Я увезу тебя из города слез

1

В клинику она неслась как на крыльях. Полчаса назад ей сообщили, что он пришел в себя. Этого не могло быть, это противоречило всем медицинским законам. Ведь ей советовали не питать никаких надежд. Он будет жить, но никогда не сможет говорить и ничего не вспомнит. Ничего и… никого. Разум, человеческий разум навсегда уснул в его теле. Она знала, что руководство Центра пригласило в клинику крупнейших нейрохирургов Европы нему сделали три операции. Но надежды все равно было мало, вернее, ее просто не было…

Она ни на что и не надеялась. После того как Жана поместили в клинику Центра, она окончательно поняла, что ей не суждено быть счастливой. Она догадывалась об этом и раньше, когда в ее жизни еще был Мартин, и потом, когда его не стало…

Но дальше появился Жан. Он стал ее первым мужчиной. Его убили. Потом случилось невероятное — он воскрес.

С чужим лицом, но — желанный, любимый, любящий. И опять им недолго суждено было быть вместе…

Она вспомнила, как в отчаянии ворвалась в дом, где прятали похищенного Дюбуа… Уолтер рассказал ей все. Уолтер был отличным профессионалом, но, увидев ее лицо, он испугался. Он понял, что она не остановится ни перед чем.

Он сказал, что Дюбуа ударил его сразу после упоминания ее имени. Жан вел себя как любой нормальный мужчина. Он так и не понял или не захотел понять, что в их среде действуют другие законы…

Они ужасно раскаивались. Виновный понес наказание… Этот несчастный парень ударил Дюбуа по голове, потому что не ожидал такого отчаянного сопротивления.

А она… Она опять потеряла его. И — превратилась в машину. Умную, готовую в любой момент вступить в бой машину. Потому что человеку выдержать такие испытания не под силу — она понимала это. Руководство Центра могло быть довольно ею. Никаких переживаний, никаких женских истерик. Женщина исчезла. Она осталась по ту сторону трагедии. Кроме расследования в университете ей поручали разовые операции, с которыми она справлялась блестяще. По-видимому, в Центре решили, что так она сможет избавиться от боли. И были правы. Ей некогда страдать — она работала.

Потеряв в своей жизни все, она спасала жизни других…

Но сегодня, когда она, вернувшись с задания, бессильно упала на кровать, ей позвонил Вендерс. «Я не мог не позвонить тебе, девочка, — сказал он. — Дюбуа пришел в себя. Ты заслужила свое право знать об этом. Но… все еще может измениться. Решение принимать тебе, но я бы не советовал… бередить душу».

Она остановилась у двери палаты и почувствовала, что у нее дрожат колени. Раньше она только слышала такое выражение: «У него задрожали колени». А вот теперь дрожали колени у нее. Оказывается, это не было литературной метафорой. Она стояла перед дверью до тех пор, пока к ней не подошел какой-то человек и, мягко взяв за плечи, помог ей сделать шаг внутрь.

Жан лежал, откинувшись на подушки и закрыв глаза. Морщинистое лицо было почти белым. Жаклин остановилась, не решаясь двинуться дальше.

— Он вышел из коматозного состояния и начал произносить слова, — тихо сказал врач, стоявший рядом с кроватью, опутанной проводами. — Но что касается восстановления памяти… — Он замолчал и пожал плечами.

Жаклин кивнула, сглатывая слезы.

— Подойдите к нему, — сказал врач. — Скажите что-нибудь.

Она заставила себя подойти.

— Жан… — прошептала она.

Больной не пошевелился.

— Жан, открой глаза…

Веки Дюбуа дрогнули, и пальцы его руки, лежащей на одеяле, слегка пошевелились.

Она смотрела на него со смешанным чувством ужаса и тоски. На кровати лежал человек, которого она любила. Беспомощный, потерявший память, с чужим безобразным лицом… Она почему-то вспомнила Феликса Серпиери и их разговор о любовных предпочтениях. Конечно, мы любим человека не за внешность. Но если в человеке изменилось все? Любила ли она его сейчас? Да, ответила, она себе, нить, связывающая ее с Жаном, не оборвалась, она чувствовала это…

Внезапно Дюбуа открыл глаза. Она затаила дыхание. Он пробормотал что-то невнятное. Жаклин наклонилась к его лицу.

— Жан, ты видишь меня?

Он снова зашевелил губами, но разобрать, что он говорит, было невозможно. Она ловила каждый звук, но… не понимала ничего. Это продолжалось долго, бесконечно долго… Наконец, беспомощно посмотрев на врача, она поднялась и отошла к окну.

Врач склонился над больным:

— Мсье Дюбуа, вы слышите меня?

И в ответ — опять невнятное бормотание. Врач повернул к ней голову.

— Не все так плохо, — сказал он. — По-моему, он зовет какую-то Элен… Вы знаете, кто это?

Ответом ему было отчаяние во взгляде Жаклин. Она горько усмехнулась и прикусила губу.

— Так знаете или нет? — врач был настойчив.

— Да… — произнесла она. — Я знаю, кто такая Элен. И вы тоже ее знаете. Это знаменитый психиатр Элен Брассер. Она его бывшая любовница…

2

Баржа покачивалась и скрипела. Королевский дворец напротив сверкал яркими огнями. На берегу канала стайка ребятишек каталась на скейтах и роликах, весело и беспечно галдя. В старой ветровке и вязаной шапочке, крепко сложенный, почти двухметровый Вендерс напоминал старого морского волка, недавно списанного на берег. Для полноты образа ему, пожалуй, не хватало только трубки. Но Вендерс не курил. Жаклин примостилась на баке, засунув руки в карманы плаща, и следила за движениями темных волн, бьющихся о борт судна. Эта баржа была собственностью Центра, и Вендерс иногда назначал на ней встречи с Жаклин — возможно, из соображений защищенности от чужих Ушей или, как считала Жаклин, из-за своей романтической натуры, глубоко спрятанной за внешней непроницаемостью главного консультанта директора Центра.

Что касается Жаклин, то она бы, пожалуй, предпочла более теплое и безветренное место. Осень в Амстердаме была неприветливой.

— Николсон доволен твоей работой, — негромко сказал Вендерс, нарушив затянувшееся молчание. — Он даже подумывает о том, не возглавить ли тебе отдел…

— Я не соглашусь, — сказала Жаклин.

— Ты думаешь, для этого требуется твое согласие?

— Понятно… — она вздохнула.

Вендерс нервно походил по палубе, потом резко остановился перед ней.

— Хороший же у тебя вид, — сказал он. — Скорбящая мадонна…

— Я работаю, — разозлилась Жаклин. — Все мной довольны. Что еще от меня требуется?

— Нормальное настроение. От которого зависит твоя работа.

— Ерунда, — проговорила Жаклин. — Нас же учили: «Когда ты приступаешь к выполнению задания, все твои эмоции остаются дома». Я так и поступаю.

— Как насчет другого принципа: «Спокойное состояние духа — залог успеха»?

— Да.

— Что да?

— Хороший принцип. Но в чем дело?

— Я знаю о скандале в клинике…

— Ах вот оно что… Но в тот день я была свободна от заданий.

— Я вынужден был извиняться перед мадам Брассер.

— Я не думала, что так получится.

— Что на тебя нашло? Ты же сама была инициатором ее приглашения. Центр пошел на значительные затраты. И что эта дама получает в первый же день своего приезда? Скандал с нашим сотрудником! Причем какой скандал!

Жаклин неожиданно улыбнулась:

— Да, это было ужасно глупо. Но она первая набросилась на меня…

Вендерс посмотрел на нее с иронией:

— Что значит — набросилась? Хотел бы я посмотреть на это шоу.

Жаклин пожала плечами:

— Я просто вошла в палату. А она… Она решила, что у меня нет никакого права там находиться.

— Я, наверное, никогда не пойму женщин, — проговорил Вендерс. — Сначала ты уговариваешь меня и Вильсона пригласить ее в клинику, убеждаешь, что, кроме нее, никто не вернет Дюбуа память. И тут же… я даже слова подобрать не могу для определения твоего поведения. Ну, скажи на милость, зачем ты туда пошла, когда там была она?

— Она теперь все время будет там, — по-детски насупившись, сказала Жаклин. — Так что же, я вообще не смогу навешать его?

— Но согласись, пока это не имеет никакого смысла! Он же не узнает тебя.

— Ну и что? — взорвалась Жаклин. — Она сказала мне… она посмела сказать, что это я виновата в том, что с ним случилось!

— Эй-эй!.. — Вендерс никогда еще не видел такую Жаклин Ферран… Он был ошарашен. — Если ты будешь так кричать, то сейчас сюда примчится охрана королевского дворца и, возможно, сама королева Беатрикс. Тебе пора серьезно заняться своими нервами. И вообще… Найди себе какое-нибудь развлечение… для отдыха.

Жаклин усмехнулась:

— Найти любовника? Я подумаю.

— Ладно, — смущенно пробормотал Вендерс. — Я здесь не для того, чтобы читать тебе нотации. Что нового в деле Деларю?

Взгляд Жаклин стал серьезным и холодным.

— Я запросила данные о его контактах. Вы же знаете, нам, простым оперативникам, неизвестны механизмы работы аналитиков. Но Николсон никак не отреагировал на мой запрос…

— Зато я отреагировал, — нахмурившись, сказал Вендерс. — Поэтому и пригласил тебя сюда. Все данные уже в твоем компьютере. Полковник не увидел смысла в твоем запросе. Но я гляжу на это иначе.

Жаклин смотрела на него выжидающе.

— У Стивена Деларю было пять прямых контактов в конторе. Первый контакт — его непосредственный начальник Отто Фелер, который давал указания и контролировал его работу.

Он также координирует усилия всех своих подчиненных.

— То есть сотрудники аналитического отдела общаются друг с другом только через него? — уточнила Жаклин.

— Совершенно верно, — подтвердил Вендерс. — Аналитики Центра друг с другом не знакомы. Могут жить в одном квартале и не подозревать, что они коллеги.

— А Фелер знает всех?

— Да, но утечка информации через него совершенно исключена. Он живет и работает в закрытом режиме. Ты знаешь, что это?

— Нет, но могу догадаться.

— Тогда слушай дальше. Марина Свенсен — секретарь Фелера. Немного больше, чем секретарь. Обычно говорят — правая рука. В данном случае — обе его руки и ноги. — Жаклин удивленно посмотрела на Вендерса. — Последние несколько лет, — сказал Вендерс, — у него функционирует лишь мозг. Слишком хороший мозг, чтобы Центр мог отказаться от его услуг.

— Понятно… — протянула Жаклин.

— О Фелере в конторе не знает никто, кроме его непосредственных подчиненных и руководства. Полковник не ответил на твой запрос, но я полагаю, что ты спрашиваешь не из праздного любопытства.

— Я ценю ваше доверие ко мне, — усмехнулась Жаклин.

— Остальные контакты Стивена — два посменно работающих охранника и сам полковник. Вот, собственно, и весь ответ.

— Это действительно все?

— Да. Ты хочешь спросить, общался ли со Стивеном я? Нет, при его жизни я даже не знал о его существовании.

— Секретарь Фелера тоже работает в… закрытом режиме? — спросила Жаклин.

Вендерс бросил на нее внимательный взгляд: — Она может покидать здание Центра. Но ее работа требует почти постоянного присутствия рядом с Фелером…

Жаклин озабоченно вздохнула:

— Вы читали мой отчет. Скажите, об экспериментах Дюбуа вы узнали из него?

Или вы знали о них или похожих на них раньше?

— У меня нет времени просматривать научную литературу, — уклончиво ответил он.

— Никто не пытался использовать элементы подобной методики в процессе обучения сотрудников Центра?

— Ты сама можешь ответить на этот вопрос. Ты же проходила переподготовку совсем недавно.

— Тогда еще один вопрос. Наш разговор с вами носит неофициальный характер?

— Во всяком случае, он нигде не будет зафиксирован, — кивнул Вендерс.

— Центр действительно заинтересован в обнаружении истинной причины смерти Стивена Деларю?

— Конечно, — может быть, с большим, чем следовало, пылом произнес Вендерс.

— И я вхожу в число тех, кому поручено найти эту причину?

— Да, — сказал Вендерс.

— Тогда я хочу получать на свои вопросы искренние ответы. В противном случае ничего не получится.

— Со своей стороны, я также надеюсь на твою искренность.

— Торгуетесь?… — грустно усмехнулась Жаклин. Вендерс развел руками.

— Ты не замерзла? — вдруг спросил он. — Можно спуститься в кают-компанию.

— Впервые слышу от вас такой вопрос, — опять усмехнулась Жаклин. — Я думала, вам наплевать на мерзнущих подчиненных. Они ведь в воде не тонут и в огне не горят.

— Извини, Жаклин, — Вендерс ласково обнял ее за плечи. — Обычный мужской эгоизм.

Она скосила на него взгляд и сказала себе, что, наверное, он не так уж и стар, как ей всегда казалось…

«Кают-компания» оказалась довольно просторной и уютной. Это было комфортабельное, обставленное по современным стандартам корабельных интерьеров помещение.

Мягкий желтоватый свет от настенных светильников создавал ощущение защищенности и покоя. Жаклин сняла плащ, который был ловко подхвачен Вендерсом, и, сбросив туфли, забралась с ногами на широкий диван. Вендерс достал из бара пузатую бутылку и два широких бокала.

— На судне полагается пить ром, — сказал он. Жаклин отрицательно покачала головой.

— Ты же замерзла, вот и согреешься, — сказал он и, налив понемногу рома в оба бокала, уселся рядом с ней на диване.

— Почему самоубийствами в университете занимался аналитик Николсона, а не ваш? — спросила она, рассматривая свой бокал.

Вендерс пожал плечами:

— Мои аналитики занимались в это время другими вещами. И потом, дело в университете не казалось мне слишком интересным. Мы вообще могли спокойно пройти мимо.

Она пригубила ром и поморщилась. Вендерс взял бокал из ее рук и поставил на стол.

— Не мучайся. Здесь есть твой любимый джин. Он встал с дивана и, подойдя к бару, начал готовить коктейль.

— Я изучила материалы экспертизы… — медленно проговорила Жаклин, глядя в его широкую спину. — Все-таки оснований отбрасывать версию об убийстве Деларю нет.

Стивен умер во время последней серии самоубийств в университете. Я проверила полицейскую сводку, а потом еще кое-что… В то же время покончили самоубийством еще несколько человек в городе. Но никто не привязал их к нашему делу. А у меня есть некоторые основания думать, что все самоубийцы, а не только студенты, были участниками одного эксперимента, который и повлиял на их судьбы таким страшным образом. Но Деларю не был участником этого эксперимента. Возможно, он просто наблюдал за ним… И кому-то это очень не нравилось.

— И этот кто-то, по-твоему, работает в нашей конторе? — спросил Вендерс, оборачиваясь к ней и протягивая бокал с коктейлем.

— Допустим, что Деларю убили. Выстрел был произведен с близкого расстояния. То есть у убийцы была возможность подойти к нему почти вплотную. Мы знаем, что Стивен перед смертью работал за компьютером. И он впустил человека, не выключив аппаратуру. То есть это был человек, которому он абсолютно доверял. Это не мог быть сосед или… почтальон с телеграммой. Допустим, Стивен все-таки выключил компьютер, а убийца потом опять включил его. Но тогда нам не удалось бы зафиксировать сеанс, в котором работал Деларю. Как вы знаете, наша система защиты в таком случае уничтожает всю информацию.

Вендерс потеребил мочку уха.

— Но почему убийца не выключил компьютер? Зачем ему указывать на связь мнимого самоубийства Деларю с его работой?

— Возможно, он не исключал того, что причина самоубийств в университете будет раскрыта, и, зная, что Стивен участвовал в эксперименте или наблюдал за ним, хотел представить случай Стивена аналогичным студенческим… А возможно, у него просто не было времени, чтобы отключить программу.

— Но объясни, — проговорил Вендерс. — Если он обладал какой-то тайной, почему его нужно было убивать именно ночью, дома, в присутствии семьи? Возни-то сколько!

— Во-первых, это не должно было выглядеть как убийство. Во-вторых, убийца, видимо, не мог ждать. Ибо та информация, которую обнаружил Стивен, не должна была стать достоянием кого-нибудь еще.

Вендерс вздохнул, встал с дивана и стал мерить каюту шагами.

— Беда в том, — наконец проговорил он, — что все это невозможно ни доказать, ни опровергнуть.

— Разве мы расследуем дело, чтобы передать его в суд? — поинтересовалась Жаклин.

— Нет, — нахмурился он. — Но, боюсь, пока мы не узнаем… тайны, к которой прикоснулся Стивен, все бессмысленно. Едва ли нам удастся сдвинуться с места.

— Но круг подозреваемых, по моей версии, весьма узок, — жестко сказала Жаклин.

— Я бы даже сказал, он сводится к одному человеку…

— К двоим, — тихо произнесла она. — Если вы действительно дали мне исчерпывающую информацию о контактах Деларю.

3

Жаклин выключила компьютер и прикрыла покрасневшие глаза. И в этот момент зазвонил телефон.

— Мадам Ферран? — спросила трубка голосом де Бура. — К вам гостья, она назвала себя Элен Брассер.

— Хорошо, — устало сказала Жаклин. — Попросите ее подняться.

И вот Элен Брассер собственной персоной стояла на пороге квартиры.

— Можно войти? — спросила она.

— Почему бы и нет, — пробормотала Жаклин и сделала приглашающий жест.

Элен огляделась и царственным жестом сняла свое длинное белое пальто.

Жаклин распахнула дверь в комнату. Элен вошла и без приглашения села в кресло, закинув ногу на ногу. Жаклин продолжала стоять.

— Мой визит удивляет вас? — спокойно спросила Элен, словно и не было той сцены в клинике.

— Да, — честно сказала Жаклин. Она уже не испытывала к этой холеной женщине той ненависти, которая охватила ее два дня назад, но беседовать с ней по-дружески все-таки не могла и не хотела.

— Я пришла извиниться перед вами за то, что была так несдержанна в нашу прошлую встречу, — сказала мадам Брассер. — Но вы должны меня понять — я испытала огромное потрясение, когда узнала о том, что случилось с Жаном. Я предчувствовала какое-то несчастье и пыталась отговорить его от поездки в Амстердам. Но он так хотел видеть вас…

— Я знаю, что приношу ему несчастья, — глухо сказала Жаклин, не меняя позы.

— Нет… — проговорила Элен. — Я была неправа, обвинив во всем вас. И еще раз прошу простить меня…

— Я тоже прошу простить меня, — сказала Жаклин. Присутствие Элен ужасно тяготило ее.

— Вы хотите знать о его состоянии? — спросила Элен.

Жаклин не ответила.

— Я знаю, что мое присутствие вам неприятно, — продолжала Элен. — Я врач, мадемуазель Ферран, и могу понять вас… Поверьте, я не хочу причинять вам лишнюю боль.

— Не стоит беспокоиться, — не выдержав, грубо сказала Жаклин. — К моему состоянию вы не имеете никакого отношения.

— Я рада, если это так, — улыбнувшись, сказала мадам Брассер. — Мне нужен ваш совет и ваша помощь. Вернее, помощь нужна не мне, а Жану. Видите ли, он вспоминает какие-то фрагменты своей жизни в Рутенберге… — она запнулась, — узнает меня, и это, собственно, все. Но есть нити, за которые можно попытаться вытянуть остальное.

— Вы говорили о моей помощи, — напомнила Жаклин.

— Да… У меня появилась некая идея по поводу лечения. Я поделилась ею с вашим начальством. Но… эти господа — категорически против. Я хочу просить вас повлиять на них.

— Повлиять на них не может никто, — усмехнулась Жаклин.

Но Элен продолжала, как будто не слыша ее слов:

— Жана необходимо отвезти в нашу клинику И вернуть ему прежнее лицо. В противном случае мои прогнозы по поводу его состояния неутешительны.

Жаклин почувствовала, как слабеют ее ноги, и опустилась в кресло напротив.

— Наверное, вы правы, — сказала она, не узнавая собственного голоса. — Мое руководство против ваших планов из соображений безопасности Дюбуа?

— Да… Но, мне кажется, это не все. Тем более что в замке Рутенберг я могу обеспечить ему абсолютную безопасность. Я думаю, Жан зачем-то нужен… вашей службе. Я не знаю, чем вы занимаетесь. Надеюсь все же, что вы не собираетесь проводить над ним какие-то… опыты?

— Наша служба не занимается опытами, — едва сдерживаясь, сказала Жаклин. — В отличие от вас. И конечно, мы заинтересованы в выздоровлении Дюбуа.

— Если это так, то я рассчитываю на вашу помощь, — сказала Элен Брассер и поднялась.

Когда мадам Брассер ушла, Жаклин захотелось кричать. Элен собирается отнять его у нее. Конечно, предложение известного ученого и врача было разумным и правильным. Если где-нибудь и могут заставить Жана вспомнить прошлое, то, скорее всего, в замке. Но… Будет ли в новой, восстановленной памяти Жана Дюбуа место для Жаклин? Она была уверена: Элен сделает все, чтобы не было. Потому что мадам Брассер займет его сама.

Конечно, Жану в замке станет лучше. Но — в Жаклин заговорил профессионал — будет ли он там в безопасности? В отличие от мадам Брассер, она не была убеждена в этом. Если его память восстановится, за ним опять начнется охота, и крепостные стены не защитят его.

А вызвать в его памяти замок можно и здесь, используя ту же методику видеоряда. Жаклин показала бы Элен и «города» Серпиери. Вдруг это тоже может как-нибудь помочь?

Она решила, что ей незачем говорить с Вендерсом. Если Элен может восстановить память Жана, она может это сделать и здесь, в клинике Центра. От принятого решения Жаклин стало немного легче.

4

По дороге в аэропорт Скипхолл Жаклин заметила за собой «хвост». Серый «мерседес» ехал за ней почти от Кайзерштраат. Это не была группа прикрытия: во-первых, она знала все машины, принадлежащие группе, а во-вторых, они не «вели» бы ее так заметно. Хотя, если это все-таки были свои ребята, им не имело особого смысла скрываться от нее. На всякий случай она достала пистолет и положила рядом с собой на сиденье. Но «мерседес» не делал никаких попыток сближения.

У стойки регистрации на Лион к ней подошел молодой парень, сотрудник Центра.

— Наш любимый шеф сгорает от любопытства, мадам. Вы решили взять отпуск?

— Передайте ему, — обворожительно улыбнувшись, произнесла Жаклин, — что по возвращении я обязательно удовлетворю его любопытство.

— Ты уверена, что тебе не нужна поддержка? — с непринужденным видом, словно делая ей комплимент, спросил парень.

Она беззаботно пожала плечами:

— Кто-то наблюдает за мной. Если вы сможете занять его разговором, буду признательна.

— А ты сама не хочешь с ним познакомиться?

Жаклин на минуту задумалась:

— Не хотелось бы портить уик-энд. Уж лучше вы.

— Как угодно, — не убирая с лица улыбки, проговорил парень. — Вообще-то мы уже познакомились…

— Я в этом и не сомневалась, — сказала Жаклин и направилась на посадку.

— В Лионе тебя встретят, — сказал парень.

— Очень жаль, что я не могу вам этого запретить, — пробормотала Жаклин.

В Брюсселе, отметив транзит, она со всеми предосторожностями покинула здание аэропорта и, добравшись до железнодорожного вокзала, села в поезд до Берна. А в Берне из поезда вышла ярко накрашенная блондинка, похожая на известную топ-модель, и даже людям, хорошо знающим Жаклин, вряд ли пришло бы в голову сравнивать с ней эту глупо улыбающуюся красотку.

Полковнику Николсону доложили, что в Лионском аэропорту Жаклин не появилась. Обычно надменный и сдержанный, он стукнул кулаком по столу и обрушил шквал ругани на своего подчиненного.

Потом он позвонил Вендерсу, но тот отделался очередной шуткой в адрес службы подготовки сотрудников Центра. Его-то в данный момент исчезновение Жаклин совершенно не беспокоило. Напротив него сейчас сидела совсем другая дама, перед которой он собирался, что называется, распушить хвост. Вендерс угощал кофе мадам Брассер.

5

Просмотр дисков Дюбуа Жаклин начала не без некоторой опаски, помня, как два года назад в замке Рутенберг сама стала «жертвой» его экспериментов. Однако ее опасения оказались напрасными. Сидя в люксе на восьмом этаже бернского «Бельвю-палас» на Кохергассе, она уже просмотрела несколько «серий» из методики Жана — и с ней ничего не произошло. Тогда она нашла материалы с тем опытом, в котором непосредственно участвовала в замке. Но опять не испытала ничего, кроме обычного любопытства телезрителя. Ее совершенно не увлек видеоряд, который так сильно и благотворно подействовал на нее тогда.

Выведя на экран монитора обычную заставку, Жаклин встала, потянулась и проделала несколько энергичных упражнений, которым, пожалуй, позавидовал бы любой обладатель черного пояса[4].

Затем она легла навзничь на мягкий ворсистый ковер и, расслабившись, уставилась в потолок. Дюбуа во что бы то ни стало хотел спрятать диски от чужих глаз. Но она совершенно не понимала, зачем это нужно было делать и кому они могли бы понадобиться. Таких картинок самый обыкновенный видеолюбитель может наснимать целую кучу. Может, картинки Дюбуа были кодом или паролем к чему-нибудь еще, что не было записано на дисках? Или картинки нужно совмещать каким-то особым образом? Но каким? Неужели об этом знал только сам Дюбуа? И поэтому его собирались похитить? Жаклин встала и начала просматривать все заново. Но опять не обнаружила ничего. Просто изображения — и все.

Тогда она переключила программу и просмотрела несколько «городов», которые записала в свой ноутбук. Из разговора с Эмилем она знала, что изображения и тексты «городов» выстраивались с целью преодоления фобий и комплексов участников эксперимента. Если человек страдал, например, аквафобией, то есть боязнью воды, то он пытался организовывать картинки таким образом, чтобы вода на них либо вовсе не присутствовала, либо наталкивалась на какие-нибудь препятствия. Маленький ручеек высыхал под жаром палящего солнца.

Гигантская плотина не давала реке вырваться из берегов. Затем на экране появлялся сам герой, который находился в ситуациях, где вода была полностью ему подвластна. Маленький человечек на экране мановением руки направлял реку в другое русло. Практически все было понятно даже школьнику. Страх рожден бессилием. Если человека убедить в своей власти над предметом, которого он боится, страх уходит. Ясно также, что если показывать картинки, убеждающие в обратном, то страх усилится, болезнь усугубится. Но ведь никто не может насильно заставить человека смотреть на экран…

Жаклин почувствовала, как ей не хватает сейчас Жана. Только он мог бы объяснить, в чем тут кроется секрет. Но неужели только Жан? А Серпиери? Ведь он занимается почти тем же. А что, если обратиться за помощью к нему? Но как объяснить свой интерес? Попытаться стать участницей эксперимента? У нее в университете есть союзник — Эмиль. Да, пожалуй, неплохая идея. Почему ей не пришло это в голову раньше? Во-первых, потому что она ничего не знала об экспериментах, пока ей не рассказал о них Эмиль. И во-вторых, после последнего массового самоубийства эксперименты не возобновлялись. Но Эмиль сказал, что теперь они опять подбирают людей, а значит, собираются продолжать исследования. Она подошла к телефону и позвонила в Амстердам, в квартиру Эмиля.

Эмиль оказался дома и сразу все понял.

— Феликс просил меня участвовать в подборе кандидатов для новых опытов. Я попробую убедить его в том, что вы подходите. Вы — неординарная личность, его это должно заинтересовать.

— Французская галантность воистину не знает границ, — сказала Жаклин. — Это по поводу неординарной личности. Что касается остального — помни, что это очень важно. Я надеюсь на тебя.

6

Лицо Элен Брассер было уставшим и напряженным, под глазами явно прочерчивались морщинки, перед которыми оказался бессильным даже ее безупречный в остальном макияж. Но Вендерс не замечал ни усталости, ни морщинок и откровенно любовался своей гостьей. «Серый кардинал» Центра любил женщин и, несмотря на свои пятьдесят пять, слыл среди друзей и сослуживцев ловеласом. Элен не могла не заметить его страстных взглядов. Наливая ей мартини, он наклонился и, словно случайно, коснулся рукой ее волос, отметив при этом про себя, как красива ее грудь. Он больше, чем следовало, задержался в наклоне и почувствовал, что она смущена. Это совсем не вязалось с ее внешним обликом и положением. Вендерс подумал, что, может быть, здесь ему повезет больше, чем со строптивой и независимой Жаклин, которую он безуспешно пытался соблазнить все эти годы.

Однако его правилом в общении с женщинами было — не торопиться. Поэтому он сел в кресло напротив и продолжил прерванный разговор.

— Поймите, мадам, то положение, в котором оказался несчастный Дюбуа, явилось следствием охоты на него. И пока мы не выясним, кто организовал эту охоту, нет никаких гарантий, что попытка похищения не повторится, когда память вернется к нему. И, к сожалению, мы не можем обеспечить ему полную безопасность в вашей клинике в замке Рутенберг. Наши возможности велики, но не безграничны.

— Но, во-первых, — возразила мадам Брассер, — я сама могу обеспечить ему любую охрану, сколько бы это ни стоило. А во-вторых… — она вздохнула, — я не вижу других способов лечения Жана. Я была вынуждена оставить клинику, приехав сюда. Но я не могу оставлять ее надолго.

— А что, если я предложу вам компромисс? — спросил Вендерс. — Вы все-таки задержитесь недели на две и попытаетесь поработать с ним здесь. И если станет ясно, что эти попытки не приводят ни к какому результату, тогда… За это время мы сможем продумать способы переправки Жана в вашу клинику и меры охраны его там. Ответьте все-таки: почему вы так уверены в неудаче здесь?

— Я ни в чем не уверена, — вздохнула мадам Брассер. — Но я не понимаю, почему вы так держитесь за него.

— Почему вы решили, что мы держимся за него? — улыбнулся Вендерс. — Может быть, мы не хотим отпускать вас…

Элен вскинула на него удивленные глаза.

— Вы хотите посмотреть, как я буду работать с ним? — с усмешкой спросила она. — Ваша служба интересуется моими методами?

— Увы, — сказал он, — у нас вряд ли найдутся специалисты, способные в полной мере оценить вашу работу. Говоря, что мы не хотим отпускать вас, я имел в виду… совсем другое.

— Что же, господин Вендерс?

— Я имел в виду ваши женские качества. Ваше обаяние…

— Признаться, мне давно не делали таких… комплиментов, — прервала его Элен.

— Вы, наверное, хотите сказать: таких неизысканных? — вздохнул Вендерс. — Да, я солдат и привык выражаться прямо. Прошу простить, если я вас обидел.

— Вы ничуть не обидели меня, — сказала Элен, и Вендерс не мог не заметить промелькнувшую в ее взгляде иронию, которую она, правда, тут же поспешила спрятать. — Но давайте все-таки вернемся к нашей проблеме… Если вы будете препятствовать вывозу Жана в Швейцарию, я, конечно, начну лечить его здесь.

Нас слишком многое связывало с ним… Вероятно, мадемуазель Ферран вам это доложила.

— Мадемуазель Ферран не всегда считает нужным докладывать, — хохотнул Вендерс. — Но, как я понимаю, с Дюбуа вас связывала не только совместная работа?

Элен некоторое время помолчала. Затем она поднялась.

— Мне пора, господин Вендерс. Завтра с утра я буду в вашей клинике. Но все же, я надеюсь, мы еще вернемся к разговору о Швейцарии.

— Непременно, — пообещал Вендерс, тоже поднимаясь. — Вы в отель?

— Да, уже поздно.

— Позвольте мне проводить вас? — спросил он, подавая ей длинное белое пальто.

— Благодарю вас, не стоит, — улыбнулась она.

Вспомнив иронию, которую вызвала его попытка сделать ей комплимент, он не посмел настаивать на своем предложении.

7

Жаклин набрала шифр, положила диски обратно в сейф и повернула рукоятку. В Бернском филиале Кредитного банка Швейцарии материалы Дюбуа были в полнейшей безопасности. Через два часа сыщица уже была в аэропорту Гааги, а еще через час — в Амстердаме, в лаборатории Феликса Серпиери в Открытом Европейском университете.

— Я ужасно рад видеть вас, — декламировал Серпиери, возбужденно ходя по большой комнате, обставленной самой современной техникой, предназначение которой непросто было угадать человеку, не причастному к тайнам психологической науки. — И ужасно рад, что вы приняли наше предложение. Я и надеяться не мог, что Эмиль сможет уговорить вас участвовать в нашем деле. Да и вообще замечательно, что ему пришло в голову вас пригласить! Я думал об этом и сам, но как-то… не решался. Не все профессора и преподаватели считают наши занятия серьезными.

— Наши науки смыкаются, — улыбаясь, говорила Жаклин. — Я пытаюсь следить за новейшими веяниями в вашей области, хотя и чувствую, что со времен учебы в колледже безнадежно отстала в смысле психологической образованности. Времени на все катастрофически не хватает. Так что мой интерес — это интерес профана, а не ученого. Хотя, кто знает, может, и я буду причастна к большому открытию?

Серпиери было приятно слышать ее слова. Жаклин немного боялась, что ее излишне восторженный тон может его насторожить. Но для итальянской природы восторженность — в порядке вещей, поэтому он принял все за чистую монету.

— Я весьма польщен, — проговорил он. — Я не обещаю большого открытия — мы занимаемся весьма заурядными вещами. Мы просто пытаемся помочь людям. По мере сил и умения.

— Ваша скромность делает вам честь, — сказала Жаклин. — Я сгораю от любопытства и нетерпения. Когда вы начнете обращать меня в вашу веру?

Серпиери обжег ее пронзительным взором черных сверкающих глаз.

— Почему бы не начать прямо сейчас?

— Я готова, — улыбнулась она, преодолевая в себе желание отвести взгляд.

— Я тоже, — проговорил он. — Прошу, — и он указал ей место за одним из компьютеров.

Жаклин устроилась во вращающемся кресле и посмотрела на Серпиери с выжидающей улыбкой.

— У вас все-таки усталый вид, — проговорил он, разглядывая ее. — Я попрошу, чтобы принесли кофе. Или перенесем начало на завтра?

— Нет-нет, — возразила Жаклин. — Я же ночью не усну. Эмиль меня так заинтриговал!

— Тогда сначала неплохо бы выяснить, чем может вам помочь наша скромная наука. Иными словами, есть ли у вас какие-либо психологические проблемы. Вообще говоря, они есть у каждого, но не каждый о них догадывается.

— Может, это и лучше — не догадываться? — с сомнением произнесла Жаклин. — Одно дело — знать, что боишься темноты, и бороться с этой боязнью, и совсем другое — узнать о том, что ты ее боишься, и ужаснуться собственному страху.

— Знать о своих проблемах необходимо. Скрытая проблема представляет собой даже большую опасность, чем проблема явная. Вот вы чувствуете, допустим, какой-то дискомфорт, поднимаясь в лифте, а не понимаете, отчего это. У вас портится настроение, все начинает валиться из рук — и только потому, что вы проехали в лифте. Но если вы знаете, что страдаете лифтобоязнью, то ваша проблема наполовину решена. Ведь вы знаете, что настроение у вас испорчено из-за лифта, а не из-за чего-то неведомого, мистического, непонятного. Да, я боюсь ездить в лифте, говорите вы себе, и поскольку не вся ваша жизнь проходит в лифте, настроение возвращается в норму. В конце концов, можно всегда выбирать себе жилье на первом этаже.

— Но пока я знаю, что лифты существуют, у меня все равно будет портиться настроение даже при упоминании о них, — задумчиво-огорченно проговорила Жаклин.

— Умница! — воскликнул Серпиери. — Поэтому нужно не избегать своего страха, а взращивать его до неимоверных пределов, чтобы потом — уничтожить! Ведь человек — самое сильное животное из всех существующих. Он может уничтожить все, что угодно, а уж собственный страх и подавно. Не лифт нужно исключить из жизни, а боязнь. Собственную боязнь.

— Значит, я взращиваю лифты, они окружают меня со всех сторон… А если я не справлюсь?

— Справитесь. Любой человек может справиться Главное — знать как. Мы этим, собственно, и занимаемся. Поиском способов драки со своими монстрами.

— Нашли? — непринужденно поинтересовалась Жаклин.

Серпиери вздохнул:

— Кое-что нашли. Но область поиска пока еще остается обширной. Иначе человечество давно было бы счастливо. Но это, как вы понимаете, шутка.

8

Мадам Брассер распорядилась обставить самую большую палату клиники Центра так, чтобы она напоминала Жану его жилье в замке Рутенберг. Конечно, все воспроизвести не удалось. Но то, что Элен сочла возможным, было выполнено. Последним штрихом стала скрытая подсветка помещения, создававшая ощущение яркого солнечного дня, ибо амстердамская осень отнюдь не баловала жителей города. Когда все распоряжения Элен были выполнены, Дюбуа перевезли.

Два молодых ассистента, которых Элен вызвала из своей клиники, с утра до ночи возились с Жаном, работая над восстановлением двигательных функций.

Сама Элен приступать к работе не торопилась. Она видела, что болезнь начала медленно отступать, но слишком интенсивное вмешательство могло принести больше вреда, чем пользы. Дюбуа заново учился ходить и двигать руками, но требовать от него более сложных и осмысленных действий было еще рано. Она наблюдала за работой своих молодых коллег и задавалась вопросом, что ощущает она сама, видя в таком состоянии человека, с которым прожила не один год. Продолжала ли она любить его сейчас? Она не могла ответить на этот вопрос. Со стыдом восстанавливая в памяти свою первую встречу с Жаклин y eгo постели, она призналась себе, что в тот момент испытала ревность. Значит, любовь к нему не покинула ее? Или это было хоть и низкое, но вполне понятное желание полного обладания близким человеком?

Элен Брассер была умной женщиной, нелегкий опыт прошлой жизни одарил ее мудростью, но это не означало, что она утратила способность чувствовать. Она всегда отдавала себе отчет в своих чувствах, но отнюдь не собиралась убивать их в себе. И сейчас перед ней стояла серьезная проблема: хочет ли она быть с этим человеком и дальше? Может, та вспышка ярости при виде Жаклин была вызвана лишь памятью о прошлом. Могла ли она любить Дюбуа сейчас, любит ли? Элен не могла понять этого. И потому мучилась.

Впрочем, ответ на подобные вопросы не мог влиять на лечение Жана. В мадам Брассер одновременно жили женщина и врач, и никогда одна ипостась не влияла на другую. Это, кажется, и называется профессионализмом.

— Вы свободны до завтра, — обратилась она к своим ассистентам. — Сейчас я займусь им сама.

Юноша и девушка помогли Дюбуа добраться до его дивана и, не услышав от Элен дополнительных распоряжений, молча удалились.

Дюбуа сидел, наклонив голову и сложив руки на коленях. Элен медленно подошла к нему и села рядом.

— Жан, — позвала она, — ты меня слышишь?

Он медленно поднял голову, но направленный на нее взгляд был по-прежнему бессмысленным.

— Ты узнаешь меня, Жан?

Он кивнул и отвел взгляд.

— Отлично, — проговорила она. — Поговорим? На лице его отразилось некое подобие улыбки.

— Поговорим… — повторила Элен.

Дюбуа снова на нее посмотрел. Она улыбнулась, и он опять улыбнулся в ответ.

— Как ты себя чувствуешь?

Из груди Дюбуа вырвался какой-то стон, но она поняла.

— Отлично, — опять сказала она. — Назови мое имя.

Дюбуа посмотрел на нее озадаченно и повалился на подушки.

— Для начала совсем неплохо, — проговорила она и поднялась. Скорее она сказала это себе, чем ему. — Ты хочешь еще что-нибудь сказать мне?

— Небо, — прошептал он.

— Что? — не поняла Элен.

Он неуверенным движением поднял руку и показал на потолок.

— Это не… небо… — он закрыл глаза. Лоб его покрылся испариной.

— Это действительно не небо, — проворчала она. — Но оно будет, обязательно будет. Я сделаю все, чтобы оно было.

— Я… хочу видеть… небо… Элен…

Она тихо засмеялась:

— Ты, оказывается, все помнишь. Ты выздоравливаешь, Жан. Мы поедем домой, и там обязательно будет небо. Я тебе это обещаю.

Элен щелкнула кнопкой пульта, и в палате зазвучала музыка Беллини, которую Дюбуа всегда так любил. Она подошла к окну, по стеклу бежали струйки дождя. За окном было уныло и безнадежно. Элен повернула голову к больному. Глаза Дюбуа были открыты, а по его морщинистому лицу текли слезы.

9

Серпиери сел рядом с Жаклин и положил руку на спинку ее вращающегося стула.

— Все очень просто. В этом файле около десяти тысяч фотографий. Вы отмечаете фотографии, которые вызывают у вас какие-то отрицательные эмоции, одним щелчком мыши, а те, которые рождают в вас эмоции положительные, — двумя щелчками. Как видите, ничего сложного, любой человек, даже маленький ребенок, может это проделать. Начнем?

Жаклин пожала плечами:

— А если фотография не будет вызывать у меня никаких эмоций?

— Они составят третью группу и пока интересовать нас не будут.

— Хорошо. — И Жаклин начала отбор.

Через десять минут Серпиери опять подошел к ней.

— Вы работаете как машина, — сказал он. — Разве можно за две секунды рассмотреть фотографию?

Жаклин чертыхнулась про себя. Для нее это было нормальное время, чтобы увидеть образ и оценить свои эмоции. Но она совсем упустила из виду, что для нормального человека двух секунд явно мало. Нужно было как-то выкручиваться.

— Я не могу иначе, — жалобно сказала она. Я гак привыкла. Когда-то в ранней юности я увлекалась всякими мнемоническими практиками[5] особенно практикой йогов. Вы ее знаете, конечно. И нам с группой ребят было достаточно одной секунды, чтобы запомнить, а не только увидеть, до двадцати пяти предметов.

— Вот оно что… — протянул Серпиери. Кажется, он был разочарован. — Вы ломаете наши замыслы. Но может, это и к лучшему. Таких людей у нас еще не было. Продолжайте, пожалуйста.

Через полчаса он остановил ее.

— Вы устали?

— Совсем нет, — честно сказала Жаклин.

— А вот программа устала, — засмеялся он. — Боюсь, что сейчас вообще произойдет сбой. Машина не знает, что с вами делать. Программа написана для простых смертных, а не для йогов.

— Почему?

Серпиери протянул ей чашку кофе.

— Видите ли, в программу включен индикатор времени. Нашей задачей и задачей программы было отобрать около ста «положительных» и «отрицательных» картинок. А вы просмотрели около половины всего имеющегося у нас материала. Принцип отбора картинок связан со временем вашего выбора. Если вы смотрели на картинку долго и наконец ее отвергали — значит, она вас раздражает меньше, чем та, которую вы отвергли сразу.

И наоборот. Если вы выбрали картинку как «положительную» и смотрели на нее дольше, чем следовало, — значит, она вам нравится больше, чем та «положительная», на которую вы смотрели меньше. А вы работаете как автомат.

— Понятно, — засмеялась Жаклин. — Бедная машина. А доли секунды она не ловит?

— Только на это и остается надеяться, — тоже рассмеялся Серпиери. — Давайте посмотрим, что у нее получилось. — Он нажал клавишу.

Перед глазами Жаклин с большой скоростью понеслись отобранные изображения.

— Прекрасно, — пробормотал психолог. — Сработало. А теперь постарайтесь не отвлекаться и смотреть только на экран. Я покажу вам два моря. Почти одинаковых. А потом вы скажете, какое из них вам понравилось больше.

Жаклин послушно уставилась на экран. Это были действительно почти два одинаковых коротких видовых фильма. В общем-то все сводилось к изображению морских волн — то бушующих, то спокойных. Но странное дело: несмотря на то, что фильмы были почти одинаковые, в первом случае Жаклин не почувствовала ничего, кроме скуки и некоторого раздражения от однообразия, а во втором ей было очень приятно смотреть на экран и хотелось, чтобы просмотр никогда не кончался.

— Ну как? — спросил Серпиери, когда экран погас.

— Потрясающе. В чем же тут секрет?

— Не знаю, — сказал психолог. — Знаю, что один фильм нравится, а другой нет. Причем разным людям нравится и не нравится разное. Мы сейчас выясняем ваши эмоциональные приоритеты. Какой фильм вам понравился больше?

— Первый, — солгала Жаклин и заметила тень недоумения на лице Серпиери. — Только если вы мне не скажете почему, я сейчас встану и уйду навсегда.

— Но боюсь, что я действительно не могу этого объяснить, — развел он руками.

— Дорогой Феликс, — твердым голосом сказала Жаклин и решительно встала. — Я не люблю, когда меня считают дурочкой. И еще больше не люблю, когда мне врут. Я понимаю, что в любом из ваших экспериментов вранье необходимо, но нельзя же врать так беспардонно!

— Да почему вы думаете, что я вас обманываю? — тоже вскочил Серпиери. — Эту методику разрабатывал не я, а наши коллеги из Кембриджа. Откуда я знаю, в чем тут секрет? Они мне его не сообщили.

Жаклин вздохнула и направилась к двери.

— Очень жаль, Феликс, — тихо произнесла она. — Я же уже говорила вам, что не люблю, когда меня считают дурочкой. Вы сейчас показали мне два одинаковых фильма, вернее, один и тот же фильм.

Но один раз мне хотелось зевать, а второй… Все было совсем иначе. Так что дело не в самом фильме, а в чем-то совершенно ином. Пусть это останется вашим секретом, если вы так хотите. Но дурачьте, пожалуйста, других.

Серпиери схватился за голову, стремительно загородил ей дорогу к дверям и упал перед ней на колени.

— О Святая Мадонна! — закричал он. — Да обрушатся все несчастья на мою голову, если я сейчас отпущу такую незаурядную женщину! Видит Бог, мадам Ферран, такие умные и наблюдательные люди мне еще не попадались!

— Но тогда цена вашему эксперименту — ноль, — сказала Жаклин.

Он вскочил с колен, схватил ее под руку и почти насильно усадил обратно в кресло.

— Я не могу выразить вам своего восхищения! — опять начал он, но Жаклин решительно прервала его:

— По-моему, восхищения уже достаточно.

— Как вам угодно, но ваш случай действительно уникален, — сказал он уже более спокойно. Жаклин поморщилась. — Я смею надеяться, что вы не обиделись на меня! Вы ведь не обиделись, правда? — Он умоляюще посмотрел на нее.

Жаклин рассмеялась.

— На вас невозможно обижаться, Феликс, — сказала она. — Но если вы и дальше будете вести себя со мной, как с ученицей начального класса колледжа, то я в вас, пожалуй, разочаруюсь.

10

Что-то происходило со светом. Он то мерк, то невыносимо ярко вспыхивал и слепил глаза так, что хотелось кричать от боли и бессилия. Он не понимал, что нужно сделать, чтобы это прекратилось — и боль, и тоска, и невыносимый страх того, что его бешено колотящееся сердце сейчас остановится. Он бормотал слова молитвы, выученной еще в детстве и почти забытой. Он боялся уснуть или, наоборот, проснуться — не было никакой возможности понять, явь это или сон. Но он боялся перейти в другое состояние, которое, как ему казалось, будет еще ужаснее, чем то, в котором он пребывал сейчас. Двигались какие-то фигуры, вслед за которыми двигался и он, пронзительные звенящие звуки заполняли всю огромную комнату, по которой носились тени, грозящие накрыть его с головой. Ему было страшно двигаться, потому что казалось: от его движений звуки будут еще пронзительнее, а тени — еще чернее и настойчивее. Тоска и страх не отпускали ни на секунду. Хотелось кричать, но крик застревал в его гортани, словно заранее подчиняясь этой темной властной силе и сдаваясь ей.

Потом приходило спасение. Легкая и прохладная рука касалась его горячего лба, и темнота отступала, унося с собой весь ужас происходящего. Он не знал имени для своих ощущений. Но его запекшиеся губы явственно произносили: «Элен».

Не отрывая руки ото лба Дюбуа, Элен смотрела на него со смешанным чувством тоски и нежности. Она не понимала причин его отчаяния: может быть, она в чем-то ошиблась как врач? Но, слава Богу, ее прикосновения действовали на него благотворно и выводили его из этого состояния. Наверное, иначе и быть не могло, думала она. Ему столько пришлось пережить за эти два года, и пережитые ужасы теснились теперь в его болезненном сознании, не направляемом волей. Значит, ему нужна ее воля. Элен связывало с Жаном нечто большее, чем просто совместная работа, большее, чем просто постель… Думая о нем, она почему-то всегда ставила на первое место работу. Можно ли было назвать такое отношение высоким словом «любовь»?

Когда-то она любила своего мужа, Клода Деново, — здорового, сильного, преуспевающего. Другим она его себе не представляла. В ее чувстве, как она теперь понимала, было много эгоизма, здорового эгоизма богатой молодой женщины, собирающейся строить собственную карьеру.

Она гордилась Клодом, и ей казалось, что он так же гордится ею. Они были великолепной парой в глазах окружающих. Они были великолепной парой в ее собственных глазах. Но оказалось, что Клод смотрел на их отношения иначе. Ему не хватало в ней… женщины. И теперь она понимала, что он был прав.

Ведь если бы Клод Деново оказался в таком положении, как Жан, если бы Клоду пришлось так изменить свою внешность… Она не смогла бы относиться к нему по-прежнему — теперь она ясно понимала это. О, сколько ошибок она совершила тогда!.. И ради чего? Ради наивных заблуждений молодости, когда внешнее порой заслоняет собой самую суть вещей… Она очень дорого заплатила тогда за свои заблуждения.

Ее чувство к Жану было совсем иным. И оно оказалось более прочным, более жизнеспособным.

Странные и страшные вещи устраивает порой судьба, чтобы дать человеку возможность разобраться в окружающем мире, и в первую очередь в себе самом. Чтобы дать ему проверить свое чувство: а не придуманное ли оно?…

Элен Брассер сидела у постели заснувшего Дюбуа, не отрывая руки от его лба. Если это ему понадобится, она будет сидеть так… всю жизнь.

11

Жаклин выстраивала на экране свои «города». Был уже вечер. У Серпиери была назначена какая-то важная встреча, и он не без сожаления оставил сыщицу в своей лаборатории одну. Поначалу Жаклин честно старалась выполнять то, что от нее требовалось, и отгоняла посторонние мысли. Но потом она сдалась и дала им волю. И теперь она одновременно строила «города» и думала о расследовании, стараясь, чтобы одно не препятствовало другому.

По условиям эксперимента нужно было создать пять «городов»: «Город Беззаботного Детства», «Город Детских Страхов», «Город Первой Любви», «Город Монстров» и «Город Настоящего». Первые три предполагали реконструкцию прошлого. Два остальных должны были соответствовать нынешним переживаниям и событиям. Жаклин усмехнулась. Если с первыми тремя городами можно было обращаться честно, то с четвертым и пятым… А впрочем, кому под силу разгадать те образы, с помощью которых она зашифрует свое настоящее? Каменная ограда, высокие облака на фоне ярко-синего неба, рыжий ухмыляющийся кот, яркие фантики от конфет и прочая милая ерунда постепенно заполняли «Город Детства». Правда, беззаботного детства не получалось: на экране появилось изображение кладбищенской аллеи и двойного надгробия родителей, а потом — пистолет дядюшки Поля, лежащий на кухонном столе…

Серпиери сказал ей, что эмоциональный эффект вызван одновременной прокруткой двух рядов видеоизображений. Но каким способом осуществляется наложение кадров, психолог объяснить не смог. Или не захотел?…

…Допустим, первый фильм, который они показывали будущим самоубийцам, нравился им. Поэтому участники эксперимента продолжали смотреть его и не собирались выключать компьютер. Второй же фильм, загадочным образом совмещенный с первым, был совершенно непереносим. Может быть, какое-то навязчивое воспоминание. Что-то страшное, постыдное, вызывающее отвращение… И скрытое изображение вызывало эмоцию более сильную, нежели изображение явное… Человек не мог оторваться от экрана, а отрицательная эмоция зрела в нем и наконец доводила до непоправимого шага. Возможно ли это? Жаклин не знала. Но если это действительно так, то как докажешь это? Можно, правда, просто добиться прекращения эксперимента… Но зачем вообще Серпиери делал это? Ведь он утверждает, что ставил своей целью помочь, а не навредить…

…На экране появилась маленькая тесная кладовая, в которой сложен садовый инвентарь, плетеные корзины, какие-то ящики… Жаклин невольно вздрогнула.

Это был самый сильный страх, пережитый ею в детстве. Тогда еще были живы родители. Ее нянька, сильно рассердившись на Жаклин, в наказание заперла ее в подобной кладовке. Девочка билась и кричала, с ней случилась самая настоящая истерика. Вернувшиеся домой родители немедленно вызволили ее, няню тут же уволили, но Жаклин еще неделю не могла прийти в себя. Став старше, она не смогла избавиться от страха, который возвращался к ней каждый раз, когда она проходила мимо двери кладовой. И только гораздо позднее, с помощью психологов Центра, она смогла подавить в себе неприязнь к замкнутым пространствам, но все-таки не была уверена, что изжила ее совсем. Для «Города Детских Страхов» этой кладовой, пожалуй, достаточно.

…Серпиери сказал, что он не знает, каким способом совмещаются первый и второй фильмы. Если это так на самом деле, то нити эксперимента ведут за стены Открытого университета, что не казалось Жаклин таким уж невероятным. Итак, главная задача на ближайшее время — выяснить, кто был этим страшным кукловодом…

Жаклин почувствовала, что у нее слипаются глаза. Она отключила компьютер и потянулась. Она подумала, что, пожалуй, Серпиери не лгал ей.

Это было действительно похоже на бредовую фантазию… По сути, у нее не было никаких оснований подозревать, что «кукловодом» был аналитик Центра Стивен Деларю.

Но теперь она была убеждена в этом. Ну, может быть, почти убеждена.

12

Сэр Келвин Касуэлл не любил тратить время на разговоры. Однако для этого человека он делал исключение. Во-первых, их связывало общее прошлое, во-вторых, и в настоящем от него зависело многое. Самолет Касуэлла приземлился в аэропорту Скипхолл глубокой ночью, а через двадцать минут Касуэлл входил в просторную гостиную… Он отметил, что к его приезду здесь уже приготовились: на столе, в обрамлении кулинарных шедевров, приготовленных, несомненно, самим хозяином дома, стояла бутылка с его любимой текилой.

— Я благодарен вам, сэр Касуэлл, что вы нашли возможность посетить меня, — проговорил хозяин, приветствуя гостя.

— Я также рад, что вы нашли время принять меня, — ответил Касуэлл. — К сожалению, неотложные дела требуют моего присутствия в Лондоне завтра утром. Если вы не возражаете, то я предпочел бы совместить разговор с ужином.

— Прошу вас, — улыбнулся хозяин.

Касуэлл сел и без церемоний наполнил свою тарелку — лакеев в этом доме не водилось, поскольку разговоры, происходящие здесь, как правило, не были предназначены для постороннего уха.

— Я доволен вашей работой, — произнес он, пригубив текилы. — Однако Марк доложил мне, что возникли трудности. Я знаю, что вы никогда не паникуете из-за ерунды…

— Необходимо на время прекратить эксперименты, — тихо проговорил хозяин. — Это становится опасным.

Касуэлл отложил свой прибор и тяжело посмотрел на него. Некоторое время он молчал.

— Что ж, если это говорите вы, то так и следует поступить, — наконец произнес он. — Но мне чертовски жаль вычеркивать вас из своих планов. Я не хочу вторгаться в ваши пределы, но, может быть, я могу разрешить возникшие проблемы?

Хозяин покачал головой:

— Расследованием последствий эксперимента занимается Европейский центр по борьбе с распространением наркотиков. Вы понимаете, чем это может обернуться.

— Нет, не понимаю, — быстро проговорил Касуэлл. — И при чем тут наркотики?

— Одна из версий, выдвинутая при расследовании дела с самоубийствами, заключалась в том, что, возможно, студенты употребляли какой-то новый вид наркотиков.

— Что за чудовищная идея! И Центр принял ее всерьез?

— Центр обязан вмешиваться во все дела, где хоть однажды прозвучит слово «наркотик».

— Странные обязанности, — пробормотал Касуэлл. — Однажды Центр уже помешал мне… Это перестает казаться случайностью, вы не находите? А если вы скажете мне, что в деле опять фигурирует мадемуазель Ферран, то я и вовсе отброшу мысль о случайности. Я прав? — Задав вопрос, Касуэлл уставился на своего визави.

— Да, сэр, — склонил тот голову. — В эпизоде с Уолтером действительно участвовала она. И она же занимается расследованием в университете. Ваши люди ходят за ней по пятам.

— Я стал слишком стар, — сказал Касуэлл, пытаясь сдерживать ярость. — Я слишком надеюсь на своих помощников. А они, оказывается, теперь сами решают, что мне следует, а что не следует знать. Дьявол!

— Все можно поправить. Но на это нужно время, — проговорил хозяин, тяжело дыша.

— Девчонка работаете группой? — поинтересовался Касуэлл.

— Она никогда не работает с группой. Она из разряда одиночек.

— Уже легче, — пробормотал Касуэлл, по-видимому, успокаиваясь. — И до чего она докопалась?

— Пока ни до чего. Но… она вошла в контакте Серпиери. Возможно, не случайно.

— Я хочу, — проговорил Касуэлл, — чтобы вы провели еще один эксперимент. И затем — все. Пока все. Какой срок необходим, чтобы все улеглось?

Хозяин помолчал, потом произнес:

— Думаю, что месяца через четыре все успокоятся. Лишь бы не выплыло наружу, что все они были участниками эксперимента. Но, я думаю, это невозможно.

— А если предположить невозможное?

— Тогда Серпиери давно бы давал показания в полиции. Впрочем, ни один прокурор не смог бы сформулировать обвинение. Дело ограничилось бы общественным скандалом.

Касуэлл встал и начал молча прохаживаться по комнате. Затем он повернулся к хозяину.

— Есть ли возможность продолжать исследования? Пусть не в университете… Возьмите Серпиери к себе, в конце концов.

Хозяин кивнул.

— Я и сам думал об этом. Но вы не можете не понимать, какие в этом случае возникнут проблемы.

Касуэлл посмотрел на него, прищурившись:

— Если дело будет в ваших руках, проблем не должно возникнуть.

— Благодарю.

Касуэлл подошел к окну и распахнул его. В гостиную ворвался холодный воздух.

— Если бы не эта нелепость с Дюбуа, — проговорил он медленно, — я мог бы обойтись без итальянца. И без остальных. Есть ли какая-нибудь надежда на выздоровление Дюбуа?

— Сейчас трудно об этом говорить. Служба Уолтера принесла с извинениями несколько сот тысяч долларов.

Были наняты лучшие эскулапы. Наконец, приехала бывшая подруга Дюбуа — светило клинической психиатрии. Есть ли надежда в таких обстоятельствах, спрашиваете вы?

— Он очень нужен мне. Что мы можем сделать в этом смысле?

Хозяин покачал головой:

— Он попал в поле зрения Центра…

— Я вас не узнаю, — удивился Касуэлл. — Сделайте так, чтобы Центр потерял всякий интерес к нему.

— Это невозможно. Интерес Центра к Дюбуа подогревает Жаклин Ферран.

— Я вас не узнаю, — повторил Касуэлл. — Сделайте так, чтобы она вышла из игры. Раз и навсегда.

— Если вы сделаете это сами, — возразил хозяин, — это будет выглядеть более естественным.

Касуэлл внимательно посмотрел на собеседника:

— Пожалуй, в ваших словах есть резон. Я подумаю над ними.

13

Выйдя из дверей университета, Жаклин ощутила страшную усталость. Конечно, можно было никуда не ехать, а остаться в университетской квартире, но она подумала, что здесь ей не дадут заснуть — замучают звонками с предложениями общения. Было восемь вечера — для мужского преподавательского состава самое время приглашать молодую женщину на ужин. А для конторского начальства — время требовать отчета, поэтому просто отключить телефон она не могла. Что же ей оставалось? Жаклин зябко повела плечами и решила дойти до городской квартиры пешком, в надежде, что прогулка под слегка моросящим дождем немного взбодрит ее.

Профессиональным взглядом осмотрев улицу, она не обнаружила ничего подозрительного. По-видимому, ее «спутники» не успели зафиксировать момент ее прибытия в университет. Серпиери знал о ее приезде, значит, он не входил в число тех, кому были интересны ее передвижения по городу. Жаклин поймала себя на мысли, что безопасная обстановка почему-то совсем не радует ее. Она чувствовала свое бесконечное, непреодолимое одиночество. Ее никто не ждал, ей некому было уткнуться в плечо и пожаловаться на судьбу. Амстердам был чужим и неприветливым. Во всем городе не было человека, к которому можно было бы прийти, не опасаясь ничего.

А она нуждалась в таком человеке.

Размышляя подобным образом, она подошла к своему дому и еще раз убедилась, что слежки за ней не было. Похоже, сегодня она была не нужна даже врагам. Открыв дверь квартиры, она, не снимая плата и не включая света, вошла в комнату и повалилась на диван.

14

Аллен Вендерс проснулся и посмотрел на часы. Он мог бы и не делать этого, потому что всегда просыпался в одно и то же время. Вот и сейчас стрелки его любимого «Ролекса» показывали шесть часов. Он прошел в ванную. Поигрывая еще крепкими мышцами под струями обжигающе-холодной воды, он пришел в отличное расположение духа и даже запел что-то бравурное. Потом он завернулся в жесткое полотенце — Вендерс, считавший себя солдатом, халаты презирал — и, по-прежнему напевая, уселся в кресло в гостиной и набрал номер своего помощника. Радоваться, как выяснилось, было нечему. Его «наружка», потеряв Жаклин еще в Берне, так и не сумела отыскать ее снова.

— Идиоты, — бросил Вендерс в трубку. — Так и передай им. Если за своим сотрудником не могут уследить, что же будет, когда им попадется преступник?

— Таких профессионалов, как Жаклин, среди преступников не бывает, господин Вендерс.

— Дай Бог, чтобы это было так, — сказал он и отключился. И сразу набрал другой номер.

На том конце долго не отвечали, и он заволновался всерьез. Но тут раздался щелчок, и трубка спросила сонным голосом Жаклин Ферран:

— Вы когда-нибудь спите, господин Вендерс?

— Конечно, — ответил он бодро. — Я, в отличие от тебя, веду здоровый образ жизни.

— Ага… — сказала она. — Начальство может себе это позволить.

— Но начальство не может надолго выпускать своих сотрудников из виду.

— Вы что, хотите увидеть меня прямо сейчас? — в голосе Жаклин явственно прозвучал ужас.

— Но насколько мне известно, у тебя с утра лекция в университете, а мне бы хотелось повидаться с тобой до нее.

В трубке воцарилось молчание.

Вендерс представил себе Жаклин, лежащую в постели, усмехнулся и сказал вполне по-человечески:

— Можешь поспать еще полчаса. А потом готовься встретить любимого начальника.

Вендерс выслушал краткий доклад Жаклин и нахмурился. Если все было так, как она предполагала, то дело начинало скверно пахнуть. В версию

Жаклин укладывались многие непонятные вещи, о которых он пока не хотел ей сообщать. В эту версию вписывалось убийство аналитика Деларю. Строго говоря, в нее вписывались все его мрачные предположения, и все вставало на свои места.

— Все это слишком стройно для того, чтобы быть только версией, и слишком страшно, чтобы быть правдой, — серьезно сказал он.

— Но тем не менее, пока это всего лишь версия, одна из версий. Я начну с остальных, — пообещала она.

— И мы получим еще несколько трупов, — покачал головой Вендерс.

— Нет, — возразила головой Жаклин. — Трупов больше не будет.

— На чем основана твоя уверенность? Или это просто… риторика?

Жаклин грустно усмехнулась.

— Если Серпиери не преступник — тогда не риторика. Он мне поможет.

— А если преступник? Ты представляешь, что нас ждет тогда?

— В худшем случае мы с вами лишимся государственной пенсии, — усмехнулась Жаклин. — Ну и что? Начнем разводить тюльпаны.

— Ты не поверишь, но я уже давно только об этом и мечтаю, — засмеялся Вендерс.

15

После лекции к Жаклин подошел очкарик-«казначей» Эрик и спросил, примет ли она сегодня участие в собрании их «арбитражной комиссии», идею которой она подала студентам сама. Жаклин уже жалела об этой идее. Но, с другой стороны, кто знает, может быть, какая-нибудь мелочь, которую выяснили студенты, окажется полезной… И она согласилась.

В коридоре ее остановила Хелена — секретарь ректора Хаарда.

— Господин Хаард хочет срочно видеть вас, — сказала она виноватым тоном, которым обычно разговаривала с преподавателями университета.

— Хорошо, Хелена, — Жаклин как можно ласковее посмотрела на толстуху, подумав, что Хелене неплохо было бы посетить замок Рутенберг два года назад, когда там командовал Дюбуа.

Ректор Хаард встретил ее прохладно.

— Я позволю себе сразу приступить к существу дела, мадемуазель Ферран, — сказал он, нервно перебирая пальцами.

Жаклин смотрела на него с некоторым удивлением.

— До меня дошли слухи, что студенты по вашему совету организовали какую-то комиссию, чтобы разрешить спор о ставках. Когда я узнал об этом, я был не просто поражен.

Я был в состоянии, близком к шоку. Объясните мне, ради Бога, что означает ваше участие в этой ужасной игре?

Жаклин перевела дух. Признаться, она боялась совсем другого — отзывов о своих лекциях. Ведь, откровенно говоря, придраться к ее квалификации профессора философии было нетрудно.

— Вас неверно информировали, господин Хаард, — сказала она твердо. — Я не играю в эту ужасную игру. И хочу, чтобы в нее перестали играть студенты. И я не понимаю, почему до моего появления здесь все так спокойно смотрели на это… развлечение.

— Это неправда, — скулы Хаарда покрылись краской. — Но против игры очень трудно бороться. Если бы я отчислил кого-нибудь из игроков, остальные продолжали бы играть вне стен университета. — Он вдруг остановился, поняв, что почему-то оправдывается перед этой молодой женщиной.

— Да, — сказала устало Жаклин. — Отчисление бы не помогло. Но можно было просто поговорить. Ведь в большинстве своем студенты — это дети. И они открыты к общению, если видят чье-то искреннее внимание.

Хаард поправил очки.

— Может быть, вы правы, — тихо сказал он. — Может быть, мы не уделяем студентам должного внимания. Я знаю: большинство профессоров считают, что их обязанности ограничиваются чтением лекций.

Но это стиль системы нашего образования. Разве в других университетах дело обстоит иначе?… И все-таки, что за странная идея с комиссией?

Жаклин пожала плечами.

— Идея проста. Мне хотелось, чтобы студенты перестали равнодушно взирать на случившееся. После моей первой лекции я поставила сто гульденов на то, что самоубийств в университете больше не будет. Мне кажется, они были поражены. Но они не были уверены в моей правоте. И тогда я сказала, что если мы вместе будем искать причину и сможем противостоять ей, то я выиграю пари. Вот и все, собственно. Они перестали быть сторонними наблюдателями, во всяком случае, многие из них. Теперь это стало их личным делом — не допустить возможной смерти другого. Они наконец сообща встали перед лицом проблемы и, я надеюсь, ужаснулись своей игре.

Хаард достал платок, снял очки и стал протирать их, поглядывая на Жаклин беспомощными близорукими глазами. Он был взволнован.

— Я очень рад, — пробормотал он. — Но как вы обнаружите причину? Огромное количество людей не смогло этого сделать.

— Потому что никто в этом не был заинтересован по-настоящему, — возразила Жаклин. — Ни для кого это не было личной трагедией. Все было как в кино. Разве я не права?

Хаард шумно вздохнул и водрузил очки на место.

— Не знаю… Не знаю… Но каковы же результаты — вы продвинулись?

— Как раз сегодня мы собираемся впервые. Возможно, это принесет какие-то плоды. А возможно, и нет. Но то, что они перестанут играть, я вам гарантирую.

— Я очень рад, — произнес Хаард тихо, — что вы появились в нашем университете. Прошу простить меня за то, что я… не сразу вас понял.

— Конечно, — сказала Жаклин. — Я думаю, что вы тоже можете посетить наше собрание. Если, разумеется, у вас найдется время.

— Вы думаете, я не стесню всех своим присутствием?

— Обо всех выводах нашей комиссии ректор университета должен знать в первую очередь, — твердо сказала Жаклин.

Собрания «только комиссии» не получилось. В просторную аудиторию набилось столько народу, что некоторым студентам пришлось сесть на пол. Жаклин и ректору уступили стулья, но Жаклин, отказавшись, присела на широком подоконнике рядом с Эмилем Бертраном.

— Вы знаете, что выясняется? — сказал он ей. — У всех погибших были причины, чтобы покончить с собой. Если они все участвовали в эксперименте, как Лиза… Тогда надо как следует тряхнуть Серпиери.

— У меня есть другая идея, Эмиль, — проговорила Жаклин. — Если Серпиери в чем-то замешан, то нельзя пугать его подозрениями. Надеюсь, вы не смотрите на него при встрече, как на убийцу?

— Конечно, нет!

— Вот и отлично. Нужно, чтобы он как можно скорее провел еще один эксперимент.

— И его результатом будут еще несколько трупов?…

— Глупости. Самоубийств больше не будет, я же вам обещала.

— Откуда вы можете это знать?

— Слушайте меня, Эмиль. Допустим, что действительно изображение на экране компьютера может вызвать в человеке желание покончить с собой. Но ведь убивает человека не изображение. Человек смотрит на экран, а потом сам берет пистолет или идет на крышу… Вы понимаете?

— Пока нет…

— Не страшно, что человек смотрит на экран. Страшно, что он сделает потом. Мы можем допустить проведение эксперимента, чтобы понять его смысл, но мы помешаем его участникам сделать непоправимый шаг, если они захотят его сделать.

— Я понял! — вскрикнул Эмиль так, что на него обернулись. — Я понял, — повторил он уже шепотом. — Но тех, кто участвует в эксперименте, знает только сам Серпиери.

Может быть, еще Карл. Как узнать это точно?

— Я думаю, что мы с вами сможем это выяснить. Но еще нужно найти тех, кто сможет удержать отчаявшегося человека на краю…

— По-моему, в этой аудитории каждый способен на такое… — сказал Эмиль. — Раньше я думал о многих гораздо хуже.

— И последнее, — сказала Жаклин. — Все нужно сохранить в тайне от Серпиери. Иначе он просто откажется от экспериментов.

— Это тоже, наверное, было бы неплохим результатом, — пробормотал Эмиль.

16

— Что выяснили, Марк, по поводу контактов мадемуазель Ферран с Серпиери? — спросил Касуэлл. Его мрачный вид поверг подчиненного в трепет.

— Сначала он снимал для нее кино, — ответил Марк.

— Что за ерунда?

— Не совсем ерунда, сэр. Он снимал людей, которые за ней наблюдали.

— Отлично, — язвительно произнес Касуэлл. — Ваших людей он тоже заснял?

— Видимо, они попали в кадр, сэр. Помощники Серпиери снимали вокруг нее всех.

Касуэлл окинул его своим тяжелым взглядом:

— Дальше, Марк.

— Теперь он предлагает ей участие в своем эксперименте. По-моему, он к ней неравнодушен.

— Он сам предложил ей участвовать? Или это ее идея?

— Сам, сэр.

— Он знает, что она за птица?

— Конечно, нет. Для него она — профессор философии.

— Тогда какого черта он снимал тех, кто наблюдает за ней?

— Не знаю, сэр. Может быть, она что-нибудь наплела ему?

— Да уж наверняка! — Касуэлл резко поднялся из-за стола, и Марк вытянулся, буквально привстав на цыпочки.

— Сэр?

— Жаклин Ферран однажды уже спутала мне все карты. Тогда я думал, что это простая случайность. Тот факт, что она попалась мне на пути во второй раз, случайность исключает.

— Сэр?

— Я не люблю, Марк, когда что-то путается у меня под ногами.

— Я понял, сэр!

— Нет, ты не понял меня, Марк. Ты должен навести ее на ложный след и раз и навсегда скомпрометировать в глазах ее руководства.

Серьезно скомпрометировать…

— Да, сэр.

17

После собрания студентов Хаард вызвался проводить Жаклин до ее университетской квартиры. Они медленно шли по внутреннему двору, с удовольствием вдыхая холодный осенний воздух. Ректор был растроган случившимся.

— Вы знаете, они казались мне такими прагматичными эгоистами. Благодаря вам я понял, что был не прав. Должен вам признаться, что был момент, когда я, пожилой человек и известный ученый, хотел сам уйти вслед за несчастными. Но сегодня я… счастлив. Я увидел их другими!

Жаклин не могла разделить его восторгов. Собрание не принесло новых, сколько-нибудь существенных фактов.

— Скажите, господин Хаард, — обратилась она к нему. — А что вы сами думаете по поводу всего этого? Во время нашей первой встречи вы не были со мной откровенны, что вполне понятно. Но не может быть, чтобы у вас не имелось собственной версии.

— Знаете, мадемуазель Ферран, — ответил ректор, — я не верю в мистику, в чудеса, в магию. Но случившееся можно объяснить только… такими категориями.

Я верю в Бога и верю, что дьявол тоже существует в этом мире. Современный дьявол предстает нам в техническом облике, — продолжал Хаард. — С помощью техники можно убить человека на расстоянии, и никто никогда не узнает, что произошло убийство. Смерть объяснят как-нибудь иначе. Не найдется сыщика, который смог бы разгадать такую загадку, а если и найдется, то нет закона, по которому можно было бы судить убийцу.

Жаклин остановилась:

— Вы говорите о чем-то конкретном?

— Да, но это всего лишь одна из версий, ничем не подтвержденная. Подтвердить ее может только сам убийца, но он никогда не скажет нам ничего. Даже если мы поймаем его за хвост.

— Я не поняла вас, господин Хаард. Вы имеете в виду… дьявола?

— В определенном смысле, да. Дьявол есть в каждом из нас. Но только когда нас покидает Бог, мы остаемся с ним один на один.

— Вы хотите сказать, что всех самоубийц в момент их смерти покинул Бог?

— Нет, мадемуазель Ферран. Я хочу сказать, что перед смертью их всех одновременно посетил дьявол.

— Но дьявол, в отличие от Бога, не вездесущ, — пробормотала Жаклин, пожалев, что затеяла этот разговор.

— Я тоже, как и вы, учился богословию и знаком с догматом о несубстанциальности зла, — сказал ректор. — Но я полагаю, что благодаря современной технике дьявол стал вполне реальным и таким же вездесущим, как Бог.

— Но каким образом? — теряя терпение, спросила Жаклин.

— Я повторяю, что это всего лишь версия, — сказал ректор. — Но представьте себе, что вы слушаете по радио музыку. Вы слушаете Гайдна, а ваши студенты — какого-нибудь… неопрятного придурка. — Жаклин в изумлении воззрилась на Хаарда. Слово «придурок» было совершенно немыслимым в его устах! — В общем, каждый слушает свою любимую музыку, — не заметив ее изумления, продолжал он. — И тут в дело вмешивается дьявол. Он подключается к вашим приемникам и запускает звук, который обычное ухо выдержать не может. От напряжения вы получаете кровоизлияние в мозг, и… вот вам идеальное убийство.

Жаклин застыла на месте:

— Но, господин Хаард… Ведь это были самоубийства…

— Конечно… Только почему вы думаете, что не существует такой частоты звука, от которой человеку хочется повеситься?

Сказать, что Жаклин была удивлена, значило не сказать ничего. Она почувствовала, что сказанное Хаардом было не просто версией человека с развитым воображением.

Ректор определенно что-то знал.

— Но ведь должен быть мотив! — воскликнула она.

Хаард прошел несколько шагов и оглянулся. В полутьме галереи внутреннего двора фигура ректора показалась Жаклин зловещей. Его слова прозвучали под сводами раскатистым эхом:

— Это человек убивает, потому что у него есть мотив. Дьявол убивает из любви к искусству.

18

Жан Дюбуа улыбался Элен при каждом ее появлении в палате. Он несомненно приходил в себя. Его словарь был еще небогат и речь невнятна, но Элен была почти уверена, что когда-нибудь он станет прежним Жаном Дюбуа. Правда, она не знала, какое время для этого потребуется. А пока ей хватало его улыбки и нескольких слов, с которыми он к ней обращался. Его движения стали более уверенными, а сегодня утром она угадала в его взгляде ту нежность, с которой он часто смотрел на нее там, в Рутенберге.

Но ей мешало его лицо. Оно было чужим и безобразным. В комнате, где находился Жан, зеркал не было, но она с ужасом представляла себе, что может случиться, если он каким-нибудь образом увидит свое отражение.

Все ее врачебные усилия могут пойти насмарку. Элен все более склонялась к мысли о необходимости пластической операции, которая вернула бы ему прежний облик.

Но существовала проблема его безопасности, Он изменил внешность, чтобы никто не смог узнать в нем Жана Дюбуа. Но он не выдержал. Вопреки ее мольбам, он поехал в Амстердам и раскрылся перед Жаклин. Чем это закончилось, известно. Впрочем, теперь Дюбуа известен тем, кто им интересуется, и в облике немощного старца. И чтобы затеряться навсегда, ему нужен третий, совершенно новый облик. Но в нем Жан Дюбуа не узнает себя прежнего и не сможет стать собой.

Она думала об этом бесконечно, но решение не приходило. Да и существовало ли оно вообще?

19

Помощник Касуэлла Марк Гринберг был умной и хитрой личностью, несмотря на то что на первый взгляд производил впечатление недалекого служаки. Впечатление это усиливалось его мошной фигурой и квадратным подбородком — такой тип в сознании людей связан с криминальными наклонностями. Однако Марк не был бандитом — он был первым помощником, можно сказать, правой рукой одного из крупнейших бизнесменов Европы.

Без него Касуэлл не проводил ни одной серьезной операции или сделки, а зачастую Марк даже имел полномочия выступать от имени шефа на важных встречах самого высокого уровня. Он был в курсе всего, что касалось деятельности сэра Касуэлла.

Подробности дела, связанного с методикой Жана Дюбуа, Марк Гринберг знал досконально. Он занимался этим делом уже два года и видел, что босс теряет терпение и начинает нервничать. Гринберг знал почему. В одной из стран «третьего мира» планировалась смена власти, «кабинетный» переворот. Претендент на главный пост в стране возлагал большие надежды на помощь и поддержку сэра Касуэлла. Касуэлл знал, как помочь претенденту. В свою очередь, претендент был не прочь поделиться с Касуэллом солидной долей акций основных промышленных корпораций страны. В сфере экономики это означало большой капитал. В сфере политики — реальную власть в стране. Касуэлл любил и то и другое и ни за что на свете не отказался бы от столь заманчивых перспектив. А реально помочь кандидату на заветное кресло должна была методика, за которой Касуэлл внимательно следил и в разработку которой вкладывал большие деньги. Тактика и стратегия переворота основывались на «промывании мозгов» избирателей. Методика Дюбуа, которой занимались теперь несколько научных психологических центров в Европе, как нельзя лучше смогла бы справиться с этой задачей. Но сроки выборов приближались, кандидат торопил Касуэлла, а Касуэлл — своих людей, и в первую очередь Марка.

Марк выехал в Амстердам, где работа шла наиболее успешно и многообещающе. Но непредвиденный случай — эксперимент, закончившийся смертью нескольких участников, — грозил оттянуть сроки так необходимого сейчас результата. Главной задачей «правой руки» Касуэлла сейчас было устранить все препятствия, мешающие работе.

Гринберг не знал, как он устранит эти препятствия. Но он был уверен, что сможет сориентироваться на месте. И у него была еще одна задача: не допустить, чтобы методика попала в руки кому-нибудь еще, кроме великого лондонского магната. А это уже почти реальная опасность. Поэтому, получив методику, Марк собирался вывести из игры или навсегда изолировать всех, кто мог бы воспользоваться ею во вред интересам его хозяина. Прежде всего это люди, имевшие непосредственное отношение к разработкам. Их нужно либо убедить работать только на Касуэлла, либо уничтожить физически. Гринберг умел и то и другое. Но люди, причастные к методике, были сложным материалом…

Из Скипхолла он позвонил Феликсу и, сообщив о переводе на его счет солидной суммы, передал личную просьбу хозяина. Сделав еще один звонок, Марк назначил встречу с человеком, работающим у Серпиери.

И наконец, набрав номер и сообщив телефонистке специальный код, он сказал всего два слова тому, кто их ждал с нетерпением и, возможно, со страхом.

20

— Все готовы, — сказал Эмиль, догнав ее в конце Кайзерштраат. — Ребята очень хорошие и… настоящие.

Жаклин посмотрела на него со вздохом.

— Это чудесно, — произнесла она. — А вот я в эксперименте не участвую. Феликс на этот раз мне отказал. Не понимаю, что случилось.

— Правда? — удивился Эмиль.

— Да. Но может, это и к лучшему. Я смогу быть рядом с кем-нибудь из участников. Кто-нибудь остался без «опекуна»?

— Нет, — сказал он. — В эксперименте участвуют пять человек, включая меня. Рядом с каждым будет находиться близкий друг.

— А кто будет рядом с вами? — спросила Жаклин.

— Зачем это? — возмутился Эмиль. — Я справлюсь сам.

Жаклин остановилась.

— Вы не подобрали человека, который бы вас подстраховывал?

— Я считаю это излишним. Я не вхожу в число тех людей, которые могут подчиниться какому-либо влиянию.

— Наверное, так оно и есть. Но… меня снедает любопытство. Может, вы все-таки позволите мне присутствовать?

— Вы просто не уверены во мне, — протянул он.

— Вовсе нет, — она постаралась, чтобы ее интонация была убедительной. — Я уверена в вас. Но я не хочу и не могу сидеть в стороне, когда происходит такое важное событие. Если вы не верите… Можем поменяться местами. Я буду участвовать в эксперименте, а вы — сидеть рядом.

— Какой в этом прок? — возразил он. — Сайт-то мой, с моими пристрастиями и отрицаниями.

— Очень хорошо. Значит, если я стану в нем работать, со мной ничего не произойдет. И с вами тем более. Мы сможем наблюдать эксперимент совершенно беспристрастно.

Эмиль колебался.

— Эмиль, — проговорила Жаклин. — Если бы я участвовала в эксперименте, то обязательно попросила бы вас быть рядом со мной. Потому что, мне кажется, вместе с вами мы сможем разобраться во всем. Мы относимся к числу сильных людей, во всяком случае, хочется в это верить. Но кто знает… Не исключено, что нам придется удвоить нашу силу, чтобы противостоять… другой силе.

Думаю, что здесь не стоит особенно обольщаться.

— Я понимаю вас, — сказал Эмиль. — Я бы на вашем месте тоже дома не усидел. Конечно, вдвоем… — он усмехнулся, — веселее… Но за компьютером буду все-таки я.

— Хорошо, — улыбнулась Жаклин. — В вас говорит ученый, который готов испытать опасную для здоровья вакцину на себе.

21

— Я справлюсь, Феликс! — выражение лица Карла было молящим. — Ты же сам говорил, что я уже могу работать самостоятельно.

Феликс смотрел на Карла сверху вниз и усмехался. Сейчас он мысленно задавал себе вопрос: что, собственно, привлекало его в этом блондинчике с россыпью веснушек на носу? Юность? Но вокруг полно юных мальчиков гораздо более привлекательных, чем Карл. Его готовность ловить каждое слово учителя? Пожалуй, хотя вряд ли в университете нашелся бы студент, который относился к Серпиери без должного почтения. «Иногда мне кажется, — подумал Серпиери, — что мальчик понимает меня лучше, чем я сам. Это такая редкость среди эгоистичных молодых людей… У Карла настоящий дар понимания чужой души, дар психолога».

Карл напоминал Феликсу собственную юность. Та же гордость, те же амбиции, то же презрительно-пророческое отношение к людям. При всей своей молодости Карл претендовал на равноправные отношения с Феликсом во всем… Даже в постели. И это было восхитительно! Ни с женщинами, ни с другими мужчинами бисексуал Серпиери еще никогда не испытывал ничего подобного.

Но он не собирался признаваться в этом своему юному другу — по утрам лицо Феликса хранило свое обычное насмешливое выражение, и Карл так и не посмел перейти границы отношений ученика и учителя — ни в чем.

— Зачем тебе это? — спросил Серпиери, подражая особенностям выговора Карла. — Успеешь еще наработаться. Тем более что предыдущий сеанс тебе явно не удался.

Больнее задеть ученика он не мог. Тот побледнел больше обычного и стиснул зубы. Еще мгновение, и, казалось, он ударит Феликса. Но секунд через пять Карл посмотрел прямо в глаза своему учителю и рассмеялся.

— Мне? — переспросил он. — Почему же мне? Ведь сеанс проводил не я один. Или вам, учитель, он удался?

Брови Феликса поползли вверх. Он не ожидал такой дерзости.

— Ты прав, Карл. Эксперимент не удался нам обоим. И я не хочу повторения неудачи.

Неудача пагубно влияет на развитие молодого научного таланта. Так что оставь невезение мне. Я смогу с ним справиться.

— Я тоже, — упрямо сказал студент. — Неужели ты еще не понял, Феликс, что я хочу делить с тобой и успехи, и поражения? Да и потом, ты просто физически не в состоянии вести пять серий одновременно. Или у тебя есть другой помощник?

Феликс покачал головой:

— Нет, конечно, нет. Но, Карл… Ты не боишься, что они опять… захотят покинуть нас?

— Желание человека свято, — с оттенком пренебрежения ответил Карл. — Пусть покидают. Только не говори, что я фашист. Я это уже слышал. Если они хотят умирать, пусть умирают. Я не собираюсь им мешать. Кто может посягнуть на свободу человека?

Феликс нахмурился:

— Мне нет дела до твоих убеждений, Карл. Но я считаю, что нельзя спокойно смотреть на то, как человек устремляется в пропасть.

— А никто и не будет смотреть спокойно, — ухмыльнулся Карл. — Все продумали без тебя. Ты знаешь, что Эмиль Бертран возглавил целое движение по охране несчастных жертв твоего эксперимента?

— Что-что?

— Ты не ослышался. Во время эксперимента рядом с каждым участником будет постороннее лицо — друг или приятель.

Если экспериментируемый захочет… нечто совершить, тот не позволит ему. В общем, над пропастью во ржи[6]…

Феликс помолчал, потом вздохнул.

— Конечно. Это так просто. Нам следовало поступить так с самого начала…

— Ты с ума сошел! — вдруг сорвался Карл. — А где же чистота эксперимента? Этот… соглядатай исказит всю картину!

— Даже если и так, все участники останутся живы. Я должен был подумать об этом раньше. Я должен был учесть это.

— Ты еще многого не учел, — пробормотал Карл, но на вопросительный взгляд Феликса не ответил. — Хорошо, дай мне хотя бы одного участника.

— Ты хочешь кого-то конкретного? — спросил Серпиери.

— Можно, я возьму профессора философии? Ну, эту топ-модель?

Серпиери удивился. Похоже, мальчик решил самоутверждаться в этом мире всеми возможными способами. «Но ему никогда не завоевать этот мир. Как не завоевал его я».

— Сожалею, Карл. Но в этой серии я решил с ней не работать. Не все готово.

Лицо Карла окаменело. Феликс с интересом наблюдал за ним.

— Ну, хорошо, — после паузы проговорил Карл. — Тогда отдай мне Эмиля.

Феликс пожал плечами.

— Если тебе так хочется… Не думаю, что ты найдешь что-нибудь интересное.

— Это не должно тебя беспокоить, — с воодушевлением сказал Карл.

«Что с ним происходит?» — удивился Серпиери, но не стал придавать значения тревожному сигналу, зарождающемуся где-то в районе солнечного сплетения.

Придя домой, Карл открыл сайт Жаклин и, подробно просмотрев его, с довольным выражением лица откинулся на спинку стула.

22

Эмиль и Жаклин сидели рядом, не сводя глаз с экрана монитора, но ничего интересного не происходило. Сеанс эксперимента был похож на обучение ребенка дошкольного возраста.

— Я ничего не понимаю, — почему-то шепотом проговорил Эмиль. — Я просто не вижу в этом никакого смысла. Даже если это просто установка диагноза.

— Подождите, Эмиль, — так же шепотом ответила Жаклин. — Эксперимент еще не закончен.

— Но прошло уже полтора часа, — возразил Эмиль. — Через полчаса все закончится…

В отличие от Эмиля, она видела смысл в происходящем на экране монитора. По крайней мере, при просмотре материала она почувствовала сильное возбуждение. Эмиль работал сам, но ей очень хотелось оттолкнуть его от компьютера. Она бы все делала не так! Она почти не отдавала себе отчета в том, что ощущала сейчас. Но в том, что она не была равнодушной, Жаклин не сомневалась…

Вендерс получил данные и по мере их изучения мрачнел все больше и больше. К эксперименту были подключены компьютеры Центра, и его аналитики определили, кто в это время за ними работал. Но особенно его поразило то, что за экспериментом с помощью своего ноутбука наблюдала мадам Брассер — прямо из палаты Жана Дюбуа. Конечно, в том, что она заинтересовалась экспериментом своих коллег, не было ничего необычного. Но откуда она узнала о нем? И тем более о времени его проведения? Он набрал телефонный номер, но, услышав длинные гудки, швырнул трубку на рычаг. Побарабанил пальцами по столу. Потом встал и открыл дверь в комнату секретаря — молодого серьезного парня с великолепной военной выправкой и совершенно непроницаемым выражением лица.

Вендерс сам нашел его в школе английской королевской охраны и пригласил на службу в Центр. Это был не простой секретарь…

— Есть какая-нибудь связь с лейтенантом Ферран, Майк? — резче, чем обычно, спросил Вендерс. Вероятно, сотовая, — ровным голосом доложил секретарь. — Ее машина движется сейчас в направлении аэропорта Скипхолл.

— А что она собирается там делать?

— Не знаю. Но если вас это интересует…

— Черт возьми, Майк!.. Конечно интересует. — Вендерс чувствовал себя не в своей тарелке. Он редко позволял себе повышать голос на подчиненных.

— Я полагаю, она встречает комиссара Феррана с… мальчиком.

На секунду Вендерс потерял дар речи. На лице, секретаря промелькнула тень удивления.

— И что все это значит? — приходя в себя, заорал Вендерс.

— Не знаю. Если бы я не был наслышан о Жаклин Ферран, я посмел бы сказать, что у нее поехала крыша.

— Похоже на правду, — проворчал Вендерс. — Я выезжаю в Скипхолл.

Самолет компании «Голландские авиалинии», прилетевший из Парижа, приземлился двадцать минут назад. Некоторые пассажиры уже успели получить багаж и, немного возбужденные пережитым приключением, каковым, безусловно, является любое передвижение по воздуху, направлялись к выходному турникету.

В толпе встречающих Вендерс увидел Жаклин и не поверил своим глазам — растрепанные волосы, горящие щеки, сияющие глаза… «Конечно, она давно не видела сына, но… кто ей позволил? Как она решилась на такой безумный шаг? Она совершенно не похожа на себя!» Вендерс стоял в десяти шагах от нее, не прячась, но Жаклин его не видела…

Наконец в зеркальных дверях зала показалась крупная фигура комиссара Феррана — на широком плече комиссара удобно устроился малыш. Жаклин оказалась рядом с ними через мгновение ока. Она протянула руки к малышу, но тот, видимо, не хотел покидать своего удобного наблюдательного пункта. Жаклин опустила руки, и Вендерсу показалось, что она сейчас зарыдает. Но комиссар поцеловал свою приемную дочь, поставил мальчишку на землю и что-то сказал ему. Тогда Жан-Поль посмотрел на Жаклин и неуверенно взял ее за руку.

Немного поколебавшись, Вендерс сделал шаг по направлению к счастливому семейству.

Комиссар Ферран заметил его.

— Аллен, какими судьбами? — загремел он. — Ты отлично выглядишь! Похоже, девочки все еще предпочитают тебя другим парням!

— Не жалуюсь, — Вендерс с удовольствием пожал руку Феррану. Они не часто общались, но те редкие встречи, которые им выпадали, доставляли удовольствие обоим мужчинам. — Клянусь дьяволом, я рад тебя видеть в полном порядке. А также вас, мсье, — он присел на корточки и протянул руку малышу. — Меня зовут Аллен. А тебя?

Малыш наклонил голову набок и лукаво улыбнулся. Вендерс расхохотался.

— Кажется, из этого парня вырастет большой шельмец! — Он поднялся и искоса посмотрел на Жаклин. — Привет, лейтенант.

— Добрый день, господин Вендерс, — сдержанно произнесла она, стараясь не смотреть ему в глаза.

Он покачал головой и опять обратился к комиссару:

— Где вы решили остановиться? Надеюсь, не в каком-нибудь помпезном отеле типа «Королевского подворья»? И уж конечно не в крошечной квартирке лейтенанта? — Он приобнял Жаклин за плечи.

— Я понимаю твой намек, Аллен, — комиссар Ферран пригладил усы, которые отпустил недавно: они еще не успели наскучить своему обладателю и были пока постоянным объектом его внимания. — Но не нарушим ли мы твой традиционный распорядок? Не спугнем ли какую-нибудь пташку?

— Мои пташки, — хохотнул Вендерс, — не из пугливых. Порхают где хотят и как хотят. Иногда и на голову могут… сесть. Кроме того, я недавно купил домик.

Полчаса езды. Тихо и пруд напротив. Говорят, что в пруду водятся карпы. Правда, у меня еще не было времени это проверить. Ну так что, комиссар?

— Заманчиво, — пророкотал Ферран. — Кажется, нам стоит принять это предложение? — он посмотрел на Жаклин.

Она пожала плечами.

— Вот и отлично! — воскликнул Вендерс, расценивая это как согласие. — У тебя отпуск, Поль? — спросил он, когда они направились к выходу из здания аэропорта.

— Да, позволил себе взять недельку, — довольно проговорил Ферран. — Одно из преимуществ положения начальника — позволять себе иногда такие маленькие радости, не спрашивая разрешения сильных мира сего.

— Завидую, — проворчал Вендерс. — Я, например, не могу себе позволить такой маленькой радости.

— Много забот? — посочувствовал Ферран.

— Да… Особенно с такими сотрудниками, как лейтенант Ферран.

— Не узнаю тебя, — засмеялся комиссар. — Чего же ты с ней церемонишься?

— Сам не знаю, — улыбнулся Вендерс, пытаясь опять на ходу приобнять Жаклин, но вдруг маленький Жан-Поль вскинул голову и носком кроссовки довольно чувствительно ударил его по ноге. — Ого! — Вендерс от удивления остановился, личный удар.

Только за что?

— Защищает несправедливо обиженных, — рассмеялся Ферран. — Но пошли все-таки. Терпеть не могу Скипхолл — жара в любое время суток. На кондиционеры не могут раскошелиться?

— Кондиционеры нормальные. И температура здесь как раз для нашего климата, — сказал Вендерс. — Выйдем на улицу, еще пожалеешь, что покинул здание аэропорта.

23

Невзирая на статус старого холостяка, Вендерс угостил их отличным ужином. Основное внимание за столом было уделено Жан-Полю, который, несмотря на возраст, уже имел по любому вопросу собственное мнение.

— Этот парнишка далеко пойдет, — авторитетно произнес Вендерс. — Он даст тебе сто очков вперед, Поль, если задумает продолжить вашу сыщицкую династию. Думаю, что и мамочку он заткнет за пояс.

— Я не хотела бы, чтобы он продолжал династию, — сказала Жаклин. — То, чем мы занимаемся, — не для нормальных людей.

Трое мужчин — двое больших и один совсем маленький — внимательно посмотрели на нее.

— Ты забыла, наверное, что то же самое говорил тебе и я. Но разве ты послушалась моего совета? — сказал Ферран.

Мальчишка засмеялся.

— Вот видишь… — развел руками комиссар.

— Знаешь, Жан-Поль, — проговорила Жаклин, — на свете есть много других дел, которые требуют проявления всех мужских качеств, но не заставляют отдавать душу дьяволу.

За столом воцарилась тишина. Комиссар Ферран кашлянул.

— По-моему, Жан-Поль уже клюет носом, — сказал он. — От умных разговоров его пока клонит в сон. Нормальная, между прочим, реакция. Я уложу его, — остановил он поднявшуюся было Жаклин. — Пока я еще являюсь для него некоторым авторитетом. — Комиссар подхватил Жан-Поля под мышки и понес его, завизжавшего от возмущения, в спальню для гостей.

— Ну, — произнес Вендерс, оставшись наедине с Жаклин. — Ты что, решила подать в отставку?

— Пожалуй, — протянула она.

— Что случилось?

— Наверное, я просто устала…

— Что ж, — проговорил Вендерс, — тогда тебе, наверное, уже неинтересно, до чего я докопался во время вашего эксперимента…

Их разговор прервал комиссар, вернувшийся в комнату с блаженной улыбкой на лице.

— Господин Ферран-Дюбуа уснул. Отпрыск двух старинных французских родов. А правда, в нем чувствуется аристократизм?

— Не знаю, пока в нем чувствуются только твои солдатские замашки, — проворчал Вендерс. — А ты знаешь, что девочка решила уйти из системы? Как будто бы кто-то даст ей уйти просто так…

Комиссар Ферран потемнел лицом. Некоторое время он молчал.

Жаклин сидела, упрямо сжав губы. Вендерс мял салфетку.

— Ну что же? — сказал наконец Ферран. — Вы взвалили на нее слишком много. Даже для мужика это неподъемно. А она молодая женщина. Вы же не можете не учитывать женскую психологию.

— Лейтенант Ферран у нас славится мужской психологией, — сердито проговорил Вендерс. — Во всяком случае, по досье.

— Ну, ты-то ее знаешь не только по досье, — сказал Ферран. — И в женщинах вроде должен разбираться…

— Но не в Жаклин, — отмахнулся Вендерс. — А сейчас я ее вообще не понимаю. Мне бы что-нибудь попроще.

— Попроще будет на пенсии, — усмехнулся Ферран. — Или у нас в управлении. Ни одной женщины! Хотя, наверное, все эти феминистские Движения скоро и до нас доберутся. Так в чем проблема?

— «Проблема»?! — вскинулся Вендерс. — Правильнее сказать — катастрофа. И скандал на весь Центр. Впрочем, похоже, и эта катастрофа скоро будет казаться «проблемой» перед лицом другого скандала…

— Уф!.. — сказал Ферран. — Видать, я сильно поотстал от интриг таких крутых парней, как ты. Лучше я выпью. — Он потянулся к бутылке бренди. Отпив из низкого бокала, он скорчил Вендерсу рожу: — Да брось ты, в конце концов! Девочка просто соскучилась и позвала нас в гости… Не стоит из этого раздувать международный скандал. Поживем у тебя недельку, потом уедем. Никто ничего и не узнает.

— Поль, кончай придуриваться, — сказал Вендерс. — Скрыть ваш приезд вполне в моих силах. Я не об этом беспокоюсь.

— А о чем?

— Почему Жаклин вызвала вас именно сейчас? Сегодня?

— Может быть, мне уйти? — вдруг проговорила хранившая молчание Жаклин. — Кажется, я вам мешаю? Или напротив, настолько не мешаю, что вы уже говорите обо мне так, как будто бы меня и нет?

Комиссар встал и подошел к Жаклин. Присев на ручку ее кресла, он провел рукой по волосам приемной дочери.

— Я не в курсе ваших дел, — сказал он. — Но я приехал бы, даже если бы она пригласила меня в кратер Везувия.

Я думаю, что ей нужна помощь, Аллен.

Вендерс насупился. Потом он залпом выпил свой бренди и встряхнул шевелюрой.

— Ты прав, Поль, — проговорил он. — Мы с Жаклин влезли в одно очень вонючее дело. И помощь нужна не только ей, но и мне. Честно говоря, я сам готов подать в отставку.

Ферран присвистнул:

— Господи, да что туг происходит? Я готов призвать на помощь все полицейские силы Лиона… Даже, может быть, всей Франции… — Он вопросительно взглянул на Вендерса.

— Этого не потребуется, — сказал Вендерс. — Но… кажется, ты знаком с… координатором?

— Я даже играю с ним в гольф. — Лицо комиссара вдруг стало жестким. — Но если дело зашло так далеко, может быть, действительно лучше отставка?

— К сожалению, для меня это уже невозможно.

— Похоже, я пропустила что-то важное? — необычно низким голосом спросила Жаклин. — Господин Вендерс, вы когда-нибудь перестанете изъясняться загадками?

— Только в обмен на искренность с твоей стороны, — сказал Вендерс. — Но вообще говоря, я не уверен, что мне стоит отягощать кого-то своими проблемами.

— Это, конечно, твое дело, — согласился Ферран. — Но если тебе действительно нужна моя помощь, ты знаешь, как меня найти.

Спальня — налево по коридору. — Он поднялся, собираясь уйти.

— Подожди! — остановил его Вендерс. — Я хочу кое-что сказать вам обоим. Но… не сочтите мои слова за бред.

— Ну, это мы еще посмотрим… — хохотнул Ферран.

Жаклин смотрела на Вендерса со страхом в глазах.

Этот странный разговор прервал звонок мобильного телефона Жаклин. Она поднялась и взяла трубку. С каждым услышанным словом сыщица все больше и больше мрачнела. Наконец она нажала кнопку отключения и резко опустилась в кресло у камина. Когда она подняла глаза, в них светилась ярость.

— Если я узнаю, кто этот любитель развлечений, — сказала Жаклин, — я сама убью эту сволочь!

— Еще один сюрприз… — пробормотал Вендерс.

— Да, — сказала Жаклин. — А я-то уже подумала, что все обошлось! — Она повернулась к Вендерсу: — Все участники прошедшего эксперимента обнаружили неадекватную реакцию.

— Это Серпиери вам сообщил? — спросил тот.

— Нет. Ребята, которые были рядом с участниками эксперимента, утверждают, что те, кажется, сдвинулись. Один вышел прогуляться и неизвестно отчего разбил окно в супермаркете.

Другая прямо за компьютером стала раздеваться и набрасываться на своего приятеля, который сидел с ней рядом. Мальчишка еле отбился от новоиспеченной нимфоманки. Третий замолчал, и, кажется, надолго. Похоже, никого не видит и не слышит. Четвертый позвонил ректору Хаарду и обругал его последними словами. Того, кажется, чуть паралич не разбил.

— Сколько человек участвовало в эксперименте? — спросил Вендерс.

— Пятеро.

— Что с пятым? — спросил комиссар.

— По-моему, он в порядке.

— Ты сказала, что рядом с каждым участником эксперимента был кто-то еще, я правильно понял?

— Да.

— Почему?

— Я решила, что это необходимо.

— Ах вот как, — протянул Вендерс. — А что в это время делала ты сама?

— Я была рядом с пятым участником… Но он сказал, что не испытывает никакого необычного воздействия. Ему показалось, что ему предлагали чужую программу.

Лицо Вендерса приобрело хищный оттенок:

— Чужую программу? Теперь послушай меня. Мои аналитики выяснили, что два компьютера Центра были подключены к сайтам эксперимента. Хочешь знать, чьи это компьютеры?

— Я и так знаю. Неплохо бы раздобыть полтонны динамита…

Комиссар Ферран в изумлении воззрился на приемную дочь.

— Мне кажется, что я здесь совершенно лишняя, — сказал он. — Пожалуй, я лучше пойду спать…

— Останься, Поль, — проговорил Вендерс. — Мне, конечно, не стоит впутывать тебя в это дело, но ведь оно касается и Жаклин… В общем… Похоже, мы столкнулись с предательством внутри самого Центра. У нас завелся «крот». Причем… крупнокалиберный.

— Вы установили за ними наблюдение? — перебила его Жаклин. — Не поверю, что не установили.

— Ты, наверное, с ума сошла! — воскликнул Вендерс. — Я же не просто рискую. Я затягиваю петлю на собственной шее. Я же не играю в гольфе координатором!

— Ты хочешь, чтобы я тебя с ним свел? — сухо спросил комиссар.

— Это дало бы некоторый шанс…

— Жаклин угрожает опасность? — спросил Ферран.

Вендерс вздохнул.

— Ей всегда угрожает опасность. И еще, Жаклин… — он повернулся к сыщице. — За экспериментом наблюдало еще одно лицо, не имеющее отношения к Центру…

— Не может быть… Жан?

— Нет. Мадам Брассер собственной персоной. Ты не знаешь, от кого она могла получить информацию об эксперименте?

24

— И что вы обо всем этом думаете? — спросил полковник Николсон, подавая кофе.

Элен Брассер пожала плечами.

— Трудно сказать. Возлагать большие надежды на эту методику я бы не стала. Она очень далека от совершенства. Нельзя с уверенностью сказать, где здесь настоящие результаты, а где всего лишь игра случая. То, что делает этот итальянец, напоминает мне деятельность какого-нибудь психологического кружка. Очень много дилетантизма.

— То, что делает Серпиери, как-то перекликается с исследованиями Жана Дюбуа двухлетней давности?

— И двухлетней, и восьмилетней. Но у Жана была другая база: и материальная, и научная. Жан, в отличие от вашего энтузиаста, настоящий ученый.

— Вот как… — Полковник Николсон прошелся по кабинету. — Скажите, мадам, если бы мы пригласили этого Серпиери к нам и предоставили бы ему все возможности материального свойства… Вы согласились бы курировать его исследования?

Элен пожала плечами:

— Я не представляю, какие цели вы можете при этом преследовать. Не думаю, что это лечение неврозов и психических недугов.

Николсон медленно прохаживался по кабинету.

— Конечно, мадам, но мы ведь тоже боремся с недугами. Может быть, я слишком позволяю себе фантазировать, но не кажется ли вам, что с помощью этой методики можно бороться с преступностью?

— Каким же образом? — Глаза Элен засверкали холодным блеском.

— Мы можем вызвать у человека отвращение к преступлению. Убийце становится плохо при виде крови, вора бросает в дрожь при виде отмычек. А наркоманы! Их можно отвратить от пагубного пристрастия. Все это, конечно, потребует времени…

— Вы действительно верите в то, что говорите? — чуть резче, чем позволяли правила приличия, спросила Элен.

— Виденное мною позволяет думать, что это возможно.

— Наверное, — проговорила мадам Брассер. — Наука действительно способна на многое. В том числе и на селекционный отбор в родословной человечества… Но ведь все это уже было!

Полковник нахмурился:

— Мне не хотелось бы, чтобы вы видели во мне фашиста. Но в мире столько зла! Если с ним не бороться кардинально, оно заполонит собой все. И если методики Дюбуа и Серпиери помогут уничтожать это зло, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы привлечь этих ученых к работе на нас.

— Я вам здесь не помощница, — сказала Элен Брассер и поднялась. — Благодарю за кофе.

— Прошу вас, сядьте, — властно, но не без почтения проговорил Николсон. — Мне не хотелось бы с вами ссориться. И не хотелось бы, чтобы у вас сложилось обо мне неверное впечатление. То, о чем я вам говорил, конечно, пока утопический проект, а не реальная программа. Вы же сами говорите, что данные разработки далеко не совершенны. Кроме того, я в не меньшей степени, чем вы, понимаю, что человека нельзя превращать в послушный автомат. Вы так набросились на меня… Но скажите все-таки, эта методика действительно может когда-нибудь стать реально опасной для человека?

— Вы знаете, — Элен Брассер снова села, — чем закончился последний эксперимент? Я имею в виду, что случилось с его участниками?

— Ничего. Они все живы и здоровы.

— И я могу их увидеть?

— Почему бы и нет? Наша сотрудница Жаклин Ферран в курсе всех подробностей этого эксперимента, вы можете поговорить с ней.

— Она участвовала в нем сама?

— Нет.

— Но один из сайтов явно предназначался для нее…

25

— Я доволен тобой, Карл, — проговорил бархатистый голос в телефонной трубке. — Ты хорошо поработал.

— Спасибо, сэр… Но… Мы говорили о том, что когда-нибудь я смогу заниматься своими делами… свободно.

— Ты больше не хочешь помогать нам?

— Но, сэр, я боюсь, что скоро на Серпиери обратит внимание полиция. Студенты взбудоражены. Они не позволят нам продолжать исследования.

— Ты боишься?

— Не в этом дело. Я хочу работать. Но работать спокойно.

На другом конце провода повисла пауза.

— Хорошо, Карл. Вероятно, ты сможешь продолжать учебу и одновременно работать над интересующей тебя темой. Но я должен немного подумать. До свиданья, Карл.

Карл медленно положил трубку на рычаг и вытер пот со лба.

Год назад, когда он только начинал работать в лаборатории Серпиери, к нему подошел человек, как-то невнятно представившийся, и попросил об одной, как он выразился, необременительной услуге.

Он хотел знать, как продвигаются исследования Феликса. Не мог бы Карл держать его в курсе дела? Карл вежливо посоветовал человеку обратиться к самому Феликсу. Тот усмехнулся и сказал, что ему не хотелось бы тревожить большого ученого и тратить его драгоценное время на разговоры. «Да кто вы такой, в конце концов?» — возмутился Карл. «Я тот, — усмехнулся человек, — кто может кое-что порассказать твоим родителям, если ты откажешься выполнить мою просьбу. И тот, кто может неплохо оплатить оказанные услуги». Карл был готов провалиться сквозь землю. В Открытом университете к «голубым» относились без предрассудков. Но отец Карла… Если бы он узнал, что его сын — гомосексуалист, он бы просто отказался от такого сына. Нрав у отца был крутой. А мама… Об этом Карл и думать не мог. Она бы, наверное, не пережила такого известия. Выбора не было, и он согласился на предложение незнакомца.

Сначала поручения действительно не казались ему обременительными. Он просто должен был подробно рассказывать об исследованиях. Потом его стали просить вносить незначительные изменения в программы. А потом случилось то, что случилось… Карл понимал, что трагедия произошла неспроста и не без его участия. Заглядывая себе в душу, он признавался, что ему не жалко самоубийц — они были слабыми и безвольными людьми.

Но все-таки ему было не по себе.

Он решил разобраться во всем сам. Но все чаще и чаще Карл чувствовал, что не может оставаться наедине со своими раздумьями. Тогда-то он и намекнул Эмилю о том, что все произошло не случайно. А Эмиль взбудоражил весь университет. И тогда Карл возненавидел Эмиля. Он попросил у Феликса разрешения самому вести сайт этого парня. Карл видел, что они делали тогда, и решил попробовать сделать это сам. Но тут снова позвонил этот человек и попросил сделать то, что Карл и собирался, но с сайтом не Эмиля, а почему-то Жаклин Ферран. А теперь они благодарят его. Значит, все вышло так, как они задумали.

Карл поднялся. Достаточно. Он сильный человек и сможет сделать то, что сам считает нужным. В его роду были сильные и мужественные рыцари, которые совершали поступки по велению собственного сердца, а не чужой воли. А он, Карл Ройзенхофф, — последний потомок этих рыцарей…

26

— У тебя усталый вид, — тихо сказал Дюбуа.

Элен вздрогнула и перевела взгляд с монитора на лицо больного.

— Я и не заметила, что ты проснулся.

— Я не сплю уже давно. Ты сидишь, не поднимая головы. Сочиняешь рецепт моего лечения?

— Твоя речь почти восстановилась. Это невероятно, — проговорила она.

— Я никак не могу вспомнить, что со мной случилось. У меня серьезная травма?

— С точки зрения нейрохирургов — да. Но они отлично поработали, и теперь ты восстанавливаешься гораздо быстрее, чем я могла предполагать.

Дюбуа перевел взгляд на окно:

— Все время идет дождь… Где мы?

Элен несколько секунд боролась с собой.

— Мы в Амстердаме, Жан. Дождь здесь обычное дело. Осень…

— Но почему мы здесь?

Элен опустила глаза:

— Важно, чтобы ты вспомнил все сам. Если не вспоминается, пока не старайся. Этот процесс нельзя торопить…

— Наверное, прогулки под дождем — не слишком интересное развлечение?

— В принципе, я не против такого развлечения. Ты действительно хочешь на улицу?

Дюбуа поморщился.

— Нет, пожалуй, не хочу.

Он откинул одеяло, медленно встал с кровати и с трудом подошел к окну. Элен внимательно наблюдала за тем, как он идет. Что ж, ее ребята работают неплохо…

Окно палаты выходило в маленький дворик с ровными рядами аккуратно подстриженных кустов. Прямо напротив окна стояла скамейка, на которой сидела девушка в плаще с капюшоном. Она словно не замечала дождя и смотрела на Дюбуа.

— Почему она сидит под дождем? — спросил он.

Элен поднялась и посмотрела.

— Не знаю, — сказала она, и Дюбуа уловил недовольство в ее голосе. — Здесь лечатся разные люди…

— От чего они лечатся?

— Кто от чего. — Элен совершенно не хотелось развивать тему. — Это очень хорошая клиника, Жан, и я обязательно тебя вылечу…

Она привстала на цыпочки и поцеловала его в неподвижные губы.

27

Ректор Хаард с таинственным видом прохаживался по своему кабинету.

— Вы, конечно, уже в курсе того, что случилось? — спросил он с непонятным торжеством.

— Не понимаю радости в вашем голосе, — устало сказала Жаклин. — Мальчишка надерзил вам, а вы радуетесь…

— Да! — вскричал Хаард. — Я радуюсь, потому что я все понял! Я наблюдал за экспериментом.

«Еще один, — с ужасом подумала Жаклин. — Только его не хватало».

— Что же вы поняли? — спросила она.

— Серпиери творил зло за моей спиной. Я полагал, что он занимается серьезной наукой, а он решил заняться поисками способов превращения людей в марионетки. Я уже позвонил в полицию и в координационный совет университета. Вы ведь тоже участвовали в эксперименте, не так ли?

Жаклин чувствовала, как в ней нарастает раздражение. Он все испортил, этот новоиспеченный отгадчик детективных загадок!

— Я участвовала в эксперименте. И, поверьте, ничего со мной не произошло. Вы несправедливы к Серпиери. Но позвольте вас спросить: откуда вы узнали об эксперименте?

— В вас говорит женщина, — покачал головой Хаард. — Он и вас успел опутать своими чарами. Впрочем, злодеи часто бывают обаятельными. А об эксперименте я узнал от студентов. Вы же знаете: что знают двое, то знает и…

— …свинья, — сказала Жаклин и бросилась к телефону.

Хаард с недоумением посмотрел на нее.

— Майк, срочно соедини меня с шефом! — прокричала в трубку Жаклин.

— Я не понимаю… — пробормотал Хаард.

— Ч-черт! — выругалась в трубку Жаклин. — Тогда позвони Хаансену и запрети ему трогать Феликса Серпиери. Что?! Я сейчас приеду. — Она бросила трубку.

— Что все это значит? Куда вы звонили? — Хаард не мог скрыть своей растерянности.

— Господин Хаард, — проговорила Жаклин. — Помните, вы недавно говорили мне о дьяволе? Неужели вы думаете, что Серпиери и есть тот самый дьявол? Ведь вы были знакомы с ним много лет.

— Да… Но я не знал, что его эксперименты так губительны…

— Не делайте поспешных выводов, господин ректор, — сказала Жаклин. — И, пожалуйста, больше ничего не предпринимайте.

— Боже мой, — пробормотал Хаард. — Кто вы?

Но Жаклин уже скрылась в дверях.

— Как тебе это нравится? — поинтересовался Вендерс, указывая на несколько полицейских машин, оцепление и суетящихся вокруг мертвого тела экспертов, которых на этот раз было намного больше, чем обычно.

— Думаю, — ответила Жаклин, — случись такое с нами, мы бы не удостоились подобной чести. Да кто он? С виду обычный охранник…

— Охранник и есть. Только высокопоставленный. Что он тут делал, хотел бы я знать.

— Домогался нашего Карла, — зло проговорила Жаклин. — Кажется, у меня ум за разум заходит. Что происходит — понятно. Непонятно только, что со всем этим делать?

— Парнишка совершенно невменяемый…

— Может быть, он тоже — жертва эксперимента?

— Он утверждает противоположное. Что он самый главный злодей и есть.

— О Господи, — вздохнула Жаклин. — Пойдемте отсюда. Сейчас дождь начнется. Ничего нового мы здесь не выясним. Где Карл?

— С ним сейчас работают несколько наших парней.

— Вы уверены, что он еще там?

— Тебе не кажется, что твое воображение стало каким-то маниакальным?

Она промолчала.

— Нам без труда удалось выявить личность убитого, — сказал Вендерс, выруливая к площади Дам. — Это Марк Гринберг — правая рука твоего старого знакомого, Касуэлла. То, что он был каким-то образом связан с мальчишкой, наводит на определенные выводы. Возможно, через Карла они держали связь с Серпиери. А возможно, Карл был просто иноформатором Гринберга. Мы это быстро выясним.

— Почему Карл его убил?

— Возможно, как выражается молодежь, он его достал. Мальчику надоело плясать под его дудку. Или Гринберг потребовал что-то невыполнимое, но при этом пригрозил ему. Ты же знаешь, как это бывает…

— Гринберг мертв. Теперь Касуэлл должен сам выйти на связь с «кротом». Пока он не сделает этого, мы так и будем блуждать в потемках.

— Ты уверена, что главное действующее лицо — Касуэлл?

Жаклин нахмурилась:

— Этого человека просто невозможно представить в роли исполнителя чьей-то чужой воли.

Вендерс тяжело вздохнул:

— Тогда объясни мне, если сможешь, одну вещь. По какой причине наш предполагаемый «крот» может помогать Касуэллу? Деньги, шантаж, личная зависимость, угроза жизни — все это отпадает, не так ли?

Жаклин пожала плечами.

— Почему? Может, это очень большие деньги. Или вообще личная дружба… С детских лет… Комиссар Ферран выяснит это. — Вендерс посмотрел на нее и хмыкнул. — Меня волнует другое, — продолжала она, будто и не заметив его ухмылки. — Даже если мы все выясним, что мы будем с этим делать?

— Подарим информацию Хаансену, — невесело рассмеялся Вендерс. — С условием, что все это попадет в газеты.

— И про «крота»?

— Нет, конечно. Нас же вообще не существуете природе. Но в природе иногда случаются автомобильные катастрофы.

— Он шантажировал меня! — кричал Карл, со страхом глядя на допрашивающих. — Я готов ответить перед судом. Я признаю свою вину. Мой единственный мотив — освободиться от этого шантажиста. Я даже не знаю, как его зовут!

Человек с узким и длинным лицом, сидящий напротив Карла, усмехнулся:

— Насколько я знаю, шантажисты вымогают деньги. Однако деньги получали вы. Регулярно на ваш счет поступали значительные суммы. От кого?

— Деньги переводил мой отец.

— Верно, — согласился узколицый. — Но у вашего отца нет таких доходов, чтобы посылать вам подобные суммы. Сначала кто-то переводил деньги ему.

— Я об этом ничего не знаю!

— Ваш отец утверждает, что деньги переводила фирма, в которой вы работаете.

Карл побледнел. Действительно, так он и говорил отцу…

— Так за что вы получали деньги?

— Я не получал никаких денег. Вы не сможете этого доказать.

Люди в комнате почему-то рассмеялись. Узколицый хрустнул пальцами и вплотную подошел к Карлу.

— Мы и не собираемся ничего доказывать. Нам нужна правда, а что ты потом будешь говорить в полицейском управлении, нас совершенно не волнует.

Неподвижный взгляд узколицего ничего не выражал, и Карла затрясло.

— Что вы хотите от меня?… — прохрипел он.

— Правду. И мы обязательно узнаем ее от тебя. Ты же все понимаешь, Карл. Мы могли бы и вовсе не разговаривать с тобой…

— Ноя действительно не знаю имени этого человека!

— Нам и не нужно его имя. Зачем ты убил его?

— Я… не знаю…

— Карл, мы же договорились.

— Мне надоело… выполнять его приказы. Никто не смеет приказывать мне!

— Что он тебе приказывал?

Карл сжал кулаки, взгляд его наполнился ненавистью, и вдруг он медленно стал сползать со стула.

— Истерик, черт бы его побрал! — проговорил узколицый. — Вызови доктора, — бросил он своему помощнику и снял телефонную трубку: — Извините, шеф, по-моему, парень не совсем в норме. Признание не будет стоить и гроша, если его сочтут невменяемым… Да, слушаюсь, шеф. — Он положил трубку на рычаг.

Над лежащим на полу Карлом суетился врач. Через некоторое время щеки пациента порозовели — он медленно приходил в себя. Узколицый с помощником опять усадили его на стул и вышли. Через минуту в комнату вошла Жаклин.

— Здравствуй, Карл, — тихо сказала она.

— Вы мне снитесь? — прошептал он. Он был поражен, если не сказать большего.

— Как тебе больше нравится. Допустим, снюсь.

Карл тяжело задышал:

— Да, конечно. Вы же не можете сейчас быть здесь…

— А где я сейчас должна быть?

— Рядом с вашим сыном.

— Что-что? — Жаклин встала и оглянулась по сторонам. Но в этой комнате не было ничего, чем можно было занять руки. — Откуда ты знаешь о моем сыне? Тебе рассказал о нем человек, которого ты убил?

— Я никого не убивал, — проговорил Карл и странно улыбнулся. — Все это было во сне.

— Мы и сейчас во сне, — сказала Жаклин жестко и в упор посмотрела на не то придуривающегося, не то и вправду сходящего с ума парня.

Он вдруг вздрогнул:

— Вы даже не понимаете, где мы находимся. Может быть, вы еще не вышли из транса?

— Я и не входила ни в какой транс.

Карл расхохотался.

— Нет?! — закричал он. — Нет?! С вами ничего не случилось после эксперимента? Вы не прижали, как мадонна, к груди своего обожаемого младенца?

Его опять затрясло. Жаклин подошла к нему и влепила звонкую пощечину.

— Почему ты думаешь, что я должна была войти в транс? Ведь я не участвовала в эксперименте. Кто тебе про меня рассказывал?

— Никто… — Карл поднял руки, испугавшись повторного удара.

— Опусти руки, Карл, — делая паузу после каждого слова, проговорила она, — и не бойся меня. Тебе нужно бояться совсем других людей. Если ты сейчас не расскажешь мне все, что знаешь, то мы просто отпустим тебя. Как ты думаешь, ты долго проживешь после этого? Ведь тот человек, который просил тебя о некоторых одолжениях, действовал не один.

Карл опустил руки и посмотрел ей прямо в глаза.

— Я не боюсь, — сказал он, внезапно успокаиваясь. — Когда я шел убивать его, я знал, что это конец.

— Мы сможем защитить тебя.

Он горько усмехнулся.

— Я не знаю, кто вы, — проговорил он. — Может быть, вы и сильны. Но те тоже непростая компания.

— Тебя просили поработать со мной. Тебе сказали, что я буду находиться во время эксперимента рядом с Эмилем. Или ты узнал это от Эмиля?

— Нет. Я узнал это от того человека…

Жаклин отошла от Карла и села на металлический стул с ажурной спинкой.

Тебе дали материалы, чтобы ты включил их в мой сайт, не правда ли?

— Да.

— Хорошо, Карл, — тихо сказала Жаклин. — Ты расскажешь все это подробно тем людям, которые придут после меня в эту комнату. Они не сделают тебе ничего плохого и обеспечат серьезную защиту. Ты наломал много дров, но для тебя не все еще потеряно.

И она медленно пошла к двери.

Она вошла в соседнюю комнату, и узколицый с помощником тут же поднялись.

— Вы все слышали, — устало сказала она, и эти двое вышли.

— Это все, — сказала она Вендерсу, который сидел в кресле у окна. — Полная профнепригодность. Оказывается, я позвонила комиссару с просьбой привезти Жан-Поля не потому, что захотела этого сама, а потому, что мне это внушили.

Вендерс поднялся с кресла.

— Ты просто устала, детка. Но в любом случае считай, что в этих стенах о тебе не было сказано ни слова. На это ты можешь твердо рассчитывать.

— Вы не поняли меня, господин Вендерс. Я боюсь не того, что меня уволят из Центра, потому что я поддаюсь воздействию. Я и сама собиралась в отставку…

Но представьте, мне и до сих пор кажется, что решение позвонить в Лион я приняла гораздо раньше, чем осуществился эксперимент. А оказывается… Господи, я просто не могу в это поверить!..

28

Выйдя из здания Центра, Жаклин пошла к своей машине и тут же увидела, как из припаркованного неподалеку белого «фиата» выскочил Серпиери и побежал к ней.

— Как хорошо, что я вас дождался, — взволнованно начал он. — Это просто огромная удача!

— Вам нужна моя помощь? — спокойно и даже приветливо спросила Жаклин, хотя эта приветливость давалась ей сейчас с большим трудом.

— Да, настал ваш черед помогать мне…

— Я постараюсь, — сказала она, — если это в моих силах.

— Кроме вас мне вряд ли кто-нибудь сможет помочь…

— Слушаю вас, Феликс. Поговорим в машине? Они уселись в ее «ауди».

— Я слушаю вас, — повторила она.

— Что будет с Карлом? — спросил он и с испугом посмотрел на нее.

— Не знаю, — пожала плечами Жаклин. — Вероятно, пока он будет находиться под нашей опекой.

Во всяком случае, в полицию его передавать не собираются, а следовательно, и суд ему не грозит.

— Но… он же убил человека…

— Вы хотели бы, чтобы его судили?

— Нет, что вы! Совсем нет…

— Тогда в чем же дело?

— Видите ли, — Серпиери замялся, — я хотел бы его увидеть.

— Это, к сожалению, невозможно. Наши правила не позволяют свидания с людьми, которых мы по той или иной причине охраняем.

— Но неужели ничего нельзя сделать, Жаклин?! Она осторожно на него взглянула и отвела взгляд.

— Боюсь, что нет…

— И как долго это будет продолжаться?

— Не знаю. Пока люди, которые хотят ему отомстить, не забудут о его существовании. — Она снова посмотрела на него и после некоторых колебаний проговорила: — Нам нужны его показания. Но по всей видимости, несмотря на его показания, преступники останутся на свободе. По крайней мере, в ближайшее время. — Жаклин вздохнула. — А пока вашему ученику будет угрожать опасность, мы не сможем отпустить его на все четыре стороны. Вы же не хотите, чтобы с ним что-нибудь произошло?

— Боже… — пробормотал Серпиери. — Боже…

«Еще одна разлука возлюбленных», — мысленно усмехнувшись, подумала Жаклин. Ей хотелось помочь Феликсу.

Но это действительно было невозможно.

— А я думала, — проговорила она, чтобы не молчать, — что вам нравятся женщины…

— Мне нравятся женщины, — глухо проговорил Серпиери. — Но Карл мой друг. Молодой друг, который буквально боготворил меня. Он считал меня всемогущим. А вот теперь… я ничего не могу для него сделать. Я даже не могу увидеть его!

Она понимала, что творится сейчас в душе этого человека. И что происходит с Карлом, тоже понимала. Сейчас все они — и Феликс, и Карл, и Жаклин — разговаривали с одиночеством на одном языке. Неожиданно у нее мелькнула сумасшедшая мысль.

— Скажите, Феликс, вы смогли бы разделить с ним его затворничество? На все время, пока он будет находиться у нас? Но этот срок может оказаться и большим.

— Что это, — с горечью спросил Серпиери, — теоретический тест?

— Какая разница? — резко проговорила она. — Возможно, у меня появилась идея относительно вас и вашего Карла.

— Идея? И она заключается в том, что вы запрете меня вместе с ним?

— Допустим, да.

— И я не смогу никуда выходить?

— Не сможете.

— Бред какой-то…

— Вы не ответили на мой вопрос, Феликс. — Жаклин вздохнула и убрала волосы со лба. — Я объясню вам, чем он вызван. Наверное, я могла бы убедить наше руководство в том, что вы, как не последнее лицо во всей этой истории с экспериментами, также представляете интерес для преступников. Возможно, кстати, что и на самом деле представляете. В таком случае мы обязаны защитить вас. Ну а решить при этом вопрос о возможности вашего общения с Карлом, я думаю, труда не составит.

Лицо Серпиери окаменело.

— Это единственный способ общения с Карлом? — спросил он хрипло.

— Да.

— То есть вы предлагаете мне сесть в вашу тюрьму?

Жаклин усмехнулась:

— Ну, это все-таки не Национальная тюрьма… Вам будут созданы все условия для жизни и работы.

Феликс долго молчал.

— Скажите, а вы бы смогли отправиться в тюрьму вслед за любимым человеком?

«Да! — хотелось закричать Жаклин. — Да. Тюрьма — прекрасное место, где нам с Жаном никто бы не смог помешать быть вместе. Никакие обстоятельства, никакие обязанности, никакие долги… Никто и ничто».

— Да, — сказала она тихо, и Серпиери изумленно воззрился на нее. — Впрочем, — улыбнулась она, видя его изумление, — разве не каждый влюбленный на свете мечтает быть запертым с любимым в четырех стенах?

— Жаклин, — Феликс с жалостью посмотрел на нее. — В этом мире я люблю не только Карла. Я люблю женщин, люблю свою работу и студентов. И я очень люблю небо над головой. Даже это пасмурное амстердамское небо.

— Конечно, — проговорила Жаклин устало. Ее тоска вдруг снова навалилась на нее. — Конечно. Это была совершенно безумная идея.

29

Полковник Николсон возвращался от координатора весьма и весьма озабоченным. Из Скипхолла он поехал прямо в штаб-квартиру Центра, прошел в свой кабинет и запер дверь. Не раздеваясь, он медленно прошел к столу, сел в кресло и закрыл глаза. Случившееся было катастрофой. Координатор знал о человеке, который ведет двойную игру в Центре. Он не называл имени. Известно оно было ему или нет, оставалось загадкой. Задавать прямые вопросы координатору было не принято…

Вчера из разговора с Вендерсом полковник узнал, что Жаклин Ферран выбывает из игры.

С ней случилось то, что ни при каких обстоятельствах не должно было происходить с сотрудниками Центра. Еще недавно он предупреждал Вендерса, что тот недооценивает психику Жаклин после всего, случившегося с ней. Он оказался прав! Но это известие, пожалуй, даже обрадовало его. Девчонка стала слишком опасной для тех, с кем вела невидимую войну…

В любом случае пора было начинать разыгрывать главную партию. И здесь полковнику нельзя было ошибиться.

Касуэлл остался доволен: он получил то, что хотел. Что может помешать ему теперь? И кто? Жаклин Ферран дискредитировала себя как профессионал, а Дюбуа вообще потерял память, которая вряд ли восстановится когда-нибудь в полной мере.

Полковник тяжело вздохнул и поднялся. Ему надо было спасать репутацию.

Элен Брассер почти не покидала клиники, постоянно находясь рядом с Дюбуа. Но сегодня она решила переночевать в отеле. Нужно было хоть на несколько часов снять напряжение, в котором она пребывала последние дни. Состояние Жана напоминало ей маятник: он то почти приходил в норму, то снова впадал в забытье, и речь его опять становилась вялой и бессвязной, а взгляд — затуманенным.

Она вошла в пустой холл отеля и сразу же увидела Жаклин: сыщица сидела в углу широкого кожаного дивана и была похожа на нахохлившегося воробья. При виде Элен она вскочила с дивана. Мадам Брассер заставила себя улыбнуться.

— Я рада, что вы пришли, — сказала она. — Нам действительно необходимо поговорить.

Жаклин выглядела, как отчаявшийся человек, которому уже нечего терять. Элен еще никогда не видела ее такой растерянной и беспомощной… Она почувствовала, что ее неприязнь к этой малопонятной ей женщине улетучивается. Сейчас Жаклин не была похожа на соперницу. Перед Элен стояла несчастная девочка, которой нужна помощь.

Они вошли в номер, и Элен заказала по телефону легкий ужин.

— Я попросила вас прийти, потому что должна сказать вам нечто важное, — сказала она, когда Жаклин, сняв плащ, села на краешек дивана.

В ожидающем взгляде молодой женщины были надежда и страх.

— Скажите, Жаклин, — проговорила мадам Брассер, — с вами в последнее время не происходило ничего странного?

Жаклин усмехнулась.

— В моей работе всегда много странных вещей.

— Видите ли, я имела в виду другое. Я говорю о вашем… эмоциональном состоянии… Простите мне мой вопрос, но не наблюдалось ли в нем нечто обычное для вас?

— Чем вызван ваш вопрос?

— Видите ли… — Элен сделала паузу. — Полковник Николсон предложил мне понаблюдать за экспериментом, к которому, как я знаю, вы были непосредственно причастны. Он хотел получить от меня некоторые ответы на мучившие его вопросы.

— И что же? Он получил их?

Элен встала и прошлась по комнате.

— Не вижу смысла скрывать это от вас… Строго говоря, в эксперименте не было ничего особенно сложного и интересного. Но меня удивило то, что в одном из сеансов экспериментатор работал конкретно с вами, хотя, по словам Николсона, вы не должны были во всем этом участвовать.

— Почему вы решили, что экспериментатор работал именно со мной?

— Видите ли, во-первых, я кое-что понимаю в подобных методиках, а во-вторых, я все-таки многое знаю о вас. Но… Я не думала, что некоторые из этих фактов известны кому-нибудь, кроме самых близких вам людей, а вряд ли экспериментатор относится к их числу.

Жаклин внимательно на нее посмотрела.

— Вы сказали, что разбираетесь в подобных методиках, — жестко произнесла она. — Вы умеете отделять второй слой видеоряда?

— Жан рассказал мне, как это делается…

В дверь постучали — официант принес ужин. Элен сделала приглашающий жест Жаклин.

— Вряд ли я сейчас смогу есть, — покачала головой та.

Элен внимательно посмотрела на нее:

— Это тоже связано с экспериментом?

— Не знаю. Я вообще не знаю, что и думать. В Центре так тщательно проверяют степень внушаемости сотрудников. До сих пор я твердо знала, что не поддаюсь ни гипнозу, ни другим подобным воздействиям. И вот… Но мне все равно кажется, что я приняла это решение давно, задолго до эксперимента… — Жаклин говорила сбивчиво и торопливо. — А сегодня я поняла, что этого от меня и ожидали. Кому-то, было нужно меня скомпрометировать.

— Им это удалось?

— Да. Тот факт, что я поддалась чужой воле… Теперь мне нечего делать в Центре. Таковы правила… Хотя я до сих пор не понимаю, как это могло произойти, и… — Жаклин жалко улыбнулась, — вообще не представляю, как жить дальше… Если любым человеком можно так управлять…

Элен несколько минут сосредоточенно вычерчивала на скатерти невидимые фигуры ручкой ножа.

— Я не думаю, — наконец произнесла она, — что вами управляли. Конечно, они пытались это сделать. Но ваше решение… Разве вы жалеете о том, что сделали? Если бы можно было повторить ситуацию, вы повели бы себя иначе?

— Я не знаю…

— Меня интересует ваш взгляд из сегодняшнего дня, из настоящего вашего состояния. Если бы ваш сын до сих пор находился в Лионе, сегодня вы попросили бы его привезти?

— Да, — тихо сказала Жаклин. — И это означает, что наваждение продолжается.

— Думаю, что это означает совсем другое, — проговорила мадам Брассер. — Вас не заставили сделать это. На то была ваша собственная воля. Хотя вряд ли я сейчас смогу привести строгое научное обоснование сказанному.

Жаклин покачала головой, а потом тихо спросила:

— Как себя чувствует… ваш пациент?

Элен посмотрела на нее с грустью:

— Я знаю, о чем вы хотите спросить. И отвечаю прямо: Жан еще не вспомнил вас.

— Потому что вы не хотите этого, — вдруг сказала Жаклин.

В уголках губ мадам Брассер пролегла горькая складка.

— Вы очень несправедливы ко мне, — сказала она. — Вы забываете, что я не только женщина, но и врач. И я делаю все для выздоровления моего пациента. Я не буду препятствовать вашей встрече с ним, когда для этого придет время. Но пока оно еще не пришло.

В номере воцарилось молчание.

— Но я хотела поговорить с вами еще и о другом, — сказала Элен. Жаклин подняла на нее глаза. — Меня очень напугал ваш Николсон. Он хочет использовать методику Жана в вашей работе.

— Каким образом? — удивилась Жаклин.

— Он собирается с ее помощью победить преступность.

— Полковник Николсон никогда не производил впечатление фантазера, — сказала Жаклин. — Не знаю, что на него нашло. Хотя, наверное, каждый, кто сталкивается с подобной методикой, думает, как бы приспособить ее для своих целей. Преступники — для своих, полицейские — для своих.

— Да, — сказала Элен. — Но эта методика разрабатывалась исключительно для лечения. И она не годится ни для чего другого. Мне бы хотелось, чтобы люди это понимали.

30

— Итак, — сказал Вендерс, — завтра полковник ждет нас.

— Чтобы сообщить о моем увольнении? Я готова, — сказала Жаклин. — Найду себе работу поспокойнее.

— Ты что, действительно хочешь заняться воспитанием ребенка и кухней?

— Почему бы и нет? Говорят, в этом и состоит предназначение женщины…

— Наверное, тебя действительно околдовали. Я не узнаю тебя, Жаклин!

— Люди меняются…

— Да, конечно… Но о твоем увольнении тебе, наверное, сообщит кто-нибудь другой. Тот, кто заменит полковника на его посту. Наши с тобой подозрения оправдались. Контакты полковника Николсона с сэром Касуэллом — установленный факт.

Жаклин в изумлении воззрилась на Вендерса.

— И что же вы собираетесь делать? — спросила она.

— Я собираюсь арестовать его в его собственном доме.

— Вы абсолютно уверены, что это не ошибка?

— Да. Он подключался к эксперименту. Он и только он имел возможность убить Стивена Деларю. И самое главное. Вчера он был в Лондоне, и мои ребята отследили его контакты. Он лично встречался с Касуэллом.

— У вас есть санкция координатора?

— Пока нет, но это вопрос времени. Николсона нужно брать, пока он ни о чем не подозревает. Поэтому для ареста я хотел воспользоваться тем, что он сам вызывает нас.

— Мы будем брать его вдвоем? — спросила Жаклин.

— Да, — сказал Вендерс. — Но и ребят своих я возьму. Пусть постоят за дверью.

За окном барабанил бесконечный дождь. Полковник Николсон сидел у камина, кутаясь в бархатный халат, и подкладывал в огонь аккуратные круглые поленья. На душе директора Центра было тоскливо. Он думал о том, что зря тридцать лет назад выбрал эту работу и эту судьбу. Благородные помыслы, руководившие им в годы его далекой юности, уже давно превратились в прах. Слишком много грязи в этом мире — борясь с ней, рискуешь испачкаться сам. Слишком много пороков и соблазнов на пути борца с преступностью. Слишком слаб и страстен человек, чтобы победить в той игре, в которую все они играли. Он ждал Вендерса с непонятным чувством тоски и обреченности. И еще… Ему было очень жаль эту девчонку, которой приходилось заниматься тем, о чем молодой и привлекательной женщине не следовало бы и знать. А она, вероятно, еще не утратила тех идеалов, с которыми приходят на работу в их контору. И если она узнает истину, ей будет трудно жить дальше…

Он встретил их с грустной улыбкой.

— Проклятая погода, — сказал Вендерс. — Сейчас неплохо бы выпить глинтвейна.

— Он почти готов, — сказал Николсон.

— Отлично, — пророкотал Вендерс, усаживаясь в кресле. — Тогда сразу к делу. Не будем тянуть резину. Я готов взять Жаклин в свой отдел, если ты от нее отказываешься.

— Лейтенант Ферран нарушила все мыслимые и немыслимые правила, — строго сказал Николсон, разливая глинтвейн по большим фаянсовым кружкам. — Что здесь можно обсуждать? Вы не согласны со мной, Жаклин?

— Согласна, — тихо сказала Жаклин.

— Вот видишь, Аллен. Наши правила придуманы не вчера.

— Все это, конечно, так… — протянул Вендерс. — Но, Джеймс… Разве мы сами столь уж безупречны?

— Оставим это, — поморщился Николсон. — Я собирался поговорить с вами о деле.

Жаклин отставила свою кружку с глинтвейном, к которому не притронулась.

— Расследование завершено, — сказала она.

— Вот как? — удивился Николсон. — А я полагал, что оно зашло в тупик.

— По ходу расследования также удалось выяснить, что в Центре завелся «крот».

— Странно, что вы не сообщили мне об этом раньше, — сухо произнес Николсон. — Вчера об этом… веселеньком факте я узнал от координатора. Я предпочитал бы узнавать о подобных вещах не от него.

— Координатор знает о «кроте»? — изумился Вендерс.

— Представь себе! И мне просто страшно думать, что за этим последует. Что будет с Центром?

Кто, черт побери, ведет здесь двойную игру? Вы знаете?

— Да, — сказал Вендерс и поставил кружку на столик у камина.

— Да, — сказала Жаклин и отошла к двери.

— Ну? — заорал Николсон. — Я жду!

— Ты сам все прекрасно знаешь, — тихо сказал Вендерс. — Хватит ломать комедию. Ты проиграл, Джеймс.

Николсон молча уставился на него. Через несколько секунд он зло усмехнулся:

— Что означают твои слова, Аллен?

Николсон попытался встать, но увидел перед собой направленный ему прямо в лицо «кольт» Вендерса.

— Лучше не делать резких движений, Джеймс, — сказал «серый кардинал» Центра.

— Ну что же, — спокойно сказал Николсон, садясь обратно в кресло. — Я готов выслушать вас.

Вендерс кивнул Жаклин.

— Все достаточно просто, — начала она. — Хотя и чудовищно. Я получила задание разобраться с историей в университете и со смертью Стивена Деларю. Его якобы самоубийством. Но поскольку никаких причин сводить счеты с жизнью у Стивена не было, я предположила, что мы имеем дело с убийством. Деларю узнал что-то такое, что делало его опасным для преступника. Видимо, он каким-то образом вычислил «крота», и об этом стало известно преступнику.

Медлить было нельзя — и преступник с ним расправился, умело представив все как самоубийство. Круг подозреваемых был очень узок. В него вошли только те, кому Стивен мог открыть дверь, не выключая компьютера с секретными файлами. Убийцей был человек, которому он абсолютно доверял.

— И поэтому вы решили, что это я? — насмешливо спросил Николсон.

— Это не был его непосредственный начальник Фелер, поскольку он не может управлять своим телом. Секретарь Фелера Марина Свенсен попала в число подозреваемых, но на тот день у нее было железное алиби, обеспеченное, кстати, не Фелером. В Центре у Стивена было двое охранников, но их удалось быстро исключить из числа подозреваемых… Остаетесь вы, полковник.

Николсон нервно засмеялся.

— Как я понял, обвинение строится только на том, что я мог убить его. Но между мог и убил все-таки большая разница, — проговорил Николсон.

— Мы не в суде, — сказал Вендерс. — Но я продолжу. В университете за Жаклин ходило несколько «топтунов» из Центра. Сначала я подумал, что после долгого перерыва ты перестал ей доверять, но я ошибался. Ты уже тогда действовал по указаниям Касуэлла, а Жаклин была у него на пути. Однажды она уже помешала ему, и он не хотел повторения. А ситуация, тем не менее, повторялась. Те же эксперименты, та же девчонка, но теперь она уже кое-что во всем этом понимала.

— Зачем же я тогда поручил ей это дело? — с иронией спросил Николсон. — Мог ведь отправить куда-нибудь на Гавайи, чтоб не мешала.

— Я отвечу на твой вопрос, — сказал Вендерс. — Касуэлл хотел, чтобы она была у тебя перед глазами. Потому что она связана с Дюбуа. А Касуэллу нужны были результаты его исследований. И они, как он подозревал, вполне могли оказаться у Жаклин. Он не мог устранить ее физически, но собирался убрать ее из Центра. Как это сделать? Ему нужно было скомпрометировать ее или довести до такого состояния, чтобы она просто не смогла больше работать. И тогда ты поддержал идею Жаклин участвовать в эксперименте. И запустил материал, от которого она чуть не свихнулась.

Жаклин прислонилась к боковой кладке камина. Это было самое удобное место для любых непредвиденных обстоятельств.

— Потом отыскался Дюбуа, — продолжал Вендерс. — Американская служба, в которой у Касуэлла тоже были свои люди, упустила его — благодаря решительным действиям Жаклин. Но Касуэлл, наверное, не очень расстроился, потому что ты, Джеймс, поместил Дюбуа в клинику Центра. Осталось только ждать, когда он придет в себя. И наконец… У меня есть кассета, на которой записано, как ты беседуешь с Касуэллом. Нужно что-нибудь еще?

— Конечно, Аллен, — насмешливо сказал Николсон. — Не хватает самого главного. Мотива преступления. Зачем я связался с Касуэллом и стал на него работать?

— Я думаю, что ты сам расскажешь об этом. Может, нежная дружба со студенческой скамьи?

— А может, я хотел скрыть кое-что из своего прошлого, о чем было известно Касуэллу?

— Я так и думал, — пробормотал Вендерс, нахмурившись. — Я должен расценивать это как признание?

Николсон опустил голову.

— Позволь мне одеться, Аллен, — сказал полковник. Он по-прежнему был в своем бархатном халате.

Вендерс покачал головой и недобро усмехнулся:

— Зачем?

— Ты собираешься убить меня прямо здесь?

— Почему бы и нет? Официальная версия твоего убийства будет вполне пристойной.

— Позволь хотя бы допить глинтвейн…

— Пожалуйста, — пожал плечами Вендерс. Николсон взял кружку и сделал глоток.

— Я, пожалуй, тоже выпью, — сказала Жаклин и потянулась к своей кружке. Но вместо того, чтобы взять ее, она вдруг стремительно повернулась и, молниеносным движением левой руки выбив «кольт» из руки Вендерса, перехватила его правой рукой и направила оружие на советника.

— Все в порядке, полковник, — сказала она. — Игра действительно подошла к концу. Не двигайтесь, господин Вендерс. Я, без сомнения, смогу убить вас, как собаку. Впрочем, собаку я бы убить не смогла.

Николсон откашлялся и достал из широкого кармана своего бархатного халата пистолет.

«Серый кардинал» Центра Аллен Вендерс сидел, откинувшись на спинку кресла. Его скулы подрагивали.

— Жаклин, девочка, ты совершаешь непоправимую ошибку, — проговорил он срывающимся голосом.

Но Жаклин, взглянув на него с усталой ненавистью, промолчала.

— Еще немного, лейтенант, — проворчал Николсон, — и он застрелил бы меня. Чего вы ждали?

— Признания, — коротко ответила она.

— Ну, знаете ли… С таким же успехом можно было ожидать манны небесной.

— Но по сути, — возразила Жаклин, — он признался почти во всем. Правда, приписав собственные поступки вам. Разрешите, я позову ваших ребят? У меня рука дрожит.

Полковник кивнул и сам направил свой пистолет на Вендерса.

Жаклин открыла дверь, и комната быстро наполнилась сотрудниками Центра. Они сразу заняли позиции и застыли, готовые среагировать на малейшее движение ресниц Николсона.

— Мы побеседуем еще немного, — сказал им Николсон. — Не спускайте с него глаз. Продолжайте, лейтенант.

— Когда я поняла, что Стивен Деларю был убит, мы стали обсуждать мою версию с Вендерсом, и он назвал мне весь круг подозреваемых. В который входили вы, но не входил он. Я приняла его слова на веру — тогда мне просто было не до проверки его слов, потому что перед этим произошло событие, которое, казалось бы, не имело отношения к расследованию в университете, но было непосредственно связано со мной. Кто-то напал на того мальчика, Хуанито, а когда я бросилась его спасать, этот кто-то решил меня утопить. Это было ужасно странно. Ведь если мальчишка был всего лишь поводом, чтобы убить меня, то… это было слишком сложной комбинацией. Все можно было устроить гораздо проще.

Потом я поняла, что Касуэлл и его люди к тому времени уже знали, что Жан Дюбуа жив и, возможно, будет искать встречи со мной. А он был нужен им позарез. И они решили ловить его на приманку. Но им не хотелось ждать и надеяться на случай. Поэтому они сделали простой ход: если я ему действительно дорога, то он придет ко мне — умирающей.

— Но тот человек мог и убить вас, — недоверчиво покачал головой Николсон.

— У него не было задания меня убивать. Но они не думали, что я с ним справлюсь в воде. Как сказал Вендерс, это не мой профиль, и он был прав… И потом, — Жаклин усмехнулась, — если бы я погибла, Дюбуа наверняка пришел бы на мои похороны.

— Их ожидания оправдались, — проговорил Николсон тоном педантичного учителя. — Дюбуа пришел к вам.

— Да, — просто сказала Жаклин. — И теперь оставалось только похитить его и отправить в одну из закрытых лабораторий Касуэлла… После похищения в Алкмаре тот человек, Уолтер, сообщил мне, — она снова усмехнулась и с ненавистью посмотрела на Вендерса, — что на Дюбуа их человек вышел совершенно случайно. Вы верите в такие случайности, господин полковник?

Николсон хмыкнул.

— Вот и я не верю, — сказала Жаклин. — Но кто знал, что мы отправились в Алкмар? Мы ведь ушли от ваших наблюдателей, не правда ли?

— Эти наблюдатели уволены, — поморщившись, сказал Николсон.

— Ну, это слишком жестоко. Я все-таки профессионал! — засмеялась Жаклин. — А вот Вендерс знал, куда мы отправляемся. Он ведь недаром проводил большую часть времени у меня в квартире.

Ухаживал за умирающей, кормил с ложечки… Это было тоже весьма странно. Как будто у него не было других дел! Правда, он пытался изображать некое чувство ко мне, полагая, что любая женщина сочтет это нормальным оправданием его поведения. Но, как любой мужчина, он оказался слишком самонадеянным. Его обаяние, — она усмехнулась, — не достигло моего сердца. Мой рассудок все-таки продолжал работать.

Вендерс посмотрел на нее, прищурив глаза, и опустил голову.

— А как оперативно прибыл вертолет с бойцами Вендерса, чтобы спасти меня и моего несчастного возлюбленного! Вендерс ужасно боялся, что я разрушу планы похитителей. Но… все закончилось для него удовлетворительно. Здесь, конечно, сыграл свою роль случай. Хотя, по сути, они сработали ужасно неумело, и я не думаю, что Касуэлл остался ими доволен. Касуэллу нужны были мозги Дюбуа. А их-то они и… вышибли…

Жаклин закусила губу и замолчала.

— Но почему вы не поделились своими подозрениями со мной? — спросил Николсон.

— Видите ли, полковник, подозреваемых было все-таки двое, — вздохнув, ответила Жаклин, стараясь не смотреть в глаза директору Центра. — И окончательно я поняла все только вчера, при допросе Карла. О моем участии в эксперименте знали только два человека. Эмиль Бертран, рядом с которым я сидела за монитором во время эксперимента, и господин Вендерс.

Об этом не знали ни вы, ни кто-нибудь другой из числа сотрудников Центра.

— Но студент мог кому-нибудь проговориться, — предположил Николсон.

— До эксперимента — нет. Я убедила его, что в этот день уезжаю из города, и пришла к нему только в последнюю секунду. Но человек, который работал с сайтами, знал о моем участии заранее. В общем, это была проверка с моей стороны. Если бы «кротом» были вы, полковник, наваждение во время эксперимента случилось бы с Эмилем Бертраном, а не со мной.

— И только тогда вы убедились в моей чистоте? — оскорбленно спросил Николсон.

— Простите, полковник, — склонила голову Жаклин. — Но вы же сами учили нас не верить никому.

— Конечно, — ворчливо сказал Николсон. — Но зачем нужно было подвергать себя такой неприятности? Вы что, не могли не смотреть во время эксперимента на экран? Могли бы просто отвернуться!

— Что вы, господин полковник! — воскликнула Жаклин. — Мне необходимо было смотреть на экран. Я должна была убедиться, что «картинки» предназначались именно мне. Кстати, там были и наши с Дюбуа фотографии в Алкмаре.

За нами следили очень тщательно. Кто-то здорово хотел вывести меня из равновесия.

— И добился своего, — недовольно произнес полковник.

Жаклин опустила глаза и сжала кулаки.

— Думаю, что нет, — тихо сказала она. — Конечно, я позвонила в Лион, но как иначе можно было внушить этой прелестной компании, что у них все получилось?

На лице Николсона отразилась целая гамма чувств.

— Вы хотите сказать, что эксперимент провалился?

— К счастью, да, — сказала Жаклин. — Но пусть они думают, что методика работает. Пусть попробуют использовать ее в своих целях. Мне не хочется разочаровывать их заранее.

Кресло под Вендерсом опять заскрипело.

Жаклин равнодушно посмотрела на бывшего «серого кардинала».

— Но как же те студенты, которые бегали… голыми и били стекла в магазинах?

— Другие на их месте делали бы что-нибудь другое. Нет, и надеюсь, что никогда не будет найден универсальный способ управления людьми. Сколько людей, столько и реакций.

— Подождите! — вскричал Николсон. — Но как же массовые самоубийства? Ведь это самая главная загадка!

Жаклин тяжело вздохнула и грустно на него посмотрела.

— Вопрос, что заставляет человека сводить счеты с жизнью, мучил и еще, наверное, долго будет мучить не одно поколение мудрецов и простых людей. Это я вам как профессор философии говорю. Если собрать всю литературу по этому вопросу, она вряд ли уместилась бы в Голландской национальной библиотеке. Поэтому в нашем случае нет и не может быть точного ответа. Могу только сказать, что тогда в серии экспериментов участвовали более восьмидесяти человек, а покончили с собой семнадцать — одиннадцать студентов и шесть простых жителей города. Так что… Системы все-таки здесь нет.

— Значит, вы полагаете, что методика неэффективна? — словно бы разочарованно проговорил Николсон.

— По крайней мере, для глобальных задач, — сказала Жаклин. — Типа искоренения преступности. Думаю, что пока придется работать старыми способами. Во всяком случае, я надеюсь, что пока еще смогу заработать себе кусок хлеба своей профессией.

Она подняла глаза на полковника и с удивлением обнаружила, что его лицо покрывается густой краской. Это было для нее, пожалуй, самым поразительным за весь сегодняшний вечер.

31

Как и в первый день ее работы в университете, Эмиль Бертран ждал ее у арки главного здания. В руках студент держал букет тюльпанов всевозможных цветов и оттенков, который он тут же протянул Жаклин.

— Кажется, вы истратили целое состояние, — со смехом произнесла она.

— Красота стоит того, — улыбнулся Эмиль.

— Спасибо, — проникновенно сказала она.

Он погрустнел:

— Может, вы все-таки останетесь в университете? Нам будет не хватать вас.

— Эмиль, как вы себе это представляете? — опять засмеялась она. — Вы ведь теперь знаете, кто я.

— Но вы же могли совмещать работу в университете со своими… другими занятиями, — резонно возразил он. — И вообще… Бросьте это мужское дело. Профессор философии из вас классный.

— Спасибо, Эмиль. Но мое начальство считает, что на преподавательской работе я серьезно подорвала свое здоровье. И это правда. Так что я уезжаю в отпуск.

— Но вы вернетесь? — тихо спросил Эмиль. Она лукаво на него посмотрела:

— Помните, в первый день нашего знакомства я просила вас не строить относительно меня никаких планов?

— Конечно, — так же лукаво ответил Эмиль. — Но вы тоже должны помнить, что я и не собирался следовать вашему совету. Кстати, вот… Вам просили передать.

Он достал бумажник и вынул из него пачку купюр.

— Что это? — удивилась Жаклин.

— Ваш выигрыш.

— Ого, — сказала Жаклин. — Я и не думала, что моя ставка оказалась так велика.

— Дело прошлое. Теперь мы все будем начеку. Чтобы какой-нибудь ученый снова не решил сделать из нас подопытных кроликов.

— Для этого не нужно быть начеку, — грустно сказала Жаклин. — Просто нужно помнить, что человек рожден свободным. И нуждается в любви. В общем, все довольно-таки просто.

— Да, — сказал он. — Вы позволите вас проводить?

— Извините, Эмиль, но у меня так много дел перед отъездом…

— Я прочел ваш рапорт, лейтенант, — сказал полковник Николсон. Сегодня он являл собой прежнего безупречного Николсона, подтянутый, в отлично сидящем мундире без единой складки — и без единой эмоции на лице.

Жаклин даже всерьез засомневалась, видела ли она прошлым вечером совсем другого полковника — кутающегося в нелепый бархатный халат, растерянного и расстроенного, гневающегося… Сейчас перед ней сидел сухой надменный директор Центра, не допускающий и тени сомнения в собственной правоте. — Я прочел ваш рапорт, — повторил он. — К сожалению, удовлетворить вашу просьбу об уходе из Центра я не могу. Более того, я хочу поручить вам ревизию отдела Вендерса.

— И это означает, что, когда я разберусь с отделом, мне повесят его на шею?

Николсон поморщился: он не терпел вульгарных выражений.

— Да, с присвоением соответствующего звания, — сухо сказал он. — Это большая честь для любого сотрудника, особенно для такого молодого, как вы. Я, пожалуй, не припомню другого такого случая в своей практике. Я уж не говорю о том, что впервые мы оказываем такое доверие женщине.

Жаклин сжала кулаки так, что ногти до боли вонзились в ее ладони.

— Могу ли я отказаться от такого «доверия»?

Николсон, услышав злую иронию в ее голосе, посмотрел на нее сердито:

— Конечно, нет. Вы что, забыли содержание контракта, который по собственной воле подписали восемь лет назад?

— Но я нарушила одно из основных условий контракта!

Николсон довольно улыбнулся:

— Я не могу квалифицировать приглашение ваших родных в Амстердам как нарушение. Ваш поступок был лишь частью оперативного плана разоблачения предателя.

— Дьявол, — глухо произнесла Жаклин.

Полковник поморщился, но потом поднялся из своего кресла, подошел к ней и положил руку на плечо сыщицы.

— Послушайте, Жаклин, — в его голосе зазвучали вполне человеческие ноты, — вы очень нужны нам. Люди, подобные вам, — на вес золота. Мы не можем ими разбрасываться. В Центре достаточно великолепных сотрудников, но далеко не все из них обладают такими способностями, как вы.

Жаклин в ярости кусала губы.

— Но я не хочу! — в отчаянии выкрикнула она.

— Успокойтесь, — тихо сказал Николсон. — Когда это людей, носящих форму, спрашивали, хотят они чего-нибудь или нет?

— Ноя никогда не носила формы!

— Ну что ж… Думаю, в ближайшее время вам придется ее надеть. Для встречи с координатором и… награждения.

Жаклин удивленно подняла голову:

— В жизни не слышала ни о каких награждениях в Центре…

— Вы еще о многом не слышали, — усмехнулся Николсон.

Вендерс сидел на стуле посреди огромного пустого зала, обхватив голову руками. Но когда Жаклин вошла, он опустил руки и улыбнулся ей. «Словно ничего и не произошло, — подумала она. — Он, в отличие от всех остальных, и меня в том числе, держится нормально».

— Я рад, что ты захотела встретиться со мной, — сказал он. Его голос после допросов все же звучал неуверенно и слабо. — Зачем ты пришла?

Она вздохнула:

— Вы всегда говорили, что мы солдаты. И мы с вами воевали на одной стороне. Что случилось потом?

Вендерс внимательно посмотрел на нее.

— Скажи, работая у нас… — он закашлялся, — вернее, теперь уже у вас… Ты ощущала себя свободным человеком?

— Да, — после паузы произнесла она.

— Но ведь ты не можешь делать, что тебе хочется. Не можешь быть рядом с людьми, которых любишь. Не можешь отказаться от задания, которое тебе не по нраву. Тебе приказывают убить человека, который не сделал тебе ничего плохого, и ты идешь и убиваешь. Ты втираешься в дружбу к человеку, тот доверяет тебе полностью, а потом — ты предаешь его. Это ты называешь свободой?

— Я свободно выбрала свою работу, — глухо проговорила Жаклин. — Если в результате моих действий в мире станет меньше наркоманов, или оружие, которое благодаря мне не будет продано, не сможет уничтожить целую деревню мирных жителей, я буду считать, что мои действия правильны. И свободны.

— Я раньше тоже так думал, — сказал Вендерс. — Но со временем мне стало очевидно и другое. Разве нелегальное оружие, которое, допустим, ты останавливаешь на какой-нибудь границе, уничтожают? Нет, оно просто переходит в другие руки и все равно убивает. Не одну деревню, так другую. Мы солдаты, но солдаты чего? Одной из групп высокопоставленных политиков, которые борются против другой такой же группы. И Касуэлл ничем не лучше и не хуже кого-нибудь другого. Ты помешала ему взять методику Дюбуа и Серпиери, но разве ты можешь быть уверенной, что ее не возьмет кто-нибудь другой? Возьмет и будет использовать! Может, он попытается оправдать это использование какой-нибудь благородной идеологией, но ведь суть от этого не меняется… Я работал в интересах определенного человека. Почему именно Касуэлла? Считай, что так сложилось. Но знай, что вовсе не из страха и не из-за денег.

— Вам хотелось власти, и Касуэлл мог вам ее дать? — В этой фразе Жаклин было заключено скорее утверждение, чем вопрос.

Вендерс поморщился:

— Я имел достаточную власть в Центре. Большую, чем Николсон.

— Но вам хотелось еще большей власти?

— Каждому человеку хочется большего, — проговорил Вендерс. — Это нормальное желание.

— И чтобы удовлетворить свое желание, вы убивали людей. И были готовы убивать еще. В этом и заключается разница между нами. Я убиваю людей, которые представляют опасность для других. Вы же убивали тех, кто представлял опасность для вас.

— Пусть так, — усмехнулся Вендерс. — Но когда-нибудь, когда ты уже сделаешь карьеру на нашем поприще — а у тебя для этого есть все данные, — ты обязательно вспомнишь меня. Ведь делить мир на черное и белое присуще только молодости.

Они помолчали.

— Ты отличный работник, Жаклин, — проговорил Вендерс. — Но… если сможешь, брось это дело. В противном случае однажды ты проснешься и обнаружишь, что душа у тебя выжжена дотла.

Жаклин пошла к выходу из зала. У двери она обернулась.

— Мне очень жаль, господин Вендерс, — сказала она звенящим голосом.

Он поднялся со своего стула.

— Прости, Жаклин. Мне меньше всего хотелось огорчать именно тебя.

Она брела по ночному Амстердаму, ничего не видя перед собой. «Душа будет выжжена дотла»? Но разве сейчас у нее что-нибудь осталось?

Что заставляет людей жить и радоваться этой жизни? Конечно же любовь. Но что такое — любовь? Желание быть рядом с любимым человеком и наполняться его силой и энергией? Или, напротив, наполнять силой и энергией его? Если последнее, то любовь ей заказана. У нее нет сил. Ей нечего отдавать и дарить, нечем наполнять чужую душу. Самое ужасное, что это относится и к Жан-Полю. Что она может дать ему? Холод и ненависть, страдание и опустошение? Любит ли она его, если не может и не хочет быть рядом с ним? «Ты просто машина, — сказала она себе. — Машина, не знающая ни жалости, ни нежности, ни тепла».

Только один человек мог бы вернуть ей силы. Вернуть ей радость и наполнить ее жизнь смыслом и светом. Разве она мечтает о невозможном? Ей нужно так немного — просто быть рядом с ним. Миллионы людей могут позволить себе это — быть рядом с любимым человеком. Почему же Бог отказывает в таком маленьком счастье ей?

32

— Что я могу сделать для тебя, малыш? — спросил комиссар Ферран, с болью глядя на приемную дочь.

— Не знаю… Придумай что-нибудь…

Ферран вздохнул.

— Я уже говорил со всеми, с кем только мог. Плел Бог знает что о твоем состоянии, которое не позволяет тебе… и так далее… Но единственное, чего мне удалось добиться, — это отпуск. Правда, всего на неделю. Они не могут ждать дольше. Они очень надеются на тебя.

— И совсем не оставляют надежды мне. На что мне теперь надеяться, комиссар? На последнее в этом тысячелетии затмение солнца, обещающее конец света?

Комиссар Ферран тихо засмеялся:

— Знаешь, у меня такое ощущение, что даже если обещанный конец света и произойдет, то нужда в нас все равно останется. Сколько мы уже пережили с тобой концов света, не помнишь? Только за последнее десятилетие?

Жаклин кивнула:

— Если учитывать все расчеты исследователей и заявления всяческих религиозных сект, то около пятнадцати. Но если говорить о нас с тобой… В нашей работе с концом света сталкиваешься постоянно. Разве нет?

— Да, пожалуй… Слушай, я знаю, что тебе неприятно возвращаться к этому, но меня все-таки ужасно мучает один вопрос. Когда ты начала подозревать Вендерса? — Ферран не смог придумать лучшего способа, чтобы отвлечь Жаклин от ее печальных размышлений о, конце у света.

Она пожала плечами:

— Почти сразу же, как только он мне предложил задание в Открытом университете. Связь этого задания с моими знаниями о методике Жана Дюбуа слишком очевидна. Она не могла быть случайным совпадением. Вендерс, в отличие от Николсона, подробно знал о случившемся в Рутенберге и справедливо полагал, что у меня остались материалы Дюбуа. Занимаясь расследованием в университете, я должна была воспользоваться этими материалами — он добивался именно этого. Вендерс так до конца и не поверил, что я не в курсе исследований Жана. Но я действительно до сих пор не знаю, в чем ключ его методики.

— Понятно, — хмыкнул комиссар. — А зачем он убил Деларю? Ведь ты говорила, что подозревала Деларю в соучастии с преступниками.

— Это выяснилось только на допросах Вендерса. На время расследования дела о самоубийствах Вендерс попросил отдать Стивена в его распоряжение. Парень честно выполнял все его указания. Но во время одного из экспериментов, который проходил поздно вечером, Вендерс приказал Деларю подключиться к сеансу и внедрить одну из программ, которую дал ему сам. Стивен подключил программу, но быстро понял, к чему она может привести. Он просигналил об этом Вендерсу, и тот решил убрать его… от греха подальше.

Ведь не было никаких гарантий, что Деларю не доложит об этом кому-нибудь еще.

— Выходит, Вендерс совершил огромную ошибку, привлекая тебя к расследованию в университете, — пробормотал Ферран. — Если бы ты занималась другими вещами, он до сих пор бы спокойно сидел на своем месте. Может быть, до самого… конца света.

— Но Касуэлл торопил его! А то, что я стала у него на пути, он понял слишком поздно. Когда уже не мог убрать меня явным образом. И тогда он решил скомпрометировать меня в глазах всего руководства Центра. Кто станет слушать истеричную особу, не умеющую управлять своими эмоциями?! Все, комиссар, мне пора ехать на… это награждение.

Он поцеловал ее и потом смотрел в окно на ее тоненькую фигурку: Жаклин села в машину, и ее «ауди» тронулась с места, быстро набирая скорость.

Элен Брассер с волнением следила, как с лица Жана Дюбуа снимают многочисленные повязки… Да, хирург, сделавший Жану несколько операций по возвращению прежнего облика, был действительно специалистом экстра-класса!

— Ну вот и все, — медленно произнесла она, обращаясь скорей к себе, чем к кому-либо другому. — Сейчас тебе дадут зеркало.

— Зачем? — равнодушно спросил Дюбуа…

Его вопрос задел ее.

— Ты что, даже не хочешь посмотреть на свое прежнее лицо? За два года мы все постарели, а ты помолодел, — попыталась пошутить она.

— Разве это имеет какое-то значение?

Она помолчала, потом произнесла:

— Для тебя — может быть, и нет, но кое для кого — да.

— Для кого же? — слегка улыбнулся он.

Элен вздохнула. Когда-то ей все равно придется сказать ему это…

— Жан, неужели ты до сих пор не вспомнил молодую особу по имени Жаклин Ферран? — резче, чем хотела, спросила она.

Улыбка сползла с его лица. Элен показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он прошептал:

— Жаклин… Что с ней? — Он резко приподнялся на подушках.

— Тебе нельзя делать резких движений, Жан, — спокойно произнесла она. — Швы могут разойтись…

— Что с ней, Элен?

— Небольшое нервное расстройство. Но я не думаю, что тебе стоит серьезно беспокоиться. — Она отвернулась, сглатывая непрошеные слезы.

— Не сердись, — проговорил он. — Мы же с тобой друзья?

— Друзья, — прошептала она.

После ухода Элен Дюбуа встал с кровати и подошел к окну. Девушки, сидящей на скамейке напротив, не было. Он никогда толком не видел ее лица, но теперь думал, что она была похожа на Жаклин. «Почему же в таком случае она ни разу не зашла ко мне?» — спросил он себя. Он помнил, что нерешительность не была присуща Жаклин Ферран. «Но ведь я по сути совсем не знаю ее, — с тоской подумал он. — Элен все время была здесь, рядом, а ее не было…» Сердце сжала ноющая тоска. Он не ощущал отсутствия Жаклин, когда рядом была Элен. Он даже не смог вспомнить о ней сам, без подсказки. Означало ли это, что он не любил ее? Ведь если любишь человека, он все время находится в твоем сознании, и когда сознание вернулось к нему, вместе с ним должна была вернуться и Жаклин. А она исчезла. Может, это означало другое — что она не любила его по-настоящему. Если бы любила — пришла бы, напомнила о себе. Хотя бы во сне… Он посмотрел на пустую намокшую скамейку и внезапно подумал: Жаклин сейчас очень плохо. Еще хуже, чем ему. Впрочем, он уже почти в норме. Он может мыслить, двигаться, говорить. К нему вернулись чувства, ощущения, эмоции. А что происходит с ней? Элен сказала, что у нее нервное расстройство. И ей плохо. Как и тогда, когда он пришел к ней в облике старика. Может, сейчас она не верит в его выздоровление и думает, что они не смогут быть вместе? Хотя… Он вспомнил дьявольские правила ее службы и стукнул по раме кулаком так, что задребезжали стекла.

К черту все правила! Если она не захочет бросить работу, он будет повсюду следовать за ней. Будет искать с нею встреч, добьется, чтобы она не отталкивала его. Ведь он нужен ей! У Дюбуа закружилась голова, и он покачнулся. Вот именно. Он чувствует, что нужен ей, что бы она при этом ни говорила.

Все разговоры — от рассудка, но у сердца другие законы. Их любовь уже достаточно подвергалась испытаниям. Невозможно бесконечно пребывать в муке и страданиях. В их отношениях должна наступить другая, счастливая полоса! «Дай мне сил, Господи! — пробормотал Дюбуа. — Дай мне только сил. А счастье я сотворю для нас двоих сам».

Комиссар Ферран открыл мадам Брассер дверь и засуетился, подхватывая ее плащ и приглашая в комнату. Жаклин полулежала в кресле, склонив голову набок. Элен поразила почти прозрачная бледность ее лица.

— Она все время молчит. И совсем не может есть, — прошептал Ферран. — Их хваленые специалисты не могут помочь ей! Она так надеялась, что ее отпустят из Центра…

— Оставьте нас ненадолго, комиссар, — сказала Элен.

«Господи, зачем они берут на свою зверскую службу таких вот нежных девушек?» — подумала она, подошла к креслу, взяла Жаклин за руку и спросила:

— Вы меня слышите? — Жаклин никак не отреагировала на ее слова. — Послушайте все-таки, — сказала мадам Брассер. — Ваш полковник отпускает вас на несколько дней в Рутенберг. Он даже предоставил вам для этой поездки свой самолет. И ваш возлюбленный мечтает отправиться туда вместе с вами. Вы слышите меня, мадемуазель Ферран? Вам нужно взять себя в руки, чтобы не выглядеть перед ним… вяленой воблой.

Веки Жаклин дрогнули.

— Не нужно… — прошептала она. — Я не хочу…

— Это бывает, Жаклин, — сказала Элен, доставая из своей сумочки какие-то ампулы и упаковку шприцев. — Такое довольно часто случается с победителями. Вы черпаете силы в борьбе. Вас удерживают препятствия, а когда они рушатся, падаете с ног. Выбрали бы вы себе что-нибудь другое, ей-Богу! Элен с трудом нашла вену на неподвижной руке своей беспомощной соперницы и аккуратно ввел а иглу.

Комиссар с выражением тоскливого беспокойства на лице ожидал ее в соседней комнате. В ответ на его немой вопрос Элен пожала плечами:

— Обычное нервное переутомление. Не нужно бы ей этим всем заниматься. А вам, — она недовольно взглянула на него, — не мешало бы чего-нибудь выпить, комиссар.

— Но она в таком состоянии просто не сможет никуда ехать!

— Сможет, — мягко сказала Элен. — Но проспит до самого отъезда.

33

Самолет вышел из зоны дождевых облаков, и шестиместный салон осветился пронзительным солнечным светом. Жан Дюбуа улыбнулся, и в ответ на его улыбку громко засмеялся сидящий напротив него Жан-Поль. Жаклин медленно открыла глаза, с трудом соображая, где она находится. Всю дорогу в аэропорт она проспала на плече комиссара Феррана и, оказавшись в этом самолете, который Николсон скорее из соображений безопасности, чем просто по великодушию предоставил им, тут же уснула опять, едва коснувшись спинки кресла. Но солнце и смех малыша разбудили ее. Дюбуа — прежний Дюбуа, с прежним лицом — повернул к ней голову. Жаклин не была уверена, что все это не продолжение сна.

— Привет, — сказал он шепотом и приложил палец к губам, кивнув на двух других спящих пассажиров. В кресле напротив них похрапывал комиссар Ферран, склонив голову на плечо Элен Брассер. Спящее лицо Элен было прекрасным и безмятежным.

Жаклин взглянула на часы.

— Скоро Берн, — пробормотала она. — Через полчаса будем в Интерлакене. — Ей было страшно начинать разговор с Жаном. — Ты не спал? — после паузы спросила она, чтобы хоть что-нибудь спросить.

— Я никогда не сплю в самолетах, — ответил он. — Похоже, малыш тоже. Мы вместе прекрасно провели время. Зато ты спала, как ребенок.

— Они, видимо, тоже, — усмехнулась она, кивая на спящих.

— Неплохо смотрятся, — тоже усмехнулся Дюбуа и, осторожно подняв руку, положил ее на руку Жаклин.

Она затаила дыхание, а Жан-Поль с удивлением уставился на них.

— Дождь кончился, — сказал Жан.

Жаклин покачала головой.

— Это мы от него убежали.

— Я думал об этом все время.

— О чем?

— Что когда-нибудь увезу тебя из города, в котором все время идут дожди.

Она сдержала тяжелый вздох:

— Ты знаешь, я решила: если ты меня не вспомнишь, я убью тебя.

Он изумленно посмотрел на нее:

— И ты смогла бы?

Она помолчала, а потом с трудом выговорила, так и не ответив на его вопрос:

— Я плохо разбираюсь в психиатрии, Жан… Ты вспомнил меня, но… чувство… — Она опять замолчала, не в силах задать вопрос, ответ на который был сейчас для нее важнее всего. Она не знала, как спросить, вернулась ли к нему вместе с памятью и любовь к ней.

Но Жан Дюбуа даже в своем нынешнем состоянии отлично разбирался в психиатрии и поэтому понял, что происходит сейчас в ее душе.

— Жаклин, — сказал он, — я еще не все вспомнил. И не помню, говорил ли тебе, что я люблю тебя. И если не говорил, то говорю сейчас. Я люблю тебя.

Она прикусила губу и попыталась усмехнуться.

— А как же Элен?

— Элен — мой друг, девочка.

— Но она любит тебя, я знаю!

— Не нужно ревновать к прошлому, — сказал Дюбуа. — Я был с Элен, когда тебя еще не было в моей жизни… А теперь все так просто — мы с тобой не можем жить друг без друга. И должны быть вместе. Что еще нужно человеку, чтобы быть счастливым?

— Чтобы никто не мешал этому счастью, — резко проговорила Жаклин и закрыла глаза.

Жан-Поль выбрался из своего кресла и залез Жану на колени. Дюбуа прижал к себе сына и отвернулся к иллюминатору.