Я стану тобой

Месяцем раньше Побег

С раннего утра по местному радио передавали штормовое предупреждение. Дикторы взволнованными голосами сообщали, что порывы ветра будут достигать пятнадцати метров в секунду, а к вечеру поднимется метель. И какая метель! Город завалит снегом, поэтому жителям рекомендуется без особой надобности из дома не выходить, и уж тем более не выезжать. Машины надежнее будет оставить в гараже или на стоянке, чем бросать потом на дороге на произвол судьбы.

Такой зимы не помнили даже старожилы: оттепели не было вот уже больше месяца, зато снега намело на пять прежних зим! Коммунальные службы задыхались под его неимоверной тяжестью, техника часто выходила из строя, а конца-краю этому снежному аду видно не было. Природа словно обезумела, из ласковой домашней кошечки превратившись в разъяренную пантеру. Теперь ее звериные повадки внушали страх и уважение. Людям оставалось только ждать перемен к лучшему и пытаться предотвратить худшее.

И на этот раз прогноз не ошибся: за окнами голодным волком выл ветер, грыз провода, шатал деревянные столбы, которые давно уже пора было заменить надежными бетонными опорами, с остервенением набрасывался на кровлю, пытаясь ее сорвать и растащить на клочки. И так же тоскливо, по-звериному, выли запертые в этих стенах люди, пациенты психиатрического стационара. Чувство тревоги, и без того у них обостренное, многократно усиливалось в такую неустойчивую погоду, равно как и желание совершить безумный поступок, пойти на поводу у своих бредовых фантазий, что-нибудь разбить, сломать, сокрушить. Убить, если это враг или тот, кто кажется врагом. А еще лучше вырваться на свободу и там уже беспрепятственно творить что вздумается. Заканчивался февраль, весна была совсем близко, и это беспокоило пациентов, будоражило их больное воображение. Даже те, кто считался стабильным, теперь внушали лечащим врачам опасение. В такое время персоналу приходилось несладко, и к вечеру все буквально валились с ног.

Дмитрию Александровичу Кибе тоже было тревожно. Его рабочий день заканчивался, и слава богу, без происшествий. Буянов «загрузили», кого – просто увеличив дозы, а кого и с применением силы, прикрутив ремнями к койкам, и он мог теперь с чистой совестью ехать домой. Но что-то его беспокоило. Мысленно он перебирал всех своих пациентов: не дал ли где слабину? Все ли предусмотрел? В эдакую погоду только сумасшедший решится на побег, но дело в том, что здесь все такие. Ну, почти все. Притворщиков он давно уже раскусил и взял на особый учет.

«Тычковский», – вдруг вспомнил он. Человек-загадка. Иногда Кибе, врачу-психиатру с многолетним стажем, казалось, что Тычковский только прикидывается сумасшедшим. Ему ведь грозил пожизненный срок за изнасилования и убийства, совершенные с особой жестокостью. Доказать смогли три эпизода, но никто не сомневался, что жертв было гораздо больше. Психиатрическая экспертиза признала Владимира Тычковского невменяемым и отправила на принудительное лечение в психиатрическом стационаре специального типа. То есть под усиленной охраной и особым наблюдением врачей.

Такой стационар лет десять назад был создан на базе психиатрической больницы, где теперь работал Дмитрий Киба. Раньше он жил в другом городе, гораздо дальше от столицы, и здесь не планировал надолго задержаться. Провинция есть провинция. Дети вырастут, им надо дать достойное образование, да и самому хватит прозябать. Он рвался в Москву, но жена неожиданно тут прижилась. За какой-нибудь год обзавелась подружками, ей сосватали лучшего в городе косметолога и самого модного мастера по маникюру, затащили на занятия йогой, записали в элитный дамский клуб, который назывался «Клуб для успешных женщин». И Верочка просто расцвела. Ее, домохозяйку, признали успешной! Киба помнил, как плакала жена, согласившись на переезд, когда он сказал, что это ненадолго, а сейчас говорила: «Погоди, вот Саша окончит школу…» Приходилось терпеть, хотя больница Кибе не нравилась. Из-за этого треклятого спецстационара для уголовников. Опасное соседство.

Там было сто пятьдесят коек, дополнительный персонал, прошедший специальное обучение, служба обеспечения безопасности, наружная охрана с грозными и безжалостными собаками. В общем, тюрьма при тюрьме. Пять с половиной лет назад сюда поступил Владимир Тычковский. Киба, который работал в стационаре общего типа, поначалу дела с ним не имел, но был о нем наслышан.

Дело в том, что Тычковский даже внешне не походил на маньяка-убийцу. Во всяком случае, на тот образ, который сформировался у обывателя благодаря заполонившим экран кровавым триллерам и мрачным газетным статьям, где маньяки выглядели просто омерзительно. Да что там! Это были нелюди, к которым при одном только взгляде на них начинаешь испытывать отвращение. И внешность обязательно должна выдавать в них маньяка. Низкий лоб, угрюмый взгляд, нервозность, нелюдимость, ну и так далее.

У Тычковского же было открытое лицо с правильными чертами, можно даже сказать, красивое, ясный взгляд, широкая улыбка. Движения обычно спокойные, плавные, речь грамотная, убедительная. К тому же он оказался человеком на редкость обаятельным и покладистым. Не буянил, не матерился, беспрекословно выполнял все предписания врачей, покорно сносил неизбежную в таких местах жестокость охраны и младшего медперсонала, ни разу не дал отпор, следовательно, не получал убойную дозу лекарства или электрический разряд, способный поджарить мозги так, что память отшибло бы начисто. За пять лет в этом аду Тычковский сумел остаться человеком, так, во всяком случае, казалось со стороны.

И за эти же пять лет он умудрился снискать расположение заведующей спецстационаром Маргариты Павловны Абрамовой, дамы мужеподобной, властной, жестокой и не отличающейся ни сентиментальностью, ни склонностью к какому бы то ни было проявлению чувств вообще. Но, как это часто бывает, при таком жестком характере и к тому же облеченная властью женщина обречена на одиночество. Со временем ее начинает точить тоска. Ей ведь тоже хочется побыть женой или возлюбленной, но кто ж ее такую рядом с собой потерпит? Командный голос, непривлекательная внешность, неизменная сигарета во рту, неумение вести домашнее хозяйство, казарменная обстановка в квартире, из еды только полуфабрикаты – надо все это уставшему мужчине, который приходит домой с работы? Ему нужны любовь и ласка. Нежность. Внимание к его работе и проблемам, а не бесконечные рассказы о своих, которые растут как снежный ком при такой-то должности! Маргариту Павловну мужчины откровенно побаивались, и до сих пор героя романа для Абрамовой не нашлось. Ей явно не хватало любви, хотя она изо всех сил это скрывала.

Видимо, Тычковский это почувствовал. Он великолепно разбирался в женской психологии, его жертвы шли в расставленную им ловушку, словно под гипнозом. Он прекрасно знал, чем поразить, удивить, заинтриговать, как к себе расположить. Подобрал он ключик и к сердцу грозной начальницы. Маргарита Павловна взялась лечить Владимира Тычковского с особым рвением. А через пять лет она поднялась вверх по служебной лестнице, стала главврачом всей больницы, обросла связями. И, используя свое влияние, убедила коллег подать представление в областной суд о переводе Тычковского в стационар общего типа, приведя неоспоримые доводы о его стабильном состоянии. Суд, у которого к психиатрам было особое отношение, счел эти доводы вполне убедительными. Тычковского из-под охраны и усиленного наблюдения перевели в обычную больницу, где был вполне свободный режим и не имелось спецперсонала. И все отнеслись к этому вполне нормально, ведь за прошедшие годы у пациента не было отмечено ни малейшего признака агрессии.

Так врач-психиатр Киба лично познакомился с Владимиром Тычковским. И первым делом усомнился в его диагнозе. Потом усомнился в себе, в своих знаниях и опыте. Перед ним был человек-загадка. Владимир Тычковский вовсе не старался «косить» под психа, напротив, говорил грамотно, вполне осмысленно, был начитан, эрудирован, пациенты меж собой даже звали его уважительно – «Профессор». Он так старался походить на нормального человека, что в голову Кибы волей-неволей закрадывалась мысль, что Владимир Тычковский относится к категории наиболее сложных пациентов, умных, терпеливых, наблюдательных, тонко чувствующих людей, в том числе и лечащих их врачей. Последних Профессор, едва почувствовав слабину, переигрывал влегкую, заставляя их делать то, что ему хочется, как это случилось с Абрамовой. Причем болен он был неизлечимо, и, несмотря на все старания психиатров, той же Маргариты Павловны, рано или поздно должен был случиться рецидив болезни. «И это будет страшно», – думал Киба. Неужели опытный врач, заведующая психиатрической больницей, этого не видит и не понимает?

Стабильное же его состояние выражается в том, по мнению Кибы, что Тычковский терпеливо ждет своего часа, он затаился, полностью себя контролирует, но это хитрость безумца, маньяка-убийцы, который выбрал себе жертву и запасся терпением на многие годы. И непонятно, что его на это сподвигнет. Пистолет заряжен, курок взведен, жертва намечена. Киба не сомневался: Тычковский выбрал Маргариту Павловну. Это может случиться сейчас, а может еще через пять лет или даже через десять. Но держать его необходимо под особым контролем.

«Надо сказать Рите», – подумал Киба. Абрамова была ненамного старше его, к тому же в приятельских с ним и его женой Верочкой отношениях, они жили в одном подъезде, иногда заходили друг к другу в гости, поэтому Киба мог позволить себе называть грозную начальницу просто Ритой. В больнице даже ходила сплетня, что Абрамова его любовница. Мол, запираются в кабинете, сидят там часами, неизвестно чем занимаются. А они просто работали. И вовсе не так долго, как всем казалось. Но у сплетни глаза велики, а уши размером со спутниковые тарелки-антенны, принимают не один десяток каналов и одновременно транслируют увиденное в больнице на весь город, безбожно перевирая. Хорошо, что Верочка Киба женщина умная и полностью доверяет мужу.

Представив, как он обнимает дебелую Абрамову и валит ее на диван, чтобы заняться с ней любовью, Киба невольно улыбнулся. Его Верочка была женщиной хрупкой, изящной, с огромными печальными глазами лани. Тип женщин, который всегда нравился Кибе и коему Маргарита Павловна никак не соответствовала. И они с Верочкй до сих пор друг в друга влюблены, словно молодожены. Киба был абсолютно счастлив в браке, жена умница и красавица, двое сыновей его только радовали, один уже учился на первом курсе медицинского в Москве, другой в седьмом классе гимназии – самом престижном учебном заведении города. Для сыновей Киба ничего не жалел, да и для обожаемой Верочки тоже.

– Я еду домой. Где Маргарита Павловна? – спросил Дмитрий Александрович у Оли, юной хорошенькой медсестры, которой явно здесь было не место. «Уйдет», – подумал Киба, глядя на ее милое лицо с родинкой на левой щеке.

– Она у себя в кабинете с Володей.

– С каким Володей?!

– Я хотела сказать – с Тычковским, – порозовела медсестра. – Она решила изменить его лечение.

– Ты-то откуда знаешь?

– Маргарита Павловна сказала. – Оля стала бордовой, как вареная свекла.

– С каких это пор Абрамова с тобой откровенничает?

Он не стал больше слушать глупенькую Олю, стремительно прошел в левое крыло, где находился кабинет главврача. Здание больницы было старое, еще дореволюционной постройки, расположенное буквой «П». В левое крыло вход разрешен только персоналу. Вообще-то это против правил – пускать сюда Тычковского. Пациенты не должны здесь находиться. В конце длинного коридора есть черный ход, который почти не охраняется, ключи от его двери, как и от всех прочих, есть у Абрамовой. Для проныры Тычковского, похоже, везде сделаны исключения. Вот до чего дошло! Абрамова откровенничает с какой-то медсестрой о своем романе с пациентом! Они хотя бы почитали постановление суда! И газетные статьи, где журналисты с наслаждением заядлых любителей сенсаций смаковали кровавые подробности!

Тычковский любил кровь, в этом заключалась его особенность. Мало того, у него было какое-то извращенное пристрастие к запаху свежей крови, к ее цвету, а главное, к ее количеству. Места его преступлений были буквально залиты кровью. Это удовлетворяло его потребность в мести всему женскому полу, в жажде убийства, жажде власти над насмерть перепуганной беззащитной жертвой. Поистине, не видя, не верим. Женщины слабы, жалостливы. Небось думают, что произошла судебная ошибка и в психиатрическую лечебницу засадили не того. Ошибка, как же!

Киба вот уже полгода работал с Тычковским и сделал для себя потрясающее открытие. А может, и не только для себя, но и для науки, он просто об этом еще не задумывался. У Тычковского была излишне активна система награды мозга. Любой человек, поставив перед собой цель и добившись ее, испытывает удовольствие. Но степень этого удовольствия далеко не одинакова, потому что мозг разных людей устроен по-разному, он так же индивидуален, как отпечатки пальцев. Одни относятся к полученному результату спокойно: ну, добился и добился, что ж, пойду дальше, к новой цели. А другие впадают в щенячий восторг и надолго тормозятся. Надо же! Я этого добился! Я гений! Я великий!

Процессы, происходящие в мозгу у Владимира Тычковского, по мнению Кибы, имели явные отклонения от нормы. Это выявилось в результате долгих бесед с пациентом, который охотно шел на контакт. Похоже, Тычковского это развлекало. Киба слушал его с интересом, все больше убеждаясь: у пациента – аномалия головного мозга, скорее всего, врожденная или являющаяся последствием родовой травмы. Этого теперь не узнаешь, карта из детской поликлиники давно утеряна, а мать Владимира Тычковского умерла от обширного инфаркта вскоре после того, как узнала о сыне ужасную правду, еще до суда над ним. Спросить не у кого, хотя случай с точки зрения медицины весьма интересный. Тычковский стремился сделать нечто из ряда вон выходящее, на что никто больше не способен, этого требует его больной мозг. А что такого может сделать человек, никакими талантами природой не одаренный? Он, конечно, не глуп, много читает, имеет хорошую память, но сколько вокруг ему подобных? И как утвердиться в собственном величии? Оказаться на вершине блаженства?

И он нашел-таки способ. Да, на это способен далеко не каждый. Кровавые маньяки, да еще с изюминкой, моментально становятся героями журналистских романов, продолжающихся из номера в номер, пока читатели совсем не потеряют к ним интерес. Ни один благородный поступок не получает такую прессу, спаси ты из бушующих волн хоть роту утопающих или нарожай с десяток детишек, дай им образование и выведи в люди. Вряд ли столь подробно будут разбирать твое детство, юность, школьные романы, брать интервью у твоих учителей и соседей, анализировать твои поступки на протяжении всей жизни. Во всяком случае, недолго, ну, напишут заметку и разместят где-нибудь в разделе «События за день», в самом углу. А вот маньяка журналисты ведут до суда, потом до тюрьмы, потом приезжают в тюрьму, следят за тем, как он пишет опус о том, как убивал. Ругают, конечно, при этом и осуждают. Но уже сложился стереотип: смотреть, читать и слушать надо то, что все ругают, это не скучно в отличие от того, что все хвалят. Тычковский это просек, и жертвы мигом нашлись. Он ведь был хорош собой и умел красиво говорить. Что еще надо женщине?

Получив удовольствие от очередного убийства, Владимир Тычковский впадал в состояние эйфории. Причем чем больше было при этом риска, тем сильнее ощущалась награда, то есть эйфория. Зато чувство страха оказалось нивелировано: Тычковский не боялся, что за совершенное преступление его сурово покарают. Ему было все равно. Он готов был искать удовольствия любой ценой, а в случае с Абрамовой дожидаться годами, проявив неординарную выдержку и терпение, чтобы потом испытать настоящий взрыв эмоций. Оказаться на пике блаженства.

Киба, чувствуя тревогу, постучался в дверь кабинета с табличкой «Абрамова Маргарита Павловна, главный врач». Эта дверь в длинном ряду безликих белых дверей была последней. Вообще-то стучаться здесь, в медицинском учреждении, было против правил, но Кибе не хотелось стать свидетелем неприятной сцены. Кто знает, как далеко у них зашло?

– Рита! Маргарита Павловна! Я сдал смену и еду домой!

Кстати, и ее рабочий день уже закончен. Больные отужинали и обрели временный покой в своих кроватях с панцирными сетками, кто добровольно, а кто принудительно, на улице давно стемнело. Но, видимо, Тычковский – особый случай. Ради него можно и задержаться.

– Маргарита Павловна!

И вдруг он похолодел. На двери, чуть выше медной ручки, Киба увидел кровавый отпечаток пальца. Он почему-то сразу решил, что это кровь. Отпечаток был оставлен явно намеренно. Взгляд скользнул ниже, и Кибе стало совсем не по себе: кровь была и здесь. Боясь коснуться заляпанной ручки, Дмитрий Александрович плечом толкнул дверь. Она оказалась не заперта. Увиденное повергло Кибу в такой шок, что он невольно задержал дыхание и сделал два шага назад.

Весь кабинет Абрамовой был залит кровью. Стены забрызганы, обивка мебели испорчена, пол в кровавых пятнах. Ее было так много, что это казалось невероятным: как может быть столько крови в одном человеке? Грузное тело Маргариты Павловны лежало на полу, у стоящего в углу дивана. Рядом с ним валялись осколки синей чашки. Киба прекрасно помнил эту чашку. Милая глупость, а что еще дарить дамам на Восьмое марта? Дамы думали так же и о 23 февраля. У него была чашка с надписью «Дима». А у Абрамовой – «Рита».

Тычковский кромсал ее дородное белое тело острым осколком синей чашки. Это было против всяких правил: приводить его сюда, доверять ему, пить с ним чай из обычных чашек. Она не должна была так поступать. Киба шел, чтобы ее предупредить, но… Опоздал…

«Рита, Рита, как же так? Почему? И как я теперь буду здесь без тебя?» Он с тоcкой подумал, что потерял чуть ли не единственного друга в этом городе. Городе, который хоть и принял его, но так и не стал второй родиной. Все равно чужой. И люди здесь… Просто люди. А с Ритой они могли разговаривать часами, отсюда и сплетни. Но они только разговаривали, и пили крепчайший кофе из этих самых чашек, синих с золотыми буквами. У него «Дима», у нее «Рита». Она обожала черный, как южная ночь, ароматный кофе из больших чашек и пила его «вприкуску» с такой же крепкой сигаретой. Так не по-женски, но зато процесс сопровождался остроумными замечаниями в адрес персонала вверенной ей больницы и пациентов. Из-за Маргариты Павловны и этих вечерних посиделок он с радостью ходил на работу. Теперь осколки «Риты» валяются на полу, в луже крови. Жаль. Очень жаль.

Киба обрел наконец способность дышать и шагнул в кабинет. Подойдя к лежащему на полу телу, он первым делом стыдливо одернул задравшуюся юбку. Маргарита Павловна почему-то была не в белом медицинском халате, а в юбке и нарядной кофточке. Она хотела любви. Что ж, она ее получила.

Киба посмотрел на свои руки и вздрогнул: они были в крови. И ботинки тоже испачкались. Он торопливо стал вытирать руки о белый халат. Потом спохватился: надо же вызвать охрану! Сообщить в милицию! Поднять собак! Из психиатрической больницы сбежал опасный преступник! Сбежал маньяк!

Тычковский не мог далеко уйти. На дворе поднимается метель. Только безумец может решиться на побег в такую погоду. Но у Тычковского, похоже, рецидив болезни. Ему сейчас все равно.

Киба опомнился и кинулся к двери черного хода. И едва не споткнулся о тело лежащего на пороге санитара. Тычковский, которому уже нечего было терять, с каким-то особым, садистским наслаждением оставлял на своем пути истерзанные трупы. Видимо, санитар пытался его остановить, но это все равно что пытаться остановить сошедшую с гор лавину. Киба знал, как припадок безумия удесятеряет силы больного. К тому же после убийства Абрамовой Тычковский находился в состоянии эйфории, все равно что под действием сильнейшего наркотика. Он долго терпел и получил достойную награду. И хорошо, что кто-то еще не попался ему под руку, иначе жертв было бы больше. Чем больше трупов, тем весомее награда Тычковского за терпение.

Дверь черного хода была приоткрыта, с улицы тянуло холодом, но Киба его не чувствовал. Он был вне себя от ужаса. Кровь, море крови… На белой стене, над телом санитара, чернел четкий отпечаток пальца. На полу валялся осколок синей чашки с золотыми буквами на нем. «Рита», – машинально прочитал Киба.

– Оля! – заорал он. – Нет, не надо… Кто-нибудь! Охрана! У нас побег!

Уже через десять минут больница гудела, как растревоженный улей. В милиции, обматерив их за безответственность и разгильдяйство, тоже сказали, что выезжают.

– Охранять надо лучше своих психов! Когда будем, не знаем. На дороге заносы, и ни черта не видать.

Поднималась метель. Спущенные с привязи собаки, матерые овчарки, выли и отказывались идти по следу.

– Куда он денется? – успокаивали Кибу охранники специализированного отделения, так называемые «спецы». – Собаки, и те идти не хотят. Он замерзнет в сугробе.

Дмитрий Александрович скрежетал зубами, узнавая все новые и новые подробности. Оказывается, Маргарита Павловна принесла любимому пациенту гражданскую одежду, пиджак и брюки. В этом со слезами призналась миловидная Оля.

– Зачем?

– Он сказал… сказал… Романтический ужин, – всхлипывая, рассказывала та. – Неудобно в пижаме.

– Хорошо, что она ему опасную бритву не принесла. – Киба не выдержал и витиевато выругался. – Как же идти на свидание при свечах, да небритым? Хотя ее не спасло отсутствие колюще-режущих. Он расколотил о ее бедную глупую голову чашку, а потом устроил себе настоящее пиршество. О, черт! Моя куртка пропала из гардероба! Куда вы все смотрели?! – заорал Дмитрий Александрович. – Дуры романтические! Он же псих! Сумасшедший! Ну как можно влюбиться в психа?!

Оля не выдержала и зарыдала.

– Вы бы не ездили никуда, Дмитрий Александрович, – посоветовал один из спецов. – Заночуйте здесь.

– Да идите вы… – махнул рукой раздосадованный Киба.

Тычковского поймают, в этом он не сомневался. Либо найдут его окоченевший труп. Даже в зимней куртке, в украденных там же, в гардеробе, теплых ботинках ему не уйти далеко по такой-то метели. И если Тычковский каким-то чудом доберется до города или до какого-нибудь жилья (что маловероятно), вряд ли он набросится на людей, которые там будут. Он уже сбил оскомину, охладил голову на февральском морозе и теперь будет всячески оттягивать момент, чтобы награда была как можно весомее. Между совершенными им преступлениями всегда был перерыв в несколько месяцев, а то и в год, как следовало из материалов уголовного дела. Значит, время еще есть.

«И вообще это не мое дело. Не я его привечал, не я добился его перевода в стационар общего типа. Да пошло оно все к черту! Поеду в другой паре», – решил Киба насчет обуви. В машине у него имелись еще одни ботинки, правда на тонкой подошве, зимой он всегда переобувался, садясь за руль, чтобы чувствовать педали. Ботинки были холодные, из тонкой кожи, но куда деваться? Другие-то увели! У них с Тычковским, как назло, оказался один размер ноги, что же касается одежды, тот был худее. Не намного, но Киба не раз с досадой разглядывал в зеркале свою расплывшуюся талию и растущий живот, невольно сравнивая. Они с Тычковским, кстати, были ровесниками, обоим по сорок с хвостиком, и даже похожи. Оба высокие, темноволосые, с правильными чертами лица, как обычно говорят жеманные дамочки о таких мужчинах: видные. «Разжирел ты, Дмитрий Александрович. Психом, что ли, заделаться? От нервов худеют», – думал Киба. Но ужинал, как всегда, с аппетитом: Верочка замечательно готовила.

Теперь он лишился зимней куртки и хороших теплых ботинок. Черт бы с ними, с ботинками, но почему Тычковский выбрал именно его одежду? Мог бы раздеть кого-нибудь из санитаров, в конце концов. Киба разозлился было всерьез на Маргариту Павловну с ее размякшими от любви мозгами, но потом вспомнил, что с ней стало, и застыдился. Она свое получила. Бедная, бедная Рита… Киба тяжело вздохнул. Куртку ему дал один из охранников, тоже при этом отговаривая ехать:

– Вы бы остались, Дмитрий Александрович. Переждали непогоду.

– Мне недалеко, – отмахнулся он. Куртка оказалась на два размера больше, но выбирать не приходилось.

До города и впрямь было недалеко. В хорошую погоду он добирался до дома минут за двадцать – двадцать пять. Жена уже звонила, волновалась. Ждала. Кибе представлялся уютный вечер с прелестной Верочкой под колыбельную песню февральской метели за окном, старый добрый фильм по телевизору, бокал хорошего вина. И он решил ехать. Пусть разбираются сами, это уже дело милиции.

…Он и сам не ожидал, что поднимется такая метель. На шоссе стремительно образовывались заносы. Какое-то время он еще тащился, буксуя в снегу, которого становилось все больше и больше, и понимая, что сгоряча и от досады на Риту, на ее бабскую глупость, и сам поступил опрометчиво. Поехал домой вместо того, чтобы заночевать в больнице. Надежды Кибы на уютный семейный вечер таяли с каждой минутой. А через пару километров машина и вовсе встала.

«Что делать?» – мучительно думал он, глядя в окно на метель. Порывы ветра усилились настолько, что раскачивали его машину, словно утлую лодку в шторм, и Кибе, физически сильному мужчине с крепкими нервами, стало вдруг не по себе. Он достал мобильный телефон и позвонил в больницу.

– Возвращайтесь, Дмитрий Александрович, – посоветовали ему.

Он попытался развернуться, но, проехав какое-то расстояние назад, понял, что и обратный путь отрезан.

– Я застрял, – сказал он в трубку.

– Попытаемся вам помочь.

– Звоните в МЧС, вызывайте спасателей, – велел он, потом позвонил жене: – Вера, я не приеду сегодня ночевать. Ничего страшного, не волнуйся. На дороге заносы. Я вернусь и заночую на работе. Как Саша? Уроки сделал? Ну и замечательно. У меня все нормально, не беспокойся. Все. – И Киба, чтобы не волновать жену, дал отбой.

«И куда меня понесло?» – думал он, выходя из машины. Машинально нажал кнопку на брелке, ставя ее на сигнализацию, и поежился от холода. Куртка была с чужого плеча, неудобная, а на улице темно и снежно, ветер так и норовил сбить с ног. Киба невольно запаниковал, представив, что придется провести ночь в машине, заметенной снегом, но тут вдруг увидел вдали едва пробивающийся сквозь толщу тьмы и снега огонек. Это была деревня Выселки. Киба вспомнил, что метрах в пятидесяти от шоссе стоит жилой дом. Почти каждый день он проезжал мимо этого дома и даже не задумывался над тем, что в этой глуши кто-то зимует. А теперь, глядя на огонек во тьме, Киба несказанно обрадовался. Неизвестно, когда появятся спасатели, а ночевать в машине неразумно. Все просто: надо идти к людям.

И он пошел. Он был так расстроен и взволнован событиями сегодняшнего дня, так замерз, что даже не вспомнил о том, что портфель со всеми документами остался в машине. И портмоне с деньгами и водительскими правами тоже. В кармане лежали только мобильный телефон и совершенно бесполезные теперь ключи от застрявшей в сугробе машины.