Я объявляю им войну

Глава 2

— Долго нам тут сидеть, батька мой? — спросила взмокшая боярыня. — Сил моих нет…

— До ветру бы, батюшка, — намекнул старший сынок.

— Цыц, — буркнул боярин.

Из речей монаха он понял, что в нужный миг откроются двери в светлое царство. Монах утверждал, будто миг настанет очень скоро — не успеешь и трижды «Отче наш» прочитать. Но, судя по бурчанию в брюхе и телесным нуждам, прошло не менее шести часов. Дышать в законопаченной безоконной горнице было уже нечем.

— Ванюшка, выгляни, — велела старшему боярыня. — Может, дверь-та заколодило? А мы и сидим…

— Цыц, дура, — привычно распорядился боярин. И уставился на носки сафьяновых узорных сапог, вывезенных из самой Казани.

Старший встал, толкнул дверь — и впрямь заколодило.

— Вон оно что! — обрадовался старший. — А мы-то?!. Никишка, Илейка!

— Цыц! — рявкнул боярин. Он и сам понимал, что пора ломать дверь, но все в доме должно делаться по его приказу. Тут же — бесчинство и самоуправство.

Сыновья радостно бухали ногами в дверь, и вот она подалась. Прохладный воздух проник к путешественникам. Запахло непонятной дрянью.

Младший, Илейка, осторожно выглянул — и шарахнулся обратно.

— Там человек горит… — прошептал он.

— Ахти мне! — и боярыня, обеспамятев, кувыркнулась с лавки.

— Цыц, — сказал детям боярин, встал, оправил на себе две шубы, лисью и соболью, водрузил поверх мурмолки высокую, в аршин, горлатную шапку, прошествовал к двери и выглянул.

Там и точно горел человек, но не изъявлял по сему поводу беспокойства. Он преспокойно стоял, раскинув руки, и голубоватое пламя окружало его, не причиняя вреда. Видом мужик был — как бес из преисподней, зашит в некую кожу, облегающую его, как аглицкая перчатка, и безбород.

Он тоже увидел боярина.

— Ни хрена себе! — сказал человек. — Куда меня, к гребеням собачьим, занесло? Ты кто, абориген?

— Цыц! — гаркнул боярин.

— Какой тут у вас год? — спросил мужик, бывший, наверно, все-таки бесом.

Боярин с бесями разговаривать не желал, но высунувший голову Илейка был глуп и неопытен.

— Семь тыщ двести сороковой, — так прямо и доложил он мужику.

— Цыц, — одернул его боярин.

— Как же у вас семь тыщ, когда у нас — две тыщи четыреста пятый? — удивился мужик. — Или двести шестьдесят восьмой, если от возвращения Одноглазого Бизона, сына Третьей Медведицы. Вы в Бизона-то веруете?

Боярин обвел взором пространство, в которое угодила махина. Оно было адским — с одной стороны черная стена, с другой — кирпичная, а прямо над махиной нависала истинная башня вавилонская, на которой горели квадратные огни.

— Вот, — горящий мужик достал из-за пазухи бляху. — Вот он, Сам Бизон, и дух его предка, Самого Опоссума, и знак Великого Скунса. Теперь узнали?

— Антихрист… — прошептал Илейка. — Думали, царь у нас антихрист, а оказалось — нет!

Старший, Ванюшка, втянул Илейку в махину.

— Я сам с ним потолкую, — грозно сказал он и, невзирая на отцовское «цыц», вылез на волю.

— А кто у вас ныне правит царством? — спросил он напрямик. — Жив ли еще государь Петр Алексеевич? А коли помер, чертям на радость, то правит ли государь Алексей Петрович?

— Кто? — мужик встряхнулся, и окружавшее его свечение почти погасло. — У нас тандем-эмир правит, Шахрияр Бизоний Сын. И тандем-эмир-ханум Айгульгуль Бизонья Дочь. Точнее сказать, они еще не правят и, наверно, править не будут, потому что…

Тут его лицо исказилось, губ вздернулась, блеснули звериные клыки.

— …потому что я Бизонью Дочь убью! Не место бабе у Большого Костра вождей и эмиров!