Высокое Искусство

Пролог

Песок арены всегда источает смрад. Бретер повидал немало ристалищ на своем веку, не сказать, чтобы длинном, однако весьма продолжительном для такой профессии. Большие и малые, круглые, прямоугольные, добротные каменные постройки, деревянные срубы на скорую руку и просто огороженные веревкой площадки. Все они — за исключением только что возведенных — смердели.

Немудрено, когда месяц за месяцем, год за годом на песок проливается кровь и валится требуха. Песок согласно стародавним обычаям положено менять, но это дорого, так что слуги ограничиваются подсыпкой нового, с ближайшей речки. Проходит месяц, затем другой, третий — и новенькая арена пропитывается особым запахом. Он почти неощутим для публики, разве что в самые жаркие дни лета, когда солнце прожаривает землю до самых глубоких корней. А вот бойцам известен хорошо.

Этот запах, трудноуловимый, неописуемый, ни на что не похожий — первое, что встречает поединщика, когда он ступает за невидимую завесу, отделяющую мир живых от арены, где властвуют сталь и смерть. Зачастую он же — последнее, что боец ощущает в жизни. Бретеры не слишком часто гибнут на аренах, обычно их жизнь заканчивается в городских переулках, где вместо песка истертый камень мостовых. Но случается разное.

Дуэлянту[1] не хотелось, чтобы его жизнь закончилась сегодня, именно здесь, но для этого требовалось очень сильно постараться. Можно сказать, вывернуться наизнанку, и все равно требовалась помощь Пантократора. Боец машинально осенил себя священным знаком, прошептал одними губами короткую молитву, обращаясь к Атрибуту войны. Быстро перебрал в уме святых, выбирая, кого можно было бы попросить о заступничестве перед божественным ликом в подобной ситуации. Не нашел и подумал, что божеству в конце концов виднее, каким образом помочь нерадивому бойцу.

Без привычной тяжести кольчуги или хотя бы кожаного жилета тело казалось голым, это было неприятно и нервировало. Мелкая дрожь пробежала вдоль позвоночника, перескочила на плечи, заставила приподняться волоски на руках. Бретер провел левой рукой вдоль обтянутой кожей рукояти сабли. Повинуясь наитию, зажал клинок под мышкой и, помогая зубами, быстро стянул плотно обтягивающие перчатки. Немного проиграл в защите, немного выиграл в управляемости оружия. Второе сейчас нужнее. Бретер сунул, было, перчатки за пояс, затем просто кинул на землю, утоптанную до состояния камня. Если все закончится хорошо, после можно будет поднять. Если нет … тогда ему точно не понадобятся перчатки, пусть даже самые новые, из лучшей кожи.

Быстрый взгляд на противоположный конец восьмиугольной арены, где вальяжно прохаживался, время от времени эффектно помахивая клинком, противник. Несмотря на давнюю традицию оставлять поединщиков наедине друг с другом и ареной, молодого бонома окружило не меньше десятка слуг и клиентов. Ободряющие, восторженные, обещающие быструю и легкую победу. Сулящие почет, уважение и славу после боя. Готовые передать романтическую записку и принести ответ (или в обратном порядке), потому что женщины любят победителей, а на трехярусных ложах нынче собралось немало девиц из хороших семей. Которые (девицы, не семьи) были бы рады пообщаться с торжествующим победителем. Не сейчас, а ближе к вечеру, когда факелы и свечи бросят на сумрачные стены замка романтические тени, скрывая то, чему лучше быть скрытым от сторонних взоров.

Убийство и смерть пьянят, разогревают кровь лучше любого вина, лучше самых экзотических наркотиков с Острова и Пустошей.

Бретера, разумеется, никто не окружал. А если кто-нибудь и желал ему победы, то в самой глубине души. Не сказать, чтобы это как-то особенно мешало, боец привык драться без условностей и одобрения, ради победы и результата. И все равно … сейчас он не отказался бы увидеть хоть один ободряющий взгляд.

Было тихо, неестественно тихо. Лишь поднимался над ложами тихий говор, почти незаметный, как шелест ковыля под утренним ветерком. Публика слишком степенная, слишком высокородная, здесь каждый с детства воспитывался в осознании, что настоящая человечность подразумевает ледяную выдержку, умение сдержать в узде любое чувство, хотя бы внешне. Открытое, публичное проявление страстей — удел низов, которые никогда не поднимутся выше свой полуживотной природы. Холодные лица, похожие на восковые маски, плоские невыразительные глаза, элегантные позы и скупые движения, каждое из которых рассчитано на стороннего зрителя и самого пристрастного критика. И слуги под стать хозяевам. Забавно, почему именно прислужники обычно имеют рожи еще более надменные, чем у хозяев?

Театр кукол.

Бретер позволил себе скупую ухмылку, подумав, что аристократическая сволочь, собравшаяся поглазеть на его убийство, имеет за плечами от силы три-четыре столетия высокородства. Ведь почти вся настоящая аристократия не пережила Катаклизм. Будучи плотью от плоти Старой Империи, она оказалась погребена осколками погибшего мира. Насколько мог судить мастер клинка, в богато украшенных ложах не имелось ни единого полнокровного члена двадцати двух семей приматоров, истинных правителей мира.

А еще там наверняка сидит она и смотрит. Смотрит, как все, сохраняя на лице выражение легкой скуки, негромко переговариваясь со спутниками о погоде, светских новостях и сплетнях, которые достаточно безобидны, чтобы обсуждать при свидетелях. Прячет глубоко в сердце истинные чувства и намерения. Интересно, желает ли она ему победы? Или надеется, что родственник отправит наглого выскочку в ад, к Эрдегу?

Бретер ухмыльнулся еще шире — и согнал с лица кривой оскал. Нельзя терять концентрацию, ни на мгновение. Он многое знал, многое умел, дрался против одного и со многими, в одиночку и плечом к плечу, бился с бездоспешными воинами и настоящими «бронелобами». У бретера за плечами осталось неплохое личное кладбище, где каждая могила могла бы поведать горестную историю о скоропостижной смерти от руки бойца, которого некоторые уже называли лучшим воином в своем поколении, вторым после великого Венсана Монгайяр, Лунного Жнеца. Но этот бой обещал стать особенным и первым. Хотя бы потому, что бретер не мог убить соперника.

Не было флейт, труб, барабанной дроби, а также объявлений герольдов и распорядителей. Поднялось и опустилось желто-синее знамя-прапор с гербом Дома — две щуки, кусающие друг друга за хвост. С этого момента противники могли начать убивать друг друга.

Бретер шел от решетчатых ворот к центру восьмиугольника без спешки, главным образом, чтобы оставить за спиной достаточно пространства для маневра. Шел и думал, что, наверное, со стороны поединщики смотрятся довольно забавно — брюнет и блондин, сероватая рубашка со следами аккуратной штопки и белоснежная накидка из чистейшего паутинного шелка, простой кожаный пояс и расшитый золотом кушак. Волосы до плеч, завязанные в хвост обычной лентой, а против — изысканная прическа, намертво схваченная лаком. И оружие разнится.

В руках бретера ловила солнце классическая двуручная сабля Братства Фехтовальщиков, только с клинком, укороченным против канона на полторы ладони и симметричной гардой, тоже короткой. Простое оружие без всяких украшений и даже лишенное вварного клейма на основании клинка. Безликий инструмент убийцы, который живет по принципу «ночью на улице несите меч без ножен, или хотя бы так, чтобы их можно было быстро отбросить, убедитесь, что не оставили плаща, шляпы или ножен, дабы никто не смог опознать вас по ним»[2]. А у противника слабо изогнутый клинок под одну руку, с замкнутой гардой и кожаной петлей для указательного пальца, ради лучшей управляемости. Новомодная вещь, оружие не для войны, но для поединков один-на один.

Что ж, сейчас увидим, кто чего стоит…

Блондинчик не стал выжидать и рванул вперед резвым кабаном, занося клинок. Странно, как-то слишком быстро, видно и в самом деле чувствовал себя глубоко уязвленным, пряча под маской сдержанности бурю гнева. Бретер подхватил рукоять двуручной сабли левой рукой, не по правилам — тремя пальцами на оголовье — но всей ладонью, жестко, как если бы парировал удары тяжелого меча.

Зазвенела сталь, тем чистым, пронзительным звуком, что издает отличный металл самой лучшей ковки, позволяющей парировать лезвие в лезвие. Поединщики начали с классического «квартета», по два удара, не столько ради быстрого убийства, сколько на пробу, прощупать возможности и защиту друг друга. И сразу после щеголь в белоснежной рубахе взмахнул саблей, пытаясь снести бретеру голову. Тот ушел от удара шагом назад, не скрещивая клинки, чистым маневром.

Двое заскользили по невидимому кругу, впившись друг в друга взглядами. Сияющие на утреннем солнце клинки дрожали, как серебристые змеи, ловя каждое движение противника, готовые разить и отбивать удары. Трибуны затихли, мужчины невольно склонились вперед, изображая тонких знатоков боя, женщины, не сговариваясь, раскрыли веера, скрывая горящие взгляды за расписной тканью.

Кровь и смерть возбуждают. Определенно.

Светловолосый аристократ поджал губы и снова пошел в атаку. Сабля в его руке оказалась существенно легче бретерской. Да и в мастерстве блондинчику было не отказать, его натаскивали очень хорошие учителя. Но … Два глубоких режущих удара наемный фехтовальщик отразил жесткими блоками, окончательно уверившись, что первое впечатление было верным. Светловолосый предпочитал работать на скорость и «от кисти», пользуясь легкостью своего клинка. А значит, неминуемо проигрывает в технике и быстро устает. Главное — выдержать первые наскоки, дальше будет проще.

Или нет.

Бретер задавил росток надежды, растоптав его тяжелыми сапогами сосредоточенности. Сделал пробную связку, не из самых сложных и изысканных, скорее проверяя реакцию оппонента и способность того считывать комбинации дальше типичных двоек «парирование-контратака». Блондинчик отбился резво, но опять же безыскусно, напал снова, теперь резким ударом сверху вниз, по дуге, с выходом клинка к правому уху жертвы. Бретер опять жестко парировал и отступил на шаг, разрывая дистанцию.

Он мог сразить пижона с его сабелькой прямо сейчас. Тот сделал классическую ошибку, слишком сильно размахнувшись в рубящем ударе слева направо. При этом открылось правое плечо и у бойца не оставалось пространства для маневра, чтобы уйти за счет игры ног от опережающей контратаки. На темной улице или в подставном поединке бретер сразу ударил бы восходящим уколом снизу вверх, чтобы распороть трицепс или пробить локоть. Но именно этого делать было нельзя, ни в коем случае.

Пижон должен покинуть арену целым и невредимым. Иначе сам бретер не дойдет и до замковых ворот, несмотря на все свое искусство. Когда аристократ вызовом на бой поднимает безродного выскочку до своего уровня, дозволяя скрестить мечи, это всегда действо с интересными ограничениями и оговорками. А поединки настоящей, неподдельной чести давно закончились, вместе со Старой Империей.

Не убить противника, не погибнуть самому. И закончить схватку таким образом, чтобы ублюдок с гладко выбритой рожей и завитыми в искусной прическе локонами мог затем объявить о своей безоговорочной победе. Для кого-нибудь другого задача непосильная. Но для учителя фехтования, который до того не один год бился на улицах Города…

Посмотрим.

Еще один «квартет». Пижону неплохо, да что там, очень хорошо поставили технику «косого креста» и правильной схватки за линию, легкая сабля позволяла крутить умопомрачительные связки с тройными сериями. Очень красиво, очень эффектно и — будем честны — смертоносно для обычного противника, который тренировался для войны, а не дуэли. Однако блондин чуть-чуть спешил и чрезмерно полагался на быстроту клинка. Бретер раз за разом ставил жесткую преграду, без особых изысков, плотнее сжимая левый кулак на оголовье. Он все еще проверял, не стоит ли ждать чего-то особенного. И с каждым ударом клинка по клинку все более убеждался в мысли, что шансы уйти из замка живым не слишком высоки, однако есть.

Лишь бы противник не додумался хватать за клинок свободной рукой, тогда придется либо ломать ему колено встречным ударом ноги, либо оставить без пальцев…

Бретер перехватил инициативу, атаковал сам, очень высоко, на первый взгляд опасно открывая живот. Клинки звенели, искры рассыпались кругом, увязая в песке, изрытом сапогами дуэлянтов. Ага, с дистанцией у мудака тоже проблемы, слишком полагается на выставленное вперед острие. Сейчас пижон умер второй раз, даже не догадываясь о том, что пропустил «нарезание мяса» — скользящий удар на две трети лезвия по шее, типичный прием ближнего боя, когда правильная схватка уже переходит в борьбу с выхватыванием кинжалов, заломами, плевками в рожу и укусами.

Бретер отскочил назад, снова двинулся по кругу, перехватил рукоять правильным образом, не для жесткого парирования, а быстрой, утонченной работы со сложными маневрами клинка. Ложи казались наполненными огромными разноцветными глазами экзотических созданий из-за обилия вееров, которые трепетали, имитируя движения век. Шума прибавилось — мужчины уже в голос обсуждали действия дуэлянтов. Кто-то вошел в раж настолько, что открыто ставил на победу, азартному боному с готовностью отвечали. Судя по обрывкам фраз, долетавших с трибун, в победе пижона никто не сомневался. Ставили на то, будет низкородный быдлан убит на месте или всего лишь отделается тяжкой раной.

Блондин уже не спешил атаковать, кажется, понял, что столкнулся с оппонентом, по меньшей мере, равным. Это было нехорошо, и бретер дождался очередной заявки — «до заката, он истечет кровью до заката, ставлю пять доблов!», а затем набежал частыми короткими шажками, рубя крест-накрест, быстро и сильно.

У аристократика были не по-юношески сильные руки, пусть и холеные, умащенные лучшими притираниями, как у придворной модницы. И хорошая выдержка, это стоило признать. Столкнувшись с бешеным напором, блондин упер в пояс левую руку, встал, как скала — ни шагу назад — и сосредоточился на стремительной работе клинком, гася серию атак мастера фехтования, контратакуя в ответ. Искры теперь сыпались огненным дождем, сталь гремела на разные голоса, от глухого стука до пронзительного визга. Хотя солнце еще только взбиралось по небосводу, и царила приятная утренняя прохлада, рубашки бойцов промокли насквозь от пота. Изысканная прическа блондина пришла в сущий беспорядок, сабля бретера срезала один из локонов, благо те были хорошо залакированы и давали прекрасную опору клинку.

Какая-то дама с громким стоном демонстративно и трагически лишилась чувств. Заметались слуги, заботясь о госпоже, прочие зрители не отрывали взглядов от арены. Напускное безразличие публики слетело, как опавшие листья на ветру. До воплей в голос и скандирования «убей!», как у простонародья, не дошло, но победу юному боному желали уже в голос, без стеснения. И, разумеется, продолжали ставить на смерть и увечья.

Рубка пошла жестокая, аристократик закрутил саблей параллельно земле, вытягивая руку почти на всю длину, стараясь достать бретера то поверх, то ниже более тяжелого двуручного клинка. Не добившись успеха, резко, без перехода сменил манеру боя и атаковал ноги, да так, что едва не подсек сухожилия. Отразил глубокий выпад, нацеленный в переносицу, снова перенес клинок налево и ударил снизу вверх, наискось. Брызнула кровь, обильно, играя на солнце красивыми карминовыми оттенками круглых капель.

Бретер отступил назад, отяжелевшими шагами, подволакивая ноги, опустил клинок так низко, что сабля загребала песчинки. Рубаха на животе разошлась эффектным разрезом, словно бритвой провели, кровь стекала за кожаный пояс. Блондин тоже отступил, дернул рукой, стряхивая кровь с клинка.

Мастер фехтования посмотрел ему прямо в глаза, и увидел в глубине синих зрачков страх. Настоящий, неподдельный. Значит, аристократик все понял. Почувствовал тот момент, когда бретер вскинул саблю в, казалось, безнадежной, неудачной попытке парировать, и холодное острие легко, словно пушинка — незаметно для публики! — скользнуло по шее блондина, там, где под тонкой кожей бьется главная жила. Скользнуло, не оставив ни царапины, даже следа на пудре, что избавляет кожу от плебейского потного блеска.

Противник был убит в третий раз, но теперь, в отличие от двух предыдущих, он это понял. Осталось посмотреть, какие выводы сделает напудренный боном. И есть ли в душе юнца хоть какие-то понятия о благородстве. Говорили, что да, и сейчас это предстояло проверить.

— Достопочтенный господин… — бретер поклонился, держа саблю как можно более неловко и не спуская косого взгляда с противника. — Я надеюсь, вы получили удовлетворение?

Левой рукой он зажал рану, чувствуя, как теплая жидкость продолжает сочиться меж пальцев. Некстати подумалось, что правильно сделал, сняв перчатки, иначе сейчас одна из них оказалась бы непоправимо испорчена. И еще мысль пробежала вслед за товаркой — вот, случился шедевр фехтовального мастерства, о котором никто не узнает и никто не оценит. Наносить смертоносные удары — это высокое искусство, однако получить строго отмеренную рану, которая будет очень впечатляюще выглядеть и притом не опасна для жизни… вот свидетельство подлинного мастерства. Бретер вытер со лба холодный пот, оставив кровавый мазок через пол-лица, и пошатнулся, отчасти из-за накатывающей слабости — кровопотеря то никуда не делась — отчасти от нахлынувшего понимания, как близко он сейчас разошелся со смертью. Пожалуй, ближе, чем когда-либо.

И никто ничего не заметил.

Трибуны бушевали, а дуэлянты сумрачно глядели друг на друга, ведя беззвучный диалог. Боном получил свою кровь, которой было вполне достаточно, чтобы смыть «оскорбление» и честно рассказывать увлеченным дамам о победе над мастером фехтования с неподдельной грамотой почтенного, уважаемого братства. А еще получил незаметную и впечатляющую демонстрацию того, что его жизнь была в руках соперника.

Скрипя зубами от унижения, бретер склонился еще ниже. Ничего, это можно вынести, глубже поклоны — дольше жизнь. Он вынесет — и будет жить дальше, заботясь о том, о ком надлежит заботиться. Всегда наособицу, в стороне, и всегда рядом. Боном скривил губы и очень медленно, явно преодолевая себя, скупо кивнул. Переложил клинок под мышку левой руки, тряхнул кистью правой, изрядно уставшей после короткого, но жесткого боя. Трибуны рукоплескали благородному герою, изысканному победителю, который оказался безупречен и в бою, и в победе.

Надо будет потом зайти в храм, принести жертву Пантократору, подумал бретер. Свечи, молитвы, немного золота — много то нет — и все остальное, как положено. Каждому свое. Блондинчику, который оказался не такой уж сволочью, победа и слава. Безвестному фехтовальщику — жизнь и …

Последнюю мысль он буквально задушил, избегая кинуть даже случайный взгляд на ложи. Ничем не выдать себя. Ни единым взглядом. Поклон достопочтенной публике, не забыть шаркнуть от слабости, а также пролить побольше крови на песок из ладони. Да, проклятый песок… этим утром немой свидетель многих смертей получил свою порцию красной жидкости, пусть и не так много, как ожидал.

Фехтовальщик не видел, как напудренное лицо светловолосого противника передернулось в гримасе нерешительного, запоздалого раздумья. Так возвращаются мыслями к уже принятому решению, проваливаясь в мучительное сомнение — а правилен ли был выбор? Не поздно ли все изменить? Бретер вообще плохо видел, сабля противника не прорезала брюшину, однако оставила длинный разрез, так что крови боец потерял достаточно. Перед глазами замельтешили туманные пятна, в ушах монотонно гудело, как будто арену окружил рой пчел. И только блестящая подготовка, а также многолетний опыт позволили мастеру вовремя заметить размытую тень, что мелькнула на самом краю затуманенного зрения. Дальше все сделали память рук и навыки, отточенные до совершенства многими тысячами повторений.

Металл пронзительно лязгнул, от лезвий полетели мелкие острые чешуйки, когда бретер встретил прямым блоком удар. Двуручный хват и более тяжелый клинок разбили вдребезги предательскую атаку. Бретер еще не успел осознать происходящее, а тело само провело выпад справа, обманный, чтобы враг потерял темп, заполошно вскинув саблю, уже непоправимо опаздывая. Затем шаг вперед с одновременным замахом над головой. И удар. У него есть красивое название — «достойный поклон Смерти», однако в братствах его именовали просто — «удача гробовщика». Сверху вниз и наискось, с подшагом, доворотом корпуса направо и дополнительным усилением за счет легкого приседа. Очень простой удар, самый страшный из обширного арсенала боевых приемов. Требует хорошего клинка, потому что клинок нехороший имеет шансы поломаться о кости или доспех. И после «удачи» лекарю остается мало работы, зато намечается прибыток у гробовщика, отсюда и название.

На молодом бономе, который вознамерился отхватить больше, чем было позволено судьбой, доспехов не имелось, а двуручная сабля бретера оказалась очень хороша. И юноша умер на месте.

Изящный клинок под одну руку с замкнутым эфесом сначала воткнулся кончиком в желтый песок, затем накренился и медленно упал, почти беззвучно. Тишина повисла над ареной. Кто-то лишился чувств, на этот раз по-настоящему. Скрипели доспехи замковой охраны, торопившейся к воротам, блокируя выходы с восьмиугольника. Песок арены жадно напитывался кровью, которая уже не хлестала — сердце жертвы остановилось почти мгновенно — а текла ровно и обильно, как из опрокинутого кувшина.

— А-а-а… чтоб тебя… — прошептал бретер, выпрямляясь и крепче взявшись за рукоять, обтянутую шероховатой кожей. Боец отчетливо понял, что вписал свое имя в легенды. Но обойдется ему это дорого, очень дорого.

И легенда закончится прямо здесь, этим хорошим весенним утром.

— Господин?

Раньян очнулся от воспоминаний, молча повернул голову в сторону слуги. Руки в плотных перчатках остались недвижимы, едва касаясь рукояти меча с узким клинком и очень длинной рукоятью. Мрачный и траурный — черные волосы, черные усы и борода клинышком, черные перчатки, даже кожаная кираса под плащом, и та покрашена в черный цвет — воин походил на зловещую птицу, что нахохлилась в глубоком кресле.

Грималь шагнул вперед и протянул хозяину тонкий пергаментный свиток, перевязанный простой бечевкой. Лаконично сообщил:

— Из Города.

Раньян сорвал восковую печать, развернул свиток и прочитал несколько очень коротких строк.

— Она… — сказал бретер и замолчал, оборвав себя в самом начале фразы.

Пауза длилась долго. Слуга терпеливо ждал, привычный к тому, что хозяин, как правило, без спешки думает, а затем очень быстро действует. Однако в этот раз черноволосый убийца молчал слишком долго. Тонкая свеча в медном подсвечнике растаяла на четверть, бродячий монах за окном успел прочитать три полные молитвы с восславлением главных Атрибутов Пантократора, а Раньян продолжал смотреть в пустоту остановившимся взглядом. Как будто в чем-то сомневался. Или даже чего-то опасался.

— Беспорядки нарастают, — наконец вымолвил мастер. — Поминовение закончилось, грядет Турнир, и в столице неспокойно. Что-то будет… И она там. Наконец-то. Это добрая весть.

— Мы отправляемся? — позволил себе вопрос Грималь.

— Нет, — почти сразу отозвался Раньян. — Мы выждем несколько дней. Если кто-то следил за тобой…

Грималь возмущено вскинулся, но хозяин оборвал его готовую вырваться тираду коротким жестом. Слуга вспомнил, кто здесь кто и понуро закрыл рот.

— Если кто-то следил за тобой при помощи волшебства, — уточнил Раньян, и на этот раз Грималь понимающе кивнул, соглашаясь, что такое возможно. — Пусть думает, что вести незначительные и неважные. Мы выждем три дня. И после…

Бретер единым легким движением встал, подхватив меч. Качнул головой, еще больше напоминая хищную птицу, готовую впиться безжалостным клювом.

Грималь понял, что продолжения не будет, поклонился и вышел.

— И после мы, наконец, снова встретимся, — прошептал Раньян, машинально потирая вновь разболевшийся шрам на животе.