Высокие технологии

Конец смены, есть конец смены — и не хочешь, а устанешь. Руки гудят, топор притупился, культиватор, напоминающий крошечный серп на длинной рукояти, ужасно мешает и кажется совершенно бесполезным. Так нет, непременно нужно колючий лопушник выкорчёвывать культиватором, чтобы корень оказался выдернут не менее чем на одиннадцать сантиметров. Десять сантиметров составителей регламента не удовлетворяет. А казалось бы, тяпни топориком в основание стебля — и вся недолга; пойдёт от уцелевшего корешка молодая зелень, следующая бригада добьёт, всё равно после первой корчёвки этой зелени остаётся выше головы. В конце концов, колючий лопушник вырастает там, где пропольщики, шедшие впереди, допустили брак. Их за такие недоделки не наказывают, лучше лишнюю травину пропустить, чем выдрать нежный росток элюра.

А вот когда в дело вступят браковщики, подросшие элюры будут нещадно вырубаться, освобождая место тем своим собратьям, которые сумеют пройти контроль. Элюров будет становиться всё меньше, кроны их всё величественнее, уже никакая травяная мелочь не сможет им помешать, хотя земля у подножия гигантского ствола по-прежнему будет рыхлиться и удобряться дважды в год. Только полоть станут уже не вручную, а мощными культиваторами, установленными на тракторах. Кстати, вся эта техника тоже, по сути, каменный век — механическое уничтожение сорняков. Но когда дело касается элюра, современные методы неприменимы — никаких гербицидов или генетически модифицированных насекомых допустить нельзя.

И всё-таки ухаживать за большим элюром куда как легче, чем волочить лямку пропольщика или редильщика. Чем крупнее элюр, тем проще иметь с ним дело, могучее дерево и само может постоять за себя. А у идущих в первых рядах всё зависит от человеческих рук, технику ни на прополку, ни на прореживание не поставишь.

Прореживание сорных деревьев — адская работа, но всё же ему повезло, на прополке приходится труднее: целый день согнувшись, руки в земле, кожа трескается, пальцы изувечены артритом, к старости пропольщики все как один горбаты. Правда, работают они не десять часов в сутки, а только шесть и перерыв у них полуторачасовой. Иначе нельзя, попробуй больше шести часов на прополке простоять… то есть простоять не сложно, но результат окажется плачевным. А ведь большинство народу трудится на прополке; трактористов и агрономов — единицы в сравнении с армией пропольщиков. Жаль только, что Маркел идёт в самой первой цепи редильщиков, так что труд его отличается от прополки не принципиально, особенно если на плантации слишком много попадается лопушника и другой вредной травы, пропущенной предшественниками.

Удар колокола, возвещавший конец рабочего дня, застал Маркела в ту минуту, когда он сражался с особо вредным лопухом. Колючая тварь не желала выдираться по правилам, цепляясь корневищем за землю, а совсем рядом трепетал круглыми листочками молоденький элюр, который никак нельзя было повредить.

Бросить всё как есть? За ночь помятый, с надломленным стеблем лопушник подвянет, и с ним вовсе будет не совладать. Мелкие колючки начнут осыпаться и, разумеется, все окажутся в рукавицах и под рубахой, обратив рабочий день в пытку. Задержаться на пару минут? Сверхурочная работа запрещена категорически.

Маркел присел на корточки, не щадя топора, который всё равно будут точить, в два удара взрыл землю у основания сорняка и затем уже культиватором выдрал мерзавца, как и полагается, с корнем длиной не одиннадцать, а все двенадцать сантиметров.

Вот и всё. Пошабашили и бегом-бегом, чтобы учётчик не записал задержки. Теперь завтрашний день не начнётся вознёй с колючкой. Лишь бы контролёр, надзирающий за бригадой, не заметил, что последнюю бурьянину Маркел выдрал не по правилам. Хотя, конец смены, контролёр тоже устал, да и много у него таких, как Маркел — в бригаде пятнадцать человек.

Интересно, что будет, если его поймают на подобном нарушений? Наставники внушали, что страшнее преступления нежели нарушение технологии не бывает. Но это такая мелочь, которую никак нельзя посчитать преступлением. Хотя, с другой стороны, на работе мелочей не бывает, это в свободное время, находясь в общежитии, человек может совершать мелкие, извинительные проступки, за которые в худшем случае пожурят на собрании. Всё, что происходит на работе, относится к ведению технологического контроля, а это служба, которая не любит шутить, отбраковка может последовать за самую неожиданную пустяковину. Впрочем, чего ради контролю придираться к нему, ведь он всё сделал хорошо: топор всё равно нужно точить, а в остальном его результат от правильного не отличается, но даёт экономию времени и сил. Что важнее: хороший результат или правильный процесс? В школе твердили: «Хороший результат невозможен без правильного процесса, нарушение методики недопустимо!» Но ведь методики пишутся людьми, не господь же бог их придумал! В противном случае сомнение было бы ересью, а так это всего лишь сомнение. Вот только делиться им с соседями остро не рекомендуется. Законом никакие разговоры не запрещены, но за такое простодушный слушатель может и харю начистить, и кого потом сочтут зачинщиком ещё неведомо. Серьёзная драка пахнет серьёзными последствиями, отбраковка, как известно, касается не только плохо растущих элюров.

В общежитии Маркел появился самым последним, хотя в нормы уложился. Культиватор поставил у стойки, топор с маху швырнул в стену, где уже торчали четырнадцать других топоров. Дурацкая традиция — демонстрировать, что ты ничуть не устал, а топор не затупился. Обычно Маркел аккуратно клал топор на стеллаж, но сегодня он и без того вернулся последним, так что попусту выпендриваться не стоит. Надо быть как все, не первым, но и ни в коем случае не последним, и взгляд контролёра будет скользить по тебе, не замечая.

— Ну ты мастак! — преувеличенно громко восхитился маркеловским ударом коллега Фермен. — Я этот бросок освоил, ещё когда головастиком был, а ты, вишь, только сейчас!

Лицо Фермена лоснилось от пота. В руках он держал полную миску и в перерывах между фразами, смачно чавкая, заглатывал пищу. Вообще-то до ужина было ещё полчаса, вернувшиеся со смены рабочие шли мыться и лишь потом заказывать ужин, каждый по своему вкусу. Чтобы приготовить заказанное, уходило обычно минут пять. Но Фермен любил жрать: побольше и немедленна, а что запихивать в утробу, ему было безразлично. Поэтому он, не дожидаясь, пока начнёт работу повар, наваливал себе миску неоформленной пищи и, расхаживая по раздевалке, чавкал. Кажется, он полагал, что другие завидуют ему в эту минуту, хотя другие предпочитали дождаться ужина и есть как люди. Коллега Раис однажды шёпотом признался, что его мутит при взгляде на чавкающего Фермена.

Слишком долго нежиться под душем Маркел не стал, вышел вместе со всеми, хотя уже давно шло личное время, когда действуют поблажки и всякий может давать волю своей индивидуальности. Народ толпился вокруг повара, наперебой заказывая любимые блюда. Маркел попросил много жареной картошки и кусок свежезапечённой буженины. Подумал и добавил к заказу литровую кружку молока. Заказ его был простым, другие изобретали блюда вычурные, порой умудряясь поставить повара в тупик, что, вообще говоря, не поощрялось, хотя и лежало в рамках допустимого.

Уединиться с бужениной Маркелу не удалось. К нему немедленно подсел Фермен, всё ещё таскающийся со своим тазиком.

— Ну чо, переучка, — прочавкал он, — чо вчера вечером вычитал поучительного? Делись информацией.

«Информация» — любимое маркеловское слово, Фермен давно подметил это и при каждом удобном случае подкалывал коллегу.

— Поем, поделюсь, — ответил Маркел, стараясь не думать, что его ужин изготовлен из той же синтетической пищи, что и ферменовская перемазь.

— Кушай, кушай! Пожрать — это святое.

Коллега Раис, невысокий и худенький, какие обычно попадают на прополку, уселся рядом с Маркелом с другой стороны, поставив перед собой глубокую тарелку супа. Раис отчаянно любил суп и готов был заказывать его и на завтрак, и на ужин.

— Не помешаю?

Маркел, не отрываясь от буженины, приглашающе кивнул. Миниатюрный редильщик был ему симпатичен.

— Калья! — сообщил Раис, зачерпывая горячую жижу с янтарными блёстками жира. — Настоящая калья готовится на отваре из ершей, потом бульон процеживается и осветляется осетровыми молоками. Последними кладутся звёнышки стерляди. И ни в коем случае не солить!

— Что так? — спросил Фермен, отодвинув наконец свою лохань. — Без соли ненажористо выходит.

— Огуречный рассол! — возвестил Раис, внушительно воздев ложку. — Опускаем в бульон стерлядь и тут же доливаем огуречного рассола. Разумеется, не бочкового, огурчики должны быть самолучшими, их кладут за три минуты до окончания варки, так что в тарелке они слегка похрустывают.

— Так это у тебя рыбный рассольник, что ли? — полупрезрительно поинтересовался Фермен.

— Это калья! Рыбный суп — порождение невежд, а калья — произведение искусства! Недаром в народе говорят: где калья, там и я.

Маркел с интересом покосился в сторону тарелки соседа. На вид в калье не было ничего особенного, но аромат разливался такой, что даже сытое брюхо непроизвольно начинало отделять желудочный сок.

«Надо будет завтра попросить у повара такую же калыо, что Раис заказывал», — подумал Маркел.

Повторять чужие заказы считалось неприличным, но Маркел давно привык не обращать внимания на подобные мелочи. Это же не технологию прореживания нарушить, а всего лишь нормы приличия. Фермен, вон, чавкает и рыгает за столом, но никто ему словом не попеняет.

Тревожным звоночком в памяти прозвучало воспоминание о лопушнике, выдранном не по правилам. Хотя какое это к бесу нарушение, подумаешь, топор вместо культиватора. Главное — результат.

— Мне сегодня лопушник попался необычный, — произнёс Раис, приподняв голову от кальи. — Корень у него не редькой оказался, а мочковатый. Я всю землю изрыл, нет корня — и все тут! Вернее, корней полно, но разлапистые, как, скажем, у манжетки. Еле выбрал один корешок нужной длины, а то не знаю, что и делал бы.

— Манжетка — не наша печаль, — заявил Фермен, — с этим — к пропольщикам. Из трав наш только лопушник. Потому наш культиватор от ихнего и отличается, что он под лопушник заточен, а не под манжетку или полынь.

— А я вот о чём думаю, — сказал Маркел, наколов на вилку последний кусок буженины, — зачем нам вообще ручная работа? Вы посмотрите на нашу жизнь: всюду высокие технологии, нанотехника, и только в самом главном, в выращивании элюра — ручной труд, словно и не было тысячелетия технического прогресса. Первая волна пропольщиков вообще голыми руками трудится, им даже перчатки запрещены. Откуда и зачем этот каменный век?

— Как зачем? — удивился Раис. — Чтобы элюр был.

— А зачем элюр? — неожиданно для самого себя произнёс Маркел. — Нет, я всё понимаю, элюр есть элюр, но для чего он? Должна же быть какая-то конечная цель… Уже сейчас рост самых больших элюров превысил полкилометра. А что потом? В конце концов, пределы прочности существуют Для любого материала, и законы физики не отменить даже ради элюра. Так до каких пор он будет расти и что станет потом? Я искал в информационных сетях материалы об элюре… ничего, кроме обучающих сайтов.

— Ты, наверное, плохо искал, — покачал головой Раис и с сожалением отодвинул пустую тарелку. — Материалов полно. Картины, фотографии, фольклорные сборники. На сайте «Новая мифология» был?

— Так то — мифология. Сказки, легенды, былички разные и небывальщины. А генетику элюра кто-нибудь изучал?

— Какая же у него генетика? — вновь удивился Раис. — Это же элюр! Ты телевизор-то смотришь, хотя бы «Хронику дня» или, как некоторые, — Раис стрельнул глазами в сторону Фермена, замершего с открытым ртом, — дальше своей бригады ничего не видишь и телик включаешь только ради мультсериала?

— Ты это к чему? — не понял Маркел.

— Ты хотел биологию элюра? Ну так смотри: ростки элюра появляются только среди молодой лесной поросли, в основном на лесопосадках. Рассказы о луговых элюрах из области «Новой мифилогии». Но на лесопосадках элюрчики очень быстро забиваются травой и кустарником, поэтому прежде они погибали все до единого. Чтобы элюр вырос, лесопосадки нужно пропалывать и прореживать — и не один раз. Нам это ясно, как дважды два, но прежде этого никто не делал, вот элюр и оставался незамеченным.

— Да знаю я! Это любой школьник знает.

— А ты умей делать выводы из тривиальной информации. Мы, — Раис понизил голос, — редильщики, а по сути — те же пропольщики. Вырубаем иву, ёлочки, ольху — да и то не подряд, а именно прореживаем, чтобы остальным вольготней рослось. Только лопушник изводим под корень, так на то он и есть лопушник — не дерево, а дурная трава. Элюра мы и коснуться не смеем, хуже преступления нет. А редильщики третьего эшелона, что здесь лет через сорок пойдут, этот самый элюр редят почём зря. У браковщиков комиссия собирается по поводу каждого неформатного дерева, а редильщик знай топором помахивает, словно перед ним не элюр, а какая-нибудь черёмуха. Так что ничего сакрального в элюре нет, одна технология.

— Что ты мне прописные истины талдычишь? Ты выводы давай из своей тривиальной информации!

— Первый вывод уже был: в элюре нет ничего сакрального, так что «Новая мифология» оказывается в пролёте. Теперь дальше… Тебе доводилось видеть, что происходит со срубленным или просто серьёзно повреждённым элюром?

— Нет, — твёрдо произнёс Маркел заведомую ложь.

То была давняя вина, преступление, оставшееся незамеченным, но рубцом лёгшее на совесть. Случилось несчастье в самом начале карьеры…

Человек, посвятивший пару месяцев любой работе, начинает чувствовать себя крутым специалистом и действовать рискованно. Маркел тоже в ту пору полагал, что освоил все. премудрости профессии, и обращался с нежными проростками элюра запанибрата. Как и следовало ожидать, в конце концов он доигрался. Вырубал куст ивы, зажавшей в кольцо стволик элюра; топор пел в руках, срубая ивовые ветви, лезвие замирало в полусантиметре от запретного ствола. Маркел наслаждался сложной работой и собственным мастерством, совершенно забыв про культиватор, который торчал за плечом. И в какую-то минуту, наклоняясь, Маркел чиркнул лезвием по ветке элюрка. Даже не срезал, а всего лишь поцарапал древесную кожу. Но рана была нанесена железом, и для неокрепшего элюрчика этого оказалось достаточно. Через минуту листья сначала на раненом сучке, а следом и на всём деревне поникли, ветви обвисли бессильно, кора принялась лопаться, и из трещин потекла слизь, похожая на гной, сочащийся из воспалённой раны. Через пять минут от миниатюрного деревца не осталось и следа.

Остаток дня Маркел трудился как заведённый, стараясь… что?., исправить или уменьшить нанесённый вред?.. Нечего тут уменьшать, нечего исправлять. Он погубил растущий элюр, и не важно, что редильщики последнего эшелона вырубают кучно растущие элюры десятками. Возможно, именно этот стволик должен был уцелеть при прореживании и отбраковке, раздаться вширь и ввысь, стать величественным деревом, одним из тех, кому присваивают собственные имена и показывают в кинохронике. А он загубил его одним неловким движением. Плевать, что в регламенте не сказано, где должен находиться культиватор во время вырубки сорных растений, регламент не резиновый и не может предусмотреть всё. Достаточно, что там сказано: «При работе в непосредственной близости от растущего элюра редильщик обязан обеспечить безопасность последнего». А он не обеспечил, и теперь поздно каяться, прощения быть не может. Лишь где-то в самой глубине души попискивала безумная надежда: а вдруг в эту минуту контролёр смотрел в другую сторону и ничего не заметил? Но как жить, зная, что угробил элюр, и не случайный росток, а вполне приличное пятилетнее деревце?

Однако случилось так, что преступная маркеловская небрежность и впрямь осталась незамеченной, а впоследствии выяснилось, что и жить с подобным грузом на совести очень даже можно. Во всяком случае, каяться в давнем преступлении Маркел не собирался и на вопрос, видел ли он, что происходит с повреждённым элюром, не колеблясь, отчеканил:

— Нет!

— Такое действительно редко по телевизору показывают, — согласился Раис. — Жуткое зрелище: дерево за несколько минут расплывается в кашу. Ничего не попишешь, метастабильное состояние. И тем не менее он стоит, растёт помаленьку и не падает, несмотря ни на какие пределы прочности. А вот измерительные приборы к нему не подключишь, они с ходу нарушат весь баланс, гибель последует немедленно. И генетику с цитологией тоже не поизучаешь, элюр немедленно в слизь обратится, так что изучать будет нечего.

— Должны же существовать экспресс-методы, — упорствовал Маркел. — Сам же говорил, срубленный элюр пару минут держится. Хоть что-то, да узнали бы, а то растим и сами не знаем что.

— Я те дам — незнамо что! — выпал из прострации Фермен. — Мы элюр растим!

— Во-во! — поддержал коллегу Раис. — Слушай вокс попули, он вопить попусту не станет.

Обеденное время давно кончилось, народ разбредался по своим комнатушкам, лишь ещё двое редильщиков, сидя за столом, резались в скоростные шашки, азартно ударяя ладонью по кнопке часов. Скоро отбой, а это уже время регламентированное: не выспишься, не восстановишь силы — назавтра не сможешь как следует работать. Вот зимой, когда жизнь на делянках замирает, и народ — пропольщики, редильщики и браковщики — уходит в трёхмесячные отпуска, всякий может вставать и ложиться, когда заблагорассудится. Даже в санаториях и домах отдыха распорядок дня более чем свободный. А в сезон режим — закон! На летние месяцы даже семейная жизнь замирает, люди растят элюр, и это важнее всего.

— Ладно, — сказал Маркел. — Сдаюсь. Хотя мне всё равно непонятно, почему в быту у нас нанотехнологии, а на работе — каменный век. Как-то это неестественно получается.

— Слушай, — спросил вдруг Фермен, — что за нанотехнологии ты поминаешь? Не врубаюсь я что-то.

— Это просто, — улыбнулся Маркел. — Нанотехнологии у нас всюду, едва ли не всё вокруг изготовлено с их помощью. Вот, скажем, сломалась у тебя ложка, что ты делать будешь?

— С чего это она сломается? — возмутился Фермен. — Я одной ложкой который сезон ем и ничего ей не делается.

— Я, например, возьму и сломаю. Что делать будешь?

— В морду дам.

— А потом?

— Новую закажу. — Фермен кивнул на стоящую в углу низкую тумбу сервисного центра.

— И что же, ложка так сама и сделается?

— Конечно! А как же ещё?

— Нет, братец, сами вещи только ломаются, а чтобы их делать, нужны технологии. В прежние времена, чтобы ложку получить, нужно было взять кусок дерева и ножичком выстрогать из него ложку. Видел, как коллега Никтон в свободное время деревянные фигурки вырезает? Вот так же и ложку. Это если деревянную надо. А если металлическую, то там другие технологии были, посложнее.

— У сервиса заказать проще, — не согласился Фермен.

— Тебе проще, а на самом деле в сервисном центре сложнейшие технологии. Микроскопические информационные системы, наноботы, которые буквально по молекуле собирают всё, что душе угодно. Это сейчас, заказал нужную вещь и горя не знаешь, а прежде всякую мелочь нужно было своими руками делать, как Никтон нэцкэ. И обед варить, и посуду мыть, и одежду шить — всё своими руками. А нарушишь технологию — ничего у тебя не получится: сиди голодный, или раздетый, или без нужной вещи. Потому и специалистов было много разных. Скажем, вместо нашего повара был бы человек, который умеет варить обед. Ничем другим он бы не занимался, но на каждое блюдо уходило бы у него несколько часов, так что все ели бы одно и то же. Сегодня калыо, завтра — кашу размазню.

— Погоди! — остановил лекцию Фермен. — Если каждый в своём деле дока, и это дело много времени отнимает, то когда людям элюр растить?

— Вот то-то и оно! Пока люди жили в дикости, то никакого элюра не растили. У них в ту пору одна задача была — с голоду не помереть. И только когда появились высокие технологии, люди начали растить элюр.

— Ну тогда пусть их, эти технологии, — смилостивился Фермен. — Только от элюра они пусть держатся подальше. Я там как-нибудь и без наноботов управлюсь.

Утро следующего дня началось как обычно. Подъём и скорый, заказанный с вечера завтрак. Тут уже нельзя изводить повара заказами, а потом смаковать удивительное блюдо. Всё должно быть готово к сроку и съедено в пять минут. Общежитие за ночь передвинулось на полкилометра, чтобы бригада не тратила времени на дорогу, топоры наточены, культиваторы начищены до сияющего блеска. Подготовлено всё, работа ждёт.

Маркел шел, радуясь, что день не придётся начинать вознёй с увядшим лопушником, осыпающим тебя тучей въедливых колючек. Лопушник уже выдран и валяется на куче древесного лома.

Именно там он и лежал, а рядом с кучей сидели, поджидая Маркела, трое мужчин в форме контролёров. Один из них рассеянно вертел в руках линейку для измерения длины выдранного корня. Такие же деления были нанесены у Маркела на рукояти культиватора, но контрольный эталон являлся как бы символом высшей власти, и казалось удивительным, что им можно измерять длину корня не только теоретически, но это действительно делалось минуту назад. Легче представить, как древний царь своим скипетром разбивает голову непокорному. Ведь скипетр — это изначально всего лишь боевая дубинка, так что череп им расколоть очень даже можно.

Внутренне замерев, Маркел подошёл к контролёрам.

— Там должно быть двенадцать сантиметров, — стараясь выглядеть спокойным, произнёс он, — разве что за ночь корень малость усох.

— Не усох, — успокоил контролёр. — Все двенадцать сантиметров на месте. А вот топориком ты его зря…

Небо качнулось и косо пошло на Маркела.

— Прошу сдать инструмент и следовать за нами. — Тон просьбы, чисто приказной, не терпел возражений.

— Но ведь я… — начал было Маркел.

— Все объяснения потом, — предупредил старший, забирая топор из ослабевшей руки.

Главный контролёр региона оказался женщиной, чего Маркел никак не мог ожидать. Подавляющее большинство женщин трудилось на прополке, хотя, как говорят, кое-где встречались бригады редильщиц, да и среди браковщиков женщины тоже попадались. Рассказывают, что когда-то существовали смешанные бригады, но потом в управлении контроля сочли, что это вредно сказывается на качестве работы, и мужчин с женщинами развели по разным бригадам, так что встречаться они могли лишь по окончании сезона полевых работ. И теперь при виде женского лица Маркел совершенно некстати вспомнил, как во время прошлого отпуска познакомился с молоденькой пропольщицей и как чудесно жил с ней целых два месяца.

Пропольщики — самая низшая ступень совершенного общества, их легко узнать по морщинистым обветренным лицам, согбенным спинам, рукам с навечно въевшейся землёй. Но Моника отработала только первый сезон, так что кожа у неё была не задубелой, а загорелой, и фигурка сохраняла первозданную стройность. Конечно, ей было лестно, что за ней ухаживает не корявый пропольщик, а редильщик. Кажется, она даже связывала с курортным романом какие-то надежды на улучшение своего положения, хотя всякий знал: упасть в пропольщики можно, подняться из пропольщиков — нельзя.

А теперь такая же бессмысленная надежда овладела уличённым преступником: ведь не может женщина слишком сурово отнестись к его проступку. В конце концов, никакого вреда элюру он не нанёс и вряд ли достоин полной отбраковки. Ну, переведут в пропольщики, в крайнем случае вообще отстранят от работы с элюром; говорят, где-то ещё сохранились профессии, не связанные с великим деревом. Но всё-таки он останется жив, хотя даже Моника, ежели вдруг им доведётся встретиться, не испытает при виде бывшего любовника ничего, кроме презрительного отвращения.

Госпожа старший контролёр была не слишком молода, но лицо её сохраняло привлекательность, ведь ей никогда не приходилось заниматься физическим трудом под палящим солнцем, проливным дождём, страдая от комаров, слепней и беспощадного гнуса. Она всю жизнь провела в кабинете, решая судьбы людей: кого оправдать, кого, строго предупредив, перевести на худшую работу, а кого попросту забраковать, лишив права на жизнь. Человек, не нужный элюру, не нужен и обществу, такие существовать не должны. Именно от этой женщины сейчас зависело, будет ли существовать Маркел. Казалось бы, зловещая профессия должна оставлять на лице следы более явные, чем ветер и зной, однако и в этом плане лицо начальницы ничем не выделялось. Симпатичное лицо, неотмеченное печатью демонизма.

— Мне сообщили, что ты хотел что-то сказать по существу дела, — произнесла главный контролёр, когда их оставили наедине. — Говори, я слушаю.

— Понимаете, — заторопился Маркел, — я, конечно, виноват, я нарушил регламент, но нарушение никак не касается сути дела. То есть по отношению к элюру никакого нарушения не было. Я действительно ударил в землю топором, чтобы быстрее выдрать лопушник, я понимаю, топор от этого ненормативно тупится, но ведь это произошло в самом конце смены, я спешил, чтобы уложиться в нормативные тридцать секунд после сигнала. А топор ночью всё равно будет точиться…

— В тридцать секунд ты тоже не уложился, — сухо заметила контролёр, — так что за тобой сразу два технологических нарушения.

— Я хотел как лучше…

— А это — третье нарушение, причём самое серьёзное. Где-нибудь в регламенте записано, что надо делать «как лучше»? Нет, там написано, что надо делать «как следует». «Лучше», как и «хуже», является отклонением и подлежит наказанию. Если другие нарушения можно считать лёгкими, то за это полагается отбраковка, вариантов здесь нет.

— Элюру вреда не было, — пролепетал Маркел. — Всю жизнь работал как следует, первый раз оступился…

— Врать не надо, — оборвала его контролёр. — За тобой ещё числится погубленный элюр, семь лет назад. Тогда тебя простили и, как вижу, зря.

— Как?! — воскликнул Маркел.

Многое слилось в непроизвольном выкрике: удивление, стыд, ужас при мысли, что давнее преступление, которое он считал похороненным, известно… И как ни странно, была в этом вопросе надежда: раз уж то, запредельное деяние простили, то сейчас-то за что казнить?

— Так-то вот, — покивала контролёр. — Простили тебя. Между прочим, я и выносила решение. Ты небось думал, что хуже вины не бывает, а между тем среди пропольщиков, почитай, ни одного нет, кто бы в таком деле повинен не был. Новорожденный элюр от земли едва видать, среди травы его не вдруг и отыщешь, и нежный он, коснись неловко — и конец. Так что губят их пропольщики, иной раз сами того не замечая. А мы всё замечаем и прощаем проступок или нет, смотря по обстоятельствам. Иной раскаивается в содеянном, руки на себя готов наложить. А другой принимается едва ли не героем разгуливать: вот, мол, какие штуки мне с рук сходят. Задумываться начинает о непотребном, разговорчики разговаривать: зачем мы элюр растим и нельзя ли это как-нибудь иначе делать, чтобы ручки белые пожалеть и спину не натрудить. Вот этих субъектов мы отбраковываем в ту же минуту.

— Разговоры не запрещены, — шёпотом произнёс Маркел.

— Разумеется, не запрещены. А как мы иначе будем узнавать, кто о чём думает? Легко запретить разговоры, но мысли-то не запретишь, а от них самый вред. Вот ты поначалу, после той оплошки, вёл себя как следует, но постепенно начал думать не о том, за умные беседы принялся, и уже тогда я знала, что тебя придётся отбраковывать. Так что твой вчерашний поступок только ускорил неизбежное.

— Но почему, — с отчаянием выдохнул Маркел, — если даже гибель молодого элюра бывает простительна, вы считаете опасными обычные мысли, из которых не следует никаких поступков?!

— А твой вчерашний поступок откуда следует, как не от вредного направления мыслей? Это всё вещи взаимосвязанные. Вот что, — контролёр вскинула голову и совершенно по-человечески улыбнулась Маркелу, — ликвидировать тебя я всегда успею, а прежде давай проанализируем твои разговоры. О чём ты думал, какие планы лелеял, я не знаю, а разговоры — вот они. Итак, о чём ты вчера беседовал с коллегой Ферменом?

— Я с ним вчера толком и не разговаривал, он же полный неуч, с ним говорить, что со стенкой.

— И всё-таки?

— Он меня спросил, что такое нанотехнологии, и я объяснил на доступном уровне.

— Замечательно! А до этого ты упомянул, что в быту у нас нанотехнологии, а в отношении элюра — ручной труд. А ты подумал, что если мы применим нанотехнику при выращивании элюра, наноботы могут внедриться в его плоть и напрочь изменить все свойства. Хорошо, если элюр при этом погибнет, а если нет? Это будет уже не элюр, а нечто чудовищное и непредсказуемое.

— Не внедрятся. У наноботов предусмотрена программа самоликвидации после окончания работы или при отклонении от заданного режима.

— А кроме того, у них имеется постоянно действующая программа самовоспроизведения. И я не могу утверждать наверное, какая из этих программ возобладает. К тому же не надо забывать, что наноботы — объекты молекулярного уровня. Они чрезвычайно легко мутируют. Представь, что они возьмут пример с тебя, начнут работать не «как следует», а «как лучше», и изготовят коллеге Фермену ложку с термоядерным приводом, которая станет кормить коллегу насильно, пока у него брюхо не лопнет.

— Этого не может быть. В каждой наносистеме существуют специальные наноботы-убийцы, которые уничтожают любой объект, чьи параметры отличаются от нормативных.

— А если мутировавший нанобот никак не нарушает технологический процесс, но потенциально способен это сделать? Его тоже отбраковывать?

— Разумеется, — ещё не осознав, куда клонит собеседница, ответил Маркел. — Это же основы техники безопасности.

— Ну вот, — резюмировала госпожа главный контролёр, — я знала, что ты умница и поймёшь, за что тебя отбраковывают. И чем ты в таком случае недоволен? Да ты не беспокойся, вешать тебя я не собираюсь; активизируем программу самоликвидации, а всё остальное ты сделаешь сам.