Я садовником родился

1

У большинства людей по понедельникам резко портится настроение. Новую неделю начинать всегда тяжело, особенно если дал себе слово, что именно с ее первого дня начнешь новую жизнь. Слово себе Алексей каждый раз давал только одно: с понедельника начать делать зарядку. Вот уже год, как он забросил это дело совсем, и уже не только по скептическим взглядам жены понимал, что сильно поправился. Былая легкость движений исчезла, а вместо нее стало частенько покалывать в правом боку.

Накануне Леонидов зашел в спортивный магазин и купил синие атласные трусы с тремя белыми полосками по боковым швам.

– Вы уверены в размере? Мерить нельзя, – предупредила продавщица.

– Уверен, – буркнул Леонидов и втянул живот.

Он решил, что если завтра утром встанет и, надев эти шикарные трусы, расправит перед зеркалом плечи, то остальное придет само собой.

Встать-то он встал, и трусы надел, и плечи расправил, и даже попытался нагнуться, но руками до пола не достал. «Как быстро, однако, теряем мы былую легкость!» – с грустью подумал он, потерев ноющую поясницу. Потом лег на пол и попытался отжаться. После пяти раз понял, что лежать значительно легче. И приятнее. И, вообще, на улице пасмурно, в окно дует и обстановка явно не располагает. К тому же, Александра заглянула в большую комнату, где мучился муж, с вопросом:

– А чего это ты делаешь?

– Грязь с паласа собираю. Вот. – Леонидов со скрипом поднялся и торжественно вложил в ее ладонь белое перышко, которое рассматривал перед этим, прикидывая, стоит ли отжаться в шестой раз. – Пылесосить надо чаще.

– Надо чаще вспоминать о том, что ты толстый, – Александра дунула на перышко, и оно залетело мужу в рот, открытый для гневных ответных слов. Алексей сплюнул перышко обратно на палас и сказал вслед уходящей на кухню жене:

– Вот увидишь: со следующего понедельника я точно начну делать зарядку!

– Свежо предание! – откликнулась супруга. И, обернувшись, подмигнула: – Но верится с трудом.

– Литератор, – хмыкнул Алексей и с огромным облегчением снял свои замечательные синие трусы. До следующего понедельника.

…Он уехал с работы поздно. Даже позже, чем обычно, не в десять вечера, а в половине двенадцатого. День промелькнул словно один миг. В десять, как обычно, позвонила жена и спросила:

– Леша, ну ты едешь? Ужин греть?

– Да. Еду. Греть, – ответил он, заранее зная, что через полчаса она позвонит еще раз с этим же вопросом. Своеобразный ритуал. После третьего раза он обычно выбирался из осточертевшего офиса и шел к своей машине.

Добираться до дома ему было с полчаса, не больше. Но Леонидов с некоторых пор оставлял машину на платной стоянке. Осенью из его «Пассата» сперли магнитолу с колонками. Кто-то ловко расправился с сигнализацией и очень аккуратно вскрыл машину. Даже стекло оказалось не разбито. Леонидов спохватился, только увидев пустое отверстие там, где раньше был «Panasonic». И оставлять машину возле дома и дальше не рискнул.

Вот и пришлось теперь после получаса езды в теплой машине идти пешком еще минут двадцать с платной стоянки до дома. Можно было, конечно, подождать автобус, но, вспомнив свое отражение в зеркале в синих атласных трусах, Алексей тяжело вздохнул, и до самого верха застегнул молнию куртки. Ведь была же у него когда-то сила воли!

…Этих людей, сгруппировавшихся между своим подъездом и соседним, Алексей воспринял поначалу лишь как досадное препятствие. Он замерз как собака, пока шел, а эти деятели дорогу перегородили! Ночь на дворе, а возле дома родного целая толпа! Две милицейские машины, «Скорая помощь», его, Леонидова, бывшие «Жигули»… Год отъездил, еще бы не узнать! «Жигули»! Он же их Сереге Барышеву продал этим летом, когда купил свой четырехлетний «Пассат»! Можно сказать, практически подарил. По старой дружбе.

Почти двухметрового Серегу Барышева было труднее не заметить, чем заметить. Дамочка, к которой он нагнулся, пытаясь расслышать ее сбивчивую речь, выглядела словно растерявшаяся школьница. «Мы любили дядю Степу за такую высоту…» – невольно вспомнил Алексей и усмехнулся. Нет, дамочка Барышеву готова сейчас не в любви признаться, а сковородкой его по голове треснуть. Если достанет, конечно. Ведь полпервого ночи! Дамочке, бедняжке, небось спать сейчас охота. Как и ему, Леонидову.

Алексей зевнул и громко крикнул:

– Барышев! Серега!

Тот легким движением руки смахнул с дороги дамочку и кинулся к другу:

– Леха! Привет, коммерческий! Я думал, ты уже спишь! Вот, стою и раздумываю: подняться к тебе или нет? С одной стороны, Александра с Ксюшкой небось давно спать улеглись, а с другой…

– А что с другой? – насторожился Алексей.

– А с другой – вот, – Серега кивнул куда-то в сторону, и Леонидов заметил, наконец, голые женские ноги в луже с водой, а рядом яркий целлофановый пакет в желтых подсолнухах. Лицо и плечи лежащей на асфальте женщины широкой спиной загораживал эксперт. Леонидов сообразил наконец, что у его подъезда работает опергруппа.

– Труп? – спросил он и, не удержавшись, заглянул за спину эксперту. Как всегда, сработало любопытство профессионала. Сколько он в милиции-то отработал! Тем более что Алексей опытным взглядом сразу оценил необычность этого дела.

Женщина лежала на тротуаре и была целиком одета, только ботинки и носки с нее сняты, и голые синие ноги будто нарочно опущены в лужу с водой. Шрамы на ее лице и шее Алексея крайне удивили.

– Никогда еще такого не видел! Ясно, что не бритва, но и не нож, это уж точно. Раны какие-то странные. Такое ощущение, что лезвие было тупым. И почти в миллиметр шириной, а? Он ее не резал. Бил, что ли, с размаху?

– Давил, – поднял голову эксперт. – На последней стадии прижал к земле и этим металлическим предметом давил на шею до тех пор, пока жертва не перестала дышать. А вы, молодой человек, собственно, кто?

– Я здесь живу, – ответил Алексей.

– Свидетель? – тут же обернулся мужик в штатском, в котором Леонидов опытным глазом мгновенно вычислил старшего группы. Барышев тут на подхвате, это уж точно. И вообще, как он здесь оказался? Леонидов отвел друга в сторонку.

– Серега, а ты как здесь?

– Работаю.

– Не понял. Что значит работаешь?

– Леха, ты о чем-нибудь или о ком-нибудь еще помнишь, кроме своей фирмы? Я же тебе перед Новым годом звонил, сказал, что иду на работу в милицию. Опером.

– Да. Было. Теперь вспомнил. Но зачем? Тебе же в охране неплохо платили.

– Квартиру обещали, – хмуро сказал Барышев. – Сколько можно по частным хатам кочевать?

– Квартиру?! И ты поверил? Не смеши.

– Надо кому-то верить. А насчет денег… Так меня жена теперь содержит. – Алексею показалось, что Серега горько усмехнулся. – Ты же сам ее недавно директором филиала назначил. Ее целыми днями дома нет, и меня теперь не будет. Это называется современный брак: любовь по сотовому телефону и дети через Интернет. Чужие, на картинках. Смотри и радуйся.

– Да я как лучше хотел! Хочешь опером работать, работай, но почему именно в этом районе?

– Может, к тебе поближе захотелось быть?

– Так. Ладно. Я все понял, только мне домой пора. Сашка ждет.

– А может, глянешь? – Барышев кивнул на мертвое тело. – Кроме странных ран ничего больше не настораживает?

– Не хочу. Я ничего этого больше для себя не хочу! Ты понял? Если собираете показания со всех жильцов дома, то так и запиши: я только что с работы, можешь позвонить и проверить. Алиби у меня железное, жена из дома вообще так поздно никогда не выходит. У нас двое детей, если ты еще не забыл. Живых, не виртуальных. Так что свидетели мы никакие. Ничего не видели, ничего не знаем. Еще вопросы есть?

– С каких пор вы стали таким, Алексей Алексеевич?

– С тех самых.

– Ты же был лучшим. Да что там лучшим! Ты был человеком. Я-то с тобой без колебаний когда-то на чужую дачу полез! Когда тебе было нужно.

– Черт с тобой, – Леонидов снова приблизился к трупу. – Подвиньтесь, мужики.

– А вам чего, свидетель? – ощерился старший.

– Капитан? Майор?

– Капитан Степанов. Кирилл Семенович.

– Леонидов. Алексей Алексеевич. – И пока озадаченный капитан туго соображал, что перед ним за чин, Леонидов внимательно оглядел место происшествия. – Не похоже, что ее изнасиловали. И на ограбление не похоже. Сумочка на месте, пакет рядом валяется. А ботинки? Неужели он ботинки с собой унес?

– Вон они лежат, – качнул головой эксперт. – Снял и в сторону отбросил.

– Ну, что скажешь, Леха? – напряженно спросил Барышев.

– Ничего не скажу. Тухлое дело. Не изнасилование, не ограбление. А раны такие, что на маньяка тянет. Зачем он ее бил перед тем, как удушить? Или после? И что в пакете? Смотрели?

– Смотрели. Пол-литровый пакет кефира, 0,5 %, один йогурт, пара сдобных булочек и туфли.

– Туфли? Зимой? Покажи.

Барышев аккуратно вытащил из пакета с подсолнухами черную туфлю на невысоком удобном каблучке, показал. Алексей удивленно пожал плечами, покосившись на голую ногу убитой:

– Да. Туфля-то размера тридцать девятого. А у этой ножка маленькая. Как у Золушки. И не в подарок маме купила, туфля-то старая, стоптанная. Набойки совсем отесались. Чепуха какая-то. Хочешь, Серега, чаю?

– Чаю?! Тут еще работать и работать!

– А мне завтра работать. У нас с тобой, Барышев, графики теперь разные.

– Жаль. Ну что ж, давай. Извините, гражданин, что задержали. – Серега козырнул, издевательски приложив руку к своей черной кожаной кепке.

– Клоун. – Леонидов решительно направился к своему подъезду и вдруг, обернувшись, спросил: – А долго она кричала?

– Не знаю, долго или недолго, но громко, факт. Видишь, сколько народу из дома выбежало? Но, сам понимаешь, пока решали, бежать – не бежать, пока оделись, пока спустились… Словом, скрыться он успел. И никто конкретно описать убийцу не может.

– Странно. Очень все это странно.

И, отвернувшись от оперативников, чтобы окончательно уйти, Алексей услышал, как капитан Степанов спросил Серегу Барышева:

– А кто это был? Что за сноб?

– Да так. Приятель.

Приятель!!!

…Злость на Барышева клокотала в Алексее долго, он даже уснуть сразу не смог. Нет, вы слышали? Приятель! Что он для Сереги не сделал? Небось, когда устраивался на работу именно в это отделение милиции, всерьез рассчитывал на помощь друга. Его, Леонидовским, умом сделать карьеру. Нет уж, дудки. Был когда-то оперуполномоченный Алексей Леонидов, да весь вышел. У него теперь фирма. А пионерский задор, он в определенном возрасте хорош. В пионерском. Жаль, что Барышев этого еще не понял.

Утром за завтраком жена спросила:

– Ты чего такой хмурый? И почему вчера так задержался? До глубокой ночи?

– Да так. – И Алексей не удержался: – Барышева встретил.

– Сережу? Где?

– Возле дома. Представляешь, он теперь опером работает!

– Я знаю, – спокойно сказала жена.

– Знаешь? А почему мы с тобой это не обсуждали?

– Потому что мы последнее время вообще с тобой ничего не обсуждаем. Давно хотела тебя спросить…

– Ну-ну, договаривай.

– Ты торопишься. Как всегда. Потом как-нибудь… Так что Барышев?

– Вчера возле нашего дома женщину убили.

– Да ты что?! – охнула Саша. – А я еще подумала: кто же это так кричит? Ужас какой! Убили женщину! Просто кошмар!

– Ты в окно выглядывала?

– Я? Да, выглядывала, когда услышала крик. Но спускаться не стала. У меня же Ксюшка на руках!

– Ты его видела?

– Темно, высоко. Но что-то видела.

– Барышев вчера по квартирам ходил. Свидетелей опрашивал.

– А почему к нам не зашел?

Алексей промолчал, и, оставив недопитым кофе, поднялся из-за стола.

– Почему к нам не зашел? – настойчиво переспросила жена.

– Потому. Все, я пошел. Пока. До вечера.

– Леша!

– Ну что еще?

– Я тебя не узнаю.

– Все меня последнее время не узнают! – Ксюша выползла на папин крик из своей комнаты и громко заревела. Жена кинулась к ней, а Леонидов повторил уже злым шепотом: – Все меня последнее время не узнают! То я толстый стал, то уже не человек! А я просто работаю! Понятно вам всем? Работаю!!!

И, схватив с вешалки куртку, он пулей выскочил за дверь.

Лилия испокон веков означала чистоту и непорочность. Непорочность помыслов и дел. Может быть, попробовать с лилией? Раз она с таким отвращением отвергала и розу, и маргаритку. А что плохого может быть в розе? Во все времена и у всех народов роза означала только одно: любовь. Ветка розы на языке цветов это вечное «да». А если она ярко-красная, сияющая, полностью распустившаяся? Символ искреннего расположения, что тут не понять?

Да, да, да. Какое наслаждение слушать это «да»!

И с каким сожалением пришлось отвергнуть розу! И вот она – лилия. Белая лилия. Цветок по нынешним временам безумно дорогой. Вырастить его непросто и достойный букет с ним составить непросто. Что там записано в конспектах?

Один из основных элементов составления букета – это цвет. Желтый цвет контрастирует с голубым и усиливает его, а зеленый глушит. Желтый и красный выступают ярче на черном фоне. Высота букета должна в полтора раза превышать высоту вазы. Но это все конспекты. Всего-навсего записи лекций. Можно выучить их наизусть, можно перечитывать каждый день. Можно линейкой измерять углы и расстояния и строго следовать рекомендациям специалистов. Кто начисто лишен вкуса, тот заплатит и не поймет. Но тот, кому все эти углы, наклоны, сочетания цветов и прочее даны от природы, только рассмеется, и будет обидно. Очень обидно.

Потому что чувствовать гармонию – это дар божий. И, глядя на все это многоцветье, безошибочно и без всяких конспектов выбрать лишь идеально дополняющие друг друга растения – тоже дар. И никакая линейка здесь не поможет. Потому что красота – это прежде всего душа. Песнь души. И каждый поет ее по-своему. Одни стихами, другие нотами, третьи цветами. У красоты много языков, и все они международные. Одни поют, другие слушают. Кто кем родился, творцом или зрителем.

Я всю жизнь стремился быть певцом красоты. Так почему же меня не понимали? Что во мне не так?

Значит, просто не дано. Нельзя же все время красть чужое. Все эти лилии, розы, маргаритки… Они живые, и с ними так тяжело! Может, попробовать с чем-нибудь мертвым? Душа-то просит. Она все время ищет свою песню.

Нет, надо заканчивать с этим делом. Если уж так все пошло, то надо заканчивать…

2

Совесть у Алексея проснулась где-то к обеду. Еле прожевывая в кафе плохо прожаренный бифштекс, коммерческий директор грустно подумал: «А все-таки я свинья». Серега оставался единственным другом, который еще хоть как-то поддерживал с Леонидовым связь. Звонил, заезжал и просто помнил о дне рождения Алексея и о его маленьких семейных праздниках. Остальные приятели исчезли буквально за последний год, потому что было не до них. Работа, болезни маленькой дочки, бесконечные домашние дела. И с той дачей тогда, действительно, нехорошо получилось. Вместе ведь лезли. Так хотелось этого писателя на чистую воду вывести! Сочинитель, мать его! И ведь вывел же. С помощью Сереги. А теперь свинничает.

И, проглотив наконец последний кусок бифштекса, Алексей достал из кармана сотовый, чтобы сообщить Анечке Барышевой, что собирается заехать после обеда к ней в филиал. Посмотреть, как идут дела, ну и заодно поболтать.

– А как там Серега? – первым делом спросил он, добравшись до филиала.

– Работает, – улыбнулась Анечка.

– Да я знаю, что работает. Вчера только встретились с ним. У трупа.

– Где?!

– Разве он тебе ничего не рассказывал? Возле моего дома женщину убили.

– Нет, ничего не рассказывал, – упавшим голосом сказала Анечка.

– И про меня?

– Что-то случилось? – Алексей понял, что друг не предал. Жене о леонидовской трусости и уклонизме рассказывать не стал.

– Ничего. Он сейчас на работе?

– На работе.

– Дай-ка мне номер его телефона. Позвоню Сереге, а потом займемся делами филиала.

– Да у нас все нормально.

– А должно быть отлично. Лучше всех, больше всех. Нельзя на месте топтаться. Я тебя все время другим в пример ставлю как лидера продаж. Так что требуй что-нибудь, не стесняйся. Поддержу.

Алексей улыбнулся Анечке и с телефоном отошел в сторонку. Барышев отозвался сразу:

– Оперуполномоченный лейтенант…

– Вольно. Капитан Леонидов у аппарата.

– Леха?! Слушай, я рад. Ты извини за вчерашнее. Я все понимаю.

– За сегодняшнее. Дело-то уже ночью было. Вам, оперуполномоченный Барышев, надо быть точнее. Это первое правило сыщика: не пренебрегать мелочами. Черт с тобой, извиняю. И за завтрашнее заранее извиняю тоже.

– За завтрашнее?

– Ну да. Я ведь решил тебе помочь, Серега, поэтому придется с тобой общаться. А ты парень бесцеремонный. Из-за огромного роста, наверное. То, что для тебя безобидно, другому ой как бо-бо.

– Леха! Я…

– Проехали, не тормози. Скажи лучше, как у тебя дела? С убитой женщиной?

– А никак. Чиста, аки лист белый. Недаром Лилией звали.

– Как?!

– Ли-ли-ей. Повторяю по буквам: первая «Леня», вторая «Ирочка», третья снова «Леня», четвертая снова «Ирочка»…

– Пятая «Барышев, я не глухой». Просто удивился. Слушай, ты бы заехал ко мне.

– Куда?

– Да хоть на работу.

– А что я от тебя там услышу в перерывах между телефонными звонками? У тебя в кабинете сколько аппаратов-то стоит, коммерческий, два, три?

– Один. Плохо у тебя, Барышев, с предметом «оргтехника», учи матчасть. Сейчас телефоны в офисах многоканальные. У меня предложение: я сейчас у твоей жены в филиале.

– Ревную.

– Ко мне или к филиалу?

– К обоим.

– Так вот: ты приезжай. Пока доберешься, как раз будет конец рабочего дня. И жену наконец увидишь, и ревность полечим, и о деле поговорим.

– Идет, – обрадовался Серега. – Слушай, а почему ты удивился, когда узнал, что убитую Лилией зовут?

– Вот об этом и поговорим. Отбой.

– Есть! – в трубке раздались гудки.

– Скоро муж приедет, – улыбнулся Леонидов Анечке. – Рада?

Она порозовела. Алексей с усмешкой подумал, что видел в жизни лишь двух легко краснеющих женщин: Анечку Барышеву и свою жену. Интересно, а часто они друг другу звонят?

– Давай, Анна, рассказывай, – он уселся рядом с ней на стул и, щелкнув мышкой, открыл балансы постоянных клиентов филиала…

…Когда приехал Барышев, Алексей сказал ему со вздохом:

– Больше всего на свете мне не хотелось бы сейчас услышать, что убитая девушка работала продавщицей в цветочном павильоне. В фирме, принадлежащей некоему Николаю Лейкину. Но ты ведь именно это мне сейчас и скажешь. Ведь так?

– Так, – удивленно кивнул Серега. – Откуда знаешь?

– Хочешь верь, хочешь нет: интуиция.

– Ну что она цветы продавала, об этом еще можно догадаться. Раз Лилия. А насчет Лейкина? Ведь это невероятно!

– Про дедуктивный метод слышал? – таинственно понизив голос, сказал Алексей.

– Ну.

– Есть новейшие разработки в этой области. Фамилия цветочного магната складывается из первой буквы имени убитой, притяжательного местоимения «ей» и трех первых букв слова «кинули».

– А имя?

– Имя я только предположил.

Минуты три Барышев напряженно раздумывал, потом обиделся:

– Кончай заливать. Если бы ты не был мне другом, я бы тебе…

И он сжал огромный кулак. Леонидов очень кстати вспомнил, что Серега имеет спортивный разряд по многим видам спорта. В данном случае особенно следовало подумать про дзюдо.

– Я пошутил, – он тут же сделал обходной маневр. – Дело было так. Прогуливаясь в это воскресенье с ребенком от первого подъезда ко второму, я встретил своего бывшего одноклассника Николая Лейкина, приехавшего навестить приболевшую продавщицу. Мы минут десять постояли, поговорили о том о сем, потом Лейкин дал мне свою визитку и ушел. Взять на работу в цветочный павильон девушку по имени Лилия очень в Колькином духе. В школе он был романтиком. Да и сейчас… – Алексей слегка кашлянул: – В общем, своеобразный парень.

– Что ж. Значит, ты этого Лейкина знаешь?

– Знал. Когда мы школу-то закончили?

– И телефончик свой он тебе, конечно, оставил?

– Конечно, оставил. Ведь мы одноклассники.

– Это хорошо, – хмыкнул Серега. – Потому что Лейкин – единственная наша зацепка. Иными словами, фигурант. У него с покойной был роман.

– А туфля?

– Что?

– Чей туфля?

– Понятия не имею!

– Что, так никому и не подошла?

– Леонидов, ты что, Золушку мне предлагаешь искать? С тридцать девятым размером ноги?

– Какой размер обуви у ее матери?

– Вот, прихватил на всякий случай. Вдруг да поможет? Взгляни.

Барышев достал из кармана пачку фотографий:

– Она такого же роста, как и ее дочь, примерно сто пятьдесят пять сантиметров. И ножка маленькая.

Большинство из снимков были семейными. Алексей внимательно начал их разглядывать. Это было какое-то карликовое семейство: маленькая мама, маленький папа, маленькие дети, потому что все члены семьи мужского пола были не намного выше Лилии. А ее саму Алексей узнал с трудом. Девушка на фотографии была юной и милой, хотя и некрасивой. Не то что труп с ногами в луже, даже повидавшему виды Алексею показавшийся ужасным с этими странными шрамами на лице.

– Сколько ей было лет?

– Двадцать три.

– Двадцать три?! А вчера выглядела такой старой!

– Смерть, знаешь, никого не красит. Тем более такая. Она, между прочим, всю жизнь прожила в твоем доме. С родителями и братом. Ты должен был часто ее видеть, – тихо сказал Барышев.

– Ну не помню я ее! Не помню, и все! Некрасивая девица, маленького роста, наверняка тихоня. Глазки в землю, непременное вежливое «здравствуйте». Может, Сашка ее и знала. Но я-то в этом доме не так давно живу!

– Не ори. Кстати, а почему ты вчера был не на машине?

– Ха! Так она теперь ночью на платной стоянке! Потому что магнитолу у меня, по-русски говоря, свистнули.

– Вот. А дело это теперь на меня повесили. Об ограбленных машинах. В вашем дворе это, между прочим, частенько происходит. Когда магнитолам того самого. Ноги приделывают. А почему ты, гражданин Леонидов, в милицию не заявил?

– Потому. Я прекрасно знаю, какой шанс найти вора. И не хочу терять драгоценного времени.

– Вот она, значит, теперь какая, твоя гражданская позиция!

– Мне уже стыдно, – ехидно сказал он. – Но не до такой степени, чтобы я подал заявление, так ты особо не старайся. Давай по существу. Что у тебя есть кроме Лейкина?

– Ни-че-го. Ты прав на сто процентов: тихоня, скромница, внешность ниже среднего, никаких особых талантов. Не было ни одного повода, чтобы ее убивать. Дружная семья, мама, папа, я. И братик. Студент-очкарик. Квартира трехкомнатная, достаток средний. Лейкин своим девицам неплохо платит, между прочим.

– Как он за ней ухаживал?

– А я знаю?

– А вот узнай. Тебе непременно надо узнать, во-первых, чьи туфли были в пакете…

– Опять!

– Черт, что там еще было? Кефир, йогурт и две сдобных булочки?

– Да.

– А живет с родителями и братом?

– Ну да.

– А на работе у нее ты был?

– Был.

– Там тепло, холодно?

– Нормально.

– Да тебе-то, может быть, и нормально. Медведь. Обойди все Лейкинские павильоны.

– Зачем?

– Температуру воздуха выясни, вот зачем. А причину я тебе потом скажу. Черт, придется, видимо, моей жене заняться икебаной.

– Ты все время слова какие-то неприличные говоришь, коммерческий. А этого Лейкина, между прочим, можно просто взять за грудки и как следует потрясти. Он и расколется.

– Что ж, потряси. Признание в убийстве ты, может быть, и вытрясешь. А вот истину вряд ли. А если это не он? Если это и в самом деле маньяк?

– Да? Маньяк? Одной жертвы? Маленький такой маньячок. Исполосовал девчонке лицо и шею, снял ботинки, опустил ноги в воду и успокоился.

– Погоди, Серега, еще не вечер. Еще не вечер… – с грустью повторил он. Интуиция сыщика Алексея редко подводила.

3

Вечером Алексей, словно бы невзначай поинтересовался у жены:

– Сашенька, а ты знаешь, что такое икебана?

– Допустим, что знаю. Неужели и ты тоже знаешь? Слово не из твоего лексикона.

– Милая, да ты считаешь меня дураком!

– Лешенька! Ты последнее время все больше о кредитах и процентах. Мне иногда даже кажется, что рядом со мной в постели не муж лежит, а книга бухучета «Алексера», – ехидно сказала жена. – И вдруг этот талмуд заговорил об искусстве создавать цветочные композиции! Милый, ты не заболел?

– Здоров. Так тебе это интересно?

– Очень!

– Честно?

– Мне безумно интересно. Как и все, что не касается твоей работы.

– Так вот, – торжественно сказал Алексей: – Ты не хотела бы заняться икебаной? Это ж такая радость творчества! Такое счастье!

– Уже занимаюсь. Моя самая удачная композиция пятнадцать минут назад уснула наконец. И я счастлива.

– Да что ты говоришь? – тут же встрепенулся Алексей. – Ксюша уснула?

– Да.

– А Сережа?

– И Сережа. Уже одиннадцать часов, а у него первая смена. Я его предупредила, что в больное горло больше не поверю. Так что, займемся икебаной?

– Само собой. Как хорошо, что у нас трехкомнатая квартира! Черт, Барышев прав: в самом деле, слово какое-то неприличное.

И он развернулся к жене, пытаясь одной рукой дотянуться до кнопки и выключить бра, а другой расстегнуть пуговицы на ее халате. Радость творчества захватила его вполне.

…Он позвонил Лейкину с работы. Вечером, уже после девяти, подумав, что цветочный бизнес не требует от хозяина присутствия в рабочем кабинете до полуночи, и Колька уже расслабляется дома перед телевизором. Трубку взяла недовольная женщина:

– Алло? Говорите.

– Николая, пожалуйста.

– А кто его спрашивает?

«Друг детства», – хотел было ляпнуть Алексей, но сдержался и высказался вполне официально:

– Леонидов Алексей Алексеевич, коммерческий директор фирмы «Алексер». По делу. Срочно.

Видимо, женщина слегка напугалась, потому что Лейкин подошел к телефону не сразу, и голос у него был напряженным:

– Слушаю вас.

– Коля, это Леша Леонидов. Ты мне свою визитку оставлял.

– А! Леша! А мать черт знает что наплела!

– Ты прячешься, что ли? К телефону сам не подходишь?

– Не. Другое. Ты насчет денег?

– Каких денег? Нет. Слушай, Коля, жена моя скучает. Вязать у нее глаза болят, сериалы надоели. Вот психотерапевт и посоветовал для успокоения нервов заняться чем-нибудь отвлекающим. Созидательным. Икебана, говорят, подойдет идеально. Ты как насчет икебаны? Ты же этот, как его, флорист. Это как-то связано?

– Леша! Да ты даже не представляешь себе, как это здорово! Это же в каждой веточке, в каждой травинке отражена сама великая Мать-Природа! Это же творчество с большой буквы!

– Согласен, – без энтузиазма сказал Алексей. После вчерашнего «созидания» он не выспался и теперь думал о любом творчестве с глухой тоской. Но быстро спохватился: – Коля, а у тебя книги есть? Про это?

– Само собой! Сколько хочешь!

– Так я к тебе заскочу на днях?

– Буду рад.

– Ты все в том же доме живешь или тоже переехал?

– В том же.

– С мамой?

– Да.

– Номер квартиры напомни. Я на память не жалуюсь, но сколько лет-то прошло!

Алексей подумал, что в выходные обязательно заедет к своей матери, а заодно и к Лейкину на пару минут заскочит. Взглянуть на всю эту икебану. Если человек убивает женщин с именами цветов, должны же у него быть хоть какие-то странности? Почему-то Алексей так и подумал: женщин, а не женщину. Проклятая интуиция!

Подумаешь, какая оказалась недотрога! Ей дело предлагают, а она вздыхает и глазки к небу! Как в детской игре, честное слово! Все цветы мне надоели, кроме… Лилия!

– Ой!

– Что с тобой?

– Влюблена!

– В кого?

– В садовника.

Ха! Да рассказать ей про этого типа всю правду, так сама бы сбежала! Она еще дома у него не была! И, вообще, все они сволочи и мерзавцы. Мужчины. И незачем так кидаться на шею к первому же, кто обратил на тебя внимание. Девочка подумала, что этот козел в нее влюблен! Бедняжка! Господи, какой наив!

Вообще-то, мир принадлежит им, этим козлам. И надо как-то приспосабливаться. Собственно, не так уж они мне неприятны. Некоторые даже ничего. Почти ничего. Вот именно: ни-че-го! Ничего я к ним больше не чувствую! Надоело.

Но приспосабливаться надо. Я мечтала когда-то, что, выкарабкавшись из грязной зловонной лужи, в которой живу, найду чистую, непыльную работенку, познакомлюсь с порядочным человеком. Богатым, разумеется. Машина там дорогая, квартирка хорошая. Разумеется, москвич. И погружусь с ним в океан любви. Тоже была наивной дурочкой. Порядочных и богатых давно уже разобрали. Остались только богатые и с заскоками. Те, которых и за большие деньги терпеть не будешь. Недолго можно и то, если хорошо заплатят.

…Подумать только, он снова принес мне цветы! Да меня от них тошнит! Как можно за несколько месяцев уже устать от работы? Оказывается, можно! Последнее время я постоянно чихаю. Может, пыльца? У меня на нее, похоже, аллергия. Руки стали ужасными, ничего не помогает, никакие крема. Мне кажется, что все только и смотрят на мои руки. И догадываются о моей профессии. Черт, клиент пришел!

…Так вот: я решила ей все рассказать. Сколько можно? Пора и настоящим делом заняться. Среди мужчин ведь тоже есть любители экзотики. Одни любят розы, а другие и на лилию могут запасть. Символ чистоты и непорочности. Опять я думаю о цветах. Они повсюду, в вазах, в горшках, на прилавке и даже на полу. Я обрезаю увядшие цветки гипсофилы и они сыплются на пол, как снежный дождь. Подбирать их нет смысла, это не товар, а отходы. И я тоже теперь – отходы.

Как же я хочу отсюда уйти! Не в силах я больше смотреть каждый день, как другие мужчины делают другим женщинам праздник! Неужели кого-то любят? Настолько, что готовы выбросить деньги на ветер. Сколько дней простоят эти цветы? С моим умением впаривать – одну только ночь. Которая для кого-то станет ночью любви.

Нет! Это ложь! Они делают это затем же, зачем он приносит цветы и мне! Чтобы их грязные деньги пахли ландышами или розой! Но они по-прежнему пахнут деньгами. Грязными деньгами. А я по-прежнему их беру. Хотя слово себе давала, что не буду, что надо остановиться наконец!

…Она сама виновата. Берегла себя, берегла, вот и умерла непорочной. Надо было раньше со мной пойти. А ведь это, должно быть, обидно, умереть девственницей? Все это понимают и все спешат. А ей непременно замуж сначала хотелось. Замуж!

– Лилия?

– Ой!

– Что с тобой?

– Влюблена!

Быть может, я не права и от этого мне так страшно? Я хожу и все время оглядываюсь. В моей жизни было много страшного, но умереть из-за того, что тебя назвали именем какого-то цветка? Ха-ха! Ведь именно ему я обязана своей работой, этому имени. И знакомству с Лилией. И теперь я понимаю, что просто ей завидовала. Ведь мой цветок ничуть не хуже. «Я желаю тебе всего лучшего» – означает он.

Я действительно желала ей всего самого лучшего. Но вынуждена была ею воспользоваться. Не получилось. И может, это хорошо, что лилия так и осталась белоснежной?