевый. Все яркое и блестящее.

— Моя сестра Минти, — представила Элли. — И ее муж, Уоррен Барбо.

Я пожал руки ее родственникам. Минти была аккуратная, темноволосая и очень уверенная в себе женщина, одетая в лимонно-желтый купальный халат. Уоррен был крупный мужчина с песочного цвета волосами, шумный и добродушный. Мне протянули высокий бокал с каким-то ледяным напитком и провели в просторную комнату с окном во всю стену, откуда открывался вид на закат.

Снаружи, в саду, желтеющие закатные лучи освещали пышный газон, ровную гладь бассейна и белые шезлонги. Покой и благополучие. Миллион миль от крови, пота и слез.

— Александра говорила, вы интересуетесь лошадьми, — сказал Уоррен, поддерживая светскую беседу. — Не знаю, надолго ли вы собирались остаться, но сейчас в Хайалиа идут скачки, каждый день в течение целой недели. А по вечерам, разумеется, аукционы. Я иногда сам туда езжу и буду очень рад захватить с собой вас.

Мысль мне понравилась. Но я решил спросил Элли:

— А у тебя какие планы?

— Мы с Милли разъехались, — сказала она с заметным сожалением. — После Рождества и Нового года она сказала, что хочет отдохнуть в Японии. Ну, и я решила пожить недельку у Минти с Уорреном.

— Так ты поедешь на скачки и на аукцион?

— Конечно!

— У меня четыре дня, — сказал я.

Она широко улыбнулась, ничего не обещая. В это время явились еще несколько гостей, и Элли сказала, что принесет бутербродики. Я пошел с ней на кухню.

— Тащи крабов, — сказала она, сунув мне в руки большое блюдо. — Ладно, скоро мы смоемся отсюда и поедем обедать куда-нибудь в другое место.

В течение часа я помогал подавать эти американские бутербродики, именуемые «канапе». Это было творчество Элли. Я сам съел две-три штуки и, как истинный мужской шовинист, подумал о том, как хорошо, когда жена умеет готовить.

Внезапно рядом со мной оказалась Минти. Она положила мне руку на плечо и проследила направление моего взгляда.

— Александра — замечательная девушка, — сказала она. — Она клялась, что вы приедете.

— Это хорошо, — сказал я с удовлетворением. Она быстро взглянула на меня — и улыбнулась.

— Александра говорила, что с вами надо держать ухо востро, потому что вы понимаете не только то, что вам говорят, но и все, что из этого вытекает. И, похоже, она была права.

— Но вы же просто сказали, что она хотела, чтобы я приехал, и думала, что она нравится мне достаточно сильно, чтобы я приехал...

— Да, но... — усмехнулась Минти, — но этого-то она как раз не говорила.

— Понимаю.

Минти взяла у меня блюдо корзиночек из теста, наполненных розовыми кусочками омаров и залитых зеленоватым майонезом.

— Можете считать, что свой долг вы выполнили и перевыполнили, — сказала она. — Поезжайте, куда собирались.

Она одолжила нам свою машину. Элли поехала на север, по Коллинз-авеню, главной улице города, и остановилась у ресторана, который назывался «Седло и стремена».

— Я подумала, что здесь ты будешь чувствовать себя как дома, — кокетливо сказала она.

Ресторан был набит битком. Все столики, похоже, заняты. Как и во многих американских ресторанах, столики были расставлены так тесно, что только тощие официанты могли проскальзывать между ними, ни за что не цепляясь. На стенах висели увеличенные фотографии со скачек, а между ними красовалось множество седел и подков.

Темная мебель, шум и, на мой вкус, слишком яркое освещение.

У входа нас перехватил измотанный метрдотель.

— Вы заказывали столик, сэр?

Я собрался извиниться и уйти — у бара уже толпились десятки людей, ожидающих своей очереди, — но Элли меня опередила:

— Столик на двоих, от имени Барбо. Метрдотель сверился со своим списком, улыбнулся и кивнул.

— Сюда, пожалуйста.

И, как ни удивительно, там все же обнаружился один свободный столик, в самом углу, но с хорошим обзором шумного зала. Мы уселись в удобные темные кресла с деревянными подлокотниками, а метрдотель отправился выпроваживать следующих посетителей.

— Когда ты заказала этот столик? — спросил я.

— Вчера, как только приехала. — Белые зубы блеснули в улыбке. — Я попросила Уоррена сделать заказ — ему тут нравится. Тогда-то я и побилась об заклад. Они с Минти говорили, что это сумасшествие, что ты не приедешь сюда через полмира только затем, чтобы пригласить меня пообедать.

— А ты сказала, что я достаточно сумасшедший, чтобы сделать что угодно.

— Ну да, конечно!

Мы ели устриц, ягнячьи ребрышки на вертеле и салат. На нас накатывали волны шума с соседних столиков, мимо то и дело проталкивались официанты с огромными нагруженными подносами. Жизнь била ключом.

— Тебе тут нравится? — спросила Элли, объедая ребрышки.

— Да, очень.

Она, похоже, вздохнула с облегчением. Я не стал добавлять, что предпочел бы тишину и свечи вместо этих ярких ламп.

— Уоррен говорит, тут всем лошадникам нравится, так же, как и ему.

— А сколько у него лошадей?

— Пара двухлеток. Он держит их у тренера, который живет в Айкене, в Северной Каролине. Он надеялся, что они будут участвовать в скачках в Хайалиа, но у них обоих оказались битые колени, и неизвестно, будут ли они вообще на что-нибудь годны.

— А что такое битые колени? — спросил я.

— А что, у вас в Англии такого не бывает?

— А бог его знает.

— Уоррен тоже в этом не разбирается. — Элли зарылась в свой салат, улыбаясь в тарелку. — Уоррен занимается недвижимостью, но сердце его — там, на ипподроме, где кони мчатся к финишу.

— Это он так выражается?

— Ну, конечно! — ее улыбка сделалась еще шире.

— Он говорил, что завтра повезет нас в Хайалиа. Если ты, конечно, хочешь...

— Ну, наверно, мне все равно придется привыкнуть к лошадям... — сказала Элли, потом вроде как сообразила, что она сказала...

— То есть я имела в виду... — пролепетала она.

— Я понял, — улыбнулся я.

— Всегда ты все понимаешь, черт бы тебя побрал! Мы расправились с ребрышками и перешли к кофе. Элли спросила, долго ли я оправлялся от того состояния, в котором она видела меня в последний раз, и что произошло с тех пор. Я рассказал о статьях в газетах, о машине. Она ужасно рассердилась — в первую очередь, похоже, из-за машины.

— Она же была такая красивая!

— Ничего, мы вернем ей прежний вид.

— Так бы и убила этого Джоди Лидса!

На этот раз она даже не заметила, что таким образом выражает свое отношение ко мне. Ощущение постепенно возрастающей привязанности доставляло мне глубокое удовлетворение. К тому же это было так забавно!

После третьей чашки кофе я уплатил по счету, и мы направились к машине.

— Я тебя подброшу до отеля, — сказала Элли. — Тут совсем близко.

— Ни в коем случае. Я провожу тебя домой. Она усмехнулась.

— Да не бойся ты! Ближайшие аллигаторы водятся в сотне миль отсюда.

— Бывают еще двуногие аллигаторы.

— Ну ладно!

Она медленно ехала на юг, всю дорогу чуть приметно улыбаясь. Перед домом своей сестры она нажала на тормоза, но мотор оставила включенным.

— Поезжай на ней обратно. Минти возражать не будет.

— Да нет, я лучше пройдусь.

— Да ты что! Тут добрых четыре мили!

— А мне нравится осматривать города вблизи. Смотреть, как все устроено...

— Нет, ты точно псих!

Я выключил мотор, обнял ее за плечи и поцеловал так же, как дома, в Англии. Несколько раз. Она глубоко вздохнула — и, похоже, не оттого, что я ей надоел.

Утром я взял напрокат «Импалу» и поехал на Садовый остров. Мне открыла уборщица. Она провела меня к бассейну. Уоррен и Минти стояли у бассейна в купальных костюмах. Январское солнышко припекало не хуже, чем июльское у нас, в Англии.

— Привет! — весело сказала Минти. — Александра просила передать, что скоро будет. Она пошла к парикмахеру.

Новая прическа Элли выглядела такой же гладкой и блестящей, как и она сама. Черное с коричневым хлопчатобумажное платье без рукавов выгодно подчеркивало ее талию и кончалось как раз вовремя для того, чтобы показать великолепные ноги. Видимо, на моем лице отчетливо читалось полное одобрение, потому что Элли, едва увидев меня, расплылась в улыбке.

Пока Уоррен и Минти переодевались в уличное, мы сидели у бассейна и пили холодный и свежий апельсиновый сок. Этот день казался мне чем-то вроде праздника, каникул. Мне, но не семейству Барбо. Я понял, что жизнь Уоррена — это сплошные летние каникулы, прерываемые короткими дежурствами в офисе. Основную работу выполняли толпы энергичных молодых людей, которые продавали пенсионерам, мечтающим о флоридском солнышке, «дома их мечты». А Уоррен, организатор всего этого дела, ездил на скачки.

Ипподром в Хайалиа был похож на пряничный домик. В Майами было немало трущоб и опаленных солнцем нищих на улицах, но в зеленом пригородном парке цвела жизнь.

Вдоль паддока были расставлены вольеры с яркими птицами. По лужайке бегали вагончики игрушечной железной дороги. Тонны мороженого создавали дополнительные проблемы для желающих похудеть, а земля была, точно снегом, усыпана использованными билетами от тотализатора.

Скачки в тот день были так себе, что не помешало мне сделать несколько ставок и проиграть. Элли сказала, что так мне и надо: играть на скачках — все равно что прыгать с утеса.

— И посмотри, куда тебя это завело! — добавила она.

— И куда же?

— В когти Дженсера Мэйза.

— Ну, больше он с меня ничего не получит.

— Интересно, что было вначале, игра или скачки? — спросила она.

— Вся наша жизнь — игра, — ответил я. — Яйцо оплодотворяется самым быстрым сперматозоидом... Элли рассмеялась.

— Скажи об этом цыплятам!

Это был один из тех дней, когда всякая чушь имеет смысл. Минти с Уорреном то и дело уходили выпить с приятелями, и мы часто оставались наедине, что меня очень устраивало. Когда скачки закончились, мы уселись на самом верху трибун и стали смотреть на ипподром. Солнечный свет постепенно угасал, становясь поочередно желтым, розовым, алым... Стайки фламинго на озерцах внутри скакового круга из бледно-розовых сделались ярко-красными, и небо, отраженное в воде, сверкало серебром и золотом.

— А в Лондоне сейчас наверняка снег идет, — сказал я. После обеда, когда стемнело, Уоррен отвез нас в дальний конец ипподрома, туда, где проходил аукцион. Прожектора освещали обстановку, значительно более грубую, чем на ипподроме. Пряничный домик — это для туристов. А торговля лошадьми прочно стоит на земле.

Аукцион состоял из трех частей, соединенных короткими тропинками, протоптанными как бог на душу положит, и барами под открытыми навесами, пользующимися большим успехом у публики: арена аукциона, выводной круг и длинные конюшни, где жевал сено будущий товар, терпеливо снося тычки и понукания людей, заглядывающих в зубы.

Уоррен первым делом направился к конюшням. Мы немного побродили вдоль первой из них, пока Уоррен деловито просматривал свой каталог. Минти решительно заявила, что он больше не будет покупать лошадей, пока не разберется, что делать с теми, с битыми коленями.

— Хорошо-хорошо, дорогая! — успокаивающе сказал Уоррен, но блеск в его глазах сулил большой урон его банковскому счету.

Я с интересом рассматривал выставленных на продажу лошадей. От трех лет и старше, все они уже участвовали в скачках. Уоррен сказал, что лучшие торги — это аукцион двухлеток в конце месяца. А Минти сказала, что лучше бы он немного подождал и посмотрел, как они себя покажут.

Дальний конец конюшен был плохо освещен, и лошадь, стоявшая в последнем деннике, была такая темная, что поначалу мне показалось, будто денник пуст. Потом в темноте блеснул глаз, конь переступил с ноги на ногу, и на гладком крупе сверкнул отблеск света.

Конь был черный. Совсем как Энерджайз.

Сперва я присмотрелся к нему потому, что он был черный, а потом, когда разглядел его получше, с удивлением понял, что он действительно очень похож на Энерджайза. Очень похож.

Благодаря этому сходству идея, которую я давно вынашивал, наконец оформилась окончательно. Я с трудом сдержал смех. Эта лошадь — дар богов, а дареному коню в зубы не смотрят...

— Что вы тут нашли? — добродушно спросил подошедший Уоррен.

— У меня дома стиплер — точно такой же. Уоррен посмотрел на круглый ярлык, прилепленный на круп лошади. Номер шестьдесят два.

— Номер шестьдесят два... — пробормотал он, листая каталог — Вот он. Черный Огонь, пятилетний мерин. Хм...

Он быстро просмотрел все, что говорилось о достижениях и родословной коня.

— Довольно никчемный конь. И, похоже, всегда был такой.

— Жаль.

— Ага. — Уоррен отвернулся. — А вот тут есть ужасно славный рыжий жеребчик...

— Уоррен, нет! — с отчаянием воскликнула Минти. Мы вернулись назад, посмотреть на жеребчика. Уоррен разбирался в лошадях не лучше моего. Кроме того, первое, что я прочел в каталоге, — это недвусмысленное предупреждение аукционеров, что администрация не гарантирует качества покупки. Другими словами, если купишь хромого ублюдка — сам дурак.

— Не обращайте внимания! — жизнерадостно сказал Уоррен. — Пока вы не забрали купленную лошадь, вы можете обратиться к ветеринару, чтобы он ее осмотрел, и, если что-то будет не так, вы можете расторгнуть сделку. Только это надо сделать в течение суток.

— Это хорошо...

— Конечно! Можно даже рентген сделать. Битые колени видны на рентгеновских снимках. Такие лошади могут ходить и выглядеть вполне здоровыми, но в скачках они, разумеется, участвовать не могут.

— Так что же такое битые колени? — насмешливо вздохнула Элли.

— Трещины и ушибы в коленном суставе.

— Это от падения? — предположила Элли.

— Нет! — добродушно рассмеялся Уоррен. — От того, что лошадь слишком много гоняли галопом по неровному грунту.

Я снова позаимствовал у Уоррена каталог, чтобы внимательнее ознакомиться с правилами, и обнаружил, что ветеринарному осмотру в течение суток подлежат только племенные кобылы, что на покупки Уоррена не распространяется. Я осторожно сообщил об этом Уоррену.

— Тут сказано, — заметил я нейтральным тоном, — что разумно попросить ветеринара осмотреть лошадь до покупки. Потом уже поздно.

— Да? — Уоррен взял каталог и вгляделся в мелкий шрифт. — Да, похоже, вы правы. Эта новость его не обескуражила.

— Вот видите, как просто попасть впросак на аукционе!

— Надеюсь, ты об этом не забудешь, — многозначительно сказала Минти.

Уоррен, похоже, на самом деле несколько охладел к мысли о покупке рыжего жеребчика. А я вернулся назад, чтобы еще раз взглянуть на Черного Огня, и обнаружил юношу в джинсах и грязной, провонявшей потом рубахе, который заносил в денник ведро с водой.

— Это ваша лошадь? — спросил я.

— Не-а. Я просто конюх.

— Что он делает чаще, кусается или лягается? Парень ухмыльнулся.

— По-моему, он чересчур ленив что для того, что для другого.

— А не могли бы вы вывести его из этого темного денника, чтобы я осмотрел его при свете?

— Конечно!

Парень отвязал недоуздок от кольца и вывел Черного Огня на центральную аллею, где ряд электрических фонарей уныло освещал длинное здание конюшни.

— Вот, смотрите, — сказал он, заставив лошадь встать так, словно ее должны были фотографировать. — Недурен, а?

— На вид — да, — согласился я.

Я придирчиво осмотрел коня, ища различия. Но он был точно такой же. Тот же рост, те же изящные формы, та же немного щучья голова. И весь черный как уголь. Я подошел и похлопал его. Конь перенес это стоически. Может, он и вправду такой смирный. А может, это транквилизаторы.

У большинства лошадей на голове и на шее шерсть образует завитки. Количество и форма завитков вписывается в паспорт как отличительный признак. У Энерджайза завитков не было вообще. У Паделлика тоже. Я внимательно осмотрел лоб, шею и плечи Черного Огня, провел пальцами по шкуре. Насколько я мог видеть при этом тусклом освещении и чувствовать на ощупь, у него тоже не было завитков.

— Спасибо большое, — сказал я юноше, отходя от лошади.

Парень посмотрел на меня с удивлением.

— Вы что, не станете щупать ему ноги и смотреть зубы?

— А что, с ними что-то не так?

— Да вроде нет...

— Ну, тогда и возиться не стоит, — сказал я. Про то, что, даже если бы я их и осмотрел, я бы мало что понял, я говорить не стал. Мы и так оба это понимали.

— А есть ли у него вытатуированный номер на нижней губе? — спросил я.

— Да, конечно! — от удивления у парнишки брови стали домиком, как у клоуна. — Его вытатуировали после его первой скачки.

— И какой номер?

— Да я не знаю...

Судя по его тону, ему и не полагалось знать таких вещей. И вообще, человек в здравом уме такими пустяками интересоваться не станет...

— Посмотрите, пожалуйста.

— Ну ладно...

Парень пожал плечами и с ловкостью опытного человека открыл коню рот и оттянул нижнюю губу.

— Насколько я вижу, тут стоит буква F, шестерка и еще какие-то цифры. Здесь темновато, и потом, через некоторое время татуировка размывается, а этому другу уже пять лет, стало быть, татуировке целых три года...

— Все равно спасибо.

— Не за что.

Парень сунул в карман предложенную мною пятерку и отвел Черного Огня, вовсе не отличавшегося огненным темпераментом, обратно в денник.

Я обернулся и увидел, что Элли, Уоррен и Минти выстроились в ряд и наблюдают за мной. Элли и Минти снисходительно улыбались мужским причудам, а Уоррен качал головой.

— Эта лошадь за три года участия в скачках выиграла всего девять тысяч триста долларов, — сказал он. — Он даже не окупает своего содержания.

Он протянул мне каталог, раскрытый на странице, где говорилось о Черном Огне. Я взял его и прочел про себя довольно жалкий список побед Черного Огня.

«В два года — призовых мест не занимал. В три — три победы, четыре третьих места. В четыре — два третьих места. Итого: три победы, шесть третьих мест. Общая сумма выигрышей — 9326 долларов».

В трехлетнем возрасте он делал кое-какие успехи, но только в малопрестижных скачках. Я вернул каталог Уоррену, улыбнулся, поблагодарил его, и мы не спеша двинулись к следующей конюшне. Когда даже Уоррену надоело разглядывать лошадей в денниках, мы ушли из конюшен и принялись смотреть, как на маленький выводной круг, обнесенный деревянной изгородью, выводят первых лошадей.

Круг освещали расставленные вдоль ограды фонари, подкрепленные прожекторами, спрятанными в кронах деревьев. Внутри, точно на сцене, кучки людей лихорадочно наводили окончательный лоск на своих питомцев, надеясь вытрясти побольше денег из неопытных покупателей. У некоторых лошадей гривы были украшены рядами ярких шерстяных помпонов, спускавшихся от ушей к холке, словно в цирке. Лот номер один, великолепно смотревшийся в алых помпонах, картинно вскинул длинную гнедую голову и заржал.

Я сказал Элли и семейству Барбо, что через минуту вернусь, и оставил их у ограды. После пары вопросов и одного неверного ответа я наконец нашел переполненную контору аукционистов, расположенную в том же здании, что и арена аукциона.

— Свидетельство от ветеринара? Пожалуйста. Оплата вперед. Если не хотите ждать, подойдите через полчаса.

Я расплатился и вернулся к своим. Уоррен как раз решил, что пора освежиться, и мы некоторое время простояли в теплой ночи рядом с одним из баров, попивая «Бакарди» и кока-колу из бумажных стаканчиков.

Из десятка распахнутых дверей и окон круглого здания аукциона лился наружу яркий свет. Внутри ряды брезентовых стульев начинали заполняться народом, на трибуне в центре зала аукционисты готовились к вечерним торгам. Мы допили свои напитки, культурно сунули стаканчики в урну и отправились вместе со всей толпой глазеть на зрелище.

Номер один гарцевал вдоль барьера вокруг трибуны, изящно кивая своими помпонами. Аукционист принялся нараспев расхваливать и превозносить достоинства коня. Поначалу, пока ухо не привыкло, я ничего не понимал. Номер один пошел за пять тысяч долларов. Уоррен сказал, что цены будут низкие из-за тяжелой экономической ситуации.

Лошади выходили и уходили. Когда номер пятнадцать, в оранжевых помпонах, был продан за сумму, вызвавшую в толпе возбужденное перешептывание, я потихоньку пробрался в офис и обнаружил там самого ветеринара, раздававшего свои справки другим покупателям.

— Номер шестьдесят два? — переспросил он. — Конечно. Сейчас поищу.

Он перевернул пару страниц в блокноте.

— Вот он. Темно-гнедой мерин, верно?

— Черный, — сказал я.

— Нет-нет! Никогда не говорите про лошадь, что она черная, это дурная примета, — ветеринар коротко улыбнулся. Это был деловитый человек средних лет, похожий на клерка. — Пять лет. Здоровье в полном порядке.

Он захлопнул блокнот и обернулся к следующему клиенту.

— Как, и все? — с недоумением спросил я.

— Конечно, — коротко ответил он. — Шумов в сердце нет, ноги прохладные, зубы соответствуют возрасту, глаза нормальные, шаг нормальный, рысь правильная. Растянутых сухожилий и повреждений суставов нет.

— Спасибо, — сказал я.

— Пожалуйста.

— Его что, накачали транквилизаторами? Ветеринар внимательно взглянул на меня, потом улыбнулся.

— Наверно. Скорее всего, ацепромазином.

— Это всегда так делают, или он может оказаться норовистым?

— Вряд ли ему дали слишком много. Полагаю, с ним все в порядке.

— Еще раз спасибо.

Я вернулся на аукцион как раз вовремя, чтобы увидеть, как Уоррен ерзает на месте, наблюдая за продажей рыжего жеребчика. Когда цена поднялась до пятнадцати тысяч, Минти буквально схватила его за руки и сказала, чтобы он не делал глупостей — Но он должен быть здоровым, — протестовал Уоррен, — иначе бы за него не давали таких денег!

После тридцати секунд ожесточенного торга жеребчик пошел с молотка за двадцать пять тысяч. Уоррен весь вечер ворчал по этому поводу. Минти успокоилась, словно ей только что удалось провести свой корабль через опасные рифы, и сказала, что ей хочется подышать свежим воздухом. Мы вышли наружу и снова прислонились к ограде выводного круга.

На аукционе было несколько англичан. Люди, которых я знал и которые знали меня. Не близкие друзья, всего лишь случайные знакомые. Но они непременно обратят внимание, если я сделаю что-то неожиданное.

Я небрежно обернулся к Уоррену.

— Все мои деньги — в Нью-Йорке, — сказал я. — Я могу получить их завтра. Не одолжите ли мне некоторую сумму до завтра?

— Конечно! — добродушно ответил Уоррен и полез за бумажником. — А сколько вам надо?

— Столько, чтобы хватило на того черного мерина.

— Чего? — рука Уоррена застыла в воздухе, и глаза его расширились.

— Не купите ли его для меня?

— Вы шутите!

— Нет.

Уоррен обратился за помощью к Элли:

— Он что, серьезно?

— Он сумасшедший, он на все способен, — ответила Элли.

— Вот именно, — сказал Уоррен. — Это же сумасшествие! Покупать совершенно бесполезную лошадь только потому, что он похож на вашего стиплера!

Элли внезапно поняла, что к чему. Она весело улыбнулась и спросила:

— И что же ты собираешься с ним делать? Я поцеловал ее в лоб и сказал:

— Увидишь.

Глава 10

Уоррен с превеликим удовольствием приобрел Черного Огня за четыре тысячи шестьсот долларов. Он сам вел торг, сам расписался в документах, сам расплатился Все с тем же неколебимым добродушием он договорился о том, чтобы коня немедленно забрали из Хайалиа и переправили в Англию самолетом.

— Развлекается, — проворчала Минти. Хорошее настроение Уоррена продержалось всю дорогу до Садового острова. Он подкрепил его несколькими рюмочками виски.

— Вы, конечно, купили дерьмо, — весело говорил он. — Но, знаете ли, давненько я так не веселился! А вы видели, какая физиономия была у того мужика, у которого я его перехватил? Он-то надеялся купить его за тысячу! — Уоррен хихикнул. — На четырех пятистах он скис. Он же видел, что я готов поднимать цену до бесконечности!

Минти заметила, чтобы он радовался, пока можно, — теперь ему очень долго не придется покупать новых лошадей. А Элли пошла проводить меня до двери. Мы некоторое время постояли в темноте рядом, совсем близко.

— Один день прошел. Осталось еще три, — сказала она.

— Лошадей больше не будет, — пообещал я.

— Хорошо.

— И людей тоже поменьше. Пауза. Потом снова:

— Хорошо.

Я улыбнулся, поцеловал Элли на прощание и подтолкнул ее к двери, от греха подальше, пока мои благие намерения не переросли в старое доброе вожделение. Самый верный способ потерять ее — это пытаться чего-то добиться от нее силой.

Она предложила отправиться на знаменитые флоридские рифы, искупаться и устроить пикничок. Мы поехали на «Импале». В багажнике лежала коробка, набитая всякими вкусностями. А впереди полыхал Тропик Рака.

Шоссе, ведущее к Западным рифам, шло через множество дамб и мелких островков. Пальмы, песчаные дюны, сверкающее море, чахлая травка. Строений немного. Выбеленные солнцем деревянные хижины, деревянные причалы, рыбацкие лодки. Высокое небо, горячее солнце, безбрежное море. И еще экскурсионные автобусы и шумные семейства в фургончиках, с мамашами в непременных розовых пластмассовых бигуди.

Уоррен рассказал Элли, как добраться до одного из крошечных островков, куда он обычно ездил удить рыбу. Приехав на место, мы свернули с шоссе на пыльную боковую дорогу — обычный проселок. За двумя наклонившимися пальмами дорога внезапно обрывалась, и дальше вела только пешеходная тропа, ведущая через дюны и кочки жесткой травы к морю. Мы взяли с собой коробку с едой и пошли по тропе. Через некоторое время мы неожиданно вышли к маленькой песчаной ложбинке, откуда не было видно ни машины, ни дороги.

— Это Ястребиный пролив, — сказала Элли, указывая на море.

— Что-то ни одного ястреба не видно.

— Ты думаешь, в Панамском канале плавают панамы? Элли сняла свободное белое платье, в котором она ехала, и бросила его на песок. Под платьем оказалось бело-голубое бикини, а под бикини — нежное, медового цвета тело.

Тело немедленно плюхнулось в море. Я стянул рубашку и брюки и последовал за ней. Мы бултыхались в прохладной воде, и это было чудесно.

— А почему на этих островках никто не живет? — спросил я.

— Большинство из них слишком маленькие. Пресной воды нет. Ураганы опять же. Это сейчас тут так хорошо. А летом ужасно жарко и жуткие шторма.

Слабый ветерок едва шевелил макушки пальм. Мы поплескались на мелководье и вернулись по пляжу в уютную теплую ложбинку. По дороге Элли непрерывно читала мне лекцию о черепахах, акулах и тунцах. Наконец до меня дошло, что она болтает потому, что чувствует себя неловко.

Я порылся в кармане пиджака и достал двадцатидолларовую купюру.

— На автобус до дома, — сказал я, протягивая ей деньги.

Она рассмеялась несколько нервозно.

— У меня еще есть те деньги, что ты прислал из Англии.

— Ты их захватила?

Она улыбнулась, покачала головой, взяла бумажку, свернула ее и сунула за мокрый лифчик купальника.

— Не потеряется, — сказала она будничным тоном. — Как насчет водки с мартини?

Она захватила с собой напитки, лед и все прочее. Солнце в должный срок сдвинулось еще на тридцать градусов к западу. Я лениво развалился на песке, наслаждаясь солнышком, а Элли сложила пустую посуду в коробку и пошла мыть ложки.

— Элли!

— А?

— Как насчет того, чтобы теперь?.. Она перестала хлопотать. Села на пятки. Откинула волосы со лба и наконец взглянула мне в лицо.

— Присядь здесь, — осторожно предложил я, похлопав по песку рядом с собой. Она села. Ничего страшного.

— Ты ведь уже занималась этим раньше, — сказал я, констатируя факт.

— Да... но...

— Что «но»?

— На самом деле, мне не понравилось.

— Почему?

— Не знаю. Наверно, мне парень не очень нравился.

— Так какого же черта ты с ним спала?

— Можно подумать, все так просто! Я училась в колледже, там это считалось вроде как обязательным. Это было три года назад, тянулось почти все лето. С тех пор я этим не занималась. Не то чтобы боялась, но я боялась, что... что это будет нечестно...

Она остановилась.

— Ты можешь в любое время сесть на автобус, — напомнил я.

Она улыбнулась и постепенно улеглась рядом со мной. Я знал, что она не привезла бы меня в это уединенное место, если бы не хотела по крайней мере попробовать. Но, ввиду того что она сказала, одного согласия тут мало. Если она не получит удовольствия, не стоило и начинать.

Я не торопился, давая ей время подумать. Прикосновение. Поцелуй. Нетребовательное поглаживание. Она ровно дышала носом. Она доверяла мне, но возбуждения не испытывала.

— Разденемся? — предложил я. — Все равно никто нас здесь не увидит.

— Ладно...

Она расстегнула верх бикини, сложила его поверх двадцатидолларовой бумажки и положила на песок рядом с собой. За верхом последовали трусики. Потом она села, обняв руками колени и глядя на море.

— Ну, давай попробуем! — сказал я, бросив свои плавки рядом с ее вещами. — Это, конечно, хуже смерти, но все же не так плохо.

Она рассмеялась — на этот раз от души — и легла рядом со мной. Похоже, она наконец решилась сделать все, что в ее силах, даже если это не доставит ей особого удовольствия. Но через некоторое время она непроизвольно вздрогнула от наслаждения. А потом все было не просто нормально, но хорошо, и хорошо весьма.

— О господи! — сказала она потом, наполовину смеясь, наполовину задыхаясь. — Я и не знала...

— Чего не знала? — спросил я, лениво укладываясь рядом с ней.

— Тот парень, в колледже... он был неуклюжий. И слишком торопливый.

Элли протянула руку, пошарила в складках лифчика и достала двадцатидолларовую бумажку.

Она помахала ею в воздухе, потом рассмеялась, разжала пальцы, и ветер унес деньги по пляжу.

Глава 11

В Лондоне было достаточно холодно, чтобы подумать об эмиграции. Я вернулся рано утром во вторник. В ботинках у меня хрустел песок. Я сочувствовал эскимосам. Меня встретил Оуэн с бледным и вытянувшимся лицом.

— Снег, дождь, на железных дорогах — забастовка, — сообщил он, загружая мой чемодан во взятую напрокат «Кортину». — Мягкую сталь, которую вы заказывали, до сих пор не привезли. Из зоопарка Риджентс-парк сбежала кобра.

— Спасибо большое.

— Не за что, сэр.

— Что-нибудь еще?

— Из Ньюмаркета звонил некий мистер Кеннет и сообщил, что Гермес проиграл скачку. И еще...

— Что? — спросил я, пытаясь заставить себя смириться со своей участью.

— Вы не заказывали навоз, сэр?

— Нет, конечно!

В палисаднике у меня перед домом стояли три кадки с фуксиями и старое ореховое дерево. Остальное было вымощено булыжником. За домом не было ничего, кроме мастерской.

— А кто-то его привез, сэр.

— И много?

— Я плохо себе представляю, как дворники будут его убирать.

Оуэн уверенно вел машину из «Хитроу» домой, а я дремал — мне все еще казалось, что сейчас полночь. Остановились мы не на дорожке, а на улице, потому что дорожка была завалена кучей дерьма в пять футов высотой.

Ее даже нельзя было обойти, не вляпавшись. Я кое-как пробрался к двери со своим чемоданом, а Оуэн уехал подыскивать другое место для стоянки.

На коврике перед дверью я нашел сопроводительную записку. Почтовая открытка, на которой шариковой ручкой написано крупными буквами:

«Дерьму — дерьмо!»

Коротко и ясно. Маленький сюрприз. Не слишком оригинально, но все же неприятно. Этот «подарок» слишком красноречиво говорил о ненависти, которая его вызвала.

Фелисити, что ли?

В содержимом кучи было что-то знакомое. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что она состоит из полуперегнившего конского навоза вперемешку с небольшим количеством соломы и уймой опилок. Не от поставщика удобрений, а прямиком из конюшенной навозной кучи. Причем, похоже, из той самой, хорошо знакомой мне кучи Джоди. Впрочем, это ни о чем не говорит. Навозные кучи наверняка все очень похожи.

Оуэн вернулся и с отвращением уставился на вонючее препятствие.

— Если бы я не ездил на машине к себе домой, как вы говорили, я не смог бы выехать сегодня из гаража, чтобы вас встречать.

— А когда это сюда свалили?

— Я был тут вчера утром, сэр. Чтобы приглядеть за домом. А сегодня утром приехал включить отопление — и на тебе!

Я указал ему на открытку. Он прочел, с отвращением наморщил нос, но в руки ее брать не стал.

— На ней наверняка должны быть отпечатки пальцев.

— Думаете, стоит сообщить в полицию? — с сомнением спросил я.

— Стоит, сэр. Неизвестно ведь, что еще взбредет в голову этому шизику. В смысле, если уж человек положил столько трудов лишь для того, чтобы вам насолить, он действительно не в себе.

— Очень разумно, Оуэн.

— Благодарю вас, сэр.

Мы вошли в дом, и я вызвал констебля. Констебль пришел после обеда, посмеялся, но карточку унес, упаковав ее в полиэтиленовый пакет.

— А что делать со всем этим... дерьмом? — угрюмо спросил Оуэн. — На удобрение оно не годится: в нем слишком много непереваренных семян, сорняки будут.

— Завтра уберем.

— Да тут же небось не меньше тонны! — Оуэн помрачнел еще больше.

— Я не имел в виду, что мы будем сами разгребать его лопатами, — сказал я. — Наймем экскаватор.

Остаток дня ушел на то, чтобы нанять все, что надо. Если постараться, можно нанять все, что угодно. Найти экскаватор оказалось проще всего. А список у меня был довольно длинный.

Примерно в то время, когда банкиры обычно тянутся за шляпами, собираясь домой, я позвонил Чарли.

— Ты оттуда прямо домой? — спросил я.

— Не обязательно.

— Не зайдешь на рюмочку?

— Сейчас буду, — ответил он.

Когда Чарли приехал, Оуэн сел в его «Лендровер», чтобы отогнать его на стоянку, а сам Чарли остался стоять, растерянно созерцая навозную кучу. В свете фонарей она не стала привлекательнее, и к тому же теперь она начинала растекаться по краям.

— Кто-то меня очень нежно любит, — усмехнулся я. — Проходи. И вытирай получше ноги.

— Ну и вонища!

— Сортирный юмор, — согласился я.

Чарли оставил свои ботинки рядом с моими на газетке, которую Оуэн предусмотрительно постелил у входа, и поднялся вслед за мной наверх в одних носках.

— Кто это сделал? — спросил Чарли, наливая себе огромную порцию виски.

— Жена Джоди, Фелисити, обозвала меня дерьмом после Сэндауна.

— Думаешь, это она?

— Бог ее знает. Она девушка способная.

— А кто-нибудь видел... мнэ-э... процесс доставки?

— Оуэн расспрашивал соседей. Никто ничего не видел. В Лондоне вечно никто ничего не видит. Все, что ему удалось узнать, — это что в семь вечера накануне, когда человек, живущий через два дома от нас, вышел прогуляться со своим Лабрадором, который регулярно поливает мои фуксии, кучи еще не было.

Чарли допил свое виски и спросил, что я делал в Майами. Я невольно расплылся в улыбке.

— А кроме этого?

— Я купил лошадь.

— Тебе еще мало?

— Подмену для Энерджайза.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи все дядюшке Чарли! Я рассказал если не все, то почти все.

— Проблема в том, что мы можем подготовиться встретить его в субботу перед Стратфордом, а он возьмет и решит везти его в Ноттингем в понедельник или в Лингфилд в среду.

— Или вообще решит не выставлять его.

— А может ударить мороз, и скачки отменят.

— А когда это станет известно? — спросил Чарли.

— Ему придется за четыре дня подтвердить, что лошадь участвует в скачках. Но потом у него будет еще три дня на то, чтобы передумать. Наверняка станет известно только тогда, когда в вечерних газетах накануне опубликуют списки участников. Но и тогда нам нужно будет подтверждение от Берта Хаггернека.

Чарли хмыкнул.

— Берту не нравится сидеть в четырех стенах. Он рвется обратно на ипподром.

— Надеюсь, он все же потерпит еще немного.

— Дорогой мой! — Чарли закурил сигару и помахал спичкой. — Берт по натуре хулиган и задира, и, если ты сможешь дать ему возможность действовать по-настоящему, он будет счастлив. Он сильно невзлюбил Дженсера Мэйза и утверждает, что для «буржуя» ты совсем неплох. Он знает, что ты что-то задумал, и говорит, что, если есть возможность набить Дженсеру Мэйзу его постную морду, он хочет сделать это лично.

Я улыбнулся этому дословному пересказу.

— Ладно. Если ему действительно этого хочется, у меня для него дело найдется.

— Какое?

— Регулировать движение. Чарли выпустил клуб дыма.

— Знаешь, что мне напоминает твой план? Твои собственные игрушки-вертушки. Ты поворачиваешь рукоятку, и все фигурки вертятся на своих осях и делают то, что им положено.

— Ты не игрушка, — сказал я.

— Игрушка, игрушка! Но я, по крайней мере, это знаю. Вся штука в том, чтобы заставить работать тех, кто об этом не подозревает.

— Как ты думаешь, это все сработает? Чарли серьезно взглянул на меня.

— Ну, если повезет — почему бы и нет?

— А тебя потом совесть мучить не будет?

Его лицо внезапно озарилось широкой улыбкой.

— В каждом банкире прячется пират. Ты разве не знал?

В среду Чарли взял выходной, и мы весь день провели на местности, изучая диспозицию. Мы направились из Лондона в Ньюбери, потом из Ньюбери в Стратфорд-на-Эйвоне, из Стратфорда в Ноттингем, а из Ноттингема снова в Ньюбери. К тому времени бары уже открылись, и мы решили освежиться.

— Подходящее место только одно, — сказал Чарли. — Оно годится и для Стратфорда, и для Ноттингема. Я кивнул.

— Рядом с фруктовым ларьком.

— Значит, так и договоримся?

— Да.

— А если он не поедет ни в Стратфорд, ни в Ноттингем, в воскресенье посмотрим дорогу на Лингфилд.

— Ага.

Чарли широко улыбнулся:

— Я не испытывал такого душевного подъема с тех пор, как служил в армии! Неизвестно, как оно все выйдет, но я бы ни за что на свете не согласился пропустить такой цирк!

Его энтузиазм был заразителен. Мы вернулись в Лондон в самом лучшем расположении духа.

Палисадник постепенно обретал прежний вид. Навоз убрали, и Оуэну с помощью нескольких ведер воды удалось более или менее отмыть булыжник, хотя вонь все еще чувствовалась. Оуэн задержался, дожидаясь моего возвращения. Мы оставили обувь в прихожей и поднялись наверх.

— Прямо как в Японии! — заметил Чарли.

— Я задержался, сэр, потому что вам звонили из Америки, — сказал Оуэн.

— Мисс Уорд? — с надеждой спросил я.

— Нет, сэр. Насчет лошади. Из транспортной фирмы. Сказали, что ваша лошадь сегодня вечером вылетает в аэропорт «Гатвик», как и было договорено. Самолет прибудет завтра, около десяти утра. Я все записал, — он указал на блокнот, лежащий рядом с телефоном. — Но я решил остаться и сказать сам, на случай, если вы не заметите. Они сказали, что вам надо договориться о перевозке, чтобы лошадь забрали.

— Забирать ее будете вы, — сказал я.

— Хорошо, сэр, — спокойно ответил Оуэн.

— Оуэн, — сказал Чарли, — если Стивен вас когда-нибудь выставит, приходите работать ко мне.

Мы некоторое время посидели, обсуждая наши планы и то, что должен был делать Оуэн. Он загорелся не меньше Чарли.

— Мне это доставит удовольствие, сэр, — сказал он, и Чарли кивнул в знак согласия. Я никогда не думал, что они оба в душе авантюристы. Выходит, я их плохо знал.

Оказалось, что я плохо знал и Берта Хаггернека, и даже Элли — эти двое тоже проявили куда больше энтузиазма, чем я ожидал.

В четверг Чарли привез ко мне Берта после работы, и мы уселись за кухонным столом и устроили военный совет над крупномасштабной картой.

— Вот магистраль А-34, — говорил я, указывая карандашом на красную линию, идущую с юга на север. — Она ведет из Ньюбери в Стратфорд. Поворот на Ноттингем вот здесь, к северу от Оксфорда. А место, которое мы выбрали, находится немного южнее. Вот тут... — я обвел его карандашом. — Примерно за милю до перекрестка с дорогой на Абингдон.

— Знаю я эту чертову дорогу, — вмешался Берт. — Это та, что идет мимо Харвеллской атомной станции?

— Она самая.

— Ага. Тогда я найду. Это все семечки.

— Там у дороги стоит фруктовый ларек, — сказал я. — Сейчас, зимой, он закрыт. Такая деревянная будочка.

— Да что я, ларьков не видел? — пожал плечами Берт.

— А рядом с ним — большая стоянка для машин.

— По какую сторону шоссе?

— Слева, как ехать на север.

— Ага, понял.

— Он стоит на ровном месте после довольно крутого подъема. Так что машины там едут довольно медленно. Управишься?

— Чарли, он меня обидеть хочет!

— Извините, — сказал я.

— И что, это все? Перекрыть движение, и всего делов? — Берт казался разочарованным. А я-то думал, что его придется уговаривать!

— Нет, не все, — сказал я. — После этого тебе придется очень быстро выполнить очень трудную работу.

— Это какую, например?

Когда я объяснил какую, Берт откинулся на спинку стула и просиял.

— Вот это дело, блин! — сказал он. — Просто конфетка! Ты, конечно, можешь думать, что я неповоротливый, при моем-то росте, но только ты, блин, ошибаешься.

— Что бы я без тебя делал!

— Слыхал? — гордо сказал Берт Чарли.

— Возможно, это даже правда, — ответил Чарли. Тут Берт объявил, что хочет жрать, и прямиком направился к холодильнику.

— Что у тебя тут есть? Ты, вообще, когда-нибудь жрешь, блин? Тебе эта банка с ветчиной нужна?

— Можешь открывать, — разрешил я.

Берт сделал себе бутерброд, намазал сверху на палец горчицы и слопал его не моргнув глазом. А потом запил его парой банок пива.

— Так что, букмекерскую контору можно послать к черту? — чавкая, осведомился он.

— Что ты узнал насчет Дженсера Мэйза?

— Во-первых, я узнал, что у него есть прозвище. Теперь в евойных конторах работают двое шустрых молодых менеджеров. Их теперь и не узнаешь. Эти парни — цепкие, держат ухо востро и не отличаются мягкосердечием, не то что мой старый босс.

— Мягкосердечный букмекер? — усмехнулся Чарли. — Не бывает!

— Вся штука в том, — продолжал Берт, не обращая на него внимания, — что он страдал не только мягкосердечием, но и размягчением мозгов.

— Так какое же прозвище у Дженсера Мэйза? — напомнил я.

— Чего? Ах да! Так вот, эти шустрые ребятки между собой зовут его Удавом. Ну конечно, не при чужих.

— Удав — потому, что душит мелких предпринимателей вроде твоего босса?

— Ты гляди, соображает! Да, именно поэтому. Душит он их двумя способами. Либо так, как моего босса, — говорит, что лошадь должна проиграть, хотя на самом деле она выиграет. Либо наоборот — когда шустрые ребятки знают, что лошадь, которая раньше ходила в аутсайдерах, на этот раз выиграет. Тогда они обходят все эти мелкие конторы и ставят там по несколько тысяч. Мелкие букмекеры думают, что денежки у них в кармане, потому как эта лошадь нипочем не выиграет. А потом она выигрывает, и эти мужики вылетают в трубу — Потому что оказываются в долгу, как в шелку.

— Во-во. А платить им нечем. И тут этот гребаный святоша, мистер Мэйз, приходит и говорит, что он будет так любезен, что возьмет в уплату ихнюю контору. И берет.

— А я думал, что в наше время мелкие букмекеры сделались хитрее, — заметил я.

— Ага, сейчас! Может, они так и думают, но только все это брехня. Нет, конечно, может, потом они и догадаются, что их надули, подымут крик и откажутся платить, но поначалу денежки-то они берут как миленькие.

— Ну, на этот раз никто не подумает, что его надули, — сказал я.

— Вот то-то и оно. Уйма народу вдруг обнаружит, что этот елейный ублюдок их сожрал. Точь-в-точь как мой бедный старый босс.

Я пару минут поразмыслил.

— Пожалуй, тебе стоит остаться в конторе до тех пор, пока мы не будем точно знать, в какой день лошадь участвует в скачках. Не думаю, что они выставят его на скачки, не сделав на него ставок. Я хотел бы знать наверняка. И ты можешь узнать там что-нибудь важное.

— В смысле, держать ухо востро?

— Да-да. И смотреть во все глаза.

— Я буду круче Кима Филби! — пообещал Берт. Чарли потянулся к материалу для бутербродов и соорудил себе второе издание, поменьше, чем у Берта.

— Теперь насчет транспорта, — сказал я. — Я нанял все машины, какие нам понадобятся, в транспортной фирме в Чизике. Я там был сегодня утром и осмотрел их. Оуэн взял «Лендровер» с прицепом и поехал в «Гатвик», чтобы встретить Черного Огня и доставить его на конюшню. Обратно он вернется поездом. Потом еще одна машина с прицепом-вагончиком для тебя, Чарли.

Завтра Оуэн отгонит ее в Ридинг и оставит там на автостоянке. Обратно он снова вернется поездом. У меня два комплекта ключей от этой машины и вагончика, так что я тебе твои отдам прямо сейчас.

Я пошел в гостиную и вернулся с маленькой звенящей связкой.

— В какой бы день мы ни устроили нашу операцию, ты сможешь доехать до Ридинга поездом и пригнать машину оттуда.

— Отлично! — сказал Чарли, широко улыбаясь.

— Вагончик — из тех, что нанимают для всяческих шоу, выставок и тому подобного. Внутри там оборудовано нечто вроде офиса. Стойка, пара столов и три-четыре складных стула. Перед тем как Оуэн отгонит его в Ридинг, мы загрузим туда все, что тебе понадобится.

— Отлично.

— И, наконец, большой фургон для Оуэна. Я пригоню его завтра сюда и загружу в него свое хозяйство. Тогда можно будет считать, что все готово.

— Слушай, а как насчет денег? — спросил Берт.

— Тебе нужны деньги, Берт?

— Ну, это... раз ты так запросто нанимаешь машины направо и налево, я подумал, может, мне тоже стоит взять напрокат машину для себя. А то моя развалюха совсем никуда не годится, понимаешь? Я бы не хотел провалить всю музыку из-за того, что у меня в самый неподходящий момент протечет радиатор или что-нибудь еще в этом духе.

— Ну, конечно, — сказал я. — Так будет надежнее. Я пошел в гостиную и принес Берту деньги.

— Да не, — сказал он, — так много-то мне не надо. Ты что, блин, думаешь, я собираюсь нанять золотую карету?

— Все равно, оставь себе. Он посмотрел на меня косо.

— Слышь, парень, я за это взялся не ради денег! Мне стало ужасно неловко.

— Берт... Ну, тогда вернешь мне, если у тебя останутся лишние. Или пожертвуй их в фонд помощи пострадавшим жокеям.

Его лицо просветлело.

— Блин, я пару раз свожу своего старого босса в пивнушку! Вот это будет настоящая благотворительность!

Чарли покончил со своим бутербродом и вытер руки платком.

— А про дорожные знаки ты не забыл? — спросил он.

— Я их уже нарисовал, — заверил я его. — Хотите посмотреть?

Мы спустились в мастерскую. Декорации будущего представления стояли вдоль верстака и сохли.

— Ты гляди! — сказал Берт. — Прям как настоящие!

— Так и должно быть, — кивнул Чарли.

— Понимаешь, — сказал Берт, — когда я их вижу, мне начинает казаться, что у нас действительно все получится.

Чарли вернулся домой, в свой роскошный особняк в Суррее, к жене, либительнице бриджа. Берт вернулся в Стейнс, в двухэтажный четырехкомнатный домик с терраской, где он жил вместе со своей старой толстой матушкой. А я вскоре после их ухода взял машину и не спеша поехал по шоссе М-4 в «Хитроу».

Я приехал рано До самолета оставался почти час. Я часто замечал за собой, что если чего-то очень жду, то приезжаю на место заранее, словно от этого событие должно произойти быстрее. На этот раз вышло наоборот. Самолет Элли опоздал на полчаса.

— Привет! — сказала Элли. Она выглядела так аккуратно, словно пропутешествовала четыре мили, а не четыре тысячи. — Как ваша холодная старушка Англия?

— С тех пор как приехала ты, тут стало куда теплее. Ее широкая улыбка осталась все такой же ослепительной, но в глазах появился новый, теплый свет, точно отблеск флоридского солнышка.

— Спасибо, что приехала, — сказал я.

— Ну что ты, я бы ни за что на свете не согласилась пропустить такое приключение! — она крепко поцеловала меня. — Кстати, сестра не знает, что я в Англии.

— Это здорово! — сказал я и повез ее к себе домой. Перемена климата ничего существенно не изменила. Мы провели ночь — нашу первую совместную ночь, — тесно прижавшись друг к другу, под теплым пуховым одеялом. Мы чувствовали себя куда спокойнее и уютнее, чем тогда, на пляже, или потом, в рыбацкой лодке, или в моем гостиничном номере в Майами, где непрерывно работал кондиционер.

На следующее утро мы отправились в путь еще затемно. Было холодно, и мы с нетерпением ждали, когда обогреватель прогреет салон машины. Элли сидела за рулем, сосредоточенно приспосабливаясь к левостороннему движению, обращая мое внимание на то, что на перекрестках она сворачивает в нужную сторону. Через два часа мы без приключений добрались до фруктового ларька на магистрали А-34 и остановились на просторной автостоянке рядом с ним. Мимо то и дело проносились огромные грузовики, направляющиеся из порта в Саутгемптоне в индустриальный район, расположенный вокруг Бирмингема. Шоссе местами все еще оставалось узковато для такого оживленного движения.

Каждый раз, как тяжелый трейлер взбирался на холм, он, поравнявшись с нами, переключал скорость, что, как правило, сопровождалось громким ревом. Элли пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум моторов:

— Не самая тихая сельская местность! Я улыбнулся.

— Нам дорог каждый децибелл!

Мы пили горячий кофе из термоса и смотрели, как сквозь серые облака постепенно пробивается дневной свет.

— Девять утра, — сказала Элли, поглядев на часы — Поздновато у вас тут светает.

— Нам нужно, чтобы ты была тут к девяти, — сказал я.

— Ты просто скажи, когда надо выехать.

— Ладно.

Элли допила свой кофе.

— А ты точно уверен, что он поедет именно этой дорогой?

— Это самая лучшая дорога и самая прямая. Он всегда тут ездит.

— В том, чтобы иметь врагом бывшего друга, есть свои преимущества, — заметила Элли. — Знаешь все его привычки.

Я убрал термос, и мы поехали дальше, на этот раз повернув на юг.

— Ты поедешь отсюда, — сказал я. — Прямо по А-34.

— Понятно.

Теперь она вела машину более уверенно, уже не хмурясь озабоченно, как раньше. Мы доехали до большого перекрестка и остановились у светофора. Элли огляделась вокруг и кивнула.

— Значит, отсюда еще пара миль.

Мы проехали еще несколько миль. Дорога шла через голые холмы, негостеприимные, продуваемые всеми ветрами.

— Притормози на минутку, — сказал я. — Видишь этот поворот налево? Это дорога к конюшням Джоди. До них примерно миля.

— Ненавижу эту тварь! — воскликнула Элли.

— Ты ведь его даже ни разу не видела.

— Разве нужно быть знакомым со змеей, чтобы испытывать к ней отвращение?

Мы проехали поворот на Ньюбери. Элли едва не свернула себе шею, стараясь запомнить, как выглядит дорога с противоположной стороны.

— Ладно, — сказала она. — Что теперь?

— Это все еще магистраль А-34. Дальше будет указатель на Винчестер, но туда нам не надо.

— Не надо.

Мы проехали Уитчерч и через шесть миль свернули направо, на узкий проселок. Через некоторое время впереди показалась дорожка, ведущая к ветхому на вид деревенскому дому. У ворот висела выгоревшая и облезлая табличка:

"Хентсфорд-Менор, школа верховой езды.

Первоклассное обучение. Предоставляется проживание.

Пони и лошади внаем и напрокат. Предоставление конюшни для ваших лошадей".

Я нашел это место по объявлению в газете «Кони и пони». Выбрал я его из-за того, что оно было расположено достаточно близко и Элли могла легко найти дорогу от него к тому фруктовому ларьку. Но теперь, когда я его увидел, сердце у меня несколько упало.

Вид у дома был такой, словно все его обитатели вымерли. Повсюду запустение, пыль, сорняки, гниение и упадок. Ну, конечно, насчет «вымерли» я переборщил. Правда, в доме попахивало плесенью, но его владельцы были вполне еще живы. Дом принадлежал двум сестрам, очень похожим друг на друга. Обеим под семьдесят, худые, жилистые, одеты в брюки для верховой езды, рабочие куртки и сапоги. У обеих — добрые блекло-голубые глаза, длинный и решительный подбородок и пышные серо-стальные волосы, собранные в строгие сеточки.

Сестры представились нам как мисс Джонстон и миссис Фэйрчайльд-Смит. Сказали, что рады приветствовать у себя мисс Уорд и надеются, что ее пребывание здесь будет достаточно комфортабельным. В это время года у них обычно мало гостей. Лошадь мисс Уорд благополучно прибыла еще вчера. Они за ней присматривают.

— Что, сами? — недоверчиво спросил я.

— Разумеется, сами! — весь вид мисс Джонстон как бы говорил: «Только попробуйте сказать, что нам это не под силу!» — Зимой мы всегда увольняем всех помощников.

Они отвели нас в конюшню. Конюшня, как и все прочие постройки, сильно обветшала и к тому же, похоже, была пуста. Среди беспорядочного нагромождения деревянных построек, двери которых мог бы вышибить пинком любой уважающий себя двухлетний младенец, стояли три-четыре крепких кирпичных денника. И в одном из них мы нашли Черного Огня.

Он стоял на подстилке из свежей соломы. В ведре у него была свежая вода, в сетке — хорошее сено. Он деловито хрупал овсом и отрубями. Ну, теперь понятно, куда сестры девают все доходы со своего бизнеса: на заботу о питомцах.

— Он прекрасно выглядит, — сказал я и про себя вздохнул с облегчением, убедившись, что тогда, ночью в далеком Майами, я не ошибся и что этот конь — действительно двойник Энерджайза.

Элли прокашлялась.

— Э-э... мисс Джонстон, миссис Фэйрчайльд-Смит... Возможно, завтра утром я заберу Черного Огня. Я поеду к друзьям покататься верхом. Хорошо?

— Да, конечно! — сказали они в один голос.

— Мне надо будет выехать в восемь...

— Мы его приготовим, моя дорогая, — пообещала мисс Джонстон.

— Я дам вам знать точно, когда созвонюсь с друзьями, — сказала Элли. — Может быть, я поеду не завтра, а в понедельник либо в среду.

— Как скажете, дорогая. — Мисс Джонстон деликатно помолчала. — А надолго ли вы собираетесь у нас остаться?

— Пожалуй, мы с Черным Огнем останемся здесь минимум на неделю, идет? — не раздумывая ответила Элли. — Быть может, мы пробудем здесь не всю неделю, но в это время года вы вряд ли захотите возиться с нами ради более короткого срока, верно?

Сестры явно обрадовались, хотя старались этого не показывать. А когда Элли предложила уплатить за неделю вперед, их впалые щеки и острые носики слегка зарумянились.

— Чудные тетки, верно? — заметила Элли, выезжая за ворота. — И что делать с этими чертовыми рычагами?

На этот раз она сидела за рулем «Лендровера», нанятого мною в Чизике, и изучала неизвестные ей рукоятки.

— Вот эта, красная рукоятка, включает привод на обе оси, а эта, желтая, переключает на самый тихий ход. Ни та ни другая тебе не понадобятся, потому что тебе не придется ни ездить по вспаханному полю, ни выкорчевывать пни из земли.

— Я их вообще трогать не буду, пока ты здесь. Она вела машину все увереннее. Вскоре мы вернулись обратно и прицепили к «Лендроверу» прицеп-фургон на двух лошадей. Элли никогда раньше не приходилось водить машину с прицепом. Сложнее всего, как всегда, оказалось разворачиваться и давать задний ход. Не обошлось, конечно, без ругани с моей и с ее стороны. Но, помотавшись с часок по Хемпширу, Элли сказала, что, пожалуй, живой или мертвой, а она до этого фруктового ларька доберется. Мы заправили машину и вернулись в Хентсфорд-Менор. Элли оставила машину развернутой к дороге — «чтобы хотя бы не потерять прицеп в первую же минуту», как она выразилась.

— С лошадью прицеп будет значительно тяжелее, — предупредил я.

— Ясное дело!

Не заходя к сестрам, мы вернулись к Черному Огню, и я достал из внутреннего кармана бритвенный прибор, состоявший из опасной бритвы с расческой.

— Что ты собираешься делать? — спросила Элли.

— Если вдруг появятся старушки, задержи их болтовней, — ответил я. — Я просто собираюсь сделать нашего дублера во всем похожим на звезду.

Я вошел в денник и как можно спокойнее приблизился к Черному Огню. Он стоял в недоуздке, но привязан не был. И первое, что я сделал, — это привязал его к цепочке. Я погладил его по шее, похлопал, пошептал ему на ухо что-то успокаивающее. Похоже, Черный Огонь не имел ничего против моего присутствия. Я довольно неуклюже коснулся бритвой черной шкуры.

Мне часто говорили, что нервозность людей передается лошадям. И сейчас я думал о том, чувствует ли Черный Огонь, что я совсем не привык иметь дело с лошадьми. Я думал, что впредь надо будет проводить с ними больше времени, что владелец должен знать своих питомцев как можно ближе...

Черный Огонь напрягся и встряхнул головой. И заржал. Но тем не менее продолжал стоять довольно смирно, так что мне удалось спокойно выбрить ему на плече лысинку такого же размера и на том же месте, что у Энерджайза.

Элли оперлась локтями на закрытую нижнюю половинку дверцы денника и следила за мной через открытую верхнюю половинку.

— Гениальность, — с улыбкой заметила она, — это на девять десятых способность строить планы.

Я выпрямился, улыбнулся, похлопал Черного Огня почти как старого приятеля и покачал головой.

— Гениальность — это болезнь. Гениальные люди несчастны. А я счастлив. Так что, увы...

— Тогда откуда же ты знаешь? Что гениальность — это болезнь, и все такое?

— Это все равно что жить в долине и видеть горы.

— А ты предпочел бы страдать на вершине?

Я вышел из денника и аккуратно запер за собой дверь.

— Ты либо рождаешься с альпинистским снаряжением, либо нет. Тут уж не выбирают.

Сестры вернулись и пригласили нас выпить шерри. Нам налили по глоточку в разномастные хрустальные рюмочки. Я посмотрел на часы, коротко кивнул, и Элли спросила, нельзя ли от них позвонить.

Нам доброжелательно ответили, что телефон в библиотеке. Сюда, пожалуйста. Осторожно, тут в ковре дырка. Вот тут, на столе. Сестры улыбнулись, кивнули нам и удалились.

Рядом с телефоном стояла металлическая коробочка с надписью: «Пожалуйста, оплачивайте разговоры». Я набрал лондонский номер Ассоциации журналистов и попросил спортивный отдел.

— Какие лошади сняты со скачки для новичков в Стратфорде? — переспросили меня. — В принципе нам это известно, но мы предпочитаем, чтобы люди дожидались вечерних газет. Подобные справки отнимают у нас много времени.

— Видите ли, мне нужно узнать это как можно быстрее... — пробормотал я. — Мы будем договариваться...

— Ну ладно. Секундочку. Вот... — мне зачитали несколько кличек. — Записали?

— Да. Спасибо большое.

Я медленно повесил трубку. Во рту у меня внезапно пересохло. Три дня тому назад Джоди объявил, что Паделлик будет участвовать в скачках в Стратфорде в субботу. Если он передумал ехать туда, он должен был предупредить об этом заранее, самое позднее — в одиннадцать утра в пятницу...

Сейчас было уже больше одиннадцати. Среди лошадей, снятых со скачек, Паделлик не значился.

— Завтра! — сказал я. — Он скачет завтра!

— Ух ты! — глаза у Элли расширились. — Мама родная!

Глава 12

Суббота, восемь утра.

Я сидел в своей взятой напрокат «Кортине» на стоянке у шоссе, на вершине холма. Светало. Моросил дождь.

Я приехал на место слишком рано, потому что спать я не мог. Вся пятница прошла в лихорадочных приготовлениях. Спать я улегся по-прежнему на взводе и всю ночь продолжал прикидывать, где и как мы можем проколоться.

Мне вспоминались обрывки вчерашних разговоров. Руперт Рэмзи был удивлен моей просьбой.

— Что-что?

— Я хочу немного прокатить Энерджайза в фургоне. Он пережил достаточно неприятные полчаса в Сэндауне. Его фургон столкнулся с другой машиной... Я подумал, что, возможно, спокойная поездка вернет ему уверенность в себе.

— А по-моему, это бессмысленно, — возразил Руперт.

— И все-таки я хочу попробовать. Я нанял молодого человека по имени Пит Дьювин, владельца собственного фургона, чтобы он забрал Энерджайза и немного повозил. Я подумал, что завтра самый подходящий день. Пит Дьювин обещал, что заберет его в половине восьмого утра. Не будете ли вы так любезны приготовить лошадь?

— Только напрасно деньги угробите, — с сожалением сказал Руперт. — Боюсь, тут дело не в нервах...

— Ничего, ничего. И еще... вы будете дома завтра вечером?

— Буду. После того как вернусь со скачек в Чепстоу. Самые большие скачки в ту субботу проходили в Чепстоу, на западном берегу Бристольского залива. Самые престижные заезды, самые крупные призы. И, разумеется, большинство тренеров, в том числе Руперт Рэмзи, направлялись именно туда.

— Надеюсь, вы не будете возражать, — сказал я, — если после того, как Энерджайз вернется, я найму для него охрану?

Руперт Рэмзи некоторое время помолчал. Потом спросил, очень осторожно и вежливо:

— Простите, зачем?

— На всякий случай, — благоразумно ответил я. — Просто сторожа, который будет охранять конюшню и время от времени делать обход. Он никому не помешает.

Я словно увидел, как Руперт пожимает плечами на том конце провода. Среди владельцев попадаются такие чудаки...

— Ну, если вы так хотите, то... Но зачем?

— Если я заеду к вам завтра вечером, — уклончиво ответил я, — я, пожалуй, смогу все объяснить...

— Ну... — Руперт поразмыслил. — Послушайте, я пригласил несколько своих знакомых на ужин. Не желаете к нам присоединиться?

— С удовольствием, — ответил я.

Я зевнул и потянулся. Несмотря на теплый анорак, перчатки и шерстяные носки, руки и ноги у меня застыли. Сквозь залитые дождем окна машины голые меловые холмы выглядели особенно негостеприимными. Благодаря непрерывно работающим «дворникам» сквозь ветровое стекло я мог видеть магистраль А-34 на добрых две мили. Шоссе спускалось с вершины дальнего холма в большую долину и вновь взбиралось к вершине того холма, на котором находился я.

В паре миль позади меня находился перекресток со светофором, а еще в паре миль за ним — фруктовый ларек.

В шесть вечера позвонил Берт Хаггернек, чрезвычайно возбужденный.

— Знаешь что? Наш Удав задумал придушить еще нескольких соперников!

— С помощью Паделлика? — с надеждой спросил я.

— А то как же! С помощью того самого чертова Паделлика!

— Откуда ты знаешь?

— Подслушивал под дверью, блин! — жизнерадостно ответил Берт. — Шустрые ребятки обзванивали знакомых. Недоумки, блин! Представляешь, Дженсер Мэйз собирается в последнюю минуту сделать во всех мелких букмекерских конторах ставки на Паделлика! И шустрые ребятишки просили своих подружек, которых эти мелкие жучки в лицо не знают, пойти и сделать ставки! Мне так сдается, что их будет не меньше сотни.

— Берт, ты чудо!

— А то! — скромно сказал он. — Эх, блин, упустил я свое призвание!

Большую часть дня мы с Оуэном потратили на то, чтобы загрузить в большой фургон, нанятый в Чизике, все необходимое, и проверить, не забыли ли мы чего.

Оуэн трудился как черт, энергия била из него ключом, и он не переставал улыбаться.

— Знаете, после этого жизнь, наверно, будет казаться такой серой... — заметил он.

Я позвонил Чарли из Хентсфорд-Менора и застал его как раз в тот момент, когда он собирался выйти пообедать.

— Выезжаем, — объявил я. — Завтра, в Стратфорде.

— Гип-гип-ура!

Он снова позвонил мне из своего офиса в пять.

— Вечерние газеты читал?

— Нет еще.

— Джоди выставляет еще двух лошадей в Чепстоу.

— Каких?

— Криклвуда в главной скачке и Асфодель — в стипль-чезе с гандикапом.

Криклвуд и Асфодель принадлежали одному и тому же человеку, который теперь сделался у Джоди владельцем номер один. Кроме того, Криклвуд теперь официально был лучшей лошадью на конюшне.

— Это означает, — сказал я, — что Джоди почти наверняка поедет в Чепстоу.

— Я тоже так думаю, — согласился Чарли. — В Стратфорд он вряд ли поедет — не захочет привлекать внимание к Паделлику. Верно?

— Пожалуй, да.

— Это именно то, что нам требовалось! — с удовлетворением сказал Чарли. — Джоди будет в Чепстоу.

— Мы ведь так и рассчитывали. Чарли хмыкнул.

— Это ты так рассчитывал! — Он прокашлялся — Ну, до завтра. Увидимся на переднем крае. И...

— Что?

— Желаю удачно вертеть ручку.

Вертеть ручку...

Я посмотрел на часы. Сейчас только половина девятого. Действовать еще рано. Я включил мотор, чтобы прогреть машину.

Все игрушки расставлены по местам и готовы выполнять то, что задумано. Элли, Берт, Чарли, Оуэн. Фелисити и Джоди Лидс, Дженсер Мэйз, Паделлик, Энерджайз и Черный Огонь. Руперт Рэмзи и Пит Дьювин.

Лишь об одной игрушке я ничего не знал.

При мысли о нем мне стало не по себе. Я заерзал на сиденье.

Здоровяк в темных очках. Силач, который умеет драться.

Что еще?

Человек, который купил Паделлика на аукционе в Донкастере?

Интересно, он только приобрел лошадь, которую подыскал Джоди, или же он достаточно хорошо знал Энерджайза, чтобы самому подыскать подмену? Выяснить это невозможно.

В сегодняшнем плане для него места не было. И если здоровяк вдруг окажется джокером, он может провалить нам всю игру.

Я взял бинокль, лежавший рядом со мной на сиденье, и принялся вглядываться в машины, спускающиеся с соседнего холма. Но на расстоянии двух миль что-то разглядеть было невозможно даже при самом сильном увеличении, а когда машины оказывались в долине и начинали подниматься на холм мне навстречу, я видел в основном передний бампер.

Наконец на горизонте появилось что-то вроде машины с прицепом. Я снова взглянул на часы. Если это Элли, она как раз вовремя...

Я смотрел, как машина с прицепом спускается в долину. Да, точно: «Лендровер» с прицепом для перевозки животных. Я вылез из машины и смотрел, как «Лендровер» ползет вверх по склону. Наконец я разобрал номер. Точно, Элли.

Я шагнул на дорогу и остановил машину. Элли свернула на площадку и опустила окно. Вид у нее был озабоченный.

— Что-то стряслось?

— Да нет, ничего. — Я поцеловал ее. — Просто я приехал сюда раньше времени и решил поздороваться.

— Мерзавец! Когда я увидела, как ты стоишь и машешь рукой, я решила, что все провалилось к чертовой бабушке.

— Значит, ты все-таки нашла дорогу.

— Без проблем.

— Хорошо выспалась? Элли наморщила нос.

— Вроде да. Но, знаешь, этот Хентсфорд-Менор — настоящий сумасшедший дом! Ничего не работает! Если хочешь спустить воду в сортире, надо звать мисс Джонстон. Больше никто с ним управиться не может. Но вообще-то эти бедные старые клуши ничего, славные.

— Тени давно минувших дней.

— Вот-вот, они самые! Они мне показывали свои альбомы с газетными вырезками. Ты знаешь, лет тридцать-сорок назад они имели большой вес в мире скачек! Выигрывали призы на всяких там шоу. А теперь еле сводят концы с концами. Боюсь, они скоро помрут с голоду.

— Это они так говорят?

— Да нет, что ты! Просто видно же.

— С Черным Огнем все в порядке?

— Да, конечно. Они помогли мне его загрузить. Это было очень кстати — сама бы я нипочем не управилась.

— Он не сопротивлялся?

— Он тихий, как ягненочек.

Я обошел прицеп сзади и заглянул внутрь через заднюю дверцу, на четверть не доходящую до крыши прицепа. Черный Огонь стоял в левом станке. А в правом лежала полная сетка сена. Может, старушки и умрут с голоду, но их питомцы — ни в коем случае.

Я вернулся к Элли.

— Ну что... Удачи тебе.

— И тебе тоже.

Она одарила меня ослепительной улыбкой, закрыла окно и осторожно вырулила с площадки, влившись в поток машин, мчавшихся на север.

Главное — время и точный расчет.

Я сидел в машине, кусал локти (в переносном смысле) и поглядывал на часы каждые полминуты (в прямом).

Скачка Паделлика была последней, шестой. Барьерную скачку для новичков часто назначают последней, потому что на нее собирается меньше зрителей. Дни в январе короткие, поэтому скачка должна была начаться в половине четвертого.

Джоди, как и другие тренеры, обычно привозил своих лошадей на ипподром часа за два до скачки. Позже лошадей привозили редко, зато очень часто бывало, что их доставляли заранее.

Чтобы доехать от конюшни Джоди до ипподрома в Стратфорде, фургону-коневозке нужно два часа. Стало быть, фургон отправится в путь, самое позднее, в половине двенадцатого.

Но, скорее всего, они выедут гораздо раньше. Приезжать впритык опасно — можно задержаться в дороге, или вдруг возникнет какая-то заминка на ипподроме. Сейчас, когда так много было поставлено на карту, я на месте Джоди и Дженсера Мэйза накинул бы час на всякие непредвиденные случайности.

Значит, половина одиннадцатого... А если они поедут раньше?

А что, если Джоди по какой-либо причине отправил лошадь совсем рано и ее уже провезли мимо? Тогда все наши планы идут коту под хвост...

А если он отправил лошадь накануне? А если он отправил ее с лошадьми другого тренера, чтобы сэкономить на дорожных расходах? А если вдруг шофер по какой-то причине поехал другой дорогой?

Эти «если» плодились, как кусачие муравьи.

Четверть десятого.

Я вылез из машины и выдвинул антенну большой мощной рации. Конечно, британским гражданам не положено пользоваться такой рацией без разрешения, получить которое практически невозможно. Но ведь мы займем эфир всего на несколько секунд. А сигнальные огни на вершинах холмов привлекли бы слишком много внимания.

— Чарли! — сказал я, нажав на кнопку передачи.

— У меня все отлично.

— Хорошо.

Я выждал пять секунд, потом снова нажал на кнопку.

— Оуэн!

— Здесь, сэр.

— Хорошо.

Оуэн и Чарли могли слышать меня, но не друг друга — мешал тот самый холм, на котором находился я. Я оставил антенну выдвинутой, переключил кнопки в положение «прием» и положил рацию обратно в машину.

Продолжал моросить слабый дождь, но во рту у меня пересохло.

Я представил себе всех нас пятерых, как мы сидим и ждем. Интересно, у остальных тоже такой мандраж?

Рация внезапно затрещала. Я схватил ее.

— Сэр!

— Да, Оуэн?

— Пит Дьювин только что проехал мимо меня.

— Отлично!

Мой голос чуть-чуть дрожал от напряжения, его — от возбуждения. Появление Пита Дьювина означало начало настоящих действий. Я положил рацию на место и с неудовольствием отметил, что рука у меня дрожит.

Пит Дьювин со своим фургоном остановился на площадке через девять с половиной минут после того, как он проехал мимо Оуэна. Оуэн караулил у дороги, ведущей к конюшне Джоди. Фургон Пита был голубым, с его именем, адресом и телефоном, написанным большими черно-красными буквами спереди и сзади. Я видел фургон и его владельца на ипподроме. Собственно, это был тот самый молодой человек, которого я нанял в Сэндауне, когда пытался помешать Джоди забрать Энерджайза.

Пит выключил мотор и выпрыгнул из кабины.

— Доброе утро, мистер Скотт.

— Доброе утро, — ответил я, пожимая ему руку. — Рад вас видеть.

— К вашим услугам! — Пит весело улыбнулся, давая мне понять, что я малость того, но он ничего против не имеет, поскольку вреда я никому не причиняю и плачу исправно.

Пит был крепко сбитый светловолосый молодой человек, с обветренным лицом и жиденькими усиками. Открытый, умный и честный. Его предприятие состояло из него одного, и он неплохо управлялся.

— Моя лошадь с вами? — спросил я.

— Да, конечно.

— И как он себя вел в дороге?

— Не видно, не слышно.

— Можно на него взглянуть?

— Да, конечно, — повторил Пит. — Но, честно говоря, он и ухом не повел, когда его загружали в фургон. По-моему, ему все по фигу.

Он отпер и откинул часть боковой стенки фургона, образующую пандус, по которому заводят лошадей. Фургон был побольше, чем у Джоди, но в остальном почти такой же. Конь стоял в переднем ряду станков, в том, что был дальше всего от выхода, и, похоже, совершенно не интересовался происходящим.

— Ну, все равно, — сказал я, запирая фургон. — Неизвестно, вдруг перемена обстановки пойдет ему на пользу.

— Может быть, — сказал он, всем своим видом демонстрируя, что он так не думает. Я улыбнулся.

— Хотите кофе?

— Да, конечно.

Я открыл багажник своей машины, достал термос и налил нам по стаканчику.

— А бутерброд?

Пит не отказался. Он с удовольствием съел бутерброд с холодной говядиной.

— Я рано выехал, — объяснил он свой аппетит. — Вы ведь говорили, чтобы я был здесь после половины десятого...

— Говорил, — согласился я.

— А... а зачем так рано?

— Днем у меня будут другие дела, — пояснил я. Пит явно решил, что я еще более сумасшедший, чем он думал, но набитый рот помешал ему высказать свое мнение.

Облака начали расходиться, дождик перестал. Я рассуждал о скачках вообще и о Стратфорде в частности и мучительно соображал, как же мне задержать его. Что, если фургон Джоди появится только в самую последнюю минуту.

К четверти одиннадцатого мы успели выпить по два стаканчика кофе, и Пит наелся бутербродами до отвала.

Он начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу и показывать, что пора бы ехать. Я его красноречивых жестов в упор не замечал. Болтал себе и болтал о том, как приятно держать скаковых лошадей. А под ложечкой у меня сосало от тревоги.

Двадцать минут одиннадцатого. Двадцать пять минут. Половина одиннадцатого... Ничего.

«Все пропало!» — думал я. Что-то сорвалось, и все пошло насмарку.

Тридцать пять минут.

— Слушайте, — вкрадчиво начал Пит, — вы ведь говорили, что у вас сегодня уйма дел, и, честно говоря, я...

И тут затрещала рация.

Я буквально одним прыжком подлетел к машине и схватил рацию.

— Сэр!

— Да, Оуэн.

— С проселка только что выехал синий фургон и повернул на юг.

Я вздохнул. Это, видимо, были две лошади Джоди, которые отправлялись в Чепстоу.

— Что это? — спросил Пит, заглядывая мне через плечо с самым невинным любопытством.

— Просто радио.

— А звучит прямо как полицейская рация! Я улыбнулся и вернулся в фургону, но едва я успел снова втянуть Пита в бессмысленный разговор, как рация опять затрещала.

— Сэр?

— Слушаю.

— Бежевый фургон с косой красной полосой, сэр. Только что повернул на север!

В его голосе отчетливо слышалось возбуждение.

— Оуэн, это они!

— Еду.

Мне внезапно стало плохо. Я трижды глубоко вздохнул. И нажал кнопку передачи.

— Чарли!

— Да?

— Фургон выехал.

— Ура-а!

Вид у Пита снова сделался озадаченный. Он явно хотел спросить, что происходит. Но я, не обращая внимания на его лицо, достал из своего багажника дорожную сумку.

— Пора ехать! — объявил я. — Если вы не возражаете, я хотел бы посмотреть, как моя лошадь ведет себя в дороге. Не могли бы вы чуть-чуть провезти меня?

Пит выглядел очень удивленным. Но, с другой стороны, он вообще ничего не понимал во всей этой истории...

— Да, пожалуйста, — беспомощно сказал он. — Вы здесь хозяин...

Я махнул ему рукой, чтобы он садился в машину и заводил мотор, а сам забросил свою сумку на пассажирское сиденье. Дизель взревел, плюнул черным дымом и с грохотом заработал, а я вернулся к «Кортине».

Запер багажник, закрыл окна, взял ключи, запер дверцы и встал, прислонившись к крылу машины, держа в одной руке бинокль, а в другой рацию.

Питу Дьювину потребовалось девять с половиной минут на то, чтобы доехать от дороги Джоди до моей площадки. Фургону Джоди потребовалось ровно столько же. Глядя в бинокль на дальний холм, я увидел на горизонте сперва синий фургон, в котором ехал Оуэн, а следом за ним показался бежевый.

Фургоны спустились в долину и начали подниматься на мой холм.

Я нажал на кнопку передачи.

— Чарли!

— Слушаю.

— Семь минут. Оуэн впереди.

— Отлично!

Я убрал антенну рации и подошел к кабине Пита. Пит покосился на меня, явно мучительно соображая, чего же мы теперь-то ждем.

— Минуточку! — сказал я, ничего не объясняя, и Пит покорно принялся ждать — когда имеешь дело с психом, лучше не спорить.

Оуэн поднялся на холм, переключил скорости и проехал мимо. Ехавший следом фургон Джоди сделал то же самое. Помятое крыло и бампер выправили, но покрасить еще не успели. Я успел заглянуть в кабину. Двое мужчин. Джоди среди них не было. Я их обоих не знал.

Один — шофер, сменивший Энди-Фреда, второй — конюх. Как нельзя лучше! Я вскочил в кабину.

— Поехали!

Эта внезапная спешка выглядела не менее дурацкой, чем непонятная задержка перед этим, но Пит ничего не сказал. Когда ему удалось найти щель в потоке машин и выехать на трассу, от фургона Джоди нас отделяло четыре или пять машин. Это хорошо.

Следующие четыре мили я изо всех сил старался делать вид, как будто ничего особенного не происходит, хотя сердце у меня грохотало, точно динамики на дискотеке. Фургон Оуэна проскочил большой перекресток за полсекунды до того, как загорелся желтый свет. Фургон Джоди остановился у светофора. Фургон Оуэна скрылся за поворотом.

От фургона Джоди нас отделяли три легковушки и маленький фургончик, принадлежащий какой-то электромеханической фирме. Когда загорелся зеленый свет, одна из легковушек свернула направо. Нет, это слишком близко...

— Давайте поедем чуть помедленнее, — попросил я.

— Ну, если хотите... хотя лошадь совсем не беспокоится.

Пит оглянулся через плечо. Черная морда терпеливо смотрела в заднее окошечко кабины. Конь нервничал не больше, чем вчерашний пудинг.

Нас обогнала пара легковушек. Мы не спеша катили вперед и вскоре доехали до начала следующего подъема. Пит прибавил газу, и мы с грохотом поползли наверх. Ближе к вершине холма Питу попалась на глаза доска с объявлением, стоявшая на треноге у обочины.

— Вот черт! — сказал Пит.

— Что такое?

— А вы не видели? Впереди проверка.

— Ну и что? Нам спешить некуда.

— Так-то оно так...

Мы поднялись на холм. Впереди, слева, стоял фруктовый ларек, а рядом с ним — большая автостоянка. Посреди шоссе красовался ряд красно-белых конусообразных столбиков, какими отмечают препятствия на дороге, а на левой полосе, ведущей на север, стоял высокий широкоплечий человек в темно-синей полицейской форме, и на фуражке у него была лента в черно-белую клетку.

Когда мы подъехали, человек в форме махнул легковушкам, чтобы они проезжали мимо, и направил Пита на стоянку у ларька. Потом подошел к кабине и заговорил с Питом через окно.

— Мы задержим вас всего на несколько минут, сэр. Пожалуйста, развернитесь и встаньте вот тут.

— Хорошо, — со вздохом сказал Пит и выполнил инструкции. Когда он нажал на тормоза, мы стояли передом к шоссе. Слева от нас, футах в десяти, стоял фургон Джоди, развернутый в противоположном направлении. Слева от фургона Джоди стояла машина Оуэна. А за машиной Оуэна, ярдах в двадцати, — вагончик без окон, развернутый к нам боком.

«Лендровер» с прицепом, который пригнала Элли, стоял перед машиной Джоди. Еще там стояла машина, привезшая большой фургон-прицеп, и легковушка, взятая напрокат Бертом. Так что заброшенная стоянка приобрела оживленный и деловой вид.

Рядом с вагончиком стояло на треноге еще одно большое объявление:

"Департамент охраны окружающей среды.

Контрольный пункт".

А у двери прицепа висела третья табличка с лаконичной надписью: «Вход».

Водитель и конюх Джоди уже направлялись к двери. Они поднялись по ступенькам и скрылись внутри.

— Туда, пожалуйста, сэр, — властно указал человек в форме. — И возьмите с собой, пожалуйста, водительские права и техпаспорт.

Пит пожал плечами, взял бумаги и пошел. Я выпрыгнул из машины и проводил его взглядом.

Как только Пит скрылся за дверью, Берт совсем не по-полицейски хлопнул меня по спине и сказал:

— Проще пареной репы!

И мы взялись за работу. У нас было самое большее четыре минуты, а успеть надо было очень много.

Я отпер пандус машины Джоди и бесшумно опустил его. Если водитель коневозки услышит, что кто-то что-то делает с его подопечным, он пулей вылетит на улицу, невзирая ни на какие проверки. Шум был одной из главных наших проблем.

Я опустил пандус фургона Пита Дьювина. И пандус прицепа Элли.

Пока я этим занимался, Берт притащил из фургона Оуэна три рулона толстой резины и расстелил их на пандусах и на асфальте между машинами. Я достал из сумки нарочно захваченный недоуздок и вошел в фургон Джоди. Черный конь посмотрел на меня без особого любопытства. Он смирно стоял в станке. На нем была попона, на ногах — ногавки. Я проверил, есть ли у него надрыв на ухе и лысинка на плече, и потратил еще секунду на то, чтобы похлопать его.

Я отлично знал, что успех предприятия зависит от того, сумею ли я убедить это странное четвероногое создание тихо и послушно выйти из фургона следом за мной. Я ужасно жалел, что не умею обращаться с лошадьми. Все, что у меня было, — это ловкость рук и доброе отношение к лошадям. Придется обойтись этим.

Я поспешно расстегнул попону. Слава богу, в качестве ногавок Джоди использовал для поездок не эти ужасные бинты, которые надо раскручивать по полчаса, а полоски резины, которые держатся на липучках.

Я успел снять все четыре прежде, чем Берт разложил резиновые коврики. Надел коню на шею новый недоуздок. Снял с него старый и оставил его висеть привязанным к станку. Надел и застегнул новый и осторожно потянул за повод. Энерджайз сделал шаг, другой и потом уже увереннее пошел следом за мной. Это было чудесно — но надо спешить!

Скорее! Вывести других лошадей... Скорее!

Они не имели ничего против того, чтобы идти по мягкому губчатому коврику, но идти быстро они не желали. Я старался вести их спокойно, старался, чтобы мое волнение не передалось лошадям, чтобы ни одна из них не шарахнулась и не ударила подкованным копытом по асфальтовой мостовой.

Скорее! Скорее!

Надо было поставить «дублера» Энерджайза на его место, надеть попону, застегнуть ее, намотать ногавки, надеть недоуздок — и все это прежде, чем появятся водитель и конюх.

И еще копыта... После перековки кузнец натирает подковы маслом, чтобы скрыть следы напильника и чтобы копыта имели ухоженный вид. Я захватил с собой копытное масло, на случай, если Энерджайзу уже поменяли подковы. И их-таки поменяли.

— Скорей, бога ради! — сказал Берт, увидев, как я достаю масло. Он скатал коврики и бегом потащил их к фургону, ухмыляясь так, точно выиграл тысячу фунтов.

Я намазал копыта блестящим черным маслом. Надел и застегнул болтающийся недоуздок. Узла я не трогал: конюх сразу заметит, если недоуздок будет привязан не так, как раньше. Застегнул пряжки попоны на груди и под брюхом. Обмотал ноги бинтами на липучках. Закрыл дверцу станка точно так же, как она была закрыта раньше, и еще раз обернулся, прежде чем выйти. Черный конь смотрел на меня без особого интереса. В блестящем глазу не отражалось ничего, кроме безмятежности. Я невольно улыбнулся ему, спрыгнул на землю и с помощью Берта поднял пандус.

Оуэн вышел из прицепа, подбежал и помог запереть дверцу фургона. Я вскочил в фургон Пита вслед за лошадью. Берт поднял пандус и бесшумно запер за мной дверцу.

Через ветровое стекло кабины мне была видна вся стоянка. Она казалась тихой и пустынной.

Оуэн вернулся в свой фургон, а Берт отошел к шоссе.

В эту самую секунду водитель и конюх Джоди вышли из прицепа и заторопились к своей машине. Я поспешил спрятаться, но успел услышать, как один из них сказал другому, садясь в кабину:

— Бездельники, только время зря у людей отнимают!

Потом загудел мотор и машина двинулась прочь. Берт любезно приостановил движение, чтобы фургон мог спокойно выехать со стоянки. Не будь я так озабочен, я бы расхохотался. Но у меня еще была куча дел.

Я застегнул попону. Привязал недоуздок. Застегнул ногавки. Еще никогда в жизни мне не приходилось работать столь поспешно!

Что еще? Я осмотрел моего прекрасного черного коня, соображая, что я еще забыл. Конь посмотрел на меня. Я улыбнулся ему и сказал, что он замечательный парень. Потом из вагончика вышел Пит. Я поспешно перебрался в кабину, стараясь делать вид, что все это время я сидел и скучал, а не бегал как угорелый.

Пит залез в кабину и сердито сунул права и техпаспорт на полочку.

— То и дело тормозят! То проверка техпаспорта! То проверка двигателя! А теперь еще эти... И каждый раз держат по полчаса.

— Ужасно! — поддакнул я, стараясь говорить спокойно.

К Питу вернулось его обычное добродушие. Он улыбнулся.

— Хотя, с другой стороны от этих проверок польза тоже есть. Раньше некоторые грузовики были настоящими душегубками! А некоторые водители, кстати сказать, — настоящими душегубами.

Он протянул руку к зажиганию.

— Куда теперь?

— Поехали обратно. Лошадь действительно совершенно спокойна. Не могли бы вы отвезти меня к моей машине?

— Конечно, — сказал Пит. — Вы здесь хозяин. Берт заботливо вывел нас на противоположную полосу, с важным видом остановил движение. Берта все это явно забавляло. Пит довез меня до площадки, где я оставил машину, и остановился рядом с «Кортиной».

— Вы, наверно, думаете, что день потрачен впустую, — сказал я. — Но, могу вас заверить, для меня он прошел не зря.

— Ну, это главное! — весело ответил Пит.

— Позаботьтесь об этом звере, — сказал я, оглядываясь на лошадь. — И напомните, пожалуйста, конюхам мистера Рэмзи, что я договорился насчет охраны. Охранник прибудет сегодня, чуть попозже.

— Ладно, — кивнул Пит.

— Ну, тогда, наверно, все.

Я взял сумку и выпрыгнул из кабины. Пит помахал мне в окно и уехал на юг по шоссе А-34.

Я стоял, прислонившись к «Кортине», и смотрел ему вслед. Он спустился с холма, пересек долину и вскоре скрылся за соседним холмом.

Интересно, как Энерджайзу понравится на новом месте?

Глава 13

Когда я вернулся к ларьку, Чарли, Элли, Берт и Оуэн сидели в вагончике, пили кофе и гоготали, как сумасшедшие.

— Слушай! — сообщил мне брызжущий радостью Берт. — Представляешь, только я успел убрать все эти объявления и столбики, как мимо проехала полицейская машина! Буквально секунду спустя, блин!

— Надеюсь, она не остановилась?

— Да что ты! Понимаешь, я первым делом стянул с себя эту форму. Копы страсть как не любят, когда кто-то одевается в их форму, даже если твоя повязка на фуражке — всего-навсего кусок паршивой ленты, раскрашенный в клеточку.

— Это была единственная полицейская машина, которую мы видели, — заметил Чарли более спокойно.

— Столбики стояли на дороге всего минут десять, — сказала Элли. — Если бы за это время нас застукали, это было бы чертовски неудачно.

Она сидела за одним из столов, аккуратная, но неприметная, в простенькой юбке и свитере. На столе стояла моя машинка, а рядом — куча канцелярских принадлежностей. Чарли, сидевший за другим столом, был одет в поношенный пиджак, чуть мешковатый, и при этом на размер меньше, чем надо. Он расчесал волосы на прямой пробор, смочил их водой, пригладил и каким-то чудом превратился из финансиста мирового уровня в мелкого чиновника. На его столе красовалась куча всяких бланков и брошюрок, а стены вагончика были увешаны плакатами, посвященными охране окружающей среды.

— Где вы взяли всю эту фигню? — поинтересовался Берт.

— Заказали, — ответил я. — Добыть бланки и плакаты совсем не трудно. Стоит только попросить.

— Ну, надо же!

— Нет, конечно, это вовсе не те бланки, что используются на контрольных пунктах. Это по большей части бланки прошений о выдаче водительских прав, паспортов и тому подобного. Мы с Оуэном просто составили вопросы и распечатали их для Чарли, а он делал вид, что заносит ответы в бланки.

Оуэн с довольной улыбкой пил кофе.

— Видел бы ты, какой спектакль устроил тут твой помощник! — хмыкнул Чарли. — Стоял передо мной, как дурак, и то не правильно отвечал на вопросы, то принимался кричать, что вообще на них отвечать не будет. Эти двое, которые ехали в фургоне, находили это весьма забавным и даже не очень сердились, что их задерживают. Вот Пита Дьювина все это явно раздражало. Но он стоял в очереди последним и не мог ничего поделать.

— Четыре минуты, — сказал Оуэн. — Вы сказали, что вам надо как минимум четыре минуты. Так что мы сделали все, что в наших силах...

— Вы задержали их, наверно, минут на пять, — с благодарностью сказал я. — Отсюда ничего слышно не было?

Элли рассмеялась.

— Слышал бы ты, какой шум тут стоял! Оуэн бухтит, я стучу на машинке, снаружи ревут машины, внутри орет радио, какая-то попса, и еще этот обогреватель... Что ты с ним сотворил?

Мы все повернулись к газовому обогревателю, который отапливал вагончик. Он непрерывно дребезжал, точно треснувший вентилятор.

— Привинтил вон там, наверху, полоску жести. Поднимающийся вверх горячий воздух заставляет ее колотиться об стенку обогревателя.

— Выключи его! — сказал Чарли. — Он меня с ума сведет.

Но я вместо этого достал отвертку и отвинтил пару шурупов. Обогреватель замолчал. Чарли сказал, что, пожалуй, от технического образования тоже есть кое-какая польза.

— Кстати, Пит Дьювин был знаком с тем водителем, — заметила Элли. — Похоже, они все друг друга знают.

— Каждый день на скачках видятся, блин! — подтвердил Берт. — Кстати, этот водитель поднял шум, когда я сказал, что конюх тоже должен пройти в вагончик. Им действительно не полагается оставлять лошадь без присмотра, как ты и говорил. Но я им обещал, что постерегу. Смешно, а? Главное, он сказал, что тогда ладно, потому как я полицейский. Я сказал, у меня распоряжение, чтобы проверку проходили все без исключения.

— Люди сделают что угодно, если их убедить, что это официальное распоряжение, — весело кивнул Чарли.

— Ну, ладно... — я поставил на стол стаканчик с кофе, в котором я так нуждался, и потянулся. — А не пора ли нам двигаться, как вы думаете?

— Пора, — сказал Чарли. — Бумаги и все это хозяйство надо перетащить в фургон Оуэна.

Они принялись не спеша упаковывать поддельные бланки в сумки, все еще продолжая улыбаться. Элли вышла из вагончика вместе со мной.

— Мы так повеселились! — сказала она. — Ты просто себе представить не можешь.

Я сказал, что теперь, когда вся суматоха позади, мне и самому, пожалуй, смешно. Я обнял и поцеловал ее и пожелал всего хорошего. «И тебе того же», — ответила она.

— Я тебе позвоню вечером, — пообещал я.

— Жалко, что я не могу поехать с тобой.

— Нельзя же оставить это здесь на весь день, — сказал я, указывая на «Лендровер» с прицепом. Элли улыбнулась.

— Да, пожалуй. Чарли говорит, что нам всем пора сматываться, пока кому-нибудь не пришло на ум спросить, что мы тут делаем.

Я поехал на скачки в Стратфорд-на-Эйвоне. Я ехал быстро. По дороге я размышлял о восстановлении справедливости без помощи адвокатов. О том, что век спортивной лошади короток, а наше правосудие спешить не любит. О том, что конь мог бы провести свои лучшие годы в стойле, пока суды будут выяснять, кому же он все-таки принадлежит. О том, что будет делать Джоди, когда обнаружит подмену. Я надеялся, что знаю его достаточно хорошо, и угадал правильно.

Я приехал на ипподром перед началом первой скачки и увидел машину Джоди в ряду других, у ворот конюшен Пандус был опущен, но, судя по всему, лошадь еще находилась внутри Я остановил машину ярдах в ста и принялся следить за фургоном в бинокль. Когда конюх догадается, что лошадь не та? И догадается ли? Вряд ли он мог ожидать, что лошадь подменят по дороге. А если у него и возникнут какие-то подозрения, он от них отмахнется Этот конюх появился у Джоди уже после того, как я с ним расстался Если Джоди не изменил своим привычкам, конюх должен быть не слишком опытным и не особенно умным Будем надеяться, что мне повезет.

Пока что его, похоже, ничто не обеспокоило. Он спустился по пандусу с ведром и охапкой прочих причиндалов и направился к конюшням. На вид ему было лет двадцать. Длинные вьющиеся волосы. Хрупкого сложения. Кричаще-красные брюки. Будем надеяться, что его больше заботит свой собственный внешний вид, чем вид его лошади. Я опустил бинокль и снова принялся ждать.

Мое внимание привлекла женщина в белой куртке, шагающая через автостоянку к фургонам. Прошло не меньше пяти секунд, прежде чем я вдруг осознал, что это за женщина.

Фелисити Лидс!

Джоди, знающий Энерджайза в «лицо», уехал в Чепстоу, но Фелисити, которая его тоже знает, была здесь.

Я выскочил из машины, точно укушенный, и поспешил наперехват.

Конюх вышел из конюшни, поднялся по пандусу и вскоре появился снова, ведя лошадь в поводу. Фелисити направлялась прямиком к нему.

— Фелисити! — окликнул я.

Она развернулась, увидела меня, заметно вздрогнула, оглянулась через плечо на выходящую из фургона лошадь и решительно направилась мне навстречу.

Когда она остановилась передо мной, я заглянул ей за спину и спросил с удивлением, грозящим перерасти в подозрения:

— А что это за лошадь?

Фелисити снова оглянулась на черный круп, исчезающий в воротах конюшни, и взяла себя в руки — Паделлик Начинающий стиплер Ничего особенного.

— Он очень похож на... — медленно начал я.

— Сегодня его первая скачка, — поспешно перебила меня Фелисити. — Многого от него не ждут.

— А-а, — сказал я, показывая, что не вполне убежден. — А вы сейчас идете в конюшню посмотреть на него? Я бы хотел...

— Нет! — отрезала она. — Смотреть на него незачем. Он в порядке.

Она резко кивнула мне и поспешно удалилась в сторону главного входа на ипподром.

В ипподромовские конюшни нельзя входить без сопровождения тренера. Фелисити знала, что мне придется сдержать свое любопытство до тех пор, пока лошадь не выведут седлать перед скачкой, и была уверена, что до тех пор ей бояться нечего.

А мне было надо, чтобы сама Фелисити не побывала в конюшне. Вообще-то ей было незачем туда ходить — тренеры обычно не заходят в лошадям после такого короткого путешествия от дома до ипподрома. И тем не менее я решил отнять у нее как можно больше времени.

Я разыскал ее у весовой. Фелисити вся тряслась от напряжения. На ее щеках, обычно бледных, проступили яркие пятна. Глаза, смотревшие на меня со страхом и злобой, лихорадочно блестели.

— Фелисити, — спросил я, — известно ли вам что-нибудь о той куче навоза, которую свалили у меня в палисаднике?

— Какая еще куча навоза? — спросила она с недоумением, которое явно было не вполне искренним.

Я весьма подробно и пространно описал содержимое и консистенцию препятствия, указав на его сходство с навозной кучей около их конюшни.

— Ну, навозные кучи все одинаковые, — сказала Фелисити. — Определить, откуда именно взят навоз, невозможно.

— Но ведь можно взять образец и сделать экспертизу...

— А вы что, сохранили образец? — резко спросила она.

— Нет, — честно признался я.

— Ну и все!

— Скорее всего, это ваших с Джоди рук дело. Фелисити взглянула на меня с неприкрытым отвращением.

— Да все лошадники знают, каким дерьмом вы были по отношению к нам! И меня совсем не удивляет, что кто-то решил выразить это мнение более материальным путем.

— А меня бы очень удивило, если бы кто-то, кроме вас, стал с этим возиться.

— Я не собираюсь обсуждать эту тему! — отрезала Фелисити.

— Зато я собираюсь! — сказал я и время от времени подходил к ней и снова заводил разговор о куче.

Куча заняла большую часть дня. Оставшееся время занял Квинтус.

Квинтус явился на трибуны со своими благородными сединами и пустой головой, чмокнул Фелисити в щечку и церемонно приподнял шляпу. При виде меня его несколько перекосило.

Фелисити ухватилась за него, словно утопающий за спасательный круг.

— Я и не знала, что вы приедете! — похоже, она была рада-радешенька, что он таки приехал.

— Знаешь, дорогая, я просто решил, что мне стоит быть здесь.

Она оттащила Квинтуса подальше от меня и принялась что-то ему говорить. Он кивал, улыбался, поддакивал. Она сказала что-то еще. Он еще раз благожелательно кивнул и похлопал ее по плечу.

Я снова подошел к ним и принялся развивать прежнюю тему.

— Ох, да прекратите же, бога ради, черт бы вас побрал! — взорвалась Фелисити.

— О чем это он, собственно? — поинтересовался Квинтус.

— Да о той навозной куче, которую свалили ему в палисадник.

— О-о... — сказал Квинтус. — А-а...

Я рассказал всю историю с самого начала. Я начинал чувствовать, что эта куча постепенно становится мне как родная.

Квинтус был явно доволен. Он посмеивался себе под нос, глаза его лукаво блестели.

— Поделом вам! — сказал он наконец.

— Вы думаете?

— Дерьму — дерьмо! — кивнул он с довольным видом.

— Что-что?

— Э-э... ничего.

Внезапно все встало на свои места.

— Так это вы! — уверенно сказал я.

— Какая чушь!

Ему все еще было смешно.

— Сортирный юмор — вполне в вашем духе.

— Это оскорбление! — Квинтус счел нужным обидеться.

— Между прочим, оставленную вами карточку я сдал в полицию, чтобы там сняли отпечатки пальцев.

Квинтус разинул рот. Потом закрыл его. Он опешил.

— В полицию?

— Да, ребятам в синей форме, — сказал я.

— Такие люди, как вы, совершенно не понимают шуток! — яростно выпалила Фелисити.

— Я готов принять ваши извинения, — вкрадчиво сказал я. — В письменном виде.

Они сперва принялись спорить, потом нехотя согласились, и мы отправились составлять извинительную записку. Все это заняло уйму времени. Для того чтобы доставить дерьмо по назначению, Квинтус нанял самосвал, а в кузов навоз загружал садовник. Материал для «шутки» щедро предоставили Джоди и Фелисити. А Квинтус проследил за исполнением и собственноручно написал записку.

Извинение он писал тоже собственноручно, с ухарскими росчерками. Я учтиво поблагодарил его и пообещал, что вставлю извинение в рамочку и повешу на стенку. Это ему не понравилось.

К тому времени пятая скачка уже закончилась, и пришла пора седлать лошадей к шестой.

Фелисити, как жене тренера, полагалось присутствовать там, где седлают их лошадь. Я знал, что, если она там будет, она сразу увидит, что лошадь не та.

С другой стороны, если она подойдет к лошади, ничто не помешает мне, как зрителю, тоже подойти, чтобы взглянуть на лошадь вблизи, а Фелисити не хотела так рисковать.

Фелисити разрешила проблему, отправив к лошади Квинтуса.

Сама она, сделав сверхчеловеческое усилие, примирительно коснулась моей руки и сказала:

— Ну, ладно. Кто старое помянет, тому глаз вон. Идемте выпьем.

И мы пошли в бар. Я взял ей большую порцию джина с тоником, а себе — виски с содовой, и мы стояли, болтая о пустяках, занятые собственными мыслями. Фелисити немного дрожала. Мне тоже стоило немалого труда скрывать свои мысли. И оба мы изо всех сил старались держать друг друга подальше от лошади: Фелисити потому, что думала, что это Энерджайз, а я — потому, что знал, что это не Энерджайз.

Фелисити ухитрилась так растянуть свою вторую порцию, что, когда мы наконец вернулись в сердце событий, лошади уже одна задругой выходили из паддока и направлялись к старту. Квинтус великолепно исполнил свои обязанности заместителя и на прощание похлопал лошадь по крупу. Фелисити шумно выдохнула и сразу утратила всю свою показную любезность. Она удалилась, чтобы смотреть скачку вместе с Квинтусом. Я не стал ее останавливать.

Конь показал себя совсем неплохо — для своего уровня.

В заезде участвовали двадцать две лошади. Все они были более чем средними, и Энерджайз оставил бы их далеко позади. Его дублер скакал в соответствии со своими способностями и доблестно пришел шестым. Это было лучше, чем я ожидал. Толпа с умеренным энтузиазмом приветствовала выигравшего фаворита, и я решил, что пришло время тихо испариться.

Когда я ехал в Стратфорд, я скорее надеялся, чем был уверен, что подмены не заметят до скачки. Я был готов на все — в разумных пределах, разумеется, — чтобы этого достигнуть. Я хотел, чтобы Дженсер Мэйз потерял все до последнего пенни из тех денег, которые он поставил на фальшивого Паделлика.

На что я не рассчитывал — так это на то, как проигранная скачка подействует на Фелисити.

Я не хотел встречаться с ней после скачки, но вышло так, что я ее увидел. Она шла, чтобы встретить возвращающуюся лошадь. Жокей — довольно известный всадник, которому, несомненно, было приказано сделать все, чтобы выиграть, — выглядел достаточно напряженным, но Фелисити была близка к обмороку.

Лицо ее было до жути бледным, она тряслась всем телом и глаза у нее были совершенно пустые, точно каменные.

Если я хотел мести — я отомстил на славу. Но я уехал с ипподрома тихо и незаметно. Мне было жаль ее.

Глава 14

Руперт Рэмзи встретил меня с каменным лицом. Обычно преуспевающие тренеры, встречающие владельцев, которых они пригласили поужинать, выглядят совсем иначе.

— Рад, что вы приехали пораньше, — тяжело уронил он. — Не будете ли вы так любезны пройти со мной в кабинет?

Я прошел следом за ним через прихожую в знакомую уютную комнату, освещенную пламенем камина. Руперт не потрудился предложить мне рюмочку, и я решил избавить его от лишних затруднений и начал первым:

— Вы собираетесь мне сказать, что к вам вернулась не та лошадь, которую увезли отсюда сегодня утром. Руперт вскинул брови.

— Так вы не намерены отрицать этого?

— Нет, конечно! — улыбнулся я. — Какой же вы были бы тренер, если бы не заметили этого?

— Это заметил конюх. Донни. Он сказал главному конюху, главный конюх доложил мне, и я пошел, чтобы проверить лично. И я жду объяснений — Причем достаточно правдоподобных, — добавил я, подражая его менторскому тону. Руперт не улыбнулся.

— Это не шутка!

— Да, наверно. Но и никакого преступления здесь нет. Постарайтесь успокоиться, я сейчас все объясню.

— Вы привезли мне подмененную лошадь! Ни один тренер в здравом уме такого не потерпит.

— Подменой была та лошадь, которую вы принимали за Энерджайза, — сказал я. — И прислал его сюда не я, а Джоди. Лошадь, которую вы пытались подготовить к Скачке Чемпионов и которую увезли отсюда сегодня утром, зовут Паделлик. Это довольно никчемный новичок.

— Я вам не верю!

— В качестве Энерджайза он вас сильно разочаровал, — напомнил я.

— Н-ну... — в его голосе появились первые следы сомнений.

— Когда я обнаружил, что сюда прислали не ту лошадь, я настойчиво попросил вас не выставлять его ни на какие скачки, потому что я, разумеется, не хотел, чтобы от вашего — и моего — имени в скачках участвовал подменыш.

— Но если вы знали — какого ж черта вы не сказали Джоди, что произошла ошибка?

— Это была не ошибка, — просто ответил я. — Он сделал это намеренно.

Руперт прошелся по комнате взад-вперед и молча налил нам по рюмке виски.

— Хорошо, — сказал он, протягивая мне рюмку. — Продолжайте, пожалуйста.

Мой рассказ длился довольно долго. Руперт жестом пригласил меня сесть, сам сел напротив и слушал очень внимательно и серьезно.

— И насчет охраны... — сказал он наконец. — Вы что думаете, Джоди попытается вернуть себе Энерджайза? Я кивнул.

— Джоди — очень решительный человек. Однажды я недооценил его силу и быстроту действий и из-за этого потерял Энерджайза. Думаю, когда он вернется домой из Чепстоу и услышит то, что расскажут ему Фелисити, шофер и конюх, он очень разозлится и решит действовать немедленно. Джоди не из тех, кто сперва подумает денек-другой. Он явится сегодня ночью. По крайней мере, я надеюсь и рассчитываю на это.

— Он будет уверен, что Энерджайз здесь?

— Конечно, — сказал я. — Он расспросит своего шофера об их путешествии, и шофер упомянет о проверке. Джоди допросит шофера с пристрастием и узнает, что там был еще Пит Дьювин. Джоди, скорее всего, позвонит Питу спросить, не заметил ли он чего-нибудь подозрительного, и Пит, которому скрывать нечего, расскажет, что увозил отсюда черную лошадь. И привез обратно черную лошадь. И что на контрольном пункте был я. Я не просил его никому ничего не говорить, и я уверен, что Пит скажет, потому что он человек честный и открытый.

Губы Руперта чуть раздвинулись в слабом подобии улыбки — первой за все время. Но он тут же решительно смел ее с лица.

— На самом деле, я не могу одобрить то, что вы сделали.

— Никаких законов мы не нарушили, — ответил я ровным тоном, избегая упоминать о полицейской форме Берта — это был довольно скользкий вопрос.

— Да, возможно... — Руперт обдумал это еще раз. — А ваши охранники должны предотвратить кражу Энерджайза и в то же время застать Джоди на месте преступления?

— Именно так.

— Я их видел во дворе сегодня вечером. Двое мужчин. Они сказали, что вы должны выдать им инструкции, когда приедете, но, честно говоря, я был так зол на вас, что почти не обратил на них внимания.

— Я поговорил с ними, когда пришел, — сказал я. — Один будет регулярно обходить двор, а второй будет сидеть и караулить у двери денника. Я сказал обоим, чтобы, если их попытаются выманить с поста, они немедленно поддались на провокацию.

— Поддались на провокацию?!

— Конечно. Надо обеспечить мышке свободный подход к мышеловке.

— О господи!

— И еще... не могли бы вы находиться где-то рядом, чтобы быть свидетелем в случае, если Джоди таки явится?

До Руперта, похоже, только сейчас дошло, что он ведь тоже жертва Джоди. У него сделалось почти такое же лицо, как у Чарли, — нет, скорее, как у Берта. Похоже, он начинал находить идею ответного удара привлекательной. Он снова улыбнулся.

— Ну, конечно, это зависит от времени, когда явится Джоди — если он вообще явится, — но двое из моих сегодняшних гостей будут самыми подходящими свидетелями, притом беспристрастными. Одна дама, которая работает мировым судьей, и местный викарий.

— А они останутся допоздна? — спросил я.

— Попробуем уговорить. Он немного поразмыслил.

— А как насчет полиции?

— Сколько времени им потребуется, чтобы приехать сюда по вызову?

— Хм... Минут десять. Может быть, пятнадцать.

— Нормально.

Руперт кивнул. В глубине дома зазвонил колокольчик, извещая о прибытии гостей. Руперт встал, помедлил, нахмурился и спросил:

— Но если сторож должен позволить себя отвлечь, зачем тогда вообще сажать его у самого денника?

— А иначе как же Джоди узнает, в какой денник соваться? — улыбнулся я.

Ужин казался бесконечным, хотя потом я не мог припомнить ни одного блюда, ни одного слова из беседы. За столом было восемь человек, все куда более интересные собеседники, чем я. Особенно блистал викарий, наделенный великолепным талантом подражателя. Я смутно слышал, как он по очереди подражает разным голосам, и видел, что все остальные присутствующие покатываются от смеха. Я же мог думать только о моих людях, которые сейчас торчат на морозе, и о грабителе, которого я рассчитывал поймать.

Под стоны аудитории викарий разыграл Золушку и ушел в полночь, сказав, что ему надо готовиться к воскресной службе. Вскоре удалились еще трое гостей. Последних двоих — даму-судью и ее мужа, спокойного молодого полковника, делающего блестящую карьеру и способного поглощать портвейн в количествах неимоверных, — Руперт уговорил остаться еще на пару рюмочек. Полковник согласился с радостью ввиду перспективы продолжения возлияний, а его супруга тяжко вздохнула и продолжила невинно флиртовать с Рупертом.

В голове у меня вертелись все те же сомнения, что и утром. Предположим, что я ошибся. Предположим, Джоди не явится. Предположим, он явится, но сумеет проскользнуть незамеченным и сумеет увести лошадь...

Ну что ж... Такую возможность я тоже учел. Я в сотый раз проверял все эти «если». Я пытался додумать, чего я еще не додумал, увидеть то, чего не видел раньше, подготовиться к тому, к чему не был готов. Руперт пару раз с любопытством глянул в мою сторону, но не попытался меня отвлечь.

Внезапно в дверь позвонили, громко, три раза подряд.

Я вскочил быстрее, чем это допускают светские манеры.

— Идите-идите, — снисходительно сказал Руперт. — Если мы понадобимся, мы сразу выйдем.

Я кивнул и бросился к выходу. За дверью стоял мой человек в сером фланелевом костюме и с фонариком. Вид у него был озабоченный.

— В чем дело?

— Точно не знаю. Двое других караулят двор, и я их в последний раз видел довольно давно. И, похоже, у нас гости. Но только они приехали не в коневозке.

— А ты их видел? Гостей?

— Нет. Только их машину. Она спрятана рядом с дорогой, в зарослях рододендронов. Ну, по крайней мере, еще полчаса назад этой машины не было. Как ты думаешь?

— Лучше пойти посмотреть, — сказал я. Он кивнул. Я оставил дверь дома открытой, и мы пошли к главным воротам. У самых ворот стоял фургон, на котором приехали охранники, а снаружи, менее чем в пятидесяти рядах от ворот, у дороги в кустах стояла машина, еле видимая при свете фонарика.

— Эту машину я не знаю, — сказал я. — Может, это просто какая-нибудь влюбленная парочка?

— В такую ночь они бы сидели в машине, вместо того чтобы обжиматься в кустах. Морозит.

— Да, верно.

— Давай тогда оставим их без транспорта.

Мы подняли капот и аккуратно вынули пару необходимых деталек. Потом, стараясь как можно реже включать фонарик и по возможности идти по траве, а не по дороге, поспешили обратно к конюшне. Ночь была достаточно ветреной, чтобы заглушать негромкие звуки, достаточно темной, чтобы в пяти шагах ничего не было видно, и достаточно холодной, чтобы отморозить себе все, что можно, и все, что нельзя.

У входа во двор мы остановились оглядеться и прислушаться.

Темнота. Ни единого огонька. Темная громада конюшни скорее угадывалась, чем была видна на фоне неба, сплошь затянутого облаками.

Тишина. Ни единого звука, кроме нашего собственного дыхания и более шумного дыхания ветра. Двух других охранников не видно и не слышно.

— Что теперь?

— Пошли проверим лошадь, — сказал я.

Мы вошли в главный двор и стали пробираться по краю — там он был залит бетоном, а на бетоне шаги не так слышны. Середина двора была засыпана хрустящим гравием, по которому и кошка не прошла бы бесшумно.

У четырнадцатого денника стоял стул. Самый обыкновенный деревянный кухонный стул, прислоненный спинкой к стене конюшни. Охранника не было.

Я бесшумно отодвинул засовы на верхней половинке дверцы и заглянул в денник. В деннике шевельнулись, переступили с ноги на ногу, зашелестела солома под копытом. Секундная вспышка фонарика высветила великолепного коня, терпеливо дремлющего в темноте, смотрящего свои лошадиные сны.

Я закрыл дверцу, чуть слышно скрипнул засовом.

— С ним все в порядке. Пошли искать остальных. Мой спутник кивнул. Мы вышли из главного двора и принялись блуждать по разным ответвлениям, стараясь ступать как можно тише и не пользоваться фонариком. Я не мог отделаться от странного ощущения, что мы — не единственные, кто сейчас пробирается здесь в потемках. В темноте мне мерещились какие-то фигуры, я осторожно протягивал руку — но это были всего лишь сгустки тени. Мы блуждали так минут пять: вслушивались, делали несколько шагов, снова вслушивались.

Мы обошли все денники, но ничего не увидели и не услышали.

— Все без толку, — тихо сказал я. — Наших не видно. Кстати, тебе не приходило в голову что они могут прятаться от нас, принимая нас за грабителей?

— Я как раз только что об этом подумал.

— Пошли обратно в главный двор.

Мы повернули и направились обратно. На этот раз мы срезали путь через узкий проходи к между двумя секциями конюшни. Я шел впереди и буквально наткнулся на скорчившегося на земле человека.

Я посветил фонариком. Увидел аккуратную синюю форму и ярко-алую кровь на лбу. Глаза человека были закрыты, тело бессильно обмякло. Это был тот самый человек, который должен был сидеть на кухонном стуле.

— Господи! — в отчаянии воскликнул я и подумал, что никогда себе этого не прощу. Я упал на колени рядом с ним и принялся лихорадочно нащупывать пульс.

— Он жив, — сказал мой спутник в сером костюме. Его голос звучал уверенно и успокаивающе. — Смотри, он дышит. С ним все будет в порядке, вот увидишь.

Но я не видел ничего, кроме человека, который пострадал потому, что я послал его навстречу опасности.

— Надо вызвать доктора! — сказал я, вскакивая.

— А как же лошадь?

— К черту лошадь! Это важнее.

— Я побуду с ним, пока ты не вернешься.

Я кивнул и заторопился к дому. Теперь я не стеснялся пользоваться фонариком. Если этот человек останется калекой из-за меня...

Я бросился бегом.

Ввалился в парадную дверь и застал Руперта разговаривающим с дамой-судьей и полковником, которые, по всей видимости, собирались уходить. Дама надевала плащ, Руперт подавал полковнику пальто. Когда я влетел, они повернулись и уставились на меня. Немая сцена.

— На моего охранника напали! Его ударили по голове. Не могли бы вы вызвать доктора? — выпалил я.

— Конечно, — спокойно ответил Руперт. — А кто на него напал?

— Я не видел.

— Полицию вызвать?

— Да, пожалуйста.

Он повернулся к телефону, быстро набрал номер.

— А лошадь как?

— В денник они не входили.

Пока мы вызывали врача и полицию, мы оба обдумывали все, что отсюда может следовать. Полковник и дама-судья застыли как вкопанные, приоткрыв рот. Повесив трубку, Руперт властно посмотрел на них.

— Не могли бы вы выйти с нами во двор? — сказал он. — На всякий случай, вдруг понадобятся свидетели.

Полковник с женой не были приучены тихо смываться при одной мысли, что их могут сделать свидетелями. Руперт заторопился к двери, я следовал за ним по пятам, и они вышли вслед за нами, хотя и не так поспешно.

Снаружи, казалось, все было совершенно спокойно — Он там, в таком проходике между секциями, — сказал я.

— Да, я понял, что вы имеете в виду, — кивнул Руперт. — Но сперва надо проверить Энерджайза.

— Потом.

— Нет. Сейчас. Зачем бы им бить по голове охранника, если они пришли не за лошадью?

Руперт направился прямиком в главный двор, включил все шесть фонарей, и пошел к деннику по хрустящему гравию.

Это было похоже на сигнал горна. Темный и тихий двор мгновенно наполнился светом, шумом и движением.

Обе половинки двери денника номер четырнадцать были приоткрыты примерно на фут. Из щели пулей вылетели две темные фигуры.

— Хватайте их! — крикнул Руперт.

Выход со двора был только один, но довольно широкий. Темные фигуры бросились к нему, петляя, как зайцы. Один обогнул нас с Рупертом слева, другой справа.

Руперт рванулся наперерез тому, что поменьше. Когда тот повернулся лицом к свету, оказалось, что это Джоди.

Я бросился вдогонку большому. Догнал. Схватил за плечо.

Он взмахнул рукой, двинул бедром, и я буквально отлетел от него и плюхнулся на землю.

Мускулы у него были твердые, как камень. Блеснули темные очки.

Джокер уходил от преследователей.

Джоди и Руперт катались по гравию. Один держал, другой отбивался, оба ругались на чем свет стоит. Я снова попытался схватить здорового, с тем же результатом Он, похоже, хотел броситься на помощь Джоди — потому мне и удалось догнать его во второй раз, — но в конце концов обратился в бегство. К тому времени, как я снова поднялся на ноги, он уже со всех ног мчался к выходу со двора.

Но навстречу ему бросился крепкий мужчина в синей форме. Он упал ему в ноги, дернул за колени и сбил с ног. Темные очки отлетели в сторону, и двое людей в синем принялись кататься по земле. Человек в форме оказался наверху. Я бросился ему на помощь и с размаху уселся на ноги здоровяку. Нежничать с ним я вовсе не собирался. Здоровяк взвыл от боли и прекратил вырываться. Но, боюсь, я еще некоторое время продолжал выкручивать ему ногу.

Джоди вырвался из хватки Руперта и пробежал мимо меня. До сих пор полковник, как и его жена, только смотрел на всю эту свалку, совершенно ошеломленный, но теперь он вспомнил о своем воинском долге и изящно подставил Джоди подножку.

Джоди споткнулся и растянулся на гравии. Полковник наклонился и схватил его за ворот куртки. Тут подоспел Руперт, и они вдвоем тоже уселись на Джоди, не давая ему подняться.

— И что теперь делать? — пропыхтел Руперт.

— Ждать полицию, — коротко ответил я. Нашим пленникам упоминание о полиции очень не понравилось, но вырваться им не удалось. Здоровяк принялся жаловаться, что я сломал ему ногу. Джоди, находившийся в руках профессионала, то есть полковника, не мог выдавить ни слова. На самом деле, полковник так умело держал Джоди в одиночку, что Руперт встал, отряхнулся и задумчиво посмотрел на меня.

Я дернул головой в сторону четырнадцатого денника. Дверь по-прежнему стояла полуоткрытой, внутри было темно. Руперт медленно кивнул и направился к деннику. Включил свет. Вошел. Когда он вышел, лицо у него было каменным.

— Энерджайз мертв, — с горечью произнес он.

Глава 15

Руперт принес веревку и крепко связал Джоди руки за спиной. Только после этого они с полковником позволили ему подняться. Встав, Джоди попытался пнуть полковника. Руперт сказал ему, чтобы он угомонился, если не хочет, чтобы ему связали еще и ноги.

Руперт и мой человек в синей форме повторили ту же процедуру со здоровяком. Тот пинаться не стал, попросту потому, что не мог. Но зато его гневные речи заставили вскинуть брови даже даму-судью, которая на своем веку слышала ругани побольше, чем все остальные из присутствующих.

Увидев лицо здоровяка, мы поняли, почему он все время ходил в темных очках. Он стоял, набычившись, исходя бессильной яростью, прыгая на одной ноге и натягивая веревку, конец которой держал мой человек в форме. Его веки, особенно нижние, были чудовищно изуродованы, и даже при этом слабом освещении было видно, что они воспалены. Да, этого человека действительно можно было пожалеть.

— Я вас знаю, — внезапно сказал Руперт, вглядевшись в него поближе. — Что у вас с глазами?

— А не пошел бы ты!.. — и так далее.

— Макрахайниш. Ваше имя — Макрахайниш. Здоровяк ничего не ответил. Руперт обернулся ко мне.

— Вы его не знаете? Хотя, возможно, он был еще до вас. Он ветеринар. Его лишили лицензии. Вычеркнули из официального списка ветеринаров и удалили со всех ипподромов. И уж в конюшне ему находиться совсем не полагается.

Здоровяк Макрахайниш высказал самое нелицеприятное мнение о скачках в целом и о Руперте в частности.

— Он был обвинен в мошенничестве и использовании допинга и получил срок в тюрьме. Он торговал допингами направо и налево. Теперь он, конечно, выглядит старше, и с глазами у него что-то не то, но это, несомненно, он, Макрахайниш.

Я отделился от группы и подошел к ярко освещенному деннику. Открыл дверь. Заглянул внутрь.

Мой прекрасный черный конь лежал на боку, ноги вытянуты, голова бессильно откинута на солому. Блестящий глаз сделался теперь тусклым и мутным. Изо рта торчали клочья недожеванного сена. Крови не было, ран, насколько я мог видеть, тоже. Я вошел, присел на корточки рядом с ним и печально погладил его. Меня переполняли гнев и жалость.

Вслед за мной к деннику подвели упирающихся Джоди и Макрахайниша. Я поднял голову и увидел их в деннике. Руперт, полковник, его жена и человек в синей форме стояли в дверях, загораживая выход.

— Как вы его убили? — с горечью спросил я.

В ответе Макрахайниша полезной информации не содержалось.

Я встал и, выпрямляясь, заметил возле хвоста лошади плоский коричневый чемоданчик, наполовину присыпанный соломой. Я наклонился и поднял его. Макрахайниш взвыл и попытался вырваться. Когда я положил чемоданчик на край кормушки и открыл его, Макрахайниш принялся ругаться вдвое энергичнее, чем прежде.

В чемоданчике было обычное снаряжение ветеринара, аккуратно разложенное по специальным отделениям. Я достал только одну вещь.

Полиэтиленовый пакет с прозрачной жидкостью. Это явно был стерильный физиологический раствор.

Я показал его Джоди.

— Вы ввели алкоголь мне в вену.

— Ты же был без сознания! — удивленно сказал Джоди.

— Заткнись, идиот! — рявкнул на него Макрахайниш.

Я улыбнулся.

— Не все время. Я помню почти все, что было той ночью.

— Он же говорил, что ни черта не помнит! — сказал Джоди Макрахайнишу оправдывающимся тоном и был вознагражден таким взглядом опухших глаз, которому позавидовала бы любая Медуза Горгона.

— Я приходил, чтобы узнать, действительно ли Энерджайз у тебя, — сказал я. — И я нашел его.

— Да ты бы его не отличил! — насмешливо бросил Джоди. — Ты же обыкновенный лох! Бестолковый и жадный лох.

— Сам такой, — ответил я. — Лошадь, которую вы убили, — не Энерджайз.

— Энерджайз!

— Заткнись! — заорал Макрахайниш. — Закрой свою поганую варежку, педераст вонючий!

— Нет, — сказал я Джоди. — Вы убили американскую лошадь, которую звали Черный Огонь. Джоди дико уставился на неподвижное тело.

— Энерджайз это! — повторил он. — Я его с закрытыми глазами узнаю!

— Господи Иисусе! — взвыл Макрахайниш. — Я тебе язык выдеру!

— Вы уверены, что это не Энерджайз? — недоверчиво спросил у меня Руперт.

— Абсолютно.

— Да он это нарочно, чтобы надо мной поиздеваться! — яростно завопил Джоди. — Это Энерджайз, я-то знаю! Вон, видите ту лысинку на плече? Это Энерджайз!

Макрахайниш уже не мог говорить. Он попытался наброситься на Джоди, забыв о связанных руках и поврежденной ноге. Джоди посмотрел на него невидящим взглядом. Он был целиком сосредоточен на лошади.

— Вы хотите сказать, — начал Руперт, — что вы приехали сюда, чтобы убить Энерджайза, и сделали это?

— Да! — торжествующе ответил Джоди. Это слово повисло в звенящей тишине. Все молчали. Джоди огляделся, поначалу с вызовом и гордостью, потом с тревогой. И постепенно до него дошло то, что пытался сказать ему Макрахайниш: что ему ни в коем случае не следовало ни в чем признаваться. Пламя угасло, и угли затянулись золой.

— Я его не убивал, — угрюмо сказал Джоди. — Это все Макрахайниш. Я вообще не хотел его убивать, но Макрахайниш настаивал.

Приехала полицейская машина с двумя молодыми и энергичными констеблями, которые не нашли ничего странного в том, что их вызвали по поводу убийства лошади.

Они записали в своих блокнотах, что пять свидетелей, среди которых был (то есть была) мировой судья, слышали, как Джоди Лидс признался, что они с бывшим ветеринарным врачом, которому было запрещено работать по профессии, проникли после полуночи в конюшню с намерением лишить жизни одну из лошадей. Они записали также, что лошадь мертва. Причина смерти осталась неизвестной до проведения вскрытия.

Сразу вслед за полицией приехал доктор Руперта — пожилой человек с повадками доброго дедушки. Зевая, но не жалуясь, он вместе со мной отправился к моему охраннику. Последний, к моему великому облегчению, сидел на земле, держась за голову обеими руками, и стонал. Раз стонет — значит, живой! Мы отвели его в кабинет Руперта, где доктор залепил пластырем запекшуюся рану на лбу, накормил его какими-то таблетками и велел пару дней отдыхать. Мой человек слабо улыбнулся и сказал, что это зависит от того, что скажет хозяин.

Один из молодых полисменов спросил, видел ли он, кто его ударил.

— Высокий человек в темных очках. Он подобрался ко мне сзади с этим чертовым поленом. Я услышал какой-то шум, обернулся, посветил фонариком — и увидел его. Он размахнулся и врезал мне по башке. Очнулся я уже лежа на земле.

Увидев, что он пришел в себя, я несколько успокоился и вышел во двор посмотреть, что там делается.

Судья и полковник, похоже, уехали домой. Руперт разговаривал с двумя конюхами, разбуженными шумом.

Макрахайниш прыгал на одной ноге, кричал, что я сломал ему ногу, и клялся, что привлечет меня к суду за превышение необходимой самообороны. Пожилой доктор флегматично осмотрел поврежденную конечность и сказал, что, скорее всего, это обычное растяжение.

Полицейские неблагоразумно развязали Макрахайнишу руки, видимо рассчитывая на то, что с больной ногой он далеко не убежит. Услышав, что нога не сломана, а только растянута, они достали наручники и потребовали, чтобы Макрахайниш протянул руки. Он отказался и оказал сопротивление. Поскольку полицейские так же, как и я в свое время, недооценили его силу и дерзость, им пришло потратить несколько минут, чтобы его скрутить.

— Сопротивление аресту, — пропыхтели они, записывая это в свои блокноты. — Нападение на офицеров полиции, находящихся при исполнении обязанностей.

Очки Макрахайниша лежали на гравии в главном дворе, там, куда они отлетели во время свалки. Я пошел и подобрал их. Принес их Макрахайнишу и вложил в его скованные наручниками руки.

Он уставился на меня своими красными, как у кролика, глазами. Ничего не сказал. Надел очки. Руки у него дрожали.

— Трахома, — сказал доктор, когда я отошел от него.

— Что-что?

— Заболевание глаз. Трахома. Бедняга!

С Джоди полицейские этой ошибки не повторили. Он сел рядом с Макрахайнишем на заднее сиденье полицейской машины. На руках у него были наручники, лицо ледяное, как Северный полюс. Когда полицейский подошел, чтобы захлопнуть дверцу, Джоди высунулся из машины и сказал мне непослушными губами:

— Дерьмо!

Руперт пригласил моих охранников к себе в кабинет, погреться и выпить кофе. Я представил их ему.

— Мой друг в сером костюме — Чарли Кентерфильд. Вот этот высокий и широкоплечий мужчина в форме — Берт Хаггернек. Наш пострадавший — Оуэн Айдрис.

Руперт пожал им всем руки. Они ему улыбнулись. Он тотчас же почуял, что в их улыбках имеется некий подтекст, и обернулся ко мне.

— А от какой они фирмы?

— Чарли — банкир. Берт работает клерком в букмекерской конторе. Оуэн помогает мне в мастерской.

Чарли хихикнул и произнес с самым безупречным итонским выговором:

— Мы еще неплохо организуем контрольные пункты, так что, если вам понадобится...

Руперт только головой покачал. Достал из буфета бренди и рюмки.

— Интересно, если я вас кое о чем спрошу, вы мне ответите?

— Если сумеем, — сказал я.

— Та убитая лошадь в деннике. Это все-таки Энерджайз?

— Нет. Как я и говорил, это лошадь, которую я купил в Штатах. Ее звали Черный Огонь.

— Но лысинка на плече... Джоди был так уверен...

— Эту лысинку выбрил я сам. А в остальном эти лошади были удивительно похожи. Особенно ночью, потому что обе они черные. Но есть верный способ отличить Черного Огня. У него на губе вытатуирован американский номер.

— А зачем вы привезли его сюда?

— Я не хотел рисковать настоящим Энерджайзом. Сперва я не знал, как заманить Джоди в ловушку, чтобы это было наверняка. А потом я увидел в Америке Черного Огня. Остальное было просто.

— Но мне показалось, — задумчиво произнес Руперт, — будто вы не рассчитывали, что Джоди убьет лошадь.

— Не рассчитывал. Я не знал про Макрахайниша. В смысле, я не знал, что он ветеринар и что он может заставить Джоди поступить по-своему. Я думал, что Джоди просто попытается украсть лошадь, и хотел поймать его с поличным. Застать на месте преступления так, чтобы он не смог отговориться. Я хотел доказать, что Джоди — вовсе не невинный страдалец, каким его считают. Не столько полиции, сколько миру скачек.

Руперт обдумал все это.

— А почему вы решили, что он не станет его убивать?

— Ну... это приходило мне в голову, но я все взвесил и решил, что это маловероятно. Энерджайз — слишком хороший конь. Я подумал, что Джоди захочет его где-нибудь припрятать, чтобы позднее извлечь из него выгоду — даже если придется продать его по дешевке. Энерджайз — это деньги, а Джоди деньгами не разбрасывается.

— Но Макрахайниш хотел его убить, — сказал Руперт.

Я вздохнул.

— Видимо, он решил, что так будет безопаснее. Руперт улыбнулся.

— Ну и задали же вы им задачу! Они не могли рассчитывать на то, что вы успокоитесь, вернув себе лошадь, — это было бы рискованно. Они не могли быть уверены, что вы не сумеете каким-то образом доказать, что лошадь у вас украли. Но если бы лошади у вас не было, вам было бы почти невозможно что-то доказать.

— Верно, — согласился Чарли. — Стивен рассуждал точно так же.

— И еще, — продолжал я, — Джоди просто не мог перенести мысли, что я возьму над ним верх. Он попытался бы украсть Энерджайза не только ради безопасности и выгоды, но и из мести.

— Знаешь что? — вмешался Чарли. — Я подозреваю, что он поставил все, что у него было на счету, на Паделлика в Стратфорде, думая, что это будет Энерджайз. И когда Паделлик пришел шестым, Джоди потерял уйму денег. По-моему, это само по себе может служить неплохим мотивом для мести.

— Ага! — радостно согласился Берт. — А представляете, сколько деньжищ ухнул коту под хвост этот гребаный Дженсер Мэйз? Просто со смеху помереть можно! Они-то все думали, что ставят на подмену, а мы взяли и подсунули им настоящего Паделлика!

— Паделлик сделал все, что мог, — заметил я. — И все заботами Руперта.

Руперт обвел нас взглядом и покачал головой.

— Мошенники и проныры!

Мы не стали спорить и выпили еще бренди.

— А откуда взялась эта американская лошадь? — спросил Руперт.

— Из Майами.

— Да нет, сегодня утром.

— Из маленькой тихой деревенской конюшни, — сказал я. — Мы привезли его на контрольный пункт...

— Блин, его надо было видеть! — весело перебил Берт. — Я имею в виду, вот этого нашего буржуя. Он переставил этих трех лошадей быстрее, чем шулер передергивает карты!

— Я как раз хотел спросить, как ему это удалось, — задумчиво сказал Руперт.

— Он вывел этого чертова Энерджайза из фургона Джоди и поставил в пустой денник прицепа, в котором привезли Черного Огня. Потом поставил Паделлика на место Энерджайза, в фургон Джоди. Потом поставил этого чертова Черного Огня туда, где раньше стоял Паделлик, в ваш фургон то есть. По кругу, прямо как карусель.

— Меняли лошадей на контрольном пункте, — с улыбкой сказал Чарли. — Паделлик выехал отсюда и направился в Стратфорд. Черный Огонь выехал из деревенской конюшни и прибыл сюда. А Энерджайз выехал от Джоди, и... — Чарли осекся.

— И куда он делся? — спросил Руперт. Я покачал головой.

— Не тревожьтесь, он в безопасности. Он в Хентсфорд-Менор, с Элли, с мисс Джонстон и миссис Фэйрчайльд-Смит.

— Мы оставим его там, где он сейчас, еще на недельку-другую.

— Ну да, — пояснил Берт. — Потому как, видите ли, Джоди и этот красноглазый громила пары уже спустили, но как насчет третьего? Того, которому мы наступили на любимую мозоль, и хорошо наступили? Этот трижды трахнутый мистер Удав Дженсер Мэйз тоже может его убить. Во всяком разе, рисковать не стоит.

Глава 16

Мы с Оуэном поехали обратно в Лондон. Машину вел я. Он сидел рядом со мной, временами задремывая и всячески делая вид, что голова у него не болит.

— Не глупи, — сказал я. — Я-то знаю, что ты чувствуешь. Тебя внушительно огрели по голове, и, хотя ты и пытался отговориться перед доктором, что, мол, хозяин не даст тебе отдыхать два дня, отдыхать тебе придется.

Оуэн улыбнулся.

— Мне очень жаль, что с тобой так вышло.

— Я знаю.

— Откуда?

— Чарли сказал.

Я посмотрел на него. Его лицо в отсвете приборной доски выглядело спокойным и умиротворенным.

— Ох, и сумасшедший же денек выдался! — сонно пробормотал он.

Когда мы подъехали к дому и свернули на дорожку, было четыре утра. Оуэн медленно очнулся и передернул плечами. Глаза у него были мутные от усталости.

— Ляжешь на моей кровати, — сказал я, — а я буду спать на диване.

Он открыл было рот.

— И не вздумай спорить, — добавил я.

— Ладно.

Я запер машину, и мы вместе пошли к двери. И вот тут начались неприятности.

Входная дверь была не заперта и чуть приоткрыта. Оуэн был слишком сонный и не обратил на это внимания, но у меня душа ушла в пятки, когда я это увидел.

«Грабители! — тупо подумал я. — И надо же, чтоб именно сегодня!»

Я толкнул дверь. Все тихо. В прихожей мебели почти не было, и все вроде бы стояло на месте. Но наверху, наверно, творится бог знает что...

— Что такое? — спросил Оуэн, наконец заметив, что что-то не так.

Я указал на дверь в мастерскую.

— О нет!

Дверь мастерской тоже стояла нараспашку, и открыли ее явно не ключом. Дверь была разрублена, во все стороны торчали острые щепки.

Мы прошли по застеленному ковром коридору, раскрыли дверь пошире и шагнули на бетонный пол.

Дальше мы идти не могли. Застыли, как вкопанные.

Мастерская была разорена полностью.

Все лампы были включены. Все шкафы и ящики были раскрыты, и все, что в них хранилось, было разбросано по полу, разбито и раздавлено. Верстаки перевернуты, подставки для инструментов сорваны, от стен отколоты огромные пласты штукатурки.

Все мои чертежи и рисунки изорваны в клочки. Все модели игрушек растоптаны.

Банки с маслом и смазкой открыты и разлиты по полу. А все, на что не хватило масла и смазки, было залито краской, которой я писал объявления.

А станки...

Я сглотнул. На этих станках мне больше не работать. Никогда.

«Это не грабители», — почти равнодушно подумал я.

Это месть.

Я был слишком ошеломлен и не мог выдавить ни слова. С Оуэном, похоже, было то же самое, потому что довольно долго мы оба стояли молча, не двигаясь. Царящий в мастерской вопиющий разгром говорил о такой злобе и ненависти, что меня буквально затошнило.

Я сделал еще несколько шагов. Ног я под собой не чуял.

Краем глаза я уловил за полуоткрытой дверью какое-то движение. Я резко развернулся, чисто инстинктивно. То, что я увидел, меня отнюдь не успокоило.

За дверью стоял Дженсер Мэйз, подстерегавший меня, как коршун подстерегает добычу. Длинный нос сделался похож на клюв, и глаза за очками в металлической оправе сверкали безумием. Он замахнулся — это и было тем движением, которое я успел заметить, — а в руках у него был тяжелый топор на длинной рукоятке.

Я успел метнуться в сторону — за долю секунды до того, как топор опустился на то место, где я только что стоял.

— Беги за помощью! — крикнул я Оуэну.

Я успел увидеть его напряженное лицо, разинутый рот, расширенные глаза, следы запекшейся крови на щеке. На какое-то мгновение он замешкался, и я подумал, что он никуда не пойдет, но, когда я в следующий раз взглянул в сторону двери, там никого не было.

Неизвестно, ждал ли меня Дженсер Мэйз, но было ясно, что теперь, когда я здесь, он попытается сделать со мной то же, что с моим имуществом. За следующие несколько минут я успел многому научиться. Я узнал, что такое настоящая ярость. Я узнал, что такое смертельный ужас. И что нет ничего забавного в том, чтобы встретиться лицом к лицу, безоружным и беспомощным, с вооруженным человеком, который жаждет тебя убить.

К тому же твоим собственным топором.

Это была жуткая игра в догонялки среди покореженных станков. Достаточно того, чтобы один-единственный яростный удар достиг цели, — и я останусь без руки или без ноги, а то и без головы. Он наносил удары каждый раз, как ему удавалось подойти достаточно близко, а я не мог подобраться к нему и попытаться отобрать топор — я не слишком доверял своей скорости и силе. Каждый раз в последний момент мне удавалось увернуться. Я прятался за сломанный токарный станок... за фрезерный... за циркулярку... снова за токарный... Теперь только эти драгоценные железяки стояли между мной и моей смертью.

Мы перемещались по мастерской, туда-сюда, туда-сюда...

Четкой границы между разумностью и безумием не существует. Возможно, в каком-то отношении Дженсер Мэйз оставался разумен. Во всяком случае, несмотря на всю его одержимость, ему хватало ума не подпускать меня к двери. С того момента, как я вступил в мастерскую, он не предоставил мне ни малейшего шанса выскочить наружу.

На полу валялись инструменты из сорванных со стены подставок, но инструменты по большей части были маленькие и к тому же лежали в другой половине мастерской. Чтобы добраться до них, надо было выскочить из-за станков — но там не было ничего равного топору, а ради резца, пилы или дрели рисковать не стоило.

Может быть, мне удастся продержаться до тех пор, пока вернется Оуэн с подмогой...

Я начинал задыхаться. Я был в довольно приличной форме, но не спортсмен. Легкие не успевали снабжать кислородом измученные мышцы. И к тому же я все время должен был помнить о том, что не могу позволить себе поскользнуться в луже масла, или споткнуться о болты, которыми привинчены к полу основания станков, или схватиться за что-нибудь — я тут же останусь без пальцев...

А Дженсер Мэйз казался неутомимым. Я больше смотрел на топор, чем ему в лицо, но все же урывками замечал его застывшее, фанатичное и странно напряженное выражение, не оставлявшее надежды на то, что он остановится прежде, чем достигнет цели. Пытаться его урезонить было бы все равно что спорить с лавиной. Я и не пытался.

Дыхание с хрипом вырывалось у меня из груди. Оуэн... где же он застрял, черт возьми... еще минута, и он с таким же успехом может вернуться завтра...

Топор просвистел совсем рядом с моим плечом. Я содрогнулся от ужаса и начал отчаиваться. Он меня убьет. Вот сейчас тяжелое лезвие вонзится в меня... я почувствую боль, увижу, как хлынет кровь... и он изрубит меня на куски, как и все остальное.

Я находился в конце мастерской, рядом с электромотором, который приводил в движение все машины. Дженсер Мэйз был в трех шагах от меня. Он размахивал топором, и лицо его было жестоким и диким. Я дрожал, задыхался, по-прежнему отчаянно ища спасения, и, больше затем, чтобы отвлечь его, чем почему-либо еще, включил мотор.

Мотор загудел и привел в движение главный ремень, который завертел большое колесо под потолком, и длинный вал, идущий вдоль всей мастерской, принялся вращаться. Все приводные ремни, ведущие к машинам, тоже завертелись, как обычно, с той разницей, что часть из них была разрублена и свободные концы хлопали, точно стяги на ветру.

Это отвлекло его всего лишь на миг. Я только успел спрятаться за мотором, который был куда меньше станков и не мог служить хорошим укрытием, а Дженсер Мэйз уже снова обернулся ко мне.

Он увидел, что я беззащитен. Его бледное, залитое потом лицо вспыхнуло торжеством. Он замахнулся топором и изо всех сил обрушил его на меня.

Я отпрыгнул в сторону, поскользнулся и упал. Ну, все. Это конец. Я не успею подняться — он меня достанет...

Я успел заметить, как он снова вскинул топор. Отчаянно пнул его в лодыжку. Попал. Он на миг потерял равновесие и промахнулся всего на несколько дюймов. Это не изменило силы удара — только его направление. Вместо того чтобы попасть в меня, топор вонзился в приводной ремень, вращающий главный вал. А Дженсер Мэйз не сообразил выпустить рукоятку. То ли он подумал, что это я каким-то образом ухватился за топор и пытаюсь вырвать его у него из рук, то ли еще что, бог его знает. Во всяком случае, он изо всех сил вцепился в рукоятку, и вращающийся шкив потянул его наверх.

Ремень вращался со скоростью примерно десять футов в секунду. Так что через секунду Дженсер Мэйз был уже наверху, у самого колеса. Тут-то он, конечно, рукоятку выпустил, но было уже поздно. Ремень затянул его в узкий проем между колесом и потолком.

Он вскрикнул... Короткий предсмертный вопль, внезапно оборвавшийся.

Колесо неумолимо протащило его сквозь щель и выбросило с другой стороны. Чтобы остановить мотор, вращающий станки, нужно нечто большее, чем хрупкое человеческое тело.

Он шмякнулся на бетон неподалеку от меня. Все произошло так стремительно, что я еще не успел подняться на ноги.

Топор вырвался из ремня и упал рядом с ним. Рядом с его рукой, словно Дженсеру Мэйзу достаточно было только протянуть руку на каких-то шесть дюймов, чтобы продолжить охоту за мной.

Но Дженсер Мэйз больше не мог за мной охотиться. Я стоял и смотрел на него, а мотор гудел по-прежнему, и большое колесо-убийца вращалось так же спокойно, как всегда, и оставшиеся неповрежденными приводные ремни шуршали так же тихо, как обычно.

Крови почти не было. Лицо Дженсера было белым как мел. Очки слетели, глаза полуоткрыты. Острый нос гротескно свернут на сторону. Шея согнута под невообразимым углом. Бог его знает, что у него еще было сломано и было ли сломано. Сломанной шеи вполне хватило.

Некоторое время я стоял, хватая воздух ртом, обливаясь потом и дрожа от усталости и напряжения отпустившего страха. Потом последние силы внезапно оставили меня, я плюхнулся на пол рядом с электромотором и уронил на него руку, точно увядший цветок. У меня не осталось ни мыслей, ни чувств. Я ощущал лишь тупую, смертельную усталость.

И тут вернулся Оуэн. Спаситель, которого он привел, был одет в настоящую синюю форму и носил на фуражке настоящую повязку в черно-белую клетку. Он окинул помещение взглядом и вызвал подкрепление.

Несколько часов спустя, когда полицейские наконец ушли, я снова спустился в мастерскую.

Наверху, как ни странно, все было цело. То ли наше возвращение помешало Дженсеру Мэйзу довершить задуманное, то ли он собирался разгромить только мастерскую. Так или иначе, вид мирной гостиной меня сильно успокоил.

Мы с Оуэном устало рухнули в кресла, а полицейские занялись своим обычным рутинным делом. После длительного допроса и отбытия покойного мистера Мэйза полицейские удалились, и мы наконец остались одни.

Было уже утро воскресенья. Солнце весело сияло, не задумываясь о своей неуместности после таких событий. Риджентс-парк сверкал инеем, лужи были затянуты льдом.

— Иди спать, — сказал я Оуэну. Он покачал головой.

— Я, пожалуй, домой пойду.

— Ну, возвращайся, когда будешь в порядке. Он улыбнулся:

— Завтра приду. Надо будет малость прибраться.

Когда он ушел, я бесцельно побродил по комнате, собирая кофейные чашки, вытряхивая пепельницы и думая о том о сем. Я чувствовал себя ужасно усталым и все же слишком возбужденным для того, чтобы уснуть. И вот тогда-то я и спустился в разоренную мастерскую.

Дух мертвого растворился. Мастерская уже не была наполнена звенящей ненавистью. Сейчас, в свете утреннего солнца, это были всего лишь холодные и грязные останки мрачной оргии.

Я медленно прошелся по мастерской, трогая валявшиеся на полу обломки носком ботинка. Мой двадцатилетний труд был разнесен вдребезги. Чертежи изодраны в клочки. Игрушки растоптаны. Не починишь, не восстановишь...

Чертежи-то восстановить можно — в патентном бюро есть копии. Но оригиналы и сделанные вручную модели игрушек погибли безвозвратно...

Я наткнулся на останки карусели, которую я сделал в пятнадцать лет. Самая первая вертушка, начало всего Я присел на корточки и принялся выбирать из мусора детальки, вспоминая то далекое лето, когда я, уже не мальчик, еще не мужчина, целыми днями просиживал в мастерской своего дяди и идеи хлестали из меня потоком, как масло из давилки.

Я нашел одну из лошадок. Синюю с белой гривой и хвостом. Ее я сделал последней из шести.

Прозрачно-золотистый стержень, на котором она держалась, был обломан в дюйме от спины лошадки. Не хватало передней ноги и одного уха.

Я повертел ее в руках и со вздохом огляделся. Бедные мои игрушки... Бедные замечательные игрушки, разбитые и разломанные...

Да, Энерджайз обошелся мне недешево во всех отношениях.

Поверни рукоятку, говорил Чарли, и все игрушки завертятся на своих осях и будут делать то, что им положено. Но люди — не игрушки. Джоди, Макрахайниш и Дженсер Мэйз соскочили со шпеньков, и игрушка вышла из-под контроля.

Если бы я не решился взять правосудие в свои руки, меня бы не избили и не обвинили в пьянстве. Мне не пришлось бы тратиться на Черного Огня и на все остальное. Не пришлось бы рисковать Оуэном. Я не разорил бы Джоди и Фелисити, не отправил обратно в тюрьму Макрахайниша, не погубил Дженсера Мэйза...

Что толку говорить, что я не хотел причинять им так много зла, что они сами во всем виноваты? Это ведь я толкнул их на это.

Следовало ли мне делать это?

Жалею лия, что это сделал?

Я встал, выпрямился и с грустью улыбнулся разбитым игрушкам. Не следовало. Но и не жалею.

Эпилог

А Энерджайза я подарил.

Через полтора месяца после его благополучного возвращения в конюшню Руперта он участвовал в Скачке Чемпионов, и мы все поехали в Челтенхем болеть за него. Один магнат любезно одолжил нам свою личную ложу, так что мы расположились с комфортом — позавтракали, выпили шампанского, и вообще нам было очень хорошо.

Четыре новых совладельца веселились от души и хлопали друг друга по спине. Берт, Элли, Оуэн и Чарли. Такие же веселые, как тогда, на контрольном пункте.

Чарли привез с собой жену, любительницу игры в бридж, Берт — свою старую толстую матушку, а у Оуэна обнаружилась дочка, неиспорченная шестнадцатилетняя девушка. Эта странная компания неожиданно оказалась весьма приятной благодаря тому, что мои четверо заговорщиков очень сдружились.

Они пошли делать ставки и смотреть на лошадей в паддоке, а я остался в ложе. Я весь день почти не выходил оттуда. За все эти недели я так и не смог вернуть себе свой прежний невинный энтузиазм. Джоди по-прежнему пользовался всеобщей поддержкой и сочувствием. Я полагал, что так будет всегда. Спортивные газеты получали множество писем, выражавших сочувствие бедам Джоди и отвращение к их виновнику. Репортеры, неохотно признавшие его виновность, тем не менее продолжали писать о нем как о «несчастном» Джоди. Квинтус плел интриги против меня в Жокейском Клубе и говорил всем и каждому, что это я виновен в том, что его сын «оступился». Я спрашивал у него, какое отношение я имею к тому, что его сын связался с Макрахайнишем и Дженсером Мэйзом. Квинтус ничего не ответил.

Мне неофициально сообщили результаты вскрытия Черного Огня. Он был убит с помощью большой дозы хлороформа, которую ввели сквозь ребра прямо в сердце. Быстро и безболезненно. Сделал это явно человек опытный.

В чемоданчике, найденном рядом с мертвой лошадью, был обнаружен большой шприц с достаточно длинной иглой. Внутри шприца были следы хлороформа, снаружи — отпечатки пальцев Макрахайниша.

Эти интересные факты нельзя было сделать достоянием общественности, потому что следствие еще не было закончено, и высокопоставленный полицейский чин, сообщивший мне об этом, взял с меня слово, что я буду держать это в тайне.

Джоди и Макрахайниш были отпущены под залог, и спортивные власти отложили свое расследование до вынесения судебного приговора. Так что Джоди продолжал официально оставаться тренером.

Самыми благоразумными, с моей точки зрения, оказались прочие владельцы, державшие своих лошадей у Джоди. Они один за другим вежливо испарились. Кому же хочется, чтобы его считали лохом? Они сами приняли решение, не дожидаясь приговора суда и Жокейского Клуба, и Джоди остался без лошадей. Но и это, по мнению многих, было моей виной.

Я вышел на балкон ложи любезного магната и стал рассеянно смотреть на Челтенхемский ипподром. Одержать моральную победу над Джоди невозможно. Слишком многие, несмотря ни на что, продолжали считать его бедным тружеником, павшим жертвой низости бесчестного богатея.

На балконе появился Чарли.

— Стивен! В чем дело? Что-то ты тихий какой-то.

— Столько сил потрачено — и ничего не изменилось, — вздохнул я.

— Изменилось-изменилось! — уверенно возразил Чарли. — Вот увидишь. Просто общественное мнение ужасно неповоротливо. Люди не любят разворачиваться на сто восемьдесят градусов и признавать, что их оставили в дураках. Но поверь своему дядюшке Чарли: на будущий год в это же время, когда они перестанут краснеть перед тобой, очень многие будут считать тебя своим лучшим другом.

— Ага, конечно...

— Квинтус, — решительно продолжал Чарли, — сейчас сильно портит себе репутацию. В кулуарах уже поговаривают, что, если Квинтус не видит, что его сын — настоящий преступник, значит, он еще глупее, чем принято считать. Я тебе говорю — те, чье мнение действительно имеет значение, на сто процентов за тебя. А подвиги нашего маленького частного предприятия смакуют за сигарой после обеда. Я улыбнулся:

— Ты, конечно, врешь как сивый мерин, но все равно приятно.

— Бог мне судья, если я вру! — торжественно ответил Чарли, но я заметил, что при этом он с опаской глянул на небо.

— Да, ты знаешь, я видел Джоди, — сказал я.

— Не может быть!

— В Сити. Они с Фелисити выходили из какой-то адвокатской конторы.

— И что?

— Он плюнул.

— Вполне в его духе.

— Они оба выглядели бледными и озабоченными и уставились на меня с недоверием. Плевок Джоди приземлился у моих ног — видимо, он не доплюнул. Если бы я знал, что они здесь будут, я бы к этому району на десять миль не подошел. Но раз уж вышло так, что мы встретились лицом к лицу, я задал ему вопрос, который давно меня мучил:

«Это ты послал Дженсера Мэйза ко мне в мастерскую?»

«Он сказал ему, как можно больнее всего тебя задеть! — зло ответила Фелисити. — И поделом тебе!»

Одной этой фразой она избавила меня от всех угрызений совести, которые я испытывал по поводу этой операции по возвращению Энерджайза.

«Дурак ты, Джоди, — сказал я. — Если бы ты вел себя со мной по-хорошему, я бы купил для тебя лошадей, которые выиграли бы Классик. Будь ты честен, при твоих способностях ты мог бы достичь вершин. А вместо этого тебя лишат лицензии до конца жизни. Так что, поверь мне, лохом-то оказался ты».

Оба смотрели на меня исподлобья, и глаза их были полны бессильной ярости. Если кому-то из них в будущем снова представится случай мне напакостить, они это, несомненно, сделают. Никто не жаждет мести сильнее человека, который причинил тебе зло и был наказан за это.

Стоявший рядом со мной Чарли спросил:

— А как ты думаешь, кто из них был главным: Джоди, Макрахайниш или Дженсер Мэйз?

— Понятия не имею, — ответил я. — А чем тебе не нравится идея триумвирата?

— Равная власть? — Чарли поразмыслил. — Может быть и так. Рыбак рыбака видит издалека. Этот темный союз объединяло врожденное стремление ко злу...

— Неужели все преступники такие злые?

— Пожалуй, да. Мне с ними редко доводилось сталкиваться. А тебе?

— Мне тоже.

— Я думаю, — сказал Чарли, — что в корне всего лежит все-таки злоба. Есть люди, которые попросту злы по натуре. Некоторые любят издеваться над слабыми, некоторые становятся террористами, некоторые насилуют женщин, некоторые воруют, причем так, чтобы причинить наибольший ущерб, — и всем им нравится причинять страдания своей жертве.

— Значит, злодея исцелить нельзя, — вздохнул я.

— Закоренелого злодея — невозможно. Пока мы с Чарли пережевывали эту невеселую мысль, вернулись остальные, размахивая билетами с тотализатора, в самом радужном расположении духа.

— Слышь, — хлопнул меня по спине Берт, — знаешь, что делается внизу, в кругу? Все эти гребаные мелкие букмекеры, которых мы спасли от банкротства из-за Паделлика, пустили шапку по кругу и собирают деньги, блин!

— Блин, Берт, — спросила Элли, — что ты, блин, имеешь в виду?

— Ого! — и Берт расплылся в широченной ухмылке. — А ты молодец, Элли, ничего не скажешь! Я имею в виду, что эти чертовы жучки решили скинуться по пятерке с каждой конторы, в которой делали ставки шустрые ребятки нашего Удава, и пожертвовать эти деньги в этот ваш гребаный Фонд помощи пострадавшим жокеям, от имени господ Скотта, Кентерфильда, Уорд, Айдриса и Хаггернека, которые не дали им прогореть, блин!

По этому поводу мы открыли бутылку шампанского. Чарли сказал, что это восьмое чудо света.

Когда пришло время Скачки Чемпионов, мы все спустились вниз посмотреть, как седлают Энерджайза. Руперт, деловито застегивающий подпруги, мельком глянул на ряды сияющих глаз и улыбнулся со снисходительностью опытного профессионала. Я погладил стройную черную шею, и конь встряхнул головой и фыркнул на меня мягкими ноздрями.

Я спросил у Руперта:

— Как вы думаете, мне еще не поздно учиться ездить верхом?

— На спортивных лошадях? — он туго затянул вторую подпругу и застегнул пряжку.

— Да.

Он похлопал коня по черному крупу.

— Приезжайте в понедельник утром, попробуем.

— Что, при всех конюхах?

— А что? — усмехнулся Руперт. Но на самом деле это было очень благородное предложение с его стороны. Немногие тренеры стали бы возиться с чайником.

— Приеду, — сказал я.

Донни повел Энерджайза в паддок. За ним шли Руперт и четверо новых владельцев.

— А ты почему не идешь? — возмутилась Элли. Я покачал головой.

— Четырех владельцев на одну лошадь вполне достаточно.

Берт и Чарли утащили ее с собой. Они все стояли в паддоке тесной группкой, счастливые по уши. Матушка Берта, дочка Оуэна и жена Чарли отправились грабить тотализатор, а я поставил в самой известной букмекерской фирме пятьсот фунтов против трех тысяч на то, что Энерджайз выиграет.

Мы смотрели на него с балкона ложи, и сердца у нас колотились, как барабаны. Вот-вот наступит тот миг, во имя которого мы положили столько трудов. Ведь все это было ради невероятного наслаждения видеть, как это великолепное создание делает то, для чего оно родилось на свет, было вскормлено и воспитано, то, что оно так любит Ради скорости, ради веселья, ради восторга и любви.

Лента упала, и четырнадцать лучших стиплеров Британии рванулись вперед, чтобы решить, кто из них достоин стать королем.

Две мили сложной трассы, проложенной по холмам. Девять рядов барьеров. Лошади миновали первый ряд, второй и помчались вверх по склону мимо трибун. Энерджайз шел шестым, легко и свободно. Его жокей все еще был одет в мой цвет — приметный ярко-голубой, — потому что ни у кого из новых владельцев своих цветов не было.

— Давай, парень! — крикнул Оуэн, полностью поглощенный скачкой. — Давай, врежь им всем!

В нем пробудились поколения его пылких валлийских предков.

Лошади прошли вершину холма, спустились в ложбину. Еще барьеры, потом долгий подъем на дальней стороне ипподрома. Одна лошадь упала. Трибуны ахнули, Элли простонала, что не может на это смотреть. Энерджайз перелетал через барьеры с экономной грацией всех великих прыгунов. К концу второго подъема он шел четвертым.

— Ну же, шевелись, блин! — бормотал себе под нос Берт. Он так стиснул в руках свой бинокль, что костяшки пальцев у него побелели. — Не спи, блин!

Энерджайз послушался. Он птицей пронесся по головокружительному склону, поравнялся с третьей лошадью... со второй... догнал лидера...

Над следующим барьером все три лошади взвились одновременно, точно волна. Последний поворот они тоже прошли голова к голове. Все должно было решиться на последнем ряду барьеров и на утомительном подъеме финишной прямой.

— Ох, я этого не вынесу! — воскликнула Элли. — Давай же, давай, умница, славный...

— Врежь им, дружище!

— Пошевеливайся, блин!..

Мы кричали, толпа ревела, у Чарли в глазах стояли слезы...

К последнему ряду барьеров они подошли тоже одновременно. Энерджайз шел ближе всех к ограде, дальше всех от трибун. Он чисто взял препятствие. Я затаил дыхание...

Лошадь, шедшая в середине, зацепилась за барьер, извернулась в воздухе, споткнулась при приземлении и кубарем покатилась по земле. Падала она в сторону Энерджайза Тому пришлось отшатнуться, чтобы его не сбили с ног.

Такая мелочь Какая-то доля секунды, которая потребовалась ему, чтобы снова прийти в себя и помчаться вперед. Но третья лошадь, шедшая с другой стороны, уже успела обогнать его на два корпуса.

Энерджайз вложил всю душу в то, чтобы выиграть скачку. Он боролся за каждый дюйм. Он показал все, на что способны сила и отвага на скаковой дорожке. Он сократил разрыв и с каждым скачком отвоевывал еще несколько дюймов.

Элли, Оуэн, Берт и Чарли орали, как сумасшедшие. А финиш был близко, слишком близко...

Энерджайз пришел вторым, отстав на голову.

Что поделаешь, это не сказка. Это скачки.