Высшая каста

Глава 15. Деревянные солдаты Железного Феликса

Миша Рюмин родился первого сентября 1913 года, из образования – бухгалтерские курсы, с началом войны – двухмесячные курсы Высшей школы НКВД, так рядовой счетовод стал мастером заплечных дел. Министр госбезопасности Абакумов держал его за дурачка, способного развалить любое дело, которое следует развалить, за дурачка, что будет назначен крайним там, где требуется такое назначение. И дурачок Рюмин до поры оправдывал столь специфическое доверие. В 1946 году закрутилось «трофейное дело». Сталин хорошо помнил заговор троцкистских военачальников и не желал его повторения. Кроме того, аскету Кобе всегда претила роскошь, в которой погрязла армейская верхушка, одуревшая от берлинского мародерства. Формальным поводом для возбуждения дела стало донесение первого замминистра вооруженных сил Николая Булганина о том, что на таможне близ Ковеля задержано семь вагонов с мебелью. При проверке документов выяснилось, что гарнитуры принадлежат Георгию Жукову. К маршалу Победы пришли с негласным обыском. Сотрудники государственной безопасности остались под впечатлением от залежей сокровищ, до которых был охоч любимец советского народа. Тогда Жуков в своем письме «О моей алчности и стремлении к присвоению трофейных ценностей» в самых уничижительных формах оправдывался и просил оставить его в партии. Маршала не тронули, но в феврале 1948 года арестовали двенадцать жуковских генералов, троих из них поставили к стенке.

Как выяснило следствие, на ниве грабежей по праву победителей особенно преуспел любимец Георгия Константиновича генерал-лейтенант Владимир Крюков, умудрившийся в самый разгар войны стать четвертым мужем прославленной советской дивы Лидии Руслановой, которую арестуют вместе с генералом. Во время обыска у них изъяли коллекцию немецких автомобилей, семьсот тысяч рублей, двести восемь бриллиантов, более ста кило серебряных изделий, сто тридцать две картины русских художников, тридцать пять старинных ковров, триста двенадцать пар мужской модельной обуви, восемьдесят семь мужских костюмов и сорок четыре велосипедных насоса – генеральское представление о достатке.

Жадность до роскоши чекистской гильотиной зависла над шеей Жукова. Абакумов, зная о дружбе Берии с маршалом Победы, оказался между двух огней. Как угодить Сталину и вывести из-под удара Жукова? Тогда министр и поручил это дело Мише Рюмину, взявшемуся за него именно с таким энтузиазмом, на который и рассчитывал Абакумов. Рюмин принялся терзать арестованного по «барахольному делу» Героя Советского Союза двадцатисемилетнего майора Петра Брайко и кладовщика берлинского оперсектора НКВД Кузнецова. Несломленный в немецком плену Брайко в лубянских застенках сдал маршала, а бывший кладовщик, которому Рюмин папиросами прижигал язык, подписал нужные показания.

Получив пестревшие бурыми потеками вымученные протоколы допросов, Сталин рассудил, что строить на таком материале процесс против обласканного народной молвой полководца – быть обвиненным в неправосудной расправе с неугодными военачальниками. «Что стоит Жуков без своих генералов, от которых он отрекся, не проронив ни слова в защиту боевых товарищей?» – размышлял генералиссимус. План Абакумова сработал, маршал был спасен, Берия остался доволен.

Но несмотря на повышение, Рюмин понял, что его гадко используют, угадал расчет Абакумова и затаил обиду. Так получилось, что письмо Тимашук о врачах-вредителях Абакумов отписывал через Рюмина, вновь полагаясь на исполнительную глупость следователя. Сняв копию с письма, Миша стал выжидать момент, когда министр оступится, чтобы сделать все, чтобы он никогда не поднялся. Кровавая лава соперничества, должная смыть Абакумова, уже закипала в партийных недрах.

В пику Берии в МГБ действовала группа замминистра генерала Сергея Огольцова, замыкавшаяся на Жданова, который решил воспользоваться информацией о вербовке родственников первой жены Сталина агентами Еврейского антифашистского комитета. Именно Огольцов первым подал сигнал в Политбюро о «законспирированной группе врачей-вредителей». И именно Огольцову в обход Абакумова поручили допросить Михоэлса, воспользовавшись его поездкой в Минск.

Вечером 12 января 1948 года режиссера вместе с театроведом Голубевым пригласили на дачу к шефу госбезопасности Белоруссии Лаврентию Цанаве, куда уже прибыл из Москвы генерал Огольцов. Несмотря на то что Цанава своими карьерными успехами был обязан всесильному тезке, ему волею обстоятельств пришлось перейти в оппозицию к Берии. В 1947 году в Москве отпрыск Цанавы попался на изнасиловании. Прокуратура возбудила дело. Цанава-старший бросился к Берии, но тот, посчитав, что подобное заступничество может обернуться против него в глазах Сталина, решил не вступаться за юного подонка. Тогда к Цанаве на выручку пришли враги. Соратник Берии ради спасения сына не побрезговал «дарами данайцев» и принял помощь от друга Жданова, секретаря ЦК Алексея Кузнецова, отвечавшего за партийный контроль силовых структур. Кузнецов вмешался, и дело закрыли. Но отныне генерал Цанава стал верным слугой Жданова.

Разговор на даче не пошел с самого начала. Истеричный Соломон, поднабравшись чекистской водки, матерно заявил, что он подчиняется только Сталину и Берии, который сгноит Огольцова и Цанаву в ГУЛАГе. Товарищ Михоэлса Голубев заявил, что он является агентом МГБ и завтра же подаст рапорт на имя Абакумова. Далее пошли пьяные угрозы-признания о том, кто контролирует и инициирует деятельность ЕАК. Огольцов позвонил Жданову, сумбурно изложил ситуацию. Оставлять в живых упрямого Михоэлса было невозможно. Цанава оказался заложником ситуации, обреченно исполняя приказы Огольцова, запивая их водкой. Михоэлса и Голубева раздавили грузовиком, трупы выкинули в городе.

Берия гибель Соломона не простил, и после смерти Сталина все участники убийства были арестованы. Получив служебную записку от Огольцова с подробностями инцидента в Белоруссии, Иосиф Виссарионович был крайне раздосадован расправой над главным еврейским глашатаем, бросавшую тень прежде всего на самого Сталина. Сведения, разоблачавшие Берию, имели слабый вес для вождя, поскольку кроме чекистов подтвердить их оказалось некому. К тому же Сталин подозревал в них интригу Жданова. Однако монолит доверия генералиссимуса к атомному маршалу дал явную трещину, смещение Берии стало вопросом времени.