Я – Сания: история сироты

Глава 1 Ночь

В железных клетках-кроватках, расставленных вдоль и поперек стен, лежали малыши. Они укачивали себя сами – ритмично перекатывались из стороны в сторону в заунывном зловещем танце. Маленькие лысые головы метались в диком равнении то влево, то вправо. В молчании. И только сетки кроватей скрипели в такт движениям – «крик-крик, крик-крик». Вдруг один из потолочных светильников застрекотал. «Тссссс, – взмолилась я про себя, плотно сжимая губы, – только молчите!» Но было поздно.

– Аааааа! – закричали младенцы от страха. – Аааааа!

Дверь тут же распахнулась, и в комнату, грохнув железным ведром о дверной косяк, ввалилась ночная воспитательница. Толстые ноги, мясистый зад. Самая злая. Сквозняк, смешавшись со страхом, словно пикой пронзил от макушки до пят.

– Таааак, – она встала у моей кроватки и обвела взглядом детей, – чего орем?!

Я услышала тишину, почувствовала, как малыши сжались в комочки и закрыли глаза. Сама тоже на секунду зажмурилась, но потом вспомнила, что я – под кроваткой, значит, меня не видно. Продавленная железная сетка впечатывала ромбы в мою синюшную, покрытую мурашками от жуткого холода кожу. На мне не было одежды. Воспитательница швырнула чистое белье на мой пустой матрас. Седые носки разношенных войлочных тапок оказались напротив моего лица. От них пахло потом, половой тряпкой и затушенной сигаретой. Я лежала и вдыхала эту смесь, с каждой секундой все глубже погружаясь в животный ужас. Воспитательница с грохотом поставила на пол ведро – я притворилась мертвой, – присела на корточки и наклонилась ко мне.

– Будешь еще ссаться?

Я нервно мотнула головой: страх сотрясал сильнее, чем холод.

– Смотри у меня!

Я мелко закивала, все еще жмурясь.

– А ну, открыла глаза!

Я послушно подняла веки и посмотрела на ее красный, криво очерченный рот.

– Глядя в лицо скажи – будешь?

Я снова замотала головой.

– Ладно! Поживем – увидим.

Она распрямилась и стала застилать простыней кровать – поднимала по очереди то один угол матраса, то другой, засовывая под него серую, пропахшую хлоркой и покрытую застиранными пятнами простыню. Из потревоженного тюфяка летели пыль и крошечные стебельки сухой травы, но я все еще боялась шевелиться. Только закрыла глаза.

– И чтобы в последний раз! – пригрозила воспитательница.

Широкие вонючие тапки продолжали выплясывать передо мной, как два диких зверя. Я боялась подавать хоть какие-то признаки жизни. И только один вопрос пульсировал в голове: «Можно мне встать?» Он дрожал на губах и почти превратился в немое «мммм», но растаял, не успев появиться. Нельзя ни о чем спрашивать. За вопрос накажут, побьют. Надо молчать. Терпеть. Замереть. Иначе будет хуже. Намного хуже…

– Все! – Воспитательница распрямилась и в раздражении пнула ведро, которое принесла с собой. – Чтобы тихо тут! Бесссстолочи. В ведре змея. Если кто заревет, она вылезет и укусит.

Женщина подошла к двери, на пороге обернулась, одарив группу суровым взглядом, и выключила свет. Комната погрузилась во мрак. Стихли в глубине коридора пугающие шаги, и тишина стала оглушительной. Дети вытянулись в струну. Перестали скрипеть железные сетки, замерло даже дыхание. Тридцать испуганных пар глаз смотрели в ведро.

Младенцы ничего не понимают. Воспитатели, сколько я себя помнила, всегда пугали змеями, чтобы дети боялись плакать. Ничего в этом ведре нет! Я повернула голову и, чтобы убедиться, заглянула внутрь. С края, как обычно, свисала скрученная жгутом половая тряпка. До меня доносился ее тошнотворный запах. В кромешной тьме она казалась расплывчатой, словно потеряла свои контуры. Я чуть прикрыла веки – почувствовала тяжесть в голове, предвестник болезни, и вдруг тряпка ожила. Из ведра стало выползать длинное узкое тело. Змея приподняла уставшую голову и задумчиво посмотрела на меня из-под гладких полуприкрытых век. В ее глубоких с прожилками глазах скрывалось нечто невиданное. Узкая черная щель блестела посередине, словно вход в другой мир, а вокруг переплетались желтые ветви странных растений, устремленных в зеленую бездну. Я пристально смотрела в ее удивительные глаза. «Шшшшш, – сказала она, – не шшшшшали». И я мысленно кивнула. Она меня поняла, в знак этого с достоинством прикрыла веки. «Сссссюда, – снова зашелестела змея, – сссссюда ссссвою рукуууу». Желание прикоснуться к ее чешуйчатой голове, сияющей малахитовым светом, было таким острым, что меня обдало жаром. «Бысссстреее, бысссстреее», – торопила змея. «Я исчезну?» – догадалась я. «Дааааа». – Она как будто улыбнулась и тут же стала невидимой. Я не хотела, чтобы и она пропала, я хотела ее удержать – резко выбросила вперед руку, схватила тряпку, и пустое ведро с адским грохотом покатилось по спальне.

– Аааааа! – раздался животный, раздирающий душу крик.

– Ууууу! – подхватил его волчий вой.

– Уээээээ, – отозвалось слабое эхо.

Страх клокотал в младенческих глотках. Дети вскочили на ноги и, держась за прутья кроватей, в ужасе шарили глазами по полу, искали змею, которая в их воображении ползала по рядам, выбирая, кого ужалить первым.

Я аккуратно, чтобы не поцарапаться, вылезла из-под кровати, схватила укатившееся ведро, сунула в него тряпку и приложила палец к губам. Но они не увидели – они кричали. Я стала ходить по рядам, просовывая руку в кроватку то к одному, то к другому. Гладила по ногам, пыталась успокоить. Крик нарастал – пронзительный и отчаянный. Я знала, чем все это кончится, они тоже знали. И от этого становилось еще страшнее, было невозможно остановиться… И тут распахнулась дверь. Сноп света вбросил в спальню чудовище – огромную черную тень с уродливым, покрытым бородавками лицом.

Я завизжала. Упала на пол и закатилась под свою кровать, разодрав до крови плечо.

– Съем, паршивцы, – прошамкал знакомый старушечий голос, – самого жирного съем!

Сложенная вдвое скакалка издала угрожающий свист и загуляла над кроватками, срубая высунувшихся «паршивцев». Дети падали на матрасы и накрывали головы руками. Рыдания переросли в истерику, крошечные плечики тряслись. О змее все забыли. Баба-яга была настоящей, живой – она кричала и била. Она утаскивала к себе, чтобы съесть. Сколько раз уже было такое: мы просыпались утром и видели рядом пустую кроватку.

– Спааааать, бесссстолочи! – Ярость клокотала в старушечьем горле.

Мгновение, и голова бабы-яги отделилась от тела. Дети в ужасе завизжали. А голова легла на подоконник, точно между двумя подвернутыми шторами, и высовывалась теперь из них словно из зловещего театрального занавеса. Голые ветки деревьев хлестали по стеклу за ее затылком – голова дышала, двигалась и не сводила с детей глаз.

– Буду следить, – прохрипела старуха, – кто не уснет, тому смерть!

Тело под черным покрывалом метнулось к выходу и растворилось за дверью.

Дети плакали. Я плакала. Задыхалась и захлебывалась в истерике. Я всегда знала, что когда-нибудь баба-яга меня съест: этой ночью или следующей. Но когда-нибудь точно. Она же съела мою Аню. И многих других. Слезы выжигали на щеках дорожки, я закрыла ладонями лицо и лежала так, пока не обессилела и не провалилась в глубокую бездну.

Очнулась, когда дети, устав от слез, уже спали, а огромную комнату, уставленную железными клетками-кроватками, освещала луна. Ведро с тряпкой стояло на прежнем месте. Голова бабы-яги скалилась с подоконника. Страшные глаза мертво смотрели мимо меня, куда-то в потолок. Значит, не видит. Можно. Осторожно, чтобы не расцарапать грудь и живот, я выбралась из-под кроватки, ловко, как обезьянка, ухватилась за ее железные прутья и перебралась через ограду. Из-за дрожи, которая колотила тело от макушки до пят, не сразу смогла попасть головой в ворот пижамной фуфайки. Тощие ноги в брючины штанишек тоже воткнулись с трудом. Наконец справилась. Забралась под одеяло с головой и съежилась в позе зародыша. Я привыкла так спать – уже несколько лет не помещалась в маленькой кроватке.

Дыша открытым ртом, я стала медленно оттаивать в уютном пространстве. Через пару минут дрожь отступила. Тело расслабилось во сне, и горячие струи, расчерчивая дорожками ноги, растеклись по простыням. Наконец-то стало по-настоящему тепло. Еще мгновение – и влажный кокон обхватил и отогрел, словно вернув в утробу матери. Я погрузилась в сон.