Я, собачка

Первый день без имени

– Как тебя зовут?

Вначале были руки – узкие, с короткими пальцами и белыми ногтями. На одном сидела ненастоящая бабочка. Марина подумала, что хочет сковырнуть ее, явно прилипшую своими черными тоненькими лапками. Раньше она часто ловила бабочек в кокон из ладошек, а потом заглядывала в узкую темную щель между пальцами, ожидая чуда. Но мама сказала, так нельзя и надо отпускать. Поэтому Марина смотрела на бабочку с жалостью, а на хозяйку рук – с отвращением.

– Марина, – все же представилась она.

– Хорошо, – ответила хозяйка рук быстро, будто и не услышала. Сама не назвалась, только повертела Марину за плечо и почесала бабочкой длинный нос. – А мама где?

А еще мама запрещала говорить с незнакомцами. Но как быть, если знакомцев Марина вокруг не видела? Чужой город плел над головой паутину и дышал черным дымом, чужие люди смотрели пустыми глазами сквозь нее, зевая в кулаки и книжные обложки.

Марина стояла у гремящей гусеницы поезда, размышляя о том, что, наверно, когда она сплетет кокон, то поспит немного и превратится в самолет. Потом пришла женщина с бабочкой и в белых брюках, тряхнула пружинками светлых кудрей и опустилась перед ней на одно колено, будто они были знакомы. Но Марина впервые видела ее, такую легкую, словно сотканную из облаков. Взглядом она искала в толпе Толстого Дядю, с которым и приехала сюда. Толстый Дядя носил жилетку и усы. Он забрал Марину из маминых рук, тогда, на вокзале, и протянул подтаявшую шоколадную конфету. А потом их – Марину, Толстого Дядю и конфету – зажала хлынувшая в вагон толпа.

Таким был последний раз, когда она видела маму.

Затем они долго ехали. Люди редели, как старческие волосы, а оставшиеся раскладывали на полу вещи и ложились сверху. Марина сунула под голову рюкзачок, а Толстый Дядя открыл пасть потертого коричневого чемодана, где прятались одежда, пара палок колбасы, с десяток пачек печенья и чайный гриб, свернувшийся в слишком маленькой баночке. Пить его Марина отказалась, а вот Толстый Дядя, крякнув, сделал большущий глоток и выудил из-под мятой рубашки пакет конфет со сгущенкой. «Взрослые не могут быть сладкоежками», – обиженно подумала Марина, но от угощения не отказалась.

Сейчас же, стоя неподалеку от высокого здания, похожего на стеклянную башню, Марина озиралась и старательно делала вид, что не замечает женщину. Утро не спешило начинаться, зал ожидания светился изнутри желтым, приманивая недавно вывалившихся из железной гусеницы людей. Белый снежный ковер превратили в грязную кашу сотни ботинок, но Марина все еще замечала его кусочки, нетронутые и блестящие, на деревянных лавках и козырьках, а еще на одиноком зеленом вагончике, притулившемся сбоку от длиннохвостых поездов.

– Не знаю, – честно сказала Марина, выдохнув в воздух крошечное белое облачко. Сунув в карман короткой курточки руку, она нащупала фантик, достала его и понюхала – он до сих пор пах шоколадом.

– А папа? – В голосе женщины зазвенела обеспокоенность, похожая на назойливого, не дающего спать комара.

– А папа нас защищает, – проворчала Марина, немного обиженная, что папа однажды просто ушел, как уходил каждое утро на работу, и не вернулся вечером.

Мама тогда объяснила, что где-то далеко падают люди и умирают здания. Говорила об этом и соседка – показывала на свои уши, щелкала языком и закатывала глаза, будто сама слышала взрывы, и не по телевизору, а на самом деле. Но в их маленьком городке ничего не случилось, никто не падал и не умирал, а значит, папа просто ушел, устав от маминых криков и бабушкиных слез. Марина бы отправилась за ним, если бы знала куда. Однажды она даже надела новые розовые сапожки, мягкие снаружи и внутри, и шапку с завязками, но мама оттащила ее от двери, принялась дрожащими руками расстегивать пуговицы на пуховике и шмыгать носом.

А потом от папы пришло короткое сообщение. И мама с Мариной побежали. За призом в виде не по-сказочному золотого билета, способного увезти их подальше, туда, где хотя бы не пропадают чужие папы. Но билетов не было. И даже свой Марина получила от Толстого Дяди, который успел в то утро болезненно потерять кого-то очень важного. Так Толстому Дяде доверили оберегать Марину, а Марине – вытягивать тонущего Толстого Дядю из зацветающего пруда его мыслей.

– От кого защищает? – засмеялась женщина, прикрыв рот бабочкой.

– А вы не видели тут такого толстого дядю? – решила поинтересоваться Марина, раз уж женщина все равно с ней заговорила. К тому же от кого защищает папа, ей никогда и не рассказывали, а прослыть совсем глупой она не хотела. – У него усы щеткой, коричневый чемодан и клетчатые штаны. – Казалось, по такому описанию он легко отыщется. Но для верности Марина решила добавить: – Он языку учит. Иностранному. И делает шкафы.

В их маленьком городке все взрослые друг друга знали – по крайней мере, так думала Марина, – а значит, это правило должно работать и здесь. Женщина вскинула тонкие, явно нарисованные брови, заулыбалась мелкими белыми зубами, слишком ненастоящими для живого человека, а в ее больших синих глазах прочиталось узнавание: она точно поняла, о ком ее спросили.

– А-а-а, – протянула она, глянув в сторону зала ожидания. – Андрей Геннадьич?

Марина нахмурилась, как делали взрослые всякий раз, когда очень сильно задумывались. Она помнила о Толстом Дяде многое: что он пах бабушкиными котлетами, носил щелкающие ботинки и смешно ворчал себе под нос, стоило только дверям поезда открыться и впустить внутрь еще больше холода. Но его имя в голове Марины не задержалось. Оно выпало из уха, едва в него влетев.

В тот момент, когда поезд только остановился, Толстый Дядя держал Марину за руку и крепко сжимал ладонь своими пальцами-сосисками. А потом он сказал: «Стой тут» – и ушел, расталкивая толпу широкими круглыми плечами. Марина помнила, где должна была ждать: у синего столба, похожего на низенькое лысое дерево. Но спешащие люди пихались, а ноги мерзли, и она решила немного походить. Пока не обнаружила, что заблудилась.

– Да, – уверенно ответила Марина, чтобы женщина, которую она про себя уже прозвала Бабочкой, не посчитала ее совсем уж невнимательной: это же надо было где-то потерять человеческое имя. Вместе с самим человеком.

– Так это, выходит, он меня за тобой послал! – Она громко хлопнула в ладоши рядом с Марининым лицом и сцапала ее за руку. Красивые острые ногти задели порозовевшую от мороза кожу – дурацкие красные варежки Марина запрятала в карман поглубже. Неподвижная бабочка теперь сидела недалеко от ее мизинца. – У тебя билет с собой?

– А зачем это? – не поняла Марина.

Билет у нее был, и не один, а несколько – по количеству поездов. В какой-то момент ей даже показалось, что с Толстым Дядей она объехала половину земного шарика. Толстый Дядя тоже вроде бы говорил, что билеты это важно. Так что последний, самый свежий, она припрятала в одну из тех самых варежек и иногда доставала – помять.

– А иначе не выпустят. Понимаешь? – спросила Бабочка и кивнула, стряхивая редкие снежинки с волос.

Снег застыл, отказываясь падать на чужой город. Но уже сорвавшиеся с облаков белые хлопья никак не могли остановиться и плавно летели вниз, танцуя как в последний раз. Марина кивнула медленно, с сомнением, и выудила из кармана мятый клочок бумаги.

Бабочка тяжело вздохнула и, волоча Марину за собой, пошла вперед. Ее каблуки оставляли в потемневшем снегу дыры, издевательски цокая. Марина то и дело оборачивалась – на дышащие вагоны, которые явно собирались брать разбег. Какие-то из них совсем скоро отправятся в маленький городок, забыв Марину в стеклянном паучьем царстве.

Бабочка и Марина плелись в хвосте груженной чемоданами толпы, лениво бредущей к сказочной башне, когда к поездам выбежала женщина. Растрепанная, она тряслась и стучала зубами, а ее глаза цеплялись за каждого проходящего крючьями, стараясь удержать хотя бы на секунду. Люди отмахивались, обходили, будто женщина была грязной и неприятно пахла. И тогда она закричала:

– Ванечка!

На ней были светлые босоножки с красивыми цветами и теплые колготки. Но куда больше Марину удивило блестящее черное платье. Казалось, женщина собиралась в дом культуры, на выступление приезжих музыкантов, а никак не на вокзал, к холоду, снегу и абсолютно безразличной толпе.

– Вы не видели моего Ванечку? – вновь закричала она и полезла исцарапанными руками в маленькую сумку под мышкой.

Оттуда она выудила сложенную пополам фотографию, будто перечеркнутую толстой белой трещиной. Со снимка на Марину смотрел мальчик с большими, как у инопланетянина, глазами. Ей ой как не хотелось, чтобы женщина нападала на нее и, тыча в лицо безносым изображением, спрашивала о Ванечке, которого она видела впервые. Но почему-то женщина метнулась именно к Марине.

– Ва-анечку моего-о, – завыла она, – ма-аленького…

– Вы с ума сошли? – взвизгнула Бабочка, уводя Марину себе за спину. – Вы ее пугаете!

– Опять она, – раздался сбоку раздраженный мужской голос, после чего послышалось цоканье языком. – Сидела бы дома.

– Алеша! – шикнул на него голос женский, из которого во все стороны плескалось сочувствие.

Бабочка пошла дальше, брезгливо обогнув женщину в красивых босоножках. Марина была благодарна: она не любила криков, которых за последнее время в их маленьком домике, одном из множества маленьких домиков на улице, стало слишком много. К тому же мальчик с фотографии, разделенный на две половины белым заломом, пугал не меньше.

Обернувшись напоследок, Марина увидела двух широких мужчин в форме. Они выглядели квадратными из-за теплых шапок и наглухо застегнутых, будто обнимавших шею меховых воротников. Марине полицейские никогда не нравились – может, потому что она их почти не видела, а значит, не понимала, зачем они нужны. А вот папа, наоборот, постоянно смотрел на них в телевизор. Там мужчины в форме – не такие квадратные – расследовали запутанные дела, всякий раз удивляя и папу, и Марину. На вопрос, почему сам не стал полицейским, он всегда отвечал, что преступники однажды закончатся, а вот проводка – никогда. Папа чинил электричество, за это его все уважали.

Стеклянное здание, в котором Марина и не думала побывать, открыло перед Бабочкой свои двери и окутало теплом. Внутри было много места – и так же много людей, которые сидели на лавках и приросших друг к другу стульях, стояли у касс или просто болтали, пристроив локти на вытянутые ручки чемоданов и чемоданчиков. Потолок стремился вверх, будто пытаясь коснуться неба. Даже если бы Бабочка взяла Марину на руки, она бы не дотянулась до него и кончиком самого длинного пальца.

Шум стоял такой, что хотелось заткнуть уши. Здесь, в тепле, никто и не вспоминал женщину в красивых босоножках. Люди отогревались, расстегивали верхние пуговицы на своей теплой одежде. А еще – загораживали собою всё, кроме табличек высоко над головами, которые Марине было попросту неинтересно читать. И никто не спрашивал о Ванечке: ему не хватило места среди счастливых раскрасневшихся лиц.

– Давай билет, – попросила Бабочка, и Марина, разгладив грустный клочок бумажки, протянула ей.

Та скормила билет какому-то аппарату, и он раскрыл маленькие прозрачные двери. Бабочка вытолкнула вперед Марину и вышла следом. За эти несколько коротких секунд Марина успела не на шутку переволноваться: а вдруг Бабочка исчезнет так же, как Толстый Дядя; а вдруг ее, как и женщину в красивых босоножках, будут обходить и никто не захочет помочь. Но вот ладошки вновь коснулась теплая рука, и Марина расслабилась.

В кармане Бабочки ожила мелодия: запищали печальные скрипки, застучали дождевыми капельками клавиши пианино, после чего громом ударил барабан. Бабочка вытащила плоский черный прямоугольник, смахнула что-то пальцем с экрана и поднесла его к уху.

– Да? – обратилась она к невидимому собеседнику, а затем, глянув на Марину, подмигнула ей и перешла на шепот – наверно, не хотела, чтобы кто-то еще ее услышал: – А вот и Андрей Геннадьич.

До Марины долетали лишь отголоски густого мужского баса – конечно, трещащего и глухого, но телефоны, вредные кнопчатые коробки, частенько пережевывали человеческую речь. Уже этих отголосков хватило, чтобы она вспомнила запах бабушкиных котлет, чайный гриб и пару палок колбасы. Марина заулыбалась – чужой город, похоже, не так уж отличался от маленького – и вновь нащупала в кармане фантик, на удачу.

– Уже нашла, не волнуйтесь. Все с вашей Мариной хорошо, – ворковала в трубку Бабочка. – Я ее пока заберу к себе. – Она вновь обратилась к Марине, по-доброму сощурив светлые глаза: – Не возражаешь?

Конечно же, Марина замотала головой: здесь не было ее друзей, родных и дома, и она совершенно точно не собиралась ночевать на улице, как бродяга. Замерзших зимой людей папины полицейские тоже находили и выглядели при этом крайне разочарованными. Расстраивать еще и их Марине не хотелось.

Улице определенно не понравилось, что Марина какое-то время пряталась внутри стеклянного дома: она принялась кусать щеки и ладошки холодным ветром. Бабочка все говорила, прижимая телефон плечом к уху и убирая от лица кудряшки, то и дело липнущие к блестящим губам. Они шли вниз, к полосатому шлагбауму и пустым каменным вазам, пока серое небо лениво синело. Марина перескакивала с плитки на плитку, стараясь не наступать на стыки, когда к ее ногам подлетела бумажка. Обычный белый листок – на таких папа печатал документы, а сама Марина рисовала лошадей и принцесс. Углы его пожелтели от клея.

Бабочка как раз остановилась и выпустила Маринину ладонь, чтобы поправить бесполезный ремешок на белых полусапожках. Марина тут же сцапала листок, местами прозрачный от снега, и перевернула – клеем от себя. С черной зернистой фотографии на нее смотрел Ванечка, а под его портретом шли одно за другим строгие слова. Потерялся неделю назад. Глаза серые, волосы русые. На подбородке и щеке шрам (укусила собака). Носил черную курточку с широкой серебристой молнией и белый шарф (маленький джентльмен, что бы это ни значило). На ключах – брелок в виде подвешенного за шкирку медведя. Плохо видит, но не носит очки. Одиннадцать лет. Нашедшему – просьба позвонить.

– Что это? – в ухо влетел чуть раздраженный возглас Бабочки. В этот момент она напомнила маму, которая так же ругалась, стоило Марине подобрать что-то с земли.

– Мальчик потерялся. – Она потрясла листком. – Можно я возьму? Если мы найдем Ванечку, то позвоним вот сюда. – Она указала на цифры в самом низу объявления.

– Хорошо, – уступила Бабочка и даже улыбнулась. – Вот так не следят за детьми, а они потом пропадают. А что было бы, если бы я тебя не нашла? – Она страдальчески вздохнула.

«И правда», – подумала Марина и вновь вложила ладонь в теплую руку Бабочки. Когда она встретит Толстого Дядю, то непременно спросит, почему он бросил ее ждать у металлического лысого дерева, к которому она почти приросла спиной, а сам пропал? Бабушка звала такое длинным словом «безответственность» и часто ругала за нее маму, любившую оставить Марину дома и уйти гулять до позднего вечера.

По дороге Марина разглядывала круглые носы своих сапожек, успевшие испачкаться в темной снежной каше. Грязные пятна виднелись даже на теплых белых колготках, натянутых почти до груди. А вот Бабочка, носившая светлое, была чистой. Марине казалось даже, что она идет не касаясь земли. Но каблуки отбивали дробь по плитке, и от них разлетались в стороны коричневые шматки и брызги. Пара даже осела на Маринином пуховике.

– Надо позвонить маме, а то она волноваться будет, – подумала вслух Марина, не надеясь, что Бабочка услышит ее.

Но та успела убрать телефон в сумку и со щелчком закрыть ее – легким движением руки, будто играла в театре. Порой Бабочкины жесты выглядели неестественными, но такими красивыми, что Марине хотелось их повторить. Но она могла лишь подпрыгнуть, громыхнув забитым доверху рюкзачком.

– А ты помнишь номер? – спросила Бабочка, осматриваясь.

Карамельно-полосатый шлагбаум остался позади. Перед ними простиралась площадь, заставленная машинами и опоясанная широкой дорогой, по которой лениво плелся автобус. Марина с открытым ртом глядела по сторонам: на высокие здания и козырьки с надписями, на светящиеся окошки и птичек, сидящих на пустых, похожих на маленькие фонтанчики клумбах. Взгляд не успевал задержаться на чем-то одном – тут же перепрыгивал на другое. Чужой город был огромным пауком, теперь Марина в этом не сомневалась. И все равно мерк перед стеклянной башней, слишком выделявшейся на фоне желтовато-коричневых домов.

– Не помню, – пробормотала Марина, отвлекаясь от плаката. Там счастливого вида мужчина разговаривал с кем-то по телефону, совершенно не обращая внимания на то, сколько вокруг людей. Они, как и Марина, осматривались, стараясь запомнить каждую мелочь.

– Ничего, Андрей Геннадьич помнит. Вот вместе и позвоните, – улыбнулась Бабочка.

Отвлекшись от Марины, она вдруг замахала кому-то рукой и прибавила шагу. Тем временем автобус, шумно выдохнув и будто бы осев под весом новых пассажиров, сдвинулся с места и, покачиваясь, поехал дальше. Бабочка тут же поспешила через дорогу. Коротеньких Марининых ножек едва хватало, чтобы поспевать за ней – а она летела, не глядя по сторонам.

Мама говорила, так делать нельзя. Марина даже собралась об этом напомнить, но тут заметила черную машину в белой снежной накидке, а рядом – мужчину, который широко улыбнулся, стоило подойти ближе. Он приподнял плоскую, напоминавшую подгоревший блин кепочку за козырек, хитро подмигнул Марине, будто знал какой-то известный только им двоим секрет, и низко поклонился Бабочке. Та усмехнулась, но резко, рвано – она тяжело дышала, прижав ладонь к груди, и покачивала головой. Марина, проследив за белым облаком ее волос, тут же потянулась к своим, выглядывающим из-под вязаной шапки с цветком. Они тоже были светлыми, но не такими густыми и даже не такими кудрявыми.

– А это кто у нас? – спросил мужчина так радостно, что Марина смутилась – и даже не смогла представиться.

– Подружка моя, – отозвалась Бабочка. – Мариночка. Она приехала с Андрей Геннадьичем.

Видимо, он делал очень хорошие шкафы, раз даже здесь о нем знали все. Мужчина закивал с самым задумчивым видом, а затем, опустившись коленом прямо на мокрый асфальт, протянул Марине широкую ладонь в плотной черной перчатке, которая скрипнула, стоило ему растопырить пальцы.

– Давай клешню, – сказал он. – Меня звать Алексеем.

Марина поначалу подала руку с истрепанным листком, но тут же убрала его за спину: Алексей с его кривозубой улыбкой почему-то страшно ее смущал, она даже чувствовала, как краснеют подмерзшие щеки.

– Не пугай ребенка! – возмутилась Бабочка и по-дружески дернула его за отороченный мехом ворот: наверно, эти двое были давно знакомы.

– Почему сразу пугаю? – заворчал Алексей. Он вел себя как папины друзья: добродушно тряс ее ладонь, улыбался не только ртом, но и глазами. – А что у тебя там за бумажка? – Этот вопрос прилетел прямиком к Марине.

– Да вот, – пробормотала она, выуживая из-за спины листок и разворачивая Ванечкиным лицом к Алексею, – тут мальчик потерялся. Я подумала: вдруг найду.

– Это дело, – согласился он, почесывая короткую темную щетину на подбородке. – Ты не пугайся только. Здесь такое нечасто случается, а если кто пропадает, то находится, это точно. Город у нас добрый, большой. Ангелина как-нибудь тебе тут все покажет. – Он кивнул на Бабочку, и Марина поняла: это ее имя. Красивое и необычное, как и она сама. В суматохе Марина и не подумала спросить у Бабочки, как ее зовут. Наверно, это было крайне невежливо. – Можете меня за компанию взять.

Раздраженный вздох Бабочки заглушили выхлопы машины, уезжавшей со стоянки. Люди, высыпавшие из стеклянной башни, спешили сбежать от нее. Они мерзли в коробочке остановки, усевшись на лавку, словно попугайчики на жердочку, бежали к автомобилям, но не по «зебре», а как они с Бабочкой – неправильно. Марина хотела бы вернуться сюда – все-таки она раньше не видела таких высоких зданий, – но позже и точно в компании взрослого. Возможно, даже Алексея, который сможет поднять ее на руки, высоко-высоко.

– У меня сейчас зубы застучат, – закапризничала Бабочка, сунув покрасневшие ладони в карманы. – По дороге поговорите.

– Прошу. – Алексей не стал спорить: отворил перед ней дверцу и, вежливо склонившись, пригласил внутрь.

Бабочка развернулась спиной, изящно уронила себя в пассажирское кресло и обстучала полусапожки, стряхивая с них, почти не запачкавшихся, потемневший липкий снег. Следом Алексей распахнул заднюю дверь перед Мариной и, взяв ее за запястья, помог влететь в холодное, пропахшее бензином нутро машины. Марина тоже хотела потопать, чтобы стряхнуть грязь с подошв, но немножечко не успела.

– Куда везем? – спросил Алексей, усаживаясь за руль. – К Геннадьичу?

– Пока что ко мне, – уточнила Бабочка. Марина видела лишь ее светлые локоны и очень пушистый воротник, который так и хотелось помять пальцами. Но оставалось только скинуть со спины рюкзачок и убрать в книгу листок с фотографией Вани. – У Андрея Геннадьича пока дела. У меня места хватит. – Бабочка выглянула из-за спинки кресла, улыбнулась своими розовыми губами и обратилась к Марине: – Ты, наверно, совсем голодная?

Марина о таком и не задумывалась: было некогда. Но стоило только вопросу прозвучать, как желудок запищал, словно щеночек, и Марине стало очень и очень стыдно. Она прикрыла живот ладонями, но тот не унимался, и даже урчание машины, вибрировавшей под Марининой попой, не заглушало этих звуков. Алексей захохотал, стянув с головы свой черный блин, и отер лоб тыльной стороной ладони.

– Голодная, – заметила Бабочка со знакомой интонацией.

Так говорила не мама и не бабушка. А многочисленные тети. Мама на них всегда обижалась, объясняя удивленной Марине, что такие замечания называются шпильками – ими люди колют друг друга, делая хоть и не больно, но ужасно неприятно. Раньше Марина не совсем понимала это, но теперь вдруг почувствовала себя очень и очень виноватой. Захотелось замотать головой, ответить, что она вовсе не голодная. Но воздух задрожал от голоса Алексея:

– Ге-е-еля, – он растянул слово так, будто выдавливал пасту из тюбика, пока та не вышла полностью, – ну тебе же не восемьдесят лет, чего бухтишь? Заедем куда-нибудь, возьмем что в себя закинуть. Ты же, наверно, тоже не ела ни хрена.

Странное сокращение полного имени – «Ангелина» – звучало липко и блестяще и Марине совсем не нравилось. Она даже поежилась, будто по неосторожности коснулась его кончиками пальцев. Но от этого обращения надувшаяся Бабочка мгновенно оттаяла, морщинка, показавшаяся между бровей, разгладилась. Бабочка вновь скрылась за спинкой кресла, оставив после себя лишь запах духов, смешавшийся с машинным и почти сразу пропавший. Марина попыталась поймать его, удержать, но салон уже заполнило тошнотворное тепло. Оставалось только стянуть шапку, пахнущую поездом и детским шампунем, и сунуть в нее нос. Марина дышала дорогой от дома – в неизвестность.

– Эй, постреленок, – послышался голос Алексея. Обращался он явно к Марине, пускай и звал ее незнакомым словом. – Совсем тебе плохо? Окошко открыть, может?

– Никаких окон! – строго возразила Бабочка. Марина даже представила, как она скрещивает на груди руки, желая выглядеть еще более недовольной. – Простудится еще!

– Боишься, попа чихать будет? – спросил Алексей – и Бабочка хохотнула, пусть и сразу скрыла смешок за кашлем. Да даже Марину позабавило его замечание.

– Дурак! – выпалила Бабочка, но уже совсем не раздраженно. – Хорошо, заедем по дороге перекусить. Но чтобы быстро.

Она пыталась вновь казаться строгой, но удавалось плохо. А затем она и вовсе включила музыку – негромко, но слышно – и принялась подпевать. Алексей подхватил. Марина присоединилась последней: она не знала слов, зато ей нравилось наполнившее машину, накрывшее всех настроение. Она вновь почувствовала то, что потеряла, когда мама выволокла ее из дома, ругаясь сквозь зубы и приговаривая: «Скорее. Скорее. Скорее», – спокойствие.

Она обязательно позвонит.

Она обязательно скажет, что с ней все хорошо.

Она обязательно попросит поскорее приехать и забрать ее в маленький городок.

Но пока незнакомая песня лилась из нее случайными словами, а салон теплел – можно было даже снять куртку. Он так же неприятно пах, но Марину это волновало все меньше. Она слышала улыбку Бабочки и смех Алексея. И почему-то представляла Ваню, сидевшего рядом: он задорно болтал ногами и покачивал головой, зажмурив инопланетные глаза. В кулаке он сжимал ключи – наверняка боялся потерять, – с которых свисал тот самый подвешенный за шкирку медведь. Марина попыталась рассмотреть брелок, но в этот момент машина резко затормозила, а через лобовое стекло в салон заглянул сердитый красный глаз светофора.

Сквозь затемненные окна – папа говорил, у них свое особенное название – новый город казался вечно спящим, будто заблудившимся в бесконечной ночи. Марина протянула ему руку, вплющила ладошку в холодную гладкость стекла. Город смотрел на нее, но не видел. Он выплевывал людей из дверных проемов и рычал машинами. «Я укушу, откушу, проглочу. Даже косточек не оставлю», – пугал Марину город. Но она бесстрашно делилась с ним теплом. И надеялась, что он его немножечко чувствует.

– Бургер хочешь? – вдруг отвлек ее Алексей. Он успел повернуться, когда зеленый кругляк отпечатал на его щеке свой свет.

– Мама говорит, это вредно, – взросло ответила Марина, приглаживая растрепавшиеся волосы. – От него потом живот болит.

– А ты, значит, не пробовала? – усмехнулся он, вновь отправляя машину вперед. – Всему вас, девки, учить надо. Как завещал котенок Гав: «Если осторожно, то можно». И не будете вы ни толстыми, ни вредными, ни больными.

– Трепло ты, Лешик, – устало вздохнула Бабочка, сминая и приподнимая пальцами свои кудри, отчего они обращались настоящими белыми барашками. Таких Марина часто рисовала в тетради – они играли с буквами.

– А не понравится – отдашь мне. Я голодный сегодня, как скотина.

Никто не ответил. Но и по молчанию было ясно: и Марина, и Бабочка согласились. Поэтому Алексей зарулил на парковку у темно-зеленого здания с опоясывающим его коричневым козырьком и скрылся за дверьми, оставив проголодавшихся пассажиров ждать его в теплом нутре машины. Бледный свет с потолка медленно поедало холодное утро. Марина удивлялась: когда солнце вставало в маленьком городке, к нему возвращались краски, чужой же город оставался серым, будто с выцветшей фотографии.

Когда Алексей вернулся, в его руках шуршали непривычно пахнущие пакеты. В них была непохожая на картошку картошка и круглые булки с котлетами в хрустящей бумаге. Одну из таких Марина робко взяла и осторожно, стараясь не шуметь, принялась разворачивать. Ей было страшно. Страшно и неправильно. Окажись рядом мама, обязательно отчитала бы – что берет еду немытыми руками, что питается не пойми как. У Марины горели щеки, а кусала она, крепко зажмурившись.

Но никто ее не отчитывал. И это тоже казалось неправильным.

– Ну как? – только и поинтересовался Алексей, отправляя в рот целую пригоршню картофельных палочек.

– Вкусно, – тихо ответила Марина, немножко стесняясь это признавать.

– А чего так неуверенно? – хохотнул он. – Вон, Геля за обе щеки уплетает. Довольная такая.

– Ой, помолчал бы, – недовольно бросила Бабочка и провела по губам мизинцем, смахивая крошки. Жест Марине очень понравился: она непременно попробует так же. Может, выйдет некрасиво, но лишь потому, что у нее нет белых ногтей, на которые садятся ненастоящие бабочки.

Свою еду Алексей положил на колени и тронулся, время от времени ныряя за картошкой. Марина же понемногу обкусывала полукруглую булку, сохраняя напоследок все, что лежит под ней. А когда на руках остался лишь сок от помидоров и белые пятна соуса, она принялась облизывать ладони, изредка поглядывая в зеркало над лобовым стеклом и надеясь, что Алексей не видит. Бабочка же вытирала пальцы влажными салфетками.

Совсем скоро машина замерла у невысокого синего бордюра, рядом с домом, в котором Марина насчитала девять этажей. Под окнами ютилась стоматология (если надпись, конечно, не врала), выглядевшая нелепо: ее словно вылепили из остатков пластилина и приклеили к стене из оранжевого кирпича. Марина вздрогнула и принялась тереть зубы рукавом: она не чистила их целый день, у нее даже щетки с собой не было.

– Ты что делаешь? – возмутилась Бабочка, поймав Марину за странным занятием.

– В порядок себя приводит, – объяснил Алексей, зашуршав пакетом. Видимо, пытался найти завалявшиеся на дне картошины.

– Я тебе щетку куплю. – Бабочка скривила лицо и на мгновение стала некрасивая. Но брови снова обернулись белыми дугами вместо острых углов, а поджатые губы расползлись в улыбке. – Ты же в поезде спала. Куртка вся грязная. – На этот раз она не ругалась, а говорила мягко, как переживающая мама.

– Я могу метнуться быстренько. Глазом моргнуть не успеешь! – Алексей ловко щелкнул пальцами. – Еще и торт принесу. К чаю. Маргарита Станиславовна…

– Выгонит она тебя. – Бабочка не дала ему договорить. – Сам знаешь, что ты ей не нравишься. Потому что ты, Лешик, трепло.

– Трепло с тортом, – заметил он, заглушая машину. Та чихнула и, выдохнув, перестала урчать довольным котом. – Вылезай, Мариш. Видишь, не хотят меня пускать. Ну ничего, еще увидимся же, да?

– Да, – не слишком уверенно сказала Марина, вовремя опустив голову, чтобы не видеть его улыбку, которая каким-то чудесным образом вмиг лишала выбора.

Закинув мусор в рюкзачок, а рюкзачок – на плечи, Марина встала. Лежавшая на коленях шапка, о которой она благополучно забыла, упала прямо в оставленную сапогами лужу. Завязки свернулись двумя грустными спиральками. Марина наклонилась за ней, сгибаясь под тяжестью рюкзачка, подняла двумя пальцами за цветок – и вдруг заметила что-то прямо рядом с пассажирским креслом: небольшое, непонятное, явно застрявшее. «Наверно, Алексей потерял», – подумала Марина, потянувшись за вещицей. Она собиралась уже открыть рот, радостно сообщить о находке, которую с трудом удалось вытащить, – но так и не смогла заговорить.

– Ну чего ты там застыла? – обратилась к ней Бабочка, приоткрывшая дверь и высунувшая на улицу свои красивые сапоги с ремешками.

– Да вот, шапку уронила, – промямлила Марина. – Прямо в лужу.

– Ничего, постира-аем. – Бабочка зевнула, совсем не изящно потягиваясь.

Марина стояла недвижно. Рюкзачок пытался придавить ее к земле. А в ладошке лежал подвешенный за шкирку медведь с тонкой порванной цепочкой, торчавшей из головы.