Высшее милосердие

Анна Бессмертная

ВЫСШЕЕ МИЛОСЕРДИЕ

1. Здравствуй, Павлик!

В юности, даже можно сказать, с детства, Александр мечтал стать генералом, но его мечта так и не осуществилась. Тут немножко не добрал по здоровью, там – по знаниям, а где-то перебрал с дурным характером, и стал он вскоре после Академии всего лишь мелким хозяйственником при военной части.

Когда у него родился первенец, Александр твердо решил воплотить свою несбывшуюся мечту в сыне. Получив в свое полное распоряжение Вовку, он буквально с первых же дней принялся воспитывать его по-спартански, с учетом ошибок, допущенных по отношению к нему его собственными родителями. Жена при этом в расчет не бралась.

Вовке было чуть больше года, когда Юля с ужасом поняла, что снова беременна. Не то чтобы она не хотела иметь еще одного ребенка. Просто к тому времени она настолько была раздавлена тяжелым характером своего мужа, так его боялась, что две недели утаивала от него эту новость, и все это время лихорадочно подыскивала слова, и выжидала благоприятный момент, чтобы хоть немного сократить, сгладить ожидаемый негатив. Она прекрасно знала, что Саша будет недоволен этой новостью, несмотря на то, что некоторым образом и сам был причастен к случившемуся, и была готова исполнить любое его решение.

Новость муж выслушал молча, допил чай и ушел смотреть телевизор, так ничего и не сказав. Такой вариант развития событий Юля не просчитала. Идти же за ним и беспокоить его еще раз она побоялась.

Она промучилась весь следующий день, но Саша, придя с работы как всегда не в духе, прошел сразу же в ванную принять душ. Это означало сильную головную боль, и Юля опять не посмела возобновить разговор.

Пытка длилась почти неделю, а время между тем шло. Если делать аборт, то надо было уже суетиться: брать направление, собирать справки, договариваться со свекровью, чтобы та посидела с Вовкой. Если же рожать, то решение это должно было быть озвучено. Это раз. Два – если рожать, то надо было прикинуть, что из детских вещичек есть в достаточном количестве, чего нет. На всякий случай Юля однажды достала с антресолей мешок с детской одежонкой и принялась его разбирать. И надо же было такому случиться, что Саша именно в этот день пришел домой пораньше, так что он застукал ее на месте преступления. Он как-то непонятно и неприятно усмехнулся и опять-таки ничего не сказал. Вроде бы получалось, что он не против второго ребенка, а ей было проще самой истолковать его молчание, пусть даже неверно, чем в который раз проходить через очередную моральную выволочку. Так Валерик получил право на жизнь.

Рождение еще одного сына Александра никак не воодушевило. Сначала Юля расстраивалась, что муж абсолютно равнодушен ко второму ребенку, а потом вдруг осознала, что кроха принадлежит ей и только ей, и что можно не спускать его с рук, тетешкать, сюсюкать с ним, и за это ей ничего не будет. И она погрузилась в сладостное материнство, позволив себе, наконец, полюбить свое дитя.

Александр, прижимистый по натуре, в качестве неодобрения и назидания, ужесточил режим экономии, и теперь Юля ежедневно отчитывалась буквально за каждую потраченную копейку и тряслась, если вдруг оставшаяся сумма хоть немного расходилась с итогом по чекам. Вечером муж просматривал ее листочек со списком покупок, сверял его с чеками, и, даже если все было в порядке, все равно находил, к чему придраться: то она напрасно купила масло, потому что в масленке еще есть кусочек, то не надо было брать огурцы, потому что через неделю они подешевеют, то, что картошку брали недавно, а она вот уже кончилась. И было совершенно бесполезно и даже небезопасно объяснять, что лишний раз ходить в магазин, имея на руках маленького ребенка, трудно и глупо, масло вполне может полежать, а с виду нормальная картошка иной раз бывает внутри черной, так что из трех килограммов с трудом набирается на одну сковороду.

А тут еще как назло Юля здорово располнела и не влезала ни в одну вещь, да к тому же еще муж как-то раз бросил ей в спину обидные слова: «Ну и разъелась!». За помощью обратиться было не к кому. Подруги в доме категорически запрещались, и потому довольно быстро после замужества они отсохли и отпали. Родители, заслуженные педагоги, в свое время были против этой партии, и Юля, хорошо помня с детства воздействие несокрушимой мощи педагогики, ни за что не стала бы им жаловаться и тем более просить денег. Она так и представляла себе, как мама, окаменев лицом, говорит: «А мы с отцом тебя предупреждали. Чего же ты теперь хочешь? Ты сама выбирала себе мужа». Так как на диету садиться было опасно – могло пропасть молоко - она стоически ходила в юбках с расстегнутой молнией, прикрывая рукой кое-где расползающиеся швы, а дома, пока муж был на работе, обходилась практически не запахивающимся халатиком, а то и вовсе ночной рубашкой. О покупке же новых тряпок речи быть не могло: из суммы, которую выделял на хозяйство Александр, выкроить что-то для себя было просто немыслимо. Но зато у нее был Валерик, и ради него она была готова терпеть многое.

Из детства Валерий мало что запомнил. Садик был серенький, обыкновенный, воспитательницы и няньки в нем тоже были никакие, и никакими были детишки в его группе. То, что происходило дома, тоже было малозначительным, разве что мама... Она была такой хорошей, такой доброй, особенно когда он болел. Но болел он крайне редко, и поэтому, с одной стороны, были у него и яркие счастливые моменты, а, с другой, их было мало. Отца он почти не помнил, его как бы не было. То есть, конечно, был, но он, появляясь ненадолго, тут же уводил старшего брата, летом – в близлежащий лесок поиграть в футбол, зимой – покататься на лыжах, иногда по выходным они и вовсе уезжали в какой-нибудь поход с ночевкой, так что брата тоже как бы не было.

Плохое началось в тот год, когда Вовка пошел в школу, и с того момента, как началось это плохое, Валерий помнил все до мелочей, как будто он именно тогда стал взрослым. Отцу стоило большого труда и довольно приличной суммы устроить Вовку в спортивную школу, потому что, как выяснилось, особыми спортивными задатками тот не блистал. Когда стало понятно, что без взятки не обойтись, и что даже она не гарантирует мальчику выдающихся успехов, отец пришел в бешенство. Он, ходя по квартире, как лев по клетке, хлопал дверями, гремел попавшимися на пути стульями, расшвырял в гневных метаниях кучу приготовленного для глажки белья и случайно разбил дешевенькую, но единственную вазу для цветов, в которой уже несколько лет стоял засушенный пучок каких-то колосков и колючек. Он и раньше разговаривал с матерью довольно резко, и тон у него всегда был снисходительно-пренебрежительный (кстати, именно такой же тон с малолетства усвоил и Вовка), а тут и вовсе разбушевался:

- Черт знает что! – заорал он. – Не дом, а мусорная свалка!

- Саша, а может быть пусть Володя идет в простую школу? – заискивающе то ли спросила, то ли предложила мама.

- До чего же вы, бабы, дуры! Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему!

- Но я думала, что ты сердишься из-за денег...

- Ты думала! Так ты еще, оказывается, и думать умеешь? А я полагал, что этот процесс тебе не свойственен! Я тебе говорил о том, что ты развела барахолку в нашей квартире, а не о том, что мне жалко денег на взятку! Мне для сына ничего не жалко! Что они там понимают в этой школе?! «Данных маловато»! Ничего... Ничего... Мы им еще докажем... А этого бардака чтобы я больше не видел! Развела грязь...

- Саша, да где же ты видишь грязь? У нас чисто, я каждый день мою. Полы и вытираю пыль... А белье – на глажку... Я сейчас его переглажу и уберу.

- Если я вижу грязь, значит, она есть. Я же не говорю, что стул сломан, потому что он цел! – и он вышел, в очередной раз хлопнув дверью.

Стул был действительно цел. Другое дело, что вид у мебели был настолько обшарпанный и облезлый, что можно было убиться, вычищая и вылизывая квартиру, но вид у нее все равно оставался бы убогим. Получала ее еще Юлина бабушка. Бабушка давно умерла, и теперь прописаны были в ней Юля и ее мама, хотя всю жизнь они прожили в квартире отца. Когда Юля вышла замуж, молодым отдали квартиру, а Сашина мать осталась одна в хорошей трешке в центре. Но почему-то сложилось так, как будто бы для Саши жилье это было временным. За все совместно прожитые годы они так и не обновили мебель, не было куплено ни одной вещи, не говоря уже о ремонте. И Юля могла бы многое сказать в свое оправдание, но бунт был не в ее характере, а посему она просто тихо плакала, гладя белье. Финальным аккордом влетел в комнату Вовка, чтобы взять чистую майку из наглаженного, выдернул ее, и стопка повалилась на пол, а он, не утрудив себя поднять и сложить все обратно, выскочил вон, и через секунду хлопнула входная дверь. Валерик видел, что сделано это было нарочно, и кулачки его сжались.

Наорав однажды, Саша взял моду разговаривать с женой на повышенных тонах. Он и раньше был вечно всем недоволен, но по большей части ограничивался скупыми довольно ядовитыми замечаниями, которых было вполне достаточно, чтобы привести ее в трепет. Теперь же он срывался по каждому пустяку, и Валерик видел, что чем больше расстраивается и переживает мама, тем большее удовольствие это доставляет отцу. Плохо было все: и то, как она готовит, и то, что она не умеет экономить, и то, как она одета, и как выглядит, и как она разговаривает со свекровью, и ее крошечная зарплата и нулевой карьерный рост. Одним словом, выходило, что такие женщины, как Юля, не имеют права если не на существование, то, по крайней мере, на то, чтобы выходить замуж и заводить детей, и она, Юля, в свое время обманула его, выдав себя не за ту, какая она есть на самом деле.

Бедная Юля понимала, что отношения в семье ухудшаются и ухудшаются, она старалась, как могла, угодить мужу, но, похоже было, что ее попытки только раздражают его еще больше. Она была так изломана и исковеркана этой жизнью, что ей и в голову не могло прийти, что существует какая-то иная причина, по которой все идет наперекосяк. Например, что у мужа есть другая женщина - то есть, причина самая первейшая, самая простая и самая наивероятная из всех существующих, и что любая нормальная жена, видя такое поведение мужа, в первую очередь заподозрила бы наличие любовницы. Но Юле, простой, чистой и забитой душе, это даже не приходило в голову. Она во многом, да, практически во всем, винила себя, и даже возмутилась, разумеется, мысленно, когда участковый педиатр спросила ее, не объясняется ли тяжелый характер мужа шизофренией. А уж она, педиатр, хорошо знала, что такое Александр, потому что, когда болел Вовка, заботливый отец брал больничный, ходил с сыном в поликлинику, уличал медперсонал в некомпетентности и поучал, как надо правильно лечить детей.

Невидимая черта, проведенная между Сашей с Вовкой и Юлей с Валериком, постепенно проявлялась, ширилась и жирнела. Часто Саша, сделав замечание жене, обращался к старшему сыну:

- Женщины... Что с них возьмешь. Есть две категории женщин: курицы и курицы с отрубленной головой.

Или же:

- Женщина, сынок, это обезьяна с гранатой. Имей это в виду, когда вырастешь и соберешься жениться. А лучше вообще не женись.

Вовка смеялся и поглядывал на мать. А жизнь между тем продолжалась.

Как только Юля перестала кормить грудью, от послеродовой полноты ничего не осталось. Кафедра, закупка-готовка-уборка-стирка-глажка, нервотрепка на работе и дома, перманентное полуголодное существование высосали все лишнее и даже не лишнее. Она разрывалась, разбивалась в лепешку, чтобы только не вызвать недовольства, все чаще в голову лезли суицидальные мысли, и если бы не Валерик, бог знает что она могла натворить. Он был ее маячком, поплавком, и часто ночами, лежа без сна, она уговаривала себя: «У меня есть сын, я должна жить ради него. У меня есть сын...»

Когда мама привела Валеру в школу, в первый класс, учительница решила, что это его старшая сестра, такой она была маленькой, худенькой и одетой, как подросток, потому что в целях экономии и по причине худобы и малого роста покупала себе дешевенькие детские вещи. Он немножко ее стеснялся, она это чувствовала и поэтому заискивала перед ним, отчего он еще больше стеснялся и злился. И эта злость, образовавшаяся в нем, давала ему силы и принуждала быть лидером, если уж с мамой так не сложилось.

К Новому году стало понятно, что в классе он – отличник номер один. Он был работоспособным, усидчивым, но при этом явно способным. И к тому же, видимо, сказалось и то, что мама много ему читала сама и рано научила его читать самостоятельно.

Юля была горда. Что и говорить: муж за все эти годы не потратил и часа на младшего сына, и, стало быть, успехи Валерика были целиком и полностью ее заслугой. И пусть Саша лепит из Вовки что угодно, а она даст Валере возможность выбора, и если он в чем-то преуспеет, она сделает все, ляжет костьми, чтобы из него получился выдающийся человек. Для начала она решила начать заниматься с ним немецким языком. Пусть до сих пор она была в семье никем и ничем, но, в конце концов, она имеет высшее образование, худо-бедно знает два языка, хотя и до сих пор работает всего лишь лаборанткой на кафедре, и уж языкам она сына обучит. В любом случае в жизни они ему пригодятся.

То ли в ней до сих пор пропадал втуне прирожденный педагог, то ли Валера был исключительно способным мальчиком, А, может быть, и то, и другое, но дело у них пошло хорошо, и к концу первого класса он уже немного говорил по-немецки. На продленке он приспособился ходить в кружок рисования, и там его тоже хвалили.

Вовка над братом только посмеивался:

- Ну что, очкарик, козявочек рисуешь?

- Я не очкарик! – возмущался Валера.

- Так ты им скоро будешь. Маменькины сыночки всегда очкарики. А вот как по-немецки будет «козел»?

- Не знаю.

- «Дер мееее», темнота. А баран?

- Отстань!

- «Дер беееее»! - И отец с Вовкой, переглядываясь и подмигивая друг другу, радостно смеялись.

На это Валера ничего не отвечал. Он и вправду был маминым, это глупо было отрицать, как и то, что Вовка был папиным.

- Ты еще заплачь, как девчонка, - продолжал Вовка. – Вот уже и слезки наворачиваются...

Валера держался изо всех сил, но однажды выдержка ему изменила, и он бросился с кулаками на брата. Вовка, который был сильнее и спортивнее, довольно жестоко его побил, а отец, который все видел и знал, что первым начал старший, драку не разнял. Он дал возможность Вовке положить Валеру на обе лопатки, а затем резюмировал:

- А драться-то ты, сына, не умеешь. Надо будет этот пробел восполнить.

Причем сказано это было Вовке.

Слова отца даром не пропали. Вовка стал заниматься еще и какой-то борьбой, а Валера после школы первым делом втихаря брал гантели брата и пытался хоть как-то себя укрепить, потому что оказалось, что справедливость должна быть с кулаками.

Катастрофа разразилась, когда Вовке исполнилось десять лет. Саша подал на развод. Оказалось, что все эти годы у него действительно была женщина, и он ждал только десятилетия сына, потому что слышал, что при разводе ребенок этого возраста может уже сам выбирать, с кем из родителей ему жить. В том, что Вовка выберет его, Саша не сомневался.

Официальной причиной развода была заявлена несовместимость характеров. Юля, просто ошарашенная случившимся, даже и не пыталась сопротивляться. Материально делить им было нечего, а по сему развод произошел быстро и по-деловому, и Саша с Вовкой отбыли жить в центр, к бабушке.

Так как дети были поделены пополам, алименты Юля не получала и крутилась на свою нищенскую зарплату. Иногда, не часто, ей подбрасывали немного денег родители, но при этом говорилось столько всего «назидательно-хорошего», что она, буквально умирала от стыда и унижения. Ей было очень тяжело, и однажды, когда совсем стало туго с деньгами, она от безысходности пошла в ЖЭК и там, расплакавшись, попросила, чтобы ее взяли уборщицей по совместительству. Женщина, принимавшая ее, оказалась сердобольной и по паспорту какой-то местной пенсионерки дала ей возможность подзаработать, при этом выкроив себе и пенсионерке маленький навар с каждой получки.

Юля, нарядившись в старое тряпье и повязав на голову косынку так, чтобы быть неузнаваемой, в одиннадцать часов вечера ходила мыть подъезды в двух больших домах их микрорайона, а Валера в это время молил бога, чтобы ее не увидел кто-нибудь из школы. Дома эти считались элитными, и, соответственно, жили в них дети из самых обеспеченных и успешных семей. И надо же было такому случиться, что его одноклассница, девочка с чудесным именем Кристина, которая так нравилась Валере, довольно поздно возвращалась вместе с родителями из гостей и, конечно же, увидела и узнала маму Валеры, который ей тоже нравился. Ей показалось, что она обожглась какой-то жгучей, горькой и, одновременно, сладкой тайной, которая теперь навсегда разделила ее и Валерика, потому что так всегда бывает в романах и фильмах, в которых дворянки не выходят замуж за простых, хотя и любят их всю оставшуюся жизнь.

Несколько дней она носила эту тайну, это свое красивое горе в себе, но оно было таким невыразимо волнующим, таким почти взрослым, что требовало выхода. Говорить о нем с каждым и всяким значило обесценить статус роковой тайны, и она решила довериться только одной своей подружке, инстинктивно выбрав самую болтливую, Оксанку. Расчет оказался и верным и неверным: Оксанка, конечно же, разболтала обо всем другим девчонкам, и вскоре уже весь класс знал, что мама Валеры моет подъезды. Но и Валера, в свою очередь, узнал, кто пустил этот слух. Удар был двойным. Во-первых, теперь он становился сыном уборщицы, а, во-вторых, терял Кристину. Как исправить положение, он не знал, и от этого страшно переживал, тем более что разлюбить мать не мог, а Кристина продолжала ему нравиться.

Юля видела, что с сыном происходит что-то не то, и однажды ей удалось вытянуть из него правду.

- Пойми, Валера, это временно. И ты – не сын уборщицы. Хотя даже если бы ты и был сыном уборщицы, что в этом позорного? У каждого своя жизнь, свои способности и возможности. Вот ты, например, способный, и у тебя большое будущее. Может быть, ты когда-нибудь станешь ученым с мировым именем, или знаменитым писателем, и твои книги будут переводиться на все языки мира. И эта твоя Кристина будет всем говорить, что училась с тобой в одном классе, а все буду охать и ахать.

- А папа с Вовкой будут мной гордиться?

- Все будут тобой гордиться.

- А что нужно, чтобы стать великим писателем?

- Писателем? Ну, прежде всего, нужно хорошо учиться, много читать, и, главное, изучать жизнь.

- Как это?

- Наблюдать за людьми, пытаться их понять, объяснять их поступки... Стараться все запоминать... Учиться писать. Если хочешь, я принесу тебе учебники... Хотя, наверное, рановато.

- Нет, не рановато! Ты принеси их мне, я разберусь!

- Ладно, - улыбнулась мама, - принесу.

- А что значит – учись писать?

- Для начала, возьми тетрадь и начинай записывать в ней какие-нибудь интересные истории, какие у вас приключаются в школе, наблюдения за природой, да мало ли о чем можно написать. Когда будешь писать, следи за грамотностью. Это очень важно для писателя. Почаще заглядывай в словарь. Узнавай новые слова. Если тебе понравилась какая-нибудь мысль, запиши ее.

Валера немного утешился, завел себе тетрадь и стал в нее что-то писать.

От дополнительного заработка Юля не отказалась. Просто она стала выходить на работу еще позже, после полуночи. С деньгами стало немного полегче, а деньги, как известно, идут к деньгам: на кафедре ее наконец-то перевели в преподаватели и прибавили зарплату. Она расслабилась, приоделась поприличнее и воспрянула духом. Но тут, когда жизнь начала налаживаться, на нее свалилась неприятность: Александр неожиданно решил, что Вовке хотя бы два раза в неделю надо общаться с матерью, а Валере с ним, с отцом.

Это была пытка, изощренная, жестокая и наглая. По средам муж привозил Вовку, и к их приходу надо было успеть как следует убраться и приготовить достойный ужин. И уже в эту ночь она не смела ходить мыть подъезды. Александр сидел у них допоздна, хвалил Вовку и, поджимая губы, сменял тему, когда Валера слабо пытался похвастать своими успехами. Он учил жизни, делал замечания, и ставил Юле в пример женщину, на которой якобы собирался в скором времени жениться.

На самом же деле жениться он не собирался, и даже наоборот: эти его визиты, это общение с детьми как раз и было ему нужно для того, чтобы дать понять этой женщине, у которой тоже было двое мальчиков, что он не может взять на борт еще и их, потому что и на своих приходится тратить слишком много времени.

Вообще-то говоря, жизнь выкинула с ним неприятную шутку. Как только он развелся с Юлей, и его любовница, из-за которой, собственно говоря, и случился развод, перешла в ранг предполагаемых невест, Александр здорово переменился к ней. Он перестал делать подарки, преподносить цветы, короче говоря, отменил все те милые пустяки и не-пустяки, на которые так падки женщины, стал придирчиво-требовательным, ироничным, а главное, попытался начать контролировать финансы. Одним словом, постепенно явил в жизнь ту модель поведения, к которой привык за годы брака с Юлей. Любовница была потрясена произошедшей переменой, посовещалась с подружками, сходила к бабке погадать, а потом, найдя достойную замену, вышвырнула его из жизни.

Теперь был потрясен Александр. Он никак не мог понять, как могло такое случиться, потому что был твердо убежден в том, что наивысшая цель женщины – замужество, ради которого она должна идти на любые жертвы. Следующая его пассия продержалась недолго, третья – еще того меньше, четвертая так вообще сразу ему сказала, что замуж не собирается, и если он хочет отношений, то они должны быть легкими и праздничными. А праздник, как известно, дело дорогостоящее.

Наконец, ему подвернулась Рая, разведенка с двумя сыновьями, и он понял, что эта будет терпеть все, но не подумал о том, что Рая уже привыкла и научилась выживать, и мирная безобидная ряска на поверхности воды может таить под собой коряги, омуты и всякие другие неприятные вещи. И вот когда Александр почувствовал с ее стороны легкий нажим, он, не желая, тем не менее, окончательно ее потерять, быстро изобрел отцовский долг.

Ему нравилось ездить к Юле. Нравилось унижать ее, ставить на место, преувеличивать перед ней свои достижения, видеть, как она заливается краской, когда он говорит о Рае. Ему было маслом по сердцу восхвалять Вовкины успехи, хотя они, честно говоря, были не столь уж велики, игнорировать Валеркины, и видеть, как оба они, Юля и Валерка, молча обижаются, не смея, однако, высказаться открыто.

Вовка тоже не терялся. Он вел себя в квартире нагло, как будто бы никогда отсюда не уходил, заглядывал в полупустые платяные шкафы, доставал из холодильника припасенную снедь и, имея аппетит растущего спортсмена, буквально выжирал все, даже не спрашивая разрешения. Он шарился в Валериных вещах, смеялся над их поношенностью и старомодностью, обзывал их «стародевическими» и хвастал своими, новыми и модными. Однажды он нашел Валерин дневник и принес его на кухню, где сидел отец:

- Пап, а Валерик-то дневник ведет! Послушай-ка, что он тут про нас пишет...

Валера, которому ярость и ненависть придали силы, орлом налетел на брата и выхватил тетрадь.

- Ты не смеешь! – задыхаясь, закричал он. – Ты здесь никто! И твоего здесь нет ничего! Ушел с отцом, вот у него и живи и там ройся где угодно!

Долго читал нотации Александр младшему сыну, а Валера, сжав кулаки, молча его слушал. Но это было не самое страшное. Самым страшным было то, что Вовка оставался ночевать, и предстояли натянутые разговоры ни о чем, мамина неловкая суета, и лицезрение мерзкой усмешечки на лице брата. А впереди маячила суббота, когда нужно было ехать к отцу, высиживать там почти весь день и отвечать на вопросы ненавистной бабки, которая все норовила выпытать, есть ли у Юли какой-нибудь мужчина, и водит ли она его домой. И как бы ни старался Валера защитить мать и убедить бабку, что никого в доме не бывает, та каким-то иезуитским образом легко выворачивала его слова наизнанку, и получалось еще хуже: мать таскается с мужиками по чужим квартирам.

Уродливо перекрученная жизнь давила, душила обоих, а тут еще повадились ходить к ним Юлины родители. Дед-то, в основном, помалкивал, а бабушка все нудила и нудила:

- Брак – не игрушка, Юля. Разонравился – и на помойку. Или, как сейчас принято: сегодня один муж, завтра другой, послезавтра третий. А то и вообще не муж, а не пойми кто. Сама выбрала одного, так и живи с ним. Надо уметь быть терпеливой, быть умнее.

- Мама, ну ты же знаешь, что это он нас с Валерой бросил. Как ты не понимаешь, у него, оказывается, была другая женщина! Он мне все эти годы изменял!

- Когда муж изменяет, виновата жена. Значит, ты что-то делала неправильно, не так. Не понимала его, или не хотела понимать. А почувствовала, что происходит что-то не то, со мной могла бы посоветоваться. Я жизнь прожила...

- Да я бы никогда об этой женщине не узнала, если бы Сашка сам не рассказал.

- Значит, глупая была, ничего не видела или не хотела видеть.

После их визитов бедная мама уходила плакать в ванную. Валерик и злился на нее и жалел до того, что плакал сам, от несправедливости, от ненависти, от беспомощности, от невозможности что-либо изменить. Иногда он даже мечтал, что мама найдет себе какого-нибудь каратеиста, или, еще лучше, бандита, и тот разметет всю эту теплую компанию вампиров-кровососов в труху. Но ни каратеист, ни бандит не находился, и все продолжалось по-прежнему. Внутри копилось что-то темное, нехорошее, распирающее, и мальчику казалось, что когда-нибудь оно взорвется, разнесет его на мелкие кровавые кусочки, и он погибнет. Самое ужасное заключалось в том, что выхода этому темному не было, потому что мир принадлежал взрослым, и надо было самому как-то переработать это копящееся зло, что-то суметь понять, что-то простить, что-то запомнить на будущее, но опыта и ума пока еще хватало только на приспособленчество и мелкую ложь.

Однажды, чтобы избежать визита к отцу, Валера прикинулся больным. Отец хотел его все-таки забрать и лечить у себя. Он позвонил бабке, чтобы спросить, какие есть дома лекарства, но та, будучи дамой мнительной и весьма пекущейся о собственном здоровье, раскричалась, что не позволит таскать заразу домой, и вопрос благополучно разрешился в Валеркину пользу. Зато следующая суббота надвигалась неумолимо и безоговорочно. Сказаться второй раз больным было бы глупо, да и номер не прошел бы. Мальчик был в таком отчаянии, в таком ужасе от предстоящего, словно на субботу была назначена его казнь. И, видимо, именно это отчаяние осенило его мыслью: сделать так, чтобы их с матерью оставили в покое хоть на время. По дороге из школы он купил на почте конверт, а дома печатными буквами написал анонимное письмо:

«Александр Владимирович Версенев у себя на квартире собирает взрывные устройства большой мощности».

Валера перечитал письмо и остался им доволен. Четко и ясно. Потом подумал и приписал адрес отца. Положил письмо в конверт, заклеил его и написал: Москва, Прокуратура. Терроризм.

Валера рассчитывал, что месяц, как минимум, а то и целых два отцу будут мотать нервы, и они с матерью смогут немножко вздохнуть. Конечно, рано или поздно, от него отстанут, потому что, разумеется, никаких взрывных устройств у отца дома не было, но хотя бы с месяц его промурыжат. А там, глядишь, он и передумает к ним ходить.

Ночью к Александру пришли. Никаких компонентов самодельной бомбы у него не нашли, но так как обыск был тщательным, были обнаружены какие-то финансовые документы, липовая бухгалтерия, с которой надо было разбираться. Александра забрали «до выяснения», а когда стали копать уже по месту работы, вскрылись довольно крупные махинации. Дело передали в военную прокуратуру. Потом был суд, и Валеркин «передых» вместо пары месяцев растянулся на восемь лет с конфискацией имущества. На всякий случай следователь побывал и на квартире у Юлии, но, увидев нищету, только почесал в затылке: этот Версенев мог бы и младшему сыну немного отплюнуть со своих наворованных денег.

Валера слышал о Павлике Морозове и знал, что быть Павликом Морозовым нехорошо, и даже подло, но он думал о том, что если Павлика доставали таким же образом, то он правильно сделал. А уж раз дед, или кто там, зарубил пацана топором, то, стало быть, не зря Павлик доносил. Такое же зверье... Он не только не раскаивался, но даже, наоборот, хотел, чтобы отец когда-нибудь узнал, что попал в тюрьму из-за него, потому что можно долго издеваться над людьми, но даже у самого беззащитного и слабого человека может однажды лопнуть терпение, и человек отомстит, и месть может быть ужасной. И когда-нибудь Валера ему об этом скажет.

2. Яша

Где-то уже с шестого класса Валера стал вполне самостоятельным. В это же время Юля стала задумываться о личной жизни. Что и говорить, от брака у нее остался не самый лучший опыт и не самые лучшие воспоминания. Но все окружающие ее бабешки имели гордый статус замужних женщин, и скорее вольно, чем невольно, то и дело тыкали ее носом в положение разведенки, а это подразумевало и некоторую дефективность, изъян в ее женской природе, и вероятность неправильного, легкомысленного поведения. Ею слегка пренебрегали. Никто из коллег никогда не звал ее на семейные праздники или, скажем, на семейные же вылазки на природу, и принимали ее в свой круг только тогда, когда отмечали что-нибудь непосредственно в стенах института. Она чувствовала себя изгоем, виноватой, и опять-таки в голову ей не приходило, что она, свободная, похорошевшая, миниатюрная, представляет собой потенциальную угрозу для их семейного благополучия.

То ли сказалась накопленная за все эти годы усталость, то ли почувствовала, что сын стал взрослеть и понемногу отдаляться от нее, но ей захотелось опоры, гавани, мужчины, на которого можно было бы переложить хотя бы часть своих забот и ответственности. Она перебрала из числа знакомых всех свободных от брака претендентов, и результат оказался плачевным. Один, засидевшийся в холостяках, жил с властной мамой. Другой имел собственную кооперативную квартиру, но был бабником и переводил туда чуть ли не половину сотрудниц, не говоря уже о том, что помимо сотрудниц в мире существовали и другие женщины, так сказать с улицы. Третий был жадноват. И так далее. Помимо всех этих материальных соображений были еще и физические. Ее Сашка, который в свое время был для нее божеством, пусть и злым, не только был хорош собой, но имел еще, при росте метр восемьдесят семь, отличную атлетическую фигуру. И она представить не могла себя рядом с каким-нибудь сутулым, низкорослым, лысоватым мужчиной. Сама мысль об интимных отношениях с убогой особью противоположного пола была ей отвратительна. Так что из ближайшего окружения на роль мужа никто не подходил.

Ее пытались знакомить с кем-то подруги, но и это ни к чему не привело. Испугавшись, что такая пробуксовка в личной жизни может принять стойкий хронический характер, она решила, что закрутит роман с первым же, кто ею заинтересуется.

Первый опыт «измены мужу», а называла Юля это именно «изменой», несмотря на то, что была давно в разводе, был ужасным во всех отношениях. Во-первых, они познакомились на улице, а мама всегда внушала ей, что уличные знакомства – позор, и до добра не доводят. Во-вторых, после первого же свидания в замызганном кафе он, под предлогом навестить больного друга, заманил ее на квартиру этого самого друга, которого, кстати сказать, и дома-то не было, и буквально взял ее силой. Сопротивлялась она до последнего не потому, что уж так категорически была против, а потому, что ей было безумно стыдно за свое застиранное и подштопанное нижнее белье. Знай она, что может так все обернуться, она бы озаботилась надеть что получше, то, что берегла для визитов к врачам. Но по неопытности она была в том, что обычно носила, и ей казалось, что он, увидев ее бельишко, просто рассмеется ей в глаза и у него пропадет всякое желание. Тем не менее, желание у него не пропало, и грех совершился. В-третьих, чужая квартира, чужая несвежая постель ее коробили. В-четвертых, слишком сильно напрягала вероятность внезапного возвращения хозяина, и она все со страхом ждала звука поворота ключа в замочной скважине или, в лучшем случае, звонка в дверь.

Они встречались еще несколько раз, уже без прелюдии в кафе, свидания были быстрыми и деловыми, и когда он внезапно перестал ей звонить, Юля с облегчением вздохнула.

Время от времени ненадолго появлялись в ее жизни какие-то мужчины и исчезали. Ей казалось, что все это ничего не дает ни душе, ни телу, однако каждый из них забирал, уносил с собой часть ее кошмарного замужества, встраивая в опустевшее пространство что-то новое, какую-то новую модель взаимоотношений между мужчиной и женщиной, пусть и не самую лучшую. И все-таки в глубине души Юля продолжала считать такого рода отношения нечистыми и корила себя за неразборчивость.

На конференцию в Одессу она полетела исключительно ради моря и самой Одессы. Была первая декада октября, бархатный сезон, так что можно было накупаться вдоволь и даже позагорать, а вечерами побродить по городу. Расписание было спланировано очень удачно, да и не было никакой необходимости в каждодневном присутствии. В первый же день, отсидев в душном зале положенное время, она вместо обеда махнула на пляж, к чему призывал ее новый золотистый купальник. Она еле успела на вторую половину заседания, и влетела в зал, когда уже начался доклад. Ближайшее свободное место было рядом с Яковом Соломоновичем, личностью непонятной, можно даже сказать, загадочной. Он периодически бывал заместителем ректора по хозяйственным и организаторским вопросам, хотя говорили, что раньше он что-то преподавал, но точно не язык, вроде бы что-то искусствоведческое, или литературное. Чем он занимался в свободное от заместительства время, она не знала, но у него был свой крошечный кабинетик, и однажды ей даже довелось что-то у него подписывать. Он был рыж, бородат, коренаст и могуч в торсе, и напоминал ей какого-то то ли литературного, то ли киношного героя второго или третьего плана.

- Я сам только что с моря, - шепнул он, слегка повернувшись к ней. – Тоже опоздал.

Она улыбнулась и кивнула ему в ответ, а он продолжил:

- Я видел, как вы плавали. Думал сначала, что это плавает маленькая золотая рыбка.

Юля опять улыбнулась и кивнула. И в тот момент, когда она уже испугалась, что он так и будет ей нашептывать любезности на ушко, он отвернулся, выпрямился и больше не произнес ни слова до конца. Выбирались из зала они вместе, и в столовой он спросил разрешения сесть за ее столик.

Яков Соломонович ел удивительно аристократично, чему приятно поразилась Юля. Она почему-то считала, что мужчина в его преклонном возрасте непременно должен есть неряшливо. И руки у него были аристократичные, узкие, с длинными пальцами, как будто они были приделаны к его кряжистой фигуре по ошибке. Она поняла, кого он ей напомнил: Гефеста – и улыбнулась своим мыслям. Он закончил есть, аккуратно промокнул салфеткой губы и вздохнул:

- Нет, это не еда. Впрочем, надеюсь, Одесса еще не разучилась готовить. Я ведь одессит, родился здесь, вырос... Поэтому всеми правдами и неправдами стараюсь попасть на эти конференции. У меня здесь куча родственников и друзей, и всю эту неделю я посвящу визитам. А знаете что? Я уверен, что через час мы проголодаемся и будем кусочничать и сухомятничать по своим номерам. Я предлагаю вам вечернюю прогулку по городу. Я вам покажу то, что здесь стоит посмотреть, а потом, когда ноги у нас станут отваливаться, мы зайдем в один ресторанчик, где преотлично готовят рыбу и имеют в запасе пару бутылок хорошего вина. Соглашайтесь!

Представив себе, как она будет кусочничать у себя в номере вместе с престарелой и прокисшей Лидией Ивановной, Юля затосковала и согласилась.

- Тогда идите собираться. И не торопитесь. Я буду ждать вас у ворот.

Они действительно догулялись до того, что ноги стали отваливаться, и в тот момент, когда Юля почувствовала, что не может больше идти, а намекнуть на ресторанчик было неудобно, Яков Соломонович вдруг взял ее под руку, слегка развернул и направил к какой-то двери:

- А теперь сюда, отдыхать и насыщаться, как и обещал.

Буквально сразу же к ним подлетел официант и с криками «Вы-таки опять выиграли, Яков Соломоныч! Вы-таки опять выиграли!» потащил их к маленькому столику в уголке у окна.

Им принесли вина в плетеной бутылке, Яков Соломонович плеснул по чуть-чуть и предложил:

- Давайте выпьем за знакомство и для аппетита. Так сказать, приятное с полезным.

- Давайте! – ответила Юля. Они чокнулись, выпили, и она спросила: - Вас так принимают во всех ресторанах или только в этом?

- Ну, если быть скромным, то не во всех. А в этом у меня шеф-поваром работает друг, он же и мой дальний родственник. А насчет бурной встречи я вам расскажу. У меня с ним давнишний спор, пари, уговор... Не знаю даже, как это назвать. Если я прихожу сюда с красивой женщиной, он угощает нас за счет заведения самым лучшим своим блюдом. И я прихожу сюда только с красивыми женщинами. А что в этом плохого? – И он лукаво улыбнулся.

Юля, которой вино уже слегка ударило в голову, звонко рассмеялась.

- Ох, и хитрец же вы!

- Да, есть немного. А еще кто?

- А еще вы прекрасный гид, и я уже без памяти влюблена в Одессу. И теперь буду правдами и неправдами ездить на эти конференции.

- И я тоже, и так будет, пока смерть не разлучит нас. Или эти конференции не прикроют.

Подошел шеф-повар, колоритный, могучий, тоже рыжий. Он принес поднос со снедью, поставил его на стол, и мужчины принялись обниматься похлопывать друг друга по спине и отпускать шуточки, понятные только им обоим.

Когда церемония приветствия закончилась, Яков Соломонович представил своему другу-родственнику Юлю:

- Боря, познакомься, это - золотая рыбка, зовут ее Юлия Станиславовна.

К концу трапезы, и, собственно говоря, к закрытию ресторанчика, к ним подсел Борис. Он принес еще одну бутылочку вина, и они весело закончили вечер анекдотами и одесскими шутками.

- Как же мы будем добираться до пансионата? – спросила Юля, когда они вышли на улицу.

- Не волнуйтесь, доберемся. Давайте сначала пройдемся немного.

Ночь пахла фруктами и пылью, и была удивительно теплой и ветреной. Ветер шумел где-то высоко в кронах деревьев, и тень листьев на земле создавала иллюзию качки, отчего у Юли слегка закружилась голова. Она ойкнула, и тут же Яков Соломонович предложил ей взять его под руку. Она взяла и под легким пиджаком ощутила стальные мышцы. «Интересно, сколько ему?» - подумала она, - «Под шестьдесят, наверное».

- Мне пятьдесят шесть, - ответил он ее мыслям, - из них почти половину я прожил здесь, лучшую половину. И все надеялся когда-нибудь вернуться. Но пока не получается.

- Почему?

- Моя жена – коренная москвичка. Ее сюда на пмж калачом не заманишь. Да и Одессу она так и не полюбила. Впрочем, и Одесса ее тоже. Знаете, даже забавно. С ней здесь вечно приключаются какие-то неприятные истории. Один раз ногу подвернула на ровном месте, и половину отпуска просидела дома. Другой раз - потеряла сумочку с документами, хлопот было – вспомнить страшно. Третий – села на окрашенную скамейку, испортила дорогущее вечернее платье. Четвертый – встретила пренеприятнейшую особу, свою коллегу по работе, и та имела ее весь отпуск. Да, если уж Одесса кого невзлюбит, так только держись.

- Интересно, а как она отнеслась ко мне?

- А вот мы сейчас проверим. Вон там, видите, перекресток? Сейчас мы до него дойдем, и если нам сразу же подвернется частник, то благосклонно.

Они дошли до перекрестка, и Яков Соломонович, завидев машину, проголосовал. Машина остановилась.

- Вот видите? Она к вам благосклонна.

Он поговорил с водителем, открыл дверцу заднего сидения и помог Юле сесть, а сам устроился на переднем.

- Против музыки не возражаете? – спросил водитель и, не дожидаясь ответа, нажал на кнопку. Скорость переплелась с бархатным голосом Джо Дассена, и Юле стало так невыразимо хорошо, что на глаза навернулись слезы, и хотелось только одного: чтобы вот так ехать и ехать, бесконечно долго и все равно куда.

Через полчаса они были уже на месте. Сделав несколько шагов по тротуару, Юля захромала.

- Я стерла ноги... Боюсь, Одесса все-таки от меня не в восторге...

- Это я виноват, затаскал вас окончательно. У вас есть что-нибудь, чем можно обработать раны? – спросил Яков Соломонович.

- Боюсь, что нет.

- Тогда у нас два варианта: либо спуститься на пляж и долго-долго купаться. Морская вода делает чудеса. Или же зайти ко мне. У меня есть аптечка.

- Да вы не беспокойтесь, заживет.

- Конечно, заживет. Но обработать все-таки надо. Пойдемте-пойдемте.

- Да как-то неудобно беспокоить ваших соседей. Поздно уже.

- У меня нет соседей. Я в одноместном.

Они зашли в номер, он дал ей чистое полотенце и скомандовал:

- Идите в ванную, мойте ноги. А я пока тут все приготовлю.

Потом он усадил ее поудобнее в кресло, сел перед ней на корточки, взял в руки ступню и, осторожно присыпав ранку каким-то порошком, залепил ее пластырем. Затем то же самое сделал со второй ступней.

- Это толченый стрептоцид. Для таких вещей лучше не придумаешь.

- Спасибо вам, не дали пропасть.

Поднимаясь из кресла, Юля опять качнулась, но он подхватил ее и на секунду задержал в руках. Внутри нее что-то оборвалось. Почему-то ей сразу стало наплевать на то, что он для нее слишком стар, что он женат, что они работают вместе, что ситуация тривиальна до пошлости: пьяные командировочные... Она видела только его желтые глаза то ли хищника, то ли какого-то древнего бога, тонула в них и становилась легкой-легкой, почти невесомой.

Укладывая вещи в дорожную сумку, Юля думала о том, что, побывав замужем, родив двоих детей и имея в разводе время от времени легкие кратковременные романы, она так и не узнала, что такое страсть. Ей казалось, что ее обокрали, провели, надули. Что ее мужчины, прекрасно зная, каким может быть секс, не удосужились, или поленились, или не сочли ее стоящей посвятить в это таинство, в которое, она не сомневалась, они посвящали других своих женщин, и ей даже не приходило в голову, что они одинаково скучны с ними, как и с ней. И еще она металась между страхом, что продолжения в Москве не будет, и яростным желанием этого продолжения. Разумеется, она не собиралась доставать его телефонными звонками, подкарауливать, бегать к нему при каждом удобном случае, и уж тем более афишировать отношения. Но как добиваться его, если он не захочет их, Юля еще не придумала. Она дала себе неделю, за которую либо все решится само, либо что-то ее осенит, и дальше этого решила пока не заглядывать.

Москва встретила затяжным дождем, кафедральной и бытовой рутиной. Дни крутились серой юлой на фоне тоскливо-однообразного звука мегаполиса, а ночи обжигали воспоминаниями, мучили дурными мыслями, плохими предчувствиями и осознанием никчемности жизни, как уже прожитой, так и грядущей.

Когда прошла данная себе на размышления и планы неделя и начала отсчитывать дни вторая, и Юля запаниковала, раздался телефонный звонок.

- Юлия Станиславовна?

- Да, я вас слушаю.

- Это говорит Люся Черникова со склада. Вы меня, наверное, не знаете, но мне ваш телефон дал Яков Соломонович. Видите ли, у меня горит путевка сына на каникулы, а он сказал, что у вас тоже сын-подросток. Это отличный спортивно-оздоровительный лагерь...

Юлия все поняла. Бормоча слова благодарности, она начала договариваться о встрече, чтобы передать деньги и взять путевку, но Люся ее остановила:

- Я завтра буду целый день в бегах, так что лучше оставлю ее у Якова Соломоновича, а деньги вы можете тоже оставить у него. К вечеру я их заберу.

На этом варианте и остановились.

Эти каникулы были сказочными, бесшабашными и безумными, долгими, как целая жизнь, и короткими, как летняя ночь. Она не задумывалась о том, что будет дальше. Она знала: Яша что-нибудь придумает.

Последний их день испортил Вовка. Он позвонил, чтобы попросить денег на новую спортивную форму. Юля пообещала с зарплаты дать ему немного, но Вовку ее «немного» не устроило. Ему надо было завтра и сразу все.

- Володя, ты мог бы предупредить заранее, хотя бы за неделю.

- Да я сам только вчера об этом узнал! Займи у кого-нибудь. Мне позарез надо.

- Ладно-ладно, только не кричи. Попробую завтра раздобыть их тебе.

- А Валерка где?

- Валерка в спортивном лагере.

- Валерка – в спортивном лагере? – удивился Вовка. – Что ему там делать?

- Он по путевке от института поехал.

- А я? А мне ты даже не предложила!

- Володя, да у нас путевка-то и была одна, горящая... Мне предложили...

- Ну, понятно. Ему на путевку деньги нашлись. О нем ты подумала.

- Володя, я... – но в трубке уже были короткие гудки.

Юля почувствовала, что тяжелый огромный серый камень ее былой семейной жизни, с таким трудом отодвинутый и кое-как подоткнутый мелкой галькой, и, наконец, переставший давить, вдруг сдвинулся с места и медленно покатился на нее. Сразу же онемели кончики пальцев и в них начали покалывать сотни крошечных иголочек, в глазах замельтешило что-то мелкое и тут же, увеличиваясь в размерах, начало расплываться желтыми и зелеными кругами. Голос Яши Юля услышала словно через толщу воды:

- Что случилось? Кто звонил? Почему ты такая бледная?

Через полчаса он знал все.

- Рыбонька, послушай, что тебе скажет умный человек. Ты дергаешься по таким пустякам, которые не заслуживают внимания. Завтра же у тебя будут эти деньги, ты их дашь своему Вовке – и все. Инцидент исчерпан.

Юля протестующе замахала руками:

- Яша, нет... Я не возьму у тебя никаких денег ни при каких обстоятельствах...

- Рыба моя, не хочешь взять просто так, возьми в долг. Отдашь, когда сможешь. По частям. Или как еще тебе будет удобно. Они не стоят таких переживаний, поверь мне. К Новому году дадут премию... Чего так переживать?

- Яша, пойми, я не могу взять у тебя в долг. Это все испортит.

- Не понимаю, почему это должно что-то испортить. Ну, ладно, возьми еще у кого-нибудь, но только знай, что я всегда тебя могу выручить, если вдруг будет какая-то срочность. Все. Успокаивайся. Все будет хорошо.

Деньги Юля добыла, и Вовка вечером следующего дня приехал за ними на квартиру. Буквально за час до его прихода прибыл из лагеря и Валерик, румяный, обветренный, взъерошенный и очень довольный. Юля поразилась, какая между ними разница, и сердце ее болезненно сжалось: Вовка был бледным, нездорово одутловатым и каким-то рыхлым. Внешний вид старшего сына настолько поразил ее, что она сгоряча даже предложила ему перебираться жить к ним, но Вовка наотрез отказался.

- Нет уж, я бабку не брошу. Да и отца буду дожидаться там. Судя по всему, здесь уже о нем забыли, - он оглянулся на коридор, и Юля поняла, что забыла убрать мужские тапочки, купленные специально для Яши.

Валерик хотел было ответить что-нибудь вроде «Такое не забывается» или «Хотели бы забыть, да никак», но по старой привычке сдержался. А Вовка, видя его замешательство, продолжил, обращаясь к брату:

- Очередной новый папочка завелся?

Валерик сжал кулаки, а Юля поторопилась разрядить обстановку:

- Володя, ну что ты болтаешь, сам не зная чего?

Володя по-мужски оглядел мать с головы до ног, нехорошо усмехнулся и сказал:

- Ладно, дело ваше. - И, поскольку деньги были уже у него, двинулся в сторону коридора. Юля, растерянная и какая-то испуганная, молча пошла вслед за ним. Вовка, не спеша, оделся, вскинул на плечо свою сумку, и, уже на пороге, напоследок выпустил отравленную стрелу:

- Могла бы хотя бы для приличия предложить поесть сыну.

Дверь хлопнула, и на лестничной клетке раздались быстрые шаги по ступенькам. Лифта он ждать не стал.

К возвращению сына Юля наготовила всяких вкусностей: сделала домашнюю лапшу, из половины курицы наделала блинчиков с мясом, а из второй – оливье. Она усадила мальчика за стол, а сама по старой привычке стала хлопотать, подавая то уксус к лапше, то доставая из холодильника сметану к блинчикам, то вскакивала за черным хлебом, который забыла подать.

- Мам, да не суетись ты, - не выдержал Валерик, - сядь и поешь нормально. Я сам возьму, если что понадобится.

Юля села, проглотила пару ложек и принялась расспрашивать, как он отдохнул, подружился ли с кем-нибудь, хорошо ли кормили, на сколько человек была его комната. Она боялась, что Валерик сейчас начнет ее расспрашивать о том, что было очевидно: у нее появился мужчина. Валерик с набитым ртом отвечал и вроде бы даже увлекся рассказами о тамошнем житье-бытье, но на самом деле ждал удобного момента, чтобы спросить, правда ли, что у нее кто-то есть. И не нашел ни чего лучшего, как после живописания их проделок ляпнуть:

- Ма, а ты что, правда, выходишь замуж?

- Ну что ты! Нет, конечно.

- А тапочки? Кто-то приходил?

Юля набралась мужества и ответила:

- У меня появился друг.

При слове «друг» Валерик облегченно перевел дыхание. Но тут мама добавила:

- И я его очень люблю.

Валерик готов был ужаснуться страшной догадке, но, видимо, в этот момент пришла блаженная сытость, да и мысль о том, что может быть хотя бы этот «друг» защитит, заслонит их от этой проклятой троицы – отца, бабки и Вовки - показалась ему заманчивой, и он воспринял эту новость благожелательно.

- А кто он? Где ты с ним познакомилась?

- Да я его тысячу лет знаю. Он работает в нашем институте. Но не на нашей кафедре.

- А кем?

- Что-то по хозяйственным делам, - ответила Юля.

- Как папа? – Валерик поджал губы.

- Боже упаси! – до Юли только что дошло, что она опять связалась с хозяйственником. – Он очень порядочный, честный человек. Очень умный, начитанный. Он когда-то преподавал зарубежную литературу у нас, а потом так получилось, что перешел на административную работу, как раз именно потому, что честный и порядочный.

- Ты меня когда-нибудь с ним познакомишь? – спросил Валерик. Он уже знал, как действовать в случае чего, и поэтому чувствовал себя защищенным.

- Обязательно.

Зима была просто замечательной, снежной, пушистой, красивой, и все складывалось хорошо. Валерик после лагеря увлекся спортом и ходил заниматься самбо чуть ли не каждый день, так что можно было не беспокоиться о том, где он болтается после школы. При этом и в школе дела обстояли благополучно. Юлина группа, похоже, выбивалась в лучшие, и это вполне могло положительно отразиться на грядущей аттестации. Кроме того, ей удалось написать две небольших статьи, и их опубликовали. К Новому году, как Яша и обещал, дали премию, и Юле удалось не только погасить долги, но и даже осталось кое-что на подарки. С Яшей они встречались на квартире у его друга, который был в длительной командировке где-то в Сибири, и Яша должен был присматривать за цветами, которых было великое множество.

Перед Новым годом Вовке опять понадобились деньги, и Юле пришлось влезать в долги. На этот раз сумма была скромнее, но, тем не менее, ее пришлось занимать по частям. Это было неприятно, потому что у всех предстояли новогодние траты, да и вечно занимать деньги было неприлично. Чтобы не забыть, кому она сколько должна, Юля написала на листке список, и сначала его увидел Валерик. Матери он об этом не сказал, но выводы для себя сделал.

В качестве подарка к Новому году Яша принес Валерику очередную путевку. Это был хороший предлог познакомиться с мальчиком.

После веселого и непринужденного ужина втроем и долгого чаепития Валерик ушел в свою комнату доделывать уроки, а Яша, взяв Юлину руку и поцеловав ее, спросил, кивнув на листок, лежащий на подоконнике:

- Это опять на новый костюм?

Юля смутилась:

- Нет, это на лыжи, кажется... Или на коньки...

- Ну вот... Ты даже не знаешь, на что, а даешь деньги. Я не хочу ничего плохого сказать о твоем старшем, но, давая ему в руки немалые деньги, ты должна быть уверена, что они ему действительно необходимы для дела. А вдруг он просто решил порастрясти тебя перед праздниками, чтобы пустить пыль в глаза какой-нибудь девчонке? А ты тут по пятеркам и троякам занимаешь...

- Яша, пойми, с бабкой я разговаривать просто не могу. Физически не могу. Представляешь, я ей позвоню, чтобы узнать, не обманывает ли меня Вовка?! Да даже если он обманывает, она этого мне никогда не скажет! Мне проще дать эти деньги, чем звонить, выяснять...

- Рыбка, ты напрасно не позволяешь мне помогать тебе. Это же нормально! В этом нет ничего предосудительного!

- Не надо, Яша. Не начинай. Я справлюсь сама. Давай, я тебе еще чаю налью.

- Налей, рыбка. А я еще тортика возьму. А что ты скажешь, если летом я устрою вас с Валерой у знакомых в Одессе? На два месяца?

- Яша, бесплатно я не поеду, ты же знаешь. А платить за комнату не смогу.

- Нет, вы послушайте эту женщину! Она еще не знает условий, а уже взошла на костер! Вы едете в Одессу на два месяца, а они – к вам, в вашу квартиру. У них тут свой интерес, а у вас там – свой. Единственный неприятный момент – старая дама, теща моего друга. Ей скоро будет девяносто, она любит поговорить, очень любит. Но собеседник она интересный. Старая дворянка. Знает кучу таких интересных историй, что можно по ним книгу написать. И вам придется иногда с ней вести светские беседы. Но Одесса того стоит. Соглашайся, рыбка!

- А ты?

- Месяц. Больше не смогу выкроить. Но месяц ваш.

Валерик, прислушивающийся из свой комнаты к разговору, молил про себя: «Соглашайся! Соглашайся!»

- Ну... Если ничего не случится...

- Рыба! – строго сказал Яша, - Не накликивай! Что может случиться?

- Яша, но ты же видишь, как мы живем! Как я могу сюда пустить людей?

- Ты бы видела, как они жили в свое время! Не увиливай. Ради сына! Пусть мальчик накупается вдоволь! Или я не прав? Так да или нет?

- Конечно, да, Яша.

Валерик ликовал. Он готов был выскочить к ним, на кухню, и расцеловать этого дядьку, который, как добрый волшебник, направлял их жизнь в какое-то другое русло, пролегающее на других землях, где живут по-другому другие люди.

Поехать на два месяца в Одессу не удалось, потому что Юлю включили в состав приемной комиссии на июль. Еле сдерживая рыдания, она помчалась к Яше и у него в кабинете дала волю слезам. Заикаясь и всхлипывая, она с трудом донесла до него мысль, что отпуск накрылся. Яша, посмеиваясь, открыл шкафчик, достал оттуда коньяк, две рюмки, и налил себе побольше, а ей поменьше, но достаточно, чтобы привести ее в чувство.

- Рыбка, и это стоит твоих слез? – он хитро улыбался и вообще был в благодушном настроении.

- Но ведь было столько планов! И Валерик так мечтал!

- А что мешает Валере поехать туда одному, без тебя?

- Яша, ты думай, что говоришь! Как я могу отпустить мальчика одного в незнакомый город к незнакомым людям? Да он там утонет!

- Рыба моя, он прекрасно может утонуть и здесь, в Москве.

Юля опешила:

- Как это – здесь в Москве?

- Напьется с друзьями и пойдет совершать подвиг на Москва-реку, или свалится где-нибудь под забором и захлебнется в луже.

- Да Валерик никогда... Он спиртное на дух не переносит... У него друзья спортом занимаются...

- Вот. Уже лучше. Значит, в Одессе он не свяжется с дурной компанией, не напьется и не утонет. Будет ходить на море, купаться, плавать вволю без мамкиных помочей, приходить домой голодным, как волк, а уж старая карга и накормит, и присмотрит за ним. Может, тебе это и обидно будет услышать, но я представляю, как он будет счастлив, что едет на целый месяц один.

Юля вздохнула и улыбнулась сквозь слезы. Но тут ее осенило:

- Яша, а как же твои друзья? Они же собирались в июле в Москву.

- Выдели им одну комнату – и весь расклад. Они тебе мешать не будут, потому как люди чрезвычайно деликатные и тактичные. Да и ты будешь пропадать на службе. Ну, пересечетесь вечером на полчаса... – И, поменяв тон, Яша мягко, вкрадчиво так добавил: - Не отказывайся, рыбонька. Приемная комиссия – это хорошо, а еще лучше – зацепиться в ней, поверь мне. Если правильно себя повести, можно выйти на другой уровень. А я уверен, что у тебя все получится.

- Ты имеешь в виду не брать взяток? – наивно спросила Юля.

- Я имею в виду помощь ближнему. Понимаешь, не все дети хороши во время экзаменов. Процентов восемьдесят волнуется так, что могут не ответить, как будет по-французски «мама». Я тебе потом, ближе к делу, все расскажу, ладно?

- Ладно. Но, Яша, а как же ты?

- А что Яша? Яша тоже поедет в Одессу в августе. А июль Яша прострадает вместе с одной золотой рыбкой в Москве.

Когда Яша посвятил ее в некоторые тонкости вступительных экзаменов, Юля расстроилась. Ей совсем не понравилось то, что надо будет делать, но впереди маячил месяц на море вместе со своими самыми любимыми людьми, и она решила, что сделает все, что потребуется, а уж на следующий год непременно откажется, если, конечно, ее включат в состав еще раз.

Однако все прошло гладко. За трех абитуриентов попросили три преподавательницы с их кафедры, за одного – с другой, и еще за одного попросил сам Яша. Как ни странно, все эти ребята вполне прилично знали язык, ну, может, и не на твердую пятерку, но уж, во всяком случае, где-то между четверкой и пятеркой. Юля поставила им пятерки, особо не угрызаясь совестью. Да и вообще, все было хорошо. Валерик звонил через день, он был в полном восторге от всего, в том числе и от «старой карги». Жильцы же не только не доставали ее, но даже и наоборот, она сдружилась с ними, и было чуть-чуть жаль уезжать. К концу экзаменов ей нанесли всяких презентов в виде коробок конфет, бутылок дорогого вина, и даже флакон французских духов, о которых она не смела мечтать. Юля, разумеется, отнекивалась, но настроение было уже предотпускное, бесшабашное, и она подарки взяла, и маленький женский коллектив, закрывшись под вечер в кабинете, распил две бутылки и выел одну коробку конфет, что в дальнейшем было одобрено Яшей, как очень разумный ход. Сам же Яша принес ей открытку, в которую было вложено пятьсот рублей. Юля пришла в ужас, но он, как всегда, нашел убедительные доводы и слова, и окончательно ее успокоил:

- Это же не взятка, это просто благодарность, рыбка. Ты же не сначала взяла деньги, а потом уже принимала экзамен. Люди просто захотели сделать тебе приятное. Они прекрасно знают, что ты бы и так внимательно отнеслась к девочке. Да и девочка с малолетства знает язык. И я тебе прямо скажу: эти деньги у них отнюдь не последние. Можешь не беспокоиться. Если уж говорить о взятках, то они гораздо больше. А тебе эти денежки очень даже пригодятся. Или нет?

Что и говорить, деньги эти были просто спасением. За зиму-весну Вовка приходил три раза и уносил в клюве сначала пятьдесят рублей, потом семьдесят, а потом затребовал сто, но получил только восемьдесят, потому что больше просто не было. Юля была вынуждена страшно экономить, и впору было опять идти наниматься уборщицей. Она задолжала матери сто рублей, и так как мать требовала, чтобы деньги возвращали взятой суммой, а не по частям, Юля пыталась откладывать, но из отложенного приходилось периодически понемногу брать, и дело шло очень туго. Она даже стала бояться телефонных звонков, потому что это могла быть мать со своими нотациями и попреками, а мог быть и Вовка с очередными запросами.

Первым делом Юля отдала долг матери, а вторым – дала Вовке на летние расходы сто рублей. Третьим же делом она прошлась по магазинам, чтобы прикупить к лету что-нибудь новенькое.

3. По новому руслу

Вроде бы осень не принесла ничего нового, но жизнь все-таки изменилась, причем к лучшему. Оба они, и Юля, и Валерик, все еще были на подъеме, в хорошем настроении и отличной форме. Часто приходил в гости Яша, и мать с сыном, как и все способные к языками люди, обладая даром пересмешничества, пикировались с ним на одесском жаргоне, что приводило всех в неописуемый восторг. Посиделки заканчивались хохотом, и всем было жаль, что нужно расходиться.

Яша сосватал Юле двух частных учениц, а старший преподаватель кафедры – еще одну, так что можно было немного вздохнуть в материальном смысле. Деньги Юля старалась откладывать, и, к своему удивлению, скопила к ноябрю двести рублей. Доложив к ним оставшиеся от «взятки» сто, она пошла в сберкассу и первый раз в жизни завела сберкнижку. Они с Валериком рассматривали ее вечером, подсчитывали, сколько можно будет отложить к лету, и планировали, как их с толком истратить. Но счастье было недолгим: Вовке опять потребовались незапланированные деньги, и пришлось брать их с книжки. Валера матери ничего не сказал, но был в бешенстве. Как-то раз он подсчитал, сколько было потрачено на него самого, и сколько уходило Вовке, и получились две большие разницы, как говорила «старая карга» Аделаида Васильевна. Он прекрасно понимал, что убедить маму не давать брату денег ему не удастся. Надо было что-то придумывать самому. Задача была не из легких. Он долго ломал голову, а потом решил пожаловаться дяде Яше.

Как-то раз, когда они остались наедине, Валера шепнул ему:

- Дядя Яша, мне надо с вами поговорить. Без мамы.

Тот понимающе кивнул головой и уже через несколько минут придумал сходить за картошкой, пока Юля будет готовить ужин, и пригласил с собой Валеру. Они зашли за угол дома, устроились на скамейке, и дядя Яша сказал:

- Ну, давай, выкладывай, что стряслось. Только выкладывай все, как есть, без всяких там экивоков.

- Дядя Яша, может быть, я и подло поступаю, но это из-за мамы.

- Так, видно, разговор будет серьезный. Погоди, я тогда закурю. – Он вытянул из пачки сигарету и закурил. – Ну, давай.

- Понимаете, я... я... как бы это сказать...

- Так и говори, как есть.

- Одним словом, не подумайте, что я жмот и жадина, но я тут подсчитал, сколько из нее денег уже вытянул Вовка. Вот она дает уроки, бежит с работы, чтобы успеть, устает, а тут вдруг ррраззз – давай ему на то, давай ему на се... Вы, наверное, не знаете, но, когда папу посадили в тюрьму, Вовка не захотел жить с нами, он решил остаться с бабкой. А бабка поставила условие, чтобы мать отдавала ей треть зарплаты на него.

- И мама что – отдавала?

- А как же! Конечно, отдавала! И до сих пор отдает. Нехорошо считаться, но бабка у нас – персональный пенсионер, у нее союзная пенсия больше, чем мамина зарплата, под двести рублей! Плюс мамины. Плюс он все тянет из нее и тянет. А я боюсь, что она психанет и опять устроится мыть подъезды.

- Как это? Мама мыла подъезды?

- Да, давно уже. Мне из-за этого здорово тогда в школе досталось... И мне ее так жалко, так жалко... Вы бы видели, во что она одевалась, когда шла мыть... – Валера чуть не расплакался. – А он – гад, отцовский прихвостень. Он ее вместе с папочкой шпынял, когда мы еще вместе жили. Если бы вы знали, как шпынял! А теперь – давай мама деньги! Сволочь! И бабка – жадная сволочь! И отец, сволочь, был жадный, воровал, все ему мало было. А следователи когда к нам приходили, я сам слышал, как один другому сказал, что папашка мог бы со своих ворованных доходов и нам что-нибудь отплюнуть.

- Валер, послушай, успокойся. Я подумаю, что тут можно сделать. Ты, вот что, расскажи-ка мне поподробнее, где он учится, как бабку твою зовут, все, что знаешь - расскажи.

Валера рассказал все, что знал, и они отправились за картошкой.

В следующий свой визит дядя Яша заговорщицки подмигнул Валере и кивнул головой, мол, порядок. Увидишь, что будет.

- Юля, скажи, а Володя в каком классе учится? В девятом?

- В десятом. Он на два класса старше Валерика. Валерик в восьмом, а он – в десятом. Он в спортивной школе учится.

- А, да, ты говорила. А в какой, если не секрет?

- Не секрет, в восьмой.

- Подожди, а ты ничего не путаешь?

- Нет, ничего. А что? Почему я путаю?

- Да я знаю эту школу. У меня там один старинный товарищ работает.

- Да? Вот мир воистину тесен! – Юля улыбнулась.

- Тесен-то он тесен, да только школа эта восьмилетка.

- Как – восьмилетка? Это ты что-то путаешь. Он еще в прошлом году говорил, что им новые спортивные костюмы нужны, всякие там снаряжения...

- Юля, вось-ми-лет-ка. И мне это не нравится.

- Я ничего не понимаю... Он что, бросил школу? И нигде не учится, или что? Подождите-подождите, а если восьмилетка, он должен был сказать мне, что перешел в другую школу... Может быть, у них есть класс какой-нибудь специальный... Для особо одаренных мальчиков...

- Вот что. Ты должна с ним поговорить. Это никуда не годится. Мне еще тогда не понравилось, что у мальчика водятся большие бесконтрольные суммы денег. Он может начать играть в карты, выпивать, да все что угодно, вплоть до наркотиков! Ты хотя бы позвони бабке и узнай, где он сейчас учится. Скажи, что тебе надо сведения подать в отдел кадров. Хотя, нет... Не звони. Давай, я завтра сам позвоню и представлюсь нашим отделом кадров. Я все сам узнаю. А то она тебя обольет грязью, а ты и побредешь плакать. Сам все сделаю. Слушай, а ты хоть раз была на родительском собрании?

- Нет, конечно. Меня Ираида Степановна на пушечный выстрел не подпускает. Она считает, что я – плохая мать, и что плохо влияю на сына. И что младшего я практически уже загубила, а уж старшего она мне не отдаст. А я и не сопротивлялась. Я против нее никто. Она – тертый калач, всю жизнь в райкомах да парткомах... Заговорит, перевернет все, нашельмует, и получится, что это меня надо было сажать, а не мужа... Я, конечно, перед Вовкой виновата. Надо было бороться за него. Но, знаешь, он настолько во всем похож на отца, что, если честно, я его тоже как-то побаивалась, что ли.

- Рыбка, не кори себя.

- Легко сказать... Яш, а как не корить? А вдруг он с какой-нибудь дурной компанией связался?

- Связался – развяжем. Давай, сначала все разузнаем, а потом будем паниковать и решать, как нам действовать.

- Тебе еще только этого не хватало! Еще и мои заботы на шею...

- Ничего! Ты посмотри, какая у меня шея! – Он напряг мускулы, и Юля, глядя на него, почувствовала, как закружилась голова, тело стало невесомым, а одежда тесной. Он все понял. – Эх, черт, за разговорами забыл, что мне в аптеку надо. Тащись теперь. У вас тут есть аптека поблизости?

- Есть! – ответил Валера.

- Далеко?

- Через квартал. Но вы так не найдете. Давайте, я сбегаю. Что нужно купить?

Яша достал из шикарного кожаного портмоне пару рецептов и протянул их вместе с двадцатипятирублевкой мальчику.

- Слушай, а не поленись тортик к чаю прикупить, на свой вкус. Лады?

- Лады! Будет сделано! – в восторге крикнул уже из коридора Валера.

- И фруктов каких-нибудь!

- И фруктов!

- И мороженого!

- Yes, sir! Бу сделано!

Зажав четвертную в кулаке, обуреваемый двумя противоположными чувствами – физическим отвращением и благодарностью, Валерик шагал по улице. Он не то чтобы ревновал маму к дяде Яше, нет. Мама все равно всегда будет любить его больше всех, он это чувствовал. Но то, к чему принуждал ее дядя Яша (а Валерик был совершенно уверен, что именно принуждал), было омерзительно. Он представил себе, что сейчас происходит в квартире, и его начало подташнивать. И, вместе с тем, он по-взрослому отдавал себе отчет в том, сколько всего хорошего сделал дядя Яша для них с мамой. Оба этих чувства раскачивали весы, и иногда хотелось сделать дяде Яше какую-нибудь пакость, что-нибудь вроде того доноса на отца, а иногда хотелось сдаться, броситься ему на шею, уткнуться и заплакать, и начать считать его своим отцом, и рассказать ему все свои горести и страхи. Но что-то его сдерживало и в том, и в другом случае, и так ничего и не произошло.

Яша, умевший легко завязывать знакомства и поддерживать их, через своего приятеля вышел на директора Вовкиной спортивной школы. Втроем они как-то вечерочком славно посидели за коньяком, закрывшись в директорском кабинете, и директор, выслушав историю, возмутился, тут же позвонил Вовке и зловещим тихим голосом сообщил, что в школу приходила его мать и интересовалась, какие будут на этот год расходы на спортивное снаряжение, потому что заранее хотела знать, к каким тратам ей готовиться.

- Версенев, ты по стопам отца решил идти? В колонию захотел? Не рано ли начинаешь? Я свяжусь с твоим районным отделением милиции и попрошу их, чтобы тебя поставили на учет. Ты на что деньги вымогал? Не дави на жалость, я прекрасно осведомлен, какую пенсию получает твоя бабушка и сколько дает ежемесячно мать. На такие деньги может безбедно проживать большая семья. Так на что ты вымогал деньги?

Разговор продолжался довольно долго, а потом, уже положив трубку, директор покачал головой и сказал:

- Никогда мне этот щенок не нравился. Всегда я в нем интуитивно гнильцу чувствовал.

Уже при следующей встрече Яша вкратце рассказал Юле, как было дело.

- И, знаешь, мне кажется, что все это происходило с бабкиного попустительства. Деньги, конечно, никогда лишними не бывают, но я тут прослеживаю идею.

- Какую, Яша? Какая тут может быть идея?

- Не давать тебе продохнуть. Чтобы ты не вылезала из нищеты и долгов, вот какая сладкая идея. А придти в голову такое может только взрослому человеку.

- Ну... это уже достоевщина...

- А ты как думала? Федор Михайлович не с потолка сюжеты брал... Вот увидишь, скоро она тебе позвонит.

- Неужели ты думаешь, скандалить будет?

- Нет, она поговорит с тобой на нейтральные темы, чтобы разведать, как и что. А я тебе настоятельно советую больше не давать им деньги в руки, а посылать исключительно по почте и непременно сохранять квитанции.

Яша оказался прав, бабка действительно вскорости позвонила, и разговор был нейтральным. Юля не стала ничего ей говорить по поводу Вовки, и та тоже обошла эту тему стороной.

- Рыбонька, я хочу с тобой серьезно поговорить. – Яша взял Юлину руку и поцеловал ее.

Юля, так и не научившаяся ожидать чего-то хорошего, испугалась.

- Что-то случилось? Что-то плохое?

- Господи боже ж ты мой! Да не пугайся ты так! Я просто хотел сказать, - и он еще раз поцеловал ее руку, - что вот эта золотая ручка должна написать диссертацию.

Охвативший ее ледяной ужас возможного расставания был настолько велик, и по сравнению с этим написание какой-то там диссертации было настолько незначительно, что она расхохоталась:

- Всего-то?!

- Мне нравится твой оптимизм, - улыбнулся Яша. – Эта ручка еще и докторскую напишет в свое время.

- Яша, послушай...

- И слушать ничего не хочу. Я тут кое с кем поговорил, посоветовался, ничего невозможного в этом нет. Аспирантуру закончила? По глазам вижу, что закончила.

- Ничего ты по глазам не видишь

- Я? Я все вижу. Валера когда вернется? – спросил он, опять целуя руку.

Диссертация сблизила их еще больше. Они стали чаще видеться, иногда засиживались за полночь, несколько раз он оставался ночевать, когда удавалось отправить Валеру к бабушке с дедушкой. Яша читал куски, делал толковые замечания, давал дельные советы и при этом был предельно тактичен. А Юля, безмерно счастливая, готова была написать еще три, только чтобы он был рядом, вот так, по-домашнему, в тапочках, в очках, на диване, заваленном бумагами, книгами, папками...

- Рыбка, вот весной защитишься, а летом махнем в Одессу. Днем ты будешь бездумно отдыхать, смывать с себя тяготы и последствия умственного перенапряжения, а по вечерам я буду тебя таскать по злачным местам и кормить на убой, чтобы ты поправилась. А Валерку мы на месяц отправим к старой карге, а потом для разнообразия в лагерь. Пусть наберется новых впечатлений. Может быть, там и кормят не ахти, но ему будет полезно потолкаться в свежей компании.

Юля, как всегда, с восторгом приняла это предложение.

А потом была блестящая защита, потом лето, Одесса. И все было так, как обещал Яша, и жизнь была прекрасна.

4. Возвращение

Как-то поздней осенью Юля, нагруженная тяжелыми сумками, спешила домой. Было уже темно, подмораживало, пахло снегом, и мысли приятно потекли в сторону Нового года. Яша уговорил ее отпустить сына в компанию, и встретить Новый год вдвоем. Его жена на праздники куда-то уезжала, то ли по путевке, то ли к каким-то родственникам, Юля не уточняла, куда, да это было и не важно. Главное, Яша мог быть с ней. В приятных размышлениях она не заметила заледенелой лужи и поскользнулась. Чья-то мужская рука вовремя ухватила ее под локоть, и драгоценные пять баночек с майонезом, таким образом, остались целы и невредимы. Она повернулась к мужчине, чтобы поблагодарить его и с ужасом узнала в нем своего бывшего мужа. В неверном свете фонарей лицо его показалось ей землисто-зеленым, изможденным и страшно постаревшим.

- Ты всегда была неловкой, - сказал Александр, разглядывая ее. Юля не нашла, что ответить. – А я вот вернулся. Хотел сына повидать, да вам не дозвонишься. Вот иду к вам без звонка. Пустишь?

- Конечно, - ответила Юля и поняла, что у нее мелко-мелко стучат зубы.

Дома Юля занялась спасительным ужином, давшим ей возможность уйти от разговора. Она усадила Александра в кресло в комнате, а сама ретировалась на кухню. Ей было слышно, как он там ходил, опять садился, и опять вставал и принимался ходить. Через какое-то время он не выдержал и пришел к ней, сел в угол, огляделся и заметил:

- А ты ничего так обставилась. Карьеру, говорят, сделала?

- Да вроде как... Вот, защитила диссертацию, стала старшим преподавателем, ученики у меня каждый год...

- Понятно, - как-то недобро усмехнувшись, сказал Александр. – Времени даром не теряла. А Валерий что? Где он до сих пор болтается, кстати сказать?

- Валера отличник, сейчас он в секции, спортом занимается.

- Понятно, - еще раз протянул Александр. – Вовка в этом году школу заканчивает.

- Я в курсе.

- Неужели? А я думал, вы вообще не общаетесь. Отца в тюрьму, сына полоумной бабке...

Юля обозлилась:

- Ну, во-первых, не такая уж эта бабка полоумная. Во всяком случае, у нее вполне хватило ума обманом вытягивать из меня деньги, да еще и Вовку на это подбила. Очень умно они придумали меня обманывать. А во-вторых, в том, что тебя посадили, виноват ты сам. Я тебя воровать не заставляла. И знаешь, что мне следователь сказал? Он сказал: «Ваш муженек мог бы и вам подкинуть с ворованных денег». И то, что я выбилась из нищеты, целиком моя заслуга, мои пот и кровь. Я подъезды мыла, чтобы выкраивать Вовке деньги. – Она бы продолжала и дальше свою обвинительную речь, но в какой-то момент посмотрела на него и осеклась: бывший ее муж, господин и домашний тиран сидел, вжавшись в стул, и вид у него был испуганный и жалкий. – Да ладно, - Юля махнула рукой. – Что было, то прошло. Чего теперь копаться в прошлом. Ты как? Когда вышел? Что у тебя?

- У меня туберкулез. Вышел я три месяца назад, досрочно, за примерное поведение. На работу с туберкулезом никуда не берут. Везде отказывают. Вежливо так... Мать совсем свихнулась, маразм старческий. То узнает нас, то не узнает. Все на какие-то партсобрания ходит. Уйдет, а потом мы ее ищем. Вовка собрался во ВГИК поступать, на режиссера, - последнее он произнес не без гордости.

- Да, я знаю, он мне говорил. Я ему предлагала в наш институт поступать, но он наотрез отказался, сказал, что он не такой дурак фигней всю жизнь заниматься. А что же мне Вовка не сказал, что ты вернулся? Я ведь с ним позавчера по телефону разговаривала! И виделись мы с ним не так давно...

- Спроси его. Отца, наверное, стыдится.

- Странно как-то все это. Ладно, спрошу. Но ты-то хоть лечишься?

- Состою на учете в тубдиспансере. Таблетки какие-то глотаю. Да только не очень-то они мне помогают. У меня ведь открытая форма... Нужны дорогие лекарства, а денег нет... Только бабкина пенсия.

- Саша, если надо, я могу понемногу помогать. – Юля бросилась в коридор, где висела ее сумочка, достала кошелек и вынула оттуда пятьдесят рублей, оставив себе десятку. – Вот возьми на первое время. Скоро зарплата, я еще дам.

- До чего я докатился, - со слезой в голосе сказал Александр, - у бывшей жены побираюсь... И отказаться не могу...

Валеры все не было, и Юля про себя молила Бога, чтобы он пришел как можно позже. Они поужинали, и Александр быстро засобирался уходить. Уже на пороге он напомнил:

- Так насчет денег...

- Да-да, как только получу, сразу же позвоню.

- Спасибо. Я когда-нибудь все отдам. Ты там записывай себе где-нибудь, сколько ты мне будешь давать...

После его ухода Юля первым делом открыла настежь все форточки, поставила кипятиться чайник и, перемыв посуду, обдала ее кипятком.

Когда с тренировки вернулся Валерик, она рассказала ему новости.

- Мама, срочно звони дяде Яше! Срочно! Иначе они из нас все соки вытянут!

- Завтра. Завтра я его увижу и все ему расскажу.

- Сейчас звони!

- Да не могу я ему звонить домой, - чуть не плача ответила Юля.

- Что за жизнь такая! Почему он до сих пор не развелся и не женился на тебе, раз у вас любовь?! Тогда бы папашка не посмел бы сюда таскаться. А то теперь так и будет здесь крутиться.

- Такова жизнь, Валерик, такова жизнь. У Яши жена больная. Он не может ее вот так взять и выбросить из своей жизни.

- Да ладно – «больная»! Небось, придумала себе болезнь, чтобы муж не ушел!

- Валера! Что ты говоришь? Откуда у тебя такие мысли? Ты еще слишком молод, чтобы так рассуждать о жизни, у тебя нет жизненного опыта!

- Ты забыла? Я же собираюсь стать писателем, я много чего знаю. Читаю, фильмы смотрю, людей изучаю. Ты же сама мне все время говоришь, что я умный!

- Ладно, умник, ужинай. Наверняка уроки еще не сделаны, а время уже позднее.

- Обижаете, маман! Все уже давно сделано. Мам, обещай, что завтра же поговоришь с дядей Яшей.

- Обещаю, конечно, обещаю.

Выслушав Юлю, Яша присвистнул.

- Вот это поворот событий! Послушай, я им не позволю опять делать из тебя дойную корову. Значит так: работа ему будет. Это раз. На консультацию к врачу мы его запишем. У меня есть один хороший пульманолог. Теперь три: бабку пристроим в пансионат для престарелых. Это где-то около совхоза «Московский». По крайней мере, за ней там будет присмотр и уход. А то, как с ней будут два мужика управляться? Ни помыть, ни переодеть...

- Яш, а он не врет насчет бабки? Я иногда говорю с ней по телефону, вполне адекватный у нас разговор происходит.

- Посмотрим. С них и такое станется. Может, он и насчет туберкулеза преувеличил?

- Боюсь, что нет. Вид у него страшный. Худой, щеки впалые, половины зубов нет, половина железная... – Юля содрогнулась.

- Рыбкин мой, все сделается, не волнуйся. Ведь у тебя есть я, - Яша улыбнулся и притянул ее к себе, и она, прижавшись к нему, успокоилась, затихла, и куда-то ушла та внутренняя дрожь, которая со вчерашнего дня мучила ее. – Только давай сделаем так: ты будешь говорить, что это твои хорошие знакомые тебе помогают, ладно? Не подумай ничего плохого. Просто я хочу, чтобы он чувствовал себя обязанным тебе.

Юля открыла рот, чтобы спросить насчет Вовки, но Яша ее опередил:

- Во ВГИК я твоего Вовку устраивать не буду, даже не проси. Пусть поганец идет в армию.

И Юля закрыла рот.

Яша развил бурную деятельность, и через неделю Александра взяли ночным сторожем на какую-то фабрику. А еще через неделю его консультировал врач. Он назначил новое лечение, расписал подробно схему приема лекарств и пообещал чуть попозже устроить его в туберкулезный санаторий.

С бабкой дело оказалось сложней. Сначала надо было сделать так, чтобы ее посмотрел врач. Для этого Юле пришлось, собрав все свое мужество, прийти в гости к бывшей свекрови, да еще и объяснить каким-то образом, почему она пришла не одна, а с какой-то женщиной. Тем не менее «операция» прошла вполне удачно, и диагноз был поставлен. Однако получить место в интернате было чрезвычайно трудно, даже учитывая взятку, которую Яша дал тайно от Юли. Нужно было ждать, когда там освободится место. Но вот место освободилось, и мало что понимающую Ираиду Степановну увезли.

Два выходных дня Юля наводила порядок в квартире своего бывшего, и к вечеру воскресенья вдруг поняла, что у Саши появилась идея восстановления семьи, и он даже заикнулся, что можно было бы, обменяв две квартиры, получить роскошную четырехкомнатную. А еще она поняла, что этого боится Вовка, привыкший к свободе. Уходя, она сказала:

- Ну вот, что могла, то сделала. Теперь только поддерживайте порядок.

До лета Юлю никто не беспокоил. Вовка вполне прилично окончил школу и подал документы во ВГИК, где и сразу же провалился. Виноваты были все, кроме самого провалившегося: и «длинные волосатые руки», и детишки киношников, шедшие практически вне конкурса, и папашка-отсидент, навечно поставивший пятно в биографии сына, и мамашка, пожадившаяся на копеечку для частных преподавателей, и маразматическая бабка, которая не давала ему нормально заниматься. Напрасно Александр убеждал сына, что настоящий мужчина должен пройти через армию.

- Вот ты прошел через армию, и кто ты есть? – отвечал ему Вовка. – А я теперь потеряю два года, все забуду, вернусь и вообще никому не буду нужен.

- Пусть идет в армию, - говорил Яша Юле. – Он и там прекрасно приспособится. Я ему справки добывать не буду. Поберегу возможность для Валерки. Вот ему действительно надо учиться, надо идти дальше. А этот, вот увидишь, и так устроится в жизни, если не зарвется.

Спорить и упрашивать Яшу Юля не посмела. От одной мысли, что Валеру могут забрать в армию, у нее к сердцу подступал холодок, и если уж выбирать между двумя сыновьями, то она выбирала младшего, потому что старшего, чего уж там лукавить, она не любила.

Осенью Вовку забрали, и Александр остался один. Сначала все было тихо и гладко, а потом он повадился занимать у Юли деньги. То пятерку перехватит, то червонец, а то и четвертной. Яше она ничего об этом не говорила, но однажды Александр явился, когда у Юли был Яша. Не впуская его в квартиру, она сунула деньги, только чтобы он скорее ушел, но Яша все понял из обрывков разговора, доносящегося из коридора. На следующий же день он позвонил своему приятелю, через которого устраивал Александра на работу, и выяснил, что того уволили за пьянку.

- Рыбонька, я даже не знаю, что с ним делать дальше. Я, конечно, могу периодически устраивать его на работу, но его так и будут отовсюду гнать. И как я буду выглядеть, подсовывая им алкоголика? Я тебе скажу более: он еще и не лечится.

- Откуда ты знаешь, Яша?

Яша вздохнул:

- Вчера разговаривал с Игорем, с врачом. Игорь сказал, что, если так и дальше дело пойдет, он не жилец, долго не протянет.

- Господи! Ну что же делать?

- А что ты можешь сделать, если человек сам хочет пропасть? Уж не знаю, на что он живет, только имей в виду, что деньги, которые ты ему даешь, просто ускорят... ускорят процесс... Он пьет на них. И ничего ты с этим не поделаешь. Если тебе не жалко – давай. Продуктами давай... Не знаю... Ну, хорошо. Давай попробуем еще раз его пристроить.

На следующем месте Александр продержался до весны, а потом сорвался. Квартира его превратилась в перевалочный пункт каких-то уголовников, там же прятали краденное, водили баб, скрывались, пересиживали. За это его подкармливали и поили, так что особой нужды работать у него не было. Иногда он приходил к Юле, та давала ему какие-то деньжата, но, надо сказать, это было не часто.

Однажды Юля собралась с духом и навестила в интернате бабку, о которой все давно забыли. После ожидания в провонявшем нечистотами и горелой кашей коридоре, ей вывели старуху, худую, страшную, с коротким седым бобриком на голове. Юлю Ираида Степановна не узнала, но долго и веско рассказывала об общественной жизни, в которой она принимала активное участие, о каких-то партсобраниях, на которых она неоднократно ставила вопрос ребром и выводила на чистую воду некоего Ивана Никифоровича. Потом за ней пришла нянька. Гостинцев, принесенных Юлей, она не взяла:

- У нее диабет, нельзя ей все это.

- Все равно возьмите. Может быть, кому-то другому можно. Или сами съешьте.

Нянька пожала плечами, молча взяла пакет, и, подхватив под руку Ираиду Степановну, увела ее.

«Не приведи бог вот так закончить свою жизнь... Какая-то несчастливая у них семья» - думала она по дороге домой, и ей казалось, что она чудом вырвала из этого страшного болота Валеру и сделает все, чтобы этот дух разрушения и несчастья его не коснулся. И еще она боялась, что Яше когда-нибудь надоедят ее семейные проблемы, он устанет от них и охладеет к ней.

После этого посещения Юля приобрела привычку всматриваться в Яшино лицо, вслушиваться в его интонации, пытаясь уловить прохладные нотки отчуждения. Что она предприняла бы, если бы таковые обнаружила, Юля не знала. Скорее всего – ничего, потому что это был бы конец всему. Однако для себя она решила больше его не дергать, даже если и случится что-то нехорошее.

Но в Яше ничего не изменилось. Он был все так же внимателен, бесконечно добр и предупредителен, продолжал ее баловать и даже как-то стал лучше относиться к Валере, хотя и раньше упрекнуть его было не в чем. Шел последний год в школе, Валера занимался, как проклятый, и его усилия были оценены Яшей по достоинству. Было понятно, что поступать он будет в мамин институт. Но однажды Валера обмолвился, что хочет стать писателем, и вышло у него так, что дело это решенное. Яша призадумался и решил как-нибудь поговорить с мальчиком серьезно, наедине, без участия мамы. Улучив как-то раз момент, когда было заседание кафедры, на котором Юля обязательно должна была присутствовать, он позвонил Валере и предупредил, что придет к нему для мужского разговора.

Набрав в кулинарии того-сего для ужина, Яша приехал к Валере, уже хорошо зная, что будет говорить. Они поужинали, и Яша, закурив сигарету, спросил:

- Валер, вот скажи мне, откуда у тебя это желание стать писателем?

Валера улыбнулся:

- Это у меня еще детская мечта. По-моему, как только я научился писать, так и захотел стать писателем. Мне нравилось начинать какую-нибудь тетрадь, нравился мой почерк, и мне казалось, что я очень умный...

Яша с удивлением посмотрел на мальчика: эдакая неожиданная взрослая самоирония, какой он не ожидал, хотя вроде бы знал его достаточно хорошо.

- А чего ты хочешь достигнуть, став писателем? Известности? Славы? Денег?

Валера ответил, не задумываясь:

- Конечно, хочется известности, чтобы каждый не вытирал об тебя ноги. Денег тоже хочется. Мама всю жизнь так надрывалась, так бедствовала... Я хочу, чтобы у нее было все. Ну и, конечно, я хочу писать правду, все как есть, ничего не замазывая и не приукрашивая.

Яша мысленно присвистнул.

- Послушай, ты уже взрослый парень, и я буду говорить с тобой откровенно. Правда кроме какой-нибудь психушки или в лучшем случае ссылки ничего тебе не принесет. Ты уже должен это понимать. Мы с тобой родились не в той стране, чтобы писать правду. А, судя по всему, писать о достижениях партии в народном хозяйстве, космосе и искусстве ты не собираешься.

- Ну, можно же как-то обойти эти моменты.

- Боюсь, что нельзя. Как ты это себе представляешь?

- Как? Например, писать детективы. В них же можно обойтись без руководящей роли...

- Детективы писать сложно.

- Почему?

- Ты пойми, я тебя не расхолаживаю, просто говорю все, как есть. Хороший детектив написать сложно, а детектив должен быть хорошим. Смотри: на самом деле в литературе с древности существует всего несколько сюжетов. Одни считают, что семь, другие, что двенадцать, третьи, что около тридцати.

- Всего? – изумился Вавлера.

- Всего. А также всего несколько мотивов для преступления. Конечно же, в первую очередь, это деньги. Измена. Зависть. Предательство. Месть. Ну, может быть что-нибудь еще. Вспомню – скажу. И нового ничего нет. Экклезиаст, одним словом. Все уже было, все есть и все будет. Это, конечно, не означает, что писательство потеряло смысл. Просто нужно изобрести что-то новое, что-то оригинальное.

- То есть? Какое-то новое преступление?

- Нет, героя. Конан Дойль придумал Шерлока Холмса, наделил его особыми качествами, странностями и пристрастиями. У него получилось здорово. Я люблю Дойля. Далее Эркюль Пуаро также обладает своими странностями и пристрастиями. Да, он отличается от Шерлока Холмса, но прием-то использован тот же... Ниро Вульф – то же самое... Возьми любой мало-мальски стоящий детектив, или же вообще нестоящий, и ты найдешь там эти перепевы. Нужно изобрести что-то свое, что-то новое. Нового героя-сыщика. Предположим, ты его слепишь. Я уже не говорю о сюжете. Здесь тоже все уже было, есть и будет. Убийство из-за наследства, месть за измену или предательство и так далее. Даже способы убийства ограничены... Ну, это я уже говорил. Ты начнешь писать и быстро натолкнешься на аналогичный сюжет, уже использованный ранее другими авторами. – Яша посмотрел на мальчика. Разочарованное лицо у него вытянулось, и он опустил глаза. Яше стало его жалко. – Да подожди ты расстраиваться. Не все так плохо. Для начала надо получить образование. Для твоих дел лучше, чтобы оно было филологическим. Пока ты будешь учиться, можно успеть многое прочитать, посмотреть, что есть. Читай детективы, Смотри детективы, ищи, нащупывай своего героя, придумывай ему черты характера, внешность, в конце концов, чтобы он стал интересен читателю сам по себе. Я со своей стороны буду добывать тебе книги на языках, которые у нас не переводились. Там тоже есть чему поучиться. А твое дело будет только учить эти языки, и читать, читать. Что-то я еще умное хотел сказать... А, да. Мифология и Библия. Я тебе принесу. Без них культуры нет.

- Дядя Яша, а что, по-вашему, главное в детективах, ну, после героя?

- Интересный вопрос. Дай подумать. – Яша закурил еще одну сигарету, помолчал, а потом сказал: - Лично для меня – возмездие. Чтобы преступника, в конце концов, поймали и достойно, справедливо наказали. Понимаешь, конечно, интересно следить за развитием сюжета, выискивать какие-то косвенные улики, подозревать кого-то. Приятно убедиться в своем уме, если оказываешься прав. Но вот это возмездие...

- Я понял.

- Так что тебе предстоит большая работа по подготовке. И не торопись. Главное – диплом.

Как всегда, в том, что говорил дядя Яша, было не то что зерно истины, ее был целый вагон, целый состав.

- А вообще-то я бы на твоем месте пошел в разведчики, - улыбнулся дядя Яша.

Валера рассмеялся и спросил:

- Вы, наверное, хотели стать разведчиком?

- Ага, хотел. Даже готовился. Языки учил, как бешеный. Тренировался. Сам придумал систему упражнений. Развивал наблюдательность. Хоть им и не стал, а в жизни все пригодилось.

- А почему не стали?

Теперь рассмеялся дядя Яша:

- Ну, во-первых, по пятому пункту не прошел, а, во-вторых, рожей не вышел. Это я сейчас потемнел, а в юности у меня была прямо-таки огненная шевелюра, лицо конопатое, ну и так далее. Вот у тебя типичная внешность разведчика. У тебя нет особых примет. Хороший нормальный рост, соразмерная фигура, правильные черты лица, ни шрамов, ни родинок. И при этом у тебя отличные способности к языкам, сдержанный характер, ты наблюдателен, умен, не из робких, спортивен, ну и вообще куча всяческих достоинств.

Валера вспыхнул от удовольствия.

- Но это я так... Лирическое отступление...

Естественно, Валера благополучно поступил в институт. В спортивную секцию ходить времени не хватало, но по утрам он обязательно делал упражнения на растяжку и качал мышцы. Именно с этого начинал день будущий герой его книг. Учеба давалась ему легко, он быстро делал все домашние задания и потом читал, читал, читал, и по совету же дяди Яши делал выписки.

- Хорошо, что ты учишь французский, - говорил дядя Яша. – У них сильные детективы. Вот, кстати сказать, я тебе еще парочку принес. Но их надо будет быстро вернуть, взял на недельку.

Летнюю сессию, как, впрочем, и зимнюю, он сдал на отлично и уже предвкушал поездку в Одессу, к старой карге, но тут у него случился очень красивый роман с очень красивой девочкой, и Валера решил остаться в Москве. Юля была в ужасе.

- Яша, ты представляешь, чем это все может закончиться? Лето, свобода, пустая квартира...

- Рыбонька, как ты не понимаешь, у него сейчас самое прекрасное время начинается. Не все так страшно, как ты себе это рисуешь. Он уже большой мальчик, пусть учится плавать самостоятельно.

- Яша, может быть, ты с ним как-то по-мужски поговоришь, ну там... – Юля замялась.

- Не буду я с ним говорить, солнышко. Думаю, ничего нового я ему не скажу, разве что он мне что-нибудь новенькое подбросит, - Яша улыбнулся и добавил: - Он уже столько всего-всякого начитался, что уверен, будет ухо держать востро. Может, детективы – и не самая лучшая литература, но жизнь они не приукрашивают. Так что собирайся, а он пусть остается.

5. Поворот

Только благодаря Яшиным связям, они смогли вернуться в Москву 20-го августа. Он проводил Юлю до дома, вручил ее Валере со словами «Этот фарс долго не продлится» и, не заходя в квартиру, помчался домой. Они долго не виделись, только изредка перезванивались. Потом он неожиданно приехал с каким-то своим другом и завез им запасы круп, муки, макарон, соли и каких-то консервов.

- На всю жизнь, конечно, не запасешься, но перезимовать можно, - пошутил Яша.

Вся эта катавасия в стране каким-то образом прошла мимо Юли. Ей казалось, что она просто поднырнула под огромную мутную волну, задержала дыхание и вынырнула с другой ее стороны без особого для себя ущерба. У нее по-прежнему не переводились частные ученики, их даже стало больше, так что перебоев с зарплатой она почти не заметила, тем более что жить скромно она умела. Валерик учился, бегал на свиданки, вечерами что-то писал - и слава богу. Вернувшийся из армии Вовка разогнал криминальную шушеру, засевшую в его отсутствие на квартире у отца, устроился работать на Мосфильм каким-то техником, и был настолько увлечен своей работой, что мать не дергал. Ну а Яша оставался Яшей, в их отношениях ничего не изменилось, и пока было так, мир стоял все на тех же трех китах и никуда не собирался проваливаться, а все остальное можно было пережить.

Весной Яша уволился и открыл какое-то таинственное дело. Какое – он не говорил, отшучивался или отмахивался, но по всему было видно, что дела у него пошли совсем неплохо. Вот только видеться они стали реже, потому что ему приходилось все время куда-то ездить, и он очень уставал. Однажды из какой-то очередной поездки он привез Юле подарок – толстенную золотую цепь. Юля запротестовала, но он сказал:

- Рыба, ну что за бунт на корабле? Если хочешь знать, у меня была для тебя сберкнижка на предъявителя, и там скопилась очень даже кругленькая сумма...

- Яша, ты с ума сошел? Как ты... – перебила было она его, но он повелительно поднял руку, и она замолчала.

- ... кругленькая сумма, которую я откладывал для вас с Валерой на всякий непредвиденный случай. Но я вовремя сумел выдернуть деньги и пустить их в оборот, и теперь, отчасти благодаря им, имею то, что имею. Как ты сама понимаешь, копить сейчас совершенно бессмысленно, но я буду время от времени делать тебе вот такие небольшие презенты, которые когда-нибудь очень могут пригодиться, не дай Бог конечно. Не протестуй, рыба, потому что, в конце концов, и мой бизнес может накрыться, и тогда я приду к тебе босой и нищий...

На глаза у Юли навернулись слезы, которые Яша неправильно истолковал и даже рассердился:

- Вечно вы, женщины, паникуете раньше времени...

На самом же деле это были счастливые слезы: на мгновение Юля представила, как оборванный нищий Яша приходит к ней, к ней! И остается с ней навсегда!

- Так что пусть у тебя копится золотой запас. Давай подумаем, где его можно держать, - продолжил он.

В начале июня позвонил Вовка. Он сообщил, что отец в больнице, и что жить ему осталось недолго. Врачи сказали, что он, может быть, протянет еще месяца два, а может быть и два дня. Так что, если они хотят проститься, то пусть придут навестить его.

На следующий же день Юля с Валерой поехали в больницу. Зрелище было тягостное: на кровати лежало до невозможности худое тело, как будто бы выструганное из сгнившего трухлявого дерева, причем выструганное неровно, небрежно.

- Он в забытьи, - сказал шепотом Вовка, - без сознания. Вряд ли удастся с ним поговорить.

- Когда он попал в больницу? – также шепотом спросила Юля.

- Да он здесь уже второй месяц. Когда клали – был вроде ничего еще, а потом все хуже и хуже. Врачи туда-сюда, рентгены там всякие, консилиумы, ничего не поймут, а потом нянечка обнаружила у него горсть таблеток в кармане. Он их просто перестал принимать и все. Наверное, копил, чтобы как-нибудь разом выпить, отравиться, наверное, хотел. А не вышло, чтобы легко. Таблетки-то отобрали. Скандал целый был.

- Господи! – выдохнула Юля. – Зачем все так? Почему не жилось?

Валера внутренне сжался, ожидая услышать самые мерзкие обвинения, в адрес матери, да и в свой тоже, но Вовка только пожал плечами.

- Бабушка знает? – спросила она.

Вовка как-то странно посмотрел на нее, а потом сказал:

- А бабку-то мы еще зимой похоронили. – И добавил: - Хорошо, что я успел к ним прописаться. – И улыбнулся.

С похоронами Александра опять-таки помог Яша. Он взял все формальные хлопоты на себя, да и материальные тоже. На поминки никто из друзей не пришел, только сама Юля, Валера, две женщины неопределенного возраста и еще какие-то темные личности, которые приходили, уходили, опять приходили, и Юля никак не могла понять, это одни и те же люди, или же каждый раз другие. Вовка сажал их за стол, наливал водку, накладывал кутью, солянку, салаты. Ели они мало, в основном, пили. С некоторыми Вовка уединялся на кухне и о чем-то они говорили в полголоса, и Юля никак не могла взять в толк, что может быть у них с Вовкой общего. Ей было неловко, горестно, хотелось скорей уйти, но и уйти было тоже неловко. Она не знала, о чем говорить с сыном, он казался ей чужим, и даже внешнее сходство братьев не будило в ней никаких теплых чувств, и от этого на душе было совсем скверно.

Одна из женщин, сочтя поминки оконченными, стала собирать посуду. Юля прошла за ней на кухню и предложила свою помощь, но та ее довольно сурово осадила.

- Тут нечего помогать. Мы сами справимся. Вот только все разойдутся, и все сделаем сами.

Поскольку «все» и были Юля с Валерой, стало понятно, что пора уходить. Прощание было тяжелым, скомканным, фальшивым, и фальшь была всем очевидна, и Вовка смотрел на нее как-то насмешливо и презрительно, потому что говорила она какие-то совершенно не те слова, так что, оказавшись на улице, Юля разрыдалась.

- Не плачь, мам, ну я тебя очень прошу, не плачь. Все уже кончилось. И он отмучался, и мы отмучились. Все. Успокойся. Знаешь, ты потом не забудь позвонить дяде Яше, поблагодарить его. – Валера знал, куда надо направить мамины мысли. И правда, она почти сразу же успокоилась.

- Конечно, позвоню. Господи, что бы мы без него делали!

После окончания института Валера, благодаря стараниям Яши, пристроился работать переводчиком в одной хитрой фирме, занимающейся поставками лекарств, а также поступил в аспирантуру. Валера надеялся, что дядя Яша пристроит его в какую-нибудь редакцию или издательство, и даже слегка намекал на свое желание, но тот пропустил его намеки мимо ушей. Фирма, хотя и была маленькая, но платила более чем хорошо, и босс даже предложил Валере освоить китайский язык и со временем чуть ли не заведовать филиалом. Все это было заманчиво и замечательно, и, разумеется, он собирался заняться китайским, как только фирма выделит ему деньги на курсы, но деньги ему выделили лишь на обучение вождению, так как дела требовали повышенной мобильности сотрудников. Впрочем, как считал Валера, это, может быть, было и к лучшему, меньше нагрузка на мозги, потому что он ничего не мог поделать с той внутренней работой, которая шла в нем практически с детства. Его герой оформился, сложилось несколько интересных сюжетов, и казалось, что уже можно начинать писать. Пусть не романы, а хотя бы небольшие рассказы. Нужно только полностью свободное время и полная отрешенность от каких бы то ни было забот. А не было ни того, ни другого. Его постоянно дергали, звонили домой, посылали в какие-то командировки, а столь желанный отпуск разбивался на недельные куски, во время которых он только разве что успевал прийти в себя. В круговерти дел он не замечал, что происходит вокруг.

Осенью совпало так, что ему дали недельный отпуск, а мама с дядей Яшей собирались слетать на пару дней в Одессу. Он предвкушал, как сядет за письменный стол и хотя бы начнет писать в тишине и покое. Но получилось так, что он прометался все эти дни по квартире, как лев по клетке, и так и не смог из себя хоть что-нибудь выдавить.

6. Последняя поездка в Одессу

Слишком много всего свалилось на Яшу за эти годы, накрутилось-навязалось в уродливые громадные узлы, в слишком крутые повороты пришлось ему вписываться, иной раз с риском для жизни, а возраст начал давать о себе знать, и было у всех проблем одно решение – прикрыть по-умному дела и уехать. Продумав генеральный план в деталях, и расписав его по срокам, он очень осторожно стал приводить его в исполнение. К осени ему удалось очень удачно продать свой бизнес и перевести деньги своему двоюродному брату в Хайфе, а также подготовить все документы на выезд. Контракт на продажу квартиры тоже был подготовлен, и оставалось только подписать его и получить деньги. С вещами он решил не мелочиться: их должны были разобрать многочисленные родственники и друзья. Свою старенькую «копейку» он привел в идеальное состояние, заменив в ней на новое все, что можно было заменить. Она предназначалась для Валеры. Яша оформил на него генеральную доверенность и взял с него честное слово, что он пока не будет говорить об этом матери. На имя Юли же он прикупил дешевенькую однушку после пожара, и ждал только получения денег за свою квартиру, чтобы у нее была возможность сделать хороший ремонт. Юле он написал покаянное прощальное письмо, которое она должна была получить уже после его отъезда. И теперь он вез ни о чем не подозревающую Юлю в Одессу в последний раз, чтобы проститься с ней и проститься с городом. Нет, он, конечно, не собирался ей рассказать обо всем в последний вечер, это было совершенно ни к чему. Она в свое время узнает все из письма. Он хотел, чтобы эти два дня были прекрасными для нее, чтобы воспоминания о них остались на всю жизнь. Однако вышло все по-иному.

В первый же вечер он прихватил их ресторана бутылку молодого вина, и уже в номере, не рассчитав силы, принял больше чем нужно.

- Юля, Юленька, рыбонька моя, дамочка моя без собачки, какой же я подлец! Ка-кой-же-я-под-лец! Нииии... Ни-ни-ни... Не утешай меня! Ты не знаешь еще, что я наделал... Я – подлец! А ты – святая! Ты никогда ничего из меня не тянула... Ты никогда меня ни в чем не упрекала... не шантажировала меня... Только любила... Я так был счастлив, что ты у меня есть... все эти годы... жил только тобой... И вот теперь я тайно от тебя уезжаю, навсегда уезжаю... А ты ни о чем не подозреваешь, а я вот так подло тебя бросаю и уезжаю... Я отнял у тебя самые лучшие годы... Ты могла бы кого-нибудь встретить, выйти замуж, а я тебе не дал... Я хотел откупиться от вас по дешевке... раздолбанной машиной и горелой квартирой... Я подлец!

Похолодевшая Юля, еще плохо понимая, в чем дело, но уже догадываясь, села на край кровати, не в силах пошевелиться, а Яша продолжал:

- Но ты понимаешь, я не могу больше, я здесь больше не могу... Быдло вылезло, всплыло, как дерьмо... Наглое, жирующее... Двух слов связать не может, а мне диктует, как жить... А я вынужден подчиняться, потому что они бандиты, у них сила, оружие, и что я против них? Мне последний раз пригрозили, что похитят Яночку и будут присылать по частям... А я как представил ее ручонку в коробке... Ты меня не можешь понять... Я не за себя... Я уже пожил, я был счастлив, у меня была ты, но ручонка в коробке... Это выше моих сил... И я вроде уже закрыл все свои дела, знаю, что больше ко мне никто не придет, а сам часы считаю до отлета. Вот сядем в самолет – и только тогда успокоюсь...

Он говорил, говорил, а Юля молча слушала, слезы текли из широко раскрытых глаз, и снисходил в душу равнодушный холод, и ей казалось, что она слышит тонкое и навязчивое завывание ветра.

- Но есть один вариант, есть. Я вытащу тебя и Валерку отсюда. Ты только выслушай спокойно, не говори сразу «нет». Пусть это как в дешевой киношке, но это сработает, это сработает. Ты выйдешь замуж за одного человека, я ему хорошо заплачу, и он вывезет вас ко мне. В этом нет ничего невозможного. А там у вас будет все. Я все сделаю, все устрою. Ты мне веришь? Ты же знаешь, я все смогу устроить...

Следующий день они провели в номере. Яша строил планы, расписывал их на бумаге по срокам, писал по пунктам, что нужно будет сделать, как и когда, Юля покорно кивала головой, но стоило только повиснуть паузе, как она начинала слышать этот вчерашний тоскливый напев ветра.

Они вернулись в Москву, Яша отвез ее домой, и она напоследок даже не спросила, когда он уезжает.

На следующий день Юлю свалил плановый осенний грипп. Температура и утром и вечером держалась около сорока, есть она не могла, а питье вызывало рвоту. Валера хотел позвонить Яше, но она запретила:

- Нет, не звони. Он же примчится сюда, не дай бог, подцепит заразу, а у него внучка. Яночка...

Выздоровление шло медленно и трудно. По утрам она в одиночестве сидела на кухне над чашкой с пустым чаем и смотрела в окно на грязно-серую вату неба, на косо летящий мокрый снег, и на мертвую ворону, повисшую на веревке на проводах. Видимо, когда-то она, роясь в помойке, запуталась, и до поры так и летала, но однажды веревка зацепилась за провода...

Иногда приходил Яша, приносил фрукты, весело и оживленно говорил о том, что все идет хорошо, дело движется, а ей казалось, что оживлен он потому, что скоро уедет, что это его радует, и сам он весь уже там, а не здесь, с ней. Она знала, что он ее не обманывает, что дело действительно продвигается, и что нет ничего нереального в его планах. Но еще она откуда-то знала, что ничего этого не будет, и ей было больно.

Потом она вышла на работу, и навалившиеся дела ее немного отвлекли. А потом Яша уехал, и мир опустел.

Утром она старалась уходить из дома затемно и затемно же возвращаться домой, только чтобы не видеть эту ворону. В выходные дни она старалась не смотреть в окно, задергивала занавески, но все равно взгляд ее натыкался на это черное пятно, и тоска сжимала сердце до физической боли.

На зимние каникулы Юля встретилась со своим предполагаемым женихом, и он ей чрезвычайно не понравился. Глаза его бегали, беспокойные руки постоянно что-то теребили, он как-то заговорщицки улыбался и говорил исключительно полунамеками. Юле было тяжело, и она никак не могла добиться ясности в главных вопросах: когда же он все-таки собирается уезжать и в этой связи, когда им надо будет жениться. Вроде бы он собирался уезжать в начале лета, и Юля пришла в ужас оттого, что осталось так мало времени, а сделать нужно будет так много, но потом выяснялось, что в начале лета он только поедет в Хайфу улаживать кое-какие свои дела.

После этой встречи на душе остался мутный неприятный осадок. Ей казалось, что она приняла участие в каком-то фарсе, и ее «жених» прекрасно знал, что это фарс, что ничего на самом деле не будет, и для человека умного это очевидно, потому что нелепо, глупо и неправдоподобно. И выглядела она навязчивой глупенькой немолодой бабенкой, до сих пор верящей в благородных разбойников и Алые паруса. Она стала додумывать дальше и вдруг осознала, что у Яши началась новая, совершенно другая жизнь, в которой наверняка хватает своих проблем, что он сожалеет о своем предложении вытащить их к себе, и что затеянное им предприятие – всего лишь попытка потянуть время и спустить дело на тормозах. Еще она осознала, что Яше уже много лет, да и ей тоже уже немало. Ком невеселых мыслей рос внутри нее, давил на сердце, и ей делалось душно и жутко.

А зима все длилась и длилась, серая, метельная, ветер трепал и трепал мертвую ворону на проводах, и Юле в голову стали приходить мысли о смерти.

Несколько раз звонил Яша, но было плохо слышно, к тому же она почти сразу начинала плакать, и уже не могла уловить то, что уловить было возможно.

В начале апреля вдруг стало тепло, яркое солнце дотапливало остатки снега и льда, и давало какую-то неясную надежду. Однажды, выглянув в окно, Юля обнаружила, что вороны на проводах больше нет.

7. Высшее милосердие

О том, что Яша погиб, Юля узнала только месяца через два после того, как его не стало. Никто из его друзей или родственников не позвонил ей, не сообщил эту страшную весть. В институте она краем уха уловила разговор двух кадровичек:

- Вот тебе и уехал за лучшей долей. А я ему говорила: «Яков Соломонович, от добра добра не ищут.

Юля подошла к ним и спросила:

- А что случилось?

- Как?! Разве вы не знаете? Яков Соломонович погиб. В теракте, – сказала одна, а вторая добавила:

- Так давно уже. Взрыв в кафе. А он там с внучкой был. Внучка цела осталась, а он... – она осеклась, увидев Юлино белое лицо. – Юлечка Станиславовна, простите меня ради бога...

Но этого медленно оседавшая на пол Юля уже не слышала.

Из больницы ее выписали довольно быстро. Она вернулась домой и стала жить так, как жила до Яши: серо, скучно и вяло. Учеников она больше не брала, да, собственно говоря, об этом ее никто и не просил. Она перестала следить за собой, донашивала то, что было, и когда Валера пытался с ней об этом поговорить, только болезненно морщилась. Впервые Валера по-настоящему испугался за мать, когда она однажды вечером вошла к нему в комнату и сказала:

- Валерик, ты должен это знать: Яши больше нет.

Ему было безумно жалко маму, опять ставшую походить на девочку-подростка, только теперь старообразную и несчастную.

Время шло, улучшение не наступало, и все стало как-то расползаться по швам. Теперь ему приходилось решать как мелкие проблемки, так и крупные проблемы, и стало очевидно, какую важную роль играл в их жизни дядя Яша, сколько всего он брал на себя, какой стеной огораживал их от всяческого рода неприятностей.

Однажды мама не вернулась из института домой. Вернее даже, он не знал, ходила ли она в тот день на работу или не ходила. Когда он пришел вечером домой, мамы не было, а ее сумочка с документами и деньгами лежала на обувнице в прихожей. До утра он прождал ее дома, в девять позвонил в офис, предупредил, что не придет, и отправился в милицию.

В милиции дежурный, выслушав его сбивчивые объяснения, сказал:

- Диктуйте номер вашего телефона.

Валера продиктовал. Но трубку никто не снял.

- Господи, я же позавчера выкрутил звук до нуля! – вспомнил Валера.

- Вот видите! Идите домой. Может быть, она вам звонит, а трубку никто не берет, или она уже вернулась, а вы тут бегаете, как угорелый, панику разводите. И мой вам совет: сидите и ждите ее там. Если хотите, можете обзвонить справочные. – Он внимательно посмотрел на Валеру, взял листок, написал на нем несколько номеров и протянул его в окошко.

О том, что мама пропала, пришлось поставить в известность бабушку с дедушкой и Вовку, но и у них мамы не было. Вовка, поставивший себе АОН, вообще снял трубку только на звонок из милиции.

Шли дни. Морги, психушки, больницы слились в некое единое серо-зеленое учреждение со стойким запахом ужаса непоправимости, в которое он теперь ходил каждый день, как на службу. Валере стало казаться, что он видел уже сотни и сотни трупов, и не меньше каких-то ненормальных женщин, сидящих, лежащих, раскачивающихся или, наоборот, неподвижно застывших. И с каждым прошедшим днем надежды оставалось все меньше и меньше.