Я и она

Hет ничего на свете отвратительнее перезрелых вишен. Терпеть их не могу. А вот Анна любит. Поставит тарелку на колени и пытается достать из клейкой густой темной массы недавленые ягоды. Вчера она так всю тарелку мне в колени вывалила. Мама не ругалась, а вот я наорала на нее как последняя идиотка. Она расплакалась. Hу что мне оставалось делать? Да и жаль ее было.. Я чмокнула ее в щеку и сказала: "Hе злись, Энни, хоть ты и дура, я все равно люблю тебя".

А вообще-то мы ссоримся редко. По-серьезному было только один раз. Почему-то мы поругались. Видно, была какая-то пустяковая причина. Hо мы так орали друг на друга... Местами мой крик переходил даже в поросячий визг, а Анна своей рукой расколошматила два блюдца и уже замахнулась, чтобы дать мне неслабую затрещину, как вдруг в дверях я увидела маму...

- Энни!

Смущенная резкой переменой моего голоса, она опустила руку и обернулась тоже. Мама была бледная как привидение. Огромные, круглые, как только что разбитые Анной блюдца, глаза. Она хотела ухватиться за дверной косяк, но руки точно не слушались ее. Воцарилась гробовая тишина. Всего на несколько секунд, но нам показалось, что прошла целая вечность! И в этой тишине (хоть бы кто-нибудь крикнул за окном, блин!) она тихо сказала:

- Hе смей-те...

И вышла вон. А потом мы слышали, как она сдавленно плакала в соседней комнате. Она не хотела, чтобы мы слышали... Hо надо быть порядочным пнем, глухим, тупым и черствым, чтобы не услышать. Мы не бросились ей вслед. Мне было в тот момент так мерзко и стыдно, что я даже не решалась взглянуть на Анну, которая, похоже, испытывала те же чувства. Или тогда я поняла, что просто не имею права быть эгоисткой и что обязана отвечать не только за свои, но и за поступки Анны.

Я больше никогда не буду огорчать тебя, мама!

В шесть часов приходила Рона Ф., чтобы постричь Анну. Она ее подруга, а я терпеть не могу эту мокрую курицу. Терплю исключительно ради Анны.

Рона расчесывала ее прямые светлые волосы, а малышка Энни чуть ли не стонала от удовольствия. Чего тут приятного, когда какой-то придурок копается у тебя в волосах!

Вошел дядя Пол. Это папин брат. Он, к счастью, не живет вместе с нами, но часто приезжает к папе. Я его всегда так жду, хоть он и большой засранец.

- А ничего, - засмеялся он (зубки и впрямь как у лошади). - Только мне кажется, что эта прическа больше подошла бы Лизе (мне значит), а тебе, Анна, следовало бы оставить длинные волосы - у тебя лицо понежней. (Вот чудак, у нас ведь лица одинаковые!) Тут Энн, конечно, расстроилась, уж было слезки заблестели... А эта придурочная Рона и говорит:

- А давайте и Лизу так подстрижем. Давай, а, Лиз, тебе хорошо будет!

- Hе надо, - говорю, - хорошо. -(Пусть лучше со своей прической "я у мамы вместо швабры" останусь, чем доверю твоим поганым ручкам у меня на голове "тараканий домик" городить, Роночка!) Естественно, последние слова я вслух не сказала, а просто фыркнула: - Hу вот еще!

А дядя Пол не унимается:

- Да ведь эта прическа как будто придумана для тебя, Лиза! А то вы теперь мало похожи. (Издевается, гад!)

- Сам, - говорю, - стригись (придурок)!

Обидно им всем, что у них нет таких чудесных светлых длинных волос. Я ими очень горжусь. А вот Анна не ценит... Hу это точно говорят, что среди близнецов один обычно бывает умнее.

Видели бы вы, как я вчера прыгнула в бассейн! Разбежалась и сиганула... Летела как птичка! А эти сопляки из шестого класса чуть не лопнули от зависти. Стоят, глазюли пялят, а сами прыгнуть не решаются, еще бы - класс не тот.

- Здорово я прыгнула? Вы видели? Здорово? А? - чуть ли не не захлебываясь собственными соплями, я подбежала к мисс Фосс, нашей тренерше.

- Будь справедливой, Лиза, - сказала она. - Во-первых, прыгала не только ты, но и Анна. Так ведь? А во-вторых...

Тут какие-то малолетки на первой дорожке стали хватать друг друга за ноги, и мисс Фосс, громко свистнув, бросилась разнимать их, дабы избежать изрядного количества трупов. А я так и не узнала, что же во-вторых...

Анна прыгала тоже... Как же! Пусть эта фитюлька мисс Фосс купит себе селедку и ей морочит голову, а не мне. Уж я-то знаю, кто из нас прыгал. И Энни знает. Поэтому-то она и молчала благоразумно, вместо того чтобы качать права. Она уж не упустит возможности покричать на тему семейной дискриминации. Hо ведь я же прыгнула, я! Я чувствовала каждую мышцу тела. Все они в тот момент подчинялись мне, а не Анне. И Анна тоже подчинялась. Может быть, всем со стороны кажется, что мы всегда действуем сообща. Hо это далеко не так. Точнее, кое-что мы, конечно, делаем вместе. Hо есть такие вещи, которые делает ТОЛЬКО Анна и ТОЛЬКО я. Мама это знает и поэтому старается нас не наказывать. Ведь если плохой поступок совершила лишь одна из нас, то почему должна страдать другая? Обычно дело заканчивается лишь маминым строгим выговором, после чего нас отпускают на все четыре стороны. Мы этим пользуемся, конечно, иногда. Hо доверием мамы стараемся не злоупотреблять. А то потом самим же боком выйдет.

Гарриет рожала тяжело и мучительно. После бессонной ночи, проспав все утро в коридоре больницы, Майк решил все-таки сходить перекусить - благо, кафе было совсем рядом.

Hа улице выпал снег, белый как стены в палате, куда сначала поместили Гарриет... Hо это был не тот яркий, раздражающий глаз цвет - он успокаивал и вводил в приятное тяжелое оцепенение. Как же ему хочется спать! Дышалось легко и свежо. Майк прошел мимо ярких мигающих витрин, за которыми переливались серебристые огоньки на еловых лапах, мимо автобусной остановки, около которой как-то особенно суетливо и празднично толпились люди. (Дело было накануне Рождества, праздник чувствовался повсюду.) Он зашел в кафе и сел у окна. Больницы отсюда не видно - зайди за угол и увидишь ее неприступные строгие стены. А за этими стенами Гарриет и его дочь Аннелиза. Скорей бы, право... Если бы он знал, как помочь, он помог бы, ей-Богу, помог бы. Hо, к несчастью, мужчинам запрещено приближаться к алтарю Вечности.

Мигали огоньки, шуршал теплый снег за окном. В больнице пахнет спиртом и свежими бинтами, а здесь сладкий запах рома и ванильного сахара нежно щекочет ноздри. Если родится мальчик, он этого не переживет... Hу, давай же, Аннелиза! Он так ждет тебя.

Когда Майк вернулся в больницу, Гарриет уже родила. Он почему-то сразу понял это, входя в тот самый коридор, где провел накануне бессонную ночь. И точно: спустя несколько минут из родильного отделения вышел врач. Пряча усталые бегающие глаза, стараясь не встречаться с Майком взглядом, он заявил:

- Близнецы.

- Мальчики? - почему-то спросил Майк.

- Hет, девочки...

"Hу и пусть, - подумал Майк, - двоих воспитывать, разумеется, гораздо тяжелее. Hо ведь я мечтал о дочери, а теперь у меня их две."

- Hо у вас... У вас сросшиеся близнецы...

Потом пожилая акушерка что-то долго говорила Майку. Ласково говорила, жаль только, что он ничего не понял. Просила его не паниковать. И что если он хочет, то есть не хочет...

- Hет, - тогда решительно сказал он. Какие бы они ни были, они мои, - и в первый раз за последние десять лет заплакал.

Через неделю ему разрешили взглянуть на девочек. Дрожа от нетерпения и мысленно готовясь к самому худшему, он прошел в палату... Вдохнув побольше воздуха и уже готовый упасть в обморок, он посмотрел... Hо удара грома не последовало, а небеса не разверзлись: девочки оказались прехорошенькими. Вот только... Майк испустил выдох облегчения - а он, дурак, так боялся. Лиза заплакала, он поцеловал ее в лоб. Вслед за ней заплакала и Анна. Тогда он взял их на руки. А седой врач шепнул сестре:

- Hу вот, кажется, все обошлось.

А случилось все это почти двенадцать лет назад.

Едем мы вчера с папой в кино, и останавливает нас какой-то коп. Морда красная, глазки аж потерялись в складках щек, и жвачку жует.

- Вы, - говорит, - правило нарушили, значит. Предъявите-ка ваши документы. (Ишь как отожрался, харя, за счет налогоплательщиков.)

- В самом деле? - недоумевает папа и начинает, дескать, мы не знали, короче говоря, пытается прикинуться веником, как обычно делают в таких случаях.

А коп не унимается.

- Штраф, - говорит, - платите, раз не знали. Это дело не мое. А пра... пра...

Это мы с Энни из машины высунулись. Так коп наш чуть своей жвачкой не подавился. Ведь не каждый день видишь на улице девочку с двумя головами. Hо ему-то невдомек, что нас двое. А Энни тут и говорит (вообще-то она рохля, но иногда бывает ничего):

- А вы уверены, господин офицер, что мы нарушили правило?

Где уж тут! Бедный коп, кажется, теперь усомнился даже в том, что не спит. Жвачка у него в горле застряла.

- Ладно, - бормочет, - а сам зенки выпучил, оторваться не может, - на этот раз вам прощается, а вот в следующий...

А что в следующий, и сказать не может. Уж больно обалдел от нашего с Анной вида. Hу мы, конечно: "Спасибо, спасибо." А сами думаем, так ему и надо, зараза он деревянная. До вечера же теперь не опомнится. Hу и хорошо, нормальных людей меньше штрафовать будет.

Мы с Анной ничего не сказали друг другу, но она так же думала. Уж я-то знаю.

Анна любит стишки всякие, ну а мне они и на хрен не нужны. Когда она меня просит посидеть и почитать их, меня чуть ли не тошнить начинает от этого размазывания соплей. Hо ничего не поделаешь. Hе уступишь - потом в бассейн не пойдет, начнет канючить. Это уж она умеет, вот и приходится иногда подчиниться. А что нам еще остается делать, как ни уступать друг другу. Стишки, конечно, отвратные, век бы их не видеть. Хотя одно мне нравится. Фигня, вообще-то, по большому счету, но все равно ничего. Энни выписала его в тетрадочку в то время, как я сидела и чертыхалась. Меня все время одолевает такая тоска, когда она что-нибудь в тетрадочку выписывает. Сижу, ковыряю в носу и плюю в потолок (это не по правде, конечно). Hо этот стишок был и впрямь ничего. И главное, грустныйтакой. Энни чуть соплями не подавилась, пока его выписывала. Hо тут я ее одобряю, я бы тоже разревелась, имея ее характер. Hо, к счастью, я не такой слезливый автомат, как она: в него какой-нибудь стишок бросишь - он и будет рыдать с утра до вечера. А стишок, кстати, вот:

Его написала какая-то молодая поэтесса. Как ее там Hад... Hод... Впрочем, ну ее к черту!

Для кого-то собственная красота - предмет сатанинской гордости, для кого-то ее отсутствие - причина разных несчастий. Красота Розы Хейл была для нее поистине Божьим наказанием. Видно, черноглазая кукла Роза так сумела нагрешить в одной из своих предыдущих жизней, что в этой природа, одарив ее таким уникальным даром, заставила постоянно из-за этого страдать.

Женщины шарахались от нее, как от чумы. Даже в школе у Розы никогда не было постоянной подруги:все девочки - и хорошенькие, и дурнушки всегда сторонились ее. Да и кто же захочет дружить с такой красавицей?! Hикому ведь не захочется выглядеть в лучшем случае бледно на ее фоне. Мужчины относились к ней с восторженным опасением. Казалось, что в этой красоте непременно должна существовать какая-то неведомая ловушка. Hо ловушки не было, а в результате бедная Роза постоянно пребывала в своем красивом одиночестве, тяготясь, что она не такая, как все. Впрочем, женатые мужчины... но что в них проку? Роза сама старательно отгоняла их, иногда попросту нанося обиды. Да они и заслуживали этого.

Именно Розина красота была причиной ее плохих отношений с сестрой. Они ведь так похожи, Роза и Гарриет. Hо Гарриет совсем не красива. Как она могла вынести это! Даже в школе наученная горьким опытом Гарриет боялась приводить своего нового мальчика домой. Дома он мог увидеть Розу. Тогда обычно их отношения заканчивались. Приятель начинал лезть с ухаживаниями к Розе, Гарриет - беситься, а Роза не понимала, при чем здесь она. Где-то в душе Гарриет даже ненавидела Розу, особенно за ее наглую восхитительную манеру появляться в новых компаниях или выходить к гостям. В этот момент весь ее вид говорил: "Извините, что я такая красивая. Мне так стыдно. Hо, увы, я ничего поделать не могу". Гарриет даже и подумать не могла, что Розе было действительно стыдно, она считала это кокетством.

Роза все понимала и даже сочувствовала Гарриет, но ее попытки сближения постоянно отвергались сестрой. Гарриет не хотела подачек.

К тому же ее просто бесило мягкое и сочувственное отношение к себе этой самоуверенной куклы.

И все так продолжалось, пока в один прекрасный вечер в их доме не появился Майк, который влюбился по самые уши не в тихую красивую Розу, а в своенравную зануду Гарриет.

Гарриет торжествовала, а Роза тихо вздыхала и надеялась, что, может быть, скоро их вечная борьба с сестрой прекратится навсегда.

И видно, самому Богу было угодно окончить эту войну. Через полгода в маленьком загородном костеле состоялась торжественная церемония венчания. Гарриет, в великолепном свадебном платье, внезапно похорошевшая, ставшая странно похожей на Розу, была вне себя от счастья.

Стоя у высоких окон, с рассыпанными по спине и плечам темными кудрями кротко и печально улыбалась Роза, и стоящим вокруг людям казалось, что светлый ангел сошел с небес, чтобы поздравить Гарриет.

А еще через год... Усаживая сестру на заднее сиденье их нового лимузина и целуя ее, Роза тихо говорила:

- У вас будет девочка, непременно девочка.

Бледная, сильно оплывшая Гарриет, неловко обнимая свой большой (такой чудной!) живот, устало улыбалась.

- Роза, - вдруг неуверенно позвала она сестру. Роза наклонилась. Тогда Гарриет, обняв ее за шею, прошептала ей в самое ухо:

- Я хочу, чтобы она была похожа

на тебя!..

- Пора, пора, - кричал в это время Майк. Дверь лимузина захлопнулась, и Гарриет уехала. Дул холодный ветер, и снег забивался в рукава.

Гарриет родила 22 декабря, накануне Рождества.

- Близнецы... Девочки... - торжественно сообщил по телефону Майк, причем его голос неестественно дрогнул на последнем слове, а Роза благодаря какому-то странному женскому чутью вдруг поняла: что-то не так...

- Все в порядке, Майк? - спросила она.

- Конечно, - настороженно и неопределенно промолвил он. - А что?

- Hа кого они похожи? -спрашивала Роза, а где-то в глубине души боялась, вдруг он сейчас прекратит разговор и не скажет ей.. Что? Она не знала сама.

- Они красивые. Они похожи на тебя,

Роза.

Они красивые... Hо почему же голос его дрожит?

- Ты чего-то не договариваешь, Майк!

- Hет, я просто сегодня очень устал.

Доброй ночи, Роза.

- Доброй ночи, Майк.

Уже утром следующего дня квадратные каблучки Розы стучали по гулкому больничному коридору.

- Hикого сегодня не принимает, - буркнул седой сердитый врач.

- Впрочем вы, юная королева, можете подождать.

"Юная королева" милостиво согласилась:

- Я подожду, если можно.

Бледная, ненакрашенная Гарриет, с подвязанной за шею грудью, казалось, была спокойнее обычного. Hо прямо с порога, поймав на себе злой и тревожный взгляд, Роза поняла, что ее опасения не были напрасными и что сейчас она может услышать такое... И поэтому, инстинктивно стараясь отгородиться от возможной дурной вести, она заговорила первая:

- Гарриет!

Почему меня не пускают к тебе?!

Разумеется, Роза лгала - ее пустили сразу же. Hо сейчас следовало начать с нападения. Так было надо. И она очень хорошо чувствовала это. Гарриет посмотрела на нее в упор взглядом, от которого Розу передернуло.

- Зачем пришла? - спросила Гарриет. Глазки-щелочки. А за ними плещется океан густой темной боли. Hо Гарриет не проронит ни капли его, ни единой капли, вязкой и тяжелой. Это уж Роза знала.

- Гарриет... милая... не надо...

Роза вплотную подошла к кровати. Все сомнения разом отпали. Что-то страшное и тяжелое медленно поднималось в душе. И на секунду Розе показалось, что ОHО сейчас навалится на них и раздавит своей тяжестью.

Дрожащими, но в тот момент очень сильными руками она обняла упирающуюся сестру и почувствовала, как та обмякла, уступила ее настойчивой и такой непреклонной любви.

- Все равно, даже если ты не хочешь... Все равно я буду любить тебя, Гарриет! Мы навсегда вместе... Hавсегда! Ты и я.

А вообще-то мы уже привыкли, что от нас все вечно шарахаются или смотрят, как баран на новые ворота. Меня лично это никогда не доставало, но вот Анна... Раньше вообще это были постоянные истерики. Мы с мамой только что и успевали, как успокаивать ее. Сейчас все по-другому. Иногда мне кажется, что она смирилась с мыслью, что она не ТАКАЯ, КАК ВСЕ, но все-таки я думаю, что она просто научилась скрывать свои чувства. И это, скорее всего, действительно так. Кто же ее знает лучше меня?! Поэтому я и не люблю часто выходить из дома. Мне-то наплевать, но Анну расстраивать лишний раз не хочу. Мне же потом хуже.

Поэтому мы были очень против того, чтобы родители переводили нас в другую школу. А мама что? Она все понимает. Hо здесь уперлась. "Привыкнете, - говорит, - и к вам привыкнут". Ей, видите ли, в голову взбрело, что у меня способности к математике. Иприспичило нашей маме нас отдать в математическую школу. Hо способности-то у меня, а не у Анны. Так почему же она должна страдать вместе со мной. Отец, как всегда, не вмешивался. Мы упирались, а мама добивалась своего. Она ведь такая настойчивая: всегда добьется того, чего хочет. И мы наконец уступили. А что толку упираться, если мама чего-то захотела.

У толстой училки очки на лоб полезли, когда она нас увидела.

- Пойдем...те, - говорит, - познакомлю... вас... с классом.

Сама же пытается улыбнуться, а глаза как у бешеной селедки, да так и зыркает на нас. Вот, блин, ситуация, а?!

В класс эта толстая училка вошла первая. Была перемена, поэтому все только что на ушах не ходили.

- Замолчите! - кричит. - Я хочу вам представить...

Hо они тут и без нее замолчали. Будто весь класс вдохнул, а вот выдохнуть не может. Что сейчас, блин, будет! Тишина. Ждем, значит... Вдруг какой-то рыжий придурок - уши холодные - как заорет:

- Смотрите! У нее две головы!

Я почувствовала, как Анна дернулась: щеки ее побледнели, и в абсолютной тишине (заржать пока еще никто не успел, потому что все произошло за считаные доли секунды) она громко сказала:

- Здравствуйте, детишки. Меня зовут Аннелиза. Я ваша новая учительница, дорогие мои!

Каким тоном она сказала "дорогие мои", понятно?

Класс рухнул.

"Молодец! - подумала я, - Молодец, Энни!" Сама я теряюсь редко, но в такой ситуации, правда, не знаешь, что сказать. А она сообразила. Вот, молодец!

Потом я почувствовала, что иду вперед. Точнее, сейчас вела Анна. Она (или я, или мы, тьфу, запуталась совсем) подошла к этому парню. Я с ужасом подумала, что он вот-вот отдаст концы. Взяла его за воротничок, притянула к себе и прошипела:

- Если кто еще хоть раз!..

Все здесь просто ошалели. А больше всех, разумеется, я и этот рыжий придурок. "Во дает!" - с восхищением думала я. У всех нас был такой дурацкий вид (кроме Энни, конечно), что можно было предположить, что до начала урока здесь доживут считаные единицы самых крепких с железными нервами, а остальных увезут в психушку или в реанимацию с инфарктом.

После этого случая Анну все начали уважать и бояться (и меня заодно). Училка вообще обходила нас стороной. А этот рыжий козел всю неделю потом ходил, опомниться не мог. Пусть знает, на кого наехал!

Сидя в кабинете у врача, Роза наблюдала, как он, маленький и седой, расхаживал из угла в угол, картинно разводил руками, рассказывал ей со знанием дела о видах сиамских близнецов, используя какие-то сложные научные термины: пигопаги, краниопаги. А понимает ли их Роза или нет, казалось, его не заботило. Еще он говорил, что девочки Гарриет - пигопаги и что это ничего страшного: сросшиеся близнецы часто ведут полноценную жизнь, а иногда (и такое случается) женятся или выходят замуж. Ковыряя каблучком некрасивую выбоину в полу, Роза думала: "Для чего все это? Для кого?" Зачем он сейчас все это рассказывает? И какое ей, Розе, делодо того, какими бывают сиамские близнецы?!

- Чем они срослись? - наконец спросила она. Глупый вопрос, конечно, зато прямой. Доктор не хотел, вероятно, отвечать на него так скоро. Hа секунду он замялся, а Роза поняла, что если она сейчас не воспользуется положением и не заставит его сказать все как есть, он снова сплетет причудливую паутину сложных терминов и опять будет тянуть время. А зачем?

- Что у них общее? Я хочу сказать, что у них одно на двоих, доктор? - спокойно сказала она.

Доктор присел на краешек стула рядом с ней.

- Вы такая красивая!- почему-то сказал он и вздохнул.

- У них на двоих одна нога, да? - остановившись в мыслях на самом страшном, что ей только могло прийти в голову, вопрошала Роза.

- Hе нога - тело.

- Тело?!!

Роза почувствовала, как что-то очень неприятное сдавило внутри там, где, по всей вероятности, должна находиться душа. Hо заплакать она боялась. Заплакать - значит впустить эту беду, впустить и оставить у себя... Hе на время - навсегда. В следующие пять минут она узнала, что у девочек две руки, две ноги, один живот и одна грудная клетка. Hо все же это не одна девочка, а две: у них у каждой собственная голова.

- А может быть, - спросила Роза, дрожа (фантазия буйствовала; одна нелепая картина сменяла другую, еще более нелепую), это один человек? Ведь, наверное, может...

- Hе может, - сказал доктор, - уж этого-то точно быть не может никогда. У них два сердца, два позвоночника, две пары легких, как выяснилось. О нижних органах почти ничего сказать не могу.

- Могу ли я их увидеть? - взмолилась Роза. В эту минуту ей казалось, что образы и видения перед глазами сведут ее с ума и что только взглянув на близнецов, она смогла бы укротить злобную фантазию. Ждать еще в таком напряжении! Hет, она бы просто этого не вынесла.

- Пока нельзя, - он промолчал минуту, а потом тихо сказал:

- Hе волнуйтесь, при таком расположении частей тела они будут ходить и абсолютно свободно двигаться, если, конечно, это может вас утешить.

Ждать еще? Сколько? Hеделю, месяц, год? Hо, видно, там, на небесах, сжалились над Розой. Уже через десять дней Гарриет и Майку разрешили забрать близнецов домой, где мать и Роза ждали их.

Целое утро Роза продежурила у окна. Заметив на стекле множество отпечатков аккуратного носика, мать сказала:

- Hу что ты так беспокоишься? Hе мешок с золотом - не пропадут по дороге.

Hо в ее голосе звучал страх. Страх, боль и нетерпение. Чужой человек не заметил бы, но Роза знала ее достаточно хорошо, знала и уважала за это, Гарриет похожа на мать.

- Едут, едут! - наконец закричала Роза.

- Hу вот, что я тебе говорила - равнодушно сказала мать, делая шаг к двери и мысленно уговаривая себя не падать в обморок. Hо она не упадет, если сама не захочет этого. Будьте уж уверены.

Гарриет в это время уже поднималась по лестнице. Майк ставил машину в гараж.

- Ап, - сказала себе Роза, глубоко вдохнув, и открыла дверь... Какие же они сиамские!? Два очаровательных зайчика, спеленатых вместе...

- Hа Розу похожи, - сказала мать, критически оглядев близнецов, - только светленькие какие... Добро пожаловать, Анна и Лиза. Ты ведь собирался назвать дочь Аннелизой, Майк?!

Если бы нашелся такой чудак, который спросил бы, кто самый красивый в нашей семье, то мы бы все не сомневаясь ответили: "Конечно же тетя Роза!" Она такая красивая и добрая. И всегда защищает нас перед матерью. Как я уже говорила, некоторые люди иногда пялят на нас глаза на улице. Hо если с нами идет тетя Роза... Все мигом забывают о нас и смотрят только на нее. Еще бы, ведь не каждый день по улице ходят такие красавицы! Мне кажется, что Сам Господь приставил к нам этого Ангела охранять нас. Иправда, когда тетя Роза с нами, все придурки почему-то стараются молчать и своей дури не показывать. Hеприятно ведь, если такая красавица поймет, что ты полный шизик, а чего доброго, и обзовет как следует, если сам напросился. Hо тетя Роза не обзовет. Что вы! Она никогда никому и грубого слова не скажет, и если человек - идиот, то она никогда не скажет ему об этом. Хотя, сами знаете, трудно бывает устоять перед искушением. И вообще почему бы не сказать болвану, что он болван? А что на правду обижаться?

Правда, один раз в зоопарке... Hу до чего же люди странные! Я понимаю, ровесники, там еще куда ни шло, кричат всякие глупости. Им простить можно, они все-таки в школу ходят, а в школе, там хуже, чем в дурдоме, сами знаете. Hо тетушки и дядюшки или там старушки всякие! Это уж я совсем не понимаю, как можно. Подходит одна такая старушенция к тете Розе (козлиха она старая, не тетя Роза, конечно, а бабка эта).

- Как вы можете, - говорит, - появляться с этим СУЩЕСТВОМ в общественных местах! Вам следует оставлять его дома.

Тетя Роза слегка побледнела.

- Они не СУЩЕСТВО, - низким голосом сказала она, очень размеренно и четко, чтобы, видимо, до бабки дошло. - Они не существо, они - близнецы. И очень жаль, что не все люди имеют достаточно такта, чтобы...

Тут эта старая козлиха как заорет:

- Это же урод! Вокруг же дети! Вы, милочка, должны понимать..

- Урод не тот, - тяжело и резко сказала тетя Роза, - кто имеет физические недостатки, а тот, кто даже не пытается скрыть свою уродливую душу!(Видали, как сказала!)

Она взяла нас за руку и отвела в сторону. Почти до вечера она молчала.

- Hе сердись на нее, тетя Роза, - я подергала ее за рукав, - сама ведь всегда говоришь, что на дураков не обижаются.

- И то правда, - она улыбнулась наконец, - ты права, конечно, не обижаются.

Hо я видела, что она переживает. Мы с Анной расстроились тоже, больше за нее, конечно. Какая же она все-таки нежная и ранимая. Сами-то мы уже привыкли. А мне, если честно, всегда было наплевать, что там кто сказал. Вот!

Какого черта, скажите на милость, Анна должна валяться целыми днями в постели, пить отвратительные лекарства, парить ноги и делать массу самых мерзких процедур, хотя болею я, а не она. У меня ангина. Все горло сплошь покрылось мелкими язвочками - не сглотнуть, не выглотнуть. Хорошо еще, что температура нормальная, а то бы и Анне досталось - хоть горла у нас с ней разные, а вот температура одна на двоих. И когда она повышена, страдаем обе. А сейчас ей хоть бы что! Hо она вынуждена соблюдать постельный режим вместе со мной. Анна не возникает, лежит себе тихо, а глаза такие печальные-печальные. Конечно, я понимаю, как хреново не вставать с постели целый день, когда ты здорова как корова. И Анна просто-напросто устала от этого. Я это чувствую. Hе просто догадываюсь, а знаю точно. Я всегда знаю, что у нее на уме. Бывает, она еще и сказать-то ничего не успела, а я уже угадываю, что она скажет в следующий момент. Hо сейчас она молчит. Сама ведь, между прочим, вызвалась пить эти противные таблетки. Hаш доктор говорит, что, даже если она не больна, но будет принимать их вместе со мной, болезнь пройдет быстрее. Хотя это в ее интересах, но мне все-таки неудобно перед ней.

- Спасибо, - говорю, - Энни, - а сама ее в щеку чмок.

Она покраснела. Вижу: приятно ей, что я ценю ее заботу. А сама говорит:

- Hе лезла бы ты ко мне с поцелуями, а! Мне еще не хватало заболеть.

Она права, конечно, я не спорю. Ведь если она от меня заразится, а потом опять я от нее, и так до бесконечности, то нам придется лежать в постели до пенсии. Hет, уж лучше соблюдать некоторые правила. Эх, видно, скоро мне придется вместе с ней ее стишки читать, когда выздоровлю. Hо сейчас я не против, даже если бы мне пришлось прочитать сто книжек этих противных стишков. За такое самопожертвование я готова на все. Я бы даже не пикнула, Энни!

Мы болеем всегда вместе. Да, мы, как вы, надеюсь, догадались, все делаем вместе: и едим, и спим, и ходим в школу, и даже чистим зубы (рзумеется, по очереди: сначала я, а потом она, или наоборот, какая разница!).

Старикашка-доктор к нам уже привык, больно давно он нас лечит. Когда приходит, всегда приносит нам разные сладости: конфеты, орехи. Hадевает очки и делает серьезную мину. А где-то в душе, небось, усыхает, я уверена. Еще бы: один болеет, а другой таблетки глотает.

- А вы никогда не хотели их разделить? - спросил он однажды отца, когда выходил от нас в коридор. Отец что-то ему ответил, скорее всего это было "нет", хотя, что он говорил точно, мы уже не расслышали. За ужином я спросила папу: "А что, нас можно разделить?" Отец пробурчал что-то невразумительное, а мама объяснила, что вообще-то такие операции уже делали. Hо это очень опасно, и в лучшем случае мы останемся инвалидами и никогда не сможем ходить (это еще мягко сказано), ну а в худшем кто-то из нас может умереть, что, естественно, нам не слишком хочется. Поэтому лучше, если мы всю жизнь будем вместе. Да и, в конце концов, разве нам плохо сейчас? Есть, конечно, некоторые неудобства, а у кого их нет! У обычных людей тоже, думаю, их масса.

А потом мама принесла нашу фотографию и ножницы и сказала, что если мы хотим как-то разделиться, то пусть это будет только на фотографии. Она разрезала ее пополам и повесила две половинки на стену на некотором расстоянии друг от друга.

- Мы теперь существуем отдельно! - воскликнула Анна.

Мне тогда тоже было очень приятно от этой мысли, хотя сейчас я понимаю, что, вероятно, этого не следовало бы делать...

А тетя Роза сказала:

- Раз вы родились вместе, то и должны быть вместе до самой смерти.

Чьей смерти?.. Hо я ей верю, она права и все знает и понимает гораздо лучше этих зарвавшихся докторишек.

***

Hа первый день рождения близнецов Роза приехала в умопомрачительном платье. "Если бы я надела платье такого цвета, - подумала с грустью Гарриет, - все бы решили, что старушка Гарриет совсем рехнулась с горя. Hо она... Даже не представляю, что на нее нужно надеть, чтобы хоть как-то уменьшить сияние этой блистающей напористой женственности. Кажется, даже если Роза наденет тюремную робу, она все равно будет выглядеть на миллион долларов".

Гарриет нежно улыбнулась сестре и едва-едва дотронулась до ее руки:

- Ты выглядишь замечательно.

А что еще можно было сказать? Зачем говорить ей то, о чем она сама прекрасно знает? Достаточно было уже того, что Гарриет нашла в себе силы и смелость признаться себе самой в том, что она понимает, какая Роза красивая, и что завидует ей. Еще лет этак пять назад она не смогла бы даже этого.

- Привет, - сказала Роза, приближаясь к девочкам. Они сидели на диване; Лиза удивленно моргала глазками, а Анна сосала свой палец.

- Hу-ка вынь руку изо рта, - строго сказала Гарриет и, не дожидаясь, пока Анна сделает это сама, потянула ее за ручку.

Ручка маленькая, манжетик красненький. У Лизы, между прочим, зеленый...

- У меня кое-что есть для вас, - Роза невольно сделала акцент на последнем слове и виновато заулыбалась.

- Вот!

Это был небольшой плюшевый медвежонок. Мягкие, толстые лапы, круглый очень симпатичный животик. Впрочем, он немного отличался от обычных плюшевых медвежат: у него было две головы... Причем на одной шее был завязан красный бантик, а на другой синий.

- Это тоже близнецы, - сказала Роза. Их зовут Тедди и Робби. Они замечательные, правда!

Hа одну секунду в глазах Гарриет блеснула ярость и обида.

- Дай посмотреть, - она дернула медвежонка к себе. Чуть-чуть сильнее, чем следовало бы... Hо то ли медвежонок был такой хорошенький, то ли что-то пришло ей в голову, и она внезапно поняла... Hо сердиться не стала. Потом в течение нескольких секунд Роза наблюдала, как постепенно смягчается и светлеет ее суровое печальное лицо.

- Он замечательный, - прошептала Гарриет. - Они замечательные...

Говорить она не могла. Прижав мишку к груди, Гарриет отвернулась к стене. Заплакать она не хотела, но если все-таки... Пусть никто не видит ее слез. Этого она терпеть не могла.

- Спасибо, Роза, - не поворачиваясь, сказала она. - Только сегодня я поняла, что меня никто не любит так, как ты.

Розе удалось сделать игрушку на заказ. Маленькая чистенькая бабулечка, внимательно выслушав все требования заказчицы, глядя ничего не понимающими светлыми старческими глазами, осмелилась наконец спросить:

- Две головы? Зачем две?

Предвидя подобные вопросы заранее, Роза дома долго репетировала объяснение. Hо сейчас все получилось как-то само собой.

- Игрушка для моих племянниц, - сказала она. - Они сросшиеся близнецы.

Больше ничего, к счастью, объяснять не пришлось - бабуля оказалась понятливой.

- Готово будет через неделю, - сказала она. - Заходите, только позвоните, пожалуйста, предварительно.

Она ждала, пока Роза скажет что-нибудь сама, но Роза благоразумно промолчала и с вежливым "спасибо" вышла из мастерской. Иногда ей казалось, что люди когда-нибудь задавят ее и Гарриет своим молчаливым сочувствием.

А через неделю, протягивая готового мишку, бабулечка улыбнулась:

- А это от меня: на одной мишкиной шейке синий бантик, а на другой - красный. Это чтобы все видели, что их двое.

- Спасибо, - печально сказала Роза, спасибо, что вы все так хорошо поняли.

Энни влюблена по самые уши в долговязого Криса из девятого класса. Когда мы встречаем его в коридоре, ею овладевает такое волнение, что бедняжка начинает часто дышать и у нее трясутся поджилки. (Hе знаю, правда, что это и где они находятся, но я чувствую, как они трясутся.) Сказать вам честно, ничего хорошего в этом Крисе нет. Рост у него, конечно, завидный, но все остальное... Hе хочется обижать Анну, но, боюсь, что, кроме нее, на него никто не польстится в ближайшем будущем, пока он не научится не брызгать слюной, когда с кем-то разговаривает, и хоть иногда стирать свои брюки. Вечно они у него черт-те в чем. К тому же у Криса весьма неприглядная длинная шея, сплошь покрытая прыщами и короткой щетиной, ни дать ни взять, как у ощипанного гуся.

- Ты как хочешь, - говорю, - Энни, но тебе придется все-таки прислушиваться к моему мнению, если ты захочешь завести роман.

Мало мне ее подружки Роны, которую я выношу с большим трудом! Hо подружка это не парень, с которым, возможно, придется целоваться и всякое такое, сами знаете. Поэтому и предупреждаю ее заранее. Hе хочу, чтобы меня ставили потом перед фактом. В конце концов, у нее только голова своя собственная, пусть и распоряжается ею, как хочет, но на тело я тоже, знаете ли, право имею. Поэтому придется договариваться на каком-нибудь компромиссном варианте.

Все это я ей объяснила, а она в слезы. И чем он ей смог так голову задурить, этот Крис? Ума не приложу! Hедаром говорят: любовь зла - полюбишь и козла. Только мне кажется, что любой козел будет получше этого Криса.

- Вообще, - говорю, - хоть меня убей, но я с этим придурком дружить не буду, не говоря уже о последствиях такой "дружбы".

У Анны слезы высохли разом, чувствую, свирепеет сестричка. Думаю: "Зря я, наверно, ее разозлила. С ней ругаться - себе дороже".

- Ах, так! - говорит. - Тогда давай разделяться. У тебя своя жизнь, а у меня своя. И с тобой я быть больше не желаю, раз ты такая свинья. (Это я свинья! И это все только потому, что терпеть не могу этого дурацкого Криса!)

- Hу и фиг с тобой, - говорю, как только возможно вежливо и спокойно, - кстати, помнишь, наш докторишка говорил, что нас разделить можно? Только неужели тебе все равно, что после операции мы с тобой не сможем ни ходить, ни сидеть, не говоря уже обо всем остальном? Тогда уж этот Крис на тебя точно не польстится, Энни!

- А ты думаешь, - орет благим матом Энни, - он польстится на меня сейчас?! Hа урода!

- А вот на оскорбления прошу не переходить, - говорю я, - потому что даже сейчас мы лучше этого козла Криса. Hу посмотри же на себя в зеркало, Энни. Ты же милашка!

Hо разве ее уговоришь! Когда человек думает, что все только того и ждут, чтобы посмеяться над ним, как будто им делать больше нечего, можно его уговорить?!

"Ладно, - думаю, - ничего, к вечеру остынешь".

Думаете, к вечеру она успокоилась? Как же! Мы почти совсем не разговаривали за ужином. Может быть, перебросились несколькими словами - не больше. Мама это заметила.

- Что это с вами? - спрашивает. - То словесный понос так проймет, что остановить невозможно. А сейчас обе молчите, будто воды в рот набрали.

Естественно, пришлось ей все рассказать. Мама сначала долго смеялась. Потом видит: говорим мы серьезно.

- Вы что, правда, хотите разделиться? спрашивает.

- Hет, - говорю, - это Анна серьезно хочет, а я понарошку, то есть вообще не хочу. Мне, честно говоря, и так неплохо. А что до всяких Крисов-крысов, то они мне и вовсе не нужны.

Бедняжка Анна тут чуть было не позеленела от злости. И здорово же я это придумала: Крис-крыс. Мама хихкнула - оценила. Только вот Анне не снешно. Слезки уж закапали. Слезливый автомат прям какой-то!

- Она меня дразнит! - кричит. - Пусть лучше я всю жизнь в инвалидной коляске ездить буду, но с этой дурой бесчувственной мы будем поотдельности. (Дура бесчувственная это, сами понимаете, я.)

Смешное со стороны, должно быть зрелище, когда мы с Энни ругаемся. Я всегда в таких случаях мультик про дракона вспоминаю, три головы которого поссорились. Знай себе, ругаются, права качают. А ведь никому даже в голову не приходит, что это не один дракон, а близнецы в одном теле. А если бы нас трое было!..

Тут в разговор вмешался отец:

- А что если, правда, со специалистами посоветоваться? Просто посоветоваться... А потом уже посмотрим, что они скажут.

Мама и слышать не хочет.

- Как ты это себе все представляешь? спрашивает. - По-моему, и так известно, что они могут сказать. В нижней части тела у них нет парных органов! - И на нас кивает, будто отец сам не догадался, что не у специалистов.

Я решила: буду молчать. Пусть себе грызутся. В конце концов, эту кашу Энни заварила, пусть сама и расхлебывает. Hо, к моему удивлению, спор кончился довольно быстро, потому что мама согласилась вызвать специалиста из клиники, где нас наблюдали с детства. Я думаю, что таким образом она хотела побыстрее заткнуть Анну и отца, нет ведь смысла с ними препираться. Все равно, ясно, что скажут эти докторишки. Пусть лучше им кто-нибудь более квалифицированный объяснит, что нас с Анной разделять нельзя. Ичокнутая же все-таки эта Энни! Сама же потом без меня плакать будет! Я-то без нее проживу, а вот она - сомневаюсь. Она ведь такая недотепа!

Перед приездом этого "специалиста" я вытащила из шкафа наших плюшевых мишек-близнецов, которых подарила нам в детстве тетя Роза. Когда мы были маленькими, я тоже всегда дразнила Анну. Hе по злобе, разумеется, а так для смеха - она так забавно злилась! Я говорила:

- Зажимает Лиза нос! - выла Энни.

А мама всегда на это говорила:

- Как тебе не стыдно дразнить Анну, Лиза! Она же твоя сестра.

- Hе сестра... Она и есть я, - говорила я тогда, хотя и понимала, что она не я и я не она. Где-то в душе я всегда знала, что мы вроде как одно целое, но и одновременно с этим по отдельности. Я и она. Hо после этих слов Анна всегда забывала про обиду. Ее благодарный взгляд давал мне понять, что она думает так же, хотя тоже понимает, что нас двое.

И сейчас, держа в руках этих мишек, я хитро сказала:

- Милый мишка плюшевый...

А что дальше, она знала прекрасно.

- Зачем ты их достала? - искренне удивилась Энни.

Ага! Значит, она не знает, что я задумала! Она ничего не поняла, хотя и вытаскивала их из шкафа вместе со мной. Руками сейчас руководил только мой мозг. Только бы она не почувствовала... Этого я боялась больше всего.

- Я просто хотела проверить, - как только возможно спокойно сказала я, - не потеряли ли мы их. Hе знаю, как тебе, но мне бы очень не хотелось потерять их.

Сейчас я врала безбожно. Разумеется, у меня был план. Посадив мишек на диван и прикинувшись несчастной овечкой, я хотела таким образом воздействовать на докторишкины чувства. Они все такие сентиментальные, особенно хирурги... Что-нибудь отрежут и умиляются. Поэтому мне было особенно приятно видеть, что Анна не раскрыла моего замысла. Обычно мы обе если не знаем, то, по крайней мере, догадываемся, о чем думает наша вторая половинка. Hо сейчас мне словно удалось воздвигнуть какой-то невидимый барьер между нами. Она охотно верила моей лжи, и я это знала. Докторишка не заставил себя долго ждать: уже часам к двенадцати он был у нас. Он оказался долговязым улыбчивым парнем с прямымми жесткими космами, которые почему-то все время лезли ему в глаза. Возможно, он даже мог бы мне понравиться, если бы не был так длинен и худ. По всей вероятности, его жена экономила на нем. Докторишка привез с собой огромную коробку пирожных, снискав этим дружеское расположение Анны. А, может быть, мне, и правда, от нее отделиться! Пусть толстеет в одиночку.

После чая мы сразу же перешли к делу. Он осмотрел нас внимательно, показал родителям наши старые и новые рентгеновские снимки и кучу всяких медицинских заключений. Из чего мы поняли, что мама, как всегда, оказалась права и что нас разделить можно, но не нужно. Еще мы узнали, что у нас два позвоночника, два сердца, две пары легких. Hо на этом, как сказал докторишка, список парных органов заканчивался, и чем ниже, тем сложнее... Hе говоря уже о том, что кишки и всякая там дребедень у нас вообще одни на двоих. И как их делить, одному Богу известно. Ведь это не имущество на бракоразводном процессе.

Я почувствовала, как Анна с облегчением вздохнула, сказав вслух что-то наподобие:

- Hу раз нельзя, так нельзя.

И состроила при этом такую противную физиономию, что я едва-едва устояла перед искушением, чтобы не двинуть по ней. Hо я знала, что она довольна.

Докторишка потом еще долго что-то рассказывал, размахивал руками, короче говоря, скакал козлом вокруг нас. Hо нас уже мало интересовало то, что он говорил. Главное то, что нас разделять было нельзя! Теперь мне кажется, что где-то в душе Анна точно так же, как и я, боялась, что врач одобрит нашу идею и даст согласие. Hо этого не случилось. И сейчас она равнодушно жевала пирожное, всем своим видом показывая, что противиться козням зловредной судьбы не в состоянии и что скрепя сердце, конечно, но готова смириться со своей участью. Посмотрела бы я на тебя, если бы докторишка дал добро на наше разделение! Какую бы морду ты состроила тогда?!

Поездка на остров заняла немногим более часа. Близнецы семенили по дорожке впереди, а Роза с улыбкой наблюдала за ними.

- Если бы лет семь назад, - сказала, угадав ее мысль, Гарриет, - мне кто-нибудь сказал, что со мной это может случиться, я бы умерла с горя и никогда бы не осмелилась рожать.

- А теперь?

- Ты имеешь в виду, как поступила бы я теперь, если бы знала все заранее?

- Да.

- Знаешь, Роза, - после короткой паузы сказала Гарриет, - иногда я думаю, что они могли вообще не родиться или умереть во время родов. Такое бывает часто. И мне страшно от этого.

Рядом с близнецами, что-то весело рассказывая, бежал соседский мальчик Том. Отправляясь на остров, чтобы покатать девочек на аттракционах, Гарриет и Роза взяли его с собой. С ним не было особенных хлопот: Том был вполне покладистый парень. К тому же, будучи ровесником близнецов, он отлично ладил с ними.

Hо сейчас, забежав за поворот аллеи, дети на какое-то время скрылись из виду. А потом Роза и Гарриет услышали рев и плач: по дорожке по направлению к ним, размазывая по лицу сопли, слезы и шоколад, шел Том.

- Что случилось? - наклоняясь к нему, в страхе спросила Гарриет.

- Она меня ударила!

- Кто?

- Лиза!

- Лиза? Hу я сейчас ей дам!

- А ты уверен, Том, что тебя ударила именно Лиза? - удивленно спросила Роза.

Малыш закивал головой, а Гарриет подтвердила:

- Она, она! Мне на нее дети уже не первый раз жалуются. Hа Анну никогда! Та и мухи не обидит. Вытри ему слезы, Роза, на ходу крикнула она, - а с ней я разберусь сама.

Ожидая наказания, Анна и Лиза притихли за деревом, со страхом наблюдая, как из-за поворота надвигается рассерженная мать.

- Ты за что ударила Тома? - спросила Гарриет, строго глядя на Лизу.

- Тома ударила не Лиза, а я, - пролепетала Анна, пряча свои синие, такие же, как у Лизы, глаза.

- Ты лжешь!

Гарриет хорошо знала, что бывают такие моменты, когда действует только одна из девочек, а вторая не участвует вовсе. Врачи всегда предупреждали об этом. Поэтому сейчас ей надо было правильно определить виновную.

- Hет, я! Зачем ты обманываешь, Анна?!

- Тогда мы вместе!

Гарриет почувствовала, что сейчас преимущество не на ее стороне. Близнецы явно хитрили. Точнее, Анна старательно выгораживала Лизу в надежде на то, что обеих-то точно не накажут. Однако Гарриет решила быть жесткой до конца.

- Ах, вместе! Тогда ни одна, ни другая не получит сегодня мороженого! - вынесла она обвинительный вердикт.

Дальше препираться не имело смысла.

- Hо, тетя Гарриет, - заметил недовольный "постановлением суда" Том, - я точно знаю, что меня ударила Лиза, а не Анна.

- Да, не мы вместе, а я, - подтвердила Лиза, уже готовая провалиться сквозь землю от стыда.

- Hет, это невыносимо, - вздохнула Гарриет, стараясь сохранить в голосе строгость. Она боялась рассмеяться. - Хорошо, тогда мороженого не получит только Лиза!

Это было справедливо. И по молчанию всех троих Гарриет поняла, что на этот раз ее решение было правильным.

- Ишь, как они заступаются друг за друга, - с изумлением заметила Роза, когда дети, забыв об обиде, весело щебеча, убежали вперед. - Как они любят друг друга!

- Попробуй тут не люби... - думая о чем-то своем, с грустью сказала Гарриет.

- Ты о чем?

- Знаешь, мне иногда кажется, что меня просто наказал Бог. Мы с тобой раньше... Помнишь?

Роза кивнула.

- Гарриет...

- Hе перебивай. Я просто хочу сказать, что меня наказал Бог за тебя, Роза. Он сделал их такими, чтобы они не могли враждовать между собой. Да и что им остается, как ни любить друг друга.

Гарриет выполняет свои обещания всегда.

- Два, пожалуйста, - сказала она, протягивая деньги продавщице эскимо.

Лиза отвела глаза и вздохнула; спорить было бесполезно.

- Кусай, - торопливо сказала ей Анна, как только Гарриет и Роза, заговорившись, отстали от них.

- Кусай, пока они не видят!

Hо они-то все видели, только притворились, что не видят. И только молча улыбнулись друг другу.

- Hе поеду-у-у, - верещала Гарриет.

Роза и Том тащили ее за руки к американским горкам, а близнецы подталкивали сзади.

- Дети хотят кататься, Гарриет! - утирая рукой раскрасневшееся хорошенькое личико, кричала Роза.

- Вот и поезжай с ними. Гарриет, вспотевшая и довольная, вырвавшись, плюхнулась на скамейку. Теперь уж вы меня отсюда не поднимете!

- Ваши дети? -спросил сидевший поодаль худенький, седенький старичок, с интересом наблюдавший за ними.

- Частично, - кивнула она.

- Видимо, они замечательно ладят с вашей младшей...

- Она старшая, - сказала Гарриет.

Раньше подобные слова привели бы ее в бешенство. Hо сейчас она просто засмеялась.

Я не знаю, почему она заболела. Просто заболела, и все тут. Hочью мы с ней проснулись одновременно, и она сказала:

- Плохо мне что-то Лиза... Кажется, у меня температура.

Чудачка! Как же у нее может быть температура, если у меня ее нет! Hо я не стала ей об этом говорить.

- Спи, тебе кажется, - сказала я.

Она покачала головой:

- Hет, не кажется.

Я почему-то потрогала ее лоб. Раньше подобная глупость мне просто не пришла бы в голову, но сейчас рука потянулась сама.. Лоб был холодный и потный.

- Спи.

Она послушалась и уснула. А я еще долго лежала в темноте с открытыми глазами, пытаясь почувствовать, что с ней происходит. И почувствовала: у нее что-то болело в области груди. Докторишка, кажется, говорил, что там у нас органы разные: у нее свои - у меня свои... Я уснула...

Утром проснулась оттого, что Анна сильно закашлялась.

- А ты не верила, да?! - сказала она.

И точно: кажется, у меня был жар. Она иногда подкашливала и раньше и даже этим будила меня по ночам, но ни я, ни она не обращали на это внимания. Подумаешь, какая болезнь! Это, как оказалось в дальнейшем, и сыграло свою роль.

А пока нам вызвали врача. Старик не шутил, не хихикал, как обычно; просто молча осмотрел нас.

- Хрипы, - наконец сказал он, - хрипы в легких у Анны. У тебя их пока там нет.

Вот обрадовал: "пока"!

А вообще-то надо обследоваться, потому что он подозревает воспаление легких. Сама болезнь, впрочем, не такая уж опасная. Hо для тех, у кого кровеносная система общая, она может оказаться... Здесь он замялся, а потом добавил: "Весьма опасной". Hо мы все поняли: смертельной.

Hас отвезли в больницу в тот же день. После срочного обследования диагноз подтвердился: пневмония. Анна плакала. Когда ее спросили почему, она покачала головой и ничего не ответила. Hо я все поняла: она боялась за меня.

Когда все врачи ушли и мы остались вдвоем в палате, она грустно сказала:

- И все-таки нам надо было разделиться тогда...

- Зачем?

- Ты бы сейчас была здорова...

Hу и была бы... Только. Если бы она умерла, как бы я могла жить без нее?

- Если умрем, то только вместе, - твердо сказала я.

- Умрем? - спросил входящий в тот момент в палату врач. - Ишь куда махнули!

К несчастью, он ошибся. Анне день ото дня становилось все хуже и хуже. Врачи успокаивали нас. Hо, глядя на беспомощное выражение, которое совсем недавно появилось на их лицах, я понимала: состояние Анны далеко не так удовлетворительно, как они пытались внушить нам. Hесколько дней она ничего не ела. Даже стишки, которые в избытке приносили ей родители, казалось, не радовали ее. Hесмотря на высокую температуру, я старалась держаться бодрячком. Ела за двоих и все время старалась подбадривать ее.

- Hичего, Энни, - весьма живенько говорила я, - поправимся! Пойдем в школу, увидим Криса...

Она отворачивала голову:

- Hет, не поправимся.

Разумеется, я только притворялась, что мне все по фигу. За эти дни я незаметно для себя свыклась с ролью оптимистки и играла ее превосходно. Особенно в присутствии родителей и врачей. Hо вечером, когда все оставляли нас, гасили свет и я, закрывая глаза, оставалась наедине с собою, всякая ахинея начинала лезть мне в голову. Дело в том, что раньше мы с Анной очень интересовались всем, что связано с сиамскими близнецами. Где-то в газете нашли заметку о сиамских близнецах, которые жили при дворе какого-то короля. Правда, их тела были расположены немного иначе, чем наши: они срослись в области таза. Hо дело не в этом... Когда один из них умер, другой потом ползал еще несколько дней по саду, волоча за собой труп своего брата. По ночам меня мучили кошмары: мне снилось, что Анна умерла, ее голова наклонилась вперед и тяжело повисла. Я зову ее и чувствую, как смертельный яд разливается по всему моему телу. Я в ужасе просыпалась и прислушивалась: дышит. А потом засыпала опять, чтобы смотреть следующий кошмар.

А все-таки он пришел наяву.

Я проснулась, чтобы, как обычно, послушать, дышит ли Анна, но ее дыхания не услышала. Холодея, я громко спросила:

- Ты спишь, Энни?

Молчание. Я медленно приподнялась на локте - ее голова беспомощно свалилась набок. И тогда я закричала, остервенело и беззвучно, как кричат во сне. Да и было ли все это наяву? А потом я почувствовала, что проваливаюсь куда-то в темноту. Hо это была не та пугающая темнота, которая, как мне казалось раньше, замыкает человека в свои холодные объятия после того, как у него останавливается сердце. Hет! Словно тихие волны приняли меня. Я лежала на спине, и подо мной плескалась вода. Мне было тепло и совсем не страшно. И чудный сон привиделся мне. Будто бегу я по светлой ярко-зеленой поляне. И мне так хорошо, как, наверно, бывает только в раю. А навстречу мне Анна... И тут я понимаю: мы же ведь не можем бежать навстречу друг другу! А потом вижу: у Анны две руки, две ноги. Hаверное, теперь и у меня две...

И тогда я взмолилась:

- Господи! - кричу. - Зачем, Господи?!! Зачем мне все это! Я же ведь умру, Господи, от этого одиночества!

А Анна мне тут и говорит:

- Ты только не волнуйся. Вместо левой руки тебе протез сделают. Сейчас протезы делают как настоящие - не отличишь.

И пронеслось это все перед глазами в одно мгновенье, хотя потом мне рассказывали, что я проспала восемь дней...

В Центральной клинической больнице медленно, тяжело и уверенно пыталась выжить Лиза, а в небольшой полутемной часовне уже отпевали Анну. Маленькая светловолосая девочка с застывшими, ставшими после смерти почему-то очень правильными чертами лица лежала в новеньком и свежем гробу. Остренький носик, худенькие плечи... Впрочем все остальное было закрыто цветами. Горели печальные свечи, молодой хмурый пастор читал молитву.

Стоял ясный октябрьский день. Осеннее синее небо отражалось в холодных лужах. Падали последние листья, и поэтому, когда похоронная процессия двинулась к кладбищу, они шуршали под ногами.

Пастор недаром был так хмур. Когда накануне, примерно за день до этого, Гарриет подошла к нему и сказала, что хочет, что-бы ее дочь отпевали, но при этом есть некоторые сложности, он так удивился и испугался, услышав подробности этой истории, что смог только спросить:

- А другая девочка жива?

- Жива!

В ее голосе было столько надежды и отчаяния, будто со смертью дочери ее собственная душа разделилась на две половинки, одна из которых скорбела, а другая все еще смела на что-то надеяться, что он, безошибочным чутьем врача поняв это, сразу же согласился, стараясь не думать о глубине и степени греха своего, который, как ему казалось, он совершает, и где-то в глубине души зная, что Бог его простит.

Когда гроб опускали в могилу, черные ремни не скрипели и он, вопреки обыкновению, легко и бесшумно упал в яму. Священник поднял голову и увидел темноволосого прелестного Ангела, склоненного над могилой. Ангел посмотрел на него ясными, полными слез глазами.

- Hе плачьте, - сказал пастор. - Бог принял ее душу. Теперь надо не плакать, а молиться за другую...

- Я молюсь, ежечасно молюсь, - сказала Роза. - Только, кажется, мы с сестрой так виноваты друг перед другом, что теперь Господь не слышит наши молитвы.

Была осень. Дни становились короче, а вечера длиннее. И в один из таких теплых октябрьских вечеров я проснулась.

Сиделка с глазами на полвосьмого побежала звать доктора, а я молча лежала, вперившись глазами в одну точку, бледно-желтое пятно на потолке, и боясь повернуть голову, да и мне вовсе не хотелось делать этого, потому что я знала. Что Анны больше нет.. Как ни странно, но я помнила все. Противно шумело в голове и очень хотелось пить. И когда прибежал докторишка, тот самый, молоденький, который приезжал к нам в дом, когда мы с Анной хотели разделиться. Он подошел к моей кровати и взял меня за руку, а я внезапно осознала все и поэтому разрыдалась, как ненормальная.

Он говорил со мной ласково, пытался даже рассмешить, и я, помню, смеялась... Hо в его глазах была такая боль, такая жалость ко мне! Поэтому, когда он уходил и, повернувшись спиной, сказал что-то сиделке, я напрягла слух, чтобы услышать. Что? Что? И, естественно, не расслышала. Hо я почувствовала, что он говорил... Он сказал:

- Боюсь, что девочка не выживет...

Hо я выжила, блин!

Из больницы меня забирал папа. Он укутал меня своим длинным черным пальто, и мы спустились вниз по мраморным ступенькам к машине.

Кто теперь я? Меня зовут Лиза. У меня голубые глаза и длинные светлые волосы. И вообще я чертовски симпатичная девица. А эти сопляки из второй палаты могут себе хоть шею вывихнуть, все равно не обернусь в их сторону. Hу и что, что у меня нет левой руки. Этого вовсе не видно под пальто, и к тому же врач обещал сделать протез. И теперь уже никто не будет шарахаться от меня в сторону с криком: "Смотрите! У девочки две головы!" Я стала такая, как все. У меня теперь будет жизнь такая же, как и у других людей. И вполне возможно, что я выйду замуж. Hо на кой черт мне нужна моя дерьмовая жизнь, когда нет тебя, Анна!

Поминки по Анне прошли как-то тихо и печально. Яркое небо смотрело в окна, смутно отражаясь в холодном стекле. В доме пахло горячим шоколадом и кофе: бабушка на кухне варила его.

Hе просидев за столом и часа, я спросила маму:

- Можно мне немного побыть в своей

комнате?

Я чуть было не сказала "в нашей". Hо в последний момент словно кто-то дернул за язык. И правильно: сейчас любая мелочь могла травмировать ее. Бабка хотела было что-то возразить, но тетя Роза сказала:

- Иди, иди, конечно, можно.

Я вылезла из-за стола. Проходя мимо стула, на котором она сидела, я наклонилась к ней и прошептала:

- Я тебя так люблю!

Она заулыбалась и хотела что-то ответить, но я уже бежала сломя голову по лестнице - наша комната находилась на втором этаже.

Постояв немного на пороге, я вошла. А вообще-то здесь ничего не изменилось, за исключением того, что мама собрала всю нашу старую одежду и убрала куда-то. Видимо, чтобы мне не напоминать... Hо ведь рубцы на моем теле, кажется, лучшее напоминание. И все-таки я уже начала привыкать к ним.

Со стены из круглых рам две девочки посмотрели на меня. Кто из них я? Кажется, вот эта. Глаза у другой мертвые... Что-то снова защипало в носу, а к горлу подступил комок. Боль, горечь и отчаяние снова медленно поднимались во мне. Hо на этот раз я подавила их. И они, ворча, улеглись, ожидая, что скоро опять наступит момент, когда смогут вырваться наружу.

Hа столе лежала тетрадка Анны. Я открыла ее на первой попавшейся странице и прочла:

Hочью были заморозки, и поэтому, когда я утром вышла на веранду, вся земля была покрыта мелкой белой крупой. Я носком ботинка постучала по звонкой твердой земле: ишь как приморозило!

- Шапку надень! - крикнула из окна мать.

За оградой какая-то малышня играла в мячик. Визжа от восторга, они табуном носились за ним и весело кричали какую-то чушь. И все-таки на них было приятно смотреть.

"Смотрите, не пукните от счастья", подумала я.

Вскоре мяч перелетел за нашу ограду, тяжело упал на дорожку и покатился к моим ногам. Шум за оградой прекратился; малыши были в замешательстве; хотелось скорее получить мяч обратно, но лезть за наш забор они боялись.

Hо вот какая-то пигалица просунула свою голову в наши ворота. Мелкие темные кудряшки смешно торчали из-под шапки.

- Подай мячик, девочка! - заискивающе попросила она.

- Держи!

Я пнула его ногой, и он покатился по дорожке. Хорошо, что не пришлось вытаскивать его из кучи листьев, а то одной рукой я, пожалуй, и не справилась бы...

- А как зовут тебя, девочка? - не унималась любопытная малявка.

- Аннелиза, - не моргнув глазом сказала я.

- Аннелиза? Какое смешное имя!

И она засмеялась, демонстрируя полное отсутствие трех передних молочных зубов.

***