Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта

Хатамов Эркин Исмаилович

В 1980-м я окончил школу и поступил в Калужский сельскохозяйственный техникум. Почти все ребята из моей группы вскоре ушли в армию, а меня не призывали только лишь потому, что я учился по направлению военкомата. Но я не стал с этим мириться и сам отправился в военкомат требовать, чтобы меня призвали. Мою просьбу исполнили, и уже 31 марта я был в Таманской дивизии, откуда меня отправили в Ашхабад. В Ашхабаде сразу же сказали, что нас готовят специально для отправки в Афганистан. Вот так получилось: все товарищи попали – кто-то в Германию, кто-то остался служить в России, а меня ждал Афган.

После полугода обучения в сержантской школе была переброска в Афганистан. Я был назначен командиром пулеметного отделения в должности замкомвзвода.

– Какое первое впечатление на вас произвел Афганистан?

– Когда прилетели в Кабул, стояла невыносимая жара, все вокруг бегали в суете. Было немного непонятно, куда я попал. А потом распределили по частям, я попал в 177-й мотострелковый полк 108-й мотострелковой дивизии. Ехал в машине вместе со старослужащими, рассказывавшими разные ужасы. Тогда стало немного не по себе, и это неприятное ощущение прошло примерно неделю-две спустя, когда освоился в части.

В ашхабадской учебке нас готовили примерно в таких же климатических условиях – 45 градусов жары в тени, гоняли «как сидоровых коз». Поэтому когда я попал в Афганистан, то там было намного легче, плюс к этому первое время обстановка была относительно спокойной.

– Какие задачи обычно ставили перед вашим подразделением?

– Мы стояли на охране дороги, тянувшейся от Хинджана через перевал Саланг до долины Чарикар, где была основная база. Мы же располагались вдоль дороги повзводно с интервалом в несколько километров. Жили в пустых афганских домах, там же хранились запасы боеприпасов и еды.

Задачи по зачистке местности перед нами ставили редко, как правило, это происходило после обстрела душманами колонны наших войск на дороге. Нередко в тяжелой обстановке нам приходилось выручать ребят, шедших на «КамАЗах». Душманы, кстати, наравне с нашими машинами обстреливали и афганские автомобильные колонны.

Спустя некоторое время, уже в Чарикаре, я попал в разведвзвод. Там задачи были несколько другие: мы охраняли от подрывов трубопровод. В тесном взаимодействии с нашими особистами работала агентура союзников-афганцев. Когда приходили данные о том, что в определенном районе планируется диверсия, мы выходили в засаду. Мирные афганцы ночами не ходили, зато ходили душманы – все подрывы, как правило, случались по ночам.

Засада организовывалась следующим образом. Днем на интересующем нас отрезке дороги у нас якобы случайно ломалась машина. Ее начинали «чинить», а двое или трое из нас прогуливались неподалеку, разведывая местность и выясняя обстановку. Вскоре мы уезжали, чтобы с наступлением темноты вернуться, расположившись на заранее выбранных позициях. Однако разведка противника тоже работала неплохо, и очень часто душманы избегали расставленной для них ловушки.

Когда мы стояли в охранении дороги, то в районе места, прозванного «Ласточкино гнездо», наши автомашины постоянно попадали под обстрелы. Для ликвидации угрозы к нам прибыл спецназ. У них была очень интересная форма, я такой никогда до этого не видел. Запомнились крепившиеся на бедре ножи, которыми можно было разрезать консервную банку, словно лезвием бумагу. Ребята ненадолго остановились у нас, а потом ушли в ущелье… Среди ночи нас подняли по тревоге: спецназовцы попали в засаду.

Спецназовцы были внизу, в ущелье, а нас пустили по горам. Получилось так, что душманы оказались между нами, мы не могли стрелять, так как накрыли бы огнем и душманов, и своих. Завязался сильный бой. Мы шаг за шагом спускались к спецназу, вытесняя отступавших душманов. Я не знаю точно наши потери, у спецназовцев погибло несколько человек, было немало раненых, которых мы выносили к дороге на себе. Всех своих раненых душманы утащили при отходе. Один парень из нашей роты в этом бою сперва подстрелил, а затем добил в рукопашной одного из душманов. Он очень сильно испугался, так как оторвался от остальных бойцов роты, и изо всех сил рванул обратно к своим.

А в районе Панджшерского ущелья мы прикрывали тыл ушедших в долину десантников. Когда мы только ехали к Панджшеру, перед глазами предстала жуткая картина: на протяжении километров двадцати обе обочины дороги были завалены сдвинутыми с дороги сгоревшими бэтээрами, танками, машинами, техника часто лежала на боку, у танков были сорваны с погона башни.

С нами там всегда был артиллерист-корректировщик, который при необходимости запрашивал артподдержку. Однажды, когда душманы обстреливали нас четыре часа подряд, он вызвал огонь артиллерии, но та била слишком далеко, а противник был всего в нескольких десятках метров от нас. Он передал артиллеристам необходимые поправки, и вдруг снаряды начали рваться прямо во дворе занятого нами дома. Корректировщик, стараясь перекричать шум боя, требовал переноса огня, и вскоре снаряды вновь начали ложиться на безопасном для нас удалении. Недавно этот корректировщик по имени Александр нашел меня и прислал наши панджшерские фотографии.

– Обстрел ваших позиций обычно был минометным или же работало стрелковое оружие?

– По нам в основном стреляли из стрелкового оружия, работали снайперы. А той ночью, когда обстрел в упор был несколько часов подряд, душманы стреляли по нам в основном из ППШ, их звук не спутаешь ни с чем. Один такой гад с автоматом сидел от нас метрах в пятидесяти, попасть по нам ему мешал высокий забор, но поднять головы он не давал. Пытались закидать назойливого душмана гранатами, но это было непросто. Мы с лейтенантом влезли на крышу, прислушавшись, примерно определили, откуда стреляют, кинули пару гранат. Прогремели взрывы, мы подумали, что он готов, присели закурить, потом спустились вниз. Через пару минут послышался глухой удар по кровле, а через пару мгновений там прогремел взрыв – это душман кинул нам гранату в ответ. Бог нас спас, мы остались живые. Взводный еще долго был в шоке: ведь задержись мы на крыше на пару минут – и нам была бы крышка. В этом бою у нас ранило только одного бойца: по зданию выстрелили из гранатомета, и его задело осколком гранаты или куском глины, но досталось изрядно.

Как потом оказалось, душманы прижали огнем и наш взвод, и соседей. И если бы они захотели нас перебить, то им это бы удалось, но цель у «духов» была другая: не давая нам высунуть нос, они прикрывали проход своего каравана. Как только прошел караван, противник словно испарился.

– Доводилось ли видеть пленных душманов?

– Мне даже удалось поговорить с пришедшими на переговоры врагами. Когда мы стояли в Хинджане, бандиты остановили на дороге машину и похитили троих наших гражданских специалистов, помогавших афганцам строить какое-то предприятие. (Гражданские, кстати, ходили практически без охраны. Командиры рассказывали нам о том, что семью того душмана, который тронул специалиста, могли полностью вырезать.) За похищенных душманы требовали немалый выкуп, а мы тем временем бегали по горам, пытаясь отыскать следы заложников. И нам удалось вычислить селение, в котором, скорее всего, содержали пленников, но подогнать к кишлаку технику было невозможно, и сил для его зачистки не хватало.

Итак, приходившие на переговоры душманы требовали за заложников или оружие, или деньги. Однако наш командир был мужиком крутым – он дал бандитам сутки на то, чтобы вернуть похищенных. А в противном случае пообещал начать ровнять с землей близлежащие поселения. Во исполнение обещаний командира вечером к кишлаку подошли четыре танка, которые разнесли пару пустых домов. На следующий день специалистов отпустили без всякого торга – душманы испугались мести своих за разрушенные кишлаки.

Иногда днем мы заходили в местные дуканы, где покупали хлебные лепешки, самостоятельно добывали и рис. Снабженцы привозили нам хлеб только в первое время, потом это постепенно сошло на нет.

– Можете вспомнить свой последний бой?

– Тогда мы столкнулись с самой настоящей бандой, которая воевала не только против нас, но и нападала на машины местных, которые мы называли «барбухайки». Отходя от темы, скажу, что эти машины очень напоминали передвижной цирк – они были расписаны в разные цвета, на них было неимоверное количество всяких наклеек и бижутерии. И в то же время каждая такая «барбухайка» везла такое количество груза в наращенном кузове, которое не осилил бы и наш «КамАЗ». Бандиты останавливали афганские машины и забирали себе все, что могло пригодиться или можно было продать: одежду, еду и так далее.

В организации перехвата этой банды участвовал и афганский офицер, который точно знал обо всех перемещениях банды. Днем мы, как обычно, выехали в район будущей засады, осмотрели местность, выбрали позиции и ночью вышли в засаду. Ночами «барбухайки» не ездили, поэтому и бандиты нападали на них, как правило, на рассвете, который в Афганистане наступает необычайно быстро. Засаду мы решили устроить в том месте, где тропа немного ныряла в небольшое ущелье. Особист-афганец вместе с напарником ушел немного вперед, за ними вдоль тропы потянулись остальные бойцы, занимавшие удобные позиции, а мы с лейтенантом заняли позицию так, что именно на нас и должны были выйти душманы. Мы ждали бандитов очень долго, замерзли, как собаки. Подумав, что никто на нас сегодня не выйдет, мы решили было закурить и, едва успев достать сигареты, услышали чьи-то шаги. Первой мыслью было: «Может быть, это наши решили сниматься с позиций?» Стоял плотный туман, в котором было трудно что-либо разглядеть, но к нам явно кто-то приближался, не произнося на ходу ни слова. Неожиданно началась пальба, в нас полетели пули, мы с лейтенантом стали стрелять в ответ. Вдруг я краем глаза увидел, как кто-то выскочил сбоку от нас, по нам хлестнула очередь. Мне задело ноги, и я свернулся от боли. Лежавший в паре метров от меня лейтенант спросил, что со мной, я крикнул, что меня зацепили. Кругом звучала автоматная трескотня, доносились крики и звуки резни. Лейтенант хотел было подползти ко мне, как вдруг я отчетливо услышал, как к нам что-то летит. Это была граната, она упала как раз между нами. Едва я успел свернуться в комок, как раздался взрыв. Когда я повернулся и взглянул на лейтенанта, то увидел, что тот лежит не шевелясь. Я прокричал: «Товарищ лейтенант!» – а лейтенант смог лишь немного приподнять голову, и я увидел, что все его лицо в крови, после этого он потерял сознание. Я был в плотной фуфайке, которая меня спасла: несколько осколков пробили ее и попали мне в плечо прямо напротив сердца, но, едва пробив кожу, застряли в мягких тканях.

Меня контузило, я совершенно ничего не слышал. Выложив перед собой автомат с магазинами и гранаты, я стал дожидаться, кто ко мне первым подойдет. Забрезжил рассвет, сквозь туман стало видно, что ко мне кто-то движется. Я всматривался в фигурку, а в голове был один вопрос: «Чалма или панама?» Показалась панама – это шли наши, они подхватили под руки и потащили лейтенанта, а я в горячке тоже попытался подняться, но сразу упал: сначала была боль, словно от каленого железа, а потом совершенно ничего не чувствовалось. Я упал на четвереньки, несколько мгновений на меня недоуменно посмотрели, а потом, поняв, что и мне серьезно досталось, взяли под руки и понесли к бэтээру. Лейтенант потом пришел в себя, его контузило, отчего он и потерял сознание, еще сильно посекло лицо осколками и оторвало часть уха, опасных для жизни ранений у него не было. Нам повезло в том, что в нас кинули РГД, если бы была «эфка», то нам настал бы конец.

В дополнение скажу, что потом выяснилось, что силы душманов и наши силы в этом бою были равны: с каждой стороны было по восемь человек. Потери нашей группы составили двое раненых – я и лейтенант, а душманов мы уничтожили всех до одного.

Нас сразу отвезли к вертолету, предварительно сделали инъекцию промедола, а в госпитале оперировали одновременно на соседних столах. Наркоза, по сути, не было никакого, зато рядом со мной поставили молодую девчонку-санитара, которая, отвлекая, разговаривала со мной, а я к тому времени полтора года не видел девушек и очень хотел с ней поговорить, но по-прежнему почти ничего не слышал, а кричать было неудобно, к тому же все еще был под действием промедола. Потом меня еще раз прооперировали в Кабуле, а оттуда в «Черном тюльпане» отправили в госпиталь, в Алма-Ату. В самолете творился ужас: он был в три яруса набит мертвыми и ранеными: кто-то был без глаз, кто-то – без рук, кто-то – без ног, многие плакали и выли от боли. Бедные медсестры метались по всему самолету. На аэродроме нас погрузили в машину и повезли в госпиталь.

Отношение к раненым солдатам в госпитале было замечательным. Я благодарен врачам и медсестрам за их труд. Те из них, кто был постарше, относились к нам как к своим детям, ровесники – как к братьям.

Одного парня, который был родом из Сочи, привезли с прострелом позвоночника. Ему сильно повезло – пуля прошила спину и прошла между отростками позвоночника, не повредив его и лишь слегка задев по касательной, от этого удара у парня отнялись ноги. Когда раненого только привезли в госпиталь, то врачи думали, что он навсегда останется инвалидом, но, посмотрев снимки, обнаружили, что ранение несерьезное, и сказали, что скоро парень вновь почувствует ноги. Так и произошло: спустя несколько дней он был «как огурчик».

Я повсюду носил с собой блокнот с фамилиями и адресами сослуживцев, в нем же я хранил деньги, которые собирал на дембель. А когда меня привезли на операцию, я положил его под подушку, а потом было уже не до блокнота, и я про него забыл. Сегодня я пытаюсь найти ребят, с которыми лежал в госпитале, через Интернет, но пока безрезультатно.

– Вносились ли какие-либо усовершенствования в униформу?

– Да. Мы многое шили сами. Самодельные разгрузки, например, делались из того же бронежилета: вынимались стальные пластины, и бронежилет перешивался в так называемый «бюстгальтер» с необходимым количеством карманов под автоматные магазины.

– Как было организовано обеспечение продуктами?

– Мы постоянно недоедали и недопивали. Хлеб порой не привозили месяцами, а про мясо и говорить не приходится. Тушенка и другие консервы надоели до того, что на них не хотелось смотреть, особенно сильная была изжога от минтая в томате.

Рядом с нами была пустовавшая деревня, полностью заминированная нашими же саперами, неподалеку были и напичканные минами поля, на которых росли помидоры и персики. Так эти поля служили нам чем-то наподобие огорода: мы собирали фрукты и овощи среди мин. На одном из этих полей подорвался наш лейтенант – он не знал о минах и, решив сократить путь, пошел по полю. Лейтенант наступил сразу на три мины, ему оторвало обе ноги, он остался в живых, нам удалось его вытащить.

Однажды ночью нас обстреливали уже часа три подряд, все забились кто куда, постоянно отстреливаясь. Вдруг на поле откуда-то выскочил бык. Все бойцы стали высовываться из укрытий и палить уже не по душманам, а в быка. Шквалом огня животное удалось пристрелить. А когда все стихло, шестеро человек поползли к туше по-пластунски и, оттащив ее к кустам, принялись разделывать. Следующие два-три дня у нас был праздник – мяса хватило и для себя, и для соседей, одно было плохо: его было негде хранить, и оно очень быстро портилось на жаре.

Воду нам не подвозили, мы набирали ее в арыке, дезинфицируя специальными таблетками. Иногда таблеток не было или про них попросту забывали, очень многие переболели желтухой. Тифа у нас не было, но зато было море вшей.

– Какими были взаимоотношения с местным населением?

– Афганцы хорошо помнят добро. Как-то мы с другом сидели в «секрете» в горах и увидели шедшего по дороге молодого афганца, которому было не больше двенадцати лет. По утрам в горах было очень холодно, а бедный парень был в легкой одежде и в калошах, нес на себе связку хвороста. Увидев, что его трясет от холода, я подозвал мальчика к себе. Я снял с рук и отдал ему свои теплые рукавицы, парень взял их и, сказав «ташакур» («спасибо»), поспешил дальше. А спустя пару недель ребята пошли в дукан за хлебом и вернулись ни с чем – афганцы сказали, что хлеба у них нет. Тогда ребята, вспомнив, что у меня там есть друзья, отправили меня договариваться о хлебе.

Зайдя втроем в дукан, мы застали афганцев, отдыхавших в чайхане. В глаза сразу бросилось то, что ели они именно хлеб. Я подошел к ним, спросил хлеб, показал деньги и сказал, что заплачу, однако и мне ответили, что хлеба нет. Я упрекнул афганцев во лжи, а они в ответ показали мне пустые деревянные лотки из-под хлеба. Мы уже собрались было уходить, как к продавцу с криком «Шурави хуб! Шурави хуб!», что означало «Русский хороший!», подбежал тот самый мальчик, которому я подарил рукавицы, и принялся что-то ему рассказывать. Мне был задан вопрос: «Сколько тебе лепешек надо?» Я ответил, что 10–15. Со словами «Скажи мальчику спасибо. Мы тоже можем быть благодарными» продавец ушел в соседнюю комнату и вернулся уже с хлебом. С тех пор хлеб в этом дукане для меня находился всегда.

Я очень удивился, когда увидел местного, который пахал деревянным плугом, сидевшим в чайхане, а рядом с ним стоял новенький японский магнитофон, которых я до этого никогда и не видел, ведь у нас, кроме «Романтики» и еще какой-то ерунды, ничего толком и не было. Причем у афганцев в то время можно было купить любые пленки популярных советских и зарубежных исполнителей, которые и в СССР было непросто достать. Мы и себе купили небольшой магнитофончик.

Еще когда был в Ашхабаде, я увидел, как таможня досматривала летевших из Афганистана дембелей. И вот у одного из ребят они увидели магнитофон, который в Союзе стоил бешеных денег. Скорее всего, таможенники, начав придираться, хотели забрать магнитофон себе, но парень со злости разбил его о землю. Больше таможенники ни к кому приставать не стали.

– Кроссовки носили?

– Да. Почти все мы ходили в кедах и кроссовках, носили джинсы. Когда нас на долгое время перебрасывали далеко от части, то зачастую не было возможности привести себя в порядок и даже побриться, тогда мы выглядели оборванцами и мало походили на солдат.

А однажды кто-то раздобыл много гражданской одежды, и мы, дождавшись, когда уедут по делам ротный и взводный, залезли в модные по тем временам шмотки. Тогда был настоящий праздник, мы успели вдоволь нафотографироваться. Неожиданно вернулся ротный. Увидев эту картину, он начал орать на нас, говоря, что мы и в форме мало похожи на солдат, а сейчас и вовсе выглядим как бог знает кто. Часть одежды ротный собрал и сжег, а остальную куда-то выбросил.

– При перемещении по дорогам ваше подразделение попадало под огонь неприятеля?

– Нас душманы опасались трогать, потому что мы ходили под серьезным прикрытием бронетехники. Они обстреливали в основном беззащитных – колонны «КамАЗов», били по голове и хвосту, после чего принимались за остальную колонну. А когда шел эшелон из бэтээров и БМП, то стрелять по нам отваживались нечасто, хотя случалось и такое, тогда после нескольких выстрелов душманы спешно отходили.

В долине Чарикар не было ни одной ночи, чтобы по нам не стреляли. Зрелище было незабываемым, особенно когда открывали ответный огонь наши «Грады». Но самым удивительным было то, что после обрушенного на душманов шквала огня, под которым тряслась земля, они вновь начинали стрелять, это происходило примерно через полчаса после удара «Градов».

– Ношение бронежилетов и стальных шлемов было обязательным?

– В расположении полка заставляли носить все это. А когда мы стояли на точках, то надевали бронежилеты, только когда выходили в «секрет». Да его и некуда было надевать: из этих же бронежилетов мы нашили себе разгрузок, в которых обычно было четыре кармана под магазины – спереди, некоторые бойцы умудрялись пришивать такие карманы и сзади, а носить и бронежилет и разгрузку одновременно было очень неудобно. Почти у всех в разгрузках были пулеметные магазины. Рожки, примкнутые к автомату, обычно связывали изолентой по два, а иногда и по три между собой, чтобы в бою можно было как можно быстрее перезарядить автомат. Гранаты и сигнальные ракеты, кстати, тоже переносились в разгрузке на специально пришитых для этого лямочках.

Продолжая разговор про оружие, скажу, что в нашей части не было ни одного подствольного гранатомета. У нашего взвода был свой миномет, пулемет, два бэтээра, АГС. Автоматический гранатомет – это серьезная штука, при стрельбе он всегда немного подпрыгивал от отдачи, а его гранаты, ложившиеся при стрельбе в шахматном порядке, обладали сильным поражающим действием. Особенно опасными для противника были гранаты с игольчатыми осколками.

А во время операции в «Ласточкином гнезде» мы захватили немало трофейного оружия: английские «Буры», советское оружие, много незнакомых систем. Тогда захватили и троих душманов, пленных посадили в яму, вид у них был неважный – спецназовцы здорово постарались.

– Расположение взвода прикрывалось минными полями?

– Да. Мин стояло довольно много как сигнальных, так и противопехотных. С сигнальными минами у меня связаны особые воспоминания. Когда молодые солдаты из пополнения только прибывали в Хинджан, в котором стояла целая рота нашей пехоты, то дембели постоянно встречали молодых одной и той же шуткой: возле столовой они устанавливали несколько «сигналок» так, чтобы на них наткнулись вновь прибывшие ребята, которые шли за едой. Я был в их числе, к тому моменту успел вдоволь наслушаться рассказов про то, как в Афгане стреляют из-за каждого угла, поэтому, услышав пронзительный свист сигнальной мины, упал вместе с остальными на землю. Мы шли с полными котелками еды, она вся оказалась на нас, а толпа дембелей тем временем, давясь от смеха, орала, что мы под огнем и всем нам конец.

Мы попались на эту шутку, даже несмотря на то, что уже прошли учебку, а ведь в Афганистан прибывали и совсем необученные бойцы, некоторые из них даже ни разу не держали в руках автомата. Эти люди не только не умели стрелять, но и разбирать автомат для чистки. Таких «желторотиков» берегли и в течение двух-трех месяцев обучали стрельбе и обращению с оружием, объясняли простейшие тактические приемы. У нас, конечно, была дедовщина, но если начиналось что-то серьезное, то дембеля никогда не ставили впереди себя молодых, нередко их не брали на серьезные задания.

– Часто взаимодействовали с афганской армией?

– Да. Причем никто из них на моих глазах назад не бежал. Однажды я увидел, как призывают в афганскую армию новобранцев. Неподалеку от нашей части стоял кишлак, состоявший из глинобитных домов, огороженных высокими заборами, в которых жили огромные афганские семьи. И вот средь бела дня отряд Цурандоя окружил один из таких домов и вошел внутрь. И тут внутри дома началась сумасшедшая пальба, стали доноситься чьи-то надрывные крики. Через какое-то время наступила тишина, цурандоевцы загрузились в машины и отправились обратно. Наш командир остановил одну из этих машин, чтобы спросить, в чем дело. В ответ он услышал, что так военные забирали в армию троих новобранцев.

Почти все афганские солдаты, с которыми мне доводилось общаться, говорили, что после службы они пойдут к душманам, потому что там больше платят: на идейные взгляды всем было плевать, людям надо было кормить семью.

– Вы считаете, что вынесли для себя из Афганистана какой-либо положительный опыт для дальнейшей жизни?

– Плохой опыт иногда несет в себе больше пользы, чем хороший. После Афгана у меня кардинально изменились взгляды на жизнь. А главное – я приобрел там хороших друзей.

Иногда я думаю, что, может быть, и не нужна была эта война. А с другой стороны, в нашу страну в тот период не шло такого огромного потока наркотиков из Афганистана, который есть сейчас.