Слепой. Я не сдамся без боя!

Глава 3

– Как всегда, обворожительна, – приветствовал вошедшую в студию ведущую Леночку Морозову генеральный (и единственный) продюсер телевизионной компании «Северо-Запад ТВ» Иосиф Кацнельсон.

В отличие от Леночки Морозовой, которая действительно была если не обворожительна, то, как минимум, очень и очень мила, Изя Кацнельсон, которого друзья и коллеги для краткости звали попросту Кацем, являл собою весьма непрезентабельное зрелище. Он был толст, неопрятен, безобразно волосат (причем последнее касалось не только верхней части его весьма неглупой головы, но и всех остальных участков его жирного тела, которые он вольно или невольно выставлял на всеобщее обозрение), одевался, как бомж, и разговаривал, как одесский гопник. При взгляде на него так и подмывало брезгливо зажать пальцами нос, но, к немалому удивлению всех, кто встречался с ним впервые, ничем, кроме хорошего парфюма, от Изи Каца не разило.

Изя был отцом-основателем компании и, помимо функций продюсера, исполнял в ней обязанности генерального, коммерческого, финансового и всех прочих мыслимых и немыслимых директоров. Он был главный бухгалтер, заведующий отделами кадров, рекламы и маркетинга, а также главный и выпускающий редактор в одном флаконе. Чего он не умел, так это поддерживать в рабочем состоянии постоянно ломающуюся аппаратуру, но с этим неплохо справлялся его школьный друг и первый (а также последний) заместитель Геннадий Воропаев по прозвищу Крокодил.

Изя Кац был уникум; более того, он был гений. Если бы не его лень, он мог бы стать кем угодно и давным-давно возглавил бы список журнала «Форбз», оставив Билла Гейтса и прочих конкурентов далеко за кормой. Но ему было интереснее сидеть перед телевизором, пить пиво и, почесывая волосатое брюхо, издевательски ржать над выпусками новостей, чем зарабатывать миллиарды. При этом он оставался уникумом и гением; если бы не его гениальность, так называемая телекомпания «Северо-Запад ТВ» уже много лет назад приказала бы долго жить.

Самим фактом своего существования компания «Северо-Запад ТВ» отвергала все ныне действующие законы экономики и развития рыночных отношений. Эта шарашкина контора со штатом в пять человек (который господин Кацнельсон полагал неоправданно раздутым и не сокращал только в силу присущих ему мягкотелости и человеколюбия) была бы еще кое-как уместна на заре лихих девяностых. Но на исходе первого десятилетия двадцать первого века она выглядела странным недоразумением, наподобие вымершего сколько-то миллионов лет назад трилобита, бойко снующего между колесами мчащихся по Тверской автомобилей.

Изя Кац все это прекрасно понимал, и все это его ни капельки не смущало. Он продолжал непринужденно валять дурака у всех на виду, с одинаковой легкостью забалтывая насмерть и чиновников из окружной управы, и представителей крупных фирм-конкурентов, которые были не прочь, как они выражались, «прикупить» его детище, и даже собственных подчиненных, которые время от времени начинали городить какой-то вздор, требуя повысить зарплату или хотя бы выплатить то, что им причитается по действующему трудовому договору. Его ничто не брало, и Гена Воропаев по прозвищу Крокодил почти всерьез предлагал заразить его вирусом иммунодефицита, чтобы посмотреть, что из этого получится, а потом, когда будет достигнут вполне предсказуемый результат, продать полученную из Изиной крови вакцину от СПИД Всемирной организации здравоохранения и вдобавок огрести за свое эпохальное открытие Нобелевскую премию.

– Мерси, – ответила на комплимент начальника Леночка Морозова. – Фу, а накурили-то как! Хоть топор вешай, честное слово! Кац, ты когда зарплату отдашь?

– Да, – оживился полулежавший в кресле Крокодил, – в самом деле, когда? Вопрос актуальный, животрепещущий, народ им живо интересуется.

– Очень живо, – вставил сидевший ко всем спиной у компьютера оператор Валера Самокатов. Он монтировал отснятый накануне сюжет о беспределе коммунальщиков, которые, не разобравшись, вместе с бродячими собаками усыпили любимую дворнягу пенсионерки Ивановой.

Задача перед Валерой стояла архисложная: он должен был отыскать золотую середину между никому не интересными излияниями пенсионерки, косноязычными оправданиями представителя многогрешных коммунальных служб и захватывающими видами различных частей тела Леночки Морозовой, которая вела данный эпохальный репортаж. Количество упомянутых видов прямо указывало на то, что оператор Валера неравнодушен к смазливенькой ведущей; Леночка его душевных порывов не разделяла: она мечтала о карьере телеведущей на настоящем канале – если не на Первом, то хотя бы на Втором, – и выгодном браке, который раз и навсегда избавит ее от материальных проблем. Она была дура, но действительно хорошенькая, а главное, умела каким-то непостижимым образом (непостижимым, в первую очередь, для нее самой) вызывать у людей доверие и симпатию.

Мучимый тяжким похмельем Иосиф Наумович Кацнельсон поднес к толстым губам пивную бутылку, сделал богатырский глоток, крякнул и блаженно закатил глаза, всем своим видом демонстрируя готовность деликатно обойти неудобный вопрос о зарплате.

Но Леночка Морозова была человек идеи. Когда в ее микроскопическом мозгу что-то застревало, свернуть ее с избранного курса было невозможно.

– Где мои бабки, Кац? – подбоченившись, перефразировала она свой вопрос.

Иосиф Наумович закатил глаза и издал мученический вздох. Его жирная короткопалая ладонь легла на то место, где под толстым слоем хорошо упитанной плоти скрывалось чувствительное еврейское сердце. Другая рука тем временем опять поднесла к губам пивную бутылку. Изя Кац гулко глотнул, утер тыльной стороной ладони большие красные губы и сообщил:

– Я установил в студии сигнализацию и тревожную кнопку.

– То есть наши денежки плакали, – констатировала Леночка Морозова, проявлявшая несвойственную ей сообразительность всякий раз, когда дело касалось презренного металла – вернее, говоря современным языком, презренной бумаги.

– Опять, – не оборачиваясь, заметил оператор Валера Самокатов.

– Как обычно, – сказал Крокодил Гена, закуривая очередную сигарету. – Ей-богу, уйду в хакеры!

– Не понимаю, – сказал Кац, – как можно уйти туда, где ты давным-давно обосновался?

Это была правда. Телекомпания «Северо-Запад ТВ» обладала правом на трансляцию сорока трех каналов кабельного телевидения на территории района. О том, каким образом ему удалось заполучить, а главное, сохранить за собой это право, господин Кацнельсон скромно умалчивал. Помимо упомянутых сорока трех каналов, студия транслировала сорок четвертый, единственной и неповторимой звездой которого являлась Леночка Морозова. Сетка вещания данного канала включала в себя выпуски новостей, которые вела Леночка, музыкальную передачу «Желаю вам», где Леночка интимным голоском зачитывала поздравления на фоне заставки из розочек, и программу «Полезные советы», в которой Леночка с умным видом объясняла домохозяйкам, как ободрать со стен старые обои и без проблем очистить от скорлупы вареные яйца. Еще там была реклама – как правило, даваемая бегущей строкой, но за отдельную плату озвучиваемая все той же Леночкой. Оставшееся эфирное время забивалось фильмами, которые Крокодил беззастенчиво (и бесплатно) скачивал из интернета, а также синоптическими и астрологическими прогнозами того же происхождения. Зачитываемые Леночкой «полезные советы» и кулинарные рецепты извлекались оттуда же; на большее Гена-Крокодил вряд ли был способен, и все присутствующие, включая его самого, прекрасно об этом знали.

– Обосновался, – ворчливо передразнил своего работодателя Крокодил. – Обосновался… Да если бы! Люди, между прочим, в сети реальное бабло заколачивают, а я тут батрачу на тебя, как этот…

– Бабло, бабло, – горестно повторил Кац. – Все зло в мире не от женщин, – он отвесил Леночке иронический полупоклон, – а от него, проклятого, от этого вашего любимого бабла. Ну, на что оно вам?

– Ты голову лечить не пробовал? – осведомилась Леночка, раздраженно притопывая красивой ножкой.

– А чем я, по-твоему, сейчас занимаюсь? – спросил Кац, салютуя ей пивной бутылкой и делая очередной могучий глоток.

– Козел, – бросила в бой последний резерв Леночка.

– А вот и неправда, – невозмутимо парировал Кац. – Дети мои! – тоном проповедника воскликнул он, воздев к потолку руку с бутылкой, на дне которой плескалось энное количество взбитого в густую пену пива. – Скажите, разве ваш отец вас когда-нибудь подводил?

– Ежемесячно, – не прерывая работы, сказал оператор Валера.

– Пятого и двадцатого числа, – внес необходимое уточнение злопамятный Крокодил.

– Козел, – подвела неутешительный итог Леночка Морозова.

– Неблагодарные, – с горечью констатировал Кац, разминая сигарету. – Разве я хоть раз не отдал вам того, что задолжал?

– Попробовал бы ты не отдать! – едва ли не хором проскандировал трудовой коллектив компании «Северо-Запад ТВ».

– Спелись, – пожаловался равнодушному потолку нисколько не сконфуженный Кац и со скворчанием высосал из бутылки остатки пивной пены. – Просто на удивление дружная компания! Да как вы не понимаете, что сигнализация – это не роскошь, а необходимость?! Вы только представьте, что сейчас, прямо сию минуту, сюда ворвется компания пьяных отморозков и, угрожая заточками и бутылочными горлышками, заставит Леночку петь в прямом эфире «Хеппи бездей ту ю, дорогой Кабан», а потом на радостях изнасилует нашего Крокодила…

– Почему меня? – обиделся Крокодил.

– Хорошо, тебя и Самокатова. А потом отберет у вас бумажники, вынесет отсюда всю аппаратуру и спокойно удалится…

– Много им будет проку от наших бумажников, – проворчал Крокодил.

– Да ладно вам! – воскликнул Кацнельсон. – Не будьте вы такими меркантильными! Будут вам ваши деньги…

– Когда? – немедленно спросила практичная Леночка.

– Как только, так сразу, – уклончиво ответил Кац. – Думаю, через неделю. Ну, максимум, через две.

– Козел, – повторила Леночка.

– Конченый, – увеличивая на весь экран изображение ее едва прикрытых мини-юбкой соблазнительных бедер, убежденно поддакнул Валера Самокатов.

– Козелус вульгарис парнокопытиус, – блеснул знанием латыни Крокодил Гена.

– А поработать никто не хочет? – вежливо осведомился Кац.

– Я, например, работаю, – заметил Самокатов. – В отличие от остальных.

– Зато, как все остальные, задаром, – напомнил Крокодил Воропаев.

– По-твоему, облизываться на мои ляжки – это работа? – обратилась к оператору Леночка. – Кац, уволь его за сексуальные домогательства!

– А где он другого дурака на мое место найдет? – резонно возразил Валера. – Я, между прочим…

– Хватит, – перебила его ведущая. – Что там у нас сегодня?

– Да все, как обычно, – сказал Кац, еще не подозревая, насколько это заявление далеко от действительности. – Поздравления, полезные советы… В общем, на час работы. Потом новостной блок… Самокат! Ты в курсе, что до эфира десять минут?

– Допустим, – с достоинством откликнулся оператор.

– Ты монтаж когда закончишь?

– Как только, так сразу, – сообщил мстительный Самокат.

– Ну, и кто тут козел? – ни к кому конкретно не обращаясь, пожаловался Кац.

Раздался звонок в дверь. Телевизионщики переглянулись – все, кроме Самокатова, который, наконец, взялся за ум и старательно «запикивал» эмоциональные фразеологизмы, которыми была густо пересыпана речь лишившейся любимой собачки пенсионерки Ивановой.

– Кого это черт несет? – поинтересовался Крокодил.

– А ты сходи и посмотри, – предложил Кац. – Вдруг это рекламодатель?

– А почему я?

– А кто – я? – подчеркнуто изумился Кац, коротким и точным ударом о край стола открывая новую бутылку пива.

– Значит, приезжают эти – пик! – на своем – пик-пик! – фургоне, – доносился с рабочего места Валеры Самокатова голос пенсионерки Ивановой, – достают свое – пик-пик-пик – ружье и как начнут – пик-пик! Я им говорю: пик-пик-пи-пиииик! – делаете? А они мне: шла бы ты, мать, на пик, не мешай, пик-пик, работать!

Звонок в дверь повторился. Крокодил, кряхтя, выбрался из кресла и нехотя, нога за ногу, побрел в прихожую. Студия располагалась в стандартной двухкомнатной квартире на первом этаже. Это была квартира Иосифа Кацнельсона; помимо всего прочего, он здесь жил, и раскладушка, на которой он спал, стояла за шкафом, где вперемежку с его нижним бельем хранились компакт-диски с надерганными из интернета боевиками и ужастиками и разрозненные детали давно приказавшей долго жить аппаратуры.

– Я говорю: пик-пик-пик, и пик, и пи-пик я вашу пиканую управу! – продолжала боевая пенсионерка. – Где такой закон, пи-пик вашу мать, чтоб собаку в ошейнике пиии-ип, как последнюю пии… ку?! Да я вас, пи-пик, за это пии… ком поставлю и пиииии-ип, как последних пи-пик, чтоб знали, куда из своего пик-пик ружья пи-пиииии…

– Самокат, – сказал Кацнельсон, – делай, что хочешь, но в таком виде это в эфир не пойдет. Что это за соло на пищалке?

– Пик, – сказала ему в ответ пенсионерка Иванова. – Пик-пик-пик я их всех, и ваше пик-пик телевидение тоже.

– Полностью с вами согласен, – пробормотал Изя Кац и глотнул из горлышка запотевшей бутылки.

– А что мне делать – вместо нее говорить? – возмутился Самокат. – Так у меня не получится. Потому что жалко. Это же не текст, а законченное художественное произведение – ни прибавить, ни отнять!

– А ты, пи…чка крашеная, засунь свой микрофон в – пииииии! – и катись отсюда, пока я тебя вот этой пик-пик-овиной по горбу не пипикнула…

– Старая чокнутая сука, – сказала Леночка Морозова.

– Старая чокнутая пии-ка, – поправил Кац.

В комнату, пятясь, вернулся Крокодил.

– Але, народ, тут такое дело… – начал он и замолчал, пребывая в явном и решительно непонятном для коллег затруднении.

– Что там у тебя? – глотнув пива, поинтересовался Кац.

– У меня рекламное объявление, – отодвинув с дороги отчего-то ставшего чертовски неуклюжим Крокодила, сообщил отменно одетый жгучий брюнет с внешностью героя-любовника, вслед за пятящимся Крокодилом входя в студию.

– Бегущей строкой? – интимно проворковала проницательная Леночка, узревшая в брюнете потенциального спонсора.

– Нет, – сказал посетитель. – У меня есть ролик, записанный на флэшку. И я хочу, чтобы вы немедленно пустили его в эфир. Это возможно?

– Это возможно, – на правах продюсера вмешался в беседу Кац. – Но вы хотя бы приблизительно представляете, сколько это будет стоить? Эфир расписан по секундам, и каждая секунда – это небольшой золотой слиток…

– Деньги не имеют значения, – объявил брюнет.

При этом он приподнял на уровень пояса правую руку. Это сделало понятным и объяснимым как его пренебрежение к деньгам, так и странную растерянность Крокодила Гены: в руке у посетителя обнаружился большой черный пистолет самого зловещего вида.

– Я вас умоляю, – с сильно утрированным одесским акцентом сказал Кац, на полную мощность включая свое обаяние.

Краем глаза он видел серую, как сырая штукатурка, мордашку Леночки и отвисшую челюсть Крокодила Гены Воропаева. Валера Самокат так и не обернулся; почуяв неладное спиной, он скорчился перед монитором компьютера в такой позе, словно хотел забраться внутрь.

– Не надо делать резких движений, мы же взрослые, разумные люди! – на правах генерального продюсера пытаясь спасти ситуацию, продолжал Кац. – Если из-за каждого пустяка махать большим пистолетом, будет – вы знаете, что? Не знаете? Так я вам скажу! У вас таки устанет рука, вот что будет!

Внутри у него было холодно и пусто: он ясно видел, что перед ним стоит мусульманин. Даже скинхед может дрогнуть перед всесокрушающим напором еврейского обаяния в сочетании с одесским юмором; скинхед – да, может, хотя бы теоретически, а вот мусульманин – вряд ли. Пипикал он ваше жидовское обаяние, как сказала бы незабвенная пенсионерка Любовь Сергеевна Иванова.

Подтверждая его догадку, посетитель поднял свой пистолет повыше и направил ему в лоб. В таком ракурсе было хорошо видно, что пистолет настоящий – не игрушечный, не пневматический и не газовый, а самый что ни на есть боевой, и притом весьма солидного калибра. Изя Кац был человек мирный и плохо разбирался в стрелковом оружии, но смотревшая ему в переносицу черная дыра пистолетного дула на глаз смахивала на жерло полевой гаубицы.

– Поставь бутылку и принимайся за дело, иудей, – посоветовал посетитель, свободной рукой извлекая из кармана пиджака флэшку, корпус которой был выполнен в форме ключа.

Кацнельсон послушно поставил на пол около кресла полупустую бутылку, взял протянутую посетителем флэшку и пересел на пустующее место Крокодила.

– По какому каналу? – спросил он, радуясь тому, что, занятый делом, имеет полное право не смотреть на пистолет.

– По всем, – как и следовало ожидать, сказал посетитель.

Со стороны прихожей послышался топот и какая-то возня.

Кац все-таки обернулся и увидел, как в студию, теснясь, вошли еще трое кавказцев. В отличие от первого, одеты они были попроще и напоминали не то торгашей с овощного рынка, не то работяг с шиномонтажки за углом. Все трое были небриты, и каждый имел при себе вместительную спортивную сумку.

Один из них, одетый в джинсы и камуфляжную куртку с подвернутыми до локтей рукавами, обольстительно улыбаясь, двинулся грудью на Леночку Морозову. Леночка попятилась; кавказец продолжал напирать и напирал до тех пор, пока не загнал ее в угол. Второй взял за шиворот скорчившегося за своим компьютером Самоката, выдернул его из кресла, как морковку из рыхлой земли, и небрежным толчком направил туда же, составить компанию ведущей. Третий грубо пихнул в том же направлении все еще торчавшего посреди комнаты Крокодила. Толчок был сильный, но скверно рассчитанный: вместо того, чтобы упасть в объятия теснящихся в углу коллег, Крокодил шмякнулся лопатками в стену в метре от двери, ударившись локтем о висящий на видном месте календарь с видом Иерусалима. Календарь закачался, как маятник, но не упал. Крокодил, потирая ушибленный локоть, присоединился к Леночке и Самокату.

Иосиф Кацнельсон отвернулся к монитору и на секунду обреченно прикрыл глаза. «Как глупо», – подумал он.

Красочный настенный календарь с видами Святой Земли ему три месяца назад привезли из самого Израиля. Кац не стеснялся своей национальности, но и не кичился ею; календарь с легко узнаваемыми пейзажами и надписями на иврите был нужен ему ровно столько же, сколько и любой другой – то есть не нужен вообще. Поэтому он пролежал на шкафу долгих три месяца, пока вчера, наконец, Изя Кац не повесил его туда, где он сейчас висел. Сделано это было вовсе не из-за внезапно пробудившегося национального самосознания или ностальгической тоски по родине предков, а лишь затем, чтобы прикрыть только что установленную кнопку экстренного вызова милиции.

У Каца еще оставалась слабенькая надежда на то, что Крокодил ударил локтем не по самой кнопке, а выше или ниже нее. Почему бы и нет? Существует ведь такая вещь, как везение! Да и еврейскому богу, если он есть, настало самое время вмешаться в ситуацию и немножечко помочь одному чересчур предусмотрительному иудею, который сам себя перехитрил.

– Работай, – произнес позади него главарь кавказцев, чувствительно ткнув Изю между лопаток стволом пистолета.

Кац подавил горестный вздох и, мысленно вверив себя воле Бога, в которого никогда не верил, вставил принесенный кавказцем съемный дисковый накопитель в гнездо на передней панели системного блока компьютера.

Беспрепятственно пройдя сквозь два кольца оцепления, машина остановилась перед третьим. Дальше дороги не было, о чем красноречиво и недвусмысленно свидетельствовал поставленный поперек проезжей части бронетранспортер. Его пятнистая стальная туша почти полностью закрывала обзор, вырисовываясь четким черным силуэтом на фоне слабеющего зарева пожара и тревожных красно-синих сполохов множества проблесковых маячков. Оранжевые отблески огня плясали на осколках битого стекла, которыми были усеяны тротуары по обе стороны улицы, и казалось, что на асфальте дрожат и переливаются лужицы жидкого пламени. Выбитые окна и витрины магазинов безмолвно свидетельствовали о силе недавно прогремевшего взрыва. Гражданских на улице не было: те, кого эвакуировали из дома, на первом этаже которого разместилась студия кабельного телевидения «Северо-Запад ТВ», находились за третьим кольцом оцепления, а остальные затаились в глубине своих квартир, осторожно выглядывая из окон. Это было небезопасно: в эпицентре событий постреливали.

Сейчас стрельбы не было, с той стороны доносилось только металлическое рявканье мегафона. Слов было не разобрать, их заглушал тарахтящий на холостых оборотах двигатель бронетранспортера.

Генерал выбрался из машины, и к нему тотчас же подскочил милиционер в напяленном поверх пятнистого серого камуфляжа тяжелом бронежилете и каске, на поднятом пластиковом забрале которой тоже плясали отблески огня и цветные вспышки проблесковых маячков. Поперек живота у него висел укороченный «Калашников», а на плече из-под лямки бронежилета выглядывал мятый погон с подполковничьими звездами.

– Генерал Потапчук, главное управление ФСБ, – отрывисто представился Федор Филиппович, сунув ему под нос открытое удостоверение, которое держал наготове с того момента, как их первый раз остановили для проверки документов.

Подполковник козырнул и назвал свою фамилию, которую Федор Филиппович тут же забыл.

– Доложите обстановку, – потребовал генерал.

Подполковник принялся докладывать. Из его доклада явствовало, что около двадцати одного часа по московскому времени в местный отдел департамента охраны поступил экстренный вызов с так называемой «тревожной кнопки», буквально накануне установленной в студии кабельного телевидения «Северо-Запад». Выехавший по вызову наряд прибыл на место через семь минут после поступления сигнала и действовал согласно служебной инструкции: все окна квартиры, где разместилась студия, были взяты под наблюдение, после чего старший группы позвонил в дверь. Дверь открылась, сержанту выстрелили в лицо из пистолета, и дверь снова закрылась. Одновременно из всех трех окон квартиры неизвестные преступники открыли огонь по оставшимся на улице сотрудникам департамента охраны. Один из них был убит на месте; второй, тяжело раненый, скончался, не приходя в сознание, спустя десять минут, а третий вызвал по рации подкрепление и вступил в перестрелку.

Примерно в это же время на местный райотдел милиции и общественную приемную ФСБ обрушился целый шквал телефонных звонков из этого района. Возмущенные и испуганные люди сообщали, что по всем каналам кабельного телевидения выступает какой-то бородач в камуфляже, именующий себя Джафаром Бакаевым по прозвищу Черный Волк. Этот самый волк, по словам звонивших, нагло брал на себя ответственность за организацию взрывов на станциях метро «Лубянка» и «Парк культуры» и, более того, грозил неверным новыми террористическими актами. У одного из звонивших оказалась отличная память, и он не преминул весьма ядовито указать дежурившему в общественной приемной офицеру на тот факт, что сообщение о ликвидации Черного Волка Бакаева прозвучало в средствах массовой информации без малого три года назад.

Телевизионное обращение Бакаева прозвучало дважды и начало звучать в третий раз, когда кто-то, наконец, догадался обесточить студию. Когда прибывший спецназ начал разворачиваться в боевой порядок, засевшие в студии террористы дистанционно взорвали припаркованную во дворе машину, начиненную гексогеном. В переговоры они не вступали, ограничившись сообщением о том, что у них есть заложники. На данный момент ситуация была патовая: террористы и заложники сидели в студии, спецназ ждал приказа снаружи, а внутри тройного кольца оцепления мало-помалу накапливался генералитет московских силовых ведомств. Концентрация шитых золотом генеральских звезд на этом залитом кровью и усеянном битым стеклом пятачке асфальта стремительно приближалась к критической массе, генералы ссорились, не желая брать на себя ответственность за принятие непростого решения, а террористы в ответ на все предложения сдаться и обещания сохранить жизнь лишь экономно постреливали из автоматического оружия.

– Не понимаю, какой дурак нажал эту тревожную кнопку, – закончил свой доклад подполковник. – Прокрутили бы они это свое обращение и спокойненько ушли…

– А кто бы их выпустил? – проворчал Федор Филиппович.

От дальнейшей полемики он воздержался. Если здесь и был дурак, то он стоял сейчас перед генералом в каске и бронежилете и городил чушь, не умея понять элементарных вещей, находившихся, помимо всего прочего, в его компетенции. Боевики должны были оставаться в студии на протяжении всего времени трансляции, иначе персонал просто прервал бы ее, как только за ними закрылась бы дверь. Обращение звучало примерно четверть часа – вполне достаточно, чтобы силовики успели отреагировать и взять студию в кольцо и без срабатывания тревожной сигнализации. Террористы точно знали, на что идут, и заранее приготовились держать оборону. Фактически, это были смертники, а это означало, что Черного Волка Бакаева среди них нет. Судя по тексту обращения, смерть от спецназовской пули не входила в его планы на ближайшее время, поэтому он, конечно же, ограничился передачей своим бойцам записи на каком-нибудь компактном носителе, благо в наше время с этим проблем нет.

Вероятнее всего, копия этой записи уже была выложена в интернете. Но в смысле произведенного на публику впечатления выступление по телевидению и то, что происходило в данный момент на этой московской окраине, несомненно, во много раз превосходило любую, даже самую разнузданную пропагандистскую кампанию в мировой сети. Сначала тысячи телевизоров, по сорока четырем каналам принимающих одну и ту же жутковатую программу, а потом пальба, взрывы, эвакуация, трупы милиционеров и спецназовцев на асфальте, и все это наверняка снято десятками видеокамер и мобильных телефонов и еще до наступления утра станет доступно для всеобщего просмотра все в том же интернете…

Это, помимо всего прочего, вызовет у публики интерес: а что же это было за обращение, из-за которого разгорелся сыр-бор? И публика опять полезет в интернет и внимательно просмотрит соответствующий ролик, и менее чем через сутки каждый человек на планете, которого это хоть сколько-нибудь интересует, будет точно знать, с какими словами воскресший Черный Волк обратился к правоверным мусульманам и чем пригрозил москвичам. Ничего не скажешь, ловко!

А заложники, как это ни печально, в любом случае обречены. Если бы здесь был Глеб, и если бы нашелся способ как-то пропихнуть его в эту чертову студию, он бы, вполне возможно, сумел сохранить жизни этим людям. А возможно, и не сумел бы, а, наоборот, погиб вместе с ними. Федор Филиппович подумал, что вряд ли решился бы рискнуть Слепым ради ликвидации четырех боевиков и спасения такого же количества гражданских лиц, таких же рядовых исполнителей, как и те, кто взял их в заложники. К счастью, Глеб сейчас занимался другими делами на другом конце Москвы, что автоматически избавляло генерала Потапчука от необходимости принять одно из двух одинаково неприятных решений.

Если у кого-то из присутствующих здесь коллег-генералов есть под рукой специалист такого же или даже более высокого класса – в добрый час. Федор Филиппович будет этому только рад и станет держать за смельчака кулаки до тех пор, пока все так или иначе не кончится. Но это – вряд ли, вряд ли… Силовики потому и называются силовиками, что привыкли полагаться на грубую силу. Достаточно вспомнить «Норд-Ост», чтобы избавиться от иллюзий. Лес рубят – щепки летят, войны без жертв не бывает, и, если заложники погибнут, виноват в этом будет никак не палящий во всех без разбора спецназ, а исключительно исламские террористы, захватившие студию «Северо-Запад ТВ». Северо-запад – это норд-вест, и как тут, в самом деле, не вспомнить о печально знаменитом мюзикле?

На груди у подполковника захрипела прикрепленная к лямке бронежилета рация.

– Всем постам, – произнес искаженный помехами голос, – приготовиться к штурму. Повторяю, приготовиться к штурму!

– Девятый понял: приготовиться к штурму, – продублировал полученный приказ подполковник.

Судя по тому, что он не двинулся с места, принимать непосредственное участие в готовящемся мероприятии этот доблестный страж порядка не собирался. Федор Филиппович про себя порадовался этому обстоятельству: одной бестолочью с автоматом меньше, и то хлеб.

– Решили штурмовать, – сообщил подполковник. – Правильно, не век же здесь торчать… Вы бы поискали какое-никакое укрытие, товарищ генерал, а то сейчас тут такое начнется, что хоть святых выноси. У них, гадов, как минимум три «калаша», и терять им нечего. Не дай бог, заденет шальная пуля…

Бронетранспортер вдруг оглушительно взревел, обрезав конец фразы, улицу заволокло сизым, отчаянно воняющим соляркой дымом. Разговаривать стало невозможно, да и не о чем. Подполковник махнул Федору Филипповичу рукой, потом, спохватившись, торопливо козырнул и, придерживая на боку автомат, убежал туда, где вспышки мигалок сливались в сплошное дрожащее зарево.

Генерал вернулся к своей машине, уселся на сиденье боком, оставив ноги снаружи, и сунул за щеку леденец. Делать ему здесь было нечего, умнее всего было просто развернуться и уехать, но он решил остаться. Информацию об этом происшествии так или иначе придется внимательно изучить, а один раз увидеть все своими глазами, как известно, лучше, чем сто раз услышать, хотя бы и из первых уст. Первые уста не служат гарантией точности и правдивости излагаемой информации; их владелец может случайно или намеренно исказить факты, а то и просто что-нибудь забыть. Идущий на штурм спецназовец видит ситуацию совсем не так, как стоящий в оцеплении мент, механик-водитель бронетранспортера или руководитель операции. Рапорты и показания всех участников событий придется прочесть, и не единожды, чтобы обозреть картину со всех возможных ракурсов и получить о ней наиболее полное представление. Так что этот дополнительный ракурс – с переднего сиденья стоящей в сторонке от театра основных событий машины, с леденцом за щекой и камнем на сердце – тоже не будет лишним…

Бронетранспортер лихо развернулся, забравшись на тротуар, варварски взрыл колесами газон, пробороздил углом приплюснутой стальной морды стену дома и покатился вперед. Следом, укрываясь за броней, бежали спецназовцы. В выбитые взрывом окна студии полетели газовые гранаты, и вскоре оттуда повалили густые клубы едкого дыма. В дыму послышались крики и кашель; громче всех, перекрывая даже рев бронетранспортера, кричала женщина. Потом хлопнул пистолетный выстрел, и женщина замолчала. Из дыма ударили очереди, пули с лязгом запрыгали по броне, высекая из нее длинные красноватые искры.

– Хорошо подготовились, сволочи, – с ненавистью процедил водитель, о присутствии которого Федор Филиппович, грешным делом, начисто забыл. – Даже противогазы не поленились прихватить. Заложников жалко, вся эта дымовуха им достанется…

Огонь со стороны штурмующих стих, когда бронетранспортер остановился, упершись в стену. Оказавшиеся в мертвой зоне спецназовцы, пригибаясь, побежали в разные стороны, волоча за собой стальные тросы. Крюки с лязгом зацепились за прутья оконных решеток, и бронетранспортер сразу дал задний ход. Провисшие тросы натянулись, как струны; механик-водитель плавно газанул, заставив двигатель натужно взреветь, раздался протяжный скрежет, и все три искореженные решетки почти одновременно с грохотом и лязгом упали на асфальт. В ту же секунду в темноте открытого настежь, обесточенного и безлюдного подъезда сверкнула короткая рыжая вспышка. Раздался грохот взрыва, и из дверей на улицу лениво поползли клубы желтовато-серого дыма. В квартире начали бешено палить из автоматов; кто-то бросил в окно гранату, дом содрогнулся от нового взрыва, и в темноте задымленной квартиры послышался чей-то истошный вопль. Подсаживая друг друга, оставшиеся снаружи спецназовцы начали ловко забираться в окна. Стрельба в студии усилилась, в дыму мигали и бились вспышки дульного пламени, и вдруг наступила тишина.

– Все, – с удовольствием констатировал водитель.

– Да. Пожалуй, действительно все, – неохотно согласился генерал. – Все и все…

– Отчетливая работа, – продолжал восторгаться шофер. – Раз, и нету!

– В том числе и заложников, – напомнил Федор Филиппович. – Это как если бы ты попросил меня вынуть занозу из пальца, а я бы оттяпал тебе руку топором – раз, и нету! И возиться не надо, и занозы как не бывало…

Они слегка ошиблись в оценке результатов лихого спецназовского штурма: в квартире были мертвы не все. Когда слезоточивый газ вытянуло на улицу через выбитые окна и двери, обнаружилось, что один из заложников жив. Это был генеральный продюсер и отец-основатель «Северо-Запад ТВ» Изя Кац. Он лежал в луже собственной крови на замусоренном кусками штукатурки, битым стеклом и обломками аппаратуры полу рядом с перевернутым креслом. Изголовьем ему служил пробитый осколком гранаты системный блок компьютера. Кац лежал с закрытыми глазами, зажимая скользкими от крови пальцами культю оторванной почти по локоть руки, и время от времени надсадно кашлял, выталкивая из легких остатки слезогонки. Двое спецназовцев, подойдя, склонились над ним.

– Гляди-ка, живой, – с удивлением сказал один и с легкой досадой добавил: – Надо же, всего один уцелел, и тот еврей!

– Перед богом все равны, – возразил второй, защелкивая предохранитель автомата. – А этот долго не протянет.

Лежащий на полу человек открыл глаза.

– Пик вашу мать, – очень по-русски сказал своим освободителям Иосиф Наумович Кацнельсон и тихо умер.