Взлеты и падения государств. Силы перемен в посткризисном мире

Глава 1 Человеческий фактор

Сначала я не видел ничего особенно загадочного в унылом глобальном восстановлении. После 2008-го, когда сначала США, а вскоре и весь мир погрузились в глубокую рецессию, экономисты утверждали, что восстановление будет болезненно медленным, потому что это “системный кризис”, а не обычная рецессия, и я им поверил. Их исследования показывали, что после разрушительного для финансовой системы кризиса экономика даже по окончании рецессии обычно еще в течение четырех-пяти лет растет замедленными темпами. Но год шел за годом – пять, шесть, семь, – а экономика продолжала быть сверх ожиданий слабой. К 2015-му в мире все еще не было ни одного крупного региона, где экономический рост вернулся бы на средний докризисный уровень. И я уверился, что столь медленное восстановление ненормально. Тут была загадка: где же ожидаемый рост?

Экономисты предложили массу объяснений тому, почему восстановление экономики идет в этот раз так туго – самыми медленными за все послевоенное время темпами. Большинство их теорий можно свести к значительному ослаблению спроса в результате серьезного кредитного кризиса: компании и потребители начинают увереннее тратить деньги лишь по мере того, как они – с трудом – погашают свою задолженность. Другие относят слабый спрос на счет усугубляющегося неравенства доходов, ужесточения надзора за банковским кредитованием и других симптомов посткризисного стресса. Частично все они могут быть правы, но трудно понять, как именно все эти факторы сказываются на экономическом росте. В США покупательский спрос явно полностью восстановился к 2015 году: продажи автомобилей достигли новых высот, идет стремительное увеличение числа рабочих мест, однако заявленный рост ВВП по-прежнему намного ниже докризисного уровня. Как часто случается в хорошем детективе, может быть, сыщики не там искали?

Мы с моей командой перенесли фокус внимания со спроса на предложение: на ту сторону экономики, которая занята поставками трудовых ресурсов, капитала, земли – базовых составляющих роста. И нашли неожиданного преступника. Одной из важнейших причин отсутствия роста оказался, как ни странно, прежде всего, сокращающийся запас активных трудовых ресурсов. Это открытие настолько противоречило популярным страхам перед вытеснением людей с их рабочих мест роботами и искусственным интеллектом, что в него было трудно поверить. Как может быть проблемой нехватка работников, если развитие технологий сделало их ненужными? Однако в этом случае цифры действительно не врут.

Резкое снижение прироста населения началось еще до кризиса 2008 года, и на самом деле именно им можно в значительной степени объяснить столь удручающие темпы восстановления. Как мы уже видели, один простой способ измерения потенциала роста экономики заключается в сложении роста производительности с ростом трудовых ресурсов, и, хотя во всем мире резко упали оба, падение производительности широко оспаривается, поскольку многие специалисты полагают, что официальная статистика недооценивает вклад новых цифровых технологий. По официальным данным, в 1960–2005 годы производительность в США росла в среднем на 2,2 % в год, прежде чем замедлиться до 1,3 % в последние десять лет. Замедление прироста населения было еще более резким, и с этим никто не спорит. Пятьдесят лет до 2005 года рабочая сила в США росла со средней скоростью 1,7 % в год, а за последнее десятилетие замедлилась всего до 0,5 %. Говоря коротко, в случае США самым внятным объяснением недостающего экономического роста – который в значительной мере определяется приростом населения трудоспособного возраста (от 15 до 64 лет) – служит примерно однопроцентное падение прироста трудовых ресурсов.

Мир продолжает содрогаться от приступов страха перед сценарием “взрывного” роста населения, согласно которому в будущем запасов пищи и других ресурсов не будет хватать на всех – со взрывоопасными последствиями. В основе этого сценария лежит часто цитируемый прогноз ООН об увеличении количества жителей Земли к 2050 году еще на 2,4 млрд человек, с 7,3 до 9,7 млрд. Число, близкое к десяти миллиардам, может казаться пугающе большим, но в прогнозе ООН фактически учтено резкое снижение темпов роста населения. Детей стало рождаться намного меньше, и меньше молодежи вливается в когорту людей трудоспособного возраста, а численность населения повышается в основном за счет того, что люди стали дольше жить. Для экономического роста такой расклад крайне опасен.

Большую часть послевоенного времени население мира ежегодно росло в среднем на 2 %, поэтому можно было ожидать, что и мировая экономика будет расти примерно с такой же скоростью, и даже на пару процентных пунктов выше за счет роста производительности каждого работника. Затем, примерно в 1990-м, рост населения мира резко замедлился. С тех пор темп роста уполовинился, упав до 1 %. Может показаться, что разница между одним и двумя процентами невелика, но если бы рост после 1990-го оставался на уровне 2 %, нас бы сейчас было 8,7 млрд, а не 7,3. Мир не старел бы с такой скоростью, и мы бы сейчас не говорили о влиянии народонаселения на экономический рост.

Это влияние проявилось не сразу, потому что для достижения новорожденным трудоспособного возраста в пятнадцать лет должно пройти время. Конечно, во многих странах люди фактически не начинают работать раньше двадцати или даже двадцати пяти лет (в зависимости от продолжительности школьного обучения). Поэтому падение рождаемости начинает явно сказываться на вкладе народонаселения в экономический рост через пятнадцать и более лет, и в последние пять лет это влияние становится все очевиднее.

Замедление роста населения мира стало отсроченным результатом политики ограничения рождаемости, активно проводившейся в развивающемся мире начиная с 1970-х; в первую очередь это китайский “принцип одного ребенка”, установленный в 1978 году. Кроме того, рост населения и в развитых и в развивающихся странах замедлился из-за повышения уровня благосостояния и уровня образования женщин, многие из которых решили заняться карьерой и иметь меньше детей или не иметь их вовсе.

Корни этого демографического сдвига лежат в произошедших за последние полстолетия базовых изменениях в коэффициентах смертности и фертильности. Благодаря успехам медицины и здравоохранения люди стали жить дольше, чем в 1960-х. Средняя продолжительность жизни в мире увеличилась с пятидесяти лет в 1960 году до шестидесяти девяти лет и продолжает расти. Основной рост населения уже приходится на людей старше пятидесяти, а быстрее всех в настоящее время растет сегмент людей старше восьмидесяти. Население мира будет расти и дальше, хотя и значительно медленнее, а вот сегмент людей трудоспособного возраста – двигатель экономического роста – продолжает уменьшаться.

В период после 1960 года происходило и повсеместное падение рождаемости: среднее число рождений на одну женщину упало с 4,9 до 2,5. В развивающихся странах падение было еще более резким благодаря уже упоминавшейся активной политике контроля над рождаемостью. В Индии и Мексике – двух странах, которые вызывали наибольшие опасения в связи с возможным ростом перенаселенности, – коэффициент фертильности упал с 6 в 1960-м до 2,5 и менее. Обе страны теперь очень близки к коэффициенту фертильности на уровне воспроизводства (2,1) – при более низкой рождаемости население начинает сокращаться. По мере падения коэффициента фертильности до критического уровня в 2,1 все больше стран оказываются ниже порога воспроизводства. Почти половина населения Земли сейчас живет в одной из восьмидесяти трех стран, где на одну женщину приходится в среднем менее двух детей. Диапазон этих стран чрезвычайно широк: от Китая, России, Ирана и Бразилии до Германии, Японии и США{10}.

Население трудоспособного возраста уже сокращается в некоторых ведущих странах, включая Японию, Италию и Германию. Там процесс был очевиден уже годы, но сейчас он начался или вот-вот начнется еще более быстрыми темпами во многих крупных развивающихся государствах, включая Китай и Индию. Более того, ожидается, что темпы роста населения будут продолжать снижаться в следующем десятилетии и далее. Это радикальным образом меняет экономические перспективы планеты.

Замедление роста населения уже повлекло за собой экономические ударные волны внутри общества, влияя на отношения между поколениями, полами, национальностями и даже на конкуренцию человека с машинами. Когда ООН недавно повторила свой прогноз о том, что к 2050 году население Земли приблизится к 10 миллиардам, снова возникла паника в связи с возможной перенаселенностью планеты. Появились неомальтузианцы, которые боятся, что рост народонаселения обгонит рост продовольствия и человечество будет голодать. Есть и неолуддиты, которые опасаются, что изобилие роботов сделает ненужными работающих людей, – угроза особенно страшная в условиях взрывного роста населения. А антииммигрантские силы в Европе и Америке ратуют за строительство пограничных стен для сдерживания растущего натиска тех, кого один из членов британского Кабинета министров назвал “отчаявшимися мигрантами-мародерами”.

При этом упускается из виду, что, хотя десять миллиардов – это и правда уйма народу, для экономики, в том числе для запасов продовольствия, имеет значение замедление темпов роста. Если население стало расти медленнее, это значит, что ослабеет давление на всю производственную цепочку: можно будет изготавливать меньше одежды, домов и еды. Фермам не нужно будет повышать производительность с прежней скоростью, чтобы накормить всех, им нужно будет расширяться только для удовлетворения нужд пожилых людей, которые потребляют до трети меньше калорий, чем молодые. Я не хочу преуменьшать проблему голода в ряде стран, но реальная экономическая причина тут – не рост населения. Для большинства стран основную экономическую угрозу представляет не избыток людей, а недостаток молодежи, и ослабить грядущую опасность нехватки трудовых ресурсов может внедрение роботов. Уходящих на пенсию фермеров могут заменить агроботы.

В мире, где все больше стран будет сталкиваться с нехваткой трудовых ресурсов, на смену текущим разногласиям по поводу “мигрантов-мародеров” (а может, и наряду с ними) придут активные кампании по привлечению или похищению трудовых ресурсов и талантов у других народов. Для стран с быстро стареющим или убывающим населением будет не важно, приедут ли к ним “экономические мигранты” в погоне за своим шансом или “политические беженцы”, спасающиеся от войны или преследований. И те и другие пополнят трудовые ресурсы. Необходимость в привлечении или удержании трудовых ресурсов будет особенно острой в развивающемся мире, где коэффициент фертильности падал быстрее, а продолжительность жизни увеличивалась гораздо быстрее, чем это происходило в прошлом, когда богатые страны, такие как Великобритания и США, были на ранней стадии экономического развития.

Ключевой демографический вопрос для экономических перспектив страны заключается в том, растет ли ее кадровый резерв. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего посмотреть на прогноз роста трудоспособного населения в ближайшие пять лет, потому что именно работники (в большей степени, чем пенсионеры и учащиеся) способствуют экономическому росту. Вторая часть правила сводится к тому, что надо посмотреть, как страна противостоит замедлению роста населения. Один (довольно сомнительный) путь заключается в агитации женщин за то, чтобы иметь больше детей. Другой – в привлечении взрослых, включая пенсионеров, женщин и экономических мигрантов, в ряды активных трудовых ресурсов. Победят те страны, которым повезло иметь высокий прирост населения трудоспособного возраста или которые сумеют привлечь к труду больше свежих кадров.

Чтобы лучше понять, какие ограничения наложит демография на экономику разных стран в ближайшие годы, я изучил демографические закономерности для своего списка послевоенных чудес роста – пятьдесят шесть случаев, когда стране удавалось сохранять по меньшей мере шестипроцентный рост экономики на протяжении не менее десяти лет. Я выяснил, что во время этих периодов подъема средний темп прироста населения трудоспособного возраста составлял 2,7 %. Иными словами, существенная часть роста в этих “чудо-экономиках” была обусловлена все увеличивающимся числом молодых людей, достигающих рабочего возраста. Эта очевидная связь между взрывным ростом населения и экономическим чудом проявилась в десятках случаев: от Бразилии 1960-х и 1970-х до Малайзии с 1960-х по конец 1990-х.

Если говорить о том, как быстро должно расти население трудоспособного возраста для увеличения вероятности экономического подъема, то 2 % дает хороший ориентир. В трех из четырех чудо-экономик население трудоспособного возраста увеличивалось в среднем по крайней мере на 2 % в год в течение всего десятилетнего экономического подъема. Таким образом, маловероятно, что страну ждет десятилетний подъем, если ее население трудоспособного возраста растет медленнее 2 % в год. И разительное отличие современного мира от докризисного заключается в том, что теперь очень мало стран, где население растет так быстро. Относительно недавно, в 1980-е, в семнадцати из двадцати самых крупных развивающихся стран население трудоспособного возраста росло быстрее, чем на 2 % в год. Однако их число неуклонно уменьшалось, и в 2010-е таких стран было всего две: Нигерия и Саудовская Аравия. И темпы продолжают падать. К следующему десятилетию – между 2020-м и 2030-м – в этом списке останется только одна страна: Нигерия. В мире, где будет меньше крупных государств с быстрорастущим населением, экономические чудеса станут редкостью.

Следует признать, конечно, что для экономического подъема не всегда требуется бурный рост населения: в четверти перечисленных выше случаев стране удавалось достичь десятилетнего периода интенсивного экономического роста без двухпроцентного прироста населения. Но чаще всего этому сопутствовали необычные обстоятельства. Некоторые страны, например Чили и Ирландия в 1990-е, уже были в относительно хорошем состоянии, когда определенные сочетания реформ и новых инвестиций повысили производительность, компенсировав медленный рост населения. У других возврат к экономическому благополучию происходил на фоне преобразований, как в Японии, Португалии и Испании в 1960-е или в России через десять лет после развала СССР (тут дополнительный вклад внесли высокие цены на нефть). В наше время подобного подъема ожидать трудно, учитывая падение цен на сырьевые товары и распространение политической нестабильности.

Это не предвещает ничего хорошего развивающемуся миру, где все больше стран ожидает перспектива слабого или даже негативного роста населения. Прогнозируется, что на протяжении 2010-х во всех крупных развивающихся странах, включая Индию, Бразилию, Мексику, Индонезию и Таиланд, рост населения трудоспособного возраста будет не выше 2 %. В трех крупных развивающихся странах – Польше, России и, что особенно важно, в Китае – население трудоспособного возраста уже сокращается. Там рост населения трудоспособного возраста опустился ниже 2 % еще в 2003 году и после этого неуклонно падал, пока в 2015-м впервые не стал отрицательным.

В настоящее время сокращение народонаселения Китая является – наряду с высокой долговой нагрузкой и избыточным инвестированием – одной из основных причин, заставляющих сомневаться, что страна сможет сохранить высокий рост ВВП. С 2010-го крайняя увлеченность кредитами раскрутила долговую нагрузку Китая до примерно 300 % ВВП, и это бурно обсуждается. Инвестиционный бум, легший в основу быстрого роста Китая, постепенно сходит на нет, оставляя по всей стране призрачные города-новостройки. Однако не менее губительны для роста и последствия депопуляционного взрыва.

Обеспечить устойчивый экономический рост в стране с уменьшающимся населением почти невозможно – или, как предупредила Европейская комиссия в 2005-м, “ни разу в истории не удавалось достичь экономического роста без роста населения”{11}. В базе данных о почти двухстах странах за период с 1960 года нашлось 698 случаев, когда для той или иной страны есть сведения о темпах роста ее населения и ВВП на протяжении целого десятилетия. Из них в 38 случаях население трудоспособного возраста в стране за десять лет уменьшилось, при этом рост ВВП для таких стран составлял в среднем всего 1,5 %. И только в трех из 698 случаев стране с уменьшающимся населением удалось поддерживать рост ВВП в размере не менее 6 %. Во всех трех случаях это были небольшие страны, восстанавливавшие свою экономику после периода политических волнений, послевоенного хаоса или развала СССР: Португалия в 1960-е, Грузия и Беларусь в 2000–2010 годы. Эти данные заставляют полагать, что для Китая средний рост в шесть и более процентов крайне маловероятен, хотя официальная цель по-прежнему превышает этот порог.

В нескольких многонаселенных странах число людей трудоспособного возраста растет со скоростью не ниже 2 %. К ним относятся Филиппины и несколько развивающихся стран со скромными экономиками, не позволяющими им войти в ведущую двадцатку, например Кения, Нигерия, Пакистан и Бангладеш. Прогнозируется, что население этих стран будет продолжать быстро расти на протяжении следующего десятилетия, поэтому у них есть демографическая фора на конкурентном рынке. Для них важно не поддаться обманчивой идее “демографических дивидендов” – что рост населения якобы сам по себе обеспечивает быстрый экономический рост. На самом деле это происходит только тогда, когда политические лидеры создают необходимые для привлечения инвестиций и создания рабочих мест экономические условия. А вот в Африке, Китае и Индии в 1960–1970 годы быстрый рост населения привел к голоду, высокому уровню безработицы и волнениям. Быстрый рост населения часто является необходимым условием для быстрого экономического роста, но никогда его не гарантирует.

До 2000-х в большинстве стран наблюдался устойчивый рост населения, но к экономическим чудесам он, как правило, не приводил. Мои исследования показали, что в более 60 % из 698 случаев рост населения трудоспособного возраста составлял не менее 2 %, но только четверть из этих подъемов в росте населения привела к экономическим чудесам, то есть к среднему росту экономики не менее 6 % в течение того же десятилетия. Страны, в которых быстрый рост населения не привел к экономическому чуду, – это Турция в каждое десятилетие с 1960-го по 2000-й и Филиппины в каждое десятилетие с 1960-го по 2010-й. Сегодня даже Кения с ее самым быстрым в мире приростом населения – между 2015 и 2020-м он предположительно составит 3 % – не может рассчитывать, что это автоматически переведет ее в ведущие экономики мира.

Предостережением может послужить арабский мир, где в 1985–2005 годах население росло со средней скоростью выше 3 % в год, или почти вдвое быстрее, чем в остальных странах, однако это не принесло никаких экономических дивидендов. В начале 2010-х многие арабские страны страдали от чудовищно высокого уровня безработицы среди молодежи: более 40 % в Ираке и более 30 % в Саудовской Аравии, Египте и Тунисе, где начались беспорядки и хаос “арабской весны”. В Индии, где на демографические дивиденды также возлагали огромные надежды, в ближайшее десятилетие трудовые ресурсы будут ежегодно пополняться десятью миллионами молодых людей, но экономика в последнее время порождает менее пяти миллионов рабочих мест в год.

Хотя чаще всего быстрый рост населения обсуждают в связи с крупными развивающимися странами, увеличение числа работников важно и для экономического роста развитых стран. В последние десятилетия США рассматривают себя как наиболее динамичную и гибкую из всех развитых экономик, намного более инновационную, чем европейские страны, и намного менее косную, чем Япония. Однако значительная часть их преимуществ последних лет вызвана тем, что в ряды трудовых ресурсов США вливается все больше молодых людей. За последние тридцать лет их население трудоспособного возраста росло гораздо быстрее, чем у основных промышленных конкурентов: вдвое быстрее, чем во Франции и Англии, в пять раз быстрее, чем в Германии, и в десять раз быстрее, чем в Японии. Этот демографический подъем помогает объяснить более быстрый экономический рост США за тот же период. Например, в Германии и Великобритании, если вынести за скобки медленный рост их населения, подушевой доход рос с той же скоростью, что и в США. За последние тридцать лет экономика США развивалась в среднем на 0,9 процентного пункта быстрее Германии, и ее население трудоспособного возраста тоже росло в точности на 0,9 процентного пункта быстрее. В остальном их параметры совпадали.

Демографические прогнозы на период 2015–2020 крайне неблагоприятны для развитого мира. Среди десяти крупнейших развитых государств число людей трудоспособного возраста ожидается неизменным во Франции, слегка уменьшится в Испании и будет уменьшаться в быстром темпе (не менее 0,4 % в год) в Италии, Германии и Японии. Прогноз для США менее мрачен: ожидается рост в 0,2 %, примерно такой же, как в Великобритании и Канаде. Среди развитых стран более радужные перспективы, к сожалению, лишь у меньших экономик во главе с Сингапуром и Австралией. Там население по-прежнему растет с приличной скоростью, но их вклад в мировую экономику слишком мал, чтобы компенсировать меньший рост в более крупных странах.

Борьба с падением роста населения уже в разгаре. За последние десять лет многие страны осознали эту экономическую опасность и приняли меры для противодействия ей. В 2014 году Дания пересмотрела программу сексуального просвещения старшеклассников – их теперь предупреждают о том, как опасно откладывать рождение детей слишком надолго. По данным ООН, 70 % развитых стран уже приняло специальные меры для поощрения рождаемости (в 1996-м таких было только 30 %). В то же время количество развивающихся стран, принимающих активные меры по контролю за ростом населения, с 1990-х стабилизировалось на уровне 60 %.

Поскольку коэффициент фертильности во многих странах опустился ниже уровня воспроизводства (2,1), страны, субсидирующие материнство, основные усилия тратят на то, чтобы побудить женщин иметь более двух детей, а в некоторых странах субсидии на третьего, четвертого и пятого ребенка еще больше. Во многих странах пытались предлагать женщинам денежные пособия на детей или как-то иначе стимулировать деторождение – форма вмешательства государства в репродуктивный процесс, которая часто оказывается неэффективной и противоречивой.

В 1987 году Сингапур выступил пионером этого направления, выдвинув лозунг: “Трое и больше, если это вам по карману”. Широкий спектр поощрительных мер, включая субсидии на пребывание в больнице, мало сказался на коэффициенте фертильности. Я в то время учился в Сингапуре и помню, как шутили о том, что из-за субсидий удлинились очереди беременных китаянок, стремившихся произвести кесарево сечение в крайне благоприятное число – 8–8–88. Канада ввела детские пособия в том же, 1988-м, году, но через несколько лет их отменила, отчасти потому, что – как оказалось и в других странах – на прямые денежные выплаты откликнулось очень много бедных женщин, и их дети легли тяжким бременем на систему соцобеспечения{12}.

Когда австралийский министр финансов Питер Костелло в 2005 году впервые объявил о введении в стране детских пособий, он несколько двусмысленно призвал женщин “расслабиться и подумать о стареющем населении”, чем вызвал в обществе некоторое смущение. Шесть лет спустя эти пособия в Австралии отменили, отчасти потому, что они мало сказались на коэффициенте фертильности. К тому времени более серьезные социальные перемены окончательно нивелировали их роль. В большинстве процветающих стран высококвалифицированные женщины не хотят заводить детей до тридцати лет, чтобы сначала сосредоточиться на карьере. В итоге они меньше рожают.

Во Франции социалистическое правительство премьер-министра Лионеля Жоспена попыталось решить эту проблему за счет настолько щедрых пособий, что они могли бы привлечь и высококвалифицированных женщин. Объявленный в 2005 году план правые атаковали за раздувание и без того провального бюджета, а левые – за предоставление преимуществ богатым. Тем не менее пакет был одобрен, включая щедрые выплаты, рассчитанные исключительно на тех родителей, которые решили завести этого золотого третьего ребенка: дополнительные субсидии на жилье, снижение налогов, 10 %-я надбавка к пенсии и 75 %-я скидка на железнодорожные билеты. Помимо этого, родители получали ежемесячное пособие на третьего ребенка в размере 400 долларов, и в придачу – что, возможно, было еще важнее, – если один из них уходил с работы, чтобы ухаживать за третьим ребенком, ему выплачивалась стипендия в размере 1200 долларов в месяц. Эта стипендия могла, по-видимому, привести к немедленному сокращению трудовых ресурсов ради их будущего увеличения. Один из главных архитекторов французской реформы, Питер Бринн, защищая субсидирование рождаемости от критиков, называл его “инвестицией в будущее”. Однако к 2015 году Франция тоже существенно снизила детские пособия.

Когда с недавних пор масштабы сокращения населения стали наносить вред развивающемуся миру, в Чили, одной из первых развивающихся стран, были введены детские пособия. Несмотря на репутацию Чили как консервативной католической страны с традиционно большими семьями, коэффициент фертильности здесь уже намного ниже уровня воспроизводства. В 2013 году правительство откликнулось на растущую опасность резкого уменьшения населения, объявив о планах поощрения деторождения. Президент Себастьян Пиньера заявил, что снижение коэффициента фертильности беспокоит его больше всяких природных катаклизмов, вроде разразившегося в Чили в феврале 2010 года землетрясения. Он ввел прогрессивную схему единовременных выплат: 200 долларов на рождение третьего ребенка, 300 – на четвертого и 400 – на пятого. “Это неожиданное и стремительное падение рождаемости представляет серьезную опасность, серьезную угрозу, которая может повлиять на то, какую страну мы действительно хотим создать”, – предупредил Пиньера.

Примерно в то же время Китай – прародитель всех программ регулирования роста населения – начал пересмотр своей давней кампании по контролю над рождаемостью посредством “политики одного ребенка”, трагически усугубившей проблему старения населения. “Политика одного ребенка” побудила многих родителей прерывать беременность, если плод оказывался женского пола, чтобы обеспечить себе рождение мальчика. В результате гендерный баланс общества оказался существенно нарушен. Число юношей намного превосходит число девушек, и многие молодые люди не смогут найти себе жену. Драконовские меры контроля драматически сказались на трудовых ресурсах: ожидается, что в ближайшие десятилетия они будут сокращаться на миллион работников в год. В конце 2015-го Китай наконец объявил об отмене “политики одного ребенка”.

Трудно предсказать, какие последствия может иметь активное поощрение женщин заводить двоих, троих и более детей: на такую сложную вещь, как уровень рождаемости, невозможно повлиять предсказуемым образом. В недавней публикации демографов Ханса-Петера Колера и Томаса Андерсона объясняется, почему темпы снижения рождаемости в Европе так сильно меняются от страны к стране. В ходе промышленной революции женщины массово вливались в ряды трудовых ресурсов, но социальные нормы менялись медленнее, чем промышленная экономика. Мужчины по-прежнему рассматривались в качестве основных кормильцев, а от женщин по-прежнему ожидалось, что они будут заниматься воспитанием детей и выполнять домашнюю работу. Эти гендерные роли стали меняться в 1960-е, когда культура стала подтягиваться к экономике, но в одних странах процесс шел быстрее, чем в других. Во Франции, Великобритании и скандинавских странах матерям оказалось легче вернуться к работе, отчасти благодаря щедрой поддержке социальных служб по уходу за ребенком. В более традиционных обществах, таких как Германия и Италия, где старые представления о гендерных ролях менялись медленнее, больше женщин отказывалось иметь детей, и сегодня коэффициенты фертильности там чудовищно низки.

Таким образом, результаты государственного влияния на репродуктивное поведение населения проявляются не сразу, и они непредсказуемы, отчасти потому что скорость культурных изменений и уровень сексуальной предвзятости в разных странах разные. Китай со своей “политикой одного ребенка” вовсе не стремился отдать предпочтение мальчикам – там даже пытались запретить врачам разглашать пол плода, – но традиции общества, все еще ставящего во главу угла старших сыновей, исказили результаты. К 2014 году гендерный дисбаланс достиг апогея: на каждые 100 девочек рождался 121 мальчик. Во время своих поездок в Пекин и Шанхай в начале 2010-х я слышал разговоры о том, что Китай возвращается в XIX век, когда широко распространенное убийство новорожденных девочек привело к аналогичному гендерному дисбалансу, который, по некоторым данным, дал толчок “тестостероновой” резне Тайпинского восстания (1850–1864). Говорилось об этом отчасти в шутку, но сама проблема гендерного дисбаланса вызывала серьезные опасения. Весьма вероятно, что в других странах субсидии многодетным семьям будут иметь свои нежелательные последствия. Такого рода кампании трудно рассматривать как положительные знаки для любой страны.

Более плодотворным представляется стремление привлечь к активному труду большее число людей. При этом открываются двери для людей, которые физически и умственно способны к труду, но формально не заняты. Если увеличение численности населения происходит довольно медленно, то увеличения доли работающих можно добиться гораздо быстрее: ведь чтобы женщина, пенсионер или экономический мигрант приступили к работе, не нужно ждать, пока они вырастут. Организация служб ухода за детьми может вернуть на работу мам. Открыв двери экономическим мигрантам, можно в одночасье увеличить население трудоспособного возраста. А отменив принятые в XX веке законы, которые во многих промышленно развитых странах сместили возраст выхода на пенсию на шестой десяток, можно очень быстро вернуть на рабочие места забытое поколение. Чтобы разобраться, каких перемен можно ожидать в размере и квалификации трудовых ресурсов, нужно обратить внимание на изменения в числе пожилых граждан, женщин, мигрантов и даже роботов, приходящих на рабочие места.

В последние десятилетия сокращение населения повсеместно усугубляется снижением коэффициента участия трудовых ресурсов – иначе говоря, доли взрослых трудоспособного возраста, имеющих рабочее место или находящихся в его поиске. Из этого процесса снижения доли работающих есть несколько крупных исключений, в частности Германия, Франция, Япония и Великобритания. Зато в США падение происходит особенно резко. За последние 15 лет коэффициент участия трудовых ресурсов в США снизился с 67 до 62 %, причем большая часть снижения пришлась на период после глобального финансового кризиса. Если бы не снижение этого коэффициента, трудовые ресурсы США в 2015 году включали бы на 12 млн человек больше. Хотя часть этого снижения может быть временным явлением, отражающим то, что миллионы безработных отчаялись найти работу в угнетающей атмосфере Великой рецессии, снижение коэффициента произошло бы в любом случае из-за старения населения. В США для 45-летних коэффициент участия составляет чуть более 80 %, а для 65-летних он менее 30 %; ожидается, что он будет продолжать падать в большинстве стран, поскольку население мира стареет.

Наиболее мудрые страны пересматривают весь принцип “пенсионного возраста” – концепции, не существовавшей до 1870-х. Ранее люди работали до тех пор, пока позволяло их физическое или умственное состояние, и имели много детей, рассчитывая в старости на поддержку хотя бы одного из них. Затем одна железнодорожная компания из Западной Канады задалась вроде бы совершенно частным, но, как оказалось, судьбоносным вопросом: в каком возрасте водить поезда становится опасно?{13} Ответом тогда стало – шестьдесят пять лет, и именно этот рубеж приняли в качестве официального возраста прекращения трудовой деятельности во многих странах. Даже когда люди сохраняли активность после семидесяти и даже после восьмидесяти, возрастное ограничение осталось неизменным.

Первые государственные выплаты по случаю прекращения трудовой деятельности, призванные облегчить финансовую нестабильность в старости, тоже появились в конце XIX века, в Германии Бисмарка. В то время коэффициенты фертильности в Европе были намного выше уровня воспроизводства, а продолжительность жизни намного ниже, чем сейчас, поэтому население трудоспособного возраста быстро росло и в абсолютных числах, и в отношении к пожилому населению. При растущем числе работников, содержащих ограниченное число пенсионеров, план Бисмарка, согласно которому молодежь обложили налогом для выплаты пенсий старикам, работал прекрасно.

Теперь ситуация зеркально изменилась. Население трудоспособного возраста больше не растет, но пенсионный план Бисмарка остается в действии, хотя многие критики утверждают, что с течением времени он превратился в нежизнеспособную схему Понци. Стало невозможно набрать достаточное количество молодых работников, чтобы хватало на пенсии прекратившим трудовую деятельность; пенсионеры же полностью свыклись с такими выплатами и чувствуют себя превосходно. В октябре 2013-го в Вене я разговорился с энергичным австрийским администратором гостиницы. Она рассказала, что в свои пятьдесят восемь с нетерпеньем ждет грядущего через два года выхода на пенсию, размер которой будет почти равен ее последнему жалованию. Она планировала вместо работы заняться танго, поездить по стране на велосипеде и покататься на лыжах где-нибудь подальше от цивилизации.

Даже самые богатые страны пришли к выводу, что больше не могут оплачивать золотые годы, которые начинаются так рано. Чтобы определить, для каких стран старение и его стоимость представляют особую опасность, просто сравните число иждивенцев (людей старше 64 или моложе 15) с числом людей трудоспособного возраста (15–64) – это соотношение принято называть коэффициентом иждивенчества. Изменение этого коэффициента многое говорит о потенциале экономического роста страны, показывая, какой процент населения вступает в трудоспособный возраст, начинает откладывать деньги и вносить свой вклад в капитал, который можно инвестировать, не истощая пенсионные фонды. Во время южнокорейского экономического бума в послевоенные годы темпы роста ВВП страны ежегодно увеличивались или уменьшались почти в точном соответствии с изменениями коэффициента иждивенчества. Рост ВВП Китая тоже достиг своего пика в 2010 году, одновременно с достижением коэффициента иждивенчества своего минимума (один иждивенец на троих работающих), после чего коэффициент пополз вверх.

В наше время это число отражает крайне драматичную ситуацию, особенно в таких стареющих регионах, как Европа, где отношение трудоспособного населения к пожилым с 1950-х уменьшилось вдвое и предположительно уменьшится еще вдвое в ближайшие тридцать лет. Ожидается, что процесс старения, который охватил уже наиболее развитые страны, еще сильнее ударит по развивающимся, опять же потому что там резче падает коэффициент фертильности и резче увеличивается продолжительность жизни. С 1960 года средняя продолжительность жизни в мире выросла на 19 лет, но в Китае среднестатистический гражданин живет на 30 лет дольше и умирает в 75. Это замечательное достижение, но оно имеет свою цену. Сейчас доля китайского населения старше 65 лет на пути к удвоению с 7 % в 2000-м до 14 % в 2027-м. Во Франции же этот процесс удвоения занял 115 лет, а в США – 69.

Демографические изменения отражаются на экономике в первую очередь тем, что уменьшается или увеличивается количество работников, но помимо этого они сказываются и на производительности. В последние годы в странах, где быстро росло население, зачастую и производительность росла быстрее. По мере снижения коэффициента иждивенчества, когда все больше людей начинают работать и зарабатывать на независимую жизнь, доход страны растет – а это увеличивает размер капитала, который можно использовать для инвестирования так, чтобы еще больше повысить производительность. По мнению демографа Эндрю Мейсона, этот вторичный демографический дивиденд существенно увеличил темпы роста экономики в Восточной и Юго-Восточной Азии, где относительно высокие нормы сбережения и относительно большие трудовые ресурсы{14}.

Кроме того, более опытная рабочая сила обычно оказывается и более производительной. В лучшем положении находятся страны, где предпринимаются шаги для того, чтобы сохранить пожилых людей в составе трудовых ресурсов, не переводя их в разряд иждивенцев. В 2007 году в Германии повысили возраст выхода на пенсию для мужчин и женщин с 65 до 67 лет – мера, которая будет внедряться поэтапно. Так же поступило большинство остальных европейских стран, включая Польшу. Ожидается, что в следующие пять лет доля трудоспособного населения Польши уменьшится более чем на три процентных пункта и составит 66 % – самое резкое снижение среди крупных стран при том, что число пожилых людей продолжает быстро расти. В стране кипят дебаты по поводу повышения пенсионного возраста и других вопросов, типичных для “седеющего” общества, а польские предприниматели стараются извлечь из старения выгоду. По всей стране открываются дома престарелых, которые поляки называют “домами спокойной старости”. Европейские страны, включая Италию и Португалию, уже связали изменение пенсионного возраста с увеличением ожидаемой продолжительности жизни, в других странах обсуждается повышение пенсионного возраста до 70 лет и старше. Есть и исключения, например Франция; но повышение пенсионного возраста – это важный шаг вперед для стареющих стран, и каждый дополнительный год повышения сбережет миллиарды пенсионных расходов и отсрочит депопуляционный взрыв.

Однако было бы ошибкой считать, что государство может одним росчерком пера заставить всех стареющих работников продолжить трудовую деятельность. В Мексике официальный возраст выхода на пенсию – 65 лет, но типичный мексиканец уходит на пенсию в 72. И во Франции официальный возраст выхода на пенсию – 65 лет, но типичный француз фактически прекращает трудовую деятельность, не дожидаясь 60. Изменяя официальный возраст завершения трудовой деятельности и размер пенсионных выплат, можно поощрить людей оставаться на рабочих местах, но нельзя мгновенно изменить сложившуюся культуру. В большинстве стран продолжительность “золотых лет” пребывания на пенсии увеличивается, ложась тяжелым грузом на экономику. В тридцати четырех промышленно развитых странах, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), от Китая и Южной Кореи до США и Великобритании разрыв между возрастом выхода на пенсию и смертью составляет в среднем пятнадцать лет, постепенно увеличившись с двух лет в 1970-м.

Затраты на пенсионные выплаты выросли до чудовищных размеров, особенно в Бразилии, где мужчины в среднем выходят на пенсию в 54, а женщины – в 52 года, раньше чем в любой стране – члене ОЭСР. Причем средняя пенсия составляет 90 % от последней зарплаты, а в членах ОЭСР в среднем – 60 %. Бразилия – одна из тех стран, где растущий дисбаланс между числом работающих и пенсионеров больше всего угрожает шаткому зданию бисмарковской пенсионной системы. Еще один фронт борьбы с результатами резкого падения численности населения, где приходится сражаться правительствам.

Международное женское движение за включение женщин в трудовые ресурсы, бывшее весьма активным в послевоенное время, в значительной мере ослабло в последние двадцать лет, после того как коэффициент участия для женщин достиг примерно 50 %. Степень участия женщин в трудовой деятельности обычно очень высока в бедных аграрных странах, где прокормить семью можно, только если все работают в поле. Затем степень участия падает по мере индустриализации страны и перехода ее в средний класс, когда часть женщин переключается на домашнюю работу, выпадая из формальной категории рабочей силы. И наконец, когда страна становится еще богаче, у семей появляются средства, чтобы отправлять женщин в колледж, а уже потом многие из них пополняют трудовые ресурсы.