Я был агентом Сталина

Судьба Вальтера Кривицкого

Предисловие к книге Кривицкого «Я был агентом Сталина»

Предисловие Вальтера Кривицкого

I. Сталин заигрывает с Гитлером

II. Конец Коминтерна

III. Рука Сталина в Испании

IV. Как Сталин подделывал долларыV. ОГПУ

VI. Почему они признавались

VII. Почему Сталин расстрелял своих генералов

VIII. Моё бегство от Сталина«Решительно порываю с диктатурой Сталина»

О Вальтере Кривицком

Трагическая судьба этого незаурядного человека характерна для страшного времени сталинщины. Всю свою сознательную жизнь он посвятил борьбе за торжество социалистической идеи и был одним из тех, кто, оставшись за рубежом, нашел в себе силы не только порвать со сталинщиной, но и вступить в борьбу с нею. Он обратился с открытым письмом в рабочую печать, апеллируя к мировому общественному мнению; подлинным обвинительным актом сталинщине стали его записки, главы из которых будут предложены читателю.

Вальтер Германович Кривицкий — под этим именем он был известен в списках личного состава Разведывательного управления Штаба РККА, так же как и просто под псевдонимом Вальтер. Настоящее его имя было Самуил Гинзбург. Он родился 28 июня 1899 г. в небольшом городке Подволочиске (Западная Украина). По его собственному свидетельству, рано, с 13 лет, сначала стихийно, а потом вполне сознательно включился в рабочее движение. В 1917 г. 18-летнему парню большевистская революция казалась «абсолютно единственным путем покончить с нищетой, неравенством и несправедливостью. Я с открытой душой, — вспоминал он, — вступил в партию большевиков. За марксистско-ленинское учение я взялся как за оружие в борьбе со злом, против которого восставало все мое существо» [1].

В большевистскую партию он вступил в 1919 г., работая в тылу белогвардейских войск на Украине. Партийный псевдоним «Вальтер Кривицкий» стал его вторым именем: оно и вписано ныне в историю советской военной разведки. В 1920 г. его направили в тыл противника на Западном фронте (Варшава, Львов, немецкая и чешская Силезия) устраивать диверсии, саботаж на транспорте, снабжать руководство Красной Армии информацией военно-политического характера. После гражданской войны Вальтер, окончив специальные курсы Военной академии РККА, связал свою судьбу с советской военной разведкой.

Это было время радужных надежд на близкую мировую революцию, служение которой для многих, в том числе и для Вальтера, казалось высшим смыслом всего их существования. Первая командировка после выпуска из академии пришлась на осень 1923 года. Германия стояла на пороге новых революционных потрясений. В августе в результате всегерманской забастовки пролетариата правительство объявило о своей отставке, что было истолковано руководством Коммунистической партии Германии и Исполкомом Коминтерна как начало мировой социалистической революции. Делегация КПГ приехала в Москву: германская революция имела основания рассчитывать на помощь Коминтерна, РКП(б) и Советского правительства.

В советскую делегацию в Коминтерне был введен Л. Д. Троцкий — нарком-военмор и Председатель Реввоенсовета СССР. Для нелегальной деятельности в Германию выехала большая группа партийных и военных работников, в том числе выпускники Военной академии РККА. Они закладывали базы с оружием, готовили боевые отряды, обучали военному делу активистов местных организаций германской компартии. Деятельность Кривицкого в Рурской и Рейнской областях Германии в условиях французской оккупации была лишь деталью в большом механизме, пущенном тогда в ход [2].

Непосредственным руководителем Вальтера в это время был С. Г. Пупко-Фирнн. После провала военного руководства германской компартии Фирин одно время возглавлял военный отдел ЦК КПГ, однако, раскрытый французской контрразведкой, вынужден был выехать в СССР [3]. «Германский Октябрь» не удался. И все же именно тогда Вальтер заложил основу будущей разведывательной сети, хорошо послужившей позднее: в годы Великой Отечественной войны она сумела найти доступ к документам стратегического и тактического характера.

Советским военным разведчикам в странах Европы приходилось состязаться с опытнейшими контрразведывательными службами Антанты, прежде всего Англии и Франции, и белоэмигрантских военно-политических организаций. В этих условиях неизбежны были провалы, гибель товарищей. Осенью 1923 г. французская контрразведка обнаружила склады оружия и центры подготовки военно-боевых отрядов, начались аресты [4]. Однако Вальтеру удалось избежать провала и выполнить задание. За дебютом в Германии последовали командировки в Швейцарию, Италию, Австрию; постепенно он становился одним из ведущих специалистов Разведывательного управления РККА по западноевропейским странам, включая Францию, Бельгию, Голландию.

С 1925 г. Кривицкий работал в центральном аппарате Разведупра, а затем преподавал в Высшей школе подготовки разведчиков, занимая должность, соответствующую званию командира бригады РККА. В июне 1926 г. последовала очередная командировка в Германию. (Тогда же судьба свела его с сотрудницей Разведупра Антониной Порфирьевой, они поженились. Позднее у них родился сын Алекс.)

По случаю 10-летия РККА в феврале 1928 г. Кривицкий был награжден именным оружием с надписью «Стойкому защитнику пролетарской революции — от Реввоенсовета Советского Союза». Приказ о награждении был подписан начальником Штаба РККА, заместителем наркома С. С. Каменевым. Сохранился и другой интересный документ — протокол заседания Президиума ЦИК СССР № 558 от 17 января 1931 г. «О награждении лиц командного состава РККА». Он краток: «Бурлакова Леонида Андреевича, Кривицкого Вальтера Германовича, Басова Константина Михайловича, Винарова Ивана Цоловича, Зильберта Иосифа Исаевича, Кирхенштейна Рудольфа Иосифовича за боевые заслуги, выдающуюся личную инициативу и безграничную преданность интересам пролетариата, проявленные в исключительно трудных и опасных условиях, наградить орденом Красного Знамени. Председатель ЦИК СССР Калинин. Секретарь Президиума ЦИК СССР Енукидзе» [5].

Вальтер и его друзья, сотрудники верили, что они выполняют ответственные поручения по обеспечению безопасности самого гуманного, самого совершенного социалистического общества. Кривицкий служил тогда, в начале 30-х годов, в Центральном аппарате IV управления Штаба (позднее Генштаба) РККА. Работать приходилось по 18–19 часов в сутки. Прямым начальником его был П. И. Берзин, талантливый организатор советской военной разведки.

Страна переживала сложное время. В партии и государстве шли процессы, связанные со становлением режима личной власти Сталина. Некоторые представители партийной гвардии (С. И. Сырцов, М. Н. Рютин, В. Н. Каюров, А. П. Смирнов, Н. Б. Эйсмонт) пытались в меру своих возможностей противодействовать этому. Рабочие и крестьяне выражали недовольство сталинской экономической и социальной политикой. В начале 30-х годов в результате коллективизации на Дону, Украине, Северном Кавказе разразился голод. В партии преследовалось инакомыслие, прекратились дискуссии по животрепещущим вопросам внутрипартийной жизни. Отзвуки происходившего в стране долетали и до сотрудников Разведупра, находившихся в длительных командировках за рубежом.

Начальник IV управления Берзин был в числе немногих, приглашенных в сентябре 1932 г. на объединенный пленум ЦК и Президиума ЦКК. Обсуждался вопрос «О контрреволюционной группе Рютина — Слепкова». Об этом информировался лишь узкий круг партийного актива. Вальтер видел страшные последствия голода во время поездки на отдых в 1932 г. Постепенно рождались сомнения, но они тонули в повседневной многотрудной работе, которой он отдавал все свои силы.

В 1933 г. Кривицкий был назначен директором Института военной промышленности. Эта должность по штату приравнивалась к категории командира дивизии. Поэтому в записках, отредактированных для западноевропейского и американского читателя, он неизменно будет представляться как генерал РККА. В этой должности он пробыл до 1934 г., когда международная обстановка вновь резко обострилась. Приход Гитлера к власти в Германии не оставлял никаких иллюзий; на Европу надвигалась фашистская опасность. Резко осложнилось положение и на Дальнем Востоке. В этих условиях активизировалась деятельность советской военной разведки. После попыток фашистского путча в Австрии и убийства канцлера Дольфуса летом 1934 г. Кривицкий был командирован сначала в Австрию, а затем в Германию. Поездки в Берлин и Вену убедили Вальтера, что фашизм представляет серьезную опасность для всего мира.

Ближайшие сотрудники Вальтера, убежденные сторонники социалистической идеи, подобно ему, верили, что своей деятельностью они способны помешать продвижению фашизма и своевременно предупредить мировое общественное мнение об опасности. Советский Союз представлялся им воплощением социалистических идеалов, оплотом свободолюбивых и демократических сил. Если же говорить о его помощниках и информаторах, то неверно утверждать, как это делалось в популярной литературе, что все они были убежденными коммунистами. В задачу разведчика никогда не входило ведение политических диспутов и пропагандистской работы. Его главная задача — выполнение конкретных заданий командования. Так, чертежи новейшей итальянской подводной лодки Вальтер попросту купил у фашиста, занимавшего высокий пост. Через свою сеть в Берлине он приобрел коды японских дипломатических шифров.

Принимая разведывательную сеть и текущие дела от своего предшественника в Германии, Вальтер обнаружил, что один из его агентов напал на след сверхсекретных переговоров, которые вели личный представитель Гитлера Иоахим фон Риббентроп и японский военный атташе Хироси Осима. Сразу же оценив значимость этих переговоров, Вальтер доложил в центр о необходимости дополнительных средств и специалистов для ведения контроля за этими переговорами, а затем сам выехал в Москву. Ему удалось убедить в этом руководство, и он возвратился в Европу. К концу 1935 г. было уже ясно, что переговоры продвигаются к намеченной цели. Наконец в июле 1936 г. сотрудниками и помощниками Вальтера в Берлине была получена в переснятом виде полная подборка секретной переписки Хироси Осимы с высшим военным и политическим руководством в Токио. Переговоры велись под личным контролем Гитлера, который постоянно совещался с Риббентропом и инструктировал его.

Из корреспонденции стало очевидным, что целью переговоров было заключение секретного пакта, а также координация всех действий Германии и Японии как в Западной Европе, так и на Дальнем Востоке и Тихом океане. Во всей корреспонденции, которая охватывала период переговоров более чем за год, не было никаких ссылок на Коминтерн, не упоминались никакие акции, предпринимаемые Коминтерном. Речь шла фактически о разделе сфер влияния в мировой политике. В отношении СССР Япония и Германия взаимно обязывались не делать никаких шагов ни в Европе, ни на Дальнем Востоке без предварительных консультаций друг с другом. Берлин брал на себя обязательство содействовать модернизации вооружения японской армии; предполагался обмен военными миссиями.

В целях конспирации и для дезинформации мирового общественного мнения 25 ноября в Берлине в присутствии всех послов иностранных держав, за исключением СССР, представителями правительств Японии и Германии был подписан знаменитый Антикоминтерновский пакт. Он явился своеобразной дымовой завесой, за которой скрывалось соглашение, о сути которого никто не догадывался. Подробная информация о переговорах Японии и Германии оказалась в распоряжении Советского правительства. Это был подлинный триумф советской военной разведки. Через какое-то время сведения об этих переговорах стали появляться на страницах американской и западноевропейской печати. Службы безопасности фашистской Германии пытались отыскать канал утечки столь серьезной информации. Однако главное было впереди. 24 ноября 1936 г. нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов подробно рассказал об этом в выступлении на VIII Чрезвычайном съезде Советов. Это вызвало уже настоящий переполох в Берлине.

За блестящее выполнение ответственного правительственного задания разведчик был представлен к награждению орденом Ленина. Однако получить награду ему не довелось: помешали совершенно другие обстоятельства, нежели конспиративный характер его работы. К этому времени Кривицкий возглавлял советскую военную разведку в Западной Европе. Имея свой офис в Париже, сам он с семьей проживал в Гааге под именем австрийца Мартина Лесснера на Целебесстраат, 32. В деловых кругах он представлялся как торговец антикварными книгами. Деятельность, позволявшая разъезжать по странам Европы, обеспечивала ему не только «крышу», но и способ перевозки полученной информации. Японские дипломатические шифры, приобретенные у высокопоставленных эсэсовцев, были перевезены из Берлина в переплете раннего издания сочинений Фрэнсиса Бэкона.

В декабре 1936 г. Вальтер неожиданно получил указание Центра «заморозить» всю советскую агентурную сеть в Германии, то есть сделать ее бездействующей. Это вызвало недоумение и требовало разъяснений. Вальтер получил их от начальника Иностранного отдела Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР А. А. Слуцкого, находившегося в это время в служебной командировке в Барселоне. При встрече Вальтер высказал мучающие его опасения, однако получил ответ, что все это делается по указанию Сталина, Более того — от него потребовали компрометирующих материалов на видных политических деятелей, которых уже причислили к «врагам народа». Это не только противоречило самой сути деятельности разведывательных органов, но в определенной степени вело и к нарушению конспирации. Вальтер оказался в сложном положении: как поставить задачу своим сотрудникам и помощникам, среди которых было немало иностранцев?

К этому времени берлинская агентура донесла, что Сталин через своего личного представителя Давида Канделаки (торгпреда в Берлине) начал переговоры с Гитлером. С германской стороны в них принимал участие имперский министр Я. Шахт. На этих переговорах было выработано предварительное соглашение, с текстом которого и в сопровождении резидента Иностранного отдела ГУГБ Канделаки прибыл в Москву [6]. Сталин считал это высшим достижением своей личной дипломатии: переговоры велись в обход официальных каналов НКИД. Все это вызывало недоумение, которое усиливалось странными слухами о массовых арестах, доходившими до Вальтера из СССР. В этой обстановке он по срочному вызову отправился в Москву.

16 марта 1937 г. самолет приземлился в аэропорту Гельсингфорса (Хельсинки), откуда той же ночью Кривицкий поездом выехал в Ленинград. Таким маршрутом, через Скандинавию, он не раз возвращался на родину. Короткий путь, через Германию, был более опасным, его Вальтер, как правило, избегал. В распоряжении гестапо находились архивы Веймарской республики, а в них вполне могли быть обнаружены следы даже такого опытного разведчика. В связи с судебными процессами и массовыми арестами в Советском Союзе разрешений на въезд и выезд выдавалось очень мало (во всем вагоне попутчиками Вальтера оказались лишь трое американцев, которые путешествовали по дипломатическим паспортам).

Уже первая встреча со старыми друзьями обескуражила его. Она состоялась в Ленинграде в железнодорожных кассах. На простой вопрос: «Как дела?» — старый друг, оглянувшись, ответил: «Аресты, ничего, кроме арестов. Только в одной Ленинградской области они арестовали более 70 % всех директоров заводов, включая военные заводы. Это официальная информация, полученная нами от партийного комитета. Никто не застрахован. Никто никому не верит» [7].

В работах английского публициста В. Хинчли, вышедших после второй мировой войны, делалась попытка представить поездку Кривицкого в Москву как пролог к будущему процессу военных. Согласно этой версии, именно Кривицкий в сговоре с адмиралом Канарисом сфабриковал и доставил Сталину документы о том, что Тухачевский продавал фашистам советские военные секреты [8]. Эта версия не соответствует действительности. Уже на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г., выступая с заключительным словом, В. М. Молотов говорил: «Военное ведомство — очень большое дело, проверяться его работа будет не сейчас, а несколько позже, и проверяться будет очень крепко» [9].

Первые показания на Тухачевского и его коллег были получены от арестованных сотрудников НКВД М. И. Гая, Г. Е. Прокофьева, 3. И. Воловича [10]. Сбором зарубежных материалов для подготовки процесса занимался специально командированный в Европу заместитель начальника Иностранного отдела ГУГБ С. М. Шпигельглаз, встречавшийся и с Кривицким, которому истинный смысл его командировки стал известен лишь позднее.

Февральско-мартовский Пленум ЦК фактически подвел «теоретическую базу» под большой террор; обстановка всеобщей подозрительности, поиска «врагов народа» воцарилась в стране. 18–21 марта состоялось совещание актива ГУГБ НКВД СССР. В выступлениях наркома Н. И. Ежова и его заместителя Я. С. Агранова прежнее руководство было обвинено в шпионаже и вредительстве. Шла чистка аппарата НКВД. ЦК направил на работу в органы госбезопасности 300 коммунистов. Они не имели опыта оперативной и чекистской работы, а их тут же назначали на должности заместителей начальников отделов «с тем, чтобы через два-три месяца сделать образцового чекиста» [11]. И таких чекистов действительно «делали» за более короткий срок.

Всесильный нарком принял Кривицкого. К этому времени Ежов уже имел звание генерального комиссара госбезопасности. Он сообщил, что заслуги Вальтера высоко оценены высшим руководством и он представлен к награждению орденом Ленина… Каждый день, проведенный в столице, ставил все новые и новые вопросы, ответить на которые он не мог и не получал разъяснений от высокопоставленных сотрудников НКВД. Шла волна арестов представителей большевистской гвардии, видных партийных и советских работников. От его внимания не ускользали мельчайшие факты. В частности, присутствуя на первомайском параде, он обратил внимание на появление маршала Тухачевского. Ему бросилась в глаза одна деталь: обычно подтянутый и следящий за своей внешностью, маршал во время парада все время держал руки в карманах. Однако реально предполагать, какой будет участь Тухачевского, он еще не мог, да и кто вообще мог представить, что Сталин пойдет на обезглавливание Красной Армии.

Между тем процессы тотальной чистки коснулись и зарубежного аппарата. Чекист Евдокимов составил записку о том, что все военнопленные, оставшиеся в России после первой мировой войны и заключения Брестского договора, являются шпионами [12]. Как правило, все они были коммунисты, многие находились на службе в Коминтерне и советской разведке. По указанию Слуцкого резидентов и сотрудников спецслужб под различными предлогами отзывали в СССР и здесь репрессировали. Создатель советской разведывательной сети в Германии Киппенберг был обвинен в связях с немецкой военной разведкой, резидент в Париже Николай Смирнов (Глинский) был вызван в Москву якобы для доклада. Спустя некоторое время его жена получила от него бодрое письмо с просьбой приехать, так как он получил новое назначение в одну из нелегальных резидентур в Китае. Она отправилась — и исчезла. Всего было проведено около 30 таких операций в отношении крупных советских разведчиков [13].

В середине мая начались аресты высшего командного состава РККА. Затем последовала директива о передаче IV управления Генерального штаба РККА из военного ведомства в ведомство НКВД с непосредственным подчинением Ежову. Всю разведывательную и контрразведывательную деятельность отныне контролировали сотрудники секретариата Ежова. Среди арестованных оказался хорошо знакомый Вальтеру еще с гражданской войны секретарь ЦИК СССР И. С. Уншлихт. Он долгое время ведал в Реввоенсовете республики всей разведывательной и контрразведывательной работой, а еще ранее был заместителем Ф.Э. Дзержинского. Уншлихт был обвинен в принадлежности к контрреволюционной «Польской военной организации» и шпионаже в пользу Польши.

В гостинице «Савой» в соседнем с Вальтером номере жил Макс Максимов-Унщлихт, племянник И. С. Уншлихта, возглавлявший последние три года советскую контрразведку в Германии. Кривицкий подолгу беседовал с ним, делился своими сомнениями и опасениями: почему они арестовали Якира? Почему схватили Эйдемана? Однако Макс, не ведая колебаний, защищал чистку. «Это грозное время для Советского Союза, — говорил он. — Кто против Сталина, тот против революции». Однажды вечером по возвращении с работы он был арестован. Когда Кривицкий по просьбе жены Макса пытался выяснить его судьбу, чем-нибудь помочь ему, ответственный работник НКВД заявил: «ОГПУ арестовало Макса, следовательно, он враг. Я не могу ничего сделать для его жены» [14].

По совету коллег Вальтер сразу же подготовил две объяснительные записки— своему непосредственному руководству и секретарю партийной организации — о взаимоотношениях с Максимовым-Уншлихтом. К этому времени шпиономания захлестнула все учреждения и ведомства. Но Вальтеру пока удавалось избежать участи многих. Волна арестов коснулась уже аппарата Разведупра и Иностранного отдела ГУГБ. Друзья сомневались в том, что Вальтеру удастся вернуться в Голландию. Среди арестованных оказалась высококвалифицированная секретарь-переводчица отдела, где работал Кривицкий. Обращение по этому поводу к Слуцкому не помогло. Как горький анекдот запомнился Кривицкому диалог с советским военным атташе в Румынии: «Он остановился, когда увидел меня на улице, и воскликнул: «Мне лишь кажется или это в самом деле Вальтер?.. Как, тебя еще не арестовали? Ничего, скоро возьмут». И разразился хохотом» [15].

Сам Вальтер не сомневался в своем близком аресте, но продолжал заниматься делами и даже просил руководство дать еще нескольких высококвалифицированных специалистов для пополнения своей заграничной сети. (Среди тех, кто был представлен ему в качестве будущих сотрудников, оказалась бывшая жена одного из руководителей Коммунистической партии США Эрла Браудера Кэтрин Харрисон.) 22 мая 1937 г. внезапно вызвавший его заместитель Ежова М. П. Фриновский сказал Кривицкому, что его отъезд решен и выехать следует в тот же день вечером.

До последнего момента Кривицкий ожидал ареста. Окончательная проверка в Белоострове на советско-финской границе… Однако все обошлось, и ему удалось вернуться к семье. 23 мая 1937 г. Вальтер возвратился в Гаагу.

Лето 1937 г. стало переломным в его судьбе. 29 мая он встретился со своим сотрудником, замещавшим его во время отъезда в Москву, — Игнатием Рейссом [16]. Рейсс тоже верил, что служит рабочему классу, а не сталинской клике. Судьба не раз сводила его с Вальтером. В свое время Кривицкий рекомендовал Рейсса для работы в разведке и вступления в партию. Теперь между ними состоялся доверительный разговор. Рейсс говорил о крушении иллюзий, о желании все бросить и уехать в отдаленный уголок, забыть все прошлое и настоящее. Политика Сталина представлялась ему в большой степени перерождением в фашизм. «Я использовал весь запас аргументов, — вспоминал тот разговор Вальтер, — и вновь остановился на старой теме: мы не должны уклоняться от борьбы. Советский Союз был все еще единственной надеждой рабочих мира, — настаивал я. — Сталин может ошибаться. Сталины придут и уйдут, а Советский Союз останется. Наш долг — оставаться на посту».

Однако все это не убедило Рейсса. Он был уверен, что Сталин ведет страну к катастрофе, и сделал свой выбор. 17 июля 1937 г. он встретился с сотрудницей советского торгпредства в Париже Л. Грозовской и передал через нее московскому руководству пакет. В нем оказалось письмо в ЦК ВКП(б) и орден Красного Знамени, которым Рейсс был награжден в 1928 г. за выполнение ответственных правительственных заданий.

Вскоре в Западную Европу прибыл С. М. Шпигельглаз, наделенный самыми широкими полномочиями от Ежова. При встрече с Кривицким он информировал его о том, что Рейсс порвал с советской службой, и ознакомил с письмом Рейсса в ЦК ВКП(б). «Мы даже сначала подозревали вас, — заметил Шпигельглаз, показывая письмо, — в переходе на сторону врага, когда получили сообщение о том, что ответственный советский агент появился в Голландии и установил контакт с троцкистами. Мы выяснили, что предателем был Людвиг».

В письме Центральному Комитету ВКП(б) Рейсс пытался объяснить, почему он порывает с советскими органами: «Тот, кто хранит молчание в этот час, становится пособником Сталина и предателем дела рабочего класса и социализма… У меня достаточно сил, чтобы начать все сначала. А дело именно в том, чтобы начать сначала, чтобы спасти социализм… Я возвращаю себе свободу. Назад к Ленину, его учению и делу. Я хочу предоставить свои силы делу Ленина, я хочу бороться, и наша победа — победа пролетарской революции — освободит человечество от капитализма, а Советский Союз от сталинизма».

Кривицкий оказался в чрезвычайно сложном положении. «Вы знаете, что отвечаете за Рейсса», — сказал Шпигельглаз. Для реабилитации перед Сталиным и Ежовым Вальтеру было предложено принять активное участие в ликвидации Рейсса. Этого он допустить не мог. Опытному конспиратору удалось обмануть Шпигельглаза и предупредить своего товарища о грозящей опасности. Людвиг сумел скрыться.

Однако Шпигельглаз был неплохим организатором подобного рода дел, за ним прочно закрепился авторитет волевого, смелого работника. Его сотрудники, входившие в состав Заграничного оперативного центра ГУГБ, обнаружили след Рейсса в Швейцарии. В августе была предпринята попытка отравить его. Роковую роль в судьбе Людвига сыграла Гертруда Шидльбах, сотрудница советской секретной службы в Италии. Она знала его более 20 лет, и Рейсс относился к ней с полным доверием. На свидании, которое проходило в присутствии жены Рейсса Эльзы, она говорила, что также хочет порвать со сталинщиной. Рейсс советовал ей связать свою судьбу с IV Интернационалом. Вечером 4 сентября они вместе ужинали в ресторане. При выходе к ним подъехала машина, Рейсс был оглушен ударом кистеня, втащен в машину и убит. В этот же день труп чешского бизнесмена Ганса Эберхардта был обнаружен швейцарской полицией. В голове убитого было пять пуль, осмотр тела свидетельствовал о том, что Рейсс пытался сопротивляться [17].

Швейцарская полиция вышла на след убийц и даже арестовала некоторых из них. Во время следствия выяснились все подробности, и эта сенсация облетела страницы газет мира. Поднятый журналистами шум отнюдь не способствовал повышению авторитета Советского Союза на мировой арене. Швейцарская полиция с помощью депутата парламента Р. Стивлита и вдовы Рейсса долгие месяцы вела расследование, итоги которого легли к основу книги П. Тизне, опубликованной во Франции в 1939 году [18].

Дело Рейсса во многом решило судьбу Вальтера. Его отзывали в Москву. Возвратиться в СССР означало ехать на смерть. Кривицкий стоял перед выбором: или получить пулю от убийц на Лубянке по официальному приговору, или погибнуть от руки подосланных сталинских убийц. Вальтер посоветовался с женой. Она спросила его, есть ли у них шансы остаться в живых, если вернуться в СССР. Вальтер ответил прямо, он вполне отдавал себе отчет в происходящем: никаких шансов.

Если следовать формальной логике, поступок Кривицкого был изменой долгу, предательством. С 1929 г. в Уголовном кодексе была статья, квалифицирующая невозвращение как измену Родине, объявляющая виновных вне закона [19]. Но ведь и возвращение не спасало его от этого или подобного обвинения (например, в пособничестве «врагам народа») и гибели вместе с женой и сыном. Личная драма Кривицкого перерастала в общую для советского народа трагедию. Он принял решение не способствовать еще одному преступлению сталинской клики, а продолжать отстаивать социалистические идеалы доступными ему способами в борьбе с преступным режимом.

План бегства был продуман тщательно. Вальтер не сомневался, что Шпигель-глаз пустит по его следам своих лучших агентов. Официально он получил разрешение отплыть в СССР из Гавра на пароходе «Жданов». Через своего старого боевого друга (писателя Воля, гражданина США) он арендовал домик в городке Гере вблизи Тулона. 6 октября путем весьма хитроумной комбинации Кривицкий ушел от наблюдения и вместо Гавра оказался в Дижоне, а оттуда связался по телефону со своим офисом в Париже и заявил дежурившей там Мадлен (своему секретарю) о разрыве с Советским правительством. Некоторые исследователи полагают, что этот поступок Вальтера был продиктован трусостью [20]. Представляется, однако, что здесь был трезвый расчет хорошего знатока методов НКВД.

В начале ноября 1937 г. он встретился в Париже с Л. Л. Седовым-Троцким. Посредником между ними выступила вдова Рейсса. В разговоре с ним Вальтер прямо заявил, что к троцкистам не присоединяется, а ищет лишь дружбы и совета. «Он был еще очень молод, но исключительно даровит, очаровательный человек, хорошо информированный и деятельный» — таким остался Лев Седов в памяти Вальтера. Спустя три месяца сын Л. Д. Троцкого, полный сил и энергии, внезапно скончался в парижской больнице при весьма подозрительных обстоятельствах. Его постигла участь всех детей Троцкого: он пал жертвой сталинской службы госбезопасности.

Бывшее руководство пыталось установить связь с Вальтером. На контакт с ним вышел его знакомый Ганс. «Я пришел от имени организации, — таковы были его первые слова. — В Москве знают, что вы не предатель, не шпион. Вы старый революционер, но вы просто устали, вы не выдерживаете напряжения. Возможно, они разрешат вам уйти в отставку, чтобы как следует отдохнуть. Вы — один из наших», — убеждал его собеседник, Вальтеру было предложено встретиться со специальным уполномоченным из Москвы. В кафе, где проходила встреча, он заметил присутствие группы агентов НКВД. Потребовалось большое самообладание, профессиональное умение, чтобы уйти от преследования.

Все это ускорило обращение Кривицкого к французскому правительству. Посредником в данном случае выступал Ф. Дан, который представлял в эмиграции меньшевиков, группировавшихся вокруг журнала «Социалистический вестник». В заявлении на имя заместителя министра иностранных дел Франции П. Дорма он писал: «Последние политические события в Советском Союзе полностью изменили положение… Встав перед выбором, идти на смерть вместе со всеми моими старыми товарищами или спасти свою жизнь и семью, я решил не передавать себя молча на расправу Сталину» [21].

Ему удалось получить удостоверение личности, а несколько позже — паспорт и выехать за границу. Семья Вальтера переехала из Гере в Париж и здесь находилась под охраной полиции. Охраняли его тщательно, полицейские находились в соседней с ним комнате, у дверей отеля постоянно дежурил офицер. 5 декабря 1937 г. в заявление для печати Вальтер объяснял причины разрыва со сталинским руководством и апеллировал к международному общественному мнению. Вот его текст: «Письмо в рабочую печать. 18 лет я преданно служил Коммунистической партии и Советской власти в твердой уверенности, что служу делу Октябрьской революции, делу рабочего класса. Член ВКП с 1919 года, ответственный военно-политический работник Красной Армии в течение многих лет, затем директор Института военной промышленности, я в течение многих последних лет выполнял специальные миссии Советского правительства за границей. Руководящие партийные и советские органы постоянно оказывали мне полное доверие; я был дважды награжден (орденом Красного Знамени и Почетным Оружием).

В последние годы я с возрастающей тревогой следил за политикой Советского правительства, но подчинял свои сомнения и разногласия необходимости защищать интересы Советского Союза и социализма, которым служила моя работа. Но развернувшиеся события убедили меня в том, что политика сталинского правительства все больше расходится с интересами не только Советского Союза, но и мирового рабочего движения вообще.

Через московские публичные — и еще больше тайные — процессы прошли в качестве «шпионов» и «агентов гестапо» самые выдающиеся представители старой партийной гвардии: Зиновьев, Каменев, И. Н. Смирнов, Бухарин, Рыков, Раковский и др., лучшие экономисты и ученые: Пятаков, Смилга, Пашуканис и тысячи других — перечислить их здесь нет никакой возможности. Не только старики, все лучшее, что имел Советский Союз среди октябрьского и пооктябрьского поколений, — те, кто в огне гражданской войны, в голоде и холоде строили советскую власть, подвергнуты сейчас кровавой расправе. Сталин не остановился даже перед тем, чтобы обезглавить Красную Армию. Он казнил ее лучших полководцев, ее наиболее талантливых вождей: Тухачевского, Якира, Уборевича, Гамарника. Он лживо обвинил их — как и все другие свои жертвы — в измене. В действительности же именно сталинская политика подрывает военную мощь Советского Союза, его обороноспособность, экономику и науку, все отрасли советского строительства.

При помощи методов, которые еще станут известны (например, допросы Смирнова и Мрачковского), кажущихся невероятными на Западе, Сталин — Ежов вымогают у своих жертв «признания» и инсценируют позорные процессы. Каждый новый процесс, каждая новая расправа все глубже подрывает мою веру. У меня достаточно данных, чтобы знать, как строились эти процессы, и понимать, что гибнут невинные. Но я долго стремился подавить в себе чувство отвращения и негодования, убедить себя в том, что, нёсмотря на это, нельзя покидать доверенную мне ответственную работу. Огромные усилия понадобились еще — я должен это признать, — чтобы решиться на разрыв с Москвой и остаться за границей.

Оставаясь за границей, я надеюсь получить возможность помочь реабилитации тех десятков тысяч мнимых «шпионов» и «агентов Гестапо», в действительности преданных борцов рабочего класса, которые арестовываются, ссылаются, убиваются, расстреливаются нынешними хозяевами режима, который эти борцы создали под руководством Ленина и продолжали укреплять после его смерти.

Я знаю — я имею тому доказательства, — что моя голова оценена. Знаю, что Ежов и его помощники не остановятся ни перед чем, чтоб убить меня и тем заставить замолчать; что десятки на все готовых людей Ежова рыщут с этой целью по моим следам. Я считаю своим долгом революционера довести обо всем этом до сведения мировой рабочей общественности. 5 декабря 1937 г. В. Кривицкий (Вальтер)» [22].

К этому времени Вальтер приобрел определенную известность. Ряд социал-демократических изданий, в том числе «Социалистический вестник», опубликовал интервью с ним, его записки. Вот, например, выдержки из интервью Кривицкого, данного Седову-Троцкому:

«Вопрос: Какова сейчас ваша политическая позиция?

Ответ: Я не причисляю себя к какой-нибудь политической группировке и в ближайшее время намерен жить в качестве частного лица. Разумеется, я целиком стою на почве Октябрьской революции, которая была и остается исходным пунктом моего политического развития. Я не считаю себя троцкистом, {но} Троцкий в моем сознании и убеждении неразрывно связан с Октябрьской революцией.

Вопрос: Что вы думаете о московских антитроцкистских процессах?

Ответ: Я знаю и имею основания утверждать, что московские процессы — ложь от начала до конца. Это маневр, который должен облегчить окончательную ликвидацию революционного интернационализма, большевизма, учения Ленина и всего дела Октябрьской революции.

Вопрос: Каково, по вашему мнению, число политических арестованных в СССР за последний период?

Ответ: Из очень авторитетного источника я слышал, что число это в мае этого года 350 000 человек. В подавляющем большинстве это члены партии и их семьи. С того времени число арестованных значительно возросло, может быть, достигло полумиллиона» [23].

Ряд выступлений Кривицкого в «Социалистическом вестнике» был перепечатан шведской, датской и американской социалистической прессой. Правительство СССР по дипломатическим каналам заявило протест по поводу этих публикаций правительствам Дании и Швеции. В марте 1938 г. к Вальтеру обратились редактор «Figaro» Б. Суварин и депутат Национального собрания Франции Г. Берже с просьбой прокомментировать судебный процесс над группой Бухарина, Рыкова и других. Суварин, бывший член Французской компартии, был в свое время активным деятелем Коминтерна. Берже приходился зятем советскому полпреду в Англии Л. Б. Красину.

7 марта 1939 г. на жизнь Вальтера было совершено очередное покушение; в декабре он перебрался в США. С апреля 1939 г. в американской печати, в частности в журнале «Saturday Evening Post», стали появляться его сенсационные статьи с разоблачением сталинской внутренней и внешней политики; они легли в основу вскоре изданной книги мемуаров. Вальтер предупреждал мировую общественность о грозящей опасности второй мировой войны. Особенно его тревожило сталинское заигрывание с фашистской Германией. Подлинной сенсацией прозвучало известие о контактах Сталина и Гитлера с 1934 года.

В это отказывались верить. Однако заключение пакта Риббентроп — Молотов в августе 1939 г. снова привлекло внимание к публикации Вальтера. Советское представительство в США принимало меры к дискредитации Кривицкого. Его выступления были объявлены лживыми, а затем и сам он оклеветан как самозванец, выдающий себя за бывшего руководителя советской разведки в Европе. Получение им гонораров за свои публикации (трудное материальное положение беглеца не оставляло ему другого выхода) изображалось как доказательство его продажности. Ряд конгрессменов поставил перед американской иммиграционной службой вопрос о его депортации.

Дважды Кривицкий встречался с руководителем паспортного отдела госдепартамента Р. Шилли. В этом отделе ему предложили дать сведения о «нежелательных иностранцах», опознав их по фотографиям, не требуя ни аргументов, ни обоснований. Посредником между Вальтером и государственными учреждениями выступил Л. Уолдмен — известный адвокат и политический деятель, баллотировавшийся на пост губернатора штата Нью-Йорк от социалистической партии. Приказ о депортации Вальтера был отменен. Однако 11 октября 1939 г. последовало приглашение в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Отвечая на вопросы, он перечислил всех руководителей советской разведывательной сети в Америке начиная с 1924 г., включая Бориса Быкова, который как раз в это время возглавлял советскую разведку в США. Однако это не произвело должного впечатления, конгрессмены требовали лишь одного — подтвердить, что Коминтерн является орудием Сталина [24].

В это время в Англии проходил судебный процесс по делу капитана Дж. Кинга, работавшего в отделе связи Форин офис. 18 октября 1939 г. он был осужден за передачу секретной информации советской стороне. В Европе шла вторая мировая война. Связанные пактом о ненападении, Германия и СССР обменивались сведениями военного характера. Вальтер понимал, что советская разведка во Франции и Англии косвенно будет работать на Гитлера. «Сотрудничество Красной Армии с германским генштабом началось еще до прихода Гитлера к власти, — говорил Вальтер, выступая перед комиссией палаты представителей, — …в форме шпионажа и обмена информацией военного характера. Поскольку пакт, заключенный между Гитлером и Сталиным, является фактически военным союзом, союзом двух армий, распространяющимся на определенные области Европы, я не сомневаюсь, что обмен секретами военного характера и тому подобной информацией… совершенно необходим обеим сторонам — как Гитлеру, так и Сталину» [25].

Только с учетом этого можно понять дальнейшие шаги Вальтера. 19 января 1940 г. он прибыл в Англию. Английская контрразведка и разведка вели тайную войну против российской внешней политики еще с XIX века. В 1938 г. был раскрыт шпионаж в военной промышленности: советской военной разведке удалось получить копии рабочих чертежей 14-дюймовых орудий для линкоров («Дело Вульвичского арсенала»). 21 января 1938 г. по этому делу был арестован служащий арсенала П. Глэдиг и еще трое. В результате хорошо спланированной агентурной разработки английская контрразведка смогла ликвидировать эту сеть. В условиях, когда реальностью стала угроза вторжения Германии на Британские острова, англичане обратились к Вальтеру.

Загнанный в тупик, он был вынужден фактически предать своих товарищей. В течение трех недель с ним вела беседы сотрудница Интеллидженс сервис Д. Арчер, хороший психолог. По свидетельству К. Филби, она была самым способным профессиональным офицером разведки из отдела МИ-5. Она хорошо изучила коммунистическое движение и смогла получить от Вальтера ценнейшие сведения [26]. Как сообщает Г. Брук-Шефферд, он передал около 100 фамилий своих агентов в различных странах, в том числе 30 в Англии. Это были американцы, немцы, австрийцы, русские — бизнесмены, художники, журналисты. Все они были арестованы. Но главных советских агентов (Барджесса, Маклина, Филби) Кривицкий, вопреки утверждению О.А. Горчакова, все-таки не назвал [27]. Однако, более чем вероятно, именно это и привело самого Вальтера к трагическому финалу.

В начале 1941 г. Вальтер получил письмо от старого приятеля Воля, который предупреждал его, что в Нью-Йорк прибыл один из бывших сотрудников Кривицкого. Одновременно ему сообщили о появлении Г. Виземана, одного из опытных германских разведчиков, который явно шел по его следу. На 10 февраля 1941 г. Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности назначила очередное слушание показаний Вальтера — по вопросу о внедрении секретной советской агентуры в структуры государственной власти США. К этому времени правительство Великобритании официально запросило США о возможном приезде его в Англию.

7 февраля 1941 г. Вальтер поехал в Вашингтон навестить своего знакомого, П. Доберта, бывшего офицера рейхсвера, бежавшего в США после прихода Гитлера к власти. По свидетельству Э. В. Порефа-Доберта и его жены Маргарет, Вальтер нервничал, держал при себе пистолет. Собравшись уехать в Нью-Йорк, на вокзале он случайно увидел Виземана и изменил свое намерение. Кольцо сужалось, с одной стороны шли бывшие коллеги, с другой — бывшие враги. На этот раз они вели против него совместную охоту. Сняв номер в небольшой гостинице «Бельвю», он зарегистрировался как Эйтель Вольф Пореф, взяв имя своего товарища.

10 февраля в 9.30 утра горничная, открыв ключом номер 532, на пятом этаже, увидела, что постоялец мертв. «Я подошла к кровати и увидела, что у него голова в крови… Потом я заметила, что он не дышит». Сержант-детектив Д. Л. Гест констатировал явное самоубийство [28]. Выполнив необходимые формальности, он удалился. При убитом было обнаружено три записки. Первая была адресована жене и сыну. В ней говорилось следующее: «Дорогие Тоня и Алик! Мне очень тяжело. Я очень хочу жить, но это невозможно. Я люблю вас, мои единственные. Мне трудно писать, но подумайте обо мне, и вы поймете, что я должен сделать с собой. Тоня, не говори сейчас Алику, что случилось сейчас с его отцом. Так будет лучше для него. Надеюсь, со временем ты откроешь ему правду… Прости, тяжело писать. Береги его, будь хорошей матерью, живите дружно, не ссорьтесь. Добрые люди помогут вам, но только на время. Моя вина очень велика. Обнимаю вас обоих. Ваш Валя. Р. S. Я написал это вчера на ферме Добертова. В Нью-Йорке у меня не было сил писать. В Вашингтоне у меня не было никаких дел. Я приехал к Добертову, потому что нигде больше не мог достать оружие».

Второе письмо было адресовано адвокату. «Дорогой мистер Уолдмен! Моя жена и сын будут нуждаться в Вашей помощи. Пожалуйста, сделайте для них все, что можете. Ваш Вальтер Кривицкий. Р. S. Я поехал в Вирджинию, т. к. знал, что там смогу достать пистолет. Если у моих друзей будут неприятности, помогите им, пожалуйста. Они хорошие люди». Третья записка была адресована С. Пафолетт, писательнице, которая дружила с семьей Кривицких. «Дорогая Сузанна! Надеюсь, у тебя все в порядке. Умирая, я надеюсь, что ты поможешь Тоне и моему бедному мальчику. Ты была верным другом. Твой Вальтер» [29].

Прибыв в Вашингтон, Уолдмен потребовал от ФБР начать расследование. По его словам, после получения письма от Воля Вальтер заявил: «Если когда-нибудь меня найдут мертвым и это будет выглядеть как несчастный случай или самоубийство, не верьте! За мной охотятся…» Однако в расследовании ему было отказано. Тогда в сопровождении инспектора Томпсона он отправился на место происшествия, и они вместе осмотрели номер гостиницы. Замок закрывался простым захлопыванием двери, и его нетрудно было открыть. Окно в комнате было приоткрыто на несколько дюймов. Были и другие странные обстоятельства. Врач констатировал смерть в 4 часа утра. Однако никто ни в отеле, ни на улице не слышал выстрела. Пистолет Вальтера был без глушителя. Отпечатки пальцев на пистолете снять не удалось, не была обнаружена и пуля, выпущенная из пистолета. Томпсон и Уолдмен пришли к выводу, что это убийство.

Вдова Кривицкого отстаивала версию убийства. Н. Н. Седова-Троцкая резюмировала: «Версия самоубийства — одна из обычных уловок ОГПУ, когда они пытаются скрыть следы своих преступлений». Э. В. Пореф-Доберт высказал предположение, что целью убийства было «сдерживание», удержание работников советских заграничных служб от бегства [30]. Так или иначе, загадка остается нераскрытой. Американские газеты требовали официального расследования.

Интерес к судьбе Вальтера вновь возник во второй половине 40-х годов. В 70-е годы к его судьбе обратился английский писатель-публицист и историк Г. Брук-Шефферд. Он разыскал бывшую сотрудницу советской военной разведки в США Г. Массинг, работавшую с Кривицким и Рейссом. 6 ноября 1976 г. в разговоре с ним она отвергла версию самоубийства Вальтера, мотивированного желанием спасти семью. По ее словам, поверить обещаниям сталинского руководства оставить в случае самоубийства в покое его семью «такой профессионал не мог». Шефферд отдает предпочтение версии убийства.

Не выдерживает критики идея о причастности к убийству нацистских спецслужб. 10–11 февраля 1941 г. Виземан информировал свое руководство в Берлине о смерти Вальтера, заявив, что не имеет к этому никакого отношения [31].

Главы из записок Вальтера будут опубликованы в ближайших номерах по книге «On Stalin’s Secret Service», вышедшей в 1939 г. в США и переизданной тогда же в Лондоне под названием «I was the Stalin’s agent»; перёведены они по последнему изданию, любезно предоставленному в наше распоряжение английским историком П. Дюксом.

История появления записок-воспоминаний советского разведчика Вальтера Кривицкого такова. В декабре 1938 года он перебрался из Франции в США. Начиная с апреля 1939 года в американской печати, в частности в журнале «Сатердей ивнинг пост», стали появляться его разоблачительные статьи. Вальтер одним из первых забил тревогу, предупреждая мировую общественность о надвигающейся опасности второй мировой войны. Особенно его тревожили сталинские игры с фашистской Германией.

Литературными консультантами (а попросту — редакторами) Кривицкого выступали профессиональные журналисты Айзек Дон Левин, Фрэнк Нельсон и Эд Морроу. Многое дописывалось и правилось ими с расчетом на сенсацию, для привлечения читателя. Положение Вальтера было очень сложным: с одной стороны, он страстно хотел разоблачить сталинскую политику с ее уже проявившимися имперскими амбициями и доказать, что она бесконечно далека от социализма. С другой — продолжал оставаться верным долгу, старым привязанностям и товарищам по борьбе. Однако ни журналисты, работавшие с его рукописями, ни тем более американские и западноевропейские читатели не хотели видеть разницы между социализмом и его сталинской интерпретацией. Их интересовал только сенсационный материал, а его в воспоминаниях было много.

Заключение пакта Молотова — Риббентропа делало публикации Кривицкого более чем злободневными. Его записки выросли в книгу мемуаров. В конце 1939 года она была издана в США под названием «На сталинской секретной службе», затем в том же году — в Англии под названием «Я был агентом Сталина».

Предлагаемый читателю перевод I–V глав осуществлен И. А. Вишневской по английскому изданию. Перевод трех последних глав сверен с текстом воспоминаний, опубликованных в «Сатердей ивнинг пост», а также в русскоязычных эмигрантских изданиях «Последние новости», «Социалистический вестник».

Знакомясь с ними, необходимо помнить, что эти публикации готовились для газет и предназначались прежде всего западному читателю. В последних главах особенно заметна работа редакторов и журналистов, специфичность их правки, сглаживание некоторых моментов и усиление акцента на других, более понятных и интересных западному читателю. Здесь чаще встречаются непривычные для нас термины, обороты и т. д. (например, Кривицкий называет командиров РККА генералами, хотя таких званий в СССР в то время не существовало). И все же редакция сочла возможным поместить в сборнике именно этот — авторизованный — перевод глав.

Читатель вправе задать вопрос: насколько можно доверять свидетельствам Кривицкого? Поэтому необходимо сделать некоторые пояснения и комментарии.

Прежде всего отметим, что это воспоминания не просто хорошо информированного современника, а разведчика-интеллектуала, аналитика высокого класса. Даже порвав со сталинской секретной службой, он продолжал аккумулировать и перерабатывать информацию, поддерживая связь со своими агентами в Западной Европе. Он не строил иллюзий и ясно понимал, что после заключения пакта советская военная разведка во Франции и Англии будет работать и на гитлеровскую Германию. Осенью 1939 года Вальтер уже располагал такими фактами от своего старого товарища Б. Воля, проживавшего во Франции. Поэтому он с полным основанием заявил, выступая перед комиссией палаты представителей сената США, следующее:

«Сотрудничество Красной Армии с германским генштабом началось еще до прихода Гитлера к власти. Были случаи, когда обе стороны сотрудничали в форме шпионажа и обмена информацией военного характера. Поскольку пакт, заключенный между Гитлером и Сталиным, является фактически военным союзом, союзом двух армий, распространяющимся на определенные области Европы. Я не сомневаюсь, что такой обмен секретами военного характера и тому подобной информацией… совершенно необходим обеим сторонам — как Гитлеру, так и Сталину».

Сейчас многое из того, о чем писал в своих воспоминаниях В. Г. Кривицкий, подтверждается документами, извлеченными из отделов специального хранения государственных и ведомственных архивов. Это прежде всего относится к советско-германским отношениям в 1934–1937 годах. В частности, именно Вальтер впервые раскрыл роль миссии торгового представителя СССР в Германии Д. Канделаки как личного дипломата Сталина. Он рассказал о деятельности Коминтерна и советского руководства по подготовке «Германского Октября» в 1923 году. Многое также подтверждается документами. Определенный интерес представляют страницы, освещающие деятельность советских спецслужб во время гражданской войны в Испании. В частности, впервые была подробно описана история перевозки испанского золотого запаса в СССР. Это полностью корреспондирует с воспоминаниями министра авиации республиканского правительства Идальго ди Сиснероса, а также недавно опубликованными воспоминаниями генерала НКВД А. Орлова.

Особое место в записках В. Г. Кривицкого занимают страницы, посвященные механизму подготовки первых московских процессов. Тогда этому отказывались верить, да и советскому читателю еще несколько лет назад это тоже могло показаться неправдоподобным. Теперь эти сведения подтверждены выводами Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30- 40-х и начала 50-х годов. Многое, что стало явным только сейчас, сообщалось Вальтером в публикациях 1939 года.

Вместе с тем некоторые положения в воспоминаниях не подтверждаются документально. Прежде всего это касается деятельности Компартии США. По запискам получается, что едва ли не все ее члены были агентами ОГПУ и Коминтерна. Анализ этих эпизодов показывает, что это были моменты, имевшие наибольшую политическую остроту в Америке в то время. Поэтому есть все основания полагать, что это добавления, сделанные редакторами или самим Вальтером для придания публикациям большей сенсационности.

При знакомстве с записками Вальтера возникает вопрос и о достоверности некоторых его сведений, в частности о Коминтерне. Безусловно, Коминтерну принадлежала важная роль в формировании и укреплении коммунистического и рабочего движения в первой половине 20-х годов. Однако начиная со второй половины 20-х его деятельность все больше попадала под диктат Сталина, и к началу 30-х годов он фактически превратился в канцелярию Сталина по вопросам международного коммунистического движения. Это подтверждается последними исследованиями советских историков.

Несколько необычным для советского читателя может показаться освещение Кривицким вопроса о связях ОГПУ и Коминтерна, Однако документы свидетельствуют о том, что на самом деле такая связь существовала и именно через Коминтерн в советскую военную разведку пришли И. Ц. Винаров, Ш. Радо, Л. Треппер и другие. Об этом говорится и в исследованиях немецких авторов. Рут Вернер, Отто Браун в своих воспоминаниях подтверждают некоторые факты, изложенные В. Г. Кривицким, о деятельности Коминтерна в США и Западной Европе.

Вряд ли можно согласиться с трактовкой Вальтера испанских событий как «интервенции в Испании». Причины, вызвавшие гражданскую войну и участие в ней Советского Союза, были значительно глубже. Кривицкий пишет лишь о том, что ему было лучше известно, но, разумеется, всего знать он не мог. Однако тайное противоборство различных спецслужб в Испании имело место. В числе военных и политических советников там было немало сотрудников Разведупра и ГУ ГБ НКВД СССР. Разгром фашистского подполья, ликвидация троцкистских организаций — все это подтверждается другими свидетельствами. Однако при этом Вальтер все-таки явно преувеличивает масштабы этой деятельности. Скорее всего, это также делалось в расчете на западного читателя.

Более сложный вопрос — подделка американских долларов. В советской литературе упоминаний об этом, равно и документальных свидетельств нет. Однако в материалах белоэмигрантской разведывательной организации «Крестьянская Россия» имеются сведения об этом. Насколько можно доверять документам? Вопрос остается открытым, заметим только, что эти данные использовались внешнеполитическими ведомствами западноевропейских стран в их практической деятельности. Так что вопрос о достоверности этих эпизодов оставим на совести Вальтера.

Читатель должен помнить, что воспоминания В. Г. Кривицкого — не моментальная фотография и тем более не исследование. Отдавая дань аналитику-разведчику, нельзя сбрасывать со счетов его определенную тенденциозность, субъективность, порой излишнюю эмоциональность при изложении некоторых фактов, а также фактические неточности, встречающиеся в тексте.

Отношение к запискам В. Г. Кривицкого всегда было неоднозначным. Оно в значительной степени колебалось от складывающейся политической конъюнктуры. Когда интерес к его запискам охладел, о них забыли. В годы «холодной войны» о них вспомнили антикоммунисты. Сегодня западноевропейские историки относятся к ним как к историческому источнику, заслуживающему серьезного внимания.

Советские исследователи и читатели были попросту лишены возможности познакомиться с воспоминаниями. Эта книга отсутствовала даже в каталогах специального хранения крупнейших советских библиотек. В отдельных изданиях можно было встретить лишь такие характеристики В. Г. Кривицкого — «изменник», «фальсификатор». Поэтому первая реакция на упоминание его имени у нас в стране была негативной: как же можно доверять свидетельствам перебежчика? Отбросив разного рода заклинания и табу, связанные с этим человеком, заметим, что воспоминания «изменника измены» В. Г. Кривицкого представляют собой ценный исторический источник, свидетельство хорошо информированного современника.

В тексте сделаны небольшие сокращения, не имеющие принципиального значения.

Вечером 22 мая 1937 года я сел в поезд, чтобы вернуться из Москвы в Гаагу и приступить к своим обязанностям на посту руководителя советской военной разведки в Западной Европе. Вряд ли я тогда предполагал, что не увижу Россию, пока ею правит Сталин. Я прослужил Советской власти двадцать лет. Двадцать лет пробыл в партии большевиков. Пока поезд мчался к финской границе, я сидел один в купе и размышлял о судьбе моих коллег, товарищей, друзей. Почти все они или сидели под арестом, или были расстреляны, или брошены в лагеря.

Кого теперь уважать, кем восхищаться? Кто из героев нашей революции остался жив и не сломлен? Таких, по моим расчетам, было немного. Люди кристальной честности и порядочности были объявлены «предателями», «шпионами» или просто преступниками.

Мое воображение рисовало картины гражданской войны, когда эти самые «предатели» и «шпионы» смотрели в лицо смерти тысячи раз. Я вспоминал годы послевоенной индустриализации и поистине сверхчеловеческого напряжения, которого она потребовала от всех нас. Я вспоминал коллективизацию и голод, когда пайка едва хватало на то, чтобы не умереть с голоду; поголовную чистку, уничтожившую тех, кто трудился упорнее других для построения государства, где человек не эксплуатировал бы своего собрата. Долгие годы борьбы научили нас внушать самим себе, что победа над несправедливостями старого общества не может быть достигнута без моральных и физических жертв, что новый мир не может стать явью, пока не будут стерты следы старого порядка. Но неужели для этого надо было одним большевикам уничтожать других? Неужели Революция была причиной их гибели, или Революция сама давно уже погибла? Ответов на эти вопросы у меня не было…

В рабочем движении я участвовал с тринадцати лет. Это был полуосознанный, почти детский поступок. Я слышал, как тоскливые мелодии моего страждущего народа сливаются с новыми песнями свободы. Но в 1917 году мне исполнилось восемнадцать, и большевистская революция казалась мне абсолютно единственным путем покончить с нищетой, неравенством и несправедливостью. Я с открытой душой вступил в партию большевиков. За марксистско-ленинское учение я взялся как за оружие в борьбе со злом, против которого восставало все мое существо.

Все эти годы я не ждал от Советской власти ничего, кроме того, что она дает мне право продолжать свое дело. И я не получил ничего большего. Долгое время спустя после установления Советской власти меня посылали за рубеж по заданиям, которые я выполнял с риском для жизни и дважды оказывался за тюремной решеткой. Я работал по шестнадцать — восемнадцать часов в день и никогда не зарабатывал больше, чем было необходимо для поддержания жизни. За границей я, как правило, жил с относительным комфортом, но до самого 1935 года не зарабатывал достаточно, чтобы моя квартира в Москве могла хорошо отапливаться или чтобы хватало на молоко моему двухгодовалому сыну. Я не занимал такого положения — да и не стремился к этому: я был слишком поглощен своей работой — благодаря которому можно было бы стать одним из нынешних привилегированных бюрократов, материально заинтересованных в защите советского строя. Я защищал этот строй потому, что верил, что он ведет нас к созданию нового, лучшего общества.

То обстоятельство, что моя работа была связана с защитой нашей страны против внешних врагов, мешало мне глубоко задуматься над тем, что происходит внутри страны, а тем более о том, что делается в ограниченном мирке политической власти. Как разведчик, я был знаком с внешними врагами Советского Союза гораздо более близко, чем с заговорщиками внутри него. Мне было известно о сепаратистских и фашистских заговорах, затеваемых в чужих странах, но мне были совершенно неведомы интриги, происходящие в стенах Кремля. Я наблюдал, как Сталин поднялся к безраздельной власти, в то время как ближайшие соратники Ленина гибли по вине государства, которое они создали. Но, как многие другие, я успокаивал себя мыслью, что, каковы бы ни были ошибки руководства, Советский Союз креп и продолжал быть надеждой всего человечества.

Бывали моменты, когда я начинал сомневаться и в этом, и если бы я видел альтернативу, я, возможно, выбрал бы иной путь. Но всегда в какой-нибудь части мира дела складывались таким образом, что я был вынужден продолжать служить Сталину. В 1933 году, когда миллионы русских людей умирали от голода, я понимал, что это результат безжалостной сталинской политики и что Сталин намеренно не оказывал им государственную помощь. Когда Гитлер захватил власть в Германии, я понимал, что тем самым будет уничтожено все, что называется жизнью человеческого духа. Сталин был врагом Гитлера, и поэтому я продолжал служить Сталину.

В феврале 1934-го передо мной встала та же дилемма, и я сделал для себя тот же выбор. Я тогда проводил свой ежегодный отпуск в санатории «Марьино» в Курской области, в самом центре России. «Марьино» было когда-то имением князя Барятинского, победителя Кавказа. Роскошный дворец в версальском стиле стоял в окружении прекрасного английского парка с искусственными прудами. Персонал санатория состоял из превосходных врачей, спортинструкторов, медсестер и обслуги. В нескольких минутах ходьбы за его оградой находился совхоз, поставлявший продукты питания для отдыхающих. Дежурный вахтер у ворот следил за тем, чтобы крестьяне не смогли зайти на территорию санатория.

Однажды утром, вскоре после моего приезда, я с моим приятелем отправился на прогулку в деревню. То, что я увидел там, было ужасно. Полуголые ребятишки выбегали из полуразвалившихся изб, прося подать им хлеба. В деревенской кооперативной лавке не было ни хлеба, ни керосина — ничего. Ужасающая нищета произвела на меня самое гнетущее впечатление.

В тот вечер после отличного ужина все отдыхающие сидели в ярко освещенной столовой дворца и оживленно беседовали. На улице был страшный холод, а тут пылал камин, было тепло и уютно. Случайно я повернул голову к окну и увидел приклеенные к холодным стеклам лица беспризорных голодных деревенских ребятишек, смотревших на нас широко раскрытыми глазами. Тотчас же сидящие в зале перехватили мой взгляд и распорядились прогнать нарушителей. Почти каждый вечер кому-нибудь из детей удавалось проскользнуть во дворец, минуя вахтеров, в поисках пищи. Я часто приносил для них из столовой хлеб, но старался делать это незаметно, ибо другие на это смотрели косо. Советские служащие выработали в себе защитное свойство не замечать человеческих страданий:

«Мы идем к социализму трудными дорогами. Многим приходится посторониться. Нам надо хорошо питаться и отдыхать от своих трудов, пользуясь удобствами, все еще недоступными для других, потому что мы строители Прекрасного Будущего. Мы — строители социализма. Мы должны быть всегда в форме, чтобы продолжать наш нелегкий путь. В свое время забота о всех несчастных, встречающихся на нашем пути, будет проявлена. А пока — прочь с дороги! Не мозольте нам глаза своими бедами! Если мы будем останавливаться и бросать крохи каждому, то наша цель никогда не будет достигнута».

И было совершенно очевидно, что люди, таким образом оберегающие свое душевное спокойствие, не будут слишком щепетильны на крутых поворотах этого пути и не станут серьезно задумываться над тем, ведет ли он в действительности к Светлому Будущему.

Морозным утром я добрался до Курска, возвращаясь домой из «Марьино». Я спешил на вокзал к приходу московского скорого. После плотного завтрака в вокзальном ресторане оставалось еще какое-то время, и я пошел в зал ожидания. Я никогда не смогу вытравить из памяти то, что я там увидел. Зал ожидания был битком набит крестьянами — женщинами, мужчинами и детьми. Около шестисот человек перевозили, как скот, из одной тюрьмы в другую. Сцена была до того кошмарной, что на какое-то мгновение мне показалось, что я вижу летучих мышей, снующих над этими измученными существами. Многие из них лежали на холодном полу почти донага раздетыми. Среди них были и такие, которые, по-видимому, умирали от тифа. Голод, боль, отчаяние или просто страдальческая покорность были написаны на их лицах. Пока я стоял и смотрел, сотрудник ОГПУ с бесстрастным выражением принялся их поднимать и подталкивать к выходу, как стадо коров, толкая и пиная и тех, кто был слишком слаб, чтобы встать и идти. Один из них, старик, так и не поднялся с пола. Это был всего лишь небольшой отряд несчастных из миллионной армии честных крестьянских семей, которых Сталин назвал «кулаками», — слово, которое теперь не имеет другого значения, кроме значения «жертва». Согнанные со своей земли, лишенные крова, они были уничтожены.

Как раз в это время — в феврале 1934 года — фашистские военные части обстреливали образцовые дома для рабочих Вены, построенные правительством социалистов. Фашистские пулеметчики косили огнем австрийских рабочих, стоявших насмерть, защищая завоевания социализма. Фашизм надвигался отовсюду. Кругом одерживали верх силы реакции: Советский Союз казался тогда всем надеждой человечества. И я продолжал работать на Советский Союз — то есть на Сталина.

Двумя годами позже произошла трагедия в Испании. Гитлер швырнул свои войска на подмогу режиму Франко, а премьер социалистического правительства Франции Леон Блюм был втянут в лицемерную игру «невмешательства», обрекшую Испанскую республику на гибель. Было совершенно очевидно, что Сталин слишком поздно и нерешительно пришел на помощь зажатой в кольцо блокады республике, причем эта помощь была к тому же явно недостаточна. Я все еще продолжал считать, что, выбрав из двух зол меньшее, я воюю за правое дело.

Но вскоре ситуация круто изменилась. Сталин, как я понял, вслед за своей запоздалой помощью вонзил нож в спину законного правительства. Я увидел, что чистка в Москве приняла чудовищные размеры, уничтожив значительную часть большевистской партии. Такая же чистка произошла в Испании. Служа в разведке, я мог наблюдать тогда же, как Сталин протянул руку для тайного сотрудничества с Гитлером. Заискивая перед нацистским лидером, Сталин уничтожал видных командиров Красной Армии, таких, как Тухачевский и другие военачальники, с которыми я работал многие годы для обороны Советского Союза и защиты социализма.

Тогда-то я получил от Сталина свое последнее задание, как и все ответственные работники ОГПУ, пожелавшие избежать расстрела. От меня требовалось доказать свою лояльность тем, что я должен был доставить ему на расправу своего товарища. Я отказался это сделать, решив, что больше работать на Сталина не буду. Пришло время трезво смотреть на все, что творилось вокруг. Не задумываясь над тем, существует ли какое-либо иное решение мировых проблем, я пришел к сознанию того, что продолжаю работать на деспота тоталитарного режима, который отличается от Гитлера только социалистической фразеологией, доставшейся ему от его марксистского прошлого, о приверженности которому он так лицемерно заявлял.

Со службой режиму Сталина у меня было покончено, и я стал открыто рассказывать о нем. Это началось осенью 1937 года, когда Сталину все еще удавалось обмануть общественное мнение и государственных деятелей Америки и Европы своим лицемерным осуждением акций Гитлера. Несмотря на советы моих доброжелателей не делать этого, я решил нарушить молчание. Я говорю от имени миллионов мертвых, погибших по вине Сталина в результате насильственной коллективизации и искусственно созданного голода, от имени живых, влачащих существование на каторгах и в лагерях, от имени сотен тысяч моих товарищей по партии, томящихся в тюрьмах, и многих тысяч расстрелянных. Последний предательский акт сталинской политики — его пакт с Гитлером — убедил широкую общественность отказаться от безрассудного потакания Сталину, игнорирования фактов его чудовищных преступлений, надежды на него как на орудие защиты демократии.

Теперь, когда Сталин открыл свои подлинные карты, пришло время заговорить тем, кто молчал по своей близорукости или из стратегических соображений. Так поступили уже несколько человек. Бывший посол республиканского правительства Испании во Франции Луис де Аракистэн участвовал в разоблачении характера сталинской «помощи» Испанской республике. Об этом же писал бывший премьер республиканского правительства Ларго Кабальеро.

Есть и другие люди, которые обязаны поднять свой голос. Один из них — Ромен Роллан. Поддержку, которую этот знаменитый писатель оказал тоталитаризму, замалчивая ужасы сталинской диктатуры, трудно переоценить. В течение многих лет Роллан вел переписку с Максимом Горьким. Горький, бывший одно время в дружеских отношениях со Сталиным и даже пытавшийся смягчать его поступки, несомненно сыграл определенную роль в вовлечении Роллана в лагерь «попутчиков». Последние месяцы своей жизни Горький стал в буквальном смысле пленником Сталина. Он отказал Горькому в поездке за границу на лечение. Переписка Горького просматривалась, а его письма к Ромену Роллану по специальному приказу направлялись Стецкому, бывшему тогда начальником секретариата Сталина, и оседали в архиве Сталина. Роллан, обеспокоенный молчанием друга, написал другому своему знакомому, помощнику режиссера МХАТа с просьбой разузнать, в чем дело. В ходе последнего московского процесса над «врагами народа» миру было объявлено о том, что Горький, остававшийся якобы другом Сталина, был отравлен Ягодой. В то время как шел этот процесс, в интервью писателю Борису Суварину, опубликованном в газете «Флеш», я объяснил Ромену Роллану, почему его письма не доставлялись адресату. Я попросил тогда Роллана сделать заявление о том, что его письма Максиму Горькому перехватывались Сталиным. Но он продолжал молчать. Заговорит ли он теперь, когда Сталин вступил в сговор с Гитлером?

У Эдуарда Бенеша, бывшего президента Чехословакии, тоже есть свои счеты к Сталину. Дело в том, что, когда в 1937 году были расстреляны Тухачевский и крупные военачальники Красной Армии, Европа была настолько возмущена, что Сталину пришлось искать каналы, через которые он мог бы убедить европейские демократические правительства в том, что победитель Деникина и Колчака — нацистский шпион. По указке Сталина в ОГПУ в сотрудничестве с Управлением разведки Красной Армии было состряпано досье, которое должно было бы свидетельствовать против этих высших командиров Красной Армии, для передачи его правительству Чехословакии. Эдуард Бенеш, видимо, счел, что он не вправе проверять эти свидетельства, учитывая возможную помощь Сталина Чехословакии.

Пусть теперь Бенеш припомнит это дело, пересмотрит свое отношение к характеру «свидетельств», изготовленных специалистами из ОГПУ, и решит, имеет ли он право продолжать молчать.

Теперь, когда стало до боли ясно, что хуже способа бороться с Гитлером, чем замалчивание преступлений Сталина, нет, все те, кто впали в подобную ошибку, должны нарушить молчание. Из опыта последних трагических лет следует извлечь урок, что наступление тоталитарного варварства нельзя остановить путем стратегического отступления на позиции полуправды и фальши. Конечно, нельзя диктовать цивилизованной Европе, как ей защищать честь и достоинство человека, но я все же надеюсь, что все те, кто не хочет принять сторону Сталина и Гитлера, согласятся, что главным их оружием должна быть правда, а такие вещи, как убийство, должны быть названы своими именами.

Октябрь 1939 г.

Нью-Йорк

В ночь на 30 июня 1934 года, когда Гитлер устроил свою первую кровавую чистку, как раз в самый разгар ее, Сталин созвал в Кремле внеочередное заседание Политбюро. Еще до того как мир узнал о гитлеровской расправе, Сталин уже принял решение, каким будет его следующий шаг в отношении к нацистскому режиму.

Я работал тогда в Разведуправлении Генштаба Красной Армии в Москве. Мы знали, что в Германии вот-вот должен разразиться кризис. Все секретные сообщения, которые поступали к нам оттуда, подготовили нас к любой неожиданности. Как только Гитлер приступил к чистке, мы стали получать из Германии экстренные сообщения.

В ту ночь я со своими сотрудниками лихорадочно готовил сводку сообщений для наркома обороны Ворошилова. Среди тех, кого вызвали на заседание Политбюро, был и мой начальник генерал Берзин, нарком по иностранным делам Максим Литвинов, Карл Радек, в то время заведующий Информбюро при ЦК ВКП(б), и А. X. Артузов, начальник Иностранного отдела ОГПУ.

Внеочередное заседание Политбюро было созвано с целью рассмотрения возможных последствий гитлеровской чистки для нынешнего режима в Германии и ее влияния на советскую внешнюю политику. Согласно секретной информации, которой мы располагали, чистка затронула два крайних крыла оппозиции Гитлеру. Существовала группа во главе с капитаном Ремом, состоящая из радикалов нацистской партии, недовольных умеренностью политики Гитлера. Они мечтали о «второй революции». Во вторую группу входили офицеры германской армии, возглавляемые генералами Шлейхером и Бредовом. Последние рассчитывали на реставрацию монархии. Обе группы вошли в контакт друг с другом с целью свержения Гитлера, причем каждая из них рассчитывала на свою победу в случае успеха задуманного. Спецдонесения из Германии, однако, сообщали о том, что военные гарнизоны в центральных областях и основной состав офицерского корпуса оставались верными Гитлеру.

В Западной Европе и Америке гитлеровскую чистку истолковали как признак ослабления нацистского режима. В советских кругах находились и такие, кто хотел верить в то, что новые события предвещают крах правления Гитлера. У Сталина таких иллюзий не было. Он подвел итоги совещания в Политбюро следующими словами:

«События в Германии вовсе не означают падения нацистского режима. Напротив, они должны привести к консолидации аппарата этого режима и укреплению позиций самого Гитлера».

С этим заявлением Сталина Берзин вернулся с совещания в Кремле.

Охваченный желанием узнать результаты заседания, я ждал в управлении возвращения Берзина всю ночь. У нас было строгое правило, гласящее, что никто, даже сам начальник Разведупра, не имеет права брать секретные документы домой, поэтому я знал, что Берзин обязательно вернется в управление.

По высказыванию Сталина можно было судить, каким курсом будет следовать советская внешняя политика. На совещании было решено любой ценой вынудить Гитлера заключить договор с Советским правительством. Сталин всегда считал, что с сильным противником надо договариваться как можно раньше. События ночи 30 июня убедили его, что позиции Гитлера достаточно сильны. Для Сталина такой курс вовсе не означал чего-то нового. Это не был радикальный отход от его прежней политики по отношению к Германии. Он всего лишь решил удвоить свои усилия по налаживанию дружеских связей с Гитлером. Вся политика Сталина в отношении нацистского режима за все шесть лет существования последнего предопределила его оценку нынешнего хода событий. Он признал в Гитлере подлинного диктатора.

Представление о том, что Сталин и Гитлер — смертельные враги, бытовавшее вплоть до недавнего заключения советско-германского пакта, — чистейший миф. Эта искаженная картина была создана с помощью умелого камуфляжа и пропагандистской шумихи. На самом же деле Сталин вел себя как настойчивый проситель, которого не смущают категорические отказы. Реакция Гитлера была враждебной. Сталиным же руководил страх.

Если в Кремле и был кто-то, чье настроение можно было назвать прогерманским, то таким человеком с самого начала был Сталин. Он приветствовал сотрудничество с Германией с самого момента смерти Ленина и не изменил ему, когда к власти пришел Гитлер. Напротив, триумфальная победа нацистов укрепила его убежденность в необходимости искать дружбы с Берлином. Японская угроза на Дальнем Востоке только подстегнула его шаги в этом направлении. Он питал величайшее презрение к «слабым» демократическим правительствам и в равной степени уважал «могучие» тоталитарные государства. Он неизменно руководствовался правилом, что надо поддерживать добрые отношения со сверхдержавой.

Вся сталинская международная политика последних шести лет представляла собой серию маневров, рассчитанных на то, чтобы занять удобную позицию для заключения сделки с Гитлером. Когда Сталин вошел в Лигу Наций, когда он предлагал создать систему коллективной безопасности, когда он заигрывал с Францией, флиртовал с Польшей, обхаживал Великобританию, посредничал в Испании, он действовал с оглядкой на Берлин в надежде, что Гитлер учтет его старания завязать дружбу.

Своего апогея сталинская политика достигла 10 марта 1936 года, в день заключения секретного германо-японского соглашения, проходившего под видом антикоминтерновского пакта. Условия этого секретного соглашения, текст которого попал в руки Сталина главным образом благодаря мне и моим сотрудникам, окончательно убедили его в необходимости искать союза с Гитлером. В начале 1937 года возможность такой сделки стала реальной. Вряд ли в то время кто-нибудь предполагал, что все это приведет к подписанию в августе 1939 года советско-германского договора.

Прошло два года с того момента, когда Сталин начал открыто демонстрировать перед всем миром свое дружеское расположение к Германии. 10 марта 1939 года, вслед за аннексией Австрии и оккупацией Судетской области, он впервые публично высказал свое мнение об этих потрясших всех захватнических действиях нацистов. Мир был ошеломлен прозвучавшим дружеским тоном по отношению к Гитлеру. Всеобщее потрясение вызвало вторжение Гитлера тремя днями позже на территорию Чехословакии. Весь ход сталинской политики заигрываний с Гитлером — как явных, так и секретных — указывал на то, что, чем агрессивней, становилась гитлеровская политика, тем настойчивее были старания Сталина умиротворить Германию.

Советско-германское сотрудничество стало фактом задолго до прихода Гитлера к власти и даже задолго до возвышения Сталина. Союз Москва — Берлин был сформулирован еще в 1922 году договором в Рапалло. Тогда с Советским Союзом, так же как и с Германской республикой, совершенно не считались, обе страны не пользовались никаким кредитом у союзников, обе они противились созданию Версальской системы и по-прежнему сохраняли традиционные торговые связи друг с другом и общность интересов.

Теперь стало общеизвестным, что за эти десять лет до триумфа нацистов была достигнута секретная договоренность между рейхсвером — германской армией и Красной Армией. Советская Россия способствовала тому, что Германской республике удалось обойти пункт Версальского договора, запрещающий подготовку высших артиллерийских и танковых кадров, а также развитие авиации и химических средств ведения войны. Все это удалось проделать на советской территории. Со своей стороны Красная Армия получила возможность пользоваться услугами германских военных советников. Обе армии обменивались информацией. Общеизвестно также, что в течение всего этого десятилетия советско-германская торговля процветала. Немцы вкладывали свой капитал в советскую промышленность и получали концессии в Советском Союзе. Советское правительство закупало в Германии оборудование и приглашало на работу немецких технических специалистов.

Такова была ситуация к тому моменту, когда зловещая фигура Гитлера приняла конкретные очертания. За семь или восемь месяцев до его прихода к власти, в начале лета 1932 года, в Данциге я имел беседу с одним из высших военных чинов германского генерального штаба, убежденным монархистом, специально прибывшим из Берлина с явным намерением встретиться со мной. Это был военный старой закалки, веривший в идею реставрации германской империи в сотрудничестве с Россией. Мы обсудили с ним взгляды Гитлера, изложенные в его книге «Моя борьба». Германский офицер дал мне свой анализ складывающейся ситуации, заключив его словами:

«Пусть придет Гитлер и делает свое дело. А после мы, армия, быстро разделаемся с ним».

Я спросил офицера, не сможет ли он изложить свои взгляды в письменном виде, чтобы я мог отправить его записку в Москву. Он согласился. Его записка произвела в Кремле заметное впечатление. В то время преобладало мнение, что военные и экономические связи между Россией и Германией укоренились так глубоко, что Гитлер, придя к власти, едва ли сможет их игнорировать. Москва расценила угрозы Гитлера большевизму как маневр, облегчающий ему путь к власти. Они-де играют определенную роль и не нанесут ущерба коренным интересам наших двух стран, связанных сотрудничеством.

Сам Сталин почувствовал сильное облегчение, прочтя записку германского офицера. Будучи полностью осведомлен о содержании гитлеровской доктрины натиска на Восток, он все же по-прежнему склонялся к традиционному сотрудничеству между Красной Армией и рейхсвером и питал огромное уважение к германской армии и ее руководству во главе с генералом фон Сектом. Взгляды офицера германского генерального штаба соответствовали его собственным взглядам. Сталин рассматривал рост нацистского движения главным образом как реакцию на Версальский мир. Ему казалось, что с приходом Гитлера Германия добьется одного — она стряхнет с себя оковы Версальского договора. Советское правительство первым сделало попытку помочь освободиться от них. И было естественно, что Москву и Берлин сплотила единая оппозиция хищнической политике победивших союзников.

По этим причинам Сталин не делал никаких попыток разрушить после прихода Гитлера союз Москвы и Берлина. Напротив, он делал все возможное, чтобы сохранить его в силе. А Гитлер в течение своих первых трех лет у власти только и делал, что постепенно разрушал дружеские узы между армиями Советского Союза и Германии. Но это не обескуражило Сталина. Он с еще большим упорством продолжал искать способы поддерживать дружбу с Гитлером.

28 декабря 1933 года, через 11 месяцев после того как Гитлер стал канцлером, Молотов, выступая на съезде Советов, подтвердил приверженность сталинской политике в отношении Германии:

«Наши отношения с Германией всегда занимали особое место в нашей международной политике… Со стороны Советского Союза нет причин для какого-либо изменения политики в отношении Германии».

На следующий день на том же съезде Советов нарком иностранных дел Литвинов пошел еще дальше, призывая налаживать взаимопонимание с Гитлером. Литвинов обрисовал программу отвоевывания германских территорий, изложенную в «Моей борьбе». Он высказался и о намерениях нацистов «огнем и мечом проложить себе путь на Восток, не останавливаясь у границ Советского Союза, и поработить народы этой страны». Вот его слова:

«Вот уже десять лет мы связаны с Германией тесными экономическими и политическими узами. Мы — единственная великая держава, не пожелавшая иметь ничего общего с Версальским договором и его последствиями. Мы отказались от прав и привилегий, которые сулил этот договор. Германия заняла первое место в нашей внешней торговле. И Германия, и мы сами получали исключительную выгоду из политических и экономических связей, установленных между нами (Председатель ЦИК Калинин с места: «В особенности Германия»). Основываясь на этих отношениях, Германия смогла более смело и уверенно разговаривать со своими вчерашними победителями».

Этот намек, смысл которого подчеркнул своим восклицанием Калинин, был рассчитан на то, чтобы напомнить Гитлеру о роли России, способствовавшей тому, что он смог бросить вызов странам-победительницам. Затем Литвинов сделал следующее официальное заявление:

«Мы хотим иметь с Германией, как и с другими государствами, самые лучшие отношения. Советский Союз и Германия не извлекут из этих отношений ничего, кроме выгоды. Мы, со своей стороны, не имеем никаких стремлений к экспансии ни на Западе, ни на Востоке, ни в каком-либо другом направлении. Мы хотели бы услышать то же самое и от Германии».

Гитлер ничего подобного не сказал. Но и это не обескуражило Сталина. Напротив, он с удвоенной силой продолжал заигрывать с нацистским режимом.

26 января 1934 года в обращении Сталина XVII съезду ВКП(б) снова прозвучали те же мотивы. К тому времени Гитлер находился у власти ровно год. Он резко отклонил все политические заигрывания Москвы, не упустив, однако, возможность выговорить себе выгодные кредитные условия торговли с Советской Россией. Сталин расценил это как знак политической доброй воли. Обращаясь к съезду, он упомянул о тех элементах в нацистской партии, которые ратуют за возврат к «политике экскайзеровской Германии, благодаря которой когда-то была оккупирована Украина, предпринят поход на Ленинград, а Прибалтийские государства превращены в плацдарм для этого наступления». В политике германского правительства произошли перемены, сказал он, не за счет теорий национал социализма, а как следствие стремления рассчитаться с Версальским договором. Сталин опроверг утверждение о том, что перемена политики Советского Союза по отношению к Берлину объясняется «установлением фашистского режима в Германии», и протянул руку Гитлеру, произнеся следующее:

«Это неверно. Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной».

Протянутая Сталиным рука была проигнорирована Берлином. У Гитлера на сей счет были собственные мысли. Но Сталина это никоим образом не обескуражило. Он только решил сменить тактику. Рассматривая нацистскую агитацию за создание антисоветского блока как маневр Гитлера, он решил ответить на него контрманевром. Отныне Советское правительство будет выступать как поборник Версальской системы, войдет в Лигу Наций и даже в антигерманский блок. Угроза, заключенная в подобном курсе, по мысли Сталина, должна была привести Гитлера в чувство.

Для осуществления этого крутого поворота в политике Сталин выбрал одного из своих лучших журналистов. Нужно учитывать, что целое поколение советских людей было воспитано в сознании того, что Версальский мир был самым пагубным инструментом дипломатии во всей истории. В Советском Союзе только один человек мог успешно публично проделать этот трюк, рассчитанный на эффект внутри страны и за ее пределами. Таким человеком был Карл Радек, который сыграл такую трагическую роль в знаменитом процессе января 1937 года. Сталин выбрал Радека, чтобы он подготовил советское и мировое общественное мнение к восприятию этой тактической перемены.

В эти дни, то есть весной 1934 года, я часто встречался с Радеком в здании Центрального Комитета партии. Тогда ходило много слухов о поручении Радеку подготовить серию статей для создания обстановки в пользу предстоящего поворота в политике. Статьи должны были появиться одновременно и в «Правде», и в «Известиях». Рассчитывалось, что они будут перепечатаны во всем мире и внимательно рассмотрены во всех европейских правительственных канцеляриях. В задачу Радека входило реабилитировать Версальский мир, возвестить о наступлении новой эры дружбы с Парижем, убедить сторонников Советского Союза в том, что такая позиция гармонично согласовывается с коммунистическими принципами, и в то же время оставить дверь открытой для соглашения с Германией.

Часто бывая в кабинете Радека, я знал, что он ежедневно консультируется со Сталиным, встречаясь с ним иногда по несколько раз на дню. Каждая написанная им фраза тщательно изучалась Сталиным лично. Статьи были в полном смысле плодом совместного труда Сталина и Радека. Пока они были в стадии подготовки, нарком Литвинов не оставлял попыток достичь соглашения с Гитлером. В апреле он предложил Германии сообща создать механизм для сохранения и гарантии независимости и нерушимости границ Прибалтийских государств. Берлин отверг это предложение.

Статья Радека была повсеместно воспринята как предвестник поворота Советского Союза в сторону Франции и Малой Антанты и отхода от Германии.

«Германский фашизм и японский милитаризм, — писал Радек, — вступили на путь борьбы за передел мира против Советского Союза, Франции, Польши, Чехословакии, Румынии и Прибалтийских государств, против Китая и США. Однако британскому империализму хотелось бы, чтобы эта борьба была направлена исключительно против Советского Союза».

Однажды у меня с Радеком состоялся довольно серьезный разговор. Он знал, что мне известно о его задании. Я коснулся нашей «новой политики» и заговорил о том впечатлении, которое она произвела в информированных кругах.

Радека как будто прорвало.

«Только дураки могут вообразить, что мы когда-нибудь сможем порвать с Германией. Мои статьи одно дело, а жизненная реальность — совсем другое. Никто не даст нам того, что дала Германия. Для нас разрыв с Германией просто немыслим».

И Радек повел разговор о том, что мне было хорошо известно. Он говорил о наших отношениях с германской армией, которые даже при Гитлере находились в сильной зависимости от наших отношений с деловыми кругами Германии, и о том, что Гитлер сам под пятой у промышленников. Разумеется, Гитлер не пойдет против генерального штаба, который настроен в пользу сотрудничества с Россией. Разумеется, Гитлер не станет скрещивать шпаги с германскими деловыми кругами, занятыми с нами обширной торговлей. В этом вся суть германо-советских отношений.

Он назвал безмозглыми тех, кто полагал, что Советский Союз отвернется от Германии из-за преследований нацистами членов коммунистической и социалистической партий. Компартия разгромлена — это верно. Ее лидер Тельман в тюрьме. Тысячи ее членов заключены в концентрационные лагеря. Но это — лишь одна сторона дела. Нечто другое возникает, когда затрагиваются жизненные интересы Советской России. Эти интересы требуют и впредь придерживаться политики сотрудничества с германским рейхом.

Что же касается статей, которые он писал, то какое они имеют отношение к фактам? Это все дело большой политики. Такой маневр необходим. Сталин вовсе не намерен рвать отношения с Германией. Напротив, он ищет пути сближения Берлина с Москвой. Все это было элементарно для тех из нас, кто знал политику Кремля изнутри. Весной 1934 года никому из нас не снилось, что разрыв с Германией возможен. Мы все считали, что статьи Радека отражают сталинскую стратегию.

Литвинов отправился в поездку по европейским столицам под предлогом защиты интересов так называемого пакта Локарно, призванного обеспечить — с общего согласия всех заинтересованных стран — неприкосновенность существующих границ государств Восточной Европы. Он прибыл в Женеву. Его поездка породила массу слухов о готовящемся франко-русском сближении как следствии публикаций радековских статей. В то же самое время Сталин упрямо продолжал утверждать на заседаниях Политбюро: «И все же мы должны идти вместе с Германией».

13 июня 1934 года Литвинов сделал остановку в Берлине для совещания с бароном Константином фон Нейратом, тогдашним министром иностранных дел гитлеровского правительства. Литвинов предложил Германии присоединиться к выдвинутому им Восточноевропейскому пакту. Нейрат твердо отклонил приглашение, туманно объяснив это тем, что подобная договоренность увековечила бы Версальскую систему. Когда Литвинов намекнул, что Москва может подкрепить свои договоры с другими странами путем военных союзов, Нейрат ответил, что Германия не боится риска очутиться в подобном окружении.

На следующий день, 14 июня, Гитлер встретился с Муссолини в Венеции на обеде.

Последний резкий отпор Берлина не обескуражил Сталина. Через советских внешнеторговых представителей ему до сих пор удавалось убедить влиятельные германские круги в искренности своих стремлений найти взаимопонимание с Гитлером, давая им понять, что Москва и впредь будет предоставлять концессии Германии.

В то же время Сталин сделал попытку вынудить Польшу сформулировать свою политику в ущерб Германии. Никто не мог знать тогда, какой путь изберет Польша, и для решения этой проблемы был созван пленум Политбюро. Литвинов и Радек, а также представитель Комиссариата обороны были едины во мнении, что следует повлиять на Польшу, чтобы она действовала заодно с СССР. Единственным человеком, не согласным с этой точкой зрения, был начальник Отдела контрразведки ОГПУ Артузов. Он выразил мнение, что перспективы польско-советского союза иллюзорны. Раздраженный таким откровенным несогласием с мнением Политбюро, Сталин резко оборвал его словами: «Своими рассуждениями вы вводите Политбюро в заблуждение».

Эта реплика Сталина быстро обошла московские компетентные круги. «Дерзкого» Артузова тут же сочли человеком конченым. Последующие события подтвердили, что Артузов был прав. Польша взяла сторону Германии, и это, возможно, спасло Артузова на некоторое время. Артузов был обрусевший швейцарец, поселившийся в России в качестве учителя французского языка еще в царское время. Он участвовал в революционном движении перед первой мировой войной, а в 1917 году вступил в партию большевиков. Небольшого роста, седоволосый, с бородкой клинышком, любитель музыки, Артузов был женат на русской, его дети родились в Москве. В 1937 году он был арестован и расстрелян во время чистки.

Провал замыслов относительно Польши удвоил уверенность Сталина в необходимости продолжать заигрывание с Гитлером. Он использовал любые каналы для того, чтобы дать Берлину знать о своей готовности пойти на полюбовное соглашение. Гитлеровская кровавая чистка 30 июня немедленно подняла его в глазах Сталина. Гитлер впервые продемонстрировал Кремлю, что он сосредоточил власть в своих руках, что он диктатор не на словах, а на деле. Если у Сталина и были какие-то сомнения насчет способности Гитлера править железной рукой, то теперь эти сомнения рассеялись. С этого момента Сталин признал в Гитлере хозяина, который способен подкрепить делом свой вызов всему миру. Этим и ничем другим объясняется решение, принятое Сталиным ночью 30 июня, — заручиться любой ценой взаимопониманием с нацистским режимом.

Спустя две недели, 15 июля, Радек в статье, опубликованной в «Известиях», сделал попытку припугнуть Берлин, говоря о цели заключения московского соглашения со странами Версальского договора. Кончил он, однако, такой противоречивой фразой:

«Не существует причин, препятствующих тому, чтобы фашистская Германия и Советская Россия нашли взаимопонимание, ведь Советский Союз и фашистская Италия являются хорошими друзьями».

Предупреждение Гитлера, переданное через Нейрата о том, что Германия не побоится альянса со странами Версальского договора, побудило Сталина предпринять новый шаг.

В то время тесные контакты между Красной Армией и рейхсвером все еще продолжали существовать. Торговля между двумя странами была весьма оживленной. Поэтому Сталин смотрел на политический курс Гитлера в отношении Советского Союза как на маневр, дававший ему возможность занять удобную дипломатическую позицию. Не желая быть обойденным с фланга, он решил в ответ предпринять собственную широкомасштабную акцию.

Литвинов снова отправился в Женеву. Там в конце ноября 1934 года он провел переговоры с Пьером Лавалем на предмет заключения предварительного двустороннего пакта о взаимопомощи между Францией и Россией, оставшегося неподписанным, чтобы к нему смогли присоединиться другие страны. Протокол был подписан 5 декабря.

Пять дней спустя Литвинов выступил со следующим заявлением:

«Советский Союз по-прежнему выражает особое желание поддерживать наилучшие всесторонние связи с Германией. Таковы же, я уверен, и намерения Франции в отношении Германии. Заключение Восточно-европейского пакта позволит создать и дать ход дальнейшему развитию таких отношений между тремя странами, а также всеми, кто подпишет этот пакт».

На этот маневр Гитлер наконец-то отреагировал. Советскому правительству были открыты большие кредиты. Сталина это необычайно вдохновило. Он понял, что Гитлером руководили финансовые интересы.

Весной 1935 года, в тот момент, когда должен был состояться визит Антони Идена, Пьера Лаваля и Эдуарда Бенеша в Москву, Сталин достиг, по его мнению, своего самого большого триумфа. Германский рейхсбанк предоставил Советскому правительству долгосрочный заем в размере 200 миллионов золотых марок.

Вечером 2 августа 1935 года Артузов, я и другие сотрудники нашего управления собрались в Иностранном отделе ОГПУ на Лубянке. Это было накануне знаменитого перелета Леваневского Москва — Сан-Франциско через Северный полюс (Перелет С. А. Леваневского состоялся 5 августа — 13 сентября 1936 г. Прим. сост.). Нам должны были подать машину, чтобы мы могли присутствовать на аэродроме во время старта Леваневского и его двух товарищей. Пока мы ждали машину и запирали в сейфы бумаги, у нас возник разговор о наших отношениях с нацистским режимом. Артузов показал нам особо секретное донесение, только что полученное им от одного из наших крупных агентов в Берлине. Это был доклад, специально подготовленный для Сталина, — существуют ли в Германии сторонники Советского Союза и насколько они сильны?

После исключительно интересного анализа внутренней экономической и политической ситуации в Германии, характеристики элементов, недовольных правительством, оценки отношений Берлина с Францией и другими державами и преобладающих настроений в окружении Гитлера наш корреспондент приходит к такому заключению:

«Все попытки умиротворить и задобрить Гитлера с советской стороны обречены на провал. Основным препятствием на пути взаимопонимания с Москвой является сам Гитлер».

Доклад произвел на всех нас глубокое впечатление. Казалось, что логика и факты, содержащиеся в нем, не подлежат сомнению. Мы гадали, как воспримет его Хозяин. Артузов заметил, что оптимизм Сталина в отношении Германии все еще непоколебим.

— Знаете, что сказал Хозяин на последнем заседании Политбюро? — спросил Артузов. И процитировал:

«Как же сможет Гитлер начать войну против нас после того, как он предоставил нам такие займы? Это невозможно. Деловые круги в Германии слишком могущественны, и они диктуют события».

В сентябре 1936 года я выехал в Западную Европу, чтобы приступить к работе на моем новом посту руководителя военной разведки. Не прошло и месяца, как я вернулся обратно в Москву. Мое поспешное возвращение домой было вызвано чрезвычайными событиями.

Принимая дела нашей разведывательной сети, я обнаружил, что один из наших агентов в Германии напал на след секретных переговоров между японским военным атташе в Берлине генерал-лейтенантом Хироси Осима и гитлеровским неофициальным министром иностранных дел бароном Иоахимом фон Риббентропом.

Я решил, что эти переговоры представляют собой первостепенную важность для Советского правительства и требуют от меня особого внимания. Наблюдать за их развитием было непростой задачей. Для этой цели мне были нужны самые смелые и квалифицированные люди из всех, кто работал у нас. Поэтому я полетел в Москву для консультаций с начальством. Я вернулся в Голландию, вооруженный всеми необходимыми средствами, чтобы довести до конца сбор достоверной информации о переговорах Осимы — Риббентропа.

Переговоры эти велись в обход обычных дипломатических каналов. Посол Японии в Берлине и германское министерство иностранных дел в них не участвовали. Посол по особым поручениям Гитлера Риббентроп сам вел переговоры с японским генералом. К концу 1935 года информация, которой я располагал, не оставляла ни тени сомнения в том, что переговоры близятся к определенной цели. Мы знали, конечно, что целью этой сделки был Советский Союз.

Мы знали также, что японская армия долгие годы горела желанием приобрести планы и модели германского специального авиационного вооружения. Японские милитаристы явно демонстрировали свое желание не останавливаться ни перед чем, лишь бы получить от Берлина патенты на производство самых последних образцов военного снаряжения. Это служило отправной точкой на германо-японских переговорах.

Сталин пристально следил за развитием событий. Очевидно, Москва решила сорвать переговоры, сделав их достоянием гласности. В первых числах января 1936 года в западноевропейской печати начали появляться сообщения, что между Германией и Японией заключено какое-то секретное соглашение. 10 января глава Советского правительства Молотов сделал заявление, публично сославшись на эти сообщения. А через два дня Берлин и Токио объявили о несостоятельности таких слухов.

Единственным результатом гласности стала усиленная секретность вокруг переговоров, а Германия и Япония были вынуждены изобрести некую маскировку для фактического соглашения, которое им предстояло сформулировать.

На протяжении всего 1936 года все столицы мира были взбудоражены муссировавшейся в публичных выступлениях и частных разговорах темой германо-японской сделки. Повсюду в дипломатических кругах она стала предметом всяческих домыслов. Москва настаивала на документальном подтверждении подписания соглашения. Мои люди в Германии рисковали жизнью, преодолевая неимоверные трудности. Они понимали, насколько важны их работы по добыванию этих доказательств.

Мы знали, что нацистская секретная служба ведет перехват переговоров и что в ее распоряжении имеются копии кодированных посланий, которыми генерал Осима обменивался с Токио во время переговоров. В конце июля 1936 года мне стало известно, что нашим агентам в Берлине удалось наконец-то добыть эту секретную переписку в переснятом виде. Таким образом, канал для получения сведений о дальнейшей переписке между Осимой и его правительством начал работать.

Было трудно перенести то напряжение, которое я испытывал все последующие дни, зная, что бесценный материал уже в наших руках и переправка его из Германии безопасным путем требует времени. Но делать нечего, пришлось терпеливо ждать.

8 августа поступило сообщение о том, что курьер с секретной корреспонденцией уже находится на пути в Амстердам. Я в тот момент был в Роттердаме. Как только было получено это сообщение, я с моим помощником сел в машину и помчался в Амстердам. По дороге мы встретились с нашим агентом, спешащим навстречу, чтобы вручить мне этот материал. Мы остановились на шоссе.

— Вот, — сказал он. — Добыли, наконец, — и протянул мне несколько роликов пленки, какой мы обычно пользуемся для пересылки почты.

Мы отправились в Харлем, где у нас была засекреченная фотолаборатория. Корреспонденция Осимы была с японским кодом. Но у нас имелась японская дешифровальная книга. В Харлеме нас ждал первоклассный специалист по японскому языку, которого нашла Москва по нашему настоянию. Я не мог заставить Москву ждать прибытия документов с курьером, а закодированное сообщение из Голландии передать было нельзя. Один из моих сотрудников должен был вылететь в Париж, как только будет готов перевод, чтобы оттуда передать его в Москву.

Пока шло декодирование, я все больше убеждался в том, что передо мной полная переписка Осимы с Токио, фиксирующая шаг за шагом весь ход переговоров с Риббентропом, а также все предложения, полученные им от своего правительства. Генерал Осима сообщал, что его переговоры идут под личным контролем Гитлера, который часто совещается с Риббентропом и дает ему указания. Из корреспонденции становилась ясной цель переговоров, состоящая в заключении секретного пакта для координации всех шагов, предпринимаемых Берлином и Токио в Западной Европе, а также в районе Тихого океана. В корреспонденции, освещающей весь ход переговоров на протяжении целого года, не было ни единого упоминания о Коминтерне и не содержалось ни единого предложения о каких-либо мерах, направленных против коммунистического движения.

По условиям секретного договора, Япония и Германия брали на себя обязательство урегулировать между собой все проблемы, связанные с Советским Союзом и Китаем, и не предпринимать никаких шагов ни в Европе, ни на Тихом океане без консультаций друг с другом,

Берлин дал также согласие на передачу Токио материалов по модернизации вооружения и на обмен с Японией военными миссиями.

В 5 часов вечера мой курьер отправился в Париж с готовой шифровкой. Я вернулся на свою квартиру и решил на несколько дней полностью отключиться от дел.

С этого времени вся последующая корреспонденция между генералом Осимой и Токио регулярно проходила через наши руки. Выяснилось, что секретный пакт уже заключен и скреплен подписями генерала Осимы и Риббентропа. Он получил название, из которого должно быть ясно, что объектом сотрудничества Германии и Японии были интересы, выходящие за пределы компетенции Советского Союза и Китая.

Оставался нерешенным один вопрос: как замаскировать секретный пакт. Чтобы обмануть общественное мнение, Гитлер решил составить проект антикоминтерновского пакта.

25 ноября в присутствии всех послов иностранных держав в Берлине, за исключением Советского Союза, антикоминтерновский пакт был подписан официальными представителями правительств Германии и Японии. Это был документ, состоящий из нескольких кратких пунктов. За ним скрывалось секретное соглашение, о существовании которого никто не догадывался. Сталин, разумеется, имел все доказательства германо-японской сделки, которые я направил в Москву. Он решил показать Гитлеру, что Советское правительство хорошо информировано обо всем. Наркому Литвинову было поручено преподнести Берлину этот сюрприз. 28 ноября, выступая с докладом на внеочередной сессии съезда Советов, Литвинов изложил эту ошеломляющую новость:

«Хорошо информированные круги отказываются верить, что для подписания ничего не значащих пунктов опубликованного германо-японского договора потребовалось вести переговоры целых полтора года; что эти переговоры были поручены японскому генералу и немецкому дипломату высшего ранга и что они должны были проходить в обстановке глубокой секретности, втайне даже от официальных дипломатических кругов Германии и Японии…

Что касается германо-японского соглашения, которое было опубликовано, я посоветовал бы вам не искать в нем какого-либо смысла, ибо его там нет. По той лишь причине, что оно служит прикрытием для другого соглашения, которое разрабатывалось одновременно и, возможно, уже подписано, но не подлежало гласности.

Я утверждаю с полной ответственностью, что выработке этого секретного документа, в котором коммунизм ни словом не упоминается, были посвящены полтора года переговоров между японским военным атташе и германским дипломатом высшего ранга…

Это соглашение с Японией откроет путь войне, которая может охватить не один континент, а два и даже больше».

Нужно ли рассказывать, какой переполох был поднят в Берлине после этой разоблачительной речи.

Что же касается моего вклада в это дело, то Москва расценила это как триумф. Я был представлен к ордену Ленина. Представление получило одобрение во всех инстанциях, но документы были затеряны в период чистки в Красной Армии. Я так и не получил эту награду.

Реакция американской стороны на германо-японский секретный пакт привлекла мое внимание, когда я находился уже в Соединенных Штатах. В январе 1939 года Гитлер назначил своего личного адъютанта капитана Фрица Видемана генеральным консулом в Сан-Франциско. Фриц Видеман был командиром Адольфа Гитлера во время первой мировой войны и является одним из его самых близких соратников. Назначение такой фигуры на этот, на первый взгляд, маловажный пост на Тихом океане свидетельствовало об эффективности германо-японского секретного пакта. Гитлер включил в свои планы даже возможность совместных с Японией маневров на Тихом океане.

Генерал-лейтенант Осима получил в октябре 1938 года повышение, став послом Японии в Германии, и в ноябре того же года состоялось вручение его верительных грамот.