Я слежу за тобой

Глава третья

Застыв, я таращусь на круглый глазок камеры в детекторе дыма. Нужно пошевелиться. Быстро. Соскочив со стула, я в панике шарю глазами по комнате в поисках другой скрытой опасности. Но я даже не знаю, что ищу. Это было бы, возможно, смешно, если бы я не была так напугана.

Скрытая камера. С нее-то и началась вся история с Холли.

Поначалу все было очень невинно. Видеоняни – обычное дело. Любая хорошая мать прибегла бы к их помощи для контроля за чужим человеком, которому доверила своего ребенка. Но не каждая мать стала бы фотографировать няню ребенка через окно ее спальни в тот момент, когда няня не подозревает, что за ней кто-то наблюдает. Теперь же мне противно вспоминать об этом – как оттого, что я смогла пасть так низко, так и оттого, что увидела.

Я помню тот день, когда наняла Холли, и как Джейкоб тут же ее принял. Она была юна, энергична и игрива – совсем не то, что я. Мой сын ее слушался и ходил за ней хвостиком. Это придало мне уверенности в том, что их можно оставить без присмотра, и побудило закрыться в красной комнате вскоре после ее прихода. К тому же в гостиной у меня были установлены две видеоняни: одна спрятана в вазе на камине, а вторая – в стенных часах.

Дэниел ничего не знал об этих видеокамерах. Он бы сказал, что я драматизирую. Ему моя реакция всегда кажется чрезмерной, а я, по его мнению, вечно жду самого худшего ото всех, и от него в особенности. И еще он считает, что я слишком опекаю Джейкоба. Выслушивать его нытье мне не хотелось, поэтому я спрятала видеокамеры до момента, пока не понадобится показать ему записи.

И надо признать, что в первый день этот полный восхищения взгляд Холли дал мне почувствовать, что меня поняли – разглядели то, кем я на самом деле являюсь. В тот самый момент, когда она появилась у нас в своих джинсовых шортах и черном худи Университета Британской Колумбии, со своими прелестными ножками и изящной фигуркой, у меня возникло пьянящее чувство, что мы хорошо поладим и что, несмотря на большую разницу в возрасте, мы нужны друг другу. Я полагаю, это и притупило мое обычно обостренное чутье. Ибо я все истолковала неверно.

Как только в январе мне исполнился сорок один год, я почувствовала себя… потерянной. За неимением других занятий я липла к Джейкобу, как клей, постоянно переживая за него и терзаясь дурными мыслями, что с ним что-нибудь произойдет, стоит мне упустить его из поля зрения хоть на секунду. Рассказывают ведь истории матерей, чьи дети попали под машину или утонули в тот момент, когда они отвернулись. Эти сценарии мелькали у меня в голове в виде страшных стоп-кадров.

Дэниел заметил изменения в моем поведении и сказал, что в своем постоянном беспокойстве за сына я балансирую на грани безумия. Вот его точные слова: «Ты душишь его своей заботой. Нужно тебе отвлечься».

По его настоянию я заново открыла для себя свою первую любовь в жизни – фотографию. Но душа все равно разрывалась на части. Разве моя работа заключается не в том, чтобы быть мамой Джейкоба? Оберегать его от опасности, замечать ее прежде него самого и уводить от нее подальше? Мне отчаянно требовалось со страстью отдаться чему-нибудь исключительно для себя, и в глубине души я понимала, что Дэниел прав. К этой потребности примешивалось чувство вины за тоску по чему-то большему, чем просто быть матерью. Ведь я сама не понимала, что именно заключается в этом «большем». Может, все это и расположило меня к молоденькой, свежей девушке, взявшей на себя мои обязанности, будто они самые легкие на свете.

Я и не думала превращать Холли в объект своих съемок. Или мыслей.

В первый раз я подглядела за ней случайно. Это получилось среди ночи. К тому моменту минуло уже несколько часов после того, как она ушла домой, успешно проведя с Джейкобом свой пробный день.

– Ты принята, – сообщила я ей чуть позже полудня, будучи уверенной в том, что это наилучшее решение, и излучая облегчение и признательность Дэниелу за идею. Все-таки это он ее нашел.

– Правда? – спросила Холли чуть неуверенно. И это стало первым замеченным мною признаком, что ей нельзя доверять на все сто.

– Да, у тебя фантастически получается управляться с моим сыном. Давай договоримся на рабочее время с девяти до четырех, с понедельника по пятницу. Тебе подходит такой график?

– Идеально, – ответила она.

В четыре, после того как она укатила на своем велосипеде домой, Джейкоб подошел ко мне, сияя от радости. Он был спокойнее обычного, потому что Холли проплавала с ним несколько часов, а потом повела его искать сокровища на лужайке перед домом. Кажется, она умела находиться поблизости и при этом не ограничивать ему пространство для исследования.

– А завтра Холли придет? – спросил Джейкоб, пока его няня удалялась в сторону родительского особняка на другом берегу Капилано.

– Будет приходить каждый рабочий день, – объявила я своему счастливому ребенку.

В восемь вечера я уложила вымотанного Джейкоба спать. В десять уснула сама, а Дэниел заполз в постель в час ночи, после возвращения со встречи со Стэном Филдингом – одним из приятелей по гольфу и бывшему члену университетского братства, с которым он тесно общался. Уснуть снова мне не удалось.

В конце концов, проворочавшись и промаявшись два часа, я прихватила свою верную «Лейку» и вышла на террасу у бассейна сделать несколько снимков ночного неба. После рождения Джейкоба я периодически страдала приступами бессонницы. Однако в ту ночь мое внимание привлекло не небо и не звезды. То был свет на другом берегу реки.

Не знаю, что заставило меня спуститься в заросли за ограждением бассейна и начать приглядываться. За узким выступом густой лес с переплетениями узловатых ветвей и торчащими из земли корнями спускается по крутому откосу к бурной реке. Здесь красиво, но у крутого обрыва опасно.

Очутившись на выступе, я вгляделась в небольшой просвет среди ветвей и резко втянула в себя воздух, осознав, что передо мной. Это было окно спальни Холли.

Я не удержалась и навела свой телеобъектив на прозрачные занавески в ее окне. Холли сидела на кровати. Подробностей видно не было, но было ясно, что она не одета. Я поняла, что это она, по собранным в хвостик волосам. За просвечивающими шторами можно было различить лишь темный силуэт ее тела, по-юношески совершенного, но лишь в общих чертах. По комнате прошел кто-то еще. Лица этого человека тоже было не различить, но фигура выглядела по-мужски мускулистой. Значения это не имело. Мне хотелось рассмотреть именно Холли – эту молодую женщину в расцвете ее не тронутой годами и заботами красоты. Не то чтобы мне было видно все – не так откровенно, – но все же она была передо мной, по-видимому, со своим парнем, и проходила у себя в спальне этот обряд посвящения, не ведая того, как сложится ее жизнь дальше. Ее друг подошел к ней, но она поцеловала его первой. Холли взяла инициативу в свои руки. Все происходило уже не в первый раз – это было очевидно, – но свежесть и новизна, видимо, сохранялись. И Холли не подозревала, насколько она гибка и прекрасна, насколько это время скоротечно и как сильно все меняют возраст и жизненный опыт. И еще она не знала, что кто-то за ней подсматривает. Я уже не могла стереть из головы увиденное. Оно меня заворожило.

Я щелкнула затвором. В ней было что-то особенное, нечто, заставившее меня погрузиться в ностальгию о давно минувших днях, когда любовь и страсть просто опьяняли и весь мир принадлежал мне. Тогда я была юна и наивна, моя кожа не сморщивалась и не провисала, а я не была заложницей постоянной тревоги за каждое движение сына. Конечно, нехорошо было подглядывать, но я почувствовала радость за Холли, за то, что она молода и живет полной жизнью. Возможно, это были ее первые серьезные отношения с парнем. И ему позволили остаться на ночь. Мне в ее возрасте никогда не разрешали оставлять парня у себя на ночь.

Не надо мне было делать те снимки. Но все же я сделала и не раз. Я была уверена, что это только мой секрет, но теперь такой уверенности у меня нет.

Я знаю, что тревожусь о множестве вещей. Я не то чтобы зашоренный человек. Просто там, где другие видят приключения, я предчувствую опасность. Терпеть не могу это нервное ожидание, возникающее в груди всякий раз, когда Джейкоб взбирается на дерево слишком высоко или слишком быстро бежит вниз по лестнице. Куда ни посмотри, я везде вижу опасность; я не могу довериться людям, способным причинить нам вред. Сборщик мусора потенциально может украсть наши персональные данные; тренер Джейкоба по баскетболу – педофил; сотрудник клиентского сервиса в банке собирается опустошить мои банковские счета. Мне приходится обуздывать свои мысли, пока они совсем не разошлись. Я пялюсь на круглый глазок на потолке. Должно быть разумное объяснение тому, что в моей новой спальне установлена скрытая камера. Холли больше нет в нашей жизни.

Все закончилось в ее последний день с нами. Ни сообщения, ни звонка, ни даже записки, прежде чем оставить Джейкоба дома одного ждать, пока она найдет его под кроватью в жестокой игре в прятки, давшей ей возможность уйти, не попрощавшись.

По словам ее отца, она уехала ото всех в какое-то тихое и уединенное тропическое местечко; судя по ее ленте в «Инстаграме», там она «обретает себя».

Я оставляю в покое детектор дыма со зловещим оком внутри и иду обратно на нижний этаж. Там царит пугающая тишина. В отсутствие ковров, приглушающих звук, мои шаги по деревянному полу эхом разносятся по дому.

Спустившись до конца, я вскрикиваю.

В гостиной стоит широко улыбающаяся блондинка в ярко-розовой ветровке с тарелкой печенья в руках.

– Ой, божечки, простите. Не хотела вас напугать. Ваш муж впустил меня через заднюю дверь. – Она протягивает руку. – Меня зовут Тара Конрой. Живу в соседнем доме.

Сначала скрытая камера, а теперь чужак в моем доме? Где, черт возьми, Дэниел с Джейкобом?

– О, если вы ищете мужа и сына, то они на заднем дворе играют с моим мальчиком, с Коди.

Может, я переволновалась, но все-таки в том, что эта женщина так вот, играючи, попадает в мой дом, будто это самое обычное дело, есть нечто жуткое. Мысленно посылаю сигнал Дэниелу и стараюсь не делать поспешных выводов. Мне уже известно, что это может быть опасно. Я подхожу к середине комнаты, где у дивана стоит гостья, и трясу ее протянутую руку.

– Сара Голдман. Приятно познакомиться, – произношу я.

– И мне, – отвечает Тара.

Я вытягиваю шею, чтобы заглянуть ей через плечо, но все комнаты в этом доме так угнетающе закрыты, что мне не удается увидеть ни кусочка заднего двора.

– Это вам. – Тара протягивает мне тарелку с печеньем. – Я добавляю в них сироп рожкового дерева вместо шоколада, потому что у Коди аллергия на арахис. У Джейкоба ни на что нет аллергии?

Я напрягаюсь, но пытаюсь это скрыть. Она называет моего сына по имени, будто мы с ней дружим уже долгие годы.

– Нет. Спасибо вам. Они… выглядят аппетитно. Пожалуй, отнесу их на кухню. Может, мы выйдем на улицу, и тогда я познакомлюсь с Коди?

Женщина сияет ослепительно-белыми, будто только что отбеленными, зубами. Кожа в уголках глаз у нее не сморщивается, как у меня. Она, должно быть, младше.

Мне не нравится эта завистливая часть моей натуры, которая вечно сравнивает других женщин со мной в пользу той или другой. Никогда этим особо не заморачивалась, пока однажды не посмотрелась в большое зеркало в холле и при солнечном свете не обнаружила у себя шею своей мамы. Старение произошло так быстро, что я и не заметила. И теперь мне кажется, что я только его и вижу. Но, конечно же, мои страхи коренятся гораздо глубже. Я ведь это понимаю. Просто не знаю точно, что надо делать.

Веду Тару на кухню, а потом через раздвижные двери во двор. Возле песочницы я вижу Дэниела, и там же стоят Джейкоб и еще один светловолосый мальчик повыше ростом. Дети молчат; Джейкоб не смотрит на другого мальчика. Опустив голову, он пинает песок. Это болью отзывается в моем сердце. Может, это из-за расставания с Холли – его любимицей на протяжении всего прошедшего лета, а может, из-за переезда. Но, как бы то ни было, мой шумный и неугомонный сын превратился в бледную тень себя прежнего. Может, ему пойдет на пользу, что по соседству оказался его ровесник. Может, в итоге все сложится удачно.

Тара стоит рядом, даже слишком близко ко мне, и, не закрывая рта, выдает поток восторженных слов:

– Я так рада, что у вас сынок. Коди семь, а другие детишки на этой улице совсем маленькие. Он будет безумно счастлив, что у него есть с кем играть. В какой школе учится Джейкоб? В каком он классе?

От пулеметной очереди ее вопросов у меня голова идет кругом. Стараюсь поспевать за ней и формулировать наилучшие ответы так, чтобы рассказывать о себе поменьше. Больше я не доверюсь человеку, проявляющему живейший интерес ко мне или моему сыну.

– Джейкобу будет семь в ноябре, – отвечаю я. – Он идет во второй класс.

– О, где же? Коди учится в начальной школе Блоссом-Корт. В классе у Валери Мартин.

– Ну да, в Блоссом-Корт, – мне не оставалось ничего другого, кроме как подтвердить сей факт, хотя внутренне было некомфортно из-за того, что рассказываю ей лишние подробности. У меня определенно нет желания признаваться ей, насколько виноватой я себя чувствую из-за того, что Джейкоб идет в новую школу с недельным опозданием, и насколько не готова к переменам. В обычное время я бы использовала последние дни перед началом учебного года на то, чтобы записать сына в спортивные секции, связаться с учителем и директором. А сейчас пока что только перекинулась парой слов с секретарем в Блоссом-Корт.

Тара хлопает в ладоши.

– Я надеюсь, они окажутся в одном классе. Мисс Мартин замечательная. – Я не успеваю ничего ответить, потому что соседка тарахтит дальше: – Это ведь съемный дом, верно? Вы здесь надолго? Дэнни сказал, что вы из Ванкувера. Никогда там не бывала.

Дэнни? С какой стати она называет моего мужа Дэнни? Он всегда представляется Дэниелом, а друзья зовут его Дэном.

После секундной паузы она продолжает:

– Надеюсь, вы захотите остаться в Блоссом-Корт. Это особое место. Вы… – Таре не дает договорить Джейкоб, разразившийся громким плачем. Он бросается прочь от песочницы и прилипает к Дэниелу, пряча лицо.

Они подходят к нам.

– О, вы уже познакомились. Хорошо, – говорит Дэниел, а Джейкоб в это время упирается головой ему в бок.

– Все в порядке? – обращаюсь я к Дэниелу, но тот пожимает плечами, поскольку не имеет никакого понятия, что вывело нашего сына из равновесия. С этим я разберусь через секунду. – Тара была у нас в гостиной. – Я улыбаюсь, но округляю при этом глаза, завуалированно вопрошая «какого черта?»

Дэниел то ли меня не понимает, то ли считает, что я снова перебарщиваю.

– Кажется, я своими печеньями напугала вашу жену, Дэнни, – смеясь, оправдывается Тара. – Уверяю вас, печь я умею.

– Ты ведь любишь печенье, правда, Дэнни? – я скалюсь в улыбке, глядя на мужа, а он покашливает, маскируя, как мне кажется, смех.

Джейкоб хлюпает носом у него под боком.

– У него все хорошо? – интересуется Тара.

Джейкоб поднимает голову.

– Мы потеряли мистера Блинкерса, – говорит он дрожащим голосом. – Мне его Холли подарила. – Он осознает свою ошибку, когда слова уже слетают с его губ. Его голова резко поднимается, взгляд встречается с моим. – Извини, мамочка. Я знаю, что не должен говорить о ней.

У меня внутри все переворачивается. Я не могу требовать от него никогда не вспоминать о девушке, которая несколько недель была для меня как дочь, а ему как старшая сестра. Но при упоминании ее имени мне становится дурно.

Мы с Дэниелом обмениваемся взглядами.

– Мы потеряли его любимую мягкую зверушку, – поясняет муж.

Тара наклоняется, чтобы оказаться на одном уровне с Джейкобом.

– Ты любишь печенье? Я испекла для тебя.

Меня передергивает. Я собиралась выбросить ее гостинец в компост. Что-то в Таре меня нервирует. Она какая-то… вездесущая и слишком быстрая.

– Спасибо, Тара. У нас была беспокойная ночь и утро. Наверное, будем обустраиваться, – говорит Дэниел, в конце концов реагируя на мое состояние. – Еще кучу сумок нужно распаковать.

– Конечно. – Она переводит взгляд на своего сына, в одиночестве играющего в песочнице. – Мы идем домой, Коди! – Тара касается моего плеча, и я подпрыгиваю. – Как обустроитесь, заходите на кофеек и поболтать. Я так рада, что поблизости живет мамочка. Нам надо друг за другом приглядывать, верно? – Она мне подмигивает.

«Друг за другом приглядывать».

Я, как дурочка, киваю. После того как они с Коди выходят через калитку заднего двора, мы втроем гуськом проходим на кухню и задвигаем за собой дверь. Я тут же запираю ее на замок. Теперь, когда мы остаемся одни, я наклоняюсь к Джейкобу.

– Планшет у меня в сумке в прихожей. Может, поиграешь в «Роблокс»?

Раньше мне казалось, что он еще маловат для этой игры, но Дэниел считал, что нет. Я подчинилась. Джейкобу нравится в нее играть, но сейчас он настолько угрюм, что только пожимает на мое предложение плечами. А потом, шаркая ногами, выходит из кухни. Я закрываю глаза, жалея, что не могу повернуть время вспять и вернуть своего радостного маленького мальчика.

Когда Джейкоб уже не может нас услышать, я бросаю печенье с сиропом рожкового дерева в мусор.

– Зачем ты это сделала? – спрашивает Дэниел.

– Мы ведь ее даже не знаем.

На его губах появляется покровительственная улыбка, но успевает исчезнуть прежде, чем я на него набрасываюсь.

– Ты права, – говорит Дэниел. Он притягивает меня к себе. Прикосновение моей щеки к его твердой и теплой груди успокаивает. Я прижимаюсь к мужу, утешившись мыслью о том, что каким-нибудь образом мы все же найдем путь навстречу друг другу. А может быть, мне даже удастся снова стать той женщиной, какой я была до того, как с головой рухнула в кризис среднего возраста.

Я отстраняюсь от Дэниела и смотрю ему в глаза.

– Я обнаружила скрытую камеру, – сообщаю я ему.

– Что? – Муж непонимающе хмурит лоб.

– В нашей спальне. Я тебе покажу.

Мы заглядываем в гостиную предупредить Джейкоба, что пойдем наверх. Я посылаю сыну воздушный поцелуй, которого он не замечает из-за того, что торчит в «Роблоксе». Наверху, в нашей новой спальне, я показываю на детектор дыма на потолке.

– Ты думаешь, там есть камера? – недоверчиво спрашивает Дэниел.

– Просто сними его, пожалуйста.

В Дэниеле шесть футов роста, и он с легкостью снимает датчик с потолка, открывает заднюю крышку и вытряхивает оттуда литиевую батарейку. Он осматривает устройство, а потом бросает его на кровать. Дэниел ничего не говорит и жестом показывает, что нам надо выйти в холл.

На площадке второго этажа он прижимается спиной к перилам.

– Так что? – интересуюсь я.

– Это не детектор дыма. – Муж трет лицо рукой. Я замечаю, что она слегка дрожит, и это отнюдь не помогает мне успокоить свои страхи.

При виде мужниного волнения я тут же переключаюсь в режим защиты.

– Какого черта происходит? – вопрошаю я. – За каким хреном здесь вообще оказалась камера?

Дэниел стискивает меня в объятиях.

– Сейчас позвоню агенту по недвижимости и спрошу, что ей известно про эту камеру. Может, осталась от предыдущих жильцов.

Я облегченно выдыхаю, что Дэниел не отмахнулся. В кои-то веки я не раздуваю из мухи слона. В кои-то веки я не истеричка.

Он выпускает меня из объятий и направляется вниз звонить. Я остаюсь в холле второго этажа возле лестницы. Невидимая паника у меня внутри нарастает. В груди все мучительно напрягается под тяжестью моих тайн.

– Что я натворила? – шепчу я.

Через несколько секунд Дэниел уже поднимается по лестнице и останавливается рядом со мной.

– Я оставил Кортни, агенту по недвижимости, сообщение. И еще я получил электронное письмо о том, что коробки с нашей одеждой и прочими вещами привезут в понедельник.

– Хорошо. Надеюсь, Кортни скоро перезвонит, – отвечаю я.

– Почему бы тебе не заняться чем-нибудь для себя? Может, вещи разберешь пока? А я займу Джейкоба. Пойдем подышим с ним свежим воздухом и заодно зайдем за продуктами. По дороге из аэропорта мы проезжали торговый центр минутах в пятнадцати отсюда. – Он нежно прижимается своими губами к моим. – Не беспокойся, – велит он мне. – Не делай поспешных выводов. Уверен, что все объяснится. Ничего страшного.

У меня в животе появляется ощущение порхающих бабочек, которое муж до сих пор дарит мне спустя шестнадцать лет совместной жизни. Я познакомилась с Дэниелом, будучи двадцатипятилетней бариста – он похвалил мои фотографии, которые управляющий кофейней разрешил повесить на стене за стойкой. Я залилась краской неожиданного волнения от встречи с симпатичным мужчиной в безупречном костюме, которому понравились мои работы, да и сама я, кажется, тоже. Я защитила диплом по изящным искусствам, отучившись на полную стипендию в Университете искусств и дизайна имени Эмили Карр, однако престижное образование не позволило мне устроиться на желаемую работу, хоть как-то связанную с фотографией. Дэниелу было двадцать шесть, он работал программистом, а по вечерам учился в бизнес-школе. С ним я обрела стабильность, которой была лишена с тех пор, как от сердечного приступа умер мой отец. Мне было тринадцать, и это случилось как раз накануне моего бат-мицва[1]. Празднование не состоялось, но не из-за того, что еще продолжался период шивы[2], а из-за того, что мы больше не могли себе этого позволить.

Однако это ощущение бабочек только заново разжигает во мне остатки гложущего подозрения, что он от меня что-то скрывает. Что перешептывания украдкой и странные взгляды, которыми он обменивался с Холли, в общем-то, не просто плоды моего воображения. Что он спал с нашей няней или собирался.

Дэниел снова меня целует.

– Все будет хорошо, – говорит он. – Мы начнем все сначала.

Дэниел прав. Прошлое остается в прошлом. Все это глубоко похоронено. А переезд поможет нам снова сблизиться. Все будет хорошо, если я не дам беспокойству себя одолеть.

Но как только Дэниел берет Джейкоба за руку и они направляются к двери, меня всю без остатка поглощает жгучая тревога. Мне хочется обыскать дом на предмет других камер. Если ни одной не найдется, просто буду знать, что я параноик.

Я перехожу из одной безликой комнаты в другую, шарю на кухне. Просматриваю внутренности черных матовых шкафчиков, вожу рукой по деревянной обшивке стен. Свет поступает только через раздвижную стеклянную дверь, ведущую в маленький, но чистый задний дворик. Длинные, похожие на пальцы ветки ясенелистного клена скребутся в окно второго этажа. В кухне на потолке установлен детектор дыма, и в груди у меня все перехватывает от беспокойства. Я снова могу вздохнуть только после того, как понимаю, что он совсем не похож на тот, что висел на потолке хозяйской спальни. Глазка видеокамеры нет.

Я направляюсь в соседствующую с кухней гостиную. Сканирую взглядом потолок. Ничего. Открываю встроенный шкафчик. В белой электрической розетке на стене торчит какая-то странная штуковина. Я опускаюсь на пол. Розетка на шесть гнезд, и три из них заняты. Справа есть пустое гнездо. А над ним, прямо в розетке виднеется крошечный глазок.

Голова гудит. Я вскакиваю на ноги, пулей вылетаю на кухню и начинаю резко, с остервенением выдвигать ящики. Мне на глаза попадается малярный скотч. Я зубами отрываю кусок и заклеиваю странную розетку.

Следующий на очереди большой холодный цокольный этаж в более светлых тонах. Я замечаю маленький белый кубик, прикрученный к белому шкафчику в основном помещении. Подтащив кресло, я встаю на него и отрываю прибор от дверцы. У меня на ладони лежит скрытая камера размерами два на два дюйма.

Я продолжаю поиски. В помещении для няни ничего нет. Перехожу на третий этаж. В двух из трех комнат камер нет. Остается проверить еще одно место: спальню Джейкоба. Но прежде, чем зайти туда, я стараюсь поразмышлять логически. Возможно, у предыдущих жильцов были дети и они установили камеры в качестве видеонянь, как и я.

Дверь открыта. На нижнем ярусе кровати у стены что-то лежит. Я подхожу ближе. Нет. Этого не может быть. Просто не может.

Но это так.

Это мистер Блинкерс – потерянная мягкая игрушка сына.

У меня под кожей шевелится ужас. Мы оставили эту игрушку в Ванкувере. Мы нигде не могли ее найти.

Кто-то, кому известно, насколько важен для моего сына мистер Блинкерс, приехал за нами сюда, в Блоссом-Корт. И это может быть только один человек. Холли.