Я – Товарищ Сталин 3

Глава 12

К утру Марсель пробудился под мелким дождём, что стучал по черепичным крышам и стекал по булыжникам узких улиц. Порт гудел: матросы, в промокших куртках, разгружали ящики с рыбой и вином, их голоса смешивались с лязгом кранов и гудками пароходов. Рынок на Канебьере бурлил: торговцы выкрикивали цены на апельсины, сыры, свежие багеты, а толпы, укрытые зонтами, толкались у прилавков. Улицы, ведущие от порта, были застроены облупившимися домами, их ставни скрипели под ветром, а кофейни, с закопчёнными окнами, манили теплом. Собор Нотр-Дам-де-ла-Гард на холме едва виднелся в тумане, его золотая статуя блестела под дождём. Кафе «Ле Мателот», у верфей, было маленьким, с деревянными столами и потёртыми скатертями. Газовые лампы отбрасывали тусклый свет, а стены, увешанные картами и старыми фотографиями кораблей, хранили следы времени. Бармен, грузный, с седыми усами, протирал стаканы, его взгляд следил за посетителями.

Рябинин сидел за угловым столом, у окна, его пальто висело на стуле, а шляпа лежала рядом с газетой, где заголовки кричали о войне в Испании. Его глаза следили за дверью, а пальцы нервно теребили край салфетки. Вскоре дверь открылась и вошёл Жан Лефевр, рабочий с верфей, коммунист, чьё грубое лицо, покрытое пылью, выдавало годы труда. Его куртка, пропитанная морской солью, была расстёгнута, а мозолистые руки сжимали папиросу. Его глаза изучали Рябинина.

Рябинин, отложив салфетку, заговорил:

— Жан, вы опоздали. В порту слишком много глаз. Уверены, что за вами не следили?

Лефевр, прикурив папиросу, выдохнул дым:

— Товарищ Перес, я знаю Марсель, как свои пальцы. Никто не следил. Здесь я вижу чужаков за километр.

Рябинин сказал:

— Жан, мне было велено установить с вами контакт и поддерживать связь. Но для начала у меня есть важное дело в Париже, Мне сказали, что вы дадите мне адрес в Париже, по которому я должен прибыть. Назовите его.

Лефевр затянулся папиросой и сказал:

— Запоминайте. Адрес — улица Риволи, дом 12, квартира 3. Там вас ждут. Кто — не знаю. Мне сказали передать, и всё. Наши люди в Париже не любят имён, вы это знаете.

Рябинин кивнул. Его взгляд упал на улицу, где тени прохожих мелькали в дожде. Лефевр вышел, его шаги растворились в шуме порта, а Рябинин остался один. Выпив кофе, Рябинин вышел из кафе «Ле Мателот», и направился в сторону вокзала.

Вокзал Сен-Шарль, возвышавшийся над городом, манил своими куполами и арками, чьи колонны блестели под мелким дождём. Зал вокзала, просторный, с мраморным полом и высоким потолком, расписанным выцветшими фресками, бурлил жизнью: торговцы в потёртых пиджаках, с тяжёлыми саквояжами, толкались у касс, женщины в длинных пальто с меховыми воротниками, в шляпках украшенными лентами, перебирали билеты, а носильщики, в синих кепках, тащили чемоданы, их голоса сливались в гул, перебиваемый свистками паровозов и скрипом багажных тележек. Часы над входом, с массивными бронзовыми стрелками, отсчитывали минуты до поезда, их тиканье тонуло в шуме толпы. Рябинин, купив билет на ночной экспресс до Парижа, прошёл к платформе, где паровоз, чёрный, с блестящими боками, пыхтел паром, а вагоны, тёмно-зелёные, с облупившейся краской, ждали пассажиров. Окна, запотевшие от сырости, отражали фонари, а проводники, в форменных фуражках с золотыми галунами, проверяли билеты.

Рябинин занял место в купе второго класса, где деревянные скамьи, обитые выцветшим сукном, скрипели под весом пассажиров. Напротив, сидел мсье Дюпон, пожилой торговец вином, в сером костюме с потёртым галстуком, чья трость, с резной ручкой из кости, лежала у ног. Его лицо, морщинистое, с седыми бакенбардами, выражало усталость, но глаза, за стёклами круглых очков, светились живым интересом к попутчикам. Рядом устроился Пьер, студент, в шерстяном свитере тёмно-синего цвета, с потрёпанной сумкой, набитой книгами, чьи потертые обложки выдавали его страсть к философии и истории. Его лицо, молодое, с лёгким румянцем, горело энтузиазмом, а растрепанные волосы падали на лоб.

Поезд тронулся, колёса застучали по рельсам, а за окном замелькали пейзажи Прованса: холмы, укрытые голыми виноградниками, чьи лозы, словно скелеты, тянулись к небу; деревни с красными черепичными крышами, где дым из труб смешивался с туманом; поля, где снег, смешанный с грязью, блестел под луной. Рябинин, откинувшись на скамью, поправил шляпу и заговорил:

— Дорога долгая, а погода не радует. Мсье Дюпон, вы часто ездите в Париж? Как там, в столице, с вином?

Дюпон, поправив очки, ответил добродушным тоном, с лёгкой улыбкой:

— О, мсье, Париж любит вино, но цены там — чистое разорение! Я везу бургундское, для ресторанов на Монмартре. Езжу раз в месяц, но дорога утомляет. А вы? Что вас гонит в Париж в такой дождь?

Рябинин, сжав ручку чемодана, посмотрел в окно, где тьма поглощала пейзажи:

— Дела, мсье. В Париже всё решается, сами знаете. Но поезда… всегда ли они приходят вовремя? Сегодня, я слышал, снова начались забастовки.

Пьер, листая книгу, поддержал разговор:

— Поезда? Бывает, опаздывают, мсье. Погода, рабочие — всё против нас! Но Париж того стоит. Я еду на лекции, философия, знаете ли. Читать лекцию будет знаменитый профессор.

Рябинин, взглянув на Пьера, слегка улыбнулся:

— Молодость, Пьер. В вашем возрасте если что-то интересно, то люди готовы ехать хоть на край света. Но Париж — город сложный. Улицы, люди, толпы… Вам нравится эта суета и шум?

Пьер, закрыв книгу, откинулся на скамью, его лицо оживилось, голос стал громче:

— Шум? Это жизнь, мсье! Париж — это кафе, споры до полуночи, книги, новые идеи. На Сен-Мишель всегда толпы, но там душа города. Вы были там? Или вам некогда, и работа отнимает все время?

Дюпон, кашлянув, добавил:

— Молодёжь… вечно ищет новые идеи. Но Париж не только кафе, мсье. Там работа, заботы. Я вот думаю, как бы вино продать подороже. А вы, мсье, где остановитесь?

Рябинин, посмотрев на Дюпона, ответил:

— На Риволи, мсье. У меня там живет приятель.

Поезд мчался через ночь, его колёса стучали, а фонари отбрасывали блики на поля, где тени деревьев мелькали, словно призраки. За окном проплывали деревни, а реки, блестящие под луной, вились между холмов. Рябинин, не смыкая глаз, следил за попутчиками, его мысли, полные тревоги, кружились вокруг адреса и предстоящей встречи.

Утро встретило поезд серым светом, когда он въехал на вокзал Гар-дю-Нор. Вокзал, с его стеклянным куполом и арочными сводами, гудел жизнью: носильщики, в синих куртках, тащили чемоданы, их тележки скрипели по мраморному полу; пассажиры, в длинных пальто и шляпах, спешили к выходу; газетчики, с пачками свежих номеров, выкрикивали заголовки о забастовках и политике.

Париж 1936 года раскрылся перед Рябининым во всей своей красе и хаосе большого города. Бульвары, широкие, вымощенные булыжником, блестели от дождя, их фонари, чугунные, с матовыми стёклами, отражались в лужах. Дома, в стиле Второй империи, с резными балконами и лепниной, возвышались над улицами, их окна, зашторенные тяжёлыми тканями, хранили тепло. Сена, мутная и серая, текла под мостами, чьи перила, чугунные, блестели от капель дождя, а баржи, покачиваясь, плыли к пристаням. Кафе на бульваре Сен-Мишель были полны: студенты, в шерстяных свитерах и с книгами, спорили о философии; рабочие, в кепках и грубых куртках, пили кофе за стойками; буржуа, в двубортных костюмах и с тростью, листали газеты, их лица выражали сдержанное недовольство. Мода отражала эпоху: мужчины носили фетровые шляпы, длинные пальто с широкими лацканами, галстуки, завязанные аккуратными узлами; женщины — платья до колен, с узкой талией, шляпки с вуалями, меховые муфты, перчатки, шёлковые шарфы. Уличные торговцы, с тележками, полными жареных каштанов и свежих багетов, выкрикивали цены, их голоса тонули в звоне трамваев и гудках автомобилей. Площадь Бастилии бурлила: ораторы, стоя на ящиках, призывали к единству, их слова растворялись в гуле толпы; рабочие, с натруженными руками, слушали, их лица отражали надежду на лучшее будущее. Нотр-Дам, тёмный и величественный, возвышался над островом Сите, его шпили, мокрые от дождя, терялись в серых облаках. Политическая напряжённость витала в воздухе: плакаты, приклеенные к стенам, звали к борьбе, а разговоры в кафе, касались забастовок и будущего.

Рябинин, выйдя с вокзала, вдохнул холодный воздух Парижа. Он сел в трамвай, чьи деревянные потертые скамьи пахли сыростью, а запотевшие окна, скрывали лица пассажиров. Кондуктор, в синей форме с латунными пуговицами, пробивал билеты.

Рябинин, сжимая чемодан, смотрел на город, его глаза следили за толпой. На площади Конкорд, где обелиск, мокрый от дождя, возвышался над лужами, он пересел на другой трамвай, направляясь к улице Риволи. Улица, элегантная и шумная, была заполнена прохожими: дамы в меховых манто, с зонтами, шёлковыми шарфами; мужчины в костюмах, с портфелями; студенты, с книгами под мышкой, спешили на лекции. Витрины магазинов сверкали: ткани, шёлковые и шерстяные, лежали складками; часы, с позолоченными стрелками, тикали в витринах; шляпы, фетровые и бархатные, манили покупателей. Рябинин, сойдя с трамвая, пошёл пешком. Он остановился у кафе «Ле Флёр», чьи зеркальные витрины отражали толпу, а двери, деревянные, с медными ручками, скрипели при открытии. Внутри, под светом газовых ламп, пахло кофе и свежей выпечкой, а столы, покрытые белыми скатертями, были заняты людьми: пары, в элегантных нарядах, шептались друг с другом; старики, в потёртых пиджаках, читали газеты. Официант, молодой, в белой рубашке и чёрном жилете, с усталым лицом, но с добродушной улыбкой, принёс ему кофе, его движения были быстрыми и плавными.

Рябинин, отпив кофе, заговорил:

— Париж очень шумный, мсье. Улицы, толпы… Как вы живете в этой суете?

Официант, вытирая стойку, ответил равнодушно:

— Суета? Привык, мсье. Париж не спит, особенно теперь, с этими митингами. Работаю с утра до ночи, устаю, но кофе спасает.

Рябинин, посмотрев на него, сжал чашку:

— Мне надо на Риволи. Далеко ли отсюда?

Официант, улыбнувшись, ответил:

— Недалеко, мсье. Идите прямо, вдоль аркад.

Рябинин, кивнув, допил кофе и вышел, его шаги растворились в шуме улицы. Улица Риволи, с её аркадами, где фонари отбрасывали мягкий свет, вела к дому 12, пятиэтажному, с резными балконами и тяжёлой дверью с медными ручками. Подъезд, освещённый тусклой лампой, встретил его тишиной, нарушаемой лишь скрипом половиц. Лестница, узкая, с деревянными перилами, потёртыми от времени, вела наверх, где дверь квартиры 3, обитая тёмным деревом, с бронзовой табличкой, ждала его. Рябинин постучал, его сердце забилось быстрее, а мысли, полные тревоги, кружились вокруг миссии и неизвестного, что ждало за дверью.

Он постучал трижды, звук эхом отозвался в узком подъезде. Дверь скрипнула, открываясь медленно, и в проёме появился мужчина средних лет, чья фигура, высокая и чуть сутулая, заполнила дверной проём. Его лицо, с глубокими морщинами у глаз, выражало усталость, но взгляд, ясный и живой, выдавал ум и решимость. Волосы, тёмные и с проседью, были аккуратно зачёсаны, а темно-серый костюм, с идеально выглаженным галстуком, говорил о статусе, но без показной роскоши. Он носил очки в тонкой оправе, за которыми карие глаза, внимательно изучали Рябинина. Его манеры, сдержанные, но с лёгкой теплотой, выдавали привычку к общению с людьми высокого ранга.

Мужчина, отступив, жестом пригласил войти, его голос, глубокий, с лёгким провансальским акцентом, звучал умиротворенно:

— Мсье, вы из Марселя? Проходите, прошу. Париж холодный сегодня, не правда ли?

Рябинин, кивнув, шагнул внутрь, его шаги гулко звучали по паркету, покрытому тёмным лаком, который блестел под светом хрустальной люстры. Квартира, довольно просторная, но при этом уютная, дышала старым Парижем: стены, обитые тёмно-зелёными обоями с узором лилий, украшали картины в золочёных рамах — пейзажи Прованса и портреты в стиле прошлого века. Окна, высокие, с тяжёлыми бархатными шторами, выходили на улицу Риволи, где шум трамваев и голоса прохожих едва доносились сквозь стекло. Книжный шкаф, массивный, из красного дерева, занимал одну стену, его полки ломились от томов в кожаных переплётах — философия, история, политика. Стол, круглый, покрытый белой скатертью, стоял у окна, на нём стоял хрустальный графин с коньяком, два бокала, тарелка с сыром и багетом, нарезанным тонкими ломтями. Камин, где тлели дрова, отбрасывал тёплый свет, а кресла, обитые тёмной кожей, скрипели под весом. Воздух был пропитан теплом и лёгким ароматом старых книг, смешанным с нотами коньяка. Мужчина, указав на кресло, заговорил, его голос стал немного тише:

— Присаживайтесь, мсье. Коньяк? Это арманьяк, из моих краёв. Помогает согреться в холодные вечера.

Рябинин, сняв шляпу и пальто, повесил их на вешалку у двери. Он сел, его глаза скользили по комнате, отмечая каждую деталь — от бронзовых часов на камине до стопки газет на столике. Он ответил:

— Благодарю, мсье. Коньяк — это хорошая идея. Париж утомляет, знаете ли, особенно после поезда. Вы давно здесь живёте?

Мужчина, наливая коньяк в бокалы, ответил, его пальцы, тонкие, но уверенные, двигались плавно, а глаза мельком взглянули на Рябинина:

— Пять лет, мсье. Париж — это город, где всё кипит, но я привык. Работа в министерстве отнимает время, но дом… он спасает меня, тут я отвлекаюсь от забот. А вы? Надолго ли в Париже?

Рябинин, взяв бокал, слегка повертел его, наблюдая, как свет камина играет в янтарной жидкости:

— Ненадолго, мсье. Улица Риволи — красивое место, но слишком уж шумное. Всюду толпы. Не устаете от шума?

Мужчина, отпив коньяк, улыбнулся, его лицо смягчилось:

— Это Париж, мсье. Улицы, кафе, митинги — всё это часть жизни. От чего я устал, так это от политики и постоянной борьбы. Вы читаете газеты?

Рябинин, сделав глоток, почувствовал тепло коньяка, его взгляд упал на газеты, где заголовки упоминали недавние забастовки:

— Читаю, мсье. Париж неспокоен. Рабочие, студенты — все чего-то хотят. А вы? Чего бы вы хотели?

Мужчина, откинувшись в кресле, посмотрел на огонь в камине, его голос стал глубже, с ноткой убеждённости:

— Чего хочу я? Мсье, я вижу, как фашизм растёт в Европе, как он душит идеи свободы. Я верю в равенство, в дело, которое больше нашего эгоизма. Поэтому я здесь, с вами. Но скажите, что привело вас? Не ради же разговора о Париже вы ехали из Марселя.

Рябинин, сжав бокал, посмотрел мужчине в глаза. Он уже понял, что перед ним французский чиновник, симпатизирующий коммунистам, но скрывающий свои взгляды от общества. Он сказал:

— Дело, мсье. Москва ценит тех, кто разделяет её взгляды. Но такие разговоры… они опасны, даже в Париже. Вы уверены в своём выборе?

Мужчина, поставив бокал, наклонился ближе, его лицо стало серьёзнее, голос понизился до шёпота:

— Уверен, мсье. Фашизм — это враг, который уничтожит всё, во что я верю. Я готов помогать, но мне нужно знать — что вы хотите? Документы? Сведения? Я не мальчик, чтобы играть в недомолвки.

Рябинин, помедлив, отпил коньяк, его пальцы нервно сжали бокал, голос стал холоднее:

— Сведения, мсье. О том, что происходит в министерстве. Какие планы у Франции, что обсуждают в кабинетах. Но это риск. Для вас, для меня. Вы должны будете часто рисковать и подвергаться опасности.

Мужчина, кивнув, встал и подошёл к шкафу, его движения были плавными, но в них чувствовалось напряжение. Он достал папку, перевязанную лентой, и положил её на стол:

— Это начало, мсье. Здесь — письма, заметки. Не всё, но достаточно, чтобы Москва поняла мои намерения. Но я хочу гарантий. Если я продолжу, что будет со мной?

Рябинин, посмотрев на папку, почувствовал, как сердце забилось быстрее:

— Гарантии? В нашем деле их мало, мсье. Я не могу вам обещать то, в чем сам не до конца уверен. Но Москва не забывает тех, кто ей помогает. Вопрос в другом — что вами движет? Вера или только страх?

Мужчина, вернувшись к креслу, отпил коньяк:

— Вера, мсье. Я видел, что фашизм делает с людьми. Я не хочу, чтобы Франция пала, как другие. Но я не глупец. Если меня раскроют, моя жизнь кончена. А ваша?

Рябинин, поставив бокал, посмотрел на огонь:

— Моя жизнь? Я пока живу, и не загадываю слишком далеко. Я знаю только, что я не должен умереть, пока миссия не закончена. Но скажите, мсье, Париж — это город слухов. Здесь все друг про друга сплетничают. Как вы храните свои тайны?

Мужчина, усмехнувшись, ответил:

— Тайны? Я мало с кем разговариваю на подобные темы. Давайте говорить прямо, мсье — что дальше? Я даю вам бумаги, а вы?

Рябинин, разглядывая папку, сказал:

— Дальше, мсье, мы продолжаем с вами сотрудничество. Вы даёте сведения, я передаю их дальше. Но знайте, что однажды ступив на этот путь с него никогда не сойти.

Мужчина, допив коньяк, кивнул, его лицо, освещённое камином, выражало решимость, но глаза выдавали страх:

— Я готов, мсье. Ради дела, ради будущего. Но помните — я доверяю вам, как коммунисту и борцу за справедливость. Не подведите.

Рябинин, встав, спрятал папку в чемодан, его шаги к двери были тяжёлыми, а мысли, полные сомнений, кружились вокруг его миссии, мужчины и цены, которую оба могли заплатить.